Грибничок и горький урок

ГРИБНИЧОК.  Григорий Ковалевский.
 
  Сам не знаю почему, но часто память возвращает меня в далёкое прошлое. Картины детства всплывают вдруг... Трогательные, милые...
   Вижу сибирское село, дом наш большой бревенчатый…
Я стою в маленьком дворике около телеги и смотрю, как дедушка лошадь запрягает. Раннее осеннее утро. Солнышко только что встало, не греет. Холодный утренний воздух заползает за шиворот, по спине бегут мурашки – я ёжусь.
   Мне 4 года. Вчера такого рёва закатил, что дедушка за грибами не берёт. И сейчас боюсь: вдруг без меня уедет. И, как только взялся он за вожжи, я подбегаю, цепляюсь за полу пиджака и не отпускаю, пока не подхватил он меня и плюхнул на тулуп рядом с большим плетёным коробом.
  Телега выкатилась за ворота, и с обрыва открывается перед нами Обь. От воды поднимается пар, уносится ветерком, тает… Зеленовато–жёлтые острова убегают вправо и так загромождают реку, что не поймёшь, где же она.
  Дедушкин возглас заставил меня вздрогнуть: «Но, родимая!»
  Он повернул лошадь вправо, и мы затряслись по главной улице Акутихи. Мимо детсада моего, пекарни дедушкиной, сельповского магазина…
  Здесь всегда много народу, и мне хочется, чтобы все видели, как я с дедушкой еду. Даже на коленки привстал: так меня скорее заметят.
  Дальше избы пошли. Реки за домами невидно, смотреть не на что. Лошадиный хвост на время занял моё воображение. А улица всё тянется и тянется…
  Но вот, наконец, мы скатываемся на маленький мост за селом, тарахтим по деревянному настилу; лошадь натужно вытаскивает телегу на противоположный берег маленькой речушки, и мы видим недальний лес.
  Густой молочный туман стелется вдоль опушки, цепляется за кудрявые ветки сосен, застревает в них… Деревья едва проглядывают сквозь ватные клочья. Запахло сыростью, сеном, грибами… Песчаная дорога втягивает нас в седую лесную угрюмость, и мне становится зябко. Забираюсь под тулуп, и так хорошо в тёплом овчинном убежище, что я тут же и засыпаю. Будет меня громкое ворчание:
  - Ты что, спать приехал? Все грибы проспишь.
  Дедушка откинул полу тулупа, и свежий утренний воздух неприятно холодит моё разгорячённое тело. Сразу просыпаюсь. Телега стоит на лесной полянке. Пожухлая трава серебрится капельками росы и кажется седой.
   Дедушка, привязав к дереву вожжи, похлопал хрупающую лошадь по холке и направился в лес. Я мигом соскакиваю на землю и, готовый заверить, бегу следом: дедушка бросил меня одного!.. Хватаюсь за спасительный пиджак.
   - Ты что? – удивляется дедушка. – Я только палку срежу. А ты пока корзины тащи.
   Неуверенно оглядываясь, возвращаюсь к телеге и волоку большущую корзину деда и свой берестяной туесок.
   Вошли в лес. Травы почти нет, земля устлана мхом и порыжевшими старыми иглами. Деревья растут негусто, и идти легко. Дедушка движется не спеша, обходит кругом толстые стволы старых сосен и всё ворошит палочкой хвою, бугорки приподнимает. Я бегаю около и вскоре нахожу большой гриб, на толстой ножке, с красивой бурой шапочкой. С восторгом вырываю великана из земли и…
Вижу ещё и ещё… эти поменьше, пузатенькие…
  - Дедушка! – ору я, распираемый гордостью. – Смотри, что нашёл!..
  - Ну и что ты тишину пугаешь, грибник называется, - остужает меня дедушка и, взглянув на грибы, добавляет. – Абабки.
  Я не знаю этого слова, но тон дедушки обидел меня, и я надулся.
  - Ничего, ничего, - утешает он. – Боровички на жарево пойдут, ты собирай, собирай. Только большой выброси: он старый. Видишь: позеленел весь и червивый.
  Я глубоко вздыхаю и отправляюсь на поиск. Попадается небольшое семейство крепеньких грибочков с красными шапочками – такие красивенькие. А для дедушки – всё «абабки». Но на жарево годятся.
  Принёс я ему рыжий – рыжий гриб, даже руки измазал. Похвалил: «Это, - говорит, - рыжик. Его после засола сразу едят – сладкий гриб».
  Похвала дедушки очень приятна,  я чувствую себя увереннее и решаюсь про «арабики» выведать.
