Под гнётом слова

Рассказ
 


Укажи мне только лишь на глобусе
Место скорого свидания с тобой.
М.Матусовский


В студенческие годы я крайне пренебрежительно относился к так называемой судьбе, полагая, что в окружающей нас реальности нет явлений, описываемых этим словом. А всё, что люди называют судьбой, представлялось мне не более, чем простым совпадением случайностей. Однако вскоре после окончания университета мне пришлось пересмотреть свои принципы и поверить, что в жизни бывают события, которые очень непросто объяснить с чисто материалистических, строго научных позиций.


1.
Однажды в августе 2009-го года я зашёл в букинистический магазин — мне нравилось рыться в старье, несущем на себе печать безвозвратно ушедшего времени. Все стеллажи с пола до потолка были забиты книгами, выпущенными в советскую эру и сданными за бесценок во времена крутых девяностых. Кто-то делал это, чтобы купить еду, а кто-то — чтобы превратить в деньги нетранспортабельные личные библиотеки. Интеллигенция бежала куда глаза глядят: в Америку, в Европу, в Австралию, в Южную Америку и даже в Южную Африку. Куда угодно, лишь бы прочь от кошмара распада и гибели целой цивилизации. И вот, перебирая книги в отделе «География», я наткнулся на хорошо изданный атлас Западной Европы. Полистал его и отметил, что Германия там ещё разделена на ГДР и ФРГ, а Югославия — единый полиэтнический монолит со столицей в Белграде. Что-то наподобие ностальгии пронзило мою душу. Цена книжного раритета была смехотворно низкой, и я без колебаний его купил.
Придя домой, я лёг на диван, включил торшер и начал медленно перелистывать своё новое приобретение. Мне было приятно нарушать покой давно уснувших слежавшихся страниц. И вдруг под картой Греции вижу «отметку резкую ногтей» — надпись, сделанную жёстким хорошо отточенным карандашом: «10/10/10/10, у шлема Одиссея, [X. 260-265]». А на самой карте — красную стрелку, указывающую на город Ираклион — столицу Крита. Больше никаких пометок в атласе не было.
Эта красная стрелка на бледно-голубом фоне Критского моря и таинственная надпись внизу страницы заинтриговали меня. Каждый день (за завтраком и за ужином) я открывал старинный атлас и фантазировал. Чего только не приходило в голову? Однажды я додумался до совершенно дикой мысли. Я вообразил, что красная стрелка указывает на клад, зарытый на каком-то кладбище Ираклиона под мраморной плитой, на которой выбиты эффектный древний шлем и мудрая эпитафия на древнегреческом языке с упоминанием царя Одиссея. Но причём тут четырежды повторённое число 10 и косые чёрточки между десятками?
Наконец я решил разобраться в этом деле более основательно. Ещё с первого курса университета у меня выработался обычай решать вопросы повышенной сложности в форме письменного диалога. Сначала я ставил перед собою вопрос, а потом раздваивался на две личности — «Я» и «Он». «Я» пытался дать положительный ответ, а «Он» возражал. Итак, девятого сентября 2009-го года я открыл свой дневник, в который давным-давно не заглядывал, и первым делом записал дату: 9/9/09. «Боже! — осенило меня, — да ведь три из тех странных десяток под картой Греции, наверняка, означают дату — десятое октября 2010-го года. Но что кроется за четвёртой десяткой?» Я откинулся на спинку стула и задумался: «Если первые три десятки указывают на год, месяц и день, то, продолжая нисходящий временной ряд, естественно предположить, что четвёртая десятка — это час. Стало быть, примерно через год, в десять утра десятого октября 2010-го года, должно состояться какое-то событие. А красная стрелка указывает, что произойдёт оно в греческом городе Ираклионе где-то возле шлема Одиссея. Но что это за шлем, и что означает странная формула в квадратных скобках, содержащая знак Х и числовой интервал 260-265?»
Простая логика толкнула меня на поиск ответа в поэмах Гомера. Уже читая предисловие к Одиссее, я узнал, что гомероведы цитируют отдельные места из великих поэм с помощью номера песни (записанного римскими цифрами) и номеров стихов. Стало быть, [X. 260-265] означает: песнь десятая, стихи с 260-ого по 265-ый. Я быстро отыскал это место в Одиссее, но не нашёл там ни слова о шлеме великого скитальца. Правда, ещё оставалась Илиада, ведь там тоже фигурировал Одиссей Лаэртид. В стихах 260-265  десятой песни Илиады я прочёл:

