Прощальный танец

Бал. Блеск! Музыка гремит. В глазах рябит от начищенных хрустальных люстр.
- Мадемуазель, позвольте танец, - молодой выпускник кадетского корпуса, вытянувшись в струну и мелко дрожа от волнения, протягивает руку еще не знакомой ему, но уже милой сердцу барышне.
- Должна Вас огорчить, но все танцы на сегодня уже обещаны, - девушка снисходительно и холодно улыбнулась выпускнику и, отвернувшись, пошла прочь в другой конец зала.
Осторожно пробираясь через танцующие пары и стараясь никого ненароком не задеть, этот высокий худой темноволосый юноша пошел вслед за незнакомкой. Легонько тронув ее за плечо, он скромно произнес:
- А если я очень попрошу?
- Ах, боже, - барышня вздрогнула, - это снова Вы?
- Я...
- Да что же Вам от меня нужно? Я же сказала, что все танцы на сегодня уже обещаны. Попробуйте в следующий раз.
- Увы, мадемуазель, следующего раза у меня может и не быть... Завтра утром я уезжаю на фронт.
- Ах, какие же вы, военные, все скучные! - девушка надула губки. - У вас все фронт да фронт. Вот папенька мой тоже на фронт уехал. А мне что? Сиди и скучай здесь...
- Так что ж поделаешь, мадемуазель? Война ведь...
- Да все вы так говорите! Война, война... - она передразнила серьезно-напыщенный тон многих господ офицеров всех времен. - А какая она - война эта?
- Не знаю, мадемуазель... - юноша потупил глаза, поскольку и правда не знал, какая она - война, - и стыдился этого.
- Вот и Вы туда же! Не знаете, а едете! Вот зачем Вы едете на эту войну? Неужели Вам тут плохо?
 - Хорошо.
 - А зачем тогда едете?
 - Посылают.
 - А Вы возьмите – и не езжайте! – девушка игриво заглянула в глаза окончательно смутившемуся выпускнику.
 - Не могу…
 - Отчего же?
 - Приказ…
 - А что приказ?
 - Приказано завтра отбыть на фронт.
 - Какой же Вы скучный! – внезапно обиженно воскликнула мадемуазель, - Вы мне совсем не нравитесь!
 - А вы мне - наоборот – очень нравитесь… - лицо юноши тут же стало пунцового цвета, вызвав тем самым смех девушки.
 - Ой, насмешили! Ой, не могу! – она заливалась звонким девичьим смехом, заставляя выпускника сжиматься всем телом и прятать глаза от смущения. – Вы, право, очень забавный! Я бы побеседовала с Вами еще, но что-то у меня голова закружилась от смеха, и мне, пожалуй, домой следует отправиться. – она резко развернулась и стремительно направилась к выходу, придерживая двумя пальцами левый висок.
 - Так позвольте мне проводить Вас!.. – юноша остановил ее у самой двери из дома.
 - Ах, нет! – с наигранной усталостью ответила она, -  Вы утомили меня! Езжайте на свой фронт и не тревожьте меня боле.
 - Простите, если я расстроил Вас. Но что мне сделать, чтобы добиться Вашего расположения?
 - А Вы вернитесь с этой Вашей войны с орденом и званием – тогда посмотрим. Может, станцую с Вами… - она рассмеялась и легко, едва касаясь ступенек, сбежала по лестнице к ждавшей ее внизу коляске.
 - Всенепременно!  - крикнул вдогонку выпускник, - Ждите! И не забудьте про Ваше обещание!
Ответом на это был все тот же звонкий смех, еще долго эхом отдававшийся в пустынной улице…

***
Зима. Холод собакой воет и подло забирается за шиворот под одежду. По обесчеловеченному городу ходить страшно – все смешалось: кто свои, кто чужие – так и норовят исподтишка украсть что-нибудь. И  все это от голода, холода и злости. Злыми люди стали, неимоверно злыми…
Раннее утро – темно еще. Ветер завывает, хлопая рамами незакрытых когда-то окон. А из них – пугающая мертвая темнота… Руки от холода дрожат и краснеют. И пальцы не гнутся… Невыносимо… Холодно. Через платок дует в уши. Коротко остриженные волосы неотступно лезут в лицо, прилипая к губам. Дышать тяжело: вдохнешь, а все внутри сковывает и, кажется, сердце останавливается. Выдыхаешь уже через силу…
 - Пойдем! Чего встал? – в конце улицы, под полуперегоревшим фонарем стоит молодой офицер, окруженный конвоем. Видать, изловили…
 - Да постойте, братцы! - с отчаянием звучит охрипший голос. – Умереть-то я успею. Дайте с родными местами попрощаться…
 - Жил здесь что ли? – лениво интересуется один из конвоиров.