  - Дедушка, а ты почему арабики не любишь?
  - В Сибири первый гриб - это груздь, - объясняет он. – Его на зиму засолят и за милую душу с картошечкой. Ты же ел. Помнишь?
  - Помню, - отвечаю я, хотя совсем забыл, что ел зимой – так давно было…
  - Вот, за груздями мы  приехали с тобой. Гляди… Он присядет около большой сосны и начинает разгребать землю.
  И я вижу, как обнажаются скопления грязновато – белых шапочек с углублением посередине.
  - Это сырой груздь, - поучает он, счищая ножиком прилипшую землю. – Самый вкусный, ядерный, хрустящий.
  Перевернув, он показывает мне нежные белые пластинки, плотным веером расходящиеся от ножки к краям.
  - А почему сырой? – удивляюсь я. – Не сварили?
  Дедушка смеётся.
  - Ну и глупенький ты. Есть груздь сухой. Не такой красивый, пожелтее. У него молока нет, а у сырого…Смотри.
  Он срезает ножку груздя, и я вижу белый обильный сок, тут же заливающий пораненное место.
  - Понятно теперь? – спрашивает он.
  - Ты про абабки обещал рассказать, - напоминаю я, уходя от ответа: объяснения дедушки только запутали меня.
  - А что тебе про абабки? Видишь, сколько я на одном месте нашёл? А твои грибы одиночки, много не наберёшь, только время потеряешь.
  - вот у меня сколько, не соглашаюсь я и приподнимаю свою корзиночку.
  Дедушка смеётся.
  - Значит, и твои засолим. Только груздь вкуснее. Абабки лучше жарить или на зиму сушить.
  Разговаривая со мной, он бросал и бросал в корзину кучки срезанных груздей, пока она не забугрилась белой шапкой.
  - Ну, потащили, - говорит мне.
  И мы трогаемся к телеге.
  Вскоре мне надоело собирать абабки,  и я стал помогать дедушке, отыскивать груздевые бугорочки.
  - А груздевое молоко вкусное? – спросил я, увидев, как белый сок капельками покрывает обломанный мною край гриба.
  - Попробуй, - как-то странно говорит он, занятый грибами, и добавляет: ел бы да ел, кто очень смел.
  Я осторожно лизнул аппетитную жидкость и … Заорал отчаянно: язык обожгло жгучей болью; она нарастала и заполнила весь рот. Потекли слюни, слёзы, и щенячий жалобный визг разнёсся окрест.
  - Я и не думал, что ты такой дурачок. Да стой ты!.. Язык высуни! Ну!..
  Дед присел около меня, придавил одной рукой мотающуюся мою голову и вытер обильно текущие слюни.
  - Высунь язык-то, высунь! Сейчас пройдёт. О господи! Грех один с тобой…
  Постепенно едкое жжение затихает, хнычу уже по инерции, от испуга.- Урок тебе, - поучает дедушка. – Не верь на слово, похитрее будь.
  В голосе его виноватые нотки. Он гладит меня по голове, и обида моя проходит. Я тут же забываю о недавнем несчастье и снова кручусь вокруг дедушки, но грибы в руки уже не беру.
  Забежал за толстую сосну и наткнулся на огромную кучу иголок. Здоровущие! Я даже подойти боюсь.
  - Дедушка! – Кричу возбуждённо. – Муравьиный дом! Большущий!..
  Он тут же подходит, встаёт на колено и мясистыми ладонями похлопывает по муравейнику. Меня поражает такое бесстрашие. А я, увидев, как вспухла шевелящаяся куча, даже отступаю на шаг. Страшно.
  - Ты понюхай только, - приглашает дедушка, поднося к лицу то одну, то вторую ладони. Он шумно, со свистом втягивает воздух; глаза закрыты; на лице явное удовольствие.
  -Я боюсь,- признался я. – Ты опять обманешь.
  - Разве я тебя обманывал? Ты присмотрись: видишь, я нюхаю, значит, можно.
  Он для убедительности снова похлопывает по куче, стряхивает с ладоней вцепившихся муравьёв и блаженно вдыхает что-то вкусное. Любопытство моё разгорается.
  - Вдохни не бойся,- ещё раз предлагает он и, повернувшись слегка, протягивает мне руку.
  Я подхожу с недоверчивой осторожностью и тяну лицо к ладони. Дедушка быстрыми движениями прижимает ладонь к моему лицу. Задыхаюсь от острого шибающего в нос запаха и отскакиваю, собираясь заплакать. Но боли нет, только в ноздрях щекочет. Чихаю глубоко – раз и два.
