Времена года

Весна или цыганка Ника


Часть первая


В поезде Казань-Москва было безлюдно. Его возможные пассажиры отмечали праздник Победы, а те, кому все-таки довелось взять билет с отправлением на 9 мая, осуществляли тем самым свою заветную мечту: прокатиться до Москвы в купе за небольшую стоимость. Среди таких счастливчиков был семилетний Матвей и его мама Светлана.

Вот это шик! – воскликнул Матвей, открывая створку купе, находившегося недалеко от туалета.

Уронив сумки, он с разбега бросился на койку и закувыркался от радости.

    – Сегодня ночью мы живем здесь! Это наш дом!
Матвей, перестань! Сейчас что-нибудь сломаешь и нас выселят отсюда, – решила остепенить озорника чуть уставшая женщина.
А мы сейчас закроемся здесь и будем отстреливаться. Я тебя защищу до Москвы!
Ах вот как... Только до Москвы, а потом защита заканчивается? – улыбнулась светловолосая молодая мама.
Ей было уже за тридцать. От нее исходила грустная тишина. Всё она делала неспешно, но правильно. Скромная одежда, лицо покрыто легкими штрихами косметики, волосы с приятным ароматом жасмина. Всё просто, но простой Светлану никто бы назвать не решился. В ней было какое-то редкое благородство, какая-то элитность.

Её семилетний разбойник внешне очень был похож на мать, но по сути своей являлся её противоположностью. Медлительность была его врагом, скромность обходила его стороной, а с тишиной он и вообще не был знаком. При всём их различии мать и сын как-то удивительно хорошо смотрелись вместе и казались очень гармоничной парой.

Как было бы здорово, если бы до Москвы нас никто не потревожил. У нас был бы свой дом на колесах, – мечтательно сказала Светлана.
Я не буду спать ночью, – ответил Матвей, глядя в окно вагона. – Я буду считать фонари.
Если ты сегодня спать не будешь, завтра уж точно все фонари твоими будут, – уже смеясь, ответила мама.
Мама, мама, а вон там пирожки продают. Ты же хотела купить, пойдем выйдем. Я хочу пирожки! Ну пожалуйста...., – заныл капризник, увидев двух пенсионерок, одиноко балансирующих на перроне.
Какие пирожки, Матвей, минуты через три поезд отправляется. Вот проморгаем отправление и останешься с пирожками в Казани у бабушки. И что тогда?
Мама, мамочка, ну пожалуйста, я так хочу пирожки с капустой. Мы быстро, мы успеем, – заныл обожатель пирожков.
Мертвого из могилы достанешь. Ладно, пулей тогда. Одна нога здесь, другая там. Возьми мой мобильный на всякий случай.

И они бросились к выходу, как спринтеры на олимпиаде после выстрела. Пирожки заманчиво пахли. Их хотелось съесть оптом. И еще накупить в Москву. В Москве таких не пекут. Такие вкусные бывают только в том городе, где ты родился.

Сколько тебе взять? – обратилась Светлана к сыну.
Три, нет четыре, – выпустив на волю жадность, ответил сын.
Да ты что! С голодухи что ли? Дайте нам, пожалуйста четыре, – протягивая сторублевую купюру хозяйке пирожков, сказала Светлана. – Тебе пару и мне пару.

Матвей с огромными от благодарности глазами принимал бесценный целофановый пакет с горячим содержимым. 

Мама, мама, возьми еще семечки, – взмолился Матвей.

В тот самый момент, когда Светлана расплачивалась с вокзальными продавщицами, на мешок с пирожками, который не крепко держался в костлявой ручонке Матвея, посягнула местная дворняжка. Собака наперед просчитала ситуацию и, дождавшись нужного момента, когда обладатель с привлекательным содержимым рассеял последнее внимание, вырвала пирожки из рук мальчика и бросилась под вагон поезда. Матвей был ошеломлен местными нравами и, опознав врага в собачьей шкуре, ничего лучше не придумал, как отомстить за содеянное, запустив в обидчика маминым телефоном. Но вор не был наказан даже таким отчаянным шагом. Телефон упал между рельсами, разбившись вдребезги, а привокзальная воришка, комфортно развалившись под вагоном, неспешно прожевывала ароматную добычу.

