поездка в юность

 
ПОЕЗДКА  В  ЮНОСТЬ.
Лет  сорок  почти  спустя  после  военного  лихолетья появились  в  колхозе  “Трудовое”,  как  теперь  назывался посёлок  № 24, двое  странников.  То  давние  друзья – Юра  и  Дерик – захотели  навестить  незабываемые  места  своего  отрочества.  Так  тянуло  взглянуть…  Пока  ехали  на  большом  автобусе  от  Караганды,  все  глаза  проглядели,  всматриваясь  в  знакомую-незнакомую  степь.  Теперь асфальтированные  шоссе  протянулись  щупальцами  к  многочисленным  поселкам.  Автобус  то  и  дело  сворачивает  к  ним,  так  что  недалёкий  вроде  бы  путь  показался  утомительно  долгим.  А  хочется  поскорее  увидеть  свой  24-й.  Удивило,  что  местные  до  сих  пор  знают  номера.  И  когда  спросили  на  автовокзале   про  номерной  посёлок  свой,  тут  же  несколько  пассажиров  объяснили и  как  называется  теперь,  и  какой  автобус  туда,  и  когда  будет.
Нетерпение  друзей  всё  возрастало,  а  конца пути  и  не  видно.  Юра  не  выдержал:  “Скажите,  а  “Трудовое”  скоро?” -  обратился  он  к  женщине  средних  лет,  сидевшей  поблизости. – “Да  скоро  уже.  Я  там  выхожу.” – “А  вы  с  какого  года?” -  насторожился  Юра:  может,  общие  знакомые  найдутся. – “С  сорок  второго”, -  ответила  женщина  коротко. – “Ну,  мы  постарше”, -  заметил  разочарованно.  Прикинул:  она  крошкой  была,  какие  там  общие  знакомые.            
Но  когда  наконец  вышли  вслед  за  женщиной,  то  невольно  захотелось  расспросить  её  о  посёлке  и,  главное,  поведать  сокровенное:  они  давным-давно  жили  здесь.  Вот  тут  школа  стояла,  там  столовая…  стали  показывать  на  пустые  места.
-  Да, -  подтвердила  попутчица. -  Но  они  давно  разрушились.  Столовую  теперь  поставили  дальше,  за  клубом.  А  от  школы  только  поперечное  крыло  сохранилось,  к нему  и  пристроили  новую  школу.  Вон  она, -  женщина  указала  рукой  на  строение,  виднеющееся  в  отдалении. -  Я  там  русский  язык  преподаю.         
-  А  мы  вот  с  товарищем, -  Юра  показал  на  Дерика, -  в  седьмом  в  этой  школе  учились  в  44-м   году.
-  Так  и  я  там  училась  в  это  время, -  удивилась  женщина  и  назвала  несколько  одноклассников.
-  Не  знаем  таких, -  в  раздумье  произнёс  Юра,  услышав  незнакомые  фамилии. -  Мы  с  Николаем  Машиным  учились… -  задумался: кого  бы  ещё  назвать?
-  С  Машиным  и  я  училась  в  седьмом  и  восьмом, -  живо  откликнулась  собеседница.
  -  Тогда  кто  же  вы?!. -  воскликнул  Юра  в  изумлении.      
  -  Валя  Демидчик, -  назвалась  женщина,  тоже  немало  удивлённая.
-  Боже  мой!..  Валя!..  И  как  я  тебя  сразу  не  узнал?.. -  радостно  подхватил  Юра.  Он  только  теперь  обратил  внимание  на  памятный  ему  с  тех  далёких лет  Валин  шрам  на  лбу. -  А  говоришь,  с  42-го.  Я  и  подумал,  что  слишком    молода,  чтобы  знать  нас.               
-  С  42-го  живу  здесь.  А  так,  разве  не  видно  возраста? 
   -  Да  выглядишь  моложаво,-  польстил  Юра. -  А  нас  не  узнаёшь? -  И,  видя  растерянность  Вали,  представился: -  Это  вот  Дерик  Вайнцвайг,  я – Юра  Ковалевский.      
-  Ни  за  что  бы  не  узнала! -  призналась  Валя,  с  удивлением  вглядываясь  в  своих  одноклассников.
   -  А  кто  ещё  здесь из наших? -  Юре  не  терпится  узнать  о  давних  товарищах.   
Но Валя,  видимо,  поняла,  что  он  о  высланных спрашивает.   
-  Да  все  почти  поразъехались.  Осетины,  армяне  на  родину  подались.  Немцы  в  Караганду  перебрались,  на  юг  некоторые;  Маркеры,  слышала,  в  Подмосковье  к  родне  уехали.   
   -  Ой,  если  бы  знал!..  -  перебил  Юра. -  Я  ведь  тоже  в  Подмосковье.  А  про  Машина  что-нибудь  слышала?   
   -  Да  его  сестра  в  столовой  работает,  у  неё  и  узнаете  всё.  А  мне  бежать  надо – мама  ждёт,  я  за  лекарством  ездила.  Уж  извините.  Вы  пока   посёлок  посмотрите,  а  потом  ко  мне  приходите.  Тогда  и  поговорим, -  сказав  это  торопливо,  Валя  побежала  к  своей  хатке,  стоящей  в  самом  начале посёлка,  почти  напротив  остановки.               
  Друзья  огляделись  взволнованно.  И  показалось,  будто  в  прошлое  вернулись – посёлок-то  почти  не  изменился!..  Вон  повыше  хат  виднеется  справа  в  глубине  всё  та  же  пекарня;  бараки  вроде  те  же…  Хотя  нет,  Дерик  своего-то    не  обнаружил:  там  небольшие  домики,  похожие  на  хату  Сидоренко. Но  уже  оградки  появились,  топольки  хилые.  И  всё  равно  ощущение  у  друзей,  словно  видят   давным-давно  знакомое,  родное.  Двинулись  ко  второй  улице.  Юре  уж  очень  не  терпится  увидеть  поскорее  своё  жилище,  где  ютились  вместе  с  Фельдшау  два  незабываемых,   бесконечно  долгих  года!..  И  сразу  бросились  в  глаза  земляные  низенькие  сарайчики.  Ну,  всё  как  прежде,  словно  в  зачарованное  место  попали,  неподвластное  времени.  Но  всё  же,  всё  же…  На  задворках  между  двумя  улицами  не  видно  памятных  нужников  коллективных.  Напомнил  Дерику,  как  тот  перебежками,  скрещивая  то  и  дело  ноги,  спешил  донести  до  ближайшего  сортира  свою  подпирающую  влагу,  в  штаны   бы  не  пролить.  “Да  нет,  Юрка, -  отрицает  Дерик, -  это  ты  упустил   тогда,  помнишь?  А  я  просто  животом   болел,  вот  и  скрещивал.  Но  успевал”.
   За  сараями  тоже  увидели  изменения:  несколько  бараков  справа  разрушились,  зияют  провалами;  груды  разломанных  саманных  кирпичей  вокруг…  Неумолимое  время.  Но  левее   этих  скорбных развалин стоит  совершенно  целый  прежний  барак.  Юре  показалось  даже,  что  именно  в  нём,  судя  по  расстоянию  до  пекарни,   и  жил  он  в  43-45-м  годах.  Всё  так  знакомо:  тот  же  сарайчик  из  дёрна  напротив,  гора  навоза,  тучи  роящихся  мух…  Словно  вернулся  в  отрочество  своё!..  Сердце  так  и  стучит  от  волнения…   “Интересно,  кто  живёт  там?  Давай  заглянем?” -  предложил  другу.
   И  какое  же  чудо!..  Хозяйкой  оказалась  бакинская  немка,  которая  хорошо  помнит  Ингу  Фельдшау: вместе  отбывали  в  42-м  году  трудармейскую  повинность – дорогу  за  Шокаем  строили.  Эльза  охотно  впустила  неожиданных  гостей  в  свои  “хоромы”.  Да,  совсем  по-другому   теперь  живут  здесь:  все  три  комнаты  этого  тамбура,  где  три  семьи  лепились,  принадлежат  ей  с  мужем.  Ещё  и  тамбур  прихожей   сделали,  а  маленький  входной  закуток  летней  кухней  служит.  Везде  полы  деревянные  настланы,  мебель  приличная  расставлена.  Жить  можно  при  небольших  духовных  запросах.  А  у  Эльзы  ещё  и  муж  сельпо  заведует,  так  что  денежку  имеют  и  дефицит  достать  могут.            
   Узнав,  что  приезжие  собираются  заглянуть  на  обратном  пути  к  Фельдшау,  хозяйка  попросила   большой  привет  Инге  передать.  “Она  должна  помнить  меня,-  сказал  с  чувством  и,  покачав  головой, вздохнула. -  Хотя  годочков-то  сколечко…”               
    И  отправились  друзья  к  реке.  Заглянули  по  пути  в  сельпо – как  не  навестить  поселковую  достопримечательность,  такую  знакомую… Боже  мой!..  Жизнь  уже  прожита, считай, а  сельпо  всё  стоит,  убогое.  Сколько  же  связано  с  ним!..  У  Юры  вихрь  мыслей закружился:  папа  мучился,  Фельдшау,  Маркер  работали…  Целая  эпоха!..   
   После  московских  да  и  подмосковных  магазинов  такая  пустота.  На  полках  лишь  хлеб  и  консервы,  и  больше  ничего  почти. Хоть  и  не  край  теперь  света,  а  всё  равно  глубинка. И  вдруг  увидел…  «Дерик,  смотри:  масло  топлёное!.. Только  до  войны  и  встречал!» -  воскликнул    Юра  удивлённо. 
   -  А  вы  откуда? -  полюбопытствовала  молодая  продавщица,  скучающая  в  одиночестве.
   -  Я  из  Оренбурга,  а  он  вот  из-под   Москвы, -  ответил  Дерик.
   -  Вона  как! -  удивилась  ядрёная  молодайка. -  А  чо  ж  сюды  прикатили?
   -  Мы  здесь  жили  в  войну,  учились, -  с  чувством  стал  объяснять  Юра. -  Приехали  вот  посмотреть.  А  у  вас  всё  то  же  почти – сельпо  старое,  пекарня…
   -  Не,  пекарня  друга, -  возразила  женщина. -  Та  развалилась.  Да  и  энту  забросили:  хлеб  теперича  везут  нам  из  району.
   -  Из  Осакаровки? -  удивился  Дерик.
   -  Не,  нонче  район  близко,  десять  километров.  Новый  посёлок  тамочки – Молодёжный.  С  ёго  и  возют.
   -  А  мы  вот  на  старый  барак  наткнулись,  где  я  жил, -  спешит  Юра  о  своём  рассказать. -  Пауль  там  теперь.
   -  Наш  заведующий, -  улыбнулась  чему-то  продавщица. -  Барак  тот  старый,  знамо.  Люди  туточки  уже  новые  слепили.
   -  А  почему  крыши  теперь  в  наклон  делают,  а  не  плоские,  как  раньше, -  поинтересовался  Юра. -  Прям,  как  в  России. 
   -  Дык  дожжи, -  ответила  женщина,  удивляясь  непонятливости  приезжих.
   -  Ты  смотри!  А  при  нас  и  не  дождёшься,  бывало, -  включился  в  разговор  Дерик. -  Бураны – это  да,  а  дождей  и  не  было  всё  лето. 
   -  Ноне  не  такомо:  буранов  и  нету,  почитай,  а  дожжей  хватат.
   -  А  речка  всё  равно  мелкая,  небось, - усомнился  Юра. -  Рыба-то  хоть  есть?
   -  Да  таскают  пацаны  окуньков,  чебачков.  Кака  це  рыба.
   Услышав  сибирское  слово  “чебак”,  Юра  был  удивлён:  эту  рыбёшку  он  в  Оби  ловил,  когда  из  Балхаша  в  отпуск  ездил на  родину  жены.  Но  распространяться  на  эту  тему  не  захотел:  столько  ещё  надо  было  посмотреть.  Всё  же  в  соседний  отдел  из  любопытства  заглянули – книги,  тетради,  линейки…  “Тетрадочку  бы  надо  купить, -  решил  Юра, -  заодно  и  карандаш – всё  память.”  Но  карандаша,  к  удивлению  друзей,  отыскать  продавщица  так  и  не  смогла.  Глухомань  всё-таки,  глухомань.  И  друзья,  распрощавшись  со  словоохотливой  бабёнкой,  поспешили  к  реке.
   Вот  и  берег.  Всё  те  же  сопки  вечными  стражами  громоздятся за  рекой.  Вон  ложбинка,  по  которой  скатывались  в  бешеном  скольжении. Вспоминают  друзья  лихость  свою,  переговариваются  тихо,  словно  перед  храмом  величавым  стоят.  Захотелось  снова  подняться  туда,  на  посёлок  взглянуть,  время  почувствовать.  В  обход  идти,  через  МТС-овский  мосточек,  не  захотели – может,  и  нет  его.  И  раздевшись  догола,  благо  пусто  кругом,  перебрели  речушку  своего  детства  далёкого.  Конец  июля,  и  она  совсем  обмелела.  Одевшись,  поднялись  на  ближайшую  вершину  сглаженную  и  замерли… Рядом  знаменитая  лыжня  их,  где  каждую  зиму  носились  с  ребятами.  Где  они  теперь?..   “Где  же  вы  теперь,  друзья-однополчане?” -  невольно  вырвалась  у  Юры   памятная  мелодия.
   Смотрят мимолётные  гости  на  остатки  МТС,  на  раскинутый  перед  ними  посёлок…  Молчат,  стараясь  вобрать  в себя  последнее  соприкосновение  с  тем  суровым,  но  бесконечно  дорогим  для  них  временем  отрочества,  начала  юности.
   -  Пойдём  искупаемся  на  память, -  предложил  Дерик.       
   И  друзья,  сбежав  с  холма,  обнажились  снова  и – бултых.  Юра  тут  же  напоролся  на  какую-то  железку.  Ушибся  не  сильно.  Достав  со  дна  спинку  кровати,  показал  её  Дерику:  “Во  как  встречают  памятные  места, -  сказал  с  иронией. -  Богато  жить  стали.” 
   Небольшая  стайка  мальчишек  лет  десяти  подошла  к  берегу.  Глядят  диковато  на  незнакомых  голяков.  Не  стесняясь  ребятишек,  Юра  приблизился  к  ним   и  заговорил  проникновенно:  “Такими  же  вот  маленькими,  как  вы,  мы  жили  здесь  давным-давно…  в  войну  ещё…”  Парнишки –  ни  слова  в  ответ,  но,  как  по  команде,  побежали,  не  оглядываясь,  в  сторону  домов.  “Ди-чки”… -  протянул  разочарованно.  А  ему  так  хотелось  поговорить  со  своим  детством.   
   Пришлось  на  взрослых  выплеснуть  накопившееся  чувство.  И  как  только  вошли  в  столовую  и  окинули  любопытным  взглядом  неказистую  пустую комнату  с  низким  потолком  и  несколькими  голыми  столами,   Юра  сразу  же  заговорил  с  подошедшей  к  ним  женщиной  средних  лет.  В  линялой  кофте,  засаленном  фартуке,  она  выглядела  такой  непривычно  простоватой;  грубое  обветренное  лицо  и  весь  внешний  вид  её  вполне  соответствовали  и  убожеству  помещения,  и  грязновато  серой  обстановке,  а  главное,  тому  представлению  о  степной  глухомани,  которое  сохранилось  с  тех,  далёких,  лет.  Казалось,  и  женщина  эта – частица  прошлого,  и  Юра  взахлёб  стал  рассказывать  ей,  как  они  жили  здесь  давным-давно;  как  поразились,  что  даже  барак  их  сохранился – там  немка  живёт,  бакинка… 
   -  Знаю,  Эльза, -  прервала  официантка. -  Ейный  мужик – немец  Пауль  из  Вольска.  Ён  магазином  у  нас  заведует, -  ей  явно  хочется  показать  приезжим  свою  осведомлённость.
   -  А  мы  учились  здесь, -  вновь  перехватывает  Юра  нить  разговора. -  С  Мамоновым,  Петькой  Морозовым,  Николаем  Машиным…  Не  слышали?.. 
   -  А  як  же,  Колька  брат  мий.  В  Ставрополье  живёт,  давно  туды  с  родителями  подавси.  А  я  замуж  вышла,  туточки  осталась.
     Надо  же  такому  случиться – сестра  Машина!  Валя  говорила,  но  что  бы  вот  так  сразу,  неожиданно…  Юра  тут  же  адрес  Николая  у  неё  взял – вот  удивит  давнего  приятеля…  Стал  расспрашивать  о  других  ребятах,  о  знакомых.  Но  она  значительно  моложе  брата  и  никого  почти  не  помнит.  Разговаривать  с  ней  больше  не  о  чем,  тем  более,  сама  она  особого  любопытства  к  жизни  приезжих  не  проявила.  И,  отобедав  нехитрыми  местными  блюдами,  отправились  друзья,  по  настоянию Юры,  на  кладбище.  Уж  очень  хотелось  ему  могилке  Эдика  поклониться.  Настолько  потрясли  его  те  жуткие  похороны,  что  чувствовал  словно  бы  долг  невосполнимый  перед  несчастным  знакомцем  недолгим.  Дерик  не  возражал,  хотя  отнёсся  к  этому  без  особых  эмоций.
   За  посёлком  увидел  Юра  знакомые  скирды, как  те,  что  с  мамой сторожил  когда-то.  А  за  ними  нечто  новое:  насколько  глаз  хватает  тянется  по  степи  земляная  насыпь,  а  вдоль  неё  проволочная  ограда  на  бетонных  столбиках. Про  канал  Ишим – Караганда  уже  слышали,  но  таким  чужеродным   казалось  это  техническое  сооружение  среди  дремотной  степной  пустоты.  Словно  неземной  разум  прошагал  здесь,  протянул  за  собой  проволочный  шлейф  да  и  пропал  в  просторах  Вселенной.  И  вновь  потонуло  всё  в  вековой  глухомани.  Насыпь береговая  поросла  жёсткими  стеблями высохшей  травы,  и  тянется  зарубцевавшийся  шов  на  пораненной  некогда  земле.  “А  зачем  ограда-то?” -  недоумевает  Юра. – “Чтоб  не  воровали,  наверно”, -  предположил  Дерик. –  “Да  разве  от  людей  этим  защитишься? -  сомневается  Юра. -  Скорее,  от  скотины.”  Подумав  о  животных,  невольно  обратил  внимание  на  скудость  степной  растительности.  Под  ногами  путников  мокрое  пятно солончака,  покрытое  красноватыми плетями  стелющихся  жестких  стеблей  в  изломах.  “Неужели  и  при  нас  так  было? -  говорит  Юра,  указав  приятелю на  змеящиеся  переплетения  цепких  растений. - Вроде  бы  богаче  степь  была.” – “А  ты  чего,  не  помнишь? -  как  всегда  самоуверенно  отвечает  Дерик. -  И  у  реки  солончака  полно. Да  мы  с  тобою  для  лекарства  собирали  в  шестом  классе  такие  же.” –   “Это  я  помню.  Но  ведь сено  косили  где-то”, -  возражает  Юра. – “Ха,  “косили”.  Забыл  ты  всё! -  в  тоне  приятеля  нотки  превосходства. -  А  как  мы  с  тобой  в  сенокосной  бригаде  по  балкам  кочевали  в  поисках  подходящей   травы,  забыл,  что  ли?  И  сейчас  вон  косят”, -  показал  он  на  оставшиеся  позади  скирды.
