Вечный огонь

День выдался удивительно ясным и тёплым. Дул свежий ветер, а на безупречно голубом небе не было ни облачка. Мама сказала, что из-за праздника тучи специально разогнали.
От новых эмоций и впечатлений у Вани кружится голова, сегодня он впервые побывал на параде в честь годовщины победы в Великой отечественной войне. Торжественно неторопливые танки, передвижные зенитно-ракетные комплексы, стройные колонны солдат безупречной строевой подготовки и, особенно запомнившееся мальчугану, звено истребителей, оставивших в небе за собой шлейф в цветах национального флага.  У Вани на голове красуется советская офицерская фуражка с красной звездой, выпрошенная у папы, а к воротнику рубашки приколота георгиевская ленточка. По окончанию парада, они с родителями отправились на мемориал – возложить цветы к вечному огню и посмотреть оттуда праздничный салют. Внезапно папу вызывали по делам, а мама, разговорившись со случайно встретившейся старой подругой, вручила сыну две гвоздики и отправила немного погулять.
Мемориальные таблички были усыпаны цветами и венками, повсюду развевались флаги,  пестрели яркие полотна с патриотическими лозунгами, портретами героев и изображениями орденов. Толпа всячески поздравляла ветеранов в усыпанных орденами мундирах, а те сердечно благодарили в ответ и рассказывали фронтовые истории. Развернутая неподалёку полевая кухня бесплатно угощала всех желающих порциями фронтовой перловки. Внимание Вани привлек одинокий пожилой мужчина, на нем была обыкновенная рубашка и брюки, ни ленты, ни значков или наград не наблюдалось, старик сидел на скамейке перед одним из монументов и плакал.
- Не плачьте, дедушка, мы же победили, нужно праздновать!
Старик внимательно посмотрел на взявшегося из ниоткуда мальчика, но ничего не ответил.

- Дедушка, а вы тоже на войне воевали?
- Воевал, сынок, было дело.
- А немцев много убили?
- Только одного, да и того, имел бы выбор, не стал бы убивать.
- Всего одного? – мальчуган не скрывал разочарования.
- Разве это плохо, что всего одного? – неожиданно серьезно спросил старик.
Вопрос крепко озадачил мальчика, некоторое время он молча смотрел под ноги, что-то сосредоточенно вспоминая.
- Если бы я воевал, я бы постарался стать героем. Все герои войны, про которых нам в школе рассказывали, не меньше полусотни фашистов перебили или «ихней» бронетехники немало уничтожили – Ваня, наконец, нашел, что ответить.
- Получается, чтобы стать героем достаточно хорошо уметь убивать?
Ваня оторопел, и уже принялся было доказывать, что хотел сказать совсем другое, но незнакомец оборвал его странным вопросом.
- Скажи-ка, кто такие, по-твоему, герои?
- Ну, они храбрые, благородные, готовые рисковать собой ради других – обескураженно подбирал слова Ваня.
- Всё правильно, а главное отличие героя от убийцы в том, что один отнимает жизни, а другой – спасает. Нередко бывает, что герою приходиться стать убийцей, чтобы защитить невинных, но чаще всего эти два занятия абсолютно противоположны друг другу.
- А кто тогда герой?
- Ну, например, командующий наступательной операцией, который заранее предупреждает жителей вражеских селений о том, что их деревни лежат на пути продвижения его сил, давая время эвакуироваться и спастись. Молодой офицер, пускающий пулю в голову некомпетентного штабного самодура, ослушавшись приказа отправить несколько сотен молодых ребят на верную смерть. Или наводчик, задающий батарее заведомо ложные координаты, получив приказ вести огонь по жилым кварталам, не испугавшись трибунала. Если у войны вообще бывают герои, то они выглядят так. Но об их подвигах не рассказывают в школе, и никто не называет в их честь улицы.