Вождь Мерион предложил Одиссею и лук и колчан свой,
Отдал и меч; на главу же надел Лаэртида героя
Шлем из кожи; внутри перепутанный часто ремнями,
Крепко натянут он был, а снаружи по шлему торчали
Белые вепря клыки, и сюда и туда воздымаясь
В стройных, красивых рядах…

       Было ясно: я на верном пути. К тому же вождь Мерион был критянином и, согласно легенде, был похоронен в столице Минойской империи — в Кноссе, руины которого и поныне дремлют вблизи Ираклиона. Но искать шлем Одиссея в крупном современном городе — чистое безумие... Впрочем, почему бы не поискать в археологическом музее? Я набрал в поисковике Гугл слова: «Археологический музей Ираклиона шлем» и тут же узнал, что в шестом зале музея находится редчайший и ужасно древний шлем из клыков вепря. Итак, событие, запланированное на момент времени 10/10/10/10, должно было случиться в археологическом музее Ираклиона возле экспоната «Шлем из кабаньих клыков». Здравый смысл подсказывал, что, скорее всего, то таинственное событие — просто свидание, возможно, любовное свидание, двух молодых людей — двух романтиков из России.

Я пришёл к этому выводу в конце сентября 2009-го года и с тех пор буквально заболел тем грядущим романтичным свиданием. Более всего меня поражало, что запланировано оно было ужасно давно, ведь, судя по дате приёма в бук, географический атлас пролежал в магазине без малого пять лет. Почерк надписи под картой Греции был твёрдым и угловатым. Скорее всего, писавший был сильным, уверенным в себе мужчиной, способным держать своё слово в течение многих лет. Впрочем, автором могла быть и волевая женщина с мужским характером. Неодолимое желание раскрыть эту тайну толкнуло меня на авантюру — самому приехать на Крит и в указанном месте в указанное время посмотреть, что там случится на самом деле.
 