   Тем  временем  друзья  подошли  к  кладбищу,  обнесённому  жиденькой  оградой  из  ржавой  проволоки,  и  стало  не  до  споров.  Примолкли.  “Какое  же  маленькое! -  удивился  Юра. -  Словно  и  не  умирали  здесь.” – “Да  нет,  вон  кресты  свежие, -  откликнулся  Дерик. -  Просто,  поразъехался  народ.  Старые  могилы  провалились,  а  новый  люд  помоложе – вот  и  не  растёт  кладбище.  Как  ты  здесь  Эдика  собираешься  найти,  не  знаю.”
   Юра  не  ответил.  “Вечно  “Дырка”  рассудительность  свою  показывает”, -  подумал  неодобрительно.  И  стал  среди  запущенных   могил  ходить  от  креста  к  кресту. Заметно  преобладание  немецких  фамилиий:  “Айхерт  Август  1894-1974”, рядом – “Айхерт  Галина  1908-1965” – что-то  не  припоминаются  такие;  а  вот  уже  знакомая  фамилия:  “Кох  Т.Н.  1898-1979”,  “Кох  Вильгельм  1895-1956”,  “Кох  Лидия  1923-1965”.  Ну,  Вильгельм,  понятно,  в  трудармии  надорвался,  а  вот  мать  и  дочь…  Уж  не  та  ли  это  красавица  юная,    которая  в  42-м  в  третьей  бригаде  всё  лето  вместе  с  матерью  была?  Даже  топчан  их  неподалёку  стоял  в  общем  барке.  Юра  каждый  вечер  перед сном   видел  эту  прелестную  девушку. Роскошная  тёмная  коса,  густые  брови,  нежное  персиковое  личико… Напомнил  Дерику  о  том  незабываемом  лете,  на  крест  обратил  внимание. Но  тот  девушку  не  помнит:  красавицы,  шутит,  его  тогда  не  занимали.  А  у  Юры  такие  чувства  всколыхнулись:  юная,  полная  жизни, и  такой  итог – умереть  в  этой  дыре  в  42  года!..  Дерик  уже  дальше  ушёл,  а  Юра  застыл  во  власти  печальных  размышлений:  “Что  приковало  здесь  эту  семью?  Почему  в  Караганду  не  перебрались?..  Это  надо  же – мать  настолько  дочь  пережила!..  Судя  по  инициалам, русская.  Наверное,  Татьяна  Николаевна.  Вот  ведь  судьба  какая  горькая…”
   -  Юр! -  позвал  Дерик. -  Ты  Бушуеву  помнишь?  Повариху  в  сенокосной  бригаде, -  уточнил.  Он  стоял  около покосившегося  креста,  всматриваясьвполустёртую табличку.               
   Юра  не  сразу  и  понял,  о  ком  это  он.  Подошёл:  “Бушуева  1880-1971”.  Всплыла  в  памяти  холодная  ночь;  он  с  косцами  укладывается  на  подстеленное  сено,  укрыться  ему  нечем,  пробирает  дрожь;  повариха,  невысокая  плотная  бабёнка  лет  тридцати  пожалела:  “Иди  до  мени  пид  одеяло,  хлопчик,  сугрею”, - и  хохотнула  игриво. Такие  надежды  всколыхнула!..  Но  молодой  осетин,  бугай  здоровый,  опередил  робкого  мальчишку:  “Погодь-погодь!..  На  кожух  мой,  согреесси,  небось.”  А  сам  нырнул  к  жаркой  бабёнке.  А  может,  и  не  тогда  это  было?..  Дерика  вроде  бы  и  не  было  в  тот  раз… Да  и  молодая  та  была,  а  это  же  вон  какая  старуха  под  крестом.  Сказал  об  этом  другу.  “Без  тебя  вижу, -  отозвался  тот. -  Просто  фамилия  знакомая.  Родня,  наверно.” – “Всё  может  быть”, -  согласился  Юра.
   Подошли  к  соседним  крестам:  “Беда  1898-1976”,   “Маурер  1891-1968”.  А  вот  знакомая  опять  фамилия:  “Коренец  Д. И.  1888-1954”.   Напомнил  Дерику  случай  с  Надькой,  как  она  на  зоологии  цевку  куриной  ноги  “целкой”  назвала.  Может, дед  её  зарыт  здесь.  Постояли  немного.
   -  Смотри,  старики  одни,  и  похоронены  давно,-  заметил  Дерик. -   Что  же  сейчас  стариков,  что  ли,  нет? 
   -  Условия  другие, -  ответил  Юра. -  А  ты  вспомни,  как  мы  жили.
   -  А  чем  плохо?  Не  голодали, -  возразил  Дерик  с  вызовом.
   -  Это  вы  не  голодали,  благодаря  маме  твоей!  А  мы,  знаешь,  сколько  натерпелись!..  А  возьми  стариков  тогда:  высылка,  голод,  холод…  Что  ты!..  Не  дай  Бог!
   Говоря  это,  Юра  переместился  вправо,  к  привлёкшей  его внимание  аккуратной  могилке  со  свежеокрашенным  крестом.  “Дерик!.. -  воскликнул  изумлённо. -  Это  же  Надя  Сафронова!..”  Увидев,  как  тот  недоуменно  пожал  плечами,  стал  оживлённо рассказывать  другу  о  трагической  гибели  семилетней  девочки  из  МТС,  заблудившейся  в  сопках.  Оказывается,  тот либо  забыл,  либо  не  слышал  этой  истории.  И,  судя  по  реакции,  особого  впечатления  на  него  она  не  произвела – мало  ли  случаев.  А  для  Юры  это  такое  событие!  Не  может  в  себя  прийти.  И  всё  удивляется:  кто  же  так  трогательно  ухаживает  за  могилкой?  Неужели  родители  остались  здесь  ради  маленькой  девчушки?  Невероятно!..
   -  А  ведь  могила  Эдика совсем  рядом  была, -  стал  возбуждённо  объяснять  Дерику. -  Вроде  бы  вот  так  я  стоял  тогда…  Наверное,  вот  эта, -  показал  на  едва заметный  бугорок  перед  собой. -  Она  совсем  близко  была,  помню, -  старается  уточнить.               
   -  Да  какая   разница,  Юрка, -  махнул  Дерик  ладошкой. -  Тут  все  рядом.  Считай,  нашли,  если  тебе  это  важно.  От  него  всё  равно  ничего  не  осталось.
   Юра  воспринял  это  несколько  иначе,  но  возражать  не  хотелось.  Лучше  молча  помянуть  несчастного  товарища,  с  которым  лихая  судьба  свела  на  короткий  миг,  а  сроднила  навеки.  “Дорогой  Эдик… -  произнёс  мысленно  и   задумался… -  Поклон  тебе  от  нас…  Видишь,  не  забыли  тебя,  навестить  приехали.  И  всегда  помнить  будем.  Спи  спокойно,  товарищ  наш  недолгий…  Царствия  тебе  Небесного!..”  В  прощальном  поклоне  склонил  Юра  голову  пониже  и  зашагал  прочь.  Всё,  долг  свой,  давно намеченный,  он  исполнил.  А  больше  и  делать  на  кладбище  нечего -  почти  всё  обошли.
   Созерцание  посёлка,  больничных  строений,  разговоры  сразу  вытеснили  печальные  мысли,  навеянные  старым  погостом.  А  впереди  ждала  встреча  с  одноклассницей,  это  и  вовсе  настроило  на  мажорный  лад.  Заговорили  о  Вале. 
    Оказалось,  что  Валин  домик – на  двух  хозяев;  её  половина,  как  подсказала  соседка,  ближе  к  школе.  Валя  ждала  их:  прибрано  всё,  сама  принарядилась,  альбом  на  столе.  Юра  мельком  огляделся:  комната  метров  14,  примерно;  на  стене  ковёр  пышный,  к  нему  сервант  прижат;  в  центре  стол  под  скатертью,  стулья  крепкие  около – вполне  современная  обстановка. “Как  жизнь  изменилась, -  подумал снова. -  И  комнаты  две.”  Дверь  в  соседнюю   приоткрыта. Оттуда  выглянула  пожилая  женщина,  среднего  роста,  худая.  Поздоровалась.  Валина  мать.
   Усадив  гостей,  Валя  подала  две фотографии.  Гости  потрясены:  “Да  это  же  наш  седьмой!..” – “Юрка,  а  вот  мы  с  тобой!..”, -  раздаются  изумлённые  возгласы.  Невероятно!..  Кто  же  мог  в  этой  глуши  да  ещё  в  войну  школьников  снимать?..  Не  иначе  москвичи  фототехнику  прихватили.  Вот  и  хотели  подзаработать.
   С  волнением  всматриваются  друзья  в  знакомые  дорогие  лица  школьных  товарищей…  Имена,  фамилии  многих  забыты,  но  всех  узнают…  Валя  подсказывает.  Это  же  надо!..  Вот  Эрна  Девальд  сидит  на  земле;  мордастенькая  армяночка  Роза  рядом, что  про  волосы, которые  не на голове, фривольничала;  сзади  прижался  к  ним  зрелый  уже  Николай  Борисенко;  справа  их  гармонист  незабываемый  Понаморёв  Виктор;  за  ним  физрук  на  корточках.  На  лавке  учителя  сидят:  мать  Дерика,  Гретта  Генриховна  Вайнцвайг;  русачка  Ирма  Эрнестовна  Дьякова;  круглолицая  и  улыбчивая  зоологичка Чеканова  Екатерина  Павловна;  историчка  Богомолова;  математик  и  классная  руководительница,  осетинка  Тамара  Константиновна.  А  слева,  в  этом  же  ряду,  безобидный  Галаган  в  одеянии  своём  деревенском,  музыкант  Машин  Николай;  а  справа  Галунова  Лиза  в  знакомой  матроске,  насупленная  Тамара  Пашкова.  Ба!..  Да  она  вовсе  и  не  красавица.  А  за  лавкой  стоят:  Светка  Траутвейн – худющая,  сразу  рассказ  Мишки  Бондарев  вспомнился;  рыжий  Фредька  Дипнер  возвышается;  рядом  Надька  Коренец;  а  дальше  Юрина  симпатия,  Вера  Ленчик,  и  он  рядышком, конечно.  Ну  а  Дерик  на  заднюю  лавку забрался  и  руку  на  плечо  друга  положил – как  трогательно  это;  рядом  с  Дериком  его  соседка  по  парте  Наддель;  левее  сама  Валя  Демидчик  смотрит  строго;  а  около  неё  Маруся  с  25-го  посёлка,  Юрина  соседка  по  парте.
   Друзья  возбуждённо  тычут  пальцами:  а  это…  это…  Случаи  разные  вспоминают.  Когда  волна  возбуждения  немного  спала,  Юра  спохватился:  записать  же  надо  фамилии – не  зря  тетрадочку  купил.  А  Валя  уже  следующую  фотографию  подаёт.
   Сначала  Юра  и  не  понял,  кто  это:  лица  вроде  незнакомые,  чеченцы  вон…  Но,  присмотревшись,  увидел  Машина  Николая,  Валю  Демидчик,  Траутвейна  Николая,  с  которым  в  овсах  у  вагончика  первой  бригады  встретился  памятно.  Да  это  же  восьмой  класс,  в  который  ходил  он  короткий  месяц  перед  бегством  в  Караганду.   
   -  А  вот  Майка! -  воскликнул  Дерик   радостно,  ткнув  пальцем  в  круглую  мордашку  своей  сестры. -  А вон  с  края  подружка  её закадычная,  Вера  Колотовкина.  Она  где  сейчас? -  обратился  он  к  Вале.               
   -  Да  рядом  совсем,  в  Молодёжном.  Завхозом  там  в  средней  школе.  Туда  автобус  вечером  будет.  Можете  съездить – обрадуется.  А  тётка  её  напротив  меня  живёт,  через  дорогу.  Она  в  начальных  классах  работала,  хорошо  Гретту  Генриховну  знала.  Вы  зайдите  к  ней, -  советует  Валя.               
   Друзья  так  и  решают:  и  Варвару  Петровну  навестят  обязательно  и  Веру  Колотовкину  повидают.  У  неё  и  заночуют.  Валя  промолчала,  и  друзья  поняли,  что  сама   обременять   себя  этой  заботой  не  хочет,  видимо.   
   -  А  вот  это  кто  с  тобой  под  ручку?  Уж  очень  лицо  знакомое, -  обратился  к  ней  Юра,  прерывая  неловкую  паузу.
- Пономарёва  Света,  подружка  моя, -  оживилась  Валя. -  Она  на  Юге.  Замужем,  двое  детей.  Я  была  у  неё.  На  многих  курортах  побывала, -  похвалилась  она, -  Закарпатье,  Кавказ,  Украина,  Молдавия,  Прибалтика. -  Ей  явно  хотелось  показать,  что  не  в  таком  уж  захолустье  они  живут,  как  гости,  может  быть,  думают. -  Я  даже  год  в  Крыму  жила,  на  родине.  Но  брату  хуже  стало:  он  на  фронте  ранен  был  и  после  армии  болел  сильно.  Пришлось  вернуться.  Но  всё  равно  умер  скоро.  Мы  так  переживали. 
   -  А  подружка  твоя  очень  нравилась  мне, -  решил  Юра  переменить  печальную  тему,  да  и  о  своём  не  терпелось  поговорить. -  Я  ведь  целый  месяц  ходил  в  ваш  8-й.  Не  помнишь?  Ну,  понятно:  мелькнул  как  метеор.  Мы  тогда  с  отцом  решили  в  Караганду  сбежать.  А  со  Светкой  мы  даже  подружились.  Она  в  соседнем  бараке  жила,  домой  вместе  ходили.  Жаль  расставаться  было.
   Юра  замолчал,  вглядываясь  в  полузабытое  девичье  лицо…  Перевёл  взгляд  ниже:  учителя  сидят.  Такие  молодые,  что  сразу  и  внимания  не  обратил – теряются  среди  девических лиц.  Теперь  присмотрелся.  Прежде  всего  на  кореянку  обратил  внимания:  уж  не  она  ли  унизила  его  тогда,  в  45-м,  подтолкнув  к  бегству  в  Караганду?  “Дёмина  Мария  Петровна”, -  подсказала  Валя.
   -  А  вот  Шульгина  Екатерина  Михайловна! -  воскликнул  он  радостно,  узнав  вдруг  школьного  директора. -  Я  чудом  встретил  её  в  ГОРОНО  летом  47-го – в  Караганде.  Не  мог  билеты  достать  в  Москву,  она  узнала  меня  и  помогла:  в  группу  казахов  включила.
-  Когда  муж  её,  Спивак,  кажется, – он  тоже  учитель – из  армии  вернулся  в  46-м,  они  в  Темир-Тау  переехали.  Она  там  ГОРОНО  заведовала, -  добавила  Валя. -  Потом,  видишь,  в  Караганду  уехали.   
   Слушая  Валю,  Юра  машинально  пробежал  глазами  ещё  раз  по  учительскому  ряду  и – замер:  из-за  головы  незнакомой  молоденькой  осетинки  выглядывала  Анна  Андреевна  Констанц!..  Шесть  незабываемых  лет  работать  в  Горьковской  школе  под  её  неусыпным  надзором  и  не  ведать,  что  они  в  одном  селе  жили,  столько  общих  знакомых  имели… Боже  мой!..  Вот  это  встреча!
   -  Валь!..  Валь!.. -  завопил  невольно. -  Это  же  Констанц!  Мой  завуч  в  Балхаше!  Несколько  дней  назад  у  могилы  её  стоял… А  я  и  не  знал,  что  она  здесь  жила. Наверно,  уже  после  моего  отъезда  появилась.
   -  Да,  это  она, -  подтвердила  Валя. -  Мы  все  любили  её.  Такая  учительница была – необыкновенная.   
   Юра  тут  же  бросился  возбуждённо  рассказывать,  как  она  настоящего  учителя  из  него  сделала,  когда  он  приехал  в  Балхаш  после  окончания  в  1950  году  Карагандинского  учительского.
   -  А  я  ведь  тоже  этот  институт  окончила, - подхватила  Валя, -  только  заочно.  Вот  и  преподаю  литературу  в  нашей  школе,  как  и  Анна  Андреевна.   
   Юра  сразу  забросал  её  вопросами – они  же  коллеги.  Валя  пожаловалась  на  трудности  с  набором:  детей  в  посёлке  маловато,  да  и  к  учёбе  не  очень  тянутся.  Семь  классов  закончат  и  скорее  работать  спешат.  “Так  и  при  нас  ведь  было”,-  подумал  Юра.  Дерику  явно  не  по  себе  от  профессиональных  разговоров,  и  он  перебивает  разошедшихся  педагогов:
   -  Валя,  у  Майки  подружка  была,  армянка  Галя,  в  одном  классе  они учились.  Да  и  жила  она  в   нашем  бараке.  А  на  фотографии  её  почему-то  нет.  Не  знаешь?
   -  А…  это,  наверное,  Галя  Соложеян, -  догадалась  Валя. -  Армяне  и  осетины  сразу  после  войны  на  родину  подались.  Я  о  ней  ничего  не  знаю.
   -  И  ещё  одна  подружка  была, -  встрепенулся  Юра. -  Мы  все  вместе  во  флирт  играли  весной  44-го.  Я  за  Галей  приударил,  а  Фредька  Дипнер  за  Любой,  дочкой  школьной  уборщицы.  Скромная  девочка  такая,  симпатичная.  Не  помнишь?  Жаль.