Мальчик присел на скамейку справа от собеседника, и некоторое время молчал, но очень скоро его снова одолело любопытство.
 - А почему на вас ни формы, ни погон, ни наград нет, как на других?
- Я, едва война закончилась, всё это к чертовой матери выбросил, чтобы забыть поскорее. А из стариков, которые тут медалями как новогодняя ёлка обвешанные гуляют, половина и войны то не видела. Кто взаправду воевал – померли уже, а кто не помер, тот на подобные балаганы не ходит, тут ряженые одни. 
- Зачем они притворяются ветеранами? – искренне не понимая спросил Ваня.
- Платят им за это, подработка такая у пенсионеров на девятое число. Депутаты приезжают или от них кто, собирают старичков со старушками по подъездам, выдают мундиры с медалями и распределяют по праздничным мероприятиям. Власти, таким образом, у населения уровень патриотизма поднимают. «Любовь к родине, народное единство, долг перед отечеством, чувство гордости за победы в минувших войнах». Последнее время о таких вещах всё больше, чаще и въедливей говорят, уйма денег на гуляния, ленточки и флажки тратится – Старик тяжело вздохнул – Было бы государство стоящее, никому и напоминать не пришлось, что его любить надо.
- Разве гордиться родиной это плохо? Я вот горжусь своей страной.
- Не плохо, скорее глупо, человек ведь страну, в которой родиться себе не выбирает, не выбирает национальность, не выбирает цвет кожи, глаз или волос. А к боевым или каким другим заслугам своих предков вообще не имеет ни малейшего отношения. Гордиться подобными вещами глупо и смешно. Меня другое волнует, пугает то, что государство деньги вместо образования и медицины в патриотизм вкладывает только в одном единственном случае – перед войной. Мне-то уже недолго осталось, больше за вас молодых тревога берет.

- Ну и что, лично я, если кто на нашу страну нападет, сразу добровольцем запишусь, ни за что родину не предам, защитить её – моя обязанность – гордо выпалил мальчик.
- А если твоя страна сама кому-нибудь войну объявит, что будешь делать?
- Как? Не может быть такого, чтобы мы напали первые! – Смутился Ваня.
- Ну а вдруг случись такое, выберут на выборах дурака какого-нибудь, ну он войну и объявит, пошел бы воевать? – спокойно спросил дедушка.
- Наверное, не пошел бы.
- Кто тогда, по-твоему, родину предал, ты или тот дурак, который войну развязал?
- Он.
- Правильно, вот только в тюрьму за измену явно не его посадят. Ты, сынок, запомни, война это не тогда, когда немцы нападают на русских или японцы на американцев, не важно.
Война случается, когда государства предают собственный народ. Когда две кучки людей, наделенных властью, преследуя сугубо личные интересы, обрекают миллионы людей на смерть, страдания и лишения, вот это и есть война. У государств, в отличие от живущих в них людей, всегда есть выбор. Всегда есть способ избежать сотен тысяч жертв, всегда есть возможность предотвратить голод, нищету и не допустить превращения городов в руины. Представь две страны, оказавшиеся на пороге вооруженного конфликта, поставь себя на место их правителей и сразу поймешь, что не существует такой войны, которую нельзя было бы предотвратить.



Старик прокашлялся и продолжил.
- Войны развязывают не люди, войны развязывают государства, людям в них приходится сражаться и умирать. Но вот, что интересно:  никто из тех, кого мне довелось встретить на войне, не оказался там просто так, кого-то привлекли жалование и земли, обещанные за службу, кому-то нравилось командовать и чувствовать власть, кто-то попал на войну из-за врожденной тяги к насилию, а кого-то на неё привела жажда мести. Но большинство встреченных мной на войне – либо позволили одурачить себя пропагандой, либо не имели другого выбора.   

В отличие от людей у государств иные, куда более жестокие правила игры, вещи, чудовищные и неприемлемые с точки зрения человеческой морали и нравственности, для государств общеприняты и обыденны.
- Как это?
- Попробуй представить себе войну как обыкновенную драку. Прямо у вас во дворе хулиган нападает на твоего брата, ты бросаешься на помощь, и спустя несколько минут борьбы нападавший лежит на асфальте, прося пощады и не предпринимая попыток подняться на ноги. Ты можешь потребовать от него извинений, денежной компенсации, можешь вызвать полицию и добиться для него справедливого наказания в суде, но ты никогда не станешь приходить к нему во двор, и избивать его брата.
- Конечно, не стану.
- В этом и состоит отличие человека от государства и Берлина от чужого двора. Родина, честь, долг, единство – красивые и благородные слова, но значение в них вкладывают совершенно противоположное, теперь эти слова используют для того чтобы стравливать людей. А люди – друг другу не враги.