В голове Светланы звучал гонг китайских шаманов. Пирожки, телефон, собака, отправление поезда! Что делать?! Ей не оставляли выбора. Увидев как проводница машет красным флажком, Светлана схватила сына за шиворот и рванула к вагону.

Раздолбай несчастный, – выйдя из себя, закричала от обиды Светлана. – Нужны они были очень твои пирожки! Не слушаешь никогда никого! Настырный какой! Хочу, хочу! Вот, без телефона остались! – с огромной досадой в голосе журила она Матвея.
Прости, мама, я не хотел, я забыл, что это телефон. Я хотел ее наказать. Так получилось, – захлебывался от слез виновник происшествия. Ему было обиднее за пирожки, чем за новый Samsung. „Как иногда не справедлива жизнь“,– думал он.

Вернувшись в купе, они обнаружили еще один сюрприз. Мечта ехать вдвоем до Москвы была украдена с пирожками. В купе находился третий пассажир. Он стоял спиной к вошедшим и разбирал спортивную сумку. Когда незнакомец повернулся к вспотевшим от перронной драмы Матвею и Светлане, в поезд вошла ВЕСНА. Его изумрудные глаза принесли её на густых ресницах. Он был совершенен.... Такие рождаются крайне редко. Очень высокий, стройный полубог,
инопланетный гость, заблудившийся житель эпохи эллинов, скиталец Атлантиды. Ничего подобного Светлана за свою жизнь не видела, не знала и вообразить не могла.

Матвей, – начал первым знакомство борец с вокзальными собаками. Совершенно по-взрослому он протянул руку для пожатия ангелу с изумрудами вместо глаз.
Иван, – ответил незнакомец.

Ангелы приходят, чтобы включить свет в чулане ослепшей души, поцеловать красотой и заставить скучать по потерянному раю. После знакомства с Иваном все быстренько забыли суетные разговоры о пирожках, телефонах, вокзальных суках и приступили неторопливо вкушать прекрасное.
Светлана вдруг вспомнила о женской чести и о неприличии любоваться так долго мужским лицом. Она опустила глаза, в надежде найти какой-то предмет на полу, но не найдя такового, вновь вернулась в изумрудный омут. 

Светлана, – вдруг вспомнив, что не сказала как зовут, наконец, произнесла растерявшаяся женщина.
Слава Богу! Случилось, – упрекнул Матвей. – А то я жду, жду, уже хотел сам сказать: „Светлана“.
Значит едем вместе до Москвы, – обрадовался окончанию неловкой паузы Иван.
Да, до Москвы, – тоже обрадовалась завязавшемуся разговору Светлана.

С ней так давно не случалось ничего подобного. Робеть при виде молодого парня! Да он так молод, что еще чуть-чуть и в сыновья сгодится. Надо взять себя в руки.

А Вы где работаете? – помогал робким взрослым Матвей.
Я фильмы снимаю, – ответил Иван, словно положил козырного туза.
Вот это класс! – закричал Матвей, умирая от любопытства. – И Вы всех актеров знаете? Вас по телевизору показывают?
Нет, Матвей, я не так знаменит, как ты думаешь, но актеров знаю.
Вот бы мне так! Вырасту, тоже пойду в кино.
Да сынок, таких как ты, только в кино. Ты сегодня на отлично первый экзамен сдал.

И они начали наперебой рассказывать случай с привокзальной собакой. Купе тряслось от смеха и экзальтаций Матвея. Он и впрямь почувствовал себя звездой. Всё внимание было приковано к нему. Светлана хохотала от души. Катализатор её радости сидел напротив и не сводил с женщины глаз.
С каждой секундой притяжение между Иваном и Светланой росло. За следующие два часа они изучили мимику и жесты друг друга и поделились кратким содержанием своей личной истории. Светлана рассказала о поездке к матери в Казань, о её работе в редакции глянцевого журнала, о своем разводе и о не простой жизни в столице. Иван глотал каждое её слово или делал вид, что глотал, но так или иначе он не сводил с неё глаз, как художник, изучающий свою модель перед началом работы. Говорил он о себе немного, только то, что живет в Питере, работает на две столицы, знает много интересных людей, хотя ему всего двадцать четыре. Любит баскетбол, китайский язык, а еще весну, особенно когда начинается абрикосовый снегопад. Его рассказ завораживал Светлану. Она смотрелась в него как в зеркало, в отражение того, кем бы она хотела быть. Моментами ей становилось грустно от мысли, что столько в её жизни было так глупо упущено.