2.
Девятого октября 2010-го года я прилетел в Ираклион и снял дешёвый номер в отеле в центральной части города. На следующий день проснулся довольно рано, позавтракал в буфете гостиницы, вышел на улицу и не спеша двинулся длинным кружным путём к археологическому музею. Было великолепное солнечное утро, хотелось петь и радоваться жизни, но всё портила мысль о скором провале моего безумного предприятия. Окружающая реальность неплохо соответствовала моим ожиданиям (интернет — великая вещь), но в ней не было ни тайн, ни романтики. Кругом царила серая обыденность. Я прошёл по запущенному скверу, по плохо убранным улицам, спустился к морю, полюбовался могучими паромами Минойской линии, прошёл вдоль сверхмощных стен старинной венецианской крепости и подошёл к музею. Было воскресенье, но он, слава богу, работал. Купил билет и в 9-15 местного времени вошёл в музей. Он поразил меня.
Я знал кое-что о минойской культуре, но величественная голова быка из чёрного камня с лирообразными золотыми рогами и с глазами из яшмы и горного хрусталя была такой реалистичной, прекрасной и жуткой одновременно... Просто не верилось, что это чудо было сработано где-то тут неподалёку около четырёх тысячелетий назад. Чувство восторга охватило меня: древняя империя смотрела на меня глазами жриц, совершающих непонятные ритуалы, кокетливых красавиц с обнажённой грудью, изящных юношей, дразнящих быков, суровых мужчин, приносящих жертвы ненасытным богам… Медленно переходя от экспоната к экспонату, я оказался в шестом зале и сразу увидел тот потрясающий шлем из кабаньих клыков. Рядом с ним никого не было. Я бросился его разглядывать и убедился, что он весьма похож на шлем, вручённый Одиссею в десятой песни Илиады. Вдруг за моей спиной я услышал учащённое дыхание, и радостный женский восклик: «А вот и невероятный шлем Одиссея!» Я вздрогнул и учтиво отошёл в сторону, к выставленным неподалёку бронзовым кинжалам с золочёными рукоятями. Отсюда можно было спокойно рассмотреть молодую женщину, занявшую моё место возле шлема. «Боже! Представление началось! — запела моя душа. — Невероятное становится явью». Несомненно, эта русскоговорящая девушка пришла сюда на то таинственное, давным-давно запланированное свидание. Трудно поверить, чтобы нашёлся кто-то ещё, способный назвать этот странный шлем шлемом Одиссея.
Это была среднего роста весьма миловидная блондинка с короткой стрижкой и большими светлыми глазами. И самое странное — она показалась мне страшно знакомой. Через пару секунд меня озарило: «Да, это же Ленка Никанорова из одиннадцатого А! Невероятно, но факт! Чего только не бывает в жизни!» В эту девушку были влюблены почти все мальчики старших классов нашей школы. Но она была гордячкой и отличницей и всех отшивала. И мне — незаметному хлюпику из десятого Б — ужасно нравилась та белокурая умница с ангельским личиком. После школы Никанорова поступила в Московский университет и исчезла. Увидев её сейчас, через шесть лет, я был потрясён не так её красотой, как внезапным пробуждением в моей душе восхитительного и ни с чем не сравнимого ощущения первой влюблённости. На Ленке был лёгкий светлый жакет, свободные чёрные брюки и серые сапожки на каблучках. И в лице её, и в одежде, и в позе чувствовался волевой, независимый характер. Она была сильно возбуждена. Насмотревшись на шлем, поспешно взглянула на часы — было без четверти десять. Теперь глаза Никаноровой внимательно осматривали людей в зале. Узнать меня она не могла: за протекшие годы я стал выше ростом, обзавёлся очками и растительностью на лице. Короче, возникла удобная ситуация: я её знал, а она меня — нет. И всё-таки маячить перед её глазами не стоило. Я прошёл в соседний зал и занял удобную для наблюдения позицию у глиняного макета какого-то минойского дворца.
Наконец минутная стрелка на моих часах достигла двенадцати — наступило время свидания. Теперь должен был появиться избранник Никаноровой. Честно сказать, более всего в этот миг я желал, чтобы тот счастливчик не появился бы вовсе. Удивительно, но так оно и случилось. Минутная стрелка уже накручивала новый час, а Никанорова, бледная и напряжённая, всё стояла возле шлема, въедаясь глазами в публику, входящую в зал. Мне начала надоедать эта статичная картина. Чтобы размяться, я прошёл в третий зал и стал разглядывать знаменитый фестский диск. На время я даже забыл о Никаноровой — так поразил меня этот диск, точнее, таинственные иероглифы на нём. Но отключение было недолгим. Минут через двадцать я солидно продефилировал мимо одиноко стоящей Никаноровой в зал №7 и остановился перед обоюдоострыми бронзовыми топорами — символами минойской империи. Налюбовавшись на эти секиры и прочтя все поясняющие тексты, я снова повернулся к Никаноровой — к моему удовольствию, она по-прежнему была одна. Когда местное время подошло вплотную к одиннадцати часам, я решил действовать.
  — Простите, вы Лена? Лена Никанорова? — начал я.
Она вскинула на меня изумлённые глаза.
— Вы меня знаете? Вы от Володи?
— Увы, я представляю лишь себя одного. Я учился с вами в одной школе. Я был в десятом классе, а вы — в одиннадцатом. Вы меня едва ли помните. Меня зовут Николаем, Николаем Рязановым. Я оказался тут, можно сказать, случайно, хотя всю свою сознательную жизнь мечтал взглянуть на экспонаты этого потрясающего музея.
— Очень приятно, Николай. Кажется, я слышала вашу фамилию. Вы случаем не побеждали на олимпиадах по химии?
— Да, было дело.
Никанорова продолжала дежурно улыбаться и внимательно глядеть по сторонам.
— Вы кого-то ждёте? — спросил я.
— Да, у меня назначена встреча в этом зале на 10 часов с одним человеком. Но, похоже, встреча не состоялась,  она взглянула на часы: — О, Господи! уже двенадцатый час пошёл!
— Может быть, выйдем на воздух и посидим под сенью олив у входа. Там, кстати, есть и маленькая кафешка. Попьём кофе и подождём.
— Пожалуй, — согласилась Никанорова.

Мы провели более получаса в милой пустой болтовне. Вспоминали своих учителей и общих знакомых. Я думаю, Никанорова незаметно выясняла, действительно ли я тот, за кого себя выдаю. Наконец, решив, что я прост, как три копейки, она слегка расслабилась и даже стала улыбаться. Настала очередь моих атакующих действий.
— Простите, Лена, а кто тот Володя, с кем вы хотели здесь встретиться?
— Вы задали чрезвычайно болезненный вопрос... Это мой старинный знакомый... мой друг... Должна признаться, мне он нравился когда-то ... шесть лет назад… — Я выжидательно молчал. — Нет, извините, я не могу о нём спокойно говорить.
— Лена, в моей гостинице — совсем недалеко отсюда — есть скромный ресторанчик. Наступает обеденное время и, честно сказать, я уже проголодался.
Она снова взглянула на часы — было без четверти двенадцать — по лицу её пробежала волна негодования: «Хорошо, пойдёмте! — сказала она, злорадно усмехнувшись. — Теперь мне остаётся только гулять».

