История первая. Однажды мир изменится...

I.
 
 Кто-то наверху, ведающий нашими жизнями, серьёзно ошибся при раздаче. Эта мысль не отпускала меня с самого детства.
Такой, изначально неправильный алгоритм.
Нелепые травмы, чуть не стоившие мне жизни, неумение идти на контакт даже с самыми близкими, неаккуратность и
постоянно ломающиеся, рвущиеся, бьющиеся вещи вокруг меня – только внешняя сторона, прикрывающая остальное застиранным тряпьём.

Обрывки воспоминаний, редких моментов, когда мне удавалось совпасть с направлением.

«Что вы, он не разговаривает с незнакомыми», - мама на людях старается быть ещё заботливее.
Можно подумать, я часто разговариваю с ней или с отцом. Худая рука слепо ищет мою макушку, чтобы взъерошить волосы,
а я пытаюсь одновременно отгородиться и от серых людей, вспыхивающих непонятными разноцветными огоньками,
и увернуться от руки, по которой снуют туда-сюда мелкие размытые точки, словно муравьи.

Один из серых силуэтов наклоняется ко мне, а вместе с ним, повторяя, наклоняется второй, стоящий точно за его плечом.
Белый, светящийся резким светом, от которого становится больно глазам и плывут красные круги. Муравьи всё-таки лучше.
Спрятавшись за маму и уткнувшись лицом в её платье останется просто потерпеть их попытки взобраться на меня,
стараясь молчать изо всех сил. Не знаю, почему, но на мне они не задерживаются.
Просто начинают обходить, стоит мне только подольше постоять возле мамы, прикоснувшись к ней.

Муравьи – самое безобидное, что может быть в те моменты, когда что-то щёлкает в моей голове и на глаза опускается серая пелена.
У нас в квартире они везде – кроме моей комнаты. Снуют беспорядочным облаком, оседая на стены или взмывая взвесью, в те моменты,
когда мама сердится. Их я вижу сколько себя помню. В моих личных сумерках. Мне понадобилось не так много времени,
чтобы понять: мои родители их не видят и раздражаются, услышав мои вопросы о них, или заметив, как я пытаюсь стряхнуть их со стен.
В конце-концов я перестал обращать внимание на безостановочное мельтешение.
До тех пор, пока не увидел, кто питается муравьями.

В доме были гости. Кажется. Посторонние люди вообще не привлекали меня, несмотря на то, что особой любви к родителям я не испытывал,
они были постоянно со мной. Посторонние проходили мимо, как тени, едва различимые на фоне стен, ничего не меняя в моей жизни.
Сидели с родителями в большой комнате, о чём-то говоря, поедая куски, с которых муравьи свисали гроздями, не заботясь о том, что

 большой, грязно-белый жук сидел над их головой, словно нелепое украшение на стене, шурша крыльями, то и дело высовывавшимися из-под панциря.
Я не помню, куда и зачем я шёл...
 
 наверное, на кухню, чтобы спокойно, не рискуя вызвать мамино недовольство,
напиться процеженной через ситечко воды. Из маминых слов, доносившихся до меня не целиком,
я узнал, что оно из серебра и принадлежало кому-то, кто жил в квартире раньше.
«Сере-ебро».
Я перекатывал незнакомое слово, а потом заметил, что точки попавшие на блестящую поверхность исчезают.
С тех пор я всегда норовил окунуть ситечко в свою тарелку, или наливал воду через него, следя,
чтобы мама с отцом не видели этого и снова не отругали меня за блажь.

Увидев жука, я застыл на месте, открыв рот, а он спокойно ползал, щёлкая челюстями, и слизывал муравьёв прямо со стен.
Я стоял так, пока кто-то из взрослых не заметил меня, застывшего, смотрящего в никуда, и не подошёл.
А жук вдруг замер и поднял уродливую голову, поводя ей из стороны в сторону, словно что-то искал.
Треск и непонятные голоса отдались эхом в голове, когда, выпростав крылья, насекомое оторвалось от стены и устремилось ко мне.

Голоса в голове сорвались на крик, а я стал кричать вслед за ними. Беспросветный серый сомкнулся вокруг, я не видел ничего.
Только кричал, срывая голос, отбиваясь от рук, вынырнувших из серого и потащивших меня куда-то.

