Одна реалия жизни

Недавно я услышал от одного малознакомого мне человека фразу, которая пробежала сначала мимо меня, впрочем, оставив по себе небольшой след – даже следок – в памяти. Однако позже она стала всплывать в сознании все чаще, подобно укусу комара, который с течением времени начинает все больше мешать, раздражать и отвлекать на себя внимание своею назойливою, острою и глупою болью. Фраза эта проста, быть может, даже банальна. У писателей, мол, взгляд особый, внимательный, выискивающий постоянно новые сюжеты в окружающем мире, подмечающий каждую детальку. В целом, банально. А точнее будет сказать – естественно.
Но всплывает эта фраза в моем сознании не в таком виде. Мысль идет дальше. Раз это утверждение верно, то логично будет предположить, что писатель видит, на самом деле, еще больше, чем в нем – утверждении – сказано. Анализируя все подмеченное в людях,  в окружающей обстановке, писатель выстраивает определенную схему связей. Их можно назвать причинно-следственными, можно придумать еще какое-нибудь название. Писатель понимает, почему происходит так, а не иначе. Понимает людей: их сущность, их цели, мечты, их ценности. Словом, видит все. И видит, что самое главное, все в сути. Разумеется, если это писатель определенного уровня. Нельзя говорить так же, что это умение развито только у писателей. Нет, конечно, нет. Просто важно отметить тот немаловажный факт, что для писателя это “видение” – профессионально.
Вероятно, кто-то может подумать, что это в высшей степени замечательная способность, даже больше – дар! И по-своему они будут правы. Но поостерегитесь от поспешного вывода: всем бы так уметь! Может быть, это дар. Может быть, это замечательная способность. Но все это только может быть, а вот точно то, что это большая мука. Великие счастливцы глупцы. Как удобно жить в неведении, как блаженно думать, что все кругом хорошие, честные и добрые. Писатель же зачастую мученик. Что он видит, когда пользуется этим своим даром? Замечательные вещи и замечательных людей? Царство добра? Искренние улыбки и чистые помыслы? Отнюдь. Скорее все наоборот. Это нужно признавать, хоть это и печально. Нужно признавать, что живем мы вообще-то в мире, где царит зло, а люди погрязли во грехах. Нужно для того, чтобы самому избегать этого, но, что важнее, чтобы служить на благо обществу, уводить его в другую сторону, помочь ему ступить на ту дорожку, на которую нужно ступать. Жить в грезах, вероятно, блаженно, но блаженство это ложное.
Только не подумайте, что я закоренелый пессимист, который ничего, окромя зла, не видит. Это не так. Утверждения выше – констатация обстановки, которая сложилась в мире в силу определенных обстоятельств. Не более. И это ничуть не отменяет того, что добрые люди остались, и они совершают добрые дела. Разумеется. Но царствует, так или иначе, зло. Наша же задача – и писателей, и инженеров, и всех остальных людей – изменить сие положение, кардинально изменить.
Был май. Тепло в тот раз задерживалось. Жаркое, опаляющее солнце, сменялось хмурыми тучами, постоянно обрушивающими на землю свои потоки. Холодный, северный ветер был плетью в руках извозчика. Но и он легко и быстро сменялся удушливым жаром асфальта и каменных домов. Боролись природные стихии не на жизнь, но на смерть, а безропотным людям оставалось лишь покладисто покоряться им. В тот день буря уже прошла днем, а ближе к вечеру недолгое царствование заняло солнце. Лужи блестели, купаясь в лучах светила. Мокрые деревья стали насыщенно зеленого цвета.
Я возвращался домой. Торопиться мне было некуда, все дела на сегодня уже были сделаны и вечер должен был быть посвящен делам досужим. Приятная свежесть на улице обдавала все мое тело. Я шел, думал о своем. О любимой девушке, о своем новом произведении, о делах рабочих, в общем, думал свои мысли, в которых перемежались как простые, насущные темы, так и высокие, философские.
Впереди показался магазин. Мне вдруг вспомнилось, что дома кое-чего нет из продуктов, да и помимо необходимого, может быть, что-нибудь нужно купить. Например, сладкого к чаю, ведь я тот еще сладкоежка. Магазин находился на небольшом возвышении, а к его дверям вели ступеньки. Они были маленькие, невысокие. Подойдя к ним, я заметил фигуру, сидящую на них. Этой фигурой была бабушка лет семидесяти или даже больше. Было похоже, что сидела она здесь давно, она словно окаменела и превратилась в статую. Люди проходили, бросая на нее легкий, быстрый взгляд. Иные смотрели даже с пренебрежением. А между тем в ней чувствовалась какая-то глубина.
На ней была одежда уже изрядно потрепанная, а местами и вовсе порванная. Длинная, серая юбка,  сверху вязаная кофта, надетая на непонятный ворох непонятной одежды. Кофта когда-то была яркой, но сейчас она превратилась в грязно-синий цвет. Обувь так же была старой, а на правом башмаке отчетливо видна была дырка от отставшей подошвы. На шее был шарф, который сильно выбивался из всего ее образа. Он тоже был потертым и потускневшим, но, во-первых, он был шелковым, а во-вторых, разноцветным, с россыпью разнообразных цветов.
Голова опущена, а правая рука стыдливо выставлена вперед. Было видно, что ей неприятно сидеть здесь на ступенях и просить милостыню. Надо сказать, я всегда стараюсь помогать людям, где бы я ни был. Поднять пожилому человеку сумки по лестнице, придержать дверь, подать упавшую монетку и тому подобное. Мне кажется, что такие поступки абсолютно естественны, даже не нуждаются в том, чтобы говорить о них. Но видели бы вы благодарные взгляды этих людей… Создается впечатление, что им никто и никогда не помогает. Лицо у людей в ответ на помощь расцветают, расплываются в улыбке. А ведь это совсем не трудно, просто подойти и помочь нуждающемуся. Совсем не трудно. Но однако же милостыню я даю редко. Не самые счастливые в финансовом плане будни студента не позволяют, да и само попрошайничество не вызывает настолько больших чувств, особенно когда знаешь, что тебя могут обмануть. Несмотря на это, во мне всегда происходит двойственный процесс. Всегда стыдно, что я не даю милостыни, всегда чувствую себя неловко, считаю, что должен бы был помочь. Но не могу. И это тяжело, когда не можешь, но хочешь. Ведь каждый человек должен помогать, каждый должен быть готов внести свою, пусть очень незначительную, но свою лепту в благополучие ближнего своего. Это одна из составляющих пути к лучшему миру. 
Тем не менее, сейчас что-то заставило меня остановиться перед этой бабушкой. Она была смирена и покорна. Она просила милостыню, но не хотела, чтобы ей ее давали. Она сидела здесь, на ступеньках, но было видно, что ей стыдно, что она не хочет быть здесь. Я подумал о том, что сейчас я поднимусь мимо нее по лестнице, зайду в магазин и куплю себе полноценную еду, а в довершение к этому еще и какой-нибудь шоколад, в то время как эта бабушка останется сидеть здесь, на холодных ступенях, и в солнце, и в дождь. Стало даже мерзко от этого. Я вытащил из кармана мелкую купюру и положил аккуратно ее в ладонь бабушке. Ни секунды я не стал останавливаться около нее, не стал ждать от нее спасибо, хотя она и успела повернуть ко мне свои благодарные глаза, а я успел в ответ кивнуть ей. Я быстро прошел в магазин. А на душе было неприятно, хоть и сделал, кажется, добрый поступок.
В магазине было много людей. У каждого корзинка или тележка, каждый ходит и выбирает. Я не очень люблю магазины, особенно когда хожу один. Поэтому всегда стараюсь взять необходимое как можно быстрее. Прошло минут десять, и я шел уже к кассам. Рядом с кассами располагалась стойка с едой для животных. И какого же было мое изумление, когда я обнаружил у этой стойки ту самую бабушку, которая только что сидела на ступеньках. Она крепко держала в руках ту мелкую купюру, что я ей дал, и выбирала кошачью еду. Она что-то бормотала тихонько, словно разговаривала сама с собой. Я подошел ближе. В руках у нее лежали несколько пакетиков с мокрым кормом. Она с трудом прочитывала, какой вкус у того или иного пакетика и, ставя некоторые из них на место, приговаривала:
- Так, это он не любит…
Бабушка взяла два пакетика, на которые ей хватало денег, и пошла к кассам. Она шла, с трудом переставляя ноги. А я застыл на месте, словно пораженный громом. Вот так, человек, у которого нет ни копейки на пропитание, вынужден выходить на улицу и просить милостыню. И просит-то она не для себя, а для своего кота, вероятно, единственного живого существа, которое любит ее и приносит ей радость. Вот она система ценностей у человека. А где же ее дети, внуки? Где те, кто могут и должны заботиться о ней? Никого нет рядом, кроме кота. А бабушка вынуждена ущемлять свое собственное достоинство, делать то, что ей неприятно. Люди проходят мимо, не замечая никого и ничего. У каждого в голове лишь собственные проблемы, никто не хочет думать о других. Но как же так? Не завещал ли Он: возлюби ближнего своего? Где же здесь любовь, когда родные не заботятся о старушке, а все прохожие идут, проходят мимо. Кто уткнувшись в навороченные телефоны, кто в наушниках, кто большой и шумной компанией. Никому нет дела до старушки. Этой трогательной старушки, которая, кажется, лишена всякого эгоизма...