   Сразу  всплыла  в  памяти  картинка:  на  возвышении  перед  школьной  дверью  Фредька  переминается  на  своих  журавлиных,  а Люба  прислонилась  к  двери,  потупилась.  Молчат  оба.  Юра  даже  позавидовал  тогда:  ну  чего  Альфред  мнётся?..  Я  бы  сейчас…  Впрочем,  слова  одни.  Он  и  сам  не  раз  терялся  в  подобных  ситуациях,  не  зная,  а  что  дальше… Хотя  и  понахальнее  был. 
   -  А  Галиного  брата  Рафика  помнишь?  Кудрявый  такой,  красивый, -  вернулся  Юра  к  разговору  о  Соложеян. 
   -  У  неё  братьев  не  было, -  возразила  Валя. -  Это  ты о  Рапае  спрашиваешь. Его  дурак  Колесников  зарезал.  Слышали?
   -  Мне  Майка  рассказывала, -  отозвался  Дерик.
   -  А  мне  писала, -  добавил  Юра. -  Она  влюблена  была   в  Рафика  в  7-м  классе.  Свет,  говорит,  померк  после  его  гибели – жить  не  хотелось.  А  задиристого  Ивана  я  помню.  Зимой  41-о  встретил  меня  около  хаты  Сидоренко  и  сразу  силой  мериться  стал.  Я  возьми  да  повали  его.  Старшая  сестра  Катя  на  смех  его  подняла:  “Эх  ты,  хвастун!”  Так  он  не  успокоился,  пока  не  поборол  меня.  А  я  просто  поддался  его  ярости.   
   -  Вот  и  с  Рапаем  так, -  стала  рассказывать  Валя. -  Он  вырос,  крепким  стал,  смелым,  даже  из  дома  сбежал  как-то.  А  маленький  Колесников  всё  верховодить  хотел.  Рафик  и  отшвырнул  его  однажды  у  клуба  при  ребятах.  Разве  Иван  уступит.  Сбегал  домой  за  ножом  и  назад.  Ребята  уже  в  клуб  входили,  когда  он  окликнул  Рапая.  Тот  обернулся…  Только и успел  сказать:  “Ой,  я,  кажется,  умираю”.  Ребята  поднимают  его,  не  сразу  и  поняли,  что  случилось.  А  Иван  домой   убежал  и  под  матрас  от  страха   залез.  Там  и  нашли  его  разъяренные  парни  с  мужиками.  Избили  сильно.  А  что  толку – мальчишку-то  не  вернёшь.  Дали  Ивану  10  лет.  Небось,  и  сейчас  где-нибудь  хулиганит.  Таких  убивать  надо!.. -  сказав  это с  сердцем,  Валя  замолчала. 
   -  А  про  сестру  не  слышала? -  нарушил  Юра  молчание. -  Запомнилась  мне:  красивая  такая,  взрослая  девушка.  На  улице  как-то  подошла  ко мне,  обняла  да  и  поцеловала  в  губы.  Смутила   ужасно.
   -  Они  в  Темир-Тау,  кажется,  переехали  или  в  Караганду –  не  помню  уж.  Потом  слух  дошёл,  что  замуж  вышла.  И  как-то  белила  потолок,  спрыгнула  со  стола – ну  и  заворот  кишок.  Умерла,  сказывали.
   -  Как  же  рано  уходят, -  подхватил  Юра,  вспомнив  сразу  о  кладбище. -  Мы  сейчас  были  на  могилах  и  на  крест  Лиды  Кох  наткнулись.  Мы  с  Дериком  помним  её  по  третьей  бригаде,  вместе  там  в  42-м  работали.  Такая  красавица  была.  За  ней  тогда  учётчик  всё  приударял.  И  надо  же –  молодой  умерла.  Не  знаешь,  что  случилось?      
   -  Болела  она  чем-то.  Её  муж,  москвич,   и  сейчас  живет  здесь.  Вот он  про  всех  ваших  знает.  Зайдите  к  нему, -  посоветовала  Валя  и  назвала  фамилию.   Юра  записал. 
   -  Не  успеем, -  заметил  Дерик. -  Если  бы  гостиница  у  вас  была, -  намекнул  на  ночлег. -  Но  и  на  сей  раз  Валя  промолчала.
   -  Надо  же, -  Юра  старается  замять  возникшую  неловкость, -  москвич  остался  навсегда  в  этой…  дали, -  не  сразу  нашёл  он  не  обидное  для  Вали   слово. -  Некуда  податься?  Или  могила  держит?  А  про  Сафронову  Надю  не  знаешь? -  вспомнил  вдруг  о  давнем  намерении  расспросить  о  поразившей  его  встрече. -  Кто-то  до  сих  пор  ухаживает  за  могилкой  девочки.  Мы  так  удивились  с  Дериком.  Разъехались  же  все,  говоришь.   
   -  Это  армяне  с  осетинами,  а  русских  много  осталось.
   -   Ох,   и  хитрые  осетины, -  невольно  вырвалось  у  Юры. -  Хромовы  в  42-м   две  дорогие  вещи  за   одни  валенки  выцарапали  у  отца – пальто  и  костюм.    
   -  Знаю  их, -  уверенно  отозвалась  Валя. -  Сын  Пётр,  а  жена  у  него  Клава  Тронь.  Она  и  сейчас  в  сельхозтехнике  работает.  А  сами  уехали.
   -  А  про  Ивана  Каминского  что-нибудь  знаешь, -  вспыхнула  вдруг  неожиданная  мысль  у  Юры. -  Мы  с  ним  в  8-м  классе  в  Осакаровке  учиться  начинали.  Потом  его  в армию  забрали.               
   -  Живой  вернулся  в  посёлок, -  ответила  Валя. -  Но  у  него  что-то  с  лёгкими,  болел  всё,  так  и  умер  потом.
   -  А  что  держит  здесь  людей? -  поинтересовался  Дерик. -  Посёлки  вон  новые  растут.
   -  Заработки  хорошие, -  Валю  явно  задел  пренебрежительный  тон  гостя. -  Механизаторы  по  пять-шесть  тысяч  под  расчёт  получают,  не  считая  авансов;  ещё  и  хозяйство  у  каждого.   
   -  У  тебя  тоже? -  спросил  Юра.               
   -  Здесь  без  этого  нельзя, -  ответила  рассудительно. -  Вы  же  были  в  сельпо.  Корову,  овечек,  ну  и  птицу  каку  все  держат.               
   -  Вам  же  двоим  столько  не  надо! -  вырвалось  у  Дерика.
   -  Как  же  это  не  надо, -  нахмурилась  Валя. -  А  шерсть,  сметана, масло,  мясо!.. -  её  прямо-таки  возмущает  такое  непонимание  городских. -  Конечно,  что-то  и  остаётся,-  смягчившись,  согласилась  она. -  В  прошлом  году  вот  мясо  на  базар  возила.  Деньги  ведь  тоже  нужны.  Может,  переехать  соберёмся, -  говорит  она,  словно  оправдываясь. -  Маму  очень  на  родину  тянет.  А  я  привыкла  уже,  боюсь  переезда.  Мы  ведь  неплохо  здесь  живём, -  ей  хочется  утвердиться  в  глазах  приезжих.
   Слушая  Валю,  Юра  всё  вглядывался  в  лицо  плотной  девицы,  что  сидела  слева  среди  восьмиклассников  на  второй  фотографии.  Уж  не  та  ли,  что  заманила  его  к  себе  домой:  “Юр,  зайди.  Я  одна.”  Зашёл,  помял  груди  налитые,  так  что  живот  заболел.  А  что  дальше?..   Так  и  не  пошёл  больше,  хотя  звала – понравился  ей.  Мимолётная  та  встреча  так  случайна,  что  и  лица  не  помнит.  Может,  и  не  она  на  фото;  рядом  вон  тоже  ядрёная  девица  стоит.  А  вот  в  первом  ряду,  в  центре,  маленькая  девчушка,  уж  очень  знакомое  лицо.  Летом  45-го  вроде  бы  с  ней  встретился  неожиданно. На  руках  к  реке  понёс,  благо  не  противилась.  Не  зная,  что  дальше  с  неё  делать,  отпустил.
   Показал  Вале,  сестрой  Веры  назвал.  “Да  нет  же,  ты  что! -  запротестовала  Валя. -  Это  же   Лида,  сестрёнка  моя  младшая.” – “Ой,  Валь! -  воскликнул  возбуждённо. -  У  меня  такая  история  с  ней  случилась!.. -  И  Юра  принялся  живописать,  как  на  руках  Лиду  нёс. -  Ты  обязательно  спроси,  помнит  ли  она.”
   Едва  он  сделал  паузу,  как  Валя  тут  же  похвасталась  сестрой:  “Знаешь,  какие  дочери  у  неё  выросли!  Обе  университет  закончили,  а  младшая  ещё  и  танцами  увлеклась – в  самодеятельности.  Так  их  “Волжанка”  лауреатом  стала,  по  всему  миру  разъезжает.  Сейчас  вот  племянница  в  Париже.  Оттуда  ко  мне  должна  заехать – обещала.”  И  такая  гордость  в  её  словах:  и  мы,  мол,  не  лыком  шиты.
   Да,  это  впечатляет:  из  “Богом  забытого  края”  ниточка  вдруг  аж  до  Парижа  дотянулась.  Но  Юре  всё  же  интереснее  о  случайной  знакомой  своей  узнать,  что  с  ней? 
   -  Лида  в  Алма-Ате  пединститут  кончила, -  ответила  Валя, -  учителем  математики   стала.   Замуж  за  сокурсника  вышла.  А  он  из  Ярославля.  Вот  и  живут  там.   Муж  директором  школы  был,  потом  на  завод  ушёл.  Перетянул  и  Лиду  в  конструкторский  отдел.  Она  теперь  инженер, -  подчеркнула  с  гордостью. -  А  вот  мой  альбом  посмотрите:  там  и  Лида  есть,  девочки  её…   
   -  Наверно, это  не  так  уж  нам  интересно?.. -  полувопросительно  молвил  Дерик.
   -  Ну,  как  хотите, -  разочарованно  протянула  Валя.
   - Нет-нет,  мы  обязательно  посмотрим, -  исправил  Юра  бестактность  друга. -  Дерик  просто  тревожится,  не  пора  ли  к  автобусу.
   -  Ой!  А  я  вам  даже  чаю  не  предложила, -  спохватилась  Валя.
   -  Не  надо, не  надо.  Мы  только  что  пообедали, - поспешил  заверить её  Юра. - Не  беспокойся.  Мы  лучше  посмотрим. -  Он  открыл  альбом:  что  это?..  На  него  смотрел  Шолохов.  Удивленно  взглянул  на  Валю.
   -  Мой  дядя – писатель, -  многозначительно  пояснила  она. -  С  Шолоховым  они  друзья.  Дядя  даже  книгу  про  него  написал:  “Тихий  Дон”  сражается”.  Вот  смотрите:  здесь  они  вместе  сняты.  А  вот… -  она  стала  перелистывать  страницы,  комментируя  дорогие  ей  снимки. -  Это  вот  Лида  с  мужем.  А  это  дочери  её.  Вот  Маша  с  ансамблем  в  Америке,  а  это – в  Испании.   Тут  вот  я  на  курорте  в  Крыму.  А  это – на  Кавказе…       
   Мелькание  снимков  с  незнакомыми  лицами  утомило  друзей.  Им  хочется  о  посёлке,  о  юности  своей  вспомнить,  а  тут…  И  Юра  не  выдержал:  “Слушай, Валь, -  прервал  он  хозяйку, -  а  станы  всё  ещё  на  старых  местах?  Мы  с  Дериком  в  третьей  бригаде  в  42-м  работали.  Интересно  бы  взглянуть – хоть  глазком – на  ту  скалу  перед  ней.  Помнишь,  Дерик?  Там  ещё  кузнец  остатки  еды  хранил,  что  в  столовке  собирал. Помнишь?” 
   -  Ой,  там  сейчас  посёлок  новый  выстроили, -  сообщила  Валя  с  некоторой  гордостью. -  Свой  колхоз  теперь  там.
   -  Эх,  жаль,  не  сможем  уже  посмотреть!  А  хотелось  бы, -  посетовал  Дерик,  поглядывая  на  часы. -  Пора  нам  уже,  Юр,  не  успеем.
   Вот  так  и  расстались  друзья  с  одноклассницей  далёких  лет.  На  прощание  адрес  Юра  записал  и  две  фотографии  школьные  выпросил,  заверив,  что  переснимет  и  вернёт  непременно.  Вышли такими  возбуждёнными,  растревоженными  воспоминаниями,  что  Дерик,  только  недавно  бросивший  курить  из-за  болезни   сердца,   не  выдержал,  сигарету  у  друга  попросил.  Да  и  Юра  нарушил  свой  зарок  курить  поменьше.  Затянулись  глубоко,  снимая  напряжение.  И  сразу  заговорили,  перебивая  друг  друга:  эх,  надо  бы  вот  это  спросить…  вот  это…  Хоть  назад  беги.  Но  на  остановке  уже  народ  собирается – поздно.
   Однако  ожидание  явно  затягивается,  вызывая  у  приезжих  раздражение. 
   -  Хоть  и  дороги  здесь  появились,  и  прочее…,  а  жить  здесь – ни  за  какие  коврижки!  Как  была  дыра  голая,  так  и  осталась, -  выплеснул  Юра  своё  возмущение.
   -  Да, -  поддержал  Дерик, -  В  Оренбурге    тоже  степи,  но  разве  сравнишь.  А  город  какой!  Да  ты  сам  видел.  Когда  же  автобус,  чёрт  побери?!.   
   -  А  давай,  если  на  Шокай  раньше  будет,  в  Осакаровку  рванём, - предложил  Юра
   -  А  что, -  согласился Дерик. -  Там  и  гостиница  наверняка  есть.  Переночуем,  школу  посмотрим, где  с  тобой  и  Фредькой  в  8-м  учились.
   И  как  бы  в  подтверждение  их  выбора  подошла  попутная  машина.  Но  шофёр  показал  надпись  на  стекле:  “Пассажиров  не  брать!”
   -  Боже  мой! -  рассердился  Юра. -  Столько  лет  прошло,  а  здесь  как  была  тюремная  зона,  так  и  осталась.  Всё  беглых,  небось,  боятся.
   Наконец  автобус  на  Шокай  подкатил  неспешно. Ехали  раздражающе  медленно,  петляя  по  ответвлениям  в  попутные  посёлки.  Первым  на  пути  был  23-й.  Сколько раз  в  юности  видели  его    слева  по  дороге  на  станцию  или  на  обратном  пути.  Но  сосед  разочаровал:  старый  посёлок  в  развалинах,  брошен,  а  этот  построили  несколько  лет  назад  километрах  в  двух  от  того.  Он  теперь  “Мирным”  называется.
   Смотрят  друзья  с  любопытством:   двухэтажные  небольшие  домики  из  тёмно-серых  кирпичей  шлакоблочных;  семьи  на  четыре,  пожалуй;  вокруг  такая  же  тёмная  пустая  земля.  Картина  мрачноватая  не  вызвала  никаких  чувств  отрадных.  Всё  такое  чужое  и  невесёлое.  И  только  воспоминание  о  Викторе  Пономарёве  и  Николае  Борысенко  возбудило  любопытство:  не  живут  ли  они  всё ещё  здесь?  Но  не  будешь  же  из-за  этого  в  авантюру  пускаться.   
   Перед  Шокаем  остановились  в  Вольске.  Немецкий  посёлок  мало  изменился,  как  показалось.  А  вот  прежнего  ощущения,  что  он  чище,  аккуратнее  русских  селений,  не  возникло.  Такие  же  неказистые  хаты  саманные,  разве  что  повыше.  Впрочем,  помнили  старый  Вольск  смутно,  больше  по прежним  слухам  судили.
   Шокай  тоже  помнился  плохо,  а  Дерику  и  вовсе.  Поэтому  только  и  обратили  внимание  на  водонапорную  башню паровозную – знакомый  осколок  отжившего  прошлого.   А  железнодорожный  посёлок,  вытянувшийся  за  станционным  зданием,  не  вызвал  никаких  воспоминаний.
   Вскоре  подошёл  поезд  из  Караганды.  Проблем  с  билетами  не  было,  так  что  друзья   успели  даже  попасть  в  осакаровский  ресторан  перед  самым  его  закрытием.  В  гостиницу  тоже  устроились  легко  и  смогли,  наконец-то,  блаженно  вытянуться  в  задрипанном  трёхместном  номере  после  такого  волнительного,  насыщенного  дня.  Уснули  мгновенно,  не  обращая  внимания  на  храп  соседа.
   Разбудило  жужжание.  Боже ты  мой!..  И  представить  себе  не  могли,  что  где-то  сохранилось  такое  изобилие  мух.  В  Подмосковье  и  порыбачить  на  мух  Юра  давно  уже  не  может – не  найдёшь,  а  здесь…  Летают,  жужжат, облепили  лицо,  руки…  Всё  окно  покрыто  этой  надоедливой  тварью;  засиженное  стекло  едва  пропускает  солнечные  лучи.  Ну  и  ну!..
   Скорее  на  воздух  из  этой  душегубки. Взглянув  в  последний  раз  на  неказистое  и  вроде  бы  знакомое  деревянное  здание  двухэтажной  гостиницы,  друзья  отправились  к  школе.  Она,  старушечка,  на  том  же  месте.  Но  ввиду  каникул  закрыта.  Выглянул  сторож.  Но  что  он  может  рассказать?  Всё  же  узнал  Юра,  что  тёзка  его   Меркулов  переехал  вроде  бы  в  Темир-тау.  Дерик  его  и  вовсе  не  знал,  так  как  тот  из-за  шалости  ребячьей  попал   под  колёса  товарного  вагона – ступню  и  отхватило.  И  в  школу  пришёл  он  лишь  в  январе,  когда  Дерик  уже  в  Челябинске  был.            
   Потолкались  друзья  около  памятного  одноэтажного  здания,  повспоминали,  как  в  интернате  школьном  мёрзли  и  голодали.  А  строений  тех, пришкольных,  давно  уже  и  нет,  пусто  вокруг.  И  отправились  на  вокзал.   
   Как  же  удивился  Юра,  что  путь  туда  узнаёт.    Каждый  день,  бывало,   хаживали  здесь,  когда  из  интерната  перебрались  к  старикам  Плетнёвым.  Дерик  забыл  уже,  а  Юра  даже  хату  узнал.  Спросил  у  сидящих  на  лавочке  женщин. Те  удивились:  старики  давно   померли;  даже  их  сын  Пётр,  которого  так  с  войны  ждали,  и  тот  на  том  свете  уже.  А  вот  Зина,  что  во  второй  половине  дома  жила,  их  одноклассница,  и  сейчас обитает там  с  мужем.  “А  вы  зайдите, -  предлагают  бабёнки, -  можа  тамочки  сичас.”  Но  что-то  желания   не  возникло,  да  и  Дерик  торопил:  он  то  девушку  и  не  помнит  совсем.  Всё  же  Юра  попросил  женщин  рассказать  Зине,  кто  о  ней  расспрашивал.  Обещали.          