 - Да нет… - офицер вздыхает и, оглянувшись, застывает в удивлении. – Мадемуазель!..
Там в тени стоит девушка. Она дрожит и старательно пытается убрать выбившиеся волосы под платок, но не то от холода, не то от волнения руки трясутся и не слушаются ее.
 - Мадемуазель! – увереннее повторяет офицер и делает шаг навстречу.
 - Куда? – конвоир хотел было схватить офицера за плечо, но был остановлен своим товарищем:
 - Да стой ты! Баба, видать, его. Будь человеком – пусть попрощаются.
 - Мадемуазель!
 - Вы? – девушка растеряна.
 - Я.
 - А что Вы тут делаете?
 - Да, вот, Вас жду. Хотел сказать, что вернулся… С орденом и званием, как и говорил, – он медленно отодвигает край шинели, под которой поблескивает в свете фонаря Георгий. – А Вы мне танец  обещали, помните?
 - Да что-то Вы, - она посмотрела на еще не сорванные погоны, - господин капитан, опять опоздали…
 - Вы снова обещаны?
 - Да нет, но все же… Не лучшее сейчас время для танцев, – голос ее был тих и кроток (не то, что в тот вечер), – быть может, в другой раз?
 - Увы, мадемуазель, другого раза точно не будет, – он вздохнул.
 - Опять война?
 - Да нет, отвоевался я уже. Вот, эти милые товарищи ведут меня на расстрел.
 - А за что?
 - А черт их знает…
 - Стало быть, мы не встретимся боле?
 - Точно так, мадемуазель.
 - Тогда…
 - Позвольте танец, мадемуазель… Прощальный… - он протянул ей руку.
 - Видите ли,.. я совсем разучилась танцевать… – она потупила взгляд.
 - Я тоже, да и кому до этого дело сейчас?..
Девушка положила руку на плечо капитану и закрыла глаза. Пошел снег, и барышня, спрятавшись от назойливых снежинок, уткнулась лицом в шинель офицера. Сразу стало как-то тепло, уютно и спокойно. От шершавой ткани пахло сыростью, порохом и отвагой, и все это вдруг стало таким родным этой повзрослевшей и совсем не хохочущей уже барышне.
 - Какой Вы теплый, господин капитан…
 - Не переживайте, мадемуазель, скоро я совсем остыну... – он снова усмехнулся.
 - Очень жаль, ведь я останусь совсем одна в этом безжалостном холодном городе.
 - Не стоит расстраиваться, мадемуазель. Если вспомнить, скольким Вы в тот вечер обещали танцев, то Вы ни в коем случае одна не останетесь…
 -  Да где же они все? – в голосе звучало отчаяние и нотки какой-то едва детской обиды. – Разбежались, канули…
 - А батюшка Ваш?
 - Да нет уже батюшки. Раньше Вашего расстреляли…
 - Что ж, - вздохнул капитан, - печально. Похоже, Вы и правда остались одна… Мне жаль Вас.
 - Не надо, - тихий голос едва долетал до слуха, - не жалейте. Значит, так надо было…
Она замолчала, и он не стал ничего говорить – лишь сильнее прижал ее к себе, чувствуя дрожь от холода. Снег повалил еще гуще, покрыв всю грязь и липкое уныние обедневших улиц белым покрывалом, словно простив и спрятав под собой людские ошибки и грехи. Ветер ослаб, и все вокруг стихло, - лишь слабое поскрипывание свежего снега доносилось из-под ног, не спеша  танцующих бывшего капитана Императорской армии и точно так же бывшей блистательной дворянки.
Давно замерзшие конвоиры злились, но не хотели почему-то тревожить пару – видимо, понимали, как важна им эта последняя в их жизни встреча. Через несколько часов капитан будет расстрелян, а девушку однажды сошлют в лагеря, если она переживет эту зиму. И все кончится: эта прекрасная и беспомощная своей интеллигентностью эпоха и так и не начавшаяся история любви двух еще молодых, но уже повзрослевших людей.
А снег все падал и падал, превратив переставших танцевать капитана и мадемуазель в белые статуи. Они стояли, обнявшись и, молча, наслаждались обществом друг друга. Светало. Все вокруг застыло, онемев, и лишь огромное красное солнце медленно поднималось из-за горизонта.