Сколько прошло времени... было ли на самом деле это время? Помню какие-то яркие огни, иногда пробивающие серую пелену.
Голоса продолжали кричать, постепенно сливаясь в мерный гул.
Металлический лязг, и вдруг серый стал мерзким оранжевым, почти осязаемым...

- Ты меня слышишь?

Кто-то невидимый одним движением вышвырнул меня из оранжевого месива, заставив замолчать все голоса в голове.
Осталась звенящая тишина и невысокий полноватый мужчина в белом халате возле меня.

- Ты меня слышишь? – я не отвечал, боясь пошевелиться.
Он был первым человеком в моей жизни, видимым цветным, объёмным. И без сверкающих огоньков.
Только лёгкое такое шевеление воздуха вокруг него.

- Вижу, что слышишь. Пока сиди тихо. И не разговаривай.

Мне и не хотелось. Он отошёл к столу, отвернувшись, а я осторожно оглядывался, изучая голые стены, выкрашенные в зелёный цвет,
одинокий стеклянный шкаф в углу и светильники странной формы, похожие на огромных бабочек.

- Да, можете пригласить её, - сказал он кому-то, а потом, положив звякнувшую телефонную трубку, вернулся.

- Сейчас придёт твоя мама, но сначала я хочу поговорить с тобой. Голова перестала кружиться?

Я кивнул, едва пошевелив головой.

- Я знаю, что ты видишь больше, чем нужно. И хочу, чтобы ты запомнил одну вещь – не бойся и не показывай, что видишь. Ни окружающим, ни им.

Мужчина бережно дотронулся до моего подбородка и заставил посмотреть себе в глаза.

- Ничего плохого тебе сделать никто не сможет, пока ты сам не допустишь этого. Просто не смотри. Не говори никому. Не показывай вида.

В этот момент дверь открылась и в комнату ворвалась моя мама, я во все глаза уставился на неё – впервые я видел её ясно, снующие точки исчезли.

Она прижимала меня к себе так крепко, что перехватывало дыхание, а мужчина что-то объяснял ей.
Я слышал слова, смысла которых не понимал, постепенно проваливаясь в сон.

После встречи с доктором моя жизнь радикально поменялась. То ли следуя его советам, то ли из боязни,
родители не выпускали меня из поля зрения ни днём ни ночью.
Муравьи, серая пелена и невнятные голоса в голове отступили.
Меня ещё не один раз возили в больницу, однако доктор больше не разговаривал со мной.
Только назначал разные таблетки, давал рекомендации родителям и вообще старался не смотреть в мою сторону.
Мир вокруг провис от тяжести красок, и я начал теряться в нём.

Всё увиденное стиралось в этом безумном движении.

Вперёд, вперёд, бегом!

Это Маша, поиграйте с ней.
Играть.
Учиться читать.
Это Серёжа.
Мой руки.
Пора заниматься английским.
Ешь.
Скоро пойдём.
Дети, давайте встанем парами, а теперь споём песню.
Я ваша учительница.
Не вертись за столом.
Смотри, запоминай.
Иди и делай.

Делать. Зачем?

Потому что так надо.

Если раньше я пребывал в странном сером мире, непонятном, но живущем по каким-то своим законам, то теперь я совсем потерял равновесие.

Мама, куда мы бежим?
Мы опаздываем!

Опаздываем окунуться в эту толпу.

В редкие моменты, когда меня оставляли в покое, я забивался в угол за письменным столом.

Это был мой секрет, который я боялся рассказывать. Даже доктору, постоянно смотрящему мимо и расспрашивающему меня
обо всём раз в месяц на обязательном приёме, или навещающего нас, если по каким-то причинам мы не могли приехать.

«Ты не должен обижаться на него. Он просто боится за тебя».

Голос был... тёплым. Словно одеяло, укутывающее тебя целиком.
Услышал впервые я его, вскоре после одного из визита доктора к нам домой, когда маму отвлёк телефонный звонок,
а я сидел и смотрел на книжку-раскраску.
Один из карандашей дрогнул и укатился со стола, словно кто-то невидимый смахнул, а я полез доставать.

«Почему я слышу тебя только здесь?»

