Охота на нерпу

Из цикла "Северные рассказы"

С аборигенами Севера — немцами и поморами нам, участникам экспедиции общаться доводилось не часто. Они занимались своими  традиционными промыслами:  оленеводством, рыболовством и охотой,  а мы разведкой недр, поиском нефти и газа. Но все  же пути иногда пересекались.
Прогресс, приметой которого являлись ажурные буровые вышки, разбросанные по тундре и ночью расцвеченные яркими огнями, словно огромные рождественские елки,  настойчиво вторгались в некогда пустынный край — край чумов,  оленей и собачьих упряжек. Нарушился вековой уклад суровой жизни аборигенов. Особенно это негативно проявилось  на пристрастии  ненцев  и поморов к огненной воде — водке и спирту.  За них, не скупясь, тогда отдавали дорогие меха.
Однажды, когда я уже работал верховым на буровой вышке в районе Варандея,  в  двух километрах от площадки остановилось оленье стадо. И вскоре к нашей  столовой, размещенной в одном из вагончиков  на нартах в собачьей упряжке подъехал ненец. Он был небольшого роста с широким обветренным лицом и узкой прорезью глаз. На голове нахлобучена мохнатая собачья шапка, на плечах теплая малица длинное одеяние из оленьей шкуры, на ногах — унты из  цигейки. Ненец закупил харчей и, довольный покупками,  скаля в улыбке редкие зубы, отбыл к оленьему стаду, которое усердно стерегли собаки лайки.
—Ну,  все, загуляет пастух надолго,— уверенно произнес буровой  мастер, хорошо знакомый с привычкой  аборигенов.  И не ошибся. Почти трое суток стадо топталось на месте, а оленевод согревал себя огненной водой: выпьет, поспит, проснется — опять выпьет. И лишь, когда ему это наскучило и иссяк напиток, а олени  съели ягель, добытый из-под снега, стадо перекочевало на дальнее пастбище.
Вообще, ненцы — народ дружелюбный и неприхотливый в быту, не сетующий на превратности судьбы, стойко переносящий суровый климат. В этом я убедился воочию. В полдень вместе с приятелем, отойдя на полкилометра от буровой на притоптанном снегу рядом с зимником, мы увидели  бурую малицу. Подошли поближе, судя по контурам, под малицей, длинной до пят, находился человек. Буровики предпочитают носить тулупы или полушубки, поэтому и шевельнулась тревожная мысль об аборигене, замерзшем, как тот ямщик из популярной песни, в  дороге. Мой приятель, нисколько не сомневаясь, что под малицей труп, опасливо пнул его ногой.  На наших  лицах застыло удивление,  когда малица зашевелилась и из-под полы показалось заспанное припухшее  лицо ненца.
— Што мая шпать  мешать? — недовольно спросил он, зыркая зрачками,  то на меня,  то на приятеля.
— Спи, отдыхай, на здоровье. Я думал ты того, околел— извинился мой спутник. — Долго жить будешь, примета такая.
— Как можна колеть, — заулыбался  абориген и  повернулся на бок.— Ненец  любит  тундра, а тундра любит ненец. Понимай, товарыш…
— Понимай, понимай,— закивали мы головами и поспешили дальше. Абориген спрятал  голову под малицу и углубился в прерванный сон.
А то и совсем любопытный случай произошел. Одна ненка, укрывшись палицей— верхняя женская одежда из оленьей шкуры — прямо на снегу родила ребенка. Младенца обнаружили по плачу. Отогрели и ожило  дитя природы — узкоглазый бутус, в  котором вполне могла течь кровь кого-нибудь из буровиков. Женщин в  округе было наперечет, поэтому каждая из них для страждущих мужчин  слыла красавицей.