Он молод, а значит счастлив, – думала она. – Мы счастливы лишь когда молоды, – стучало вторым голосом в голове. – Не нужно ничего начинать, – синкопировало в третьем. Иван смотрел на неё глазами теленка. – Потом будет очень больно, не нужно, не нужно, – гудело у неё в ухе. А в другом ухе кто-то шептал: „Посмотри как он великолепен! Жизнь, она сейчас! Потом будешь кусать локти. Такие подарки падают с небес не каждый день. Посмотри как он смотрит на тебя. Ты что ничего не видишь?“

Когда Матвей уснул, Светлана и Иван вышли из купе, не говоря ни слова. Они знали, что будет потом. День Победы подарил им безлюдность тамбура и отсутствие ненужных свидетелей. Они целовались до утра, познавая своё богоподобие, захлебывались красотой и весенним запахом утреннего покоя.

Когда пришла пора расставаться Иван сказал Матвею:
    – Пообещай, что будешь заботиться о маме до двадцатого мая, а потом я приеду к вам и ты пойдешь в отпуск.
Слушаюсь, товарищ главный командир, – отрапортовал новоиспеченный телохранитель. Иван обнял их обоих. – Приеду после съёмок в Питере, двадцатого, – и он положил драгоценный кусочек бумаги с адресом Светланы в карман куртки.
В тридцать пять и ты еще веришь в сказки? – прошептали у левого плеча влюбленной женщины.
С такими глазами не врут, – пронеслось у правого уха.

Часть вторая

Света, зайди к шефу. Он всё утро тебя ищет. Страшно злой. Говорит, что ты два дня была недоступна, – прозвучало первым для Светланы на следующее утро после сказки в поезде.
Начинается, – подумала Светлана. – Что на этот раз не так? Неужели будет продолжение истории с собакой?!

Послеотпускная Светлана неохотно вошла в кабинет шефа.

Добрый день, Андрей Казимирович.
Значит так, – без обоюдного приветствия начал ожиревший от хорошей жизни директор. – Мы с Вами живем в двадцать первом веке. Не так ли?
Так..., – не зная что сказать на такое заявление, шепнула Светлана.
Живем быстро, думаем быстро, РЕАГИРУЕМ быстро. Вы понимаете о чем я?
Не совсем.
С вашими темпами, уважаемая, нам не сработаться.
А что случилось?– наконец набравшись смелости, спросила сбитая с толку женщина. 
Что случилось? Вы меня спрашиваете? Вы были недоступны два дня. Я звонил Вам вчера, позавчера. Вы не отвечаете! Это не профессионально! – орал потный Казимирович.
Андрей Казимирович, у меня мобильный украли, – начала защищаться подчиненная.

В такой ситуации правда о собаке могла бы поднять температуру разговора до недопустимых пределов.
 
Меня это не касается. Вы должны были ответить мне. Мне нужна была еще одна статья к сегодняшнему утру. СРОЧНО! Вы понимаете что такое срочно?
Но ведь мы с Вами договорились, – продолжала Светлана, совсем убитая тоном шефа. – У меня был официальный отпуск до десятого включительно. Мы же с Вами договорились, что я еду к маме, она после больницы.
Какая мама! Хочешь работать, забудь об отпуске. Особенно если дело касается эксклюзивного выпуска. В любом случае всё уже слишком поздно для Вас. Мне помог другой редактор. Он и будет работать вместо Вас.
А я? – испуганно спросила потерпевшая.
Вы? Какой вопрос. Вы уволены! Секретарь подготовит зарплату за 10 дней. Желаю удачи!

Светлана не могла пошевельнуться от услышанного. Всё в кабинете шефа было обездвиженно. В глазах потемнело, как бывает от сильных скачков температуры в феврале. У униженной не получилось попрощаться. Она повернулась, опираясь на рядом стоящие стулья, чтобы не упасть от головокружения, и тихо вышла из кабинета.
Осведомленная секретарша поспешила предложить чай с дорогими конфетами, как плату за моральный ущерб.
 
Светлана, угощайтесь. Вчера накупила дорогих конфет. И чай вскипел.
Спасибо, Оля. Не могу. Меня сейчас вырвет, – и Светлана побежала в сторону туалета.

