Двенадцать вечеров с Экклесиастом. Публикация 18

                Вечер ВОСЬМОЙ

                Мудрость человека просветляет лице его, и суровость лица его изменяется.
                Еккл. 8.1

Темный подвал. По моим представлениям, осталось совсем немного. Они не остановятся.
Меня держат отдельно от семьи, поэтому не могу укрепить и поддержать родных. Это довольно мучительно. Удивляюсь, как до сих пор не взорвалось сердце...
Страха нет – только бесконечное сожаление. Мужчины в нашем роду умеют умирать. Таков удел правителя – быть готовым принять от своих подданных даже смерть. С трудом представляю, через что должны пройти люди, до каких глубин невежества опуститься, чтобы поднять руку на детей. Хотя это стало закономерным завершением их пути отрицания.
Как тяжело на сердце. Именно сейчас проверяются те идеалы, по которым жил, на которые равнялся. Не уверен, смогу ли в последнюю минуту попросить: "Прости их, господи!" Не смирен еще.
Надеюсь, и это последняя моя надежда, что умереть нам позволят вместе.
Наконец, эти шаги. Точно знаю, что ЭТИ. Самые долгожданные и самые страшные в жизни шаги. Сейчас начнется главный экзамен.
Дверь со скрипом открылась. Короткое "Выходи" прозвучало страшнее приговора.
Ум начинает играть злую шутку. Точно зная, что сейчас умрет, он тешит себя надеждой "Еще долго" Пока дойдем, там обязательно какая-то процедура – жить и жить....
Но сердце знает – все уже случилось. Время не имеет значения. Главное – не поддаться слабости, поддержать семью. И не забыть в последнее мгновение вспомнить о Боге!
До конца коридора оставалось еще несколько метров, когда затылок почувствовал резкий и холодный укол опасности.  И в тот же миг мозг взорвался. Последней мыслью было затухающее "Неправильно-о-о-о" – и имя Господне.
И тут же – свет. Ясность мысли и острота ощущений. Явно царские залы, и группа людей.
Навстречу вышел высокий седой человек в богатой одежде. Но даже будь он в рубище, я узнал бы царя.
- Да, я Соломон. А это – мои друзья. Здесь нет различий в званиях, нет первых и последних.  Поэтому я говорю просто: "Добро пожаловать"
Жгучая мысль о родных чуть не испепелила меня.
Словно уловив это, Соломон достаточно крепко обнял, остальные окружили нас. На душе сразу стало спокойнее.
- Скоро вы встретитесь. Не беспокойся – они очень достойно все перенесли. Но нам нужна твоя помощь. Здесь пишется книга Жизни – ты не раз ее перечитывал. А сейчас она только рождается. И нам очень важен твой опыт.
Странно, но мне – человеку, который очень редко в своей жизни слышал "Ты", обращение Соломона очень нравилось. Это была новая семья, и мне очень хотелось оказаться полезным.
Только теперь я обратил внимание на великолепный ковер, лежащий в зале. Его узор был более чем наполовину готов, и жил своей жизнью. Края узора трепетали, словно готовы были продолжить ткачество. Воздух вокруг меня сгустился, рождая слова.
                Кто — как мудрый, и кто понимает значение вещей?                Мудрость человека просветляет лице его, и суровость лица его изменяется.
                Я говорю: слово царское храни, и это ради клятвы пред Богом.
                Не спеши уходить от лица его, и не упорствуй в худом деле; потому что он, что захочет, все может сделать.
                Где слово царя, там власть; и кто скажет ему: «что ты делаешь?»

