Отец и сын

…Скрипнула знакомая калитка. Она – всё та же. Всё такая же. Только скрипит ещё сильнее. Тот же домик в глубине сада. Только как-то, что ли, усох от времени. Впрочем, нет – в детстве, ведь, «деревья были большими».

Сколько же я не был здесь?! Да, в общем-то почти всю жизнь. Последний раз приходил сюда лет в двенадцать. Приходил навестить дедушку, теперь уже давным-давно почившего. Илларион Фёдорович – мой дедушка по отцовской линии. Тогда не поверил он своим глазам: «Неужели это  размазня, сроду не умеющий даже яблоки с земли подбирать, наконец-то стал мужчиной и пришёл ко мне сам, без провожатых, почти через весь город?!».

Потом закрутила жизнь, завертела. Уж сколько лет нет в живых ни дедушки Иллариона, ни бабушки Паши – его третьей жены, которая, в отличие от двух прежних, всё пережила своего супруга, хотя и совсем не на много. Сам я давно уже не живу в квартире, что когда-то была нашим общим, семейным гнездом, и что была когда-то оставлена моим отцом, который, по слухам, иногда до нас отрывочно долетавшим, после долгих, многолетних мытарств, со своей новой семьёй, после многочисленных судебных разбирательств на предмет наследства со своими братьями, то бишь – моими дядьями, тоже теперь уже отошедшими в мир иной, всё же, в конце концов, навсегда обосновался здесь.

Сколько дней, а теперь уже – сколько лет, изо дня в день, прохожу мимо этих ворот, покрытых синеватой краской, местами облупившейся. Всё мимо, мимо… То туда, то сюда… А зайти никак не решался. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Странное дело… И не собирался вовсе… Казалось, никогда не соберусь, не переступлю, не смогу переступить через ту незримую черту, в возведении коей, впрочем, не виню никого. И надо же… Ноги сами понесли, руки сами отворили калитку. И вот…

Переступаю порог дома моего покойного дедушки, порог дома моего ныне здравствующего отца. Переступаю порог, который в последний раз переступал двенадцатилетним мальчишкой. А сейчас переступаю вновь, слегка пригладив мою разросшуюся, густую шевелюру, кое-где основательно посеребрённую.

…Отец узнал меня сразу. И встретил, как ни в чём не бывало. Будто только вчера расстались. Будто и не было того злополучного дня, когда мать, узнав о его связи с другой женщиной, сказала спокойно, но твёрдо: «Уходи!». Какою же ценою давалось ей это внешнее спокойствие?! Будто и не было тех отчуждённых лет, переходящих в десятилетия, когда не ведал я ровным счётом ничего о судьбе отца, впрочем – точно так же, как и моя судьба оставалась для него неведомой.

«Однако, - подумал я сейчас, - может, такое начало даже к лучшему: что без грубостей – это замечательно, а что, вместе с тем, и без сантиментов – и вовсе прекрасно, с детства не могу терпеть ничего подобного».