I want to - Flashback 5

Глава-Флешбек "Не смей"

Ever since this began,
I was blessed with a curse.


- Чертова тварь! - ревел на весь дом разъяренный мужчина. Его темные глаза пылали гневом, бровь нервно дергалась. Стуча кулаками по двери, он выкрикивал все новые и новые ругательства в адрес дочери, что спряталась в ванной, надеясь укрыться от гнева отца. Этот человек не ставил рамок в общении. Что дочь, что приведенная на ночь шлюха, для него они были одинаковы. Разве что вторую ненавидел меньше. - Как ты посмела дать пощечину моему компаньону по бизнесу?!
Удары усилились, голос стал срываться на хриплый рык. Он готов был придушить непутевую дочь за такой неслыханный проступок: ударить важного для семьи человека.
- Минерва, - послышался и женский голос. Старый, пропитанный надменностью и фальшью. От таких голосов обычно несет серой и духами с запахом фруктовых леденцов. - Это неслыханная наглость!
Женщина была возмущена до предела. Веер, который она держала в руках, казалось, вот-вот треснет. Ее сморщенное лицо, усеянное глубокими морщинами, покраснело, проступили сосуды. Жилистые руки желали придушить внучку, посмевшую так навредить репутации уважаемой в городе семьи. Семьи самого мера.
- Ты вообще понимаешь, что натворила, идиотка?! - удары сильно расшатали дверь и теперь можно было заглянуть в довольно-таки большую щель, чтобы разглядеть, что там творится.
- Уйдите... - шептала она под нос, пряча голову в колени. Слезы текли по щекам. Каково же ей, пятнадцатилетней девочке, испытывать такое: домогательства взрослого мужчины. - Уйдите...
Ее всю колотило. Казалось, что вот-вот у нее начнется дикий приступ истерики.
Страшно. Обидно. Плохо. Даже слова подходящего нет, чтобы описать, что она сейчас чувствует.
Пальцы остервенело сжимают насыщенно черные волосы. Ногти царапают виски, с силой впиваясь в кожу. По скуле стекает кровь. В горле комом ядовито-противной желчи стоят обида и страх.
- Уйдите! - кричит она, слыша треск дерева. Дверь вот-вот слетит с цепи, а там будет он, этот монстр, которого все слишком любезно называют отцом. Там будет человек, чьи принципы не делают разницы дочери и подзаборной собаке.
Его голос стал громче, он впивается в сознание острыми иглами. Он рвет спокойствие на части, не оставляя и мокрого места. Он просто изничтожает тебя самого. Он убивает ее. Настоящую ее.
- Немедленно выходи! - дверь слетела с петель, он готов порвать ее в клочья, но останавливается. Даже он, правитель этого маленького Ада, может удивиться. - Отпусти, дура...
Как-то неуверенно пятится. Глаза бегают из стороны в сторону. Кажется, он не знает, что делать.
- Уходите! - откуда в ванной взялся нож? Ах да, она его туда и притащила. Еще год назад, когда снова пряталась, когда снова до смерти боялась того, что ждет ее за стенами этого маленького бункера с чугунными окопами ванной и нарисованными на потолке журавлями, которые никогда не смогут покинуть этот дом. Как и она, не смогут.
Минерва едва стоит, по щекам ручьями текут слезы, сердце бьется так громко, что удары отдаются эхом в голове, колени подгибаются, руки дрожат, но нож сжимают намертво.
- Не подходите ко мне...
Голос срывается, в нем слышна истерика. Глаза наполнены безумием. Безысходным безумием.
А ему плевать. Ему плевать на все это. Ни разу за всю свою жизнь он не испытал к ней жалость. Всю жизнь он мог только ненавидеть ее. А было ли за что? Возможно, за то, что родилась от ненавистной женщины. За то, что была слишком похожа на свою мать. За то, что посмела родиться.
- Ютака*, сынок, отойди от нее, - умоляюще просила старуха, оттаскивая сына в сторону. - Она ненормальная, как и ее мамаша.
Ему даже смеяться захотелось. Громко и истерично, как смеются душевнобольные, смотря на белоснежную стену, где в их воображении бегают маленькие дети с воздушными шариками. Ему бы хотелось посмеяться с такой приятной чепухи, как это. Действительно очень хотелось бы.
- Не ты ли заставила меня на ней жениться? - а ведь женщина опешила. Так давно это было, что ее умирающий вместе с ней мозг не может вспомнить. Или не хочет. Ей главное лишь обвинить кого-то, она хочет кем-то управлять, а кто мог подойти лучше, чем незадачливая невестка? Жаль, что внучка вышла куда менее покладистой. - Мама, уйди.
Голос строг и холоден, словно бы ничего особого и не происходит. Взгляд таких же черных глаз по-прежнему направлен на трясущуюся дочь.
- Но...
Она пыталась возразить. По крайней мере делала вид, что пыталась.
- Я сказал, уйди!
Не удержался: закричал, сорвался, выпустил свою злобу и ярость наружу. Мать не знает, что ответить, она просто разворачивается и уходит. Ей проще отчитать сына позже, чем разбираться со всеми проблемами, что сейчас возникли. А точнее одной, трясущейся в ванной, сжимая нож до побеления костяшек.
- Будь хорошей девочкой, верни его, - он старается быть спокойным, он впервые старается ее не пугать. Хотя оно и ясно: не хочется получить нож меж ребер. Не хочется так же сильно, как снова чувствовать противный металл крови на языке, вспоминая, когда в последний раз он его почувствовал и кто от этого пострадал куда больше, чем он.