Она долго рыдала в кабинке со сломанным замком, потом долго приводила себя в порядок. Её не интересовало то, что она теперь без работы. Единственное, что волновало Светлану, это: где найти деньги, чтобы заплатить за квартиру? За съём нужно платить на днях, а зарплату её украли, как пирожки на вокзале. Только пёс был больше и звали его Казимирович. „Мы конечно можем пожить и у Марины, и у Ольги“, – металось в голове с грязными от размазанной косметики глазами. „Нет, мне нужно найти деньги. Он приедет двадцатого. Он знает только этот адрес. Какая глупость! Я дала ему только почтовый адрес и ничего больше. И ещё эта собака...“

У Матвея первый день в столице прошел куда удачнее маминого. Он рад был вернуться в любимый класс, умудрился стать примером для многих в глазах классной руководительницы, получил пятерку по плаванию и стал обладателем второго десерта, отсутствующего в этот день одноклассника. Всё шло путём. В приподнятом настроении Матвей возвращался домой, знакомясь с весенней Москвой. Солнце не жалело сил на всю живность, суетящуюся под ним и уставшую от холодов. Абрикосы и вишни гордились свадебными платьями.

Недалеко от подъезда дома, где жил Матвей, сидела незнакомая женщина. Она была одета по зимнему. Рядом с ней безутешно плакала женщина помоложе. Она что-то рассказывала своей старшей подруге. Успокоившись, та, что помладше, вытащила из кармана пальто фотографию и протянула её своей соседке. Потом они молчали в два голоса. Минуты через две женщина в зимнем сказала несколько слов хозяйке фото, после чего та вытерла платком слезы, высморкалась и больше уже не плакала. Матвей понял, что всё будет хорошо.

Вернувшись из школы, сын обнаружил маму дома. Лицо её было заплакано. Она то и дело звонила подругам и рассказывала подробности утреннего кошмара. Светлана не реагировала на Матвея и его проявления заботы. Она не заметила того, что он сам в этот вечер приготовил на двоих ужин, сам вымыл посуду, сам собрал портфель на завтра и сам лег в кровать. В этот вечер он стал взрослым и приступил к должности, что получил от Ивана в поезде. Задавать вопросы он боялся. Если нужно, она сама ему всё расскажет. Так бывает у взрослых.....

На следующее утро Светлана объяснила сыну её присутствие дома.

Сынок, я больше не работаю. Меня уволили.

И её глаза снова увлажнились.
 
Нам наверное скоро придется уехать отсюда. Нам нечем платить за следующий месяц. Нужно что-то придумать, иначе.... , – и она остановилась на вдохе.
Иначе Ваня нас не найдет, – со знанием дела закончил фразу Матвей.
Ты думаешь, что он приедет? – смотря на Матвея как на инопланетянина, спросила Светлана.
Я бы приехал....   

Возвращаясь из школы, Матвей храбро шел на встречу с незнакомкой. Женщина, читающая по фотографиям, снова сидела на скамейке в компании двух десятков голубей.

А Вы цыганка, да?
Почему ты так решил? – спросила женщина.
Ну, цыганки всегда людям жизнь по фотографиям рассказывают.
Если так, то тогда цыганка.
А как Вас зовут, – неудовлетворенный неполным ответом продолжал Матвей.

Женщина посмотрела на асфальт, где мелом было написано: “НИКА, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!“с восклицательным знаком, загаженным голубиными слабостями.

Пусть будет Ника, – ответила она.
Ника, вот это да! А у меня собаку в деревне так звали! А Вы не похожи совсем на цыганку. У цыганок, – не унимался Матвей, – у них всегда большие золотые серьги в ушах, а у Вас нет.
А ты откуда такой умный взялся?
Я от бабушки приехал, но мама говорит, что мы скоро отсюда уедем.
Ага, – улыбаясь, кивала головой женщина.
Вот видишь, Матвей, ты тоже, как цыган. Скитаешься с квартиры на квартиру. Значит мы – родственники!
А Вы всех насквозь видите?
Как насквозь? – засмеялась Ника.
Ну Вы всё про всех знаете?
Не всё, Матвеюшка, но иногда могу помочь.
А Вы про маму мою можете сказать? Она у меня не очень счастливая. Я думаю, что она Ваню с поезда любит, а он уехал.
А как ты думаешь, – заинтересовалась Ника, – за что она его любит? Молодой, наверное, красивый?
Молодой? Нет.. Он же выше мамы, значит старше!