И мы пошли по живописной улочке, ведущей в старый город. Было солнечно и тепло. Тепло, как у нас в начале лета. Мы шли по красивым разноцветным плиткам мостовой вдоль витрин шикарных магазинов, вдоль дорогих ресторанов и лотков магазинчиков, торгующих подделками под антиквариат. При виде чудных вазочек и статуэток душа моя дрогнула. Я не удержался, заскочил в одну лавчонку и купил за пять евро копию фестского диска. «Что? думаете, расколете эту криптограмму?» — засмеялась Никанорова, увидев мою покупку. «А чем чёрт не шутит!» — весело ответил я, и мы оба с удовольствием рассмеялись.


 3.
Вскоре мы сидели за столом, уставленным греческими яствами, и попивали вполне сносное местное вино. Расхрабрившись, я спросил:
— Лена, расскажите, что привело вас на этот одинокий островок посреди Средиземного моря?
Никанорова грустно вздохнула:
— Я окончила школу в 2004-ом. У меня был хороший аттестат и неплохие шансы поступления в ВУЗ. Я выбрала филфак Московского университета и без особого труда прошла по конкурсу. Мои родители — люди старой школы — внушили мне, что первым делом надо получить профессию, поэтому свои семейные дела я решила отложить до окончания универа. К тому же, я не была уверена в глубине чувств Володьки. И вот чёрт меня дёрнул на дикую авантюру — не встречаться с ним, по крайней мере, шесть лет и даже не переписываться. Если сохранит свою любовь, — решила я, — то значит, точно любит. А он клялся мне в вечной любви, клялся всеми клятвами... Вот уж воистину верно сказано в Писании «...не клянитесь вовсе <...> Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого».
Я засмеялся:
— Лена, ну, подумайте сами, ну как можно в течение долгих шести лет сохранять глубокое чувство, не видя предмета своего обожания и не общаясь с ним ни в какой форме? Как говорят в Одессе: «Кому это надо и кто это выдержит?»
Никанорова даже не улыбнулась.
— Тот, кому действительно надо, — выдержит.
— Но почему шесть лет, а не пять? — спросил я, стараясь оставаться серьёзным.
— Я сказала Володьке, что после универа буду пытаться попасть в аспирантуру, поэтому мне будет нужен ещё один год беззаботной жизни. Я понимаю, что большинство мужчин не способны на такие жертвы, но мой отец когда-то выдержал сходное испытание. Да и я, как видите, выдержала.
— Хорошо, но причём тут Ираклион?
Никанорова звонко расхохоталась.
— Это ещё одна моя блажь, но я не буду об этом рассказывать, пока вы не объясните мне, как вы оказались в один час со мною в здешнем археологическом музее. Я могу принять за случайность, что среди посетителей музея нашёлся один мой соотечественник, но не могу допустить, чтобы этим русским оказался хорошо знавший меня ученик моей родной  школы №40 города Томска. Вероятность такого события, я уверена, равна нулю. Николай, вы что-то скрываете от меня, — Никанорова взглянула на меня почти враждебно.
— Лена, могу вас заверить, я не знаю человека, с которым вы заключили тот странный договор. Людей по имени Владимир, сами понимаете, на Руси великое множество.
— И всё-таки сознайтесь, Николай, вы попали сюда не случайно. И, мне кажется, вы знали, что встретите здесь меня.
— О, нет, Лена. Я ни сном, ни духом не ведал, что повстречаю на Крите среди шедевров минойской цивилизации девушку, по которой вздыхал все четыре четверти десятого класса.
— Вы меня вконец заинтриговали, колитесь же, Коля!
— Ну что ж, тогда слушайте. Однажды прошлым летом я зашёл в букинистический магазин нашего города и купил там за бесценок изданный в советские времена атлас Западной Европы.
— Боже, так он сдал его в бук! — взорвалась Никанорова. — Я подарила ему тот атлас в августе 2004-го накануне отъезда в Москву и указала, где он найдёт меня через шесть лет.
— Надеюсь, вы объяснили ему, что означают ваши пометки на нижнем поле одной из страниц атласа?
— Нет. Я подала это как ребус. Мы тогда любили составлять ребусы и криптограммы. Володя посмеялся и сказал, что обязательно расколет мой ребус. И он, конечно же, его расколол. Он был ужасно умным мальчиком. Да там и раскалывать-то было нечего... И после этого хладнокровно отнёс в бук… Память обо мне в бук отнёс, в макулатуру сдал! — Никанорова с трудом сдерживала слёзы. — Ну нет! Такого просто быть не может! Николай, вы всё-таки меня разыгрываете.
— Хорошо. Смотрите сами, — сказал я и вынул из внутреннего кармана своей куртки вчетверо сложенный лист с картой Греции из того злополучного атласа.
— А может быть, вы всё-таки знаете Володю? Может быть, вы пришли к нему домой, сняли с книжной полки тот атлас и выдрали страницу с картой Греции?
— А как быть со штампом магазина о приёме книги в начале января 2005-го?
— Ну и где же этот штамп?
— Зайдёмте в мой номер.
 Ладно, я вам верю. Но, чёрт побери, что же получается? Выходит, вы, якобы когда-то влюблённый в меня мальчик и фактически полностью меня забывший, заходите в один из буков Томска и покупаете абсолютно ненужную вам книгу. На одной из её страниц вы обнаруживаете странные знаки. Вы их расшифровываете, а потом, движимые одним лишь любопытством, забрасываете все свои дела, тратите кучу денег, пролетаете несколько тысяч километров... и всё для того, чтобы увидеть неизвестно кого возле экспоната допотопного шлема из кривых свиных зубов? Нет, я всё-таки должна взглянуть на штамп в том атласе.
Мы поднялись ко мне в номер. Она убедилась в правдивости моего рассказа и окончательно оттаяла.
— Господи, но если это не судьба, то тогда что это? Николай, как вы меня находите? Прошло столько лет, я сильно постарела?
Это было явным кокетством. Сейчас, разогретая вином и эмоциями, она выглядела просто сногсшибательно.
— Скажу честно, — ответил я, — если бы вы и не были моей первой любовью, если бы я никогда не видел и не знал бы вас, то всё равно, встретив вас сегодня, взглянув в ваши чистые глаза и услышав ваши диковинные речи, я бы тут же без памяти и на всю жизнь, влюбился бы в вас.
— Как мило, Коленька, ты воркуешь. Расскажи-ка теперь немножко о себе. Всё-таки интересно узнать, кого подсунула мне злодейка-судьба.

