Betula szaferi 23

Глава двадцать третья
Иосиф


Я стою у стены. Тело мое привязано ремнями к деревянному помосту. У меня нет возможности говорить и двигаться. Меня кормят и поят два раза в день.

Уши мои замазаны воском, глаза завязаны. Я нахожусь в какой-то пещере, и не могу отличить ночь ото дня. На ночь деревянный полог медленно опрокидывается, и превращается в жесткое ложе. Так я узнаю, что прошел еще один день.

В мою пищу добавляют нечто вроде дурмана, отчего я не всегда могу продолжить упущенную мысль. Я пытался сотворить молитву Яхве, но Он не слышит меня. Мир каждый раз погружается во тьму, как только я отхожу ко сну. И тогда я забываю всё, что было вчера.

Я каждый раз восстанавливаю в памяти прошедшие события, чтобы они окончательно не ускользнули от меня. Чтобы разум не покинул меня, я пишу. Я могу шевелить лишь правой рукой, дотягиваясь до пыльной стены. Я пишу на стене буквы, на одном и том же месте. Буквы складываются в слова. Слова – в письмо.


Это письмо тебе, Ави, отец мой. Сначала я писал по-русски, но ты не ответил, тогда я стал писать всё навово на иврите. Я уповаю на Б-га, и надежда не оставляет меня. Если мои тюремщики постараются, то они, непременно, раскроют смысл моего письма. Но никто не смотрит на мой палец, выводящий древние письмена.

Только ты, Отец.

Так слушай же.

Я не был бы сыном своего отца, ежели б сразу метнулся в Истанбул. Кружным путем, со всеми мерами предосторожностей, я, и мои люди отплыли в Северную Смирну, или Измир, как его называют Османы. Война, по счастию, завершилась через несколько дней после прибытия нашего отряда в этот крупный порт.

Мы представились еврейскими беженцами из Польши. Что было не совсем неправдою. В Измире я направился к нашему единоверцу и дальнему родственнику Шломо бен Натану. Шломо оказался юрким тщедушным пройдохой лет шести-на-десять. Годы, казалось, не властны над ним, и он продолжал заниматься ювелирным ремеслом, лишь на время работы опуская на глаза венецианские стекла.

Расчеты мои оказались верны, и за не очень большую плату он передал мне рекомендательное письмо к стамбульскому армянину, некоему Размику Василяну. Однако же мне пришлось в течение нескольких вечеров подряд выслушивать бесконечные жалобы на притеснения яхуди (евреев) турками, на отношения с другими «зимми» (покровительствуемыми), то есть армянами и греками, на падение спроса на резной камень, на глупость последователей лже-мессии Саббатая Цви, отчего евреи занимаются черт знает чем, только не делом. И прочая, и прочая, и прочая. После того, как Шломо навязал мне еще и контрабандных камней, плата за услугу не казалась мне чрезмерно низкой.

Предусмотрительно разделив свой отряд на три части, я трижды проверил за собою «хвосты». Но Б-г был на нашей стороне – за нами никто не следил. Отплыли мы на голландской шхуне чрез шесть дни после подписания договора в Яссах, коим завершилась война Османской Империи и моей обретенной Родиной.


В островерхих шляпах, в коих только и должно было пребывать яхуди, все мои люди, потупив очи, проследовали в Истанбуле к единоверцам. Но к вечеру занимаемые нами кровати опустели. Я разделил своих людей на рабочие тройки, и они, переодевшись купцам и матросами, в течение трех дней изучали обстановку.


Упоминаний о Гасане Ататюрке нигде нами не было услышано. Я продлил срок еще на неделю. Мои люди забредали во все районы города, в богатые и бедные, дальние и ближние, вели разговоры и подслушивали везде и всюду. Никаких следов эфенди Гасана не было. Точнее, мы нашли многих с именем Гасан, и даже с прозванием Ататюрк, но никто и близко не мог претендовать на именование «Эфенди», то есть «Уважаемый».


Зато через одного: молодые и старые, голодные и сытые, богатые и бедные собеседники наши упоминали Безногого Башкима, который, по слухам, знает всех в Истанбуле. В своих ночных скитаниях сыны Ашкенази, вдосталь вкусившие на войне людской крови, зарезали трех грабителей, что вознамерились ограбить незнакомцев в темных переулках стамбульских окраин. Я стал опасаться, что дальнейшее стояние в Истанбуле раскроет наши карты, тем более, что сей величественный град был лишь началом нашего пути.


Встретился я и с Размиком Василяном. Он унаследовал от отца строительное и ремонтное дело в столице, а спустя время, даже подвизался подрядчиком по большому ремонту Капалы Чарши, Большого рынка, что был начат по отдельному ферману (указу) султана. Для того, чтобы прихватить этот подряд, Размик в срочном порядке принял ислам, добрал жен до числа положенных правоверному четырех, надел феску, регулярно посещал мечеть, где ловко бормотал аяты на арабском, совершил хадж, и даже отдал старшего сына в медресе.