  - Видишь как полезно, - смеётся дедушка, довольный своей шуткой. – Это спирт муравьиный. Любую хворь снимает. Хочешь ещё?
  Я мотаю головой и отступаю подальше
  От соснового запаха, впечатлений, переживаний я совершенно обессилел, хочу домой и начинаю канючить.
  - А ещё грибником называешься, - укоряет дедушка. – Больше не возьму тебя, и не проси.
  Но это меня не пугает: я и сам не хочу, ни каких грибов и продолжаю хныкать.
  - Ну, потерпи немного, чуть-чуть осталось,- утешает он.
  Наконец, последняя корзина высыпана в короб, он почти полон, Дедушка усаживает меня на телегу и вручает вожжи.
  - Понужай, грибничок, а я отдохну - устал.
  Такое неожиданное доверие ошеломило меня, наполнило и страхом, и гордостью, и ощущением взрослости. Вот бы папа увидел, ребята детсадовские…
  Я неуверенно дёргаю вожжи, как дедушка делал. Лошадь нехотя трогается и куда-то тащит телегу. Растерялся, не знаю, что делать… Смотрю испуганно на дедушку. Он молчит и словно дремлет. «Но, родимая!» - неожиданно вырвалось у меня. Я тут же осёкся… Но лошадь прибавила шаг и уверенно выкатила телегу на близкую дорогу. Сама повернула и покатила нас домой.
  Испуг мой прошёл. От нахлынувшего на меня ощущения огромной радости ору блаженно: «Но! Ро-ди-ма-я!!! От испуга лошадь  даже дёрнулась и потрусила резво.
  Мир кажется таким прекрасным, дедушка таким родным, солнышко таким ярким. Счастье переполняет меня. 
 




























ГОРЬКИЙ УРОК.
(Из рассказов бывалых людей)
  Новогодние праздники. Пользуясь свободными днями, уже второго вечером начал собираться на рыбалку – давно мечтал. Выверяю поплавки, кивочки, мормышки привязываю… Такое приятное чувство от предвкушения удачи. И в постели, закинув руки за голову, придаюсь мечтам, как я завтра…
  Вскакиваю при первых же зонах будильника. Напяливаю, рыбацкие доспехи, завтракаю наспех и потихоньку, чтобы не разбудить домашних, выскальзываю за дверь.
  По шоссе нескончаемой чередой проносятся легковые машины, автобусы с рыбаками. Не останавливаются, Ия начинаю нервничать – этак опоздаешь к клёву. Наконец, какой-то практичный шофёр подбирает меня. Под бесконечные рыбацкие байки, анекдоты, начинаю подрёмывать и даже не замечаю, как доехали. Автобус тормозит, разворачивается и выталкивает из своего чрева десятка полтора неуклюжих распаренных мужиков с ящиками, санками, коловоротами.
  Живописная толпа расползается небольшими группками по заснеженному ледовому полю. И вот уже торчат по  всему водоёму чёрные пенёчки.
  Но, видимо, клюёт плохо: тёмные фигурки пришли в движение, ползут в разные стороны, расходятся, сходятся… Кому-то везёт: издалека видно, как выхватывает одну рыбёшку, за ней – вторую… тут же спешат к нему несколько пронырливых рыбаков. Образовавшаяся кучка привлекает других… И вот уже бурили счастливца со всех сторон, распугали рыбий косячок и сидят одураченные  над мёртвыми лунками. И снова разбегаются в поисках поживы.
  Я не любитель этих сцен и ухожу подальше от беспокойных рыбаков. Впереди меня размеренно вышагивает попутчик, рослый, крепкий. Прибавляю шаг и, поравнявшись, заговариваю.
  - Не люблю в толпе рыбачить. Толи дело один – тишина, простор, - развожу руками, показывая белую чистую благодать.
  - Я тоже, - соглашается незнакомец. – Суета и в городе надоела.
  Разговорились. Мой случайный товарищ – пожарный. Похвалился, что недавно наградили медалью «За отвагу на пожаре». Я верю: такой, по всему видно, не из робкого десятка. Ишь, как ящик рыболовный перебросил на другое плечо – словно коробок спичечный.
  Остановились мы на месте совершенно безлюдном. Хорошо-то как! Настроение приподнятое: наверняка тут должна рыбёшка непуганая водиться.
  Ставлю ящик, зимние снасти достаю. Напарник успел уже лунку просверлить – видно, тонкий лёд -  присел пред ней на корточки, на кивок заворожено уставился,  подёргивает слегка.