   Перед  станцией  взволновала  Юру  встреча  со  старым  двухэтажным  бараком,  куда  не  раз  провожал  симпатию  свою,  Софочку  Хацикиди,  красивую и  грудастую  гречанку.  Так  хотелось  прикоснуться  к  ней,  сблизиться…  А  она,  мягко,  правда,  но  упорно  сдерживала  его  порывы.  И  так  обидно  было  услышать  потом  от  знакомого  школьника,  приехавшего  в  Караганду  на  учёбу,  что  Софочка  через  год-два  по  рукам  пошла.  И  чего  тогда-то  кочевряжилась?..
Как  же  постарел  знакомый  домик, почернел,  покосился. И  так  захотелось узнать о ней -  вдруг всё  ещё  здесь  живёт…  Дерик  протестует:  “Юра,  мы  же  торопимся.  Ну  что  ты  узнаешь?  Постарела,  замужем.  Смотришь,  и  не  помнит  тебя.”   Как  он  не  понимает,  раздражается  Юра.  Но  у  кого  спросить?  Вокруг  ни  души.  Так  обрадовался,  увидев  выходящую  оттуда  женщину.  “Не  знаю  таких”, -  ответила  та  равнодушно.      
   Может,  кто-то  и  мог  бы  рассказать  о  подружке,  но  не  будешь  же  по  квартирам  ходить.  Догнал  Дерика. 
   -  Я  же  говорил  тебе, -  упрекнул  тот. -  А  помнишь,  как  мы  вдоль  путей  уголь  для  стариков  Плетнёвых  собирали? -  оживился  вдруг.
   -  Помню,  конечно, -  откликнулся  Юра. -  Мы  тогда  на  санках  друг  руга  по  очереди  везли.  Помнишь?
   Но  предаваться  воспоминаниям  уже  некогда:  за  забором  мебельной  фабрики  со  знакомой  высокой  трубой  железной  показалась  станция.
   К  огорчению  друзей,  поезд  на  Караганду  не  скоро,  будут  ли  билеты,  не известно.  Народу  в  ту  сторону  много.  Попытались  было  выйти  на  шоссе,  но попутные  машины   пассажиров  не  берут.  Ну  и  влипли!  Дерик  даже  решил  взять  билет  домой.  Оказалось,    это   не  сложно:  билет  на  завтра,  с  посадкой  в  Караганде,  получил  сразу.  Но  как  же  добраться  до  города?  Местные  посоветовали  идти  к  автобусной  остановке:  водители  иногда  берут  левых   пассажиров.  Увы,  первый  же  автобус  поверг  в  уныние:  все  шофёры  здесь  какие-то  пуганые,  боятся  правила  нарушить. От  безвыходности  двинулись  к  милицейскому  посту,  а  он  не  близко.  Но  и  там  стражи  порядка  отвечают  односложно:  “Не  положено.”  Поплелись назад.  И  только  отходить  стали,  как  увидели,  что  милиционер  остановил  для  проверки  подошедший  автобус.  Бросились  назад.  И  пока  гаишник  делал  отметку  о  выезде  автобуса  за   пределы  Осакаровки,  шофёр  под  шумок  махнул    рукой – садитесь,  мол,  быстрее.  Видно,  дальше  постов  до  самой  Караганды  не  будет.  Уф!..  Полегчало  на  душе.  Даже  одно  местечко  нашлось  рабочее.  Юра  Дерику  его  уступил:  барахлить  стало  сердечко  у  друга  от  всей  этой  нервотрёпки  и  хождений.  Сам  уж  терпеливо  стоял  в  проходе – до  самого  почти  города.   
   Когда  приехали,  надо было   в  паспортный  стол  идти:  по  рассеянности  забыл  Юра  адрес  Фельдшау.  А  ведь  мама  коробку  конфет  им  послала,  беспокоилась.  В  Балхаше  даже  Ламзину  не  угостил,  хотя  так  неудобно  было:  жили  же  с  Дериком  у  неё.  Всё  берёг  посылку. И  вот отправились  в  милицию.  Справку  получили  так  легко  и  быстро,  что  у  Юры  неожиданная  мысль  мелькнула:  “А  давай  о  Фредьке  узнаем? -  предложил. -  Вдруг  он  здесь.”  Дерик  отнесся  к  затее  с  недоверием:  “Ты  что?  Давно  уж  уехал  куда-нибудь.”         
    Но,  к  великому  изумлению  друзей,  им  подали  адрес  Альфреда:  улица  Лободы,  7.  Даже  растерялись…  Дерик  стал  уже  соглашаться  с  Юрой,  что,  может  быть,  на  пару  деньков  задержаться  стоит – такое  событие!  По  дороге    всё  говорили  с  волнением,  как  удивят  далёкого  друга  своим  нежданным  воскрешением  из  небытия,  как  он  их  встретит… 
   Но…  дома  его  не  застали.  Жена,  узнав,  что они друзья  Альфреда,  просила  подождать – вот-вот  будет.  Пригласила  пройти  в  дальнюю  комнату.  Видны  двери  ещё  в  три;  солидная  обстановка;  на  стене  огромный  ковёр,  на  нём  в  рамке  диплом  кандидата  наук.  Ишь  ты, Альфред  куда  поднялся. Вот  тебе  и  тихий  мальчик.  Послышался  скрип  входной  двери  и  голос  жены:  “Там  друзья  твои.” –   “Кто?” – голос  солидный,  непохож  на  прежний  жиденький. – “Не  знаю.  Сам  смотри.”
   Но  Альфред  не  спешит,  раздевается  неторопливо,  обувь  меняет.  Наконец  появляется.  Такой  же  рыжий,  долговязый,  в  коротковатых  ему  брюках…  Одним  словом – Фредька.  И  только  постаревшее  рыхлое  лицо  мало  напоминает  былого  дружка.  Он  тоже  всматривается  недоуменно,  явно  не  понимая,  кто  же  это.   
   -  Не  узнаёшь? -  интригующе  спрашивает  Юра. -  Ну,  тогда  погляди, -  говорит,  подавая  ему  фотографию  7-го  класса . -  Не  зря  приготовил.
-  Не  знаю  никого, -  бегло  взглянув  на  снимок,  равнодушно  ответил  тот.
   -  Себя-то  хоть  разгляди! -  возмущается  Юра от  такого  безразличия  бывшего  друга.
   -  Маша!..  Смотри,  каким  я  маленький  был! -  заорал  радостно,  увидев  наконец  на  снимке   себя.  И  бросился  на  кухню.               
   Юру  просто  резанула  такая  дикость:  за  тысячи  вёрст,  через  десятки  лет  навестили  его  друзья  незабываемых,  казалось  бы,  лет,  а  он  к  Маше  бежит.  Ни  радости  встречи,  ни  удивления,  ни  расспросов.  Так  и  дальше  повел  себя:  ладно,  что  не  узнал  и Юру  принял  за  Дерика,  но  ведь  никаких  вопросов не  задал друзьям,  не  предложил  посидеть,  вспомнить  дорогие  годы  отрочества.  А  ведь  столько  вместе  пережили – и  посёлок,  и  Осакаровка.  Странно.
   Видя  такую  реакцию,  Дерик  решил  ехать  сегодня  же.  Ночевать-то  негде.  Идти опять к Алисе Вячеславне, сослуживице Юриной мамы, просто  неудобно. Она  и  так  не  очень-то  довольна  была  их  вторжением перед  поездкой  на  24-й.  Уступила  им  кровать,  а сама  на  диванчике  ютилась. Сказал  Альфреду  о  своём  решении:  “Юра-то  остаётся,  а  мне  уезжать  надо,  вот  и  проводите  меня.  По  дороге  и  поговорим .“  От  Фредьки  никаких  предложений  в  ответ.  Зато  поспешил  похвалиться  и  дипломом,  что  красовался  на  ковре,  и  женой,  и  сыновьями: 
   -  У  меня  их  трое, -  начал  с  гордостью. -  Старший  на  юге – военный  лётчик; средний  с  женой  и  грудничком  у  меня  гостит,  они  учатся  в  профсоюзном  институте;  Маша  моя  тоже  его  кончала,  сейчас  директор  Дворца  горняков;  а  младший  с  нами  живёт,  школу  кончил,  в  наш  медицинский  хочет.
  Так  неприятен  его  петушиный  тон,  будто  старается  возвысится  над  друзьями:  я  не  тот,  мол,  слабенький,  пренебрегаемый  девочками  паренёк – вот  какая  семья  у  меня. 
- Ну,  а  сам-то  как? -  пытается  Юра  урезонить  его.  Какое  там.  Как  понёс:    
   -  А  что  я?  Был  директором  РГШО – ну, это  ремонт  горношахтного  оборудования, -  пояснил,  видя  непонимание  гостей. -  Теперь  вот  зам  главного   механика  треста  “Каруголь”.  Да  я  больше  главного  получаю,  благодаря  кандидатской.  Завидует  мне.
   Дерик  прервал  хвастуна,  стал  торопить,  и  друзья,  распрощавшись  с  Машей  и  вышедшими  из  своих  комнат  сыновьями – высокие  в  отца,  рыжие, – тронулись  втроём  к  вокзалу.  Дерик  сразу   стал  торопливо  рассказывать  о  себе.  Юре  кажется  неуместным  желание  Дерика  исповедываться  перед  этим  индюком,  да  ещё  на  ходу.  Сам  он  настолько  разозлён  поведением  бывшего  друга,  что  и  не  подумает  распинаться  перед   таким.  “А  это  вот  наш  трест,  где  я  работаю, -  прервал  Альфред  рассказчика. -  Самое  мощное  предприятие  Караганды.  Москве  только  подчиняемся.”  “Да  он  и  не  слушал  Дерика, -  подумал Юра  возмущенно. -  Ну,  индюк!..”  И  когда  Дерик,  закончив  беглое  своё  повествование,  предложил  Юре:  “Ну,  а  теперь  ты  расскажи”, - тот  ответил  резко:  “Не  собираюсь  на  ветру  тут  трепаться!  Кому  это  нужно?” -  “Верно,  ты  же  остаёшься,  потом  расскажешь”, -  примирительно  заключил  Дерик. 
   На  вокзале  всё  сложилось  удачно:  нужный  поезд  отходит  через час,  билеты  есть,  скоро  посадка.  Сдавать  неиспользованный  билет  на  завтрашний  поезд  уже  некогда,  и  Дерик  вручает  его  Юре:  “Сдашь  завтра,  деньги  тебе  не  помешают,  я  думаю.”
   Около  вагона  начинается,  как  всегда  при  расставаниях,  тягостное  полумолчание.  А  уже  темнеет,  и  Юру  тревожит  мысль  о  ночлеге:  пока  доберётся  до  Алисы  Вячеславны,  и  вовсе  поздно  будет,  она  же  спать  ляжет…  Пытается  объяснить  это,  но  Дерик  почему-то  очень  просит  не  уходить.  Отказать ему  неудобно – остаётся,  надеясь,  что  Альфред  поймёт  намёк,  четыре  комнаты  ведь.  Тот  “понял”:
   -  Ты  извини,  Юр,  но  пригласить  тебя  я  не  могу:  сын  вот  с  ребёнком  гостит…Просто  некуда  тебя  поместить, -  говорит  твёрдо, безо  всякого  смущения.  Ну,  жук!         
   В  конце  концов  Юра  не  выдержал:  “Как  хотите,  ребята,  но  я  должен  идти.  Темно  уж  вон.”
   -  Ладно,  успокойся,  устрою  тебя  в  центральную   гостиницу,- снизошёл  наконец   Альфред. -   Там  директором – приятель   мой.   
   Вот  так  и  простояли  с  Дериком   до  отхода  поезда.  И  сразу  поспешили  к  телефону.  Но  хвастун  не  учёл,  что  время-то  позднее  и  директор  давно  уже  ушёл.  И  пришлось  Альфреду  вести  гостя  к  себе  домой.  Пошушукался  с  Машей  своей,  и  она  разрешила  принять  Юру.  В  комнате  младшего  сына  нашлась  и  кровать  лишняя.  “В  посёлке  в  каких  условиях  ютились – по  6  человек   в  крошечной  коморке,  а  здесь  такие  хоромы,  и  друзей  принять  не  захотел  по-человечески”, -  подумал  Юра.  Что  Фредька  подкаблучник,  понял  ещё  при  случайной  встрече  году  в  51-м.  Шёл  тогда  в  Новый  город  из  Михайловки,  и  вдруг – ба! – дружок  путь  пересекает,  с  какой-то  женщиной  молодой.  “Фредька,  здорово!  Сколько  не  виделись!..” -  завопил Юра  радостно.  И  вправду  давно:  Дипнеры  в  Старом  городе  жили,  а  Юра  в  Михайловке;  потом  в  Балхаш  уехал  после  учительского  института. Прикатил  вот  в  каникулы  маму  навестить, и  на  тебе – Фредька!..  А  тот,  вместо ответной  радости,  ошарашил: 
   -  Ты  так  не  зови  меня, -  заговорил  приглушённо  и  торопливо, -  жена  не  любит, -  ткнул  рукой  в  сторону  уходящей  женщины. -  Она  меня  Сашей  зовёт.    Ну,  я  побежал,  а  то  жена  ушла  уже. -  Случайно  столкнулись  тогда,  столько  не  виделись,  а  он… 
   Однако  Маша  как  раз  показалась  Юре  куда  приветливее:  и  душ  принять  предложила,  и  стол  накрыла  в  честь  гостя,  пока  он  в  ванной  многодневный  пот  смывал.  Как  и  у  Алисы  Вячеславны  Сенкевич,  чувствовалась  явная  нехватка  воды.  Там  удивила  наполненная  водой  ванна,  здесь  душ  едва  сочится.  Как  только  автомат  подогревателя  газового  не  отключит  горелку?  Возился  Юра  долго  под  маленькой  струёй.  Даже  неудобно  перед  хозяевами – ждут  же. Но  что  поделаешь,  если  такие  “удобства”?  Да,  город  стал  большим,  красивым,  в  цветах  весь,  но  во  всём  заметен  налёт  провинциальности – и  в  одежде,  и  в  обстановке,  и  в  стареньких  такси – таких  развалюх  в  Подмосковье  и  не  увидишь, –  и   в   газовых  обогревателях,  и  в  тощих  струйках  воды…
Наконец  уселись  за  сервированный  стол.  И  Маша  стала  расспрашивать  гостя  обо  всей  его  жизни.  И  только  Фредька  так  и  не  поинтересовался  ничем  и  воспоминаниям  не  предался.               
   На  другой  день  Альфред  решил  удивить  приятеля  своими  возможностями  и  повёз  его  на  Нижнюю  улицу  Большой  Михайловки.  На  Юру  чем-то  родным  повеяло…  Но как  же  изменилось  всё:  слева  от  спуска  к  посёлку  высится  экзотическое  строение  в  старинном  стиле,  с  высокими  узкими  окнами  в    золочёных  переплётах.  Оказалось,  это  и  есть  знаменитая  гостиница  космонавтов,  “Чайка”.  Благородное  здание, где  они  отдыхают  после  приземления,  стоит  особо.  Туда  никого  не  пускают.  А  рядом  поставлено  шикарное  строение  в  том  же  стиле,  но  с  модерном:  изогнутая  спиралью  ажурная  лестница  поднимается  на  крышу  к  солярию. Сюда  доступ  только  по  специальным  направлениям  и  звонкам. В  эту  гостиницу   Дипнер  своею  властью и  поселил гостя,  чтобы  не  видеть  его  у  себя  дома.  Больше  Юра  там  ни  разу  и  не  был.  Но  у  него   отдельный  однокомнатный  номер  со  всеми  удобствами  и  шикарной  мебелью  на  колёсиках.  Такого  сервиса  ещё  не  видывал.  Так  что  Фредька  несколько  компенсировал   душевную  чёрствость  свою.  Да  и  потеплел  вроде  бы  немного:  свозил  на  подшефное  ему  РГШО,  где  директорствовал  прежде;  водил  и  в  свой  кабинет  в  тресте  “Карагандауголь”.  Не   преминул  и  дачей  своей  похвалиться,  предупредив  при  этом,  чтобы  с  шофёром  ни  вишен,  ни  огурцов  не  рвали.  Так  Юру  царапнула  эта  бестактность:  он  приехал  из  края  вишен,  яблок,  овощей  всяких,  а  его,  словно  это  невидаль,  предупреждают  о  какой-то  паршивой  кислятине.  Ну,  Фриц!..  Но  промолчал.  И  в  детстве  заметен  был  у  него  практицизм,  рачительность,  но  чтоб  до  такой  степени!..  Удивила  и  его  сестра  Нина:  издалека  для  встречи  с  прошлым  приехал  человек,  которого  она   очень  хорошо знала,  и  не  пожелать  увидеться  с  ним?..  Дикость  какая-то!  Видимо,  не  материнская  доброта,  чуткость,  а  отцовские  черты  проявились  в  детях – душевная  сухость,  индивидуализм.    
   Фредька  хоть  не  совсем  отгородился,  спасибо: в  деловые  поездки  брал  с  собой;  в  одну  из  них  подвёз  приятеля  к  Михайловскому  кладбищу. Юра давно  наметил  могилу  отца  навестить.  Приметы  помнил: близко  памятная  стела  над  прахом  Эйхлера,  у  которого  учился  в  42-43-м годах  ещё  на  посёлке № 24;  а  совсем  рядом  бетонная  плита  на  могиле  знакомых  десятиклассниц  из  женской  школы,  угоревших  весной  47-го  года  в  домашней  бане.