В общем, не бедствовал, и даже процветал. Построил себе дом в турецком стиле, и стал по виду совершеннейший турок. Ремонту Большого Базара не было видно конца, и Размик, сделавшийся РезмЕком Басиль-Оглы, круг своих знакомцев, покровителей и покровительствуемых, расширил чуть не до пределов всей Империи.

Такая бойкость и ловкость в делах, возможно, ранее вызвала бы у меня восхищение и зависть, но только не сейчас. Дело в том, что об эфенди Гасане Ататюрке этот ловкач тоже ничего не знал. Прочтя рекомендуемое от Шломо бен Натана, он только пожал плечьми, и вернул мне письмо назад. Не помогло и предложенное золото. Оставив меня в изрядном недоумении, РезмЕк чинно удалился.

Мне же не оставалось ничего, кроме как найти Безногого Башкима.

И я его нашел.

Кто не был в стамбульском порту, тот не видел настоящего порта. Тот не видел настоящего Востока и настоящей Азии. Безногого Башкима мне искать не пришлось – он сидел в чайхане, и пил напиток, называемый «шаубе», черный, как чернила. На него нам указало сразу несколько десятков человек.

Башким был мал ростом, почти карла. И ног ниже колен у него не было. Передвигался увечный на деревянной повозочке, кою ловко отталкивал двумя деревянными брусками.

Подошед, я спросил его по-французски, как мне найти эфенди Гасана Ататюрка. Башким ответил мне тоже по-французски, что, возможно, сумеет мне помочь. Но эта помощь обойдется мне дорого. Мы изрядно препирались более часу, но всё же сошлись.

Мы наняли повозку, и вдвоем поехали на коляске, запряженной двумя лошадьми. Мы доехали до одного из постоялых дворов, где Башким велел мне остаться в коляске, сам же направился внутрь, откуда вышел весьма озабоченным. После чего мы направились в другой постоялый двор, где меня ожидала та же картина. После третьего постоялого двора Башким заявил, что без него эфенди Гасана Ататюрка мне точно не найти.

Так мы проездили до самого позднего вечера. Безногий Башким хмуро сказал мне на плохом французском, что ежели я смогу увеличить сумму вдвое, то он попробует последний, самый трудный вариант. Мы снова долго препирались, но сошлись на полутора разе.

И тогда Безногий Башким, отпустив лошадей, покатил в своей коробке в катакомбы под Вторым Римом, велевши мне следовать за ним. Мы шли долго, безногий Башким словно видел в темноте, и я старался не отстать от него. Я понял, что он здесь не в первый раз, что, возможно, меня ожидает засада, но отступать было некуда, и преисполнился решимости.

В конце концов, Башким нырнул в один из проходов, я едва смог протиснуться вслед за увечным.

Я внезапно оказался среди богатых и просторных покоев, но моего сопроводителя нигде не было. Присев на оттоманку, я ждал Безногого Башкима не долее получаса. Просторная зала, где я находился, убранством своим было под стать султану. Или же его высшим сановникам. Не успел я рассмотреть и половины золотой посуды, персидских ковров и дорогого оружия на стенАх, как по лестнице сверху легко сбежал Он.

Это был невысокий стройный, как юноша, мужчина. Красивый лицом, и богатый одеяниями. Перста его блистали драгоценными каменьями, на груди же висела большая цепь со звездою Давида.


- Ты, верно, такой же француз, как я – безногий калека. – Сказал мне спустившийся человек. И только тут я узнал в нем Башкима Безногого, только чистого лицом, и на своих ногах.

- Воистину, чудны дела твои, Господи! – Воскликнул я. – Но кто Вы?

- Ты заплатил за встречу с Эфенди Гасаном Ататюрком, и ты получаешь её. Пусть каждый перстень на моей руке стОит в тысячу раз больше этой суммы. Но для безногого – и это деньги. Воистину велик Аллах, и Мохаммед пророк Его.

- Вы - эфенди Гасан Ататюрк? – Молвил я, склонив голову.

- Да. Но кто ты? Про тебя я знаю лишь то, что ты прибыл сюда не один, и несколько дней вы все ищете встречи со мной. Даже зарезали моего человека. Воистину, на всё воля Аллаха.

- Керван йирми деве. Бир деве гериде калди  - Произнес я условную фразу.

- О, бисмилля! Ахмет, повелитель Дэвов… - Задумчиво произнес Эфенди. – Что ему нужно?