С большинством  аборигенов,  за исключением поэта Алексея Сичкова и охотника Ермолая, встречи были мимолетны. Буровики, нефтеразведчики, механизаторы не досаждали им, жили мире и согласии, по-братски делились спиртными  напитками. Оленеводы, охотники, рыболовы сами предлагали бартер: пушнину, меха, кожу, оленину,  рыбу — на спирт, водку и прочий товар с Большой земли. В выгодном положении, конечно, были снабженцы, товароведы,  экспедиторы, совершавшие обмен. Буровиков тогда меха не интересовали. Если у нас появлялись водка или спирт,  то мы знали куда их применить. Дешевые меха редко кого соблазняли, а основном  семейных по наказам жен и тещ, неравнодушных к шубам, дубленкам и другим теплым вещам.
Однажды, когда у меня выдалось свободное от вахты  время, приятель Павел уговорил пойти на припай и поохотиться на нерпу. Ее мех очень хорош и долговечен. Из него в  основном изготовляют пимы для женщин. Мужчины же предпочитают косить унты  из собачьего меха или цигейки. Был солнечный мартовский день. Вооружившись одноствольными шестнадцатого калибра ружьями, мы пошли на припай —ледовый панцирь соединяющий берег с открытой водой. Рассчитывали на удачу. Ранней весной нерпы находят места с небольшим слоем льда и своим дыханием растапливают его, образуя лунки. Вылезают на поверхность льда, чтобы понежиться а лучах яркого солнца. Взяв ружья наизготовку, мы разошлись разные стороны. Минут через пятнадцать поблизости от возвышающихся  торосов  я увидел нерпу. В солнечных лучах ее  вытянутое на льду гладкое тело отливалось золотым сиянием. Нерпа была среднего размера, весом килограммов на тридцать-сорок. Я  осторожно подкрался, поймал ее голову на мушку прицела и уже  хотел нажать на спусковой крючок, как нерпа пропала из вида. Она,  мгновенно учуяв опасность, юркнула в находившуюся рядом лунку. Я  даже не подозревал, что это на вид  неуклюжее существо способно на такую прыть. Под водой в своей стихии она была недосягаемой для охотника.
Еще несколько раз в поле моего зрения попадали нерпы. Но стоило мне приблизиться  на расстояние верного выстрела,  как они с быстротой молнии  исчезали. Одни раз я все же выстрелил, скорее с досады, чем в надежде на  удачу. Дробь мелким горохом прошелестела по ледяному полю и эхо укатилось в сторону берега. Либо фортуна от меня отвернулась, либо стрелок я  неопытный. Хотя сознаться в охотничьей неопытности было неловко. Огорчение мое улетучилось, когда через час я встретился с Павлом и увидел,  что он тоже с пустыми руками.
— Ну, что снайпер?  — подтрунил я над ним.— Где твоя нерпа?
— В воде, больно шустрая, за версту опасность чувствует, — махнул он рукой.— А твоя?
— Там же,— вздохнул я и с иронией заметил. — Вес набирает, мне мелочь не нужна.
— Хитришь, братец, — рассмеялся он и предложил.— Пошли лучше водку,  я бутылку от ребят затаил.
Мне ничего не оставалось, как согласиться. Закинул за плечи ружья, мы направились в поселок. Морозный воздух звенел кристально прозрачный и  хрупкий. «А ведь эта замечательно, что нам не удалось убить нерпу,— подумал я. — Зачем нарушать гармонию природы. Пусть фортуна улыбается  ненцам и поморам,  им этот промысел на  роду написан».
Уже в поселке мы встретили охотника Ермолая. Каюр лихо управлял собачьей упряжкой. Сзади него на нартах лежало неподвижное тело нерпы и малокалиберная винтовка. Ермолай  притормозил нарты, приветствуя нас. Видя,  что мы без добычи, покачал головой, приговаривая:
— Вай, вай, нерпа хитрый!
—  Еще  какой хитрый, — согласился Павел.
—  А Ермолай хитрее, однако, — не без гордости сознался охотник. — Ермолай великолепный охотник, — польстил я ему. Ненец усердно закивал головой, заулыбался и проехал, довольный похвалой. А я с того дня больше не помышлял об охотничьей удаче. Тонкое это занятие — охота на нерпу.

г. Керчь