  А мне спешить некуда: свой коловорот паршивенький я умудрился в последний момент  забыть-таки дома. Прислонил в уголок и забыл в спешке. Поэтому и держусь напарника, жду. Он на мою просьбу, кивнул головой – бери, мол.
  Отхожу подальше. Небольшое вздутие льда привлекло внимание. «Воздух, наверное, скопился, - думаю. – Рыба тут есть». Ткнул я посильнее буром в снег, чтобы льда достать. И в тот же миг наст подомною лопнул глухо, разверзся, и я по уши проваливаюсь в ледяное крошево.
 Всё случилось настолько неожиданно, мгновенно, что не успел даже крикнуть. Лишь инстинктивно вцепился в ледяную кромку. Руки обожгло, и сразу чувствую, как холодная вода начинает проникать сквозь ватные брюки, заползает под шубу, заливается в бахилы… Тянет вниз. Взгляд выхватывает вдруг валяющийся неподалёку коловорот, и я ошалело подумал: «Хорошо не утонул – чужой ведь». Шуба моя надулась над водой пузырём, держит немного. Чуть прихожу в себя: надо что-то делать. Сосед, вижу, сидит ко мне спиной и ничего, видимо, не слышал. Кричать ему почему-то неудобно, и я как можно спокойнее говорю:
  - Слышь, поймал что-нибудь? А я вот провалился.
  - Да нет, - отвечает он и тут же резко поворачивается на голос.
  И я вижу, как лицо его искажается страхом, рот открылся в немом крике… Он падает плашмя на лёд, хватается за ремень ящика, будто опоры в нём ищет, и, разбрасывая руки, ноги, словно таракан, пополз подальше от опасного места.
  Я настолько растерялся от неожиданного поведения его, что непроизвольно крикнул вслед: «Коловорот-то свой возьми!» И тут же спохватился и ору панически: «Эй! Эй!.. Помоги!.. Куда же ты?!..» голос мой срывался на сип.
  Видя бесполезность призывов, оглядываюсь по сторонам. Кругом белая пустота. Меня охватывает ужас. Чувствую, как дикий холод вытягивает из меня саму жизнь. Пытаюсь приподнять свинцовое тело повыше, но ноги затягивает под лёд, кромка всё время рушится под моей тяжестью… Снова повисаю, совершенно обессиленный.
  Охватывает безразличие. Оно заползает откуда-то с низу и заполняет понемногу всё существо моё. Мелькают мысли о судьбе… бедных родителях… И тут что-то запротестовало во мне. Начинаю отчаянно барахтаться, крушу последним усилием лёд, цепляюсь… И вдруг – и сам не понимаю как – переваливаюсь грудью на крепкий наст… потом животом… И выползаю из смертельной полыньи. Скорее – в сторону.
  Только теперь замечаю нож в правой руке. Как догадался я выхватить его из кармана, когда?.. Ничего не помню. Осторожно встаю.. Вода стекает с меня потоками. Машинально пытаюсь выжать полы своей одежды и понимаю бессмысленность этого. Мороз уже схатывает её тонкой корочкой льда; она дубеет понемногу и сжимает меня панцирем. Надо бежать, бежать… А ящик?.. Мне жалко бросить его – только что приобрёл, снасти там… А возвращаться страшно… Как быть?
  К счастью, я оставил его около сбежавшего напарника. Там лёд вроде бы покрепче… Рискнул. С опаскою, ползком, подкрадываюсь к снастям и тащу волоком подальше от коварного места. А теперь – помогай Бог!..
  В тисках затвердевшей одежды бегу неловко, как пингвин. За спиной ящик болтается. Начинаю задыхаться; из0о рта валит пар. Но страх подстёгивает, гонит… И я бегу… бегу… бегу…
  Три километра бежал, выжимал я из себя последние крупицы сил. Наконец показались избы Безбородова. Врываюсь в ближайшею…
  - Помогите, ради Христа!.. – хрипло без голоса: - Спасите!..
  Хозяева поняли всё сразу. Бросились одежду каменную с меня срывать, снега моментально таз целый притащили, оттирать начали. Вещи на печку бросили…
  Спаси их, Бог, за доброту. Я не заболел даже. Дожидаться сухой одежды не стал, на автобусе не замёрзну. Домой явился довольно мокрым, но мама не заметила, а я тревожить её не хотел. Рассказал только отцу в общих чертах. И всё недоумевал: как же таким шкурам медали «За отвагу» дают?..   

                ГЕОРГИЙ КОВАЛЕВСКИЙ.