Минерва снова пятится, нервно осматривается - ищет выход. Несколько слабых мотков головой дают отцу достаточно информации, чтобы понять, что она не собирается слушаться, а уж тем более подчиняться.
- Не глупи, - он входит внутрь, ни один мускул на лице не дрогнул. Рука тянется вперед, к ножу.
- Не смей! Не трожь меня! - взмах ножом, воздух рассекает острое лезвие, на белесый пол упало несколько алых капель. Она поцарапала лишь пальцы, пусть и сильно, но всего лишь пальцы.
Кровь лишь прибавила паники. Ее кровь на руках, кровь отца на полу и ноже.
- Пожалуйста... - срывается, падает на колени, слез уже не осталось, а рыдать так отчаянно хочется. Тело колотит, запястье сковывает резкая боль. - Нет!
Она хочет защититься, но ножа уже нет в руке. Он валяется в ванной, окрашивая ярко-алыми узорами белоснежную поверхность.
- Вставай, - он тянет ее за руку, заставляя подняться. На удивление спокоен, на удивление сдержан.
Минерва не может не подчиниться.
- Пожалуйста...
Она говорит уже больше на автомате. В ней уже что-то сломалось, чтобы возражать, чтобы сопротивляться. Стержень внутри сломался, стоило ножу покинуть владения ее пальцев, а крови упасть не на леденяще холодный кафель, как снег, ванной, где обычно она пряталась вместе с журавлями, так забавно танцующими над головой, когда дышать уже нечем, а глаза нещадно болят от соли и мыла, переполняющих воду.
- Заткнись.
Слишком устало, слишком безразлично. Его кровь обжигает ее запястье, капли оставляют едва заметную дорожку на деревянном полу в коридоре; босые ноги оставляют влажные следы. Лестница противно скрипит, заглушая громкий удары ошалевшего сердца.
- Заходи, - тон приказной, не подчиниться нельзя. Но только не эта комната. Только не туда.
- Нет...
Шепчет едва слышно, боязливо. Голос она уже сорвала.
- Заходи, я разрешаю.
В памяти всплывают картинки из детства, когда ей было строго настрого запрещено даже приближаться к этой комнате. Когда за попытку узнать, что там, она строго наказывалась, забыв и думать, что, возможно, стоит попробовать еще раз.
- Но... - здравый рассудок еще пытается отказаться, но любопытство, зародившееся еще в детстве, не хочет сдавать позиций, выходя на первый план.
- Да заходи ты уже! - дверь резко отворяется, он впихивает ее внутрь, закрывая за собой дверь, когда и сам вошел в комнату.
Восстановив равновесие, Минерва огляделась, не веря своим глазам. Это явно была женская спальня. Идеально подобранная мебель, выглаженное постельное белье, статуэтки, книги, цветущие растения.
- Чья это комната?
- Твоей матери.
- Почему ты не выкинул все ее вещи?
Он сел на кровать, осматривая комнату.
- Минерва, - глубоко вздохнул он, этот разговор явно был ему слишком сложен, - я ненавидел твою мать, как, впрочем, ненавижу и тебя. Я ненавидел ее именно с того момента, когда узнал, что обязан жениться на ней. Ее стать, ее гордость, ее характер. Она отказывалась подчиняться, а применить силу я не мог: ее отец бы просто раздавил нашу семью. Я до сих пор помню, с каким холодным лицом она шла под венец, - с губ слетел истеричный смешок. - Мне нужно было всего пару лет продержаться, чтобы развестись по-хорошему, но она умудрилась забеременеть после первой брачной ночи. Если бы ты только знала, как я надеялся, что родится сын. Это был мой единственный шанс на то, что эта женщина живет в моем доме не зря хотя бы еще по одной причине, кроме денег и власти ее отца.
Он замолк, схватив с прикроватной тумбочки статуэтку. Грубые пальцы проходились по рельефу фарфоровых драпировок. Это был весьма ощутимый силуэт женщины в длинном хитоне. Явно что-то связанное с мифологией и историей.
- А потом родилась ты, забравшая единственную надежду. С самого рождения в тебе было все, что я ненавидел в твоей матери. Моей вспышки гнева ей так и не удалось пережить.
Повисло гробовое молчание, не слышно было даже дыхания.
- Зачем ты мне все это рассказываешь? - наконец прервала молчание девушка, внимательно рассматривая фигурку в отцовских руках. С каждой минутой она замечала что-то новое в холодных изгибах фарфора и завитках акриловых красок, спрятанных под толстым слоем лака. - Раз ты ее ненавидишь, зачем оставил ее вещи?
- В дань уважения к ней. Она была слишком сильной, чтобы умереть, а умерла в самом слабом состоянии, - он поставил статуэтку на место, с шумом вставая с кровати. На его лице было написано лишь безразличие. - Что бы я к ней не испытывал, но простить свой поступок я не могу.
Минерва смотрела на отца с непониманием.
- Даже самая грязная свинья должна играть чисто, а уж если и нарушила правила, то искупать их сполна. Считай это моим искуплением, - он подошел к ней вплотную, холодно заглянув в глаза. - Подчинись, если не хочешь, чтобы в этом доме таких комнат стало больше.
Он вышел из комнаты, больше ни сказав ни слова. Просто оставил ее со своими же мыслями наедине. И, честно, ему было абсолютно плевать. Вроде как...
- Не станет - ответила она уже сама себе. - Мама ведь не зря назвала меня Минервой**.