- Ахмет умер месяц назад. – Ответил я. – Но он повелел мне найти то, о чем идет речь в этом свитке. – И я достал пергамент, добытый из сумки сераскира Айдозле при взятии Измаила.

- Ахмет умер? – Удивился Эфенди. – Я думал, этот старый шайтан никогда не умрет! Воистину нет мощи и силы кроме как у Аллаха! И не отклонить мощи Его от грешного!

Гасан Ататюрк взял пергамент, пробежал глазами по строчкам арабской вязи. Чрез минуту, или долее, он произнес:

- Бисмилля! У меня нет этой вещи, клянусь бородой Пророка! Но я знаю, кто сможет тебе помочь. Я назову тебе этого человека. И это будет тебе дорого стоить. По-настоящему дорого.

- Четыреста двадцать дирхамов – вот всё, что у меня есть.

- Оставь деньги себе, они тебе еще пригодятся. У тебя должно быть что-то равноценное. Тебя не могли послать без этого. Воистину, велик Аллах, и нет Бога, кроме Аллаха.

Тут пришла пора задуматься и мне. Признаться, назвав сумму, я слегка слукавил. Но кроме денег у меня почти ничего не было. Ничего, кроме перстня со смагардом царя Агартхи, что подарил мне Светлейший князь Потёмкин. Но если я отдам его сейчас, то у меня не останется козыря.

Видимо всё отразилось на моем челе,

- О! Их милля иль рахма иль рахим! У тебя нет выбора. – Сказал Эфенди. – Ты пока побудешь здесь, а твои люди, что сопровождали нас вплоть до этих покоев, принесут нам желаемое. Можно переворошить все твои тряпки, но ворованное, Аллах свидетель, не несет пользы. Тем более, что ты не таков дурак, чтобы хранить свое ценное вместе с другими вещами. Поистине Аллах – мудрый, знающий!


Эфенди хлопнул в ладоши, и из тайной двери слуги Эфенди вывели Лейбу и Абрама, не связанных, но понурых.

Я тотчас впал в глубокую печаль. Ибо мне было жаль расставаться с перстнем, который приносит удачу. И никто не помешает мне лишиться здесь головы, если я не отдам перстень. И никто не помешает отрубить мне голову, если и отдам.

Вся моя натура, кровь, воспитание, восставали противу этой сделки. Еврей не станет играть в игры, в каких может проиграть. А здесь я могу проиграть при любом раскладе. Я весь дрожал, и на челе моем проступил пот.

В момент наивысшего напряжения, я вдруг вспомнил о Присяге. О том, что если я не приму всех мер к ее исполнению, то буду навеки опозорен. И в Чертогах Отца нашего Небесного, мне будет нечего сказать в своё оправдание. Я буду низринут в Ад, и не прощен до Явления Миссии. Ибо честность есть наилучший род валюты, который принимается во всех банках, включая и Небесный.

Я решился.

И подробно объяснил я Лейбе и Абраму, как найти припрятанный мною камень. И отправились они назад, в город. Мы же с Эфенди Гасаном принялись вечерять. И подавали нам еду изысканную, на роскошной золотой посуде. И делали это десять прекраснейших дев. И я ел и пил, покуда не насытился. И к тому времени  вернулись Абрам и Лейба.

И отдал я Эфенди Ататюрку перстень со смагардом царя Агартхи. И рассказал мне тогда Эфенди, как найти в городе Иерушалиме одного человека, по имени Рашид Аль Хазред. И сказал мне Эфенди, что Аль Хазред отдаст мне требуемую вещь взамен на пергамент. И на прощание я спросил Эфенди Гасана:

- Кто ты есть на самом деле, о, уважаемый?

- Я – Гасан Ататюрк, клянусь Аллахом! – Смеясь, ответил мне Эфенди, - Я визирь Тени, я ловлю шпионов и врагов султана! А теперь ступай, и не попадайся же мне на глаза. Хвала Ему, ибо превыше Он того, что о Нём говорят, на великую высоту!

И мы расстались.

Нацепив бурнусы и чалмы, и накинув белые одеяния от зноя, мы присоединились к одному из караванов. И ехали мы на верблюдах, и песок струился под ногами, словно вода. И нанятые охранники оказались сами разбойники, и в одну из холодных ночей они исчезли. И к обеду следующего дня они вернулись со множеством других разбойников. И мои люди, будучи почти безоружны, вступили с ними в бой. И я сам вступил с ними в схватку. И многих разбойников убили мои боевые товарищи. И многих убил я.

И обратили мы разбойников в бегство. И многие мои друзья погибли, и я сам был ранен. И очнулся я только в этой пещере, ставшей мне узилищем. И провел я в пещере наг, слеп и глух некоторое время. И явился ко посетитель, он вынул воск из моих ушей, и стал говорить со мной.

- Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! Многие века тому назад, здесь, в Синайских горах, когда только первый Человек и Жена его были низринуты из Рая, вознамерились Дэвы сделать одно дело. Дэвы решили сделать Венец, дающий великую Власть над человеками.

Я внимал ему, и сердце мое трепетало, но я не мог ничего сказать ему. И тогда мой посетитель продолжил.

- Тысячу тучных лет, и тысячу худых лет молили Дэвы Аллаха, чтобы дозволил Он им сотворить задуманное. Ибо не случается на Свете ничего без Воли Его!

И дал мне посетитель чистой родниковой воды, и испил я воды, и разум мой стал проясняться. Но, по-прежнему, не мог я вымолвить ни единого слова.

- И через тысячу и еще одну тысячу лет, дозволил Аллах Дэвам сотворить угодное им. Поистине, кого ведет Аллах, тот идет по прямому пути, а кого Он сбивает, те – понесшие убыток.

И развязал мне посетитель ноги, и возрадовались ноги мои, и мышцы, и жилы мои. И продолжил он далее. Но, по-прежнему, не мог я вымолвить и слова.

- Тысячу тучных лет, и тысячу худых лет ковали Дэвы свой злочастный Венец, ибо поставил Аллах условие Дэвам. Условие было в том, чтобы даровал Венец не только великую власть, но и свергал бы носителя в глубокую Бездну. Ибо всё находится в равновесии благодаря Воле Его. И там, где прибудет, там и убудет. Поистине Аллах – слышащий, знающий!

И развязал посетитель мой руки мои, и упал я, обессиленный, но радостный. И продолжил он далее. Но, по-прежнему, не мог я вымолвить и слова.

- Тысяча тучных лет, и тысячу худых лет писали Дэвы Свиток. Ибо поставил Аллах еще одно условие, чтобы был написан о Венце Свиток письменами проступающими. И чтобы понятны они были каждому сущему роду и языку на Свете. И чтобы изложена была в том Свитке истинная сущность Венца. Поистине, Аллах прощающ, милосерд!

И освободил посетитель мой завязанный рот, и спросил я его: «Кто ты?»

- Зови меня просто Дервиш.

- Но каково имя твоё?

- Что есть имя? Всего лишь звук. На одном языке оно звучит так, на другом иначе. Но что есть языки, как не творение Всевышнего? И что есть сам Звук, как не происхождение Помысла Его? Ведь по воле Аллаха могут исчезнуть и языки, и звуки, и появиться что-то другое, чего мы не знаем, и чему не можем дать названий! Поистине, Аллах о всякой вещи знающ!

- Ты освободишь меня?

- Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! Сейчас я развяжу глаза твои, не открывай широко глаз, ибо свет будет тебе слишком ярок. И обратится Аллах к тому, кто захочет, и удалит Он гнев из их сердец, ибо Аллах – знающий, мудрый!

И когда приоткрыл я глаза свои, увидел на краткий миг и Господа, и светлых Ангелов Его, и темных Дэвов, и Шайтанов, и весь сущий Мир сверху и донизу. И тут  мой посетитель громко воскликнул: "Ана-л-хакк"

Таковы были мои злоключения, Ави, отец мой!
***

И тут услышал я голоса.

- О, Иосиф! Товарищ и командир наш! Слава Господу, ты жив! – И я увидел перед собою Абрама.

- Где я?

- Ты в Иерушалиме, на постоялом дворе. – Ответил мне Лейба.

- Что со мною случилось?

- Мы шли караваном в Иерушалим, и на нас напали бедуины. Мы вступили в бой. Восемь из наших погибли, но противников мы убили почти всех. Ты, Иосиф, был тяжко ранен. Мы привезли тебя в Город почти мертвого. Здесь мы нашли суфия, Рашида Аль Хазреда. Мы отдали ему пергамент, и все наши деньги, как ты велел. Взамен этот суфий дал нам венец, но строго запретил к нему притрагиваться.

- Что было дальше?

- Он напоил тебя какой-то настойкой, и три дня был рядом с тобой, кружась вокруг себя, запрокинув голову и выкрикивая непонятное нам. Первый день ты был недвижим, а потом стал говорить с кем-то на незнакомом языке. По истечении трех дней случилось чудо – раны твои затянулись совершенно. Рашид Аль Хазред удалился вчера ночью, повелев на утро развязать твои глаза. – Сказал Лейба.

- Аль Хазред повелел нам скорее покинуть Вечный Город, взяв с собой лишь коней, верблюдов, и оружие, что мы отбили у разбойников. – Добавил Абрам.

Я улыбнулся. У меня остался один контрабандный камешек от Шломо Бен Натана. Этого хватит, чтобы нанять караван.

Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/29/1899