«Потому что в других местах мы можем привлечь ненужное внимание. А тут можно спокойно разговаривать».

Я его совершенно не боялся. Воспринимал, как нечто само собой разумеющееся, некий якорь,
удерживающий меня на месте, не давая течению унести прочь.

Мой собеседник не называл себя. Он просто рассказывал о окружающем мире, иногда транслируя образы,
отвечал на какие-то вопросы, а ещё мы играли в не совсем понятные игры.

Например, мысленным усилием я пытался заглушить его в своей голове.
Или внимательно вглядывался перед собой, пока знакомые размытые пятна не начинали сновать передо мной чёрной взвесью,
а потом заставлял себя перестать их видеть.

Иногда, как правило, когда к нам в дом кто-то приходил, голос находил меня и в других местах квартиры, быстрой скороговоркой повторяя:
«Быстро, в комнату. И не выходить», - и я послушно мчался к себе, стараясь сидеть тихо.

Почему-то родители всегда оставляли меня в покое в такие моменты.
Правда, потом, словно по команде, находили, извлекали на свет, одёргивали и сажали за лакированный ужас с клавишами,
или учить на чужом языке слова, казавшиеся мне абракадаброй.
Когда я был снаружи невидимого круга, выстроенного Голосом – всегда находился взрослый, который со словами: «Хватит бездельничать», - заставлял 
заниматься подчас совершенно бессмысленными вещами.

Совсем редко, уже практически засыпая, я чувствовал, как мой невидимый друг волной тепла вставал около кровати, еле слышно напевая странно знакомые песни.

***

Надо ли говорить, что другие дети меня избегали?
Надо ли говорить, как я радовался этому, особенно в непрекращающемся скучном кошмаре школы?

Я просто не понимал, как общаться со свертниками. Они носили в себе какие-то тонны бракованной информации,
и каждый старался поглотить побольше, чтобы срыгнуть всё не переварившееся на соседей.
Я уставал от одного нахождения среди всего этого, переставая порой что-либо соображать вообще.
Мой невидимый товарищ всё реже проявлял себя.
Теперь если я и слышал его, то только на границе сна, засыпая или просыпаясь, как что-то далёкое, на грани восприятия.
Со временем мне начало казаться, что всё это было просто детскими выдумками. Грёзами.

- Собирайся, - мама как-то странно посмотрела на меня, после долгого разговора с отцом.
Выйдя победительницей из спора, она привезла меня на кладбище. В маленькой тесной часовне, среди толпы я увидел доктора,
лежавшего в гробу.
Мне показалось, что пол покачнулся под ногами.

- Я думаю, что ты так многим ему обязан... он так много сделал... ты должен попрощаться, - мама прижимала к глазам платок,
а я смотрел, как пустую оболочку накрывают крышкой и уносят прочь. Что-то должно было измениться, я чувствовал это.
Мной овладело странное беспокойство.
Я помню, как сославшись на головную боль ушёл к себе, и тут же в голове ясно и чётко раздалось:

«Он попался», - Голос по-прежнему был тёплым, но по мере того, как он говорил, теплота становилась резкой, обжигающей, словно он отчаянно сдерживался.

«Слушай. Очень мало времени. Теперь, когда нет... меня ничто не держит. Я привык к тебе за всё это время. Запомни всё, чему я тебя учил. Ты становишься взрослым. Становишься сильнее. Тебя обязательно заметят. Постарайся не повторять его ошибок. Не высовывайся. Он бы не хотел, чтобы...»

Раздавшийся скрежет заставил меня подпрыгнуть, схватившись за голову. Голос оборвался. А я сидел на кровати, чувствуя, как что-то оборвалось во мне.

На следующий день за письменным столом в моём детском углу я нашёл старую, покрытую патиной серебряную монету с полустёртым профилем и непонятными символами.
«Меня ничего не держит».
Как она могла пролежать здесь не замеченной мной столько времени?
Но в том, что её когда-то положил сюда именно доктор я не сомневался. Положил во время своего визита к нам, чтобы привязать ко мне невидимку.
Чтобы он научил меня что делать, когда ты вдруг замечаешь трещину в стене, из которой роем вылетают маленькие белые огоньки,
словно мошкара зависая столбом. И никто кроме тебя ничего не видит. Какие-то сферы, покачивающиеся в местах скопления людей.
Слизь, покрывающая некоторые здания и скрывающая что-то живое.