Одновременно с этим начал меняться и я. Жизнь предстала предо мной как кинолента, кадры которой я мог видеть одновременно. То, что раньше казалось само собой разумеющимся – от уклада жизни до мелких неприятностей – обрело твердое основание и выстроилось в ясную причинно-следственную цепь.
Я взошел на трон без дворцовых переворотов, смертоубийств и другой заговорщицкой экзотики. Все произошло естественным ходом жизни. Отец состарился и передал мне бразды правления. Это казалось вполне правильным, естественным и законным.
"Помазанник Божий" – не просто слова для меня – но высший смысл, наполнявший жизнь с самого детства. Я нигде и никогда не был просто человеком – только будущим правителем.
Родители не были слишком строги со мной – в доме царила атмосфера дружелюбия и свободы. Но свобода эта для меня как раз и заключалась в намерении постоянно помнить – кто я и что мне предстоит.
Родители  сумели все, что происходило вокруг меня, что я видел и воспринимал, превратить в урок, наполнить смыслом. Практически ничего не происходило без пояснений. Прибавьте к этому постоянную бдительность – жизнь монарха всегда под угрозой, смерть ни на миг не дает о себе забыть.
Помню, как-то вечером отец сказал мне: "За сегодняшний день я многократно мог умереть самыми различными способами – впрочем, как и всегда. Но я еще жив. И это прекрасно. Помни о смерти – и никогда не утратишь вкус к жизни."
Наверное, это и есть мудрость – не знания, полученные на уроке, не информация, собранная из повседневности. Только то, что вошло в меня, усвоено мной, стало моей частицей – ОПЫТ.
И огромная ответственность. Не только за действия, но и за помыслы.
Я видел – люди живут так, словно их мысли никому неизвестны – хитрят, интригуют, что-то замышляют во мраке собственного невежества. Величайшее заблуждение. Стоит поднять голову и всмотреться в небеса – мысли человеческие выписаны там яркими красками. В зависимости от намерения и состояния души – черные, мрачные, серые, розовые, золотые – все многоцветье присутствует там. Но мы так редко поднимаем голову от повседневных забот....
В детстве ко мне приходили ангелы. Мы беседовали о всяких разных важностях, и я понял – там, в верхнем мире, известно ВСЕ! Стараться скрыть что-либо глупо – обманываешь только себя. И я старался жить так, словно каждую мысль мою глашатай тут же делает достоянием всех. Не очень легко для царя...
Множество искушений и соблазнов давили, порождая постоянный внутренний диалог. Словно адвокат и прокурор сходились в невидимом поединке. И эта борьба сделала меня суровым. Но где-то в глубине души был уверен – это путь к блаженству, покою.
Царское слово есть у каждого человека. Я видел много правителей – по виду царей, но внутри совершенно невежественных. Свою внутреннюю войну они проиграли и впали в потакание страстям, используя огромные возможности, предоставленные судьбой. И в то же время встречались на моем пути совершенно простые люди – но цари. Цари своего мира, сумевшие открыть в себе искру Божью, распространить ее свет на собственную жизнь. Они, словно факел в ночи, освещали мир своим присутствием. Цари по положению, князья мира сего ненавидели царей души. Я же стремился соединить в себе обе стороны, прислушиваясь к тому голосу, который исходил из самого центра. Это и было царское слово, именно оно давало настоящую власть.
Я еще не умел управлять собой в этом новом состоянии, поэтому ассоциации действовали независимо от моей воли. История с младшим братом.  Моя боль и мука.
Он с самого детства был другим. Помню, сколько радости принесло его появление в нашу семью. Уж действительно, не знаешь – где найдешь, где потеряешь... То же окружение, такое же теплое отношение – но этот ребенок разительно отличался от меня и еще двух сестричек – был жесток, распущен, и никак не мог смириться с тем, что я – первый. Во мне не было жажды власти – просто само собой разумеющимся воспринимался закон престолонаследия. Брат же властью бредил, и, не имея шансов  достичь ее в реальной жизни, всячески демонстрировал на беззащитных тварях.
Я видел много смертей – но тем более ценил жизнь. Он, казалось, стремился стать жрецом смерти.
Уже будучи на троне, я  имел с ним специальный разговор. Брат сделал вид, что все понял, обещал сдерживать свои порывы. Но именно в тот момент вся его жажда власти и внутренняя неудовлетворенность вылилась во внутренний приговор мне. И он обжалованию не подлежал.
Такие его мысли нашли сторонников. Они упивались планом убийства – хотя никому из этих людей ничего плохого я не сделал. Я был виновен самим фактом своего существования.
Раз созрел заговор – нашлись и те, кто его открыл мне. Старый друг отца, возглавлявший тайную канцелярию, быстро узнал о планах брата. И пришел с предложением устроить показательный процесс. Фактов было предостаточно.
Но я принял решение ждать. Не могу с уверенностью сказать, чем оно было продиктовано. Предполагал, что брат одумается и придет с повинной. Для себя я его простил в тот момент, когда узнал о готовящемся. И всячески намекал, что мне известны его планы.
Ну разве не благородное поведение? Да, я нравился себе. Своей готовностью прощать, своей справедливостью и добротой. Но разве мог я предположить, что все закончится такой трагедией?!
Я вновь стал участником того рокового дня. Брат, постоянно получая с моей стороны знаки и том, что их планы известны, решил действовать напролом и практически без подготовки. Во дворце началось движение, и, чтобы не подвергать меня и членов моей семьи опасности, не надеясь на мою твердость, прекрасный человек пошел на единственно казавшийся ему верный шаг – убийство. Начальник тайной канцелярии застрелил моего брата в самый разгар заговора.
А после этого пришел ко мне. Теперь я понимаю, что он надеялся увидеть в моих глазах. Но, очевидно, я заигрался собственным образом братолюбия, потому что ничего, кроме отчаяния и осуждения, не смогли отразить мои глаза.
И тогда этот добрый по сути человек, много лет оберегавший нашу безопасность, просто ушел и застрелился.
А вот это уже было шоком для меня. На некоторое время я впал в ступор,  пытаясь разобраться в себе самом – но только усложнил и без того непростую ситуацию.
Дело в том, что во всем происшедшем я винил себя. Мне ведь говорили – но я решил переиграть судьбу... Как далек был я тогда от истинного понимания. Да и не готов к нему. Это сейчас причины стали очевидны, следствия – закономерны, и вина исчезла как понятие.
Пришедшее понимание поразило меня, и новые слова книги стали совершенно естественным продолжением.
                Соблюдающий заповедь не испытает никакого зла: сердце мудрого знает и время и устав;
                потому что для всякой вещи есть свое время и устав; а человеку великое зло от того,
                что он не знает, что будет; и как это будет — кто скажет ему?

Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе, и не спасет нечестие нечестивого.
А тогда, сразу после торжественных похорон, я на несколько дней практически затворился в маленько часовне при дворце. Настойчивые попытки близких как-то утешить отвергнуты – не утешения искала душа моя, но прощения.
Все будущее стало сомнительным – как могу я управлять страной и подданными, если с двумя близкими людьми потерпел полное крушение?!
Отчаяние, слезы – в душе пылал огонь, который, казалось, испепелит меня. Но он меня очистил. Я сумел принять себя – и вышел к людям умиротворенный, обновленный, с верой, надеждой и любовью.
Там, в часовне, стоя на коленях или простершись на полу, много раз шептали потрескавшиеся губы мои: "Господи! Если бы я только знал!"
Но, выйдя оттуда, я понял – ничего не хочу знать наперед. буду стараться жить по правде – и каждый миг соответствовать Господу. И тогда отчаяние, страх невозможны – им просто неоткуда взяться.
Когда-то в юности со мной произошел поразительный случай, о котором до сих пор никому не известно. Документ тот не найден, а если он все же будет обнаружен – еще одной загадкой для пытливых умов человечества станет больше.
Библиотека. Поздний вечер. Я с томиком Аристотеля в руках. Горят дрова в камине, по телу разливается волна приятного тепла – и веки смежаются сами собой. Но словно неясное видение, появляется предо мною некая тень. Как ни стараюсь разглядеть ее – ничего не получается. Вместе с тем, отчетливо слышу – "Пиши!" Или это какое-то неосознанное желание в моей голове?
Тем не менее, появляется бумага, чернильница, несколько ручек. Зрение какое-то тоннельное – словно лучом четкости выделяется только небольшое пятно бумаги передо мною – остальное еще менее различимо, чем минуту назад. Рука начинает писать слова, они складываются в строчки, но ясного понимания содержания нет – только чувство, что речь идет о моей жизни.
Проснулся я в кресле у камина, за письменным столом. Томик Аристотеля здесь. И исписанный моим каллиграфическим почерком лист тоже. А на нем – все узловые события будущей жизни. Испугался. Не стал читать до конца – из сновидческих впечатлений смутно помнил – он страшен. Никому не показывал. И сам ни разу не заглядывал – но знал – сбылось ВСЕ!
И только сейчас закрались в душу сомнения – обманул ли я себя? А вдруг можно было все исправить? Насколько вообще я свободен в своем выборе, если написанное под непонятным влиянием в ранней юности сбылось до последней буквы?