Женщина залилась смехом.
 
Значит вот этот старичок, – показала она на дедушку вдали, – он тебе ровесник?

Поняв, что что-то не сходится в расчетах, Матвей сделал вывод:

Наверное, он её только не на много старше, а может быть они одинаковые.
Помолчав чуток, Матвей спросил Нику:
А Вы можете сказать приедет он к маме или она теперь всё время будет по ночам плакать? – и он вытащил мамину фотографию из портфеля.
Не переживай, Матвеюшка, – сказала Ника пару минут спустя. – Твоя мама – счастливая женщина. Были у неё сложности, вижу. Но впереди теперь только хорошее: и любовь большая, и место новое.
Значит он приедет? Ваня приедет за ней?
Ну если это тот, кто её старше, потому что выше, то может и он. Вижу, что знакомство свежее.
Это хорошо, – вздохнул облегченно Матвей. Он широко улыбнулся, показав неровный забор зубов. – Мама больше не будет плакать и мы будем спать спокойно. Ваня, думаю, что хороший человек, иначе мама бы так не плакала.

Ника улыбнулась в ответ.

Ты знаешь, Матвей, это как повезет. Иногда женщины встречают и не очень хороших дядь и все равно плачут по ночам.
Да, вот папа нас бросил, а мама тоже плакала. А Вы всё всё про людей знаете?
Смотри туда, – начала объяснять Ника, – вон тот киоск видишь?
Вижу, – ответил Матвей.
Видишь какая у него лестница, окно, вывеска? Это нам видно и понятно отсюда. А вот сколько пустых бутылок за лестницей стоит, и кто за закрытой дверью в нем толкается – этого мы отсюда сказать не можем. Мы это увидим, когда подойдем поближе или войдем в киоск. Только когда мы пойдем туда вместе, ты может быть будешь считать по дороге машины, а я смотреть на названия улиц. Какой человек, такой и путь сложится.

Матвей не очень понимал о чем идет речь, скосил глаза от перенапряжения и уставился на закаканный голубями восклицательный знак. Размышления о высоком были нарушены появлением двух полицейских. Приблизившись к Нике, один из них включил рабочий тон.

Старший лейтенант полиции Майоров, – начал первый.
 Добрый день, уважаемая, – продолжил второй.
Вижу на Вас мои предупреждения не действуют, – сказал Майоров. – На Ваш адрес, уважаемая, было выслано письмо, с подробностями о правилах ведения частного предпринимательства. Вы не берете во внимание факт материального обогащения на публичной территории. Налоги нужно платить, уважаемая.
Или скорее делиться, – без малейшего волнения сказала Ника.
Вы как разговариваете с полицейскими? – в два голоса заорали стражи порядка.
Какое предпринимательство? – уже громко бросила Ника. – У меня что тут магазин или ларек? С чего Вы взяли, что я тут зарабатываю? Сидя на лавочке?
С чего я взял? – орал Майоров. – Вас всех нужно за решетку! Экстрасенсов, гадалок, цыганок – всех! Вы – зараза на теле человеческом! Дурманите, выманываете деньги, крадете детей, рассказываете хрен знает что, а потом особняки себе строите. Шарлатаны проклятые! Придет день, и я вас всех урою! Значит так, – чуть успокоившись, сказал Майоров, – или ты налоги платишь, или чтобы духу твоего здесь не было. А нет, отведу в отделение. И никакой гипноз тогда не поможет.

Они, наверное, тебе завидуют, – сказал Матвей, когда буря стихла.
 
Он следил за полицейскими, расстреливая их по очереди лопающимся от раздутости пузырем жевательной резинки.

Завидуют? – еще не совсем оправившись от стресса, спросила Ника. – Чему же завидовать?
Ты больше людей спасла, чем они. Ты тоже, как полицейский. Они палкой машут и дорогу машинам показывают, а ты дорогу по фотографиям знаешь.
В кого ты такой умный? – уже забыв об инциденте, спросила Ника.
Не знаю. Мама говорит, что в папу, а я папу не помню и думаю, что в маму.
Кем стать хочешь?
Я? Или актером или спортсменом. Спортсмены всегда много летают на самолетах и много видят. Я недавно соревнования по телевизору смотрел, они такие все сильные. Там столько японов и китаев было!
Японцев и китайцев, наверное? – закатываясь от смеха, спросила Ника.
Ну да, они.
Уморил ты меня сегодня, Матвеюшка, иди-ка ты домой, тебе уроки еще учить надо. Да и мне пора.
А Вы где живете?
В таборе, наверное. Где по-твоему цыгане живут? – ликовала Ника.
Слово табор Матвей не знал. Тамбур, слышал несколько раз в поезде. Поэтому адрес проживания Ники он так и не разобрал. „Получается она в поезде живет?“– думал Матвей.