Отвернуться и не смотреть.
Я накидываю на себя зеркало.
Я сам как зеркало, отражая любую информацию и теряясь в толпе.

Я иду мимо и не смотрю.

Страх преследовал меня постоянно. Страх того, что окружающие что-то заподозрят, страх перед ирреальностью окружающего мира,
нахлынувший на меня снова. Скольких усилий мне требовалось, чтобы не показывать вида, не допускать даже мысли о том, что я вижу.
Я стал плохо спать.

Во снах я часто видел тёмный город, без единого фонаря, и что-то в небе, ищущее меня во тьме, прочёсывающее город сверкающими лучами прожекторов.
Таясь во сне, наяву я совсем прекратил без крайней необходимости появляться в людных местах.

Родители не замечали моих мучений. То ли мне удавалось так хорошо притворяться, то ли со временем они расслабились.
Каким-то необъяснимым образом я закончил школу с вполне приличными результатами, и мной вплотную занялся отец, ранее всегда державшийся на отдалении.

- Поработаешь в офисе у моего знакомого, наберёшься опыта. После посмотрим. Думаю, что подберём тебе университет.

Работа в офисе? С большим количеством людей? А потом снова учёба?!

Стало совсем плохо.

Первый день работы запомнился снующими вокруг совершенно безумными людьми, словно не понимающими сути своих заданий, но отчаянно мечущимися в сетях липкой паутины, которую периодически дёргали, пускали по ней короткие разряды, чтобы не снижалась эта бешеная активность.
Само здание, вся эта груда бетона и стекла дышала ненавистью к людям, находящимся внутри. Моя сосредоточенность слабела,
я всё чаще видел какие-то чёрные сгустки, прицепившиеся к  коллегам.
Стеклянные перегородки то и дело покрывались сетью влажных пульсирующих сосудов, а чёрные трещины повисали прямо в воздухе.

Я не мог больше держаться. Я начал ловить на себе настороженные взгляды, изучающие.

Голодные.

- Пап, мне кажется, что я не справляюсь. Может, мне поискать другую работу?

- Не говори ерунду, - отец похлопал меня по плечу, - мне звонили. Тобой очень довольны и завтра, будь любезен, не опаздывай, тебя ждёт сюрприз.

 

Разговора не получилось, а ночью, во сне, я снова стоял и жался к стене дома в тёмном городе.
Луч прожектора шарил совсем рядом, а потом упал прямо на меня.
Оглушительный торжествующий рёв и порыв ветра, сбивающий с ног. Что-то огромное устремилось на меня сверху.
Я проснулся от накрывшей меня волны холода.
Лёжа и смотря в потолок, звал и звал Голос, силясь дотянуться, спросить совета, пока снова не провалился в сон.

***

 Я стоял перед столом в кабинете отцовского друга и отчётливо видел кошмарное пятно черноты, усевшееся прямо на его голову.
Темнота пульсировала, смотрела на меня, расширяла и сужала щупальца, обвивающие виски и шею моего начальника.
Моя голова трещала по швам. По швам расползающегося пространства вокруг меня.

- Мне нравится ваша скромность и усидчивость.

Кто это сказал? Босс или его наездник?

- Я хочу предложить вам постоянное место в отделе управления персоналом. Вам предстоит учёба в вузе, я знаю, постараемся, чтобы график работы был гибким. Предупреждаю сразу – это подразумевает периодическую работу в вечернее время.

Тьма облизнулась.

Вечером. После заката. То, что не позволяло им приняться за меня до сих пор, ослабело или не имеет значения в этих стенах?

Решение выстрелило разрывной пулей. Я выскочил из этой банки прочь, сбив с ног секретаря, облепленного с ног до головы синими огоньками.
Пробегая по этажу к лестнице, я видел, как в мою сторону поворачиваются пустые лица, обрамлённые темнотой.
Откуда-то раздался вой сирен и неразборчивые выкрики.

Лестница. Вниз. Прочь отсюда!

Вокруг меня змеились трещины, я чувствовал, что вот-вот вывалюсь из этого проклятого континуума.