   Но, оказалось,  кладбище  настолько  разрослось  за  три  десятка  лет,  что  даже  захоронений  50-х  годов  найти  не  возможно.  Стал  по  годам  пробираться.   И  наткнулся  среди  могил  70-х  годов  на  имена  Фредькиных  родителей – Иосифа  и  Серафимы.  Отца-то  совсем  не  знал,  а  тётю  Симу  вспоминал  всегда  очень  тепло.  Поклонился  низко. Двинулся  дальше,  лавируя  между  крестами.  Вот  пошли  шестидесятые.  Смотрит  внимательно…  И  вдруг  увидел  единственный  обелиск – даже  душа  замерла:  “Эйхлер  Генрих  Леопольдович  1901-1953”.   Теперь-то  Юра  знал,  что  за  человек  это  был: читал  многие  его  записи  дневниковые.  Вот  поразительная:  “22  июня  1941  г.  ровно  в  4  часа  (ночи)  остановились  мои  часы.  Говорят,  плохая  примета.  Но  тогда  я  не  думал  о  приметах.  Шутка  ли – пружина  лопнула,  а  пружин  в  Москве  нет…  А  без  часов,  как  без  рук.”  Бедный,  он  и  представить  не  мог,  что  часы  ему  совсем  не  понадобятся  вскоре.  А  потекут  безрадостные  дни  ссылки:  “Всё  дальше,  всё  туманнее   довоенное  время.  Москва.   Издательство,  рукописи  и  снова  книги.  И  друзья…  И  всё  так  далеко-далеко,  и  чудится,  невозвратимо.”   Внутренний  голос  не  обманул.  И  надо  только  удивляться,  что,  несмотря  на  ужасные  испытания,  унижения,  сохранил  он  глубокую  коммунистическую  убеждённость.  Святой  наивности  человек.
   Правее  стелы Эйхлера небольшой плоский обелиск с надписью –“Сходня Е. Н.”. Судя  по  инициалам,  видимо,  тёща  Генриха  Леопольдовича. Невольно вспомнил  давний  рассказ  мамы  о  частых  встречах  здесь  с  Ниной  Фёдоровной,  женой  Эйхлера.  Та  призналась  как-то,  что  вызвала  вот  с  Украины  мать  в  Караганду,  а  совсем  чужие.  Домработница,  что  из  Москвы  с  ними  приехала,  куда  ближе.
   Постоял  Юра  в  скорбных  размышлениях,  поклонился  учителю  своему;    и  стал  осматриваться  вокруг:  где-то  здесь,  рядом  совсем,  плита  над  угоревшими  ученицами,  а  около – папина  могилка. Хорошо  помнит. Но  никакой  плиты  кругом  не  видно.  В  землю,  что  ли,  ушла?  А  среди  соседних  провалившихся  холмиков  без  ограды  как   узнать-отыскать  дорогую  могилку?..   Поклонился  на  4  стороны:  “Мир  душе  твоей,  дорогой  ты  мой  папочка!..  От  мамы  поклон  тебе  низкий…  Мы  никогда  не  забываем  тебя…  Вечная  память!..”  С  этими  прощальными  словами  и  покинул  святое  место.  Оглянулся  ещё  раз,  запоминая  на  всякий  случай  дальние  и  ближние  приметы – а  вдруг  Судьба  ещё  раз  забросит  сюда.  Увы…               
   С  кладбища  пошёл  по  памятным  местам  Михайловки  побродить.  Первой  на  пути  Западная  улица. В  переулочке  этого  края  посёлка  и  поселились  с  папой  у  Фельдшау  поздней  осенью  45  года.  И  как  помнилось,  поблизости  школьные  приятели  жили:  Юрка  Ерёмин – на  Западной,  а  Коля  Здоровцов – на  Степной  улице.  Но  сколько  ни  спрашивал  про  Ерёминых  в  саманных  частных  домиках,  таких  на  Западной  не  знают.  Странно:  семья  большая – три  брата,  две  сестры;  да  и  дом  их  заметный.  Позже  узнал  от  Коли:  на  Степной  надо  было  искать.  Ну  как  же  это  он  забыл?..  А  ведь  всю  улицу  эту,  самую  памятную,  прошёл.  Всё  высматривал  домик  Колиных  родителей.  Сколько  раз  бывал  там,  привечаемый  доброй  Колиной  мамой. Но  школьный  друг  давно  уже  перебрался  в  Белоруссию,  перетянул  и  родителей.  А  новые  хозяева  халупу  их,  видимо,  перестроили,  и  узнать  гостеприимный  домик  тёти  Поли  так  и  не  удалось.  Вроде  бы  вот  здесь  был,  а  не  то,  не  похож.
   И  пошёл  Юра   по  Степной   к  началу  улицы,  где  пересекала  её  дорога  к   Новому  городу.  Как  раз  здесь,  в  высоком,  как  тогда  казалось,  доме  вдовы  Баранниковой,  снимали  его  родители  комнату. А  через  дорогу,  в  низеньком  саманном  доме,  жила  с  сестрой  младшей  первая  мучительная  любовь  десятиклассника,  Неля  Антипович.  Дома  этого  уже  нет,  и  так  неприятно  видеть  на  этом  месте  пустырь  до  самого  заводика  ремонтного,  что  и  сейчас  виден   на  задворках  исчезнувшего  обиталища  сестёр.  Теперь  не  узнаешь,  как  прежде,  о  судьбе  своей  подружки.  А  так  хотелось  бы.  Зайти  разве  к  Баранниковым?  Подумал,  подумал,  но  так  и  не  решился:  хозяйка  вряд  ли  жива,  к  тому  же    много  лиха  хлебнули  через  неё  родители.  Криворотая  дочка    её,  Соня,  свела   тогда с  Нелей,  уж  она-то  знает,  наверно,  про  Антипович,  но  как-то  неловко  встретиться  с  болезной.         
   Свернул  к  Нижней  улице  и  предался  воспоминаниям.  Неля  была  его  первой  глубокой  привязанностью. Вот  и  размышляет  о  былом,  сожалеет,  что  не  узнал  ничего. Но  как-то  странно  всё:  издалека   прошлое виделось   совсем  иначе,  а  когда  рядом  стоишь,  вроде  бы  и  не   таким  уж  ярким,  важным   всё   это  кажется.  И  уже  слабеет  желание  увидеть,  узнать.
 Перебирает  Юра  эпизоды  незабываемой  дружбы  с  Нелей,  шагает  медленно,  поглядывая  по  сторонам.  И  кажется,  будто  совсем  недавно  бегал  по  этой  дороге  в  школу...  Всё  те  же  пустыри  широкие  отделяют  улицу  от  улицы.  Пересёк  Верхнюю,  потом  Среднюю,  а  вот  и  Нижняя.  Не  заходя  в  гостиницу,  пошёл  в  город – вспоминать,  так  вспоминать:  решил  все  дорогие  места  свои  повидать.  С  Дериком  не  пришлось:  из  Балхаша  сразу  на  ночлег  к  Сенкевич,  от  неё  поспешили  на  24-й  посёлок.  Да  и  одному  как-то  приятнее  встретиться  с  юностью,  в  которой  Дерика  уже  и  не  было.   
   Проходя  мимо  “Детского  парка”,  примыкающего  к  городу,  невольно  развернул  в  памяти  свиток   приключений,  случившихся  здесь. Году  в  53-ем  поехал  в  каникулы  к  маме.  В  поезде  с  шестнадцатилетней  глупышкой  познакомился.  Та  отнеслась  благосклонно  к  неожиданному  знакомому.  А  он  так  незаметно  обволакивал  её,  что  и  не  заметила,  как  его  рука  обняла  девушку.  Только  хотела  возразить,  а  кавалер  уже  убрал  руку.  Повторив  этот  маневр  несколько  раз,  он  так  же  незаметно  пробрался  и  к  тугой  и  весьма  внушительной  девичьей  груди.  Вот  так  и  подружились,  о  встрече  договорились.  Но  Юра,  как  всегда,  опоздал  на  свидание.  Пришлось  ехать  в  один  из  посёлков  Старого  города  и  оттуда  везти  Нину  в  “Детский  парк”.  Допоздна  возился  с  неподатливой  девчонкой.  Оказалось,  стыдится,  что  уже  не  девушка.  Признавшись,  тут  же  нервически  заговорила  о  расставании.  Не  хотелось  отпускать  такой  аппетитный  и  созревший  плод,  повёл  провожать.  Начавшийся  дождик  загнал  их  под  дверной  навес  Юриной  школы  №  3  им.  Крылова.  Она  стояла  в  глубине  двора  и  весьма  подходила  для мучительного   желания  овладеть  всё-таки  глупышкой.  Попробовал.  Даже  трусики  стащил,  но,  кроме  истерических  выкриков:  “Хочешь  погубить  меня?!.  Губи!..  Губи!..”,  ничего  не  добился.  Устав  от  бесплодной  борьбы,  сошел  со  ступенек  и,  выругавшись  матерно,  крикнул  со  злостью:  “Меня  мать  ждёт,  а  я  тут  с  тобой!..”  И  дева,  словно  переломилось  в  ней  что-то,  промолвила  безвольно:  “Ой,  Юра…”  и  покорно  пошла  за  ним   в  сквер  напротив.  Дождик  уже  кончился,  но  людей  на  улице  никого,  можно  не  бояться.  В  сквере  прислонил  Нину  к  дереву – не  положишь  же  на  мокрую  траву – и…  Благо  трусики  снимать  не  надо.  Всё  боялся,  как  же  стоя  и  спереди?..  В  Балхаше  уже  испытал  однажды  неудачу,  не  представляя,  что  можно  ведь  и  перевернуть  объект  страсти.  На  сей  раз  страхи  оказались  напрасными:  у  Нины  расположение  такое,  что  плоть  его  проскользнула  в  девичье  лоно,  будто  оно  для  такого  соития  и  создано.  И  странно  было  услышать  после  истерических  выкриков  у  школы   совершенно  спокойный  голос  Нины:  “Посмотри,  не  обзеленилась  юбка  у  меня,  не  грязная?”
   На  другой  же  день  встретился  с  Ниной  опять  в  парке.  Увел  её  подальше  и  уже  безо   всяких  церемоний   разложил  на  пиджачок  да  две  мерлушковые  шапки – только  что  купил  их  по  случаю  для  себя  и  друга  балхашского.  Что  Нина  залететь  может,  не  беспокоился:  она  же  на  фельдшера  учится,  знает,  небось,  все  премудрости.  И  так  поражён  был  её  наивностью,  когда  на  вопрос,  не  боится  ли,  стала  объяснять,  что  беременеют,  когда  месячины  приходят,  а  у  неё  они  прошли  уже  недели  две  назад.  Пришлось  просвещать  её,  заодно  и,  что  женат,   признаться.  Вот  глупая  девчонка.  Провожая  Юру  в  Балхаш,  на  весь  вагон  трамвайный  всё  благодарила,  повторяя  с  чувством:  “Спасибо  тебе!..  Большое  спасибо  за  всё!”  Он  так  и  не  понял:  а  за  что  благодарит-то?  Это  ему  следовало  бы  поблагодарить  девушку  за  доставленное  удовольствие.  Впрочем,  оно  было  так  себе:  вместо  того,  что  бы  полюбоваться  прелестями  покорной  девы,  поласкать  их,  свершил  всё  наспех,  по-деловому.  Не  стоило  и  благодарить  его.  Вот  и  пойми  женщин. 
   На  следующий  год,  приехав  в  Караганду,  сразу  в  училище  зашёл,  где  Нина  училась,  в  надежде  возобновить  приятные  их  свидания. Увы,  она  почему-то  бросила  учёбу.  “Не  забеременела  ли  от  меня, - мелькнула  мысль. - Интересно  бы  узнать.”  Но  Нина  живёт  в  18-и  километрах  от  Балхаша,  на  коунрадском  руднике  медном.  Не  поедешь  же  разыскивать  её  там. 
   Так  и  забыл  со  временем  далёкий  эпизод.  Как  вдруг  на  балхашской  улице  натолкнулся  на  Нину  лоб  в  лоб.  Даже  остановился  на  мгновение  от  неожиданности.  Нина  тоже  будто  споткнулась.  Но  она  шла  навстречу  в  сопровождении  двух  высоких  парней,  и  любовники   проследовали  дальше  словно  чужие.  Юра  всё  же  оглянулся…  Потом  побежал  к  автобусной  остановке  на  Коунрад.  Но  там  её  не  было.  То  была  последняя  встреча  двух  юных  существ.  Почему  же  Нина  не  нашла  его?  Ей  же  проще  было  найти  его  в  школе.  Не  понимает  он  дев.      
   Это  непонимание  сыграло  с  ним  на  следующий  год  злую  шутку.  В  1954  году  послали  балхашских  учителей  на  курсы  усовершенствования  в  Карагандинский  пединститут,  бывший  учительский.  Обрадовался,  встретив  там  и  свою  школьную  учительницу  Адамовч  Маргариту  Евгеньевну,  и  сокурсницу  по  учительскому  институту,  Машу  Гожеву.  Маргарита  Евгеньевна  читала  на  курсах  методику  преподавания  русского  языка.  Были  с  ней  когда-то  друзьями,  а  на  сей  раз  прежние  отношения  не  возобновились.  Да  Юра  и  сам  уже  не  тот.  Его  больше  занимают  любовные  устремления.  Вон  сколько  девиц  вокруг.  С  Балхаша  вместе  с  ним  красивая  чернокудрая  еврейка   приехала.  Но  уж  очень  ненормальная  какая-то.  На  вокзале  не  знали,  как  быстрее  до  Нового  города  добраться.  А  неподалёку  осёл  с  тележкой  хозяина  ждал.  Солнышко  пригрело  ослика,  он  и  выпустил,  чуть  ли  не  до  земли,  прибор  свой.  Еврейка  тут  и  ляпнула:   “Вот  бы  нам  такого!”   Она  подумала о  транспорте,  но  получилось  настолько  к  месту,  что  даже  девушки  их  группы  разразились  неудержимым  хохотом.  Еврейка так  смутилась,  узрев  наконец  существенную  деталь  ослиного  естества.  Нет,  за  такой  девой  ухаживать  не  хочется.  А  вот  подружка  Маши,  молоденькая  учительница  из  Темир-Тау,  очень  недурственна.  За  ней  и  приударил.
  Уже  через  пару  дней   пригласил  её  днём   в  “Детский  парк”.  Читал  стихи,  разные  истории  рассказывал.  Потом  комплименты,  поглаживания…  И  вот  уже  поцелуи,  ласкания  нежной  груди…  Галя  очень  легко  идёт  на  интимное  сближение.  Невольно  надежды  зреют…   И,  словно   угадав  его  мысли  грешные,  Галя  предлагает  вдруг  встретиться  у  неё:  “Мой  брат – прокурор  и  сегодня    уйдёт  на  ночное  дежурство.  А  ты  приходи,  как  темнеть  станет.  Я  ждать  буду.  Хорошо?”   Ещё  бы  не  хорошо!  Девка  сама  зовёт  на  это  дело… А  иначе   зачем  бы  домой  звать?  Пообниматься  можно  и  на  улице.  Такие  вот  мысли   мелькнули  смутно  в  голове  обрадованного   ухажёра.               
С  этим  настроением  и  явился  к  Гале  на  новую  улицу,  что  вытянулась  в  эти  годы   за  пределы  прежнего  города.  Подружка  ждала  его:  кроватка   приготовлена,  свет  выключен.  Всё  ясно.  Юра  тут  же  разделся  до  трусов  и  нырнул  вслед  за  Галей  в  интимное  логово.  Поскольку  всё  так  просто,  понятно,  да  и  желание  подпирает,  терять  время  на  поцелуи,  тисканье  груди  и  прочие   нежности  не  стал.  Даже  и  мысли  такой  не  возникло:  было  же  это  всё.  Он  сразу  полез  в  трусы.  Галя  почему-то  зажалась,  не  пускает.  “Стыдится,  наверно”, -  подумал.   И  постарался  силой  помочь  Гале  преодолеть  стеснение  или,  может  быть,  девичью  традицию  разыграть  порядочность.  И   вдруг,  как  удар  кнута,  хлёсткое  гневное  шипение:  “Вон  отсюда!..”   Даже  растерялся  от  неожиданности…  А  потом  зло  взяло:  зачем   приглашала,  да  ещё  в  постель  пустила?..  Могла  как-то  иначе  выразить  своё  неудовольствие.  Он  же  ничего  противоестественного  не  делал  в  этой  обстановке.  В  таком  возмущении  оделся,  не  проронив  ни  звука,  и   ушёл,  полный  раздражения  и  недоумения:  что  же  он  сделал  не  так?  К  удивлению  Маши  Гожевой,  больше  к  её  подружке  не  подходил  даже  близко.  Ещё  один  укол  от  хохлушки.  С  той  поры  украинок   терпеть  не  мог.
Однако  одному  стало  скучновато,  и  уже  через  пару  дней  отправился  в  “Детский  парк”  на  танцы.  Но  знакомиться  вот  так,  случайно,  не  привык;  чувствовал  себя  неуютно.  Пока  решится  наконец  пригласить  приглянувшуюся  девицу,  его  уже  опередил  бывалый  танцор.  Вот  так  и  получилось,  что  после  очередной  неудачи,  когда  только несколько  шагов  сделал,  как  пришлось  с  чувством  ужасной  неловкости  опять  плюхнуться  на  свою  лавку,  Юра,  почти  не  глядя  на  девицу,  сидевшую  с  ним  рядом,  пригласил  её  на  танец.  Обрадовался,  почувствовав,  как   та  прижимается  к  нему,  даже  голову  на  плечо  положила.  Это  то,  что  ему  надо.   И  танцы-шансы  уже  не  интересны.  Поэтому,  как  только  сделали  несколько   па  во  втором  выходе,  предложил  Вере  уйти,  она  тут  же  и  согласилась.
Отошли  от  танцплощадки  в  тень  кустов  и  низкорослых  степных  берёзок.  Юра  сразу  за  пазуху  залез  и,  видя,  как  млеет,  прижимается  к  нему  доступная  дева,  запустил  вскоре   ладонь  между  девичьих  ног.  “Ой,  Юрочка!..  Милый!..” -  зашептала  безвольно,  готовая,,  казалось,  на  всё.   Но  укладывать  её  рядом  с  танцующими  как-то  не  по  себе.  “Пойдём  подальше, -  предложил. -  А  то  здесь  увидеть  могут.” – “Ты  за  кого  меня  принимаешь?!. -  взвилась  неожиданно. -  Оставь  меня,  я  ухожу  домой!” – “Пойдём,-  согласился  Юра,  совершенно  сбитый  с  толку – ничего  не  понимает. -  Я  провожу  тебя.” –  “Не  ходи  за  мной,  я  и  одна  доберусь,  отстань!” -  грубо  говорит,  зло. – “Нет,  я  отвечаю  за  тебя,  раз  танцевал  с  тобой”, -  настаивает   незадачливый  кавалер.  Вера  больше  не  протестует,  но  идёт  впереди  молча,  отчуждённо.  И  чего  Юра  плетётся  за  ней,  он  и  сам  не  понимает.  То  ли  из  гордости,  раз  обещал,  то  ли  надежда  теплится  всё-таки.  А  шли  долго,  в  самый  конец  Михайловки.  Наконец  подошли  к  саманному  бараку  общежития.  Так  же  молча  вошли  в  коридор;  Вера  открыла  дверь  своей  комнаты,  вошла.  Юра  за  ней.  “Вот  теперь  другое  дело”, -  сказала  просто.  Юра  настолько  ошеломлён  непонятным  поведением  девицы,  что  не  нашёл  ничего  иного,  как  взвалить  её  мешком  себе  на  плечо и  бросить  на  железную  кровать.  “Потуши  свет”, -  только  и  попросила.  Хотелось  при  свете  полюбоваться  её  прелестями – не  разрешила. 
