ЧМО

Эдька жил, как не жил. То есть в том смысле, что как-то серовато жил, без всяких там выкрутасов и яркостей. Жена, дочь, любовница. Работа не самая умная, квартира не самая большая. Короче, как у всех. Или почти у всех. В общем, среднестатистически.
Жена у Эдьки, Ирка, — женщина рыжей наружности, в веснушках-конопушках и полная. Любовница – наоборот, была худой брюнеткой. Ирка любила пирожки с капустой, любовница – Шопена, Малевича и дождь за окном. Кстати, любовницу звали Эмма. Ирка про Эмму ничего не знала. Эмма про Ирку – всё. Даже то, о чём и Эдька не догадывался. Например, Эмма была уверена, что Ирка через пять лет станет в два раза толще, и у Ирки будет жутко морщинистое лицо. И зад станет безобразно отвисшим. И выпадут брови. И ресницы. «И вообще, — говорила Эмма, — пирожки с капустой едят только жирные рыжие коровы, ничего не смыслящие ни в поэзии, ни в музыке, ни вообще в чём-то серьёзном». Эдька не мог не согласиться, несмотря на то, что и сам он был не против тех пышных румяных пирожков, но только если Эмма не видит. И не слышит.
Жену Эдька не так, чтобы не любил, но определить своё отношение к ней он бы не смог. Их семейная жизнь превратилась в какой-то скучно-серый пластилин с редкими праздниками Нового Года, дочкиного Дня рождения и вечным ожиданием чего-то такого, после чего и жизнь наладится, и чувства вернутся. Но время шло, ничего «такого» не происходило. Постепенно Эдька стал выпивать, иногда напивался до свинского состояния. И тогда Ирка брала выбивалку для ковров и лупила Эдьку со всей мочи, а Эдька мычал и плевался в Иркину сторону. «Ну когда же, ну когда же кончатся эти несчастья?!» - орала с остервенением Ирка и добавляла на Эдькину спину ещё десяток крепких шлепков. Особых несчастий не было. Много денег Эдька не пропивал, он всегда имел, на что «злоупотребить». И не дрался никогда ни с женой, ни с кем-либо ещё. Ирку убивало другое – тошнотно-тягучая беспросветность и до бешенства раздражающая Эдькина неприспособленность к семейной жизни. Гвоздя забить, и то Эдька не желал, не находя причины делать по дому ни то, ни другое, ни третье, хотя считался когда-то рукастым и головастым.
Ирка, наверное, тоже не любила мужа. То есть, уже не любила. Но она понимала, что «все так живут», и что «не самый он плохой», и что «от добра добра не ищут». Она и подружкам-то говорила, что не мужик он, так, одно название, ушлёпок, но другого искать поздно, да и где они, «прынцы на белых конях». Подружки вздыхали, с пониманием соглашались, но втайне завидовали Ирке, «всё-таки замужем, да и не так уж он и пьёт, и может, если захочет».
Эмма считала Эдьку неотёсанным, но ей нравилось видеть, как он старается запомнить названия спектаклей, на которые она его таскала, имена композиторов, авторов картин на выставках. «Я сделаю из тебя истинного ценителя!» ¬- так говорила Эмма после каждого похода на выставку или концерт. А Эдька послушно пёрся на все эти выставки и спектакли, понимая, что так надо, что так положено, что немного потерпеть, и можно будет завалить Эмму у неё дома прямо на диване или в ванной, или ещё как-нибудь. Главное, она не будет упираться и орать, что соседи, что дочь, что он придурок, нашёл время. Для того он и терпел все эти светские пытки искусством, чтобы получить то, зачем шёл к подруге.
Но постепенно всё это стало приедаться. Эмма начинала понимать, что положение вещей устраивает Эдьку на все сто, что предложения он ей не сделает и от своей «коровы» не уйдёт. Эмма задумалась. Выгнать? Жалко, всё-таки какой-никакой, а любовничек. Хотя, ведь и правда – любовничек. И только-то. Не муж, не герой её романа, а просто так, некая привычка в постели и замена кавалера при выходе в свет. Размышляя, Эмма даже поёжилась, вдруг испугавшись своих мыслей. «Но ведь, действительно, надо что-то решать! В конце концов, нужно поставить вопрос ребром – либо я, либо эта, его рыжая корова! Я ведь ему не какая-то! Я ещё молодая, я ещё могу быть счастливой! А он пусть задумается, серость…»
Эдька, тоже чувствуя что-то смутное в душе, соображая, что постылости этой нет конца, решил уйти с работы пораньше, чтобы объясниться с подругой и решить, как быть дальше. Зайдя на рынок, купил два арбуза, один большой, вместо цветов Эмме, другой, поменьше, домой. Политика понятная – с арбузами никто не заподозрит, что он к любовнице. А если увидят, подумают, что несёт домой. И это, практически, правда. Да ведь и Эмма оценит – цветы уже не актуально, а арбуз – лучше всяких цветов и даже торта. Только в Эммином подъезде, у самой двери квартиры, Эдька запнулся и грохнул оба арбуза. Радости не получилось. От обиды на судьбу-злодейку Эдька сбегал в соседний магазин за водкой и проглотил полбутылки прямо на скамейке во дворе, под окнами любовницы. Крепко подзарядившись храбростью, Эдька решительно нажал на кнопку звонка. Дверь открыла Эммина мать. Эдька икнул от неожиданности, потому что она жила на другом конце города.