Широкий вестибюль заволокла сплошная дымка, я бежал, не разбирая дороги.

Мягкий удар в плечо и окрик.

Я сбил его с ног, и теперь он сидел на полу, глядя на меня широко распахнутыми глазами.
Дымка, звуки - всё разом исчезло. Мне показалось, что в обычно заполненном фойе никого нет,
но мысль, едва появившись, растворилась.
Он продолжал смотреть на меня, а потом протянул руку.

- Извините, - пробормотал я.

Он схватился за меня ладонью, такой холодной, что я одним рывком поставил его на ноги, пытаясь вырваться.

- Благодарю, - тихо сказал он, одёргивая куртку. Я переминался с ноги на ногу, собираясь уходить, но что-то держало меня.
Что я чувствовал?
Ничего.
Просто застывший мир, а бледный человек молча стоял и беззастенчиво продолжал разглядывать меня.
На его лице не шевелился ни один мускул. Словно лицо - искусно вырезанная маска, из-под которой видны только глаза.

- Пойдём, - тонкие губы растянулись в улыбке, будто невидимый кукольник потянул за нити марионетки, - ты же никуда не торопишься?

Что-то внутри меня завопило, когда я послушно двинулся за ним. Завопило и сразу смолкло, едва он оглянулся через плечо.

Мы шли пешком, Бледный чуть впереди, быстрой пружинистой походкой, не разговаривая, не оглядываясь по сторонам.
Я едва успевал, боясь отстать.

В районе, куда мы пришли, я почувствовал себя туристом.
Старые, но аккуратно отремонтированные дома, аккуратные палисадники, ни одного рекламного щита.
Мои ботинки начали отстукивать стаккато.

- Я не знал, что у нас в городе есть мостовые.

Он только пожал плечами, продолжая идти.

Отчего-то мы не встретили ни одного человека. Ни на улицах, ни во дворе пятиэтажного дома буквой «П».
Бледный провёл меня по лестнице с кованными перилами и впустил в квартиру.

Белый. Бежевый. Длинный пустой коридор, двери справа и слева.

В комнате только огромный, от стены до стены, диван и стол на бронзовых львиных лапах.
Мне отчаянно захотелось спать, едва я присел. Возникло чувство, что мы шли очень и очень долго. Ноги гудели.

- Что это? – на столе – аквариум, под его стеклом рой мерцающих синих огоньков.

Бледная рука погладила стекло, оставив на глазах исчезнувшую изморозь. Огоньки погасли, слепившись в трёх огромных улиток в бордовых раковинах.

- Ахатины. Африканские улитки.

Я сонно моргнул, а он ловким движением фокусника поставил передо мной на стол запотевший флакон тёмного стекла.

- Сложно видеть мир таким, какой он есть?

Я ничего не ответил, просто смотрел перед собой, пытаясь собраться с мыслями, напрягаясь, чтобы отогнать наваливающуюся дрёму.

- Я вижу таких как ты, - неуловимым плавным движением Бледный оказался сидящим рядом со мной. Я дёрнулся, отодвигаясь,
холод исходящий от него усилился. А взгляд продолжал давить, - людей, способных осознать реальное положение вещей. Сущности – они страшные, правда ведь?

- С-сущности?

- Да брось, ты видишь чёрных, видишь синих, - он махнул рукой в сторону аквариума, - видишь трещины, через которые они проникают в наш мир,
видишь много такого, что приходится скрывать от всех. Тяжело постоянно находиться в напряжении?

Я не знал, что ответить.

«Зеркало, представь себе простое зеркало, закрывающее тебя».

Мой Голос, словно пробившийся через помехи испорченного приёмника. Похожий одновременно на голос Доктора.
Повинуясь порыву, я представил себе зеркальное стекло, окружающее меня цилиндром.
Сон разом сняло рукой, а он дёрнулся и изумлённо уставился на меня.

- Что во флаконе?

- Эликсир, - Бледный наклонил голову, словно прислушиваясь. Очень далеко, на самой границе восприятия,
мне почудился тонкий писк, раздражающий, но будоражащий, окончательно отгоняющий сон.

- Для чего он?

- Это выход.

- Выход куда?