Три  раз  распечатывал  он   девичье  лоно.  Возбуждён  невероятно    от вседозволенности  её,  и  от  жаркого  шёпота  кончающей  девицы:  “Юрочка!..  Муж  мой!..  Муж  мой!!!”   Провалились    в  короткое  забытьё.  Но  уже  на  рассвете  Вера  разбудила,  опасаясь  соседского  глаза.  Договорились,  что  Юра  пойдёт  с  ней  на  свадьбу  подруги.  Встреча  у  танцплощадки,  там  решат  окончательно. 
Прождал  вечером  напрасно.  Уже  и  танцы  начались, а  подружки  всё  нет.    Что  случилось?  Потащился  к  общежитию.  На  лавочке  женщины  сидят  пожилые.  Спросил.  Да  только  сейчас,  говорят,  крутилась.  На  стук – молчание,  потом  глухой  голос:  “Её  нет,  она  на  дежурстве.”   При  выходе  соседки  остановили,  расспрашивают.  “Да  не  верь  ты  ей, -  предостерегла  одна. -  С  хахалем,  небось,  заперлась.  Она  кажный  день  новых  водит.  Ты,  вижу,  парень  хороший,  не  связывался  бы  с  энтой…  прости  Господи!”               
Но  Юре  именно  такая  и   нужна  для  мимолётного  знакомства.  И  на  следующий  вечер  он  опять  на  танцах.  Показалось,  что  вроде  бы  Вера  кружится  вон.  Не  уверен:  видел  её  коротко,  впотьмах  в  основном,  не  запомнил  лица.  Всё-таки  рискнул,  перехватил  деву.  Она  тоже  его  не  узнаёт.  Ладно,  думает,  представлюсь  по-другому:  “Из  Осакаровки  я,  в  командировке  здесь”, -  сказал.  Дева  ведёт  себя,  как  Вера:  легко  соглашается  выйти  с  ним,  позволяет  потискать  себя,  но  недолго:  боится  парня  какого-то – преследует  её. Пришлось  вернуться  на  площадку.  Договорились,  что  она  от  ухажёра  своего  постарается  оторваться,  а  Юра  будет  ждать  её  на  выходе  из  парка.  Так  и  простоял  в  напряжённом  всматривании  во  всех  выходящих – до  последнего  человека.  Он  уже  понял,  что  не  Вера  это  всё-таки.  Но  такая  же  в  общем-то  ****ёшка  неверная.               
   И  всё  же  на  следующий  день  опять  потянулся  на  танцы.  И  надо  же…  сразу  Веру  узнал.  Как  он  вчера  мог  так  ошибиться?..  Та  ему  вроде  бы  рада,  стала  извиняться,  что  из-за  дежурства   не  смогла  придти  позавчера.  Разоблачать  её  не   стал.  А  зачем?  Не  любовь  же  это.  А  для  удовольствия  какая  ему  разница.  Сразу  предложил  уйти  к  ней  домой.  И  всё  повторилось.  Только  теперь  не  стеснялась  уже  и  света,  и  Юра,  хотя  и  наспех,  но  всё  же   увидел  большие  груди,  соблазнительный  треугольничек.  Однако  поиграть  с  этими  прелестями  так  и  не  удосужился.  Только  одно  на  уме:  скорее  давай,  давай…   Выкрики  Веры:  “Любимый!..  Муж  мой!..” - только  подхлёстывают.  И  опять  договариваются  о  встрече.  Но  Юра  твёрдо  знает,  что  больше  не  придёт.  Ему вдруг потаскушка  эта  показалась  такой  омерзительной…  Вспомнилась  чистенькая,  милая  жёнушка.  Со  злорадством  подумал  про  Веру:  “Вот  теперь  ты  подожди-ка  меня.”   Больше  на  танцах  не  появлялся.      
  После  лекций  стал  пропадать  на  стадионе,  благо  он  рядом  с  маминым  жильём.  И  встретился  как  раз  с  Толей  Акимовым,  осакаровским  приятелем  своим.  Тот  классом  младше  учился,  но  увлечённый  спортом,  он  верховодил  около  турника на  школьном  дворе,  показывая  упражнения  разные.  Там  и  подружились.  В  Караганде  встречал  его  потом,  знал,  что  он  в  физкультурном  институте  учится  в  Алма-Ате.  И  вот  снова  неожиданная  встреча.  Толя  уже  с  дипломом,  заведует  физкультурной  кафедрой  в  горном  иинституте.  Женился  на  сокурснице,  дочка   растёт.  Слово  за  слово,  и  Толя  вдруг  объявляет:  “Юр,  у  меня  День  рождения  через  два  дня.  Особенно  мы  и  не  собираем  никого,  но  будет  сокурсница  моя.  Приходи,  познакомишься.”  Вот  так  и  начался  памятный  роман.    
Девушка  оказалась  очень  привлекательной:  невысокая,  но  крепкая,  ладная  такая,  с  высокой  грудью,  миловидным  личиком  округлым.  Она сразу  приковала  внимание  гостя.  Поразило  и  совпадение:  родилась,  как  и  Юрин  сын,  7-го  ноября;  даже  имя  ей  дали  знаковое – Октябрина.  После  возлияний  он  с  нею  уже  на  ты,  танцует,  никого  не  замечая,  прижимает.  Октябрина  не  противится.  И  тогда  уводит  её  на  улицу,  целовать-миловать  начинает,  свободно  и  грудью  овладевает…  Одним  словом,  закадрил  девчонку.  Да  и  неудивительно:  год  назад  сумел  наконец  после  ужасающего  убожества  одежды  приобрести  в  Балхаше  шерстяной  отрез  шикарный;  и  в  своём  светло-сером  костюме,  непривычном  для  Караганды, выглядит  таким  неотразимым  щёголем.      
С  этого  дня  и  не  расставался  с  ней.  Она  преподавала  в  школе  физкультуру  и  жила  рядом  с  гостиницей  на  центральной  улице  города  вместе  с  молоденькой  преподавательницей  литературы.  Туда  каждый  день  и  стал  Юра  наведываться.  А  для  уединения  уводил  свою  возлюбленную  в  “Детский  парк”  и  там,  в  безлюдных  аллейках,  предавался  интимным  ласкам.  Казалось,  девушка  готова  на  всё,  так  искренне  проявляла  она  свою  горячность.  И  уже  через  пару  дней  Юра  приступил  к  последнему  штурму.  Увёл  Октябрину  в  самый  отдалённый  уголок  парка  и  после  бурных  поцелуев  и  ласк   стал  клонить  её  к  земле.  Девушка  покорно  опускается  на  землю.  Но  стоило  самому  лечь  рядом  и  тронуть  подол  платья,  как  раздался  совершенно  трезвый  спокойный  голос:  “Нет-нет,  и  не   думай.  Я  же  девушка.”  Холодный  тон  этот  погасил  всякое  желание.  Раздосадованный  повёл  возлюбленную  домой.  На  лестнице  подъезда  намекнул,  что  такую  тайну  мог  бы  рассказать  про  7-е   ноября.  Но  на  любопытство  подружки  отговорился  обещанием  потом  сообщить  нечто  интересное. 
А  время  бежало  неумолимо,  стремительно  приближая  минуту  расставания. И  как  последняя  награда  влюблённым –  их  свидание  в  комнате  Октябрины.  Она  свободна  на  несколько  часов,  а  подружка  со  школьных  занятий  придёт  не  скоро.  Все  условия  для  любви.  И,  когда  Октябрина  под  ласковые  напевы  позволила  раздеть  себя  до  гола  и  лежала  на  кровати  во  всей  первозданной  прелести,  Юра  уже  не  сомневался – она  согласна.  Начал  играть  её  тугой  грудью,  потом  сосочки  стал  посасывать.  “Ой,  Юрочка! – воскликнула  дева. –  Как  приятно-то…  Неужели  так  же,  когда  ребёнок  сосёт?”   Видя,  что  она  разомлела  и  уже  ко  всему  готова,  принялся  целовать  её  тело,  приближаясь  к  лону.  Хотел  и  там  поласкать  так,  чтобы  почувствовала  настоящее  удовольствие.  Но…  задержался  на  поцелуе  шрама  в  паху.  Вот-де  как  люблю,  даже  аппендицит  твой   мил. Но  случилось  обратное:  то  ли  именно  мысли  о  шраме  отрезвили  её,  то  ли  испугало  приближение  любовника  к  лону – он,  сгибаясь,  как  бы  готов  уже  был  провалиться  между  её  раздвинутых  ног.  Но  только  она  вдруг  испуганно  заверещала: 
   -  Нельзя,  Юрочка!..  Нельзя!  Вот  честное  слово,  я  девушка. Я  не  хочу  так.  Поедем  ко  мне?  Я  с  папой  тебя  познакомлю.  Он  председатель  колхоза,  знаешь,  как  примет  нас  хорошо.   
   Эта  житейская  проза  сразу  расхолодила.  Можно  бы  убедить  Октябрину,  что  он  только  поласкает  лоно,  покажет  ей,  как  это  приятно,  и  ничего  с  ней  не  случится,  но  настроение  любовное  улетучилось.  Пришлось  дипломатично  отдалять  поездку  к  отцу,  но  как  бы  и  не  возражая  против  этого  в  будущем.  Довольная  Октябрина  запела.  Ого,  голос  какой  красивый,  глубокий,  сильный!  Не  хуже  Любы  поёт,  подумал  тогда.  И  даже  сожаление  мелькнуло:  могла  бы    приятной  женой  ему  стать.  Но  в  этом  сказалось  больше  любопытства,  чем  действительного  желания  связать  с  Октябриной  судьбу  свою.  Намекнул,  что  скоро  большое  событие  случится.  Даже  в  настенном  календаре  отметку  карандашом  сделал.  То  был  день  его  отъезда  в  Балхаш.  Предупредил,  что  завтра  придти  не  сможет:  маме  надо  помочь  кое-какие  дела  закончить.  Тут  он  не  солгал:  мама  вышла  на  пенсию,  и,  хотя  отношения  с  Любой  как-то  не  складывались,  всё  же  решила  переехать  к  Юре  в  Балхаш,  с  внуком  понянчиться.  Надо  было  и  вещи  в  багаж  сдать,  и  тётю  Лину  навестить  в  Майкудуке. Та  не  захотела  обузой  стать  и  ушла  в  Дом  престарелых  под  Карагандой. 
Вот  так,  без  предупреждения,  и  расстался  Юра  навсегда  с  девушкой,  слегка  зацепившей  его  сердечко.  Из  Балхаша  написал  ей,  признался  во  всём,  а  чуть  позже  по  просьбе  Толи  послал   Акимовым  посылку  с  5-ю  килограммами  песка  сахарного  и    наказал  два  килограмма  Октябрине  передать.  В  Караганде  со  сладким  трудности  были.  Но  ответ  возлюбленной  удивил:  вместо  сожаления,  приятных  воспоминаний,  одни  самобичевания,  что  так  нехорошо  поступила  по отношению  к  жене  Юриной.  А  ведь  не  знала,  что  женат – в  чём  же  вина-то?  И  так  и  не  ответила  на  его  запрос,  получила  ли  сахар;  не  прислала  и  носки,  как  он  просил.  А  должна  бы,  казалось.  Потом  узнал  от  Толи,  что  вышла  замуж  за  преподавателя мединститута,  там  и  работать  стала  на  кафедре  физкультуры.  Но повела  себя  нехорошо  по  отношению  к  Толе,  и  они  раздружились. Вот  и  пойми,  что  ждало  бы,  соединись  он  с  Октябриной.   
Как  прочитанная  книга  всплывает  в воображении  чередой  мелькающих  эпизодов,  образов, вот  так  же  сгустками  туманных  картинок  промелькнули  в  памяти  Юры  незабываемые  случаи,  связанные  с  “Детским  парком”.  Смотрел  он  на  низенькие  берёзки   парковой  рощицы,  на  входную  арку  ажурную  с  надписью,  на  центральную  аллейку,  ведущую  к  скрытой  деревьями  танцплощадке,  и  вспоминал…  вспоминал… Как  в  мгновенном  кино  вспыхивают  памятные  кадры,  переплетаются,  перескакивают.  Всё  знакомо  до  мелочей  и  так  дорого.  Пока  миновал  парк,  многое  припомнилось.
Вот  и  город.  Прямо  на  него  смотрит  незабываемое  здание  с  колоннами.  Обком,  а  может,  Исполком.  По  дороге  в  школу  всегда  огибал  этот  символ  городской  власти.  Мама  рассказывала,  как  году  в  54-м  с  балкона  этого  здания  Хрущёв,  начиная  целину,  обещал,  что  в  уже  в  80-м  году  наступит  коммунизм. Толпа  так  облепила  фасад,  что  Никита  через  чёрный  ход  бежал.
За  Обкомом  увидел  кинотеатр  “Октябрь”  и  сразу  хлынул  поток  воспоминаний,  как  ломился  к  окошечку  кассы,  а  задние  напирали  так,  что  порой  выжимали  из  очереди.  А  так  хотелось  посмотреть  невиданные    картины  трофейные – “Девушка  моей  мечты”,  “Серенады  солнечной  долины”,  “Тарзан”,  “Индийская  гробница”.  Тогда  и  созрело  желание  стать  кинорежиссёром.  Да  только  воли  не  хватило.  И  снова мелькают  воспоминания,  мелькают…
За  кинотеатром  городской  сквер.  Вдоль  него  и  пошёл  с  левой  стороны.  Через  дорогу  знакомое  здание,  невысокое,  но  солидное. Старый  трест  “Карагандауголь”. Здесь папа  начинал  работать  в  45-м,  когда  сбежали  они  из  24-го   посёлка.  А  за  ним  Юрина  школа  в  глубине  двора.  Тут  валялся  он  с  Ниной  на  каменном  полу  перед  входом. Смотрит  Юра  на  свою  школу,  а    того  чувства  умиления,  какое  возникало  при  воспоминаниях  издалека,  не  испытывает  почему-то. А  ведь  два  года  учился. Пошёл  дальше.   
  А  вот  и  его  учительский  институт.  Он  стоит  на  площади  сразу  за  сквером.   Молодёжь  снуёт.  Как  не  зайти  в  свою  Альма  Матер.  Здание  совсем не  изменилось,  хотя  это  уже  педагогический  институт.  Справа  от  него  такое  же  типовое  четырёхэтажное  строение  бывшего  медицинского  техникума.  Там  теперь  мединститут.  Он  оброс  уже  новыми  флигелями.  А  педагогов  учат   всё  в  том  же  старом  корпусе.  По  знакомым  длинным  ступеням  поднялся  к  входу.  Зашёл  в  знакомый  вестибюль.  Слева  от  двери  приоткрыт  их  класс,  где  просидел  он  среди  девочек  два  незабываемых  года.  И  опять  не  ощутил  того,  что  чувствовал  в  воображении.  Не  захотел  и  по  этажам  пройтись:  что  там  увидишь? А  в  памяти  невольно  оживают  эпизоды,  девичьи  лица…  Вспомнилась  Лена  Бармотина,  Ирочка  Токарева,  Инна  Каулен…  Эх,  жаль,  не  попытался  разыскать её.  Ведь  всего  несколько  дней  назад  рядом  был  в  Балхаше,  даже  порывался  съездить  в  Коунрад – вдруг  Инна  там  всё  ещё.  Но,  видя,  что  и  в  своей-то  школе  из-за  каникул  и  огромного  разрыва во  времени  никого  из  знакомых  встретить  не  удалось,  так  и  не  решился.  Да  и  уверен  был,   она  давно  покинула  эту  дыру.  Её  родители  в  Темир-Тау,   и  вообще  куда  угодно  могла  переехать.   
   Напрасно  так  думал:  Инна,  как  ни  странно,  по-прежнему  жила  всё  там  же.  Вышла  замуж  за  немца,  экскаваторщика,  родила  двух  сыновей. Всё  это  узнал  он  позже  и  так  ругал  себя  за  пассивность. А  воспоминания  несутся… несутся… Мысли мелькают, бегут... Как  и  минуты, а  ведь  хотел ещё  и  Александру  Иррадионовну  навестить.
“А  не  заскочить  ли  к  медикам? -  подумал.  - Вдруг  Октябрина  всё  ещё  работает  там”.  И  спросил  у  проходящего  студента  о  преподавателях  кафедры  физкультуры.  Октябрины  Ивановны  студент  не  знает,  у  них  совсем  другие  педагоги. Посоветовал  в  горном  спросить.  Но  Юра  уже  устал,  да  и  что  даст  этот  поиск?  Любопытно,  конечно,  но…  лучше  все-таки  идти,  куда  наметил.               
Александра  Иррадионовна  встретила,  как  родного. Но  удивилась  его  появлению  невероятно. Сразу  и  ночевать  предложила:  у  неё  же  две  комнаты.  Гарри  ушёл  к  новой  жене,  бывшей  ленинградке,  места  стало  много.
-  У  вас  теперь  условия  лучше  московских, -  заметил  гость. -  Да  и  город  каким  большим,  красивым  стал.  Как  вы  теперь  здесь  себя  чувствуете?
  -  Юрочка,  да  разве  можно  полюбить  места  своей  ссылки!.. -  ответила  с надрывом.               
  Несмотря  на  годы – ей  уж  85,  Александра  Иррадионовна    всё  такая  же  эмоциональная,  живая,  а  потому  даже  сквозь  морщины  кажется  Юре  прежней  чудачкой.  Узнав,  что  он  плохо  знает  музыку  Чайковского,  тут  же  с  возмущеньем  замахала  руками,  словно  взлететь  захотела.
    -  Да  как  же  это  можно,  Юрочка?!.  Жить  в  Клину  и  не  знать  такого  великого  композитора!..               