То, что немецкий человек русскому не враг я знал всегда, кто бы, что не рассказывал, а окончательно убедился в этом после одного случая. Попал к нам в плен под самый конец войны один немецкий солдат. Сдаваться то они тогда в плен колоннами приходили, вот только приказ у нас от командования был «пленных не брать», их, дураков, сразу за забор выводили, в один ряд строили и расстреливали, без всякой конвенции об обращении с военнопленными. Конвенцию эту наши командиры  не то, что не читали, они о её существовании слыхом не слыхивали.
А парнишку этого только из-за того в живых оставили, что он по-русски говорил. Закрыли его в крохотной камере, пытали, допрашивали, по много дней без еды и воды держали, измывались всячески. Он молодой был совсем, лет 14-15 на вид, столько же, сколько и мне тогда, каждый раз, когда кто-то мимо его камеры проходил – он забивался в дальний угол и, сидел там, накрыв голову руками,  дрожа в судорогах. Плакал каждую ночь, молился, звал маму, это и без немецкого понять можно было. Жалко мне парня стало, начал ему с кухни тайком еду таскать, сперва он только благодарил, а потом мы с ним и парой фраз перекидываться стали. Он рассказал, что ни разу не держал в руках автомат,  занимался только переводами документов в штабе, и вообще на войну против своей воли попал. Он помогал отцу с переводами русской литературы в типографии, пока в его дом не явились люди из военного управления, прознавшие о его владении языком. Когда он сказал офицерам, что не хочет ехать, один из них сложил пальцы в форме пистолета и молча навел импровизированное «дуло» по очереди на каждого из, собравшихся в гостиной, членов его семьи. Такое вот право выбора.
Спустя недолгое время официально объявили о подписании пакта о прекращении войны, но положение пленника никак не изменилось, его все также держали взаперти, морили голодом и продолжали профилактические избиения. Несмотря на, по-прежнему, доставляемую мной еду, долгое заточение сильно сказалось на психике молодого человека, в нем появилось равнодушие к своей судьбе, апатия, он потерял аппетит. Однажды он сказал, что ему больше не нужна еда и попросил меня достать лезвие или крепкую веревку. Я отказался, начал убеждать, что его обязательно выпустят, нужно только еще немного подождать, но он ответил, что слишком долго обманывал себя надеждой и хочет, чтобы все просто поскорее закончилось. Тут я вспомнил, что со всеобщей радостью и гуляниями совершенно забыл рассказать ему о самой главной новости – окончании войны. «Мир?»  – переспросил он, «Да, да, мир» – серией кивков подтвердил я. Немец закашлялся, закрыл лицо руками и заплакал, какое-то время я внимательно смотрел на него, когда он опустил руки, на его мокром от слез лице сияла глупая улыбка, неожиданно он громко захохотал. На шум прибежал один из офицеров, застав меня с поличным за передачей заключенному тарелки каши, он затащил меня к себе в комнату и бил до тех пор, пока я не отключился.

Понятия не имею как, но тот немец выжил, мало того, каким-то образом он сумел найти меня, с тех пор каждый год мы отправляем друг другу письма. Он пишет, что у них не принято отмечать окончание войны или говорить о том времени, там принято считать, что единственное, что люди должны чувствовать, вспоминая о минувшей войне – стыд, если воспевать героев и хвалиться победой – новой войны не избежать. Это у нас все хотят праздновать, гордиться, помнить, а я хочу забыть.

Я всё это к чему рассказываю: если ребята вроде тебя научатся видеть корысть и обман за маской национального праздника, а когда перед ними встанет выбор – доверятся не тому, что показывают на телеэкранах, а собственным представлениям о том, что хорошо, а что плохо, многое может измениться. В один прекрасный день человек проснется в мире, где не будет ни немцев, ни русских, ни американцев, не будет религиозных или культурных различий, не будет ни границ, ни армий, ни войн.

- Сделай-ка одолжение, помоги старику подняться.
Мальчик тут же вскочил со скамейки и, взяв ветерана под руку, медленно направился вместе с ним к вечному огню, мерцающему в центре высеченной из гранита звезды. Трогательное шествие ветерана и ребенка с гвоздиками в руке привлекло внимание практически всех собравшихся у монумента, когда старик подобрался к огню почти вплотную, наступило торжественное молчание.
На глазах ошарашенной толпы, ожидавшей от него поклона, поцелуя мемориальной таблички или проникновенных слов,  пожилой человек раскрыл ширинку и начал мочиться, направляя струю прямо в основание пламени. Огонь злобно шипел, дрожал, метался, но не в силах противостоять мощной струе, наконец, потух. Ветеран застегнул молнию и, не сказав ни слова, медленно побрел по аллее к выходу. Никто не осмелился его остановить.