Но пока он думал, Ника испарилась где-то за киоском.

Часть третья

Матвей  не мог заснуть в этот вечер. Он все думал о Нике. Как можно знать наперед что произойдет? И ещё ему хотелось понять о чем таком странном говорили полицейские. Мысли путались в детской головке, не отпуская мальчугана на покой. Слова всё танцевали под ворчание голубей: Ника, спортсмены, тамбур, киоск, фотография и какое-то предпринимательство.

Светлана лежала с открытыми глазами и слушала через окно комнаты уже полуживые шумы машин, прощающихся после вечернего пивка подростков и чей-то затянувшийся телефонный разговор у подъезда, проходящий как по кабелю через её уши. „Почему дождь затянулся так надолго? Когда ей наконец повезет и она начнет жить и дышать полной грудью?“ В голове проступал развод с Андреем, его хамские пожелания найти личного счастья с ребенком на руках. Потом вспомнилась неделя у мамы, тревоги за её состояние, незаконное увольнение. „Сколько ещё? За что всё это? Ей не выписано счастья? На её долю этого не полагается? Как бы я хотела смотреть на мир его изумрудными глазами! Удивляться, верить в будущее. Ванечка, научи меня радоваться“, – шептала Светлана. В душу вдруг на миг заглянуло солнце. Она вспомнила о сказке в поезде. Потом снова набежали сомнения:“Нет, это не про меня. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой“.

Матвей услышал мамино всхлипывание. Светлана была уверена, что мальчик спит и дала волю слезам.

Мама, мамочка, не плачь. Всё будет хорошо. Ваня приедет скоро. Цыганка Ника сказала, что он приедет и мы будем жить вместе в другом городе.

Светлана тут же забыла про слезы.

Тихо, тихо, сынок. Проснулся. Тебе цыганка приснилась? Засыпай, засыпай, давай. Нет тут никакой цыганки. Если бы это было так, – шептала она в сторону.

На следующий день Матвей уже бежал к своей подруге из школы. В его голове не возникало и мысли о том, что встречи не состоится. Ника, по уставу Матвея, должна была всегда сидеть на скамейке.

Здравствуйте, это Вам, – протянул мороженое Матвей. – Я купил его там, в ларьке. Размеры белых сливочных усов росли над его верхней губой с небывалой скоростью.
Спасибо, Матвеюшка, ты очень добрый мальчик. Как прошел день? Как школа?
Всё хорошо. Получил все числа, которые есть. Пять по физкультуре, четыре по математике, тройку за чтение и два за поведение.
А что так? Почему по чтению три и за что двойку схватил?
Да не умею я по слогам читать. Трудно мне слова делить. Я давно читаю быстро, а в школе нельзя быстро. Раз все по слогам читают и я должен.
Ага, а за поведение почему два?
Случайно вышло. Нёс я в класс от директора журнал и зашел в туалет. Пока я штаны снимал, журнал у меня в унитаз упал. Вообщем плохо всё вышло и оценки все потекли. Тут такое началось! Я же не специально, а она мне – „ДВА!“
Это у тебя каждый день такие проишествия? Или сегодня день особенный?
Да что Вы, это всё пустяки, – вылизывая деревянную палочку от эскимо, гордился Матвей. – Вот мальчик из 1 Б вчера муху проглотил. Сидел, говорил, ел, муха рядом летала. А потом она на него полетела, а он нет чтобы рот закрыть, наоборот её впустил и проглотил. Он долго плакал, потом даже скорую вызывали.
Весело у вас, что сказать, – любовалась забавным мальчуганом Ника. – Холодно как-то стало, мороженого объелись. Домой пора.
Не хочу домой. Дома уроки ждут. А с Вами приятно говорить. А Вы возьмите мой портфель, сядьте на него, так теплее будет.