  Пришлось  успокаивать  разволновавшуюся  старушку.  За  живыми  воспоминаниями  время  летело  стремительно,  а  ещё  столько  планов  не  выполнено:  надо  Ингу  повидать,  Гарри.  Договорились,  что  Александра  Иррадионовна  пригласит  его  на  завтра  к  обеду,  а  Инге  сейчас  позвонит.  И  вот  слышит  Юра  знакомый,  родной  голос.  Инга  так  рада,  зовёт  тут  же  и  приехать.      
Инга.  Сколько  же  приятных  минут  с  нею  связано.  Повспоминают  сейчас  всласть…  О  судьбе  её  нелёгкой  знает  из  регулярных  писем  Александры  Иррадионовны.  Женихов  подходящих  война  унесла.  Невероятно  рада  была  выйти  замуж  за  сына  Кин,  вернувшегося  в  47-м  из  трудармии.  Да  какой  он  муж,  когда  он  лет  на  пять  младше.  Даже  10  классов  не  успел  закончить.  Мать  все  силы  приложила,  чтобы  оторвать  сына  от  Инги  и  на  Урал  увезти.  Понять  её  можно:  ему  же  образование  надо  получать,  специальность. А  для  бедной  Инги  такой  удар!  Даже  девочку,  родившуюся  вскоре,  видеть  не  хотела.  Та  и  умерла  в  роддоме.  В  конце  50-х,  когда  из  лагерей,  тюрем  хлынули  потоки  выпущенных  на  волю  политзаключённых,  сошлась  Инга  со  старым  врачом,  лет  на  30  старше  её.  Заменил  ей  и  отца,  уже  умершего,  и  всё-таки  мужчина,  друг.  Ради  него  кончила  медицинские  курсы,  вместе  работать  стали;  за  ним  и  в  религию  ушла.  Всё  же семья,  общие  интересы.  Александра  Иррадионовна  терпеть  его  не  могла:  да  он  же  её  ровесник!..  Разве  пара  дочери?..  Она  полутонов  не  признаёт:  или…  или…  Но  старый,  надорванный  организм  друга  Инги  не  дал  ей  долгого  счастья.  Осталась  одна.   
Зная  всё  это,  Юра  всё  же  предполагал  встретить  Ингу  такой,  какой  запомнил  её  в  последнюю  встречу,  когда  в  конце  60-х  она  приехала  в Москву  и  не  преминула   навестить  в  Клину  давних  друзей  своих.  Встреча  получилась  тогда  суховатой,  недолгой.  Юра  торопился  на  работу,  немного  поговорили  о  том    о  сём,  и  надо  уже  уходить.  В  автобусе  и  распрощались.  Инга  постарела,  конечно,  за  20   лет  разлуки,  но  тогда  всё  ещё  напоминала  ту,  далёкую  подружку.   
Но  существо,  встретившее  его  у  дверей,  потрясло.  На  костылях,  бессильно  провалившееся  между  ними,  сгорбленное,  убогое,  еле  передвигавшееся,  оно  даже  отдалённо  никак  не  совмещалось  с  образом  хранившимся  в  памяти.  Постарался  скрыть  своё  изумление, но  был  страшно  скован  общением  с  больным  человеком.  Какие  уж  тут  фривольные  воспоминания  о  былых  шалостях.  Инга  всё  о  болезни  своей  рассказывает,  ругает  зло  зубного  врача,  заразившего  её  страшным  недугом – полиомиелитом,  кажется.  Поражены  суставы,  ужасные  боли  преследуют.  Всё  же  находит  в  себе  силы  и  церковь  посещать,  и  помощь  людям  оказывать.  Какого-то  юношу  опекает.  Вот  должен  придти  скоро.  Есть  и  мирские  увлечения:  показала  новогоднюю  композицию.  В  нише  шкафчика   стоит  крошечный  домик  в  снегу,  елочки  рядом,  фигурки  людей.  Красиво.  Заговорила  о  Высоцком.  “Не  увлекаешься  ли?” -  спросила –     “Да  нет, - ответил. -  Голос  хриплый,  песни   приблатнённые,  поэзии  мало.”  Удивилась  очень:  “Ну  как  же?..  У  него  же  столько  правды!..   Я  все  пластинки  его  собрала.”  Юре  показалось,  что  в  этом  ссыльном  краю  живёт  обострённое  чувство  обиды  на  власть,  и  Высоцкий,  видимо,  созвучен этим  настроениям.  Сам  он  этого  не  испытывает  и  равнодушен  к  бунтарю.
Инга  стала  хлопотать  об  обеде,  надо  же  накормить  дорогого  гостя.  А  он  стал  рассматривать  её  обитель.  Ещё  у  Александры  Иррадионовны  обратил  внимание  на  разительное  отличие  от  обстановки  подмосковных  квартир:  железная  кровать,  старый  доморощенный  шкаф,  самодельные  полочки,  видимо,  ещё  Александр  Фёдорович  мастерил.  Кровать  накрыта  серым  казённым  одеялом.  У  Инги  и  вовсе  всё  старое-престарое,  одеяло  на  кровати  солдатское,  в  углах  узлы  какие-то.  Юра  понимает,  конечно,  ограниченные  возможности  этих  женщин,  их  равнодушие  к  быту.  Но  показалось,  что    усугубляет  всё  ещё  и  периферийная  удалённость  сих  мест.  Это  всюду  чувствуется.
Покушал  нехитрую  стряпню  Инги  и  так  захотелось  поскорее  вырваться  из  тягостной  атмосферы.  Она  тоже  не  жаждет  продолжения,  так  как  вот-вот  явится  её  подопечный.  И  Юра  воспользовался  этим,  чтобы  откланяться.  Обнялись.  Как  и  при  встрече,  Инга  всплакнула.  “Я  так  рада,  что  повидала  тебя.  Может,  зайдёшь  ещё?” -  сказал  грустно.  Юра  объяснил,  что  на  днях  улетает,  а  столько  не  сделано.  Оглянулся  в  последний  раз  на  поникшую  в  дверях  фигурку…  Защемило  в  душе.
На  другой  день  встретился  с  Альфредом:  надо  было  билет  заказать  да  и  попрощаться.  Думал,  Фредька  провожание  организует  дружеское.  Нет,  Дипнер  не  тот  человек.  Но  билет  заказал  Юре  запросто – на  послезавтра,  на  вечер.
В  последние  дни,  как  всегда,  появляется  масса  неожиданных  планов,  и  всё  надо успеть.  Суета  невероятная.  Неудивительно,  что к встрече с Гарри забыл  захватить  мамин  подарок  Александре  Иррадионовне – коробку  конфет. 
Как  и  было  условленно,  Гарри  уже  ждал  его у матери.  Каким  солидным  стал,  ничего  похожего  на  того  расхлябанного  лентяя,  каким  был  в  посёлке.  Что  значит  родительское  воспитание.  Александр Фёдорович  сумел  развить  в  сыне  интерес  к  радиоаппаратуре,  научил  ремонтировать  эти  изделия,  так  что  у  Гарри  твёрдая  профессия,  пользующаяся  спросом.  Ещё  и  фотографией  овладел,  даже  в  газете  подрабатывает.  Конечно,   бесшабашность,  неразвитость  остались,  и,  видимо,  поэтому  с  первой  женой,  геологом,  расстался.  Сына  навещает  иногда.  Вторая  жена  значительно  старше,  поэтому  мирится  со  странностями  Гарри – живут  дружно.  Собственно,  всё  это  Юра  знал  из  писем.  Да  и  заезжал  как-то Гарри  в  Клин,  возвращаясь  из  поездки  по  родным  ему  местам  Ленинграда  и  окрестностей.  Они  ведь  до  Москвы  в  Ориенбауме  жили.   Особого  впечатления  от  свидание  с  Гарри  не  получил:  уж  очень  недолго  знал  его  в  посёлке,  и  слишком  разными  они  были  и  по  возрасту,  и  устремлениям  своим.  Всё  же  кое-что  вспомнили,  и  Юра  с  удовольствием  ещё  раз  рассказал  о  недавнем  посещении  посёлка.               
   Трогательно  распрощался  Юра  с  Александрой  Иррадионовной – ведь  последний  раз  видятся.  Уходили  вместе  с  Гарри.  И  Юра,  остановив  такси,  так  упрашивал  его  поехать  вместе,  чтобы  конфеты матери  передал.  Ни  в  какую:  ссылается  на  несгибающуюся  ногу  свою – трудно  влезть  в  машину. Юре  показалось,  что  просто  ленится.  “Ладно,  завтра  сам  отвезу”, –  сказал  недовольно.  Так  и  расстались.
А  завтра  было  уже  не  до  конфет.  Пришло  вдруг  в  голову:  надо  же  попробовать  адрес  Ивана  Чернокнижнова  узнать.  Может,  здесь  его  балхашский  товарищ.  И  вот  удача,  в  паспортном  столе  легко  нашли  такого  жителя  Караганды.  Заодно  уж  спросил  и  о  других   памятных  знакомых.  Толю  Акимова  не  отыскали,  а  вот  адрес  одноклассницы  по  поселковой  школе,  Тамары  Пашковой  (хорошо,  не  забыл  фамилию  мужа  её,  Лёньки  Кучера  из  МТС) выдали  быстро.  Живёт  в  совхозе  около  Караганды. Вот  ведь  судьба  какая!  “Эх,  чтобы  раньше  догадаться…” -  посетовал.  Вот  и  Женьку  Цаплина  навещать  уже  некогда,  хотя  вот  он,  в  руке,  карагандинский  адрес  одноклассника.  А  так  хотелось  объяснить  забулдыге,  почему  предал  его  летом  53-го  года. 
История  незабываемая.  Юра  тогда  приехал  маму  навестить. А  в  рабочие  её  часы  мотался  по  городу,  ездил  в  один  из  пришахтных  посёлков  на  свидание  к  Нине,  балхашской  девчонке,  с  которой  в  поезде  познакомился.  И  в  одну  из  таких  поездок  наткнулся  на  Ивана  Чернокнижнова.  Ба!..  Целый  год  же  вместе  бедовали  в одной  комнате  в  Балхаше,  в  одной  школе  работали.  В 52-м  Иван  сбежал  в  родной  посёлок,  здесь  и  устроился  преподавателем  математики.  И  вот  повел  товарища  от  одного  винного  ларька  к  другому.  Везде  по  стаканчику  красненького – надо  же,  мол,  отметить  встречу.  Выпить  он  любил.  И  тут  Юра  ему  не  товарищ,  но  Ивану  главное – был  бы  повод.  Так  в  возлияниях  и  проводил  Юру  до  сквера  перед  кинотеатром  Нового  города.
А  там  наткнулись  на  Женьку  Цаплина  с   Германом  Цоем.  Тот  годом  младше, но Юра  хорошо  знал этого корейца  и  по школе, и  по его  постоянному   присутствию  в   Женькиной  компании  городских  ребят.   Как  накинулись  приятели  на  Юру:  “Такая  встреча!..  Надо  посидеть,  отметить!  Вспомним,  Юрка!..  Как  ты?..” – “Извините,  ребята,  я  вот  с  другом.  Не  удобно  бросить  его”, – оправдывается  Юра,  не  имея  никакого  желания  отмечать  столь  незначительное  для  него  событие:  дружбы  не  было,  особых  воспоминаний  тоже;  Иван  ему  куда  ближе,  нехорошо  бросать  его.   Да  и  выпивал  уже, хватит.  Но  школьные  товарищи  так  насели,  да  с  таким  чувством,  будто  дорогого  друга  повстречали,  что  Юра  поддался.  Извинившись  перед  разочарованным  Иваном,  поплёлся  за  Женькой  в  гостиничный  ресторан. Когда  проходили  мимо  больницы,  Женька  с  Цоем  кинулись  к  стоящему  у  входных  ворот  знакомому.  Он  в  тапочках,  больничном  застиранном    халате  коричневом.  “О!..  Здорово!  Пойдём  с  нами!..”  -   завосклицали  с  таким  же  напором,  как  и  Юру  уговаривали.  Его  это  ужасно покоробило:  выходит,  не  так  уж он  и  нужен  им – какие  уж  тут  воспоминания?  Больной  начал  было  отнекиваться,  ссылаться  на  язву,  режим…  Не  отстали,  пока  не  потащили  за  собой,  не  стесняясь  немыслимого  вида  своего  приятеля. 
В  знакомом  Юре  ресторане  гостиницы  в  эту  пору  народу  мало.  Заняли  свободный  столик;  ребята  по-хозяйски  заказали  графин  водки,  простенькой  закуски.  И  начали  болтать  со  своим  сослуживцем  о  шахтах,  добыче  угля…  Оказывается,  как похвалились, они    работают  начальниками  шахтных  участков,  хорошо  зарабатывают.  Потом  всё  же  переключились  на Юру,  рассказали  о  некоторых  одноклассниках.  Цой  с  гордостью  сообщил,  что  охмурил  красавицу  из  женской  школы, Лисицину.  Посещая  в  10-м  классе  школьные  вечера,  не  раз  засматривался  на  эту  недоступную  блондинку.  Так  удивлён,  что  она  корейцу  отдалась.  Ничем  не  примечательному,  да  ещё  выпивохе.               
За  разговорами  да  возлияниями  просидели  до  вечера.  Уже  зал  стал  наполняться  шумными  компаниями.  Пора  было  уходить.  И тут  произошло  невероятное:  пригласившие  его  товарищи  попросили,  чтобы  он  заплатил за  всех.  Такой  выпад  хлестнул  кнутом:  выходит,  его  подловили  как  дойную  корову,  а  вовсе  не  для  воспоминаний.  Они  хорошо  зарабатывают,  а  он –    приезжий,  мог  вообще   денег  с  собой  не  иметь.  Как  могли  они?!.  Отказать?  Не  осмелился  пойти  на  скандал.   Но  покидал  ресторан  с  кипящим  возмущением.  А  тут  ещё  у  лестницы  наткнулись  на  поднимающуюся  в  зал  очередную  компанию.  Увидев  Женю,  те  ребята  кинулись  к  нему:  “Куда  ты?  Пойдём  с  нами!”  Заводной  Женька  начал  извиняться  перед  Юрой:  “Прости    нас.  Вот,  видишь,  друзей  встретили.  Ты  уж  не  серчай…”
Вниз  Юра  спускался,  полный  мстительных  чувств  и  недоумения:  выпили  же  изрядно,  куда  ещё  им?  На  улице  возникла  вдруг  мысль:  надо  спасать  Женьку.  Тут  смешалось  и  желание  помочь,  и  отомстить  за  каверзу.  Решительно  направился  к  Женькиному  дому,  он  находился  на  этой  же  центральной  улице,  немного    дальше  обкома.
Женькина  жена,  услышав  пьяный  лепет  странного  посетителя,  всполошилась:  “Ой,  мамочки!  Опять  за  старое…  Спасибо  вам,  спасибо!..  Вы  уж  проводите  меня.”   Перед  последним  пролётом  лестницы,  ведущим  в  зал,  остановилась:  “Мне  стыдно  туда.  Вы  уж  вызовите  его  сами.”  Женька  насторожился  удивлённо,  когда  Юра  позвал  его  выйти:  “Жень,  важно  очень, – настаивает  Юра. –        Ждут  же  тебя.  На  минуточку  выскочи”.
Когда  растерявшийся  пьяница  попал  в  жесткие  лапки  своей  супруги,  Юра  постарался  улизнуть  незаметно. Доволен:  Женька  заплатит  теперь  за  своё  коварство. 
Мама  встретила  его  упрёками:  “Нельзя  же  так,  Юра!  Я  просто  не  узнаю  тебя.”  Пришлось  рассказать  ей  о  своём  приключении,  обойдя  лишь  денежный  казус.  Успокоилась,  не  преминув,  конечно,  предостеречь  сына  от  увлечения  выпивкой.
На  другой  день,  гуляя  по  городу,  налетел  как  раз  на  Женьку  опять.  Тот,    вольно  развалившись,  сидел  рядом  с  женой  на  лавочке.   Супруга  пригласила  Юру  присесть  и  стала  нахваливать:  “Вот  настоящий  друг!  Вот  с  кого  тебе,  Женя,  пример  надо  брать.  Не  бросил  тебя  в  беде.  Спасибо  вам,  Юра!  Завтра  у  Жени   день  рождения,  вы  приходите  к  нам  в  6  вечера.  Мы  будем  очень  рады.”  А  Женя,  не  слушая  назиданий  жены,  всё  приговаривал  с  укором  и  недоумением:  “Ну  как  ты  мог,  Юрка?  Ну  как  ты  мог?..”   Чувствуя  себя  неловко,  Юра  откланялся,  пообещав  завтра  зайти,  поздравить  Женю.
И  вечером  следующего  дня  отправился  в  гости,  полный  приятных  ожиданий.  Стучит.  Выглядывает  угрюмый  пожилой  мужчина.  Выслушав  гостя,  буркнул  недоброжелательно:  “Их  нет  дома!”   Дверь  захлопнулась.  Что  там  случилось  за  прошедшие  сутки,  можно  было  только гадать.  Видно,  поскандалили.
Идя  к  Ивану,  Юра  прокрутил  в  памяти  эту  историю  и  решил  обязательно  написать  Женьке.  Встретиться-то  времени  уже  нет,  а  хотелось  бы.  Желание  объяснить  свой  поступок,  укорить  школьного  приятеля  его  непорядочной  каверзой  всегда   возникало  при  воспоминании  об  этом  обидном  случае.
Дом  Ивана  на  самой  окраине  разросшегося  города.  Сразу  узнал  балхашского  друга,  ковыряющегося  перед  крыльцом  частного  своего   владения. 
   -  О,  да  ты  не  изменился  совсем! – заговорил  с  радостным  возбуждёнием. – Что,  не  узнаёшь? – укоряет  шутливо,  видя, что  Иван  смотрит  с  недоумением. – Забыл,  забыл  Балхаш, – пытается  направить  память  приятеля  в  нужную  сторону.  И  слышит  совершенно  неожиданное: 
   –  А  я  там  никогда  не  был.  Вы  меня  с  братом  Иваном  спутали – мы  похожи.   