- Здрасьте. Эмма дома?
- Здравствуйте… Нет, Эммочка в магазин вышла, но скоро вернётся. Ей что-то передать?
- Нет, спасибо. Я сам передам. В смысле – увижу её. Я пойду. Извините.
- Хорошо. Всего доброго.
- Да… До свидания…
Эдька вышел из подъезда, присел на скамейку. Подошла Эмма с авоськами.
- Привет. Ты чего тут?
- Привет. Я это… Арбуз… там мама твоя…
- Какой арбуз? Что с мамой?
- Да нет, нормально всё. Вернее, не нормально. Я поговорить хотел. И арбуз нёс. Тебе. Нам. Поесть. Как бы праздник…
- Ты спокойно можешь объяснить? А, впрочем, не надо. Мама тебя видела? Ты же пьян!
- Я выпил… Расстроился… Выходи за меня… Замуж… Я Ирку брошу…
- Ну, знаешь! Кто же так предложение делает?! Я тебе что? Я тебе кто?!
- Да не могу я так больше! ¬– Эдька вдруг зарыдал, размазывая слёзы по щекам и подбородку, ¬  я… я… не могу… чего вы меня…   Эдька поперхнулся и закашлялся.
- Всё, мой милый. Хватит! Давай уже, будь мужчиной. Объяснись со своей… э… женой. И решай. Я тебе тоже не кто-нибудь!
На углу, у парикмахерской, висел телефон-автомат. Эдька набрал свой домашний номер. Ирка должна быть дома, у неё выходной. В трубке щёлкнуло.
- Алё?
- Это я. Чё делаешь?
- Суп довариваю. А чё спрашиваешь, выпил, что ли?
- Поговорить надо, говорю. Это..., короче говоря…
- Придёшь и поговорим. Чё случилось-то?
Эмма выхватила трубку:
- Здравствуйте. Меня зовут Эмма Витальевна. Я… близкий человек вашего мужа. Нам надо обсудить…
- Кто-ктоооо???
- Эмма… Витальевна… В общем, так. Подъезжайте на конечную троллейбуса через пятнадцать минут. Мы вас будем ждать с Эдуардом.
- С кем-кем???
- С вашим мужем! Всё, поторопитесь,   Эмма повесила трубку, - вот так-то, мой дорогой. Нужно быть твёрдым, а не размазнёй, как ты!
Эдьку било мелкой дрожью. Что-то сейчас будет. Ирка сейчас такое устроит! Она же Эмму на куски порвёт! Эх!!! Ну, бабы… Эдька отвернулся от Эммы, трясущимися руками достал из-за пазухи спасительную бутылку с оставшейся водкой, залпом опрокинул остатки в себя. Ух! Теперь бы успокоиться и разрулить всю эту катастрофу…
Ирка приехала минут через десять. Странное дело, вид у неё был совсем не воинственный, а, скорее, усталый. Подошла к Эдьке с Эммой, кивнув головой, осмотрела Эмму с ног до головы. Эдька напрягся, встал между ними. Потом взял женщин под руки и повёл в парк за троллейбусным кольцом. Вышли на полянку. «Ну, - подумал Эдька, - сейчас начнётся!» Но ничего особенного не началось. Женщины стояли и как будто мило беседовали, как-то незаметно отодвинув от себя Эдьку. Разговор был похож на беседу двух врачей, решающих судьбу больного. А Эдька молча сидел на траве, пытаясь понять, что происходит. Он только расслышал, что такой вот немужчина Эмме не нужен, что пусть Ирина забирает это чудо себе, и пусть её разлюбезный больше не беспокоит Эмму своим присутствием и звонками по телефону, довольно с неё и того, что она видела раньше. Потом Эмма подошла к Эдьке, натянуто улыбнулась и пропела: «Прощай, мой милый, вот и всё…»
Эдька смотрел вслед уходящей Эмме, не понимая, что произошло, - трагедия, катастрофа или наоборот, освобождение. Страшное ощущение непоправимости сковало его сердце. Потом Эдьку прорвало, и он снова зарыдал. Его так трясло, что Ирка испугалась. Она сжала его обеими руками, вытерла слёзы, слюни и сопли, придавила к своей необъятной груди и стала нашёптывать: «Ничего, ничего, ничего… Всё будет хорошо… Всё забудется… Успокойся… Никому-то ты не нужен, кроме меня… Чмо ты моё ненаглядное…»