- Выход для кого, - рука легла мне на плечо, я чувствовал холод даже через рубашку и пиджак, - для тебя, например.
Хочешь научиться контролировать себя? Чтобы не пришлось больше бояться?

Он заглянул мне в глаза, приблизившись вплотную.

- Все беды этого мира от незнания. Ты и понятия не имеешь, насколько редкий дар тебе достался,
насколько сильным ты можешь стать, если научишься управлять своими силами.

В его монотонном голосе впервые проскользнули эмоции. Писк в моих ушах обернулся звоном, я слышал ещё чей-то голос.
Холод сгущался, меня что-то беспокоило всё сильнее и сильнее.

- Я научу тебя брать энергию, замыкать контуры. Научу тебя... менять.

- Что менять?

- Всё, что пожелаешь.

Взяв со стола флакон, он вложил его в мою ладонь. Тёмное стекло оказалось ещё холоднее, чем его руки.
Холод.
Холод образуется там, где поглощается энергия.

«…Беги! Беги отсюда немедленно!»

Звон в ушах обернулся Голосом, закричавшим так сильно, что я выронил флакон, вскакивая с дивана.

Бледный остался сидеть, смотря на меня с удивлением. И ненавистью.
Показалось, что с меня упало широкое покрывало, а потом я испугался, увидев его глаза.

«Беги, дурак! Не смотри на него!»

Медленно, как во сне, я отвернулся к выходу.

- Куда собрался? – волосы на  голове встали дыбом от звука его изменившегося голоса. Человек не может так разговаривать.
Не может.
Я бросился в коридор.
Он остался сидеть, а было отступивший холод свился тугой спиралью, практически ослепив и не давая дышать.

«Беги, беги!» - Голос снова кричал, я почувствовал, что холод слабеет, в меня вливается тепло, только это помогло мне проползти по коридору,
ставшему бесконечным.
Я взывал к Голосу, к Доктору, к тем светлым островкам моей жизни.
Холод начал наваливаться с новой силой.

Нажимая на ручку входной двери, повиснув на ней, я вдруг ужаснулся, что она может быть заперта.
Щелчок замка и медленно, будто весящая тонну, дверь отворилась, и я вывалился в подъезд.

За моей спиной раздался нечеловеческий вой, полный разочарования, потом звон разбитого стекла – похоже, аквариум лопнул от холода – и бухающие шаги.
Кто-то тяжёлый, сотрясая пол, двинулся за мной.

«Глаза закрой».

Я закрыл лицо онемевшими руками, зажмурившись.
Сильнейший порыв ветра отбросил меня в сторонуи захлопнул дверь.

***

Меня нашли подростки. На третьем этаже заброшенного дома. Обмороженного.

Что я мог ответить врачам? Рассказать, что сорванная от удара дверь вела в квартиру, которой сейчас нет?
Я молчал по дороге в больницу. Я молчал, когда меня осматривали и пытались выяснить мои координаты.
Я хотел говорить только с одним, но Голос снова молчал, не отвечая мне.

- У него видимо шок. Чёрт знает, что с ним произошло, - произнёс суетливый врач.

Отдельная палата. В которой меня уже ждали.

Стройная женщина, сияющая белой аурой так, что больно было смотреть, бесцеремонно вытолкнула медбратьев за дверь и, подойдя,
села рядом.
Я не смотрел на неё – слепящий свет резал глаза, она молчала, разглядывая меня.

- Жаль, - произнесла она наконец, - в тебе очень мало Света. Но не бойся. Мы найдём тебе применение. Выздоравливай.

Потрепала меня за плечо, словно мы были знакомы, и вышла, унеся за собой ужасный режущий свет.

Не знаю, как долго я был один, когда за дверью раздались крики. Уже знакомое чувство, боль в голове, голоса.
Холод, накрывающий с головой.
Я сжался под одеялом, когда в палату вошли трое – двое мужчин, светящихся так же, как незнакомка, а третьего я увидел как тень,
состоящую из сплошной черноты.

- Не подходите ко мне, - я сел, готовый встать и выпрыгнуть в окно, если эта тьма сделает хоть шаг в мою сторону.

- Мы говорили тебе, он сейчас не может отвечать на вопросы.

Чернота вдруг вскинула руки и бросилась вон из палаты. Двое сияющих дружно засмеялись.