Женщина не могла отказать Матвею и поставила портфель за спину. Матвей продолжал рассказывать уморительные истории про одноклассников. Его открытость и редкая непосредственность были лучшими подарками для любого слушателя.

Вдалеке показались очертания мужской фигуры. Это был старший лейтенант Майоров. Фигура сначала была очень размыта солнечными лучами, потом появились подробности мужского костюма и человек в раздраженном духе. Такие как Майоров не умели понять причину своего раздражения. Они мучались какофонией души от замечаний старшего по званию и диссонансными коликами недовольной жены. Благозвучного разрешения проблем им находить не удавалось, поэтому они засоряли космос истерическими кластерами вроде: „Сейчас ты у меня поговоришь!“ или „По тебе 115ая плачет!“

Увидев Майорова издалека, Ника мигом поняла, что вечер славным не будет. Она потянулась за портфелем Матвея и быстро сунула в него целлофановый пакет с непонятным содержимым. Матвей этого не видел, так как был занят голубями. После съеденного мороженого мальчику нечего было предложить голодным птахам кроме деревянной палочки. От этого ему было неловко и он сидел тихо.

Опять ты здесь! – начал без приветствия Майоров. Не понимаешь значит! Я ведь по-хорошему тебя просил больше не слоняться тут. Тебе плевать на то, что я тебе говорю? – уже орал в полный голос страж порядка. – Пошли в участок! Пошли, я сказал! Терпение моё лопнуло. Если найду у тебя сейчас деньги, то сразу пойдешь по статье. Я тебя предупреждал!

Матвей не знал что делать. Мама всегда учила его тому, что если что-то не так, то обращаться нужно к полицейскому. А теперь? Кого звать на помощь?
И он бросился на полицейского с кулаками.

Дядя, дядя, отпусти Нику! Она не виновата! Она хорошая, она людям помогает.

Майров беленился от ярости:

Так, пацан, а ну пошел домой! Иди, иди я сказал. А то старуху определю в тюрьму и за тобой вернусь!
Ника ничего не могла сказать. Она корчилась от боли.   Майоров уводил её вдаль от детской площадки, надев на руки наручники. Всё внутри него орало от восторга победы.
Матвей стоял потрясенный около пустой скамейки. Он не понимал, что теперь делать. Мир разломился на две половинки: „ДО“ и „ПОСЛЕ“. Дядя, у которого нужно было просить помощи, уводил его Нику. Он постоял ещё с минуту, потом заплакал и пошел домой.

Слушай, Майоров, – начала Ника, выждав, когда победитель успокоится. – Ты теряешь время. Пока ты здесь со мной возишься, жена твоя в опасности. Беги домой и как можно быстрее. Не поверишь мне, найдешь её убитой.
Освободиться вздумала! Ха-ха! Я твой план просёк. Могла бы что-нибудь и поинтереснее придумать. Бездарненько вышло, уважаемая.

Лицо его горело, он нервно дышал, по телу время от времени пробегала конвульсия. Вдруг карман его брюк затарахтел. Звонила жена:

Вадик, я не знаю что делать. Пришла домой, а дверь в квартиру открыта. Стул к двери приставлен изнутри. Ты где? Я боюсь входить.
ЛЮ-ДА! – заорал в трубку Майоров. Беги оттуда, не вздумай входить в квартиру. Умоляю беги!

Ничего не говоря, Майоров снял наручники с руки Ники и бросился бежать. У него не было времени подумать, что делать с задержанной. Пробежав немного, он оглянулся. В его взгляде уже не было угроз. Он желал лишь одного – получить ответ в глазах Ники, что он успеет и никто не пострадает. Ника стояла и приводила себя в порядок от последствий какофонии Майорова. Она знала, что он успеет и одобрительно кивала головой в ответ. Когда Майоров испарился вдали, Ника вздохнула:

Что ж так опростоволосилась сегодня, Настасья Павловна? И на старуху бывает проруха! Эх внучок, внучок! Не получишь ты железной дороги к дню рождению. Теперь уж на Новый год только увидимся.

Матвей вернулся домой заплаканный. Светлана долго выпытывала от сына причину его необычного состояния. Из разорванных всхлипываний вроде: „Не правду ты рассказывала! Полицейские – это наши враги. Нику увели в тюрьму,“– ничего более ясного понять не удавалось. Он не ел в этот вечер и заснул, не раздевшись. Когда буря в доме стихла, Светлана открыла портфель, в надежде понять причины трагедии. Первое, на что наткнулась её рука, был целлофановый пакет. В пакете лежали деньги. Денег было ровно столько, сколько нужно было заплатить за квартиру.