   Что  похожи,  Юра  убедился:  вылитый  Иван,  только  молодой,  каким  Юра  помнил  его. Оказывается, Иван  здесь  только  прописан,  а  живёт  у  матери,  тоже  в  частном  доме.  Туда  Юра  и  направился.  Но  у  него  многолетний  опыт:  если  сразу  неудача,  жди   и  дальше.  Старенькая  мать  Ивана  огорчила  известием,  что  сын  ушёл  куда-то.  Когда  вернётся,  она  не  знает.  Оставил  записку,  что  завтра  вечером  уезжает,  ждет  Ивана  к  10  утра  у  ворот  гостиницы  “Чайка”.  С  этим  и  покинул  невзрачное  пристанище  давнего  приятеля  юности.  Отправился  посетить  на  прощание  стадион,  с  которым  столько  связано.  Здесь  овладел  мастерством  игры  в  волейбол,  пропадая  на  площадке  многие  часы.  В  составе  сборной  института  участвовал  даже  в  областных  соревнованиях.  И  ребята  потом  всё  хвалили:  “Если  бы  не  ты,  мы  совсем  продули  бы.  А  так  всё  же  не  последние.”  Здесь отличился  и  в  прыжках:  занял  второе  место  по  институту.  Городской  тренер,  наблюдавший  финал,  подметил  больший  запас  высоты  у  Юры,  по  сравнению  с  победителем.  Не  хватило  лишь  техники.  Предложил  придти  к  нему  для  разговора.  Это  было  перед  выпускными  экзаменами  и  сулило  возможность  остаться  в  Караганде,  если  тренер  возьмёт  в  команду.  Но,  когда  пришёл  к  нему,  тот  принял  его  как-то  вяло,  словно  забыл  о  своём  приглашении.  И  Юра  набиваться  не  стал:  не  хотите,  ну  и  ладно.         
Памятные  места,  воспоминания…  Не  заметил,  как  и  день  промелькнул.  А  ещё  и  рассчитаться  за  гостиницу  надо,  собраться.  И  опять  конфеты  не  отнёс  Фельдшау.  Надо  завтра  успеть.
Встал  на  другой день  пораньше,  чтобы  приход  Ивана  не  прозевать.  А  его  всё  нет  и  нет.  Да  что  же  это  такое?..  Наконец  увидел  знакомую  фигуру.  Устремился  навстречу.  Постарел  приятель,  погрузнел. Да, с  братом  уже  не  спутаешь.
– Ну,  наконец-то! – радостно  воскликнул  Юра, обнимая  друг  давнего. – А  я стою,  стою…  Думал,  и  не  придёшь.
   – Да  мать  попросила  купить  кое-что,– оправдывает  Иван  своё  опоздание.
   Помня  любовь  Ивана  к  вину,  повёл  его  в  кафе.  Заказал  бутылочку  красного,  закуски. 
   – Ну,  что  ж,  Вань,  опрокинем  за  встречу,  как бывало, – весело  предлагает  Юра,  откупоривая  бутылку. 
   – А  я  не  пью,  – огорошил  тот.  И,  видя  изумление  приятеля,  пояснил: -  Сердце. Давно  уже  не  пью.
  Юра  разочарован:  вот  тебе  раз,  придётся  одному.  Знал  бы,  не  стал  и  тратиться.  Прихлебывая  невкусное вино,  принялся  расспрашивать  Ивана  о  его  жизни.  До  той  поры  молчавший  почти  и  не  очень-то  интересовавшийся  судьбой  приятеля,  тот вдруг  раскуковался,  только  слушай.  И  каким  он  замечательным  педагогом  был  в  ремесленном училище,  и  как  его  ценили.  Юра  воспринял  бахвальство  скептически,  помня,  насколько  неумело,  путано  объяснял  он  ученикам  арифметические  правила.  Заинтересовал  рассказ  о  переезде  в  Крым.  Оказывается,  старший  брат  Ивана  там  жил  да  раком  заболел.  К  любимому  брату  и  поехал – поддержать,  помочь.  Брат  умер.  А  Иван  ещё  какое-то  время  работал  там  в  школе.  Училку  даже  одну  влюбил  в  себя.  Замуж  хотела  за  него.  Юра  знал  его  боязнь  женщин,  но  всё  же  спросил:  “Ну  и  чего  же  ты?” – “А…  не  знаю, – промямлил  тот. –  Она  и  сейчас  пишет.”  Всё  стало  ясно:  Иван  есть  Иван.  Сбежал  в  общем  под  крылышко  матери. Живёт  себе  одиноко,  из-за  нездоровья  не  работает.  Какой  уж  из  него  жених  в  52  года.               
   А  время  уже  подпирало,  и  Юра  попросил  Ивана  проводить  себя,  помочь.  Забрав  вещи  в  гостинице,  поспешил  на  базар:  хотелось  дыньку  привезти  домой.  Заносить  конфеты  Фельдшау  не  было  уже  времени,  так  и  тащил  с  собой,  хотя  столько  мелочи  всякой  набралось.    Хорошо  Иван  всё  же  помог.      
   На  базаре  сразу  к  фруктовым  прилавкам  кинулся.  Выбрал  дыню  средней  величины,  полез  в  сумку  за  деньгами.  Вытаскивая  кошелёк,  зацепил  коробку  с  конфетами;  несколько  штук  на  прилавок  упало.  Киргиз  как  увидел:  “Тай!  Тай  канфутку!  Рибонок  угашу.”  И  такая  досада  взяла  на  эти  конфеты  невезучие,  что  в  сердцах  всю  коробку  продавцу  и  сунул,  чтобы  избавиться  от  надоевшего  груза.  Тот  так  обрадовался  дорогому  подарку: “Рахмет!  Рахмет!..  Моя  вот  тиньку  тибе”, – залепетал  радостно.  И  добавил  ещё  дыньку  небольшую. Тащиться  по  жаре  с  таким  грузом  тяжко.  Хорошо,  Иван  рядом.  И  тут  мысль  обожгла:   “Что  бы  догадаться  Ивану  отдать  для  матери.  Так  нет  же,  отдал  бог  знает  кому...  О  чём  только  думал,  спрашивается?”  А  Иван,  видимо,  обиделся.  И,  когда  поднёс  тяжёлую  сумку  к  остановке  такси,  ехать  на  аэродром  отказался.  В  довершение  всех  бед  таксист везти  на  аэродром  не  захотел:  далеко,  мол,  обратный  рёйс  к  тому  же  пустой.  Положение  отчаянное:  до  вылета  самолёта  всего  полчаса  осталось.  Стал  умолять  шофёра,  а  тот  упёрся.  Наконец  догадался  обратный  рейс  оплатить.  Уломал  и  Ивана:  “Ведь  тут  же  и  привезёт  тебя  обратно.  Чего  ты?”   Иван  нехотя  согласился  помочь  товарищу  с  посадкой  на  самолёт.  Успели.
   И  вот  уже  мелькают  в  иллюминаторе  уплывающие  строения,  степная  пустота…  Прощай,  прощай,  родная  некогда  земля,  полная  горечи,  но  и  сияния  молодости!..  Прощай,  дорогое  прошлое!..  Незабываемое  время!..   
   Под  рокот  мотора  всплывают  картины  недавних  стремительных  событий.  Вот  на  балхашском  аэродроме  встречает  его  Надежда  Ивановна  Ламзина, везёт  к  себе.  Заранее  стол  уже  накрыла,  дорогой  коньяк  поставила.  Сколько  воспоминаний  общих!..  Каждый день  потом  водил  её  обедать  в  незабываемый  ресторанчик  в  “Доме  мастеров”,  где  столько  сиживал  с  друзьями    далёкой  юности.  И  показалось,  будто  бы  и  не  было  пролетевших  лет…  Настолько  мало  изменился  Балхаш.  Всё  так  же  дымит  завод,  напуская  порой  на  город  невероятный  смог.  В  юности,  правда,  даже  и  не  запомнилась  эта  деталь.  Всё  те  же   дома.  Жива  и  старая  школа  № 1,  куда  пришёл  в  1950  году,  и  новая,  куда  перебрались  в  53-ем.  С  трепетным  чувством  постоял  там  перед  директорской  квартирой в торце дома,  в  которой  прожил  три  последних  балхашских  года.    Жаль,  нет  уже  старых  учителей.  Только  и  остались  в  живых Ламзина,  физрук  Зайцев  Василий  да  математик  Гертнер  Иван  Иосифович.  С  Надеждой  Ивановной  побывали  у  него  на  даче.  Абрикосы,  виноград  выращивает.  Раньше,  кроме  дынь,  арбузов  да  помидор  сладчайших  не  садили  ничего.  Посетили  и  кладбище,  где  упокоились  уже  и  Анна  Андреевна  Констанц,  бессменный  завуч  Горьковской  школы,  умная  наставница  молодых  учителей;  упокоился  и  легендарный  физик  Голоенко  Иван  Иванович,  муж  Надежды  Ивановны.  Да,  какой   великолепный  букет  талантливых   учителей  повстречал    в  этой  школе.   
   Но  больше  всего  вспоминается,  конечно  же,  озеро.  Страстный  рыбак  с  детских  лет,  Юра  так  мечтал  все  10  лет  степного  безводья  о  хорошем  водоёме.  Как  он  радовался  первой  рыбалке  здесь.  И  все  последующие  годы  не  упускал  случая  поехать  с  приятелем  своим  Степаном  на  Батсад  или  километров  за  десять  на  Белый  камень,  где  скальные  породы,  опускаясь  в  воду, как  бы  углубляли  мелководье.  Велосипеды  даже  купили  для  этих  поездок.  Как  в  детстве  хотелось  велосипеда,  а  когда  приобрёл  в  Балхаше  безо  всякого  труда,  той  детской  радости  уже  не  было – просто  нужная  вещь.  На  рыбалку ездить,  жену, сына  маленького  возить  на  природу. 
   А  рыбалка  знатная  бывала   тут,  даже  удочку  рыба  раза  два  утаскивала. Первый  раз  так  и  не  догнали  со  Степаном.  Побоялись  плыть  дальше,  и  так  от  берега  далеко .  А  когда  вылезли,  голова  закружилась – рухнули  оба.  То  ли  переохладились – в  начале  мая  это  было, – то  ли  вода  такая, может  быть.  Потом  рассказывали,  что  трое,  среди  них  Юрин  ученик,  поплыли  на  катере  порыбачить,  поохотиться  осенью.  Нашли  всех  мёртвыми  в  воде,  метрах  в  100  от  катера.  Ни  бури  тогда  не  было,  ни  других  аномалий.  Судя  по  отсутствию одежды,  просто  купаться  стали.       
   Разве  можно  столь  памятный  водоём  не  посетить.  И  вот  бродят  с  Дериком  по  пляжу,  Юра  рассказывает  о  приключениях  той  поры.  Но  до  чего  же  помелело  озеро.  И  раньше-то  в  пригородной  полосе  рыбачить  нельзя  было:  метров  40    бредёшь  по  пологому  дну,  а  вода    лишь по  пояс.  Непрозрачная,  густая  на вид,  но  до чего  же  ласковая.  В  городе  только  и  удавалось  рыбу  половить  на  лодочной  станции,  правее  пляжа.  Там  дощатые  помосты  на  сваях  уходили  вглубь.   С  них  и  ныряли,  и  рыбу  ловили – она  здесь  не  пугливая.  И  на  этот  раз  увидели,  как  рыбаки, даже  старушка,  облепили  эти  причалы  парусников.  Юра  удивлён:  ни  яхт  не  было  в  дни  его  юности,  ни  стольких  рыбаков.  Тогда  со  Степаном  они  почти  и  не  встречали  никого  на  рыбацких  местах  своих. Мужчины  охотой  в основном  увлекались,  благо  уток  изобилие – по   мешку  иные  настреливали. Удивила  и  незнакомая  для  этих  мест  рыба:  жерех,  щука;  говорят,  даже  осетров  запустили,  судака.  А  в  давние  годы  только  и  водились  в  этих  водах  белёсый  окунь,  сазан  да  уникальная  маринка,  встречающаяся,  кроме  Балхаша,  разве  что  в  Индии.  Говорят,  копчёная  вкусна;  а  в  домашних  условиях  Юра    и  мог  её  есть  лишь  в  уксусе  маринованной. 
   Теперь  коренных  рыб,  сказали,  в  Балхаше  не  встретишь.  Изменилось  озеро. Сказывают,  что  и  погода  уже  другая:  нет  прежней  жары,  дожди  часто  идут.  А  ведь  Юра  помнит,  какая  это  редкость  была – и  неприятная:  высыхающая  корка  земли,  как  ножом,  подрезала  плети  бахчёвых   плодов,  помидоров.  Сам  ездил  с  учениками  на  овощные  поля  разбивать  коварную  корку.  Скорпионов  там  повидал.  И  сразу  мысль  перескочила  на  тарантула,  которого  обнаружил  в  коридоре  первой  их  с  женой  квартиры.  Он  на  своих  мощных  мохнатых  лапах  полз  к  их  комнате,  где  спал  в  кроватке  семимесячный  сын.          
   Несутся  воспоминания,  мелькают,  перескакивают  с  одного  на  другое  картины,  мысли…  До  чего  же  растревожила  эта  поездка  в  прошлое. Балхаш…,  Караганда… Но  как  ни  дороги  родные  эти  места,  всё  же  не  так  отдалены  они  во  времени:  и  регулярная  переписка  сокращала  расстояния,  и  встречи  с  Ингой  в  Клину,  с  Гариком.  А  Надежду  Ивановну  в  Москве  перехватил  на  её  пути  в  Болгарию.  В  ресторан  “Прага”  сводил,  чтобы поразить блеском  столичным.
   Совсем  другое  чувство  испытывает  герой  наш,  вспоминая  посещение  посёлка.  Ведь  за  все  годы  разлуки  ни  звука  не  долетело  оттуда;  он  словно  бы  остался  где-то  там,  далеко-далеко – на  планете  детства…  И  встреча  с  ним,  с  Валей,  с  могилами  Эдика  Кун,  Лиды  Кох,  Нади  Сафроновой… –   это  что-то  невероятное,  фантастическое!..  Словно  бы  машина  времени  изогнула  линию  жизни,  закрутила  в  кольцо,  соприкоснула  на миг  прошлое  с  настоящим,  развернула  свиток  былого,  рассыпав  страницы… И  наш  герой  пытается  собрать  их  воедино,  хватается  за  одну,  другую,  переставляет,  путается…
Вот  так  и  закончился  незабываемый  вояж  в  юность.  Дома  всё  вспоминал,  записывал  увиденное  и  пережитое.  Написал  и  письма –    Тамаре  Пашковой,  Женьке  Цаплину,  Ивану.  Только  он  и  ответил.  Да  и  то  обидно:  “Писать  нечего,  мы  периферия.  Ездил  вот  на  рыбалку,  только  и  всего.  Когда  соберусь  приехать  к  тебе,  тогда  и  напишу.”  И  это  так  возмутило  Юру.  Ответил  ему,  что  периферия  не  географическое  понятие,  а  духовное:  “Из  Караганды  мамина  знакомая  такие  сведения  сообщает,  каких  мы   в  центре  и  не  слышали.  А  в  гости  приезжают  к  друзьям.  А  какие  мы  друзья,  если  ты  написать  собираешься,  когда  я  тебе  понадоблюсь”.   Разумеется,  Иван  промолчал.  А  от  Женьки  и  Тамары  чего  ждать?  Он  же  знал  об  их  ограниченности. Написал  так,  на  всякий  случай.  Пусть  Женька  узнает,  почему  заложил  его  тогда  после  ресторанного  их  обмана.  Зато  переписка  с  Ламзиной  Надеждой  Ивановной,  коллегой  по  балхашской  школе  № 1,  продолжалась  до  самой  её  смерти.  Даже  посылочками  с  конфетами,  клюквой  баловал  её.  Как  бы  извиняясь,  что  при  встрече  не  угостил    сладостями.  А  ведь  чужому  киргизу  отдал.  Эх…    
Отправил  письмо  и  Машину  Николаю. В  ответ  молчание. Не  помогло  и  второе  послание.  Только  через  год  неожиданное  извещение,  что  приезжает  в Москву,  остановится  с  женой  в  гостинице  “Колос”,  предлагает  встретиться.  Полетел  на  крыльях.  Боже  мой,  Коля!   Всё  такой  же  худощавый,  и  голос  не  изменился.  Постарел,  конечно,  но  похож  на  прежнего.  По  такому  случаю,  администрация  даже  в  номере  разрешила  им  отметить  невероятное  событие – ведь  сорок  лет  почти  минуло!..  От  волнения  курил  папиросу  за  папиросой,  самому  неудобно  стало:  как  только  жена  выдерживает  сплошной  дым.  Но  плотная  женщина  с  грубоватым  лицом  застыла  в  молчании,  не  принимая  в  разговоре  никакого  участия.  А  двое  приятелей  отрочества  вспоминали,  вспоминали…  Оказывается,  Коля  в  47-м  году  получил  торжествующее  Юрино  письмо:  ты,  мол,  каркал,  что  мы  никогда  в  Москву  не  вернёмся,  а  я  вот  здесь,  в  родном  доме!..  Учусь  в  институте.  Коля  тогда  не  ответил.  Рассказали  друг  другу,  что  потом  с  ними  было.  Коля  в  музыкальное  училище  в  Томск  ездил  да  опоздал  к  приёму.  Так  и  не  стал  музыкантом.  Но  по-прежнему  увлечён  игрой  на  струнных.  Ведёт  в  станице  кружок  музыкальный.      
    Часов  до  пяти  проговорили  с  двенадцати.  А  потом  повёл  их  москвич  родные   свои  места  показать.  По  Якиманке,  мимо  терема  купеческого,  где  французское  посольство – пусть  настоящую  красоту  увидят, – повел  их  через  переулки  на  свою  Большую  Полянку.  Показал  место,  где  двор  их  был,  откуда  и  выслали    волею  судьбы  в  злополучный  поселок  №  24. Девятиэтажный  дом,  с  магазином  “Ванда”  внизу,  подмял  и  домишко  их,  и  дворик  детства.  Показал  скверик  напротив,  куда  бабушка  гулять  водила.  Мимо  него  и  повёл  гостей  на  Большую  Ордынку. Так  и  дошли  до  Третьяковки,  куда  Коля  проводить  просил.  А  она   в  тот  день  закрыта  была.  Пришлось  вести  приезжих  до метро  “Ленинская  библиотека”.  Там  и  расстались.  По  себе  почувствовал,  как  измотал  гостей  этой  прогулкой.  Но  уж  очень  хотелось  свое  прошлое  показать,  похвалиться.
   Как  и  обещал,  выслал  приятелю  журнал  с  невероятно  правдивым  описанием  ужасов  ленинградской  блокады,  просил  вернуть.  Ни ответа,  ни  привета.  Напомнил  пару  раз,  даже  к  совести  воззвал – бесполезно.  Это  люди  практической  выгоды:  не  нужен  человек,  нечего  и  время  на  него  тратить.  Грустно.  Из  разных  миров  оказались  высланные  москвичи  и  поселковое  репрессированное  казачество  кубанское.