- Парень не промах, точно настоящий Видящий. Смотри, как легат драпанул.

Показав мне поднятые кверху большие пальцы, оба вышли.
Я снова остался один, с бешено стучащим сердцем и разбросанными мыслями.   

Окна моей палаты выходили на запад.
Третий гость явился в тот момент, когда закат залил всё вокруг багрянцем.
Я задремал, когда Голос в моей голове спросил:

«Цел? Идти сможешь?».

Дверь скрипнула, открываясь, и я увидел Доктора.

- Вы живы? – наконец смог выговорить я.

Доктор поднял палец к губам, показывая мне замолчать.

«Вставай. Молча. Как можно тише, - Голос подстегнул меня, - он не сможет тебе ответить, а времени у тебя совсем мало».

Доктор подошёл ко мне, помогая встать. Я внутренне содрогнулся, ожидая.
Чего? Холодного прикосновения мертвеца? Обыкновенные тёплые человеческие руки.
Доктор лукаво усмехнулся, сверкнув глазами и повёл меня.

Больничный коридор оказался пустым, только двое Белых лежали на полу по бокам двери.

«Не волнуйся, они спят, шевелись».

«Что происходит?».

«Тебя нашли. Нашли и не оставят в покое. Во-первых, ты слишком ценен, чтобы оставлять тебя без присмотра, во-вторых, ты видел Его».

«Бледного? Кто это? Кто эти люди?»

«Тихо. Даже мысли слышно. Они не люди. Не совсем. А тот, кто тебя едва не поймал – совсем Не».

Мы спустились по лестнице, по-прежнему никого. Ни души.

Багровый свет вокруг нарастал и становился ярче.
Я никогда не видел, чтобы закатное солнце проникало в коридоры без окон.
Доктор по-прежнему молчал, лишь тревожно оглядывался по сторонам.
Ни одного звука не нарушало тишину.

«Мы сейчас выйдем из больницы, и ты снова попадёшь на свою сторону».

«Что?».

«Заткнись. Если не хочешь быть опытным образцом у Белых или едой для Чёрных делай, что говорю.
Видишь, даже Док рискнул ради тебя всем, что осталось.
Выходишь.
Делаешь три шага вперёд, не оглядываясь.
Попадаешь на свою сторону, садишься в машину и тебя увезут».

Мы пересекли фойе, остановившись перед дверью. Доктор отпустил меня и отступил на шаг.

«Куда увезут?».

«В безопасное место. Всё, пошёл!».

Я взялся за ручку двери и посмотрел на Доктора.

Фойе было пустым. Никого.

Никого в больничном дворе, словно залитом кровью.
Припадая на ногу, я спустился с лестницы.

Раз, два, три.

Шум города упал на меня лавиной.
Багрянец исчез, уступив место сумеркам, больничный двор заполнился людьми,
а я чуть не врезался в борт синей потрёпанной мазды.

Задняя дверь открылась

- Садись!

Я опустился на сиденье рядом с грузным мужчиной лет сорока, сжимающего в руках деревянный жезл, покрытый искусной резьбой.

- Держитесь, - парень, кажется, ещё моложе меня, за рулём. Машина, резко тронувшись, выкатилась за ворота.

Сил у меня больше не осталось. Я сидел, запрокинув голову, растворяясь в боли, которая снова начала протыкать  руки и лицо.

- Потерпи. Ща, - здоровяк  положил свою огромную ладонь, вобрав обе моих, и что-то зашептал. Боль начала уходить.

- Куда мы едем?

 - В безопасное место, - мужчина улыбнулся устало и убрал руки.

-  Мне нельзя домой?

Юноша за рулём вздохнул

- Однажды мир изменится, и мы все поедем домой, но сейчас, боюсь, у тебя нет выбора.

- У меня нет выбора... -  повторил я.

«Выбор есть всегда, - насмешливо сказал Голос, - вот я, например, добровольно решил сегодня помочь тебе целых два раза»

«Спасибо тебе, я ведь так тебя никогда и не благодарил...»

«Не за что. Но, учитывая, что я и мои сородичи никогда ничего не делаем добровольно или бесплатно, считай, что мир уже начал меняться».

 

Машину слегка трясло, а я, кажется, заснул…