Я нудно рассказал, что после школы поступил на химический факультет местного университета, что недавно его окончил и получил работу в крупном академическом институте. Так что дела мои идут неплохо.
— Ишь ты какой! Впрочем, от тебя этого можно было ожидать. Припоминаю, в школе твоя фамилия была на слуху. И, кстати сказать, расколоть мой ребус, не зная обстоятельств его создания, далеко не просто. Я не уверена, что на твоём месте мне бы удалось прийти к правильному заключению, — повисла долгая пауза. — Да… нельзя, перечить судьбе — это, как говорят нынче, контрпродуктивно, — Никанорова приблизила свои большие светло-голубые глаза почти вплотную к моему лицу. — Похоже, судьбе угодно, чтобы мы были вместе, — рассеянно проговорила она и после небольшой паузы довольно энергично добавила: — Кажется, теперь я поняла, почему назначила Володьке эту встречу не через пять лет (что было бы более естественно), а через шесть.
— Ну и почему же?
— Видимо, потому, что год назад в это время ты был страшно занят своей дипломной работой и не смог бы встретиться со мной.
— Извини, не просекаю.
— Это судьба заставила меня выставить невыполнимые для Володьки условия, и всё это она делала для того, чтобы вместо него появился бы здесь ты.
— Ну и как ты относишься к таким проделкам судьбы? 
Никанорова одарила меня долгим, оценивающим, взглядом. 
— Как я могу судить судьбу? Моё дело — исполнить её приговор... Выходит, теперь ты — мой, а я — твоя, — её губы искривила ироничная улыбка. — Ты хочешь этого?
— Да, — твёрдо ответил я.
— Поклянись, что не предашь… не изменишь.
— Даю слово. Я, как и ты, раб этой формы сотрясения воздуха. Держа слово, мы демонстрируем, что наш дух не прогибается под гнётом обстоятельств, что он сильнее материи.
— Похоже, Коленька, ты знаешь, чем меня взять.
Вот так нежданно-негаданно и приобрёл я свою верную спутницу.

Никанорова хотела оформить наши новые отношения венчанием в местной православной церкви. И я, находясь в любовном угаре, был не против, несмотря на весь мой атеизм, но... для этого требовалась куча документов. Пришлось скрепить наш союз простым, но, надеюсь, нерушимым словом.