Весь следующий день они провели в поисках цыганки Ники. Разумеется никто из местных её под этим именем не знал. Двадцатого мая в их дверь позвонили. В этот момент Светлана любовалась майским снегопадом. Белизна абрикосов и вишен слепила глаза. Она открывала дверь с его именем на губах.

„ Цыганка сказала, что он приедет“,– стучало в голове у Светланы.

На пороге стоял Иван с букетом белых тюльпанов. Он улыбался, как первоклассник, получивший впервые пять, и не решался войти в квартиру.

     „ Неужели такое бывает?“ – думала она.
Ура! – кричал Матвей, выбегая из туалета. – Ваня, мы скоро поедем в другой город!
Откуда ты знаешь? – удивился Иван. – Мы действительно все скоро поедем в Петербург, – и он показал билеты на поезд.

Матвей прыгнул к Ивану на руки и они закрутились в танце. Светлана села на стул и тихо заплакала.






Лето. Недостижимый идеал






Лето смело ступало по трамвайным путям, раскаляя железные рельсы. На улицах то тут, то там чихали от аллергии разомлевшие прохожие. Легкий ветерок сплетал в двухголосную фугу липовый аромат с жасминовым шлейфом. По тротуару шли двое. Молодой человек смотрел угрюмо по сторонам, будто хотел найти спасение от жары в зарослях у дороги. Девушка слегка хромала из-за стертых каблуков. Частые синкопы хромоты раздражали ее спутника, по имени Николай, и от этого лицо его становилось еще угрюмее.

Аня, ты что, ноги натерла? – с возмущением спросил молодой человек.
Нет, всё хорошо. Почему ты спрашиваешь? – растерявшись, ответила девушка.
Она вдруг начала разглядывать туфли и, не найдя ничего удивительного, пошла дальше, постукивая уставшими набойками.
Не стучи по асфальту! У меня голова разболелась от твоего ковыляния.
Ой, какие мы нежные! Голова у него разболелась! Всё ему не так, да не эдак! – уже с температурой в голосе сказала девушка.
Да! Не так и не эдак... Все люди как люди, а ты ковыляешь как коро...

Раздражение разбросало красные маки по лицу и шее Ани. С жарой это было несовместимо. Задохнувшись от пыла обиды, девушка ничего не сказав, быстро пошла в другую сторону.

Ну значит тому и быть... Значит не мое.... Значит не судьба...,– подытожил обидчик. – Пусть сначала научится обращаться с обувью, а потом видно будет, – без малейшего угрызения совести говорил себе Николай.

Идущий по тротуару молодой человек работал мастером по пошиву обуви на заказ. Обувь для Николая являлась не просто профессией, обувь для него была философией, или даже квинтэссенцией существования. По обуви он определял людей, диагностировал болезни её обладателей, читал судьбу, судил о характере и взглядах на жизнь. Обувь заменяла Николаю всю необходимую информацию о человеке. Он мог без промедления отгадать род деятельности, возраст, социальный статус, темперамент, вредные привычки хозяина той или иной пары ботинок. Кто-то судил по одёжке, Николай же по обувке.

Как и любой среднестатистический мужчина, он начинал знакомство с женщиной не с головы до ног, а с ног до головы. Только ноги у женщин Николая начинались в районе туфель, и если они, туфли, не соответствовали его представлению об обувном идеале, то выше их он глаз не поднимал. А зачем? Всё уже и так было ясно. После знакомства с туфлями девушки, он являлся обладателем полного досье, с исчерпывающей информацией о их хозяйке.

Навстречу Николаю шли не блондинки, брюнетки, шатенки и рыжие. Нет! Навстречу Николаю шли пары лаковых туфель от Gabor, босоножки от Pataugas, кроссовки от Ecco, сапожки от Tamaris. Он знал все марки, выделял одни, критиковал другие, создавал третьи. Лучшим парфюмом для него был запах кожи. Даже с закрытыми глазами он, как профессиональный нюхач, мог определить без замешательств запах свиной, коровьей, козьей кожи. Он молниеносно определял принадