Соловьев Владимир - по его жилам текли чернила

У нас (как кто-то заметил) честные люди встречаются реже,
чем святые.
                Владимир Соловьев

СОЛОВЬЕВ ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (1853, Москва -  1900,  Москва), философ,  сын  Сергея  Соловьева,  мать  из  рода  Сковороды.    Сын историка Сергея Соловьева, мать еврейка. Сначала богослов, затем полякофил и папист, тайный католик-униат, а потом юдофил и космополит.

Учреждения смертной казни есть последняя важная позиция, которую варварское уголовное право (прямая трансформация дикого обычая) еще отстаивает в современной жизни. Дело можно считать решенным. Все более более редеет еще недавно густая толпа защитников, которую собирал кругом себя ветхий полуистлевший идол, еле держащийся на двух подпитых и глиняных ногах: на теории возмездия и на теории устрашения.
Сравните теперь это робкое, по возможности комфортабельное для жертвы юридическое убийство украдкой, в стенах тюрьмы, в утренние сумерки – сравните его со всеми великолепиями прошлых времен: торжественно по целым дням на многолюдных площадях при колокольном звоне у сотен людей вытягивали кишки, сдирали кожу, жгли их медленным огнем, разрывали по суставам, заливали горло свинцом, варили в кипятке, в горячем масле и вине! От всего этого пришлось отказаться, и если сам ад не устоял перед проснувшейся совестью, неужели устоит его бледная трепещущая тень?
________________
Соловьев  перед  смертью  сказал  стоявшей  рядом  жене  С. Трубецкого:
“Мешайте  мне  засыпать,  заставляйте  меня  молиться  за  еврейский  народ,  мне  надо  за  него  молиться” и при этом бормотал «псалмы на еврейском языке», которых он не знал не только по-еврейски, но даже и по-русски.
                В. Соловьев

Хороший  ты  человек,  Владимир  Сергеевич.  Только,  чтобы  уж  совсем  прекрасный  и  чистый  христианин  получился,  надо  бы  тебя  годика  на  три  в  каторжные  работы.
                Ф. Достоевский

Грусть - всегда у меня о Соловьеве. Я его не люблю. Но что он глубоко несчастен и каким-то внутренним безысходным (иррациональным) несчастием - это было нельзя не чувствовать
________________
Богословы и философы, как напр. Владимир Соловьев стали учить, что пол есть “грязь”, “низменное и животное явление”, хотя подлецы сами же все рождаются из пола, и нет еще ни одного архиерея, который произошел другим способом.
_______________________
Не понимаю, почему я особенно не люблю Толстого, Соловьева и Рачинского. Не люблю их мысли, не люблю их жизни, не люблю самой души. Пытая, кажется, нахожу главный источник по крайней мере холодности и какого-то безучастия к ним (странно сказать) - в "сословном разделении".

Соловьев если не был аристократ, то все равно был "в славе"... Мне твердо известно, что тут - не зависть... Но говоря с Рачинским об одних мыслях и будучи одних взглядов, - я помню, что все им говоримое было мне чужое: и то же - с Соловьевым, то же - с Толстым. Я мог ими всеми тремя любоваться, ценить их деятельность, но никогда их почему-то не мог любить, не только много, но и ни капельки. Последняя собака, раздавленная трамваем, вызывала большее движение души, чем их "философия и публицистика"... Эта "раздавленная собака", пожалуй, кое-что объясняет. Во всех трех не было абсолютно никакой "раздавленности"… Все три вот и были самообольщены: и от этого не хотелось их ни любить, ни с ними "водиться"… С детства мне было страшно врождено сострадание: и на этот главный пафос души во всех трех я не находил никакого объекта, никакого для себя "предмета"…  любить можно то, или - того, о ком сердце болит. О всех трех не было никакой причины "душе болеть"…
____________________________
Но с Соловьевым я был дурак - не разговаривал о чертях. Он только в чертях и был интересен: публицистика его, богословие его - по моему г..... Только стихи прелестны. Но он ужасно был пошл тщеславием своим...
____________________
Небо философии безбурно. А у Вл. Соловьева вечный ветер. И звезды в этом философском небе – вечны, а «все сочинения» Влад. Соловьева были «падучие звездочки», – и каждая переставала гореть почти раньше, чем вы успевали сказать «желание». Что-то мелькающее. Что-то преходящее.
Проза его, я думаю, вся пройдет. Просто он не будет читаться иначе как для темы «самому написать диссертацию о Соловьеве»… Между прочим как он неблагороден и немудр в прозе, – в стихах он и благороден и мудр. Отчего – не понимаю.
________________________
Он почти не мог выносить похвалы другому или, особенно если заметит ваше тайное, «вырывающееся» лишь, восхищение к другому. Тут он точно ножницами «отхватывал» у вас едва вырвавшийся кусочек похвалы…
Рцы незадолго до своей смерти сказал мне очень меня удивившее слово: «Я все время чувствовал его завистливым, – пока сидел с ним у вас». Удивительно. Рцы очень зорок. Сказал это он мне без моего вопроса, «сам» и как «свое».
__________________________
«Демоничен» он был, я думаю, в высшей степени. Это был собственно единственный мною встреченный за всю жизнь человек с ясно выраженным в нем «демоническим началом». Больше я ни у кого не встречал. Все мы, русские, «обыкновенные» и «добрые». А-бы-ва-те-ли и повинующиеся г. исправнику. Вл. Соловьев в высшей степени «властей не признавал», и это было как-то метафизично у него, сверхъестественно; было как-то страшно и особенно… Как странным образом он «не осязал» и русской земли, полей, лесов, колокольчиков, васильков, незабудок. Как будто он никогда не ел яблок и вишен. Виноград – другое дело: ел. И т. д. Странный. Страшный. Необъяснимый. Воистину – Темный.
___________________________
…Я не предполагаю вообще в нем бытия какой-нибудь крови, и если бы «порезать» палец ему – потекла бы сукровица, вода. А кровь? Не умею вообразить. Вот не сказал ему тогда: «Влад. Серг., если бы вам порезаться – у вас бы не вытекло крови». Уверен: он задрожал бы от страха (и тоски): это главная его тайна

…«Текли чернила и сукровица»... Да и вообще в Соловьеве, вот как и в Мережковском, есть какая-то странная (и страшная для меня) ирреальность. «Точно их нет», «точно они не родились». А ходят между нами привидения, под псевдонимом «Соловьев», «Мережковский».

Он только «касается перстами» жизни, предметов, струн, вашей шеи, ваших губ – как «дух» в «спиритическом сеансе». Уверен, что хотя «влюблены были в него многие», но он никого решительно, ни одной девушки и женщины, не «поцеловал взасос»

… В литературе я знаю, что он все «плел слова», «сшивал из страницы статьи», «силлогизировал», «делал выводы»: но не помню, чтобы раскричался в литературе, разгневался, нагрубил, наговорил резкостей и негодований. «Медленно каплет чернильный яд» – но нигде «укуса», «рванул», – жизни.
…У него везде звон, фразы, щелканье фраз, силлогизмы. Точно не течет речь (=кровь), а речь – составлена из слов. …Соловьев усвоил и запомнил множество слов, русских, латинских, греческих, немецких, итальянских, лидийских, – философских, религиозных, эстетических: и из них делал все новые и новые комбинации, с искусством, мастерством, талантом, гением. Но родного-то слова между ними ни одного не было, все были чужие...
И он все писал и писал...
И делался все несчастнее и несчастнее...
Нет, господа: о нем надо петь панихиды. «Нашими простыми-умиленными русскими голосами». С пра-тадь-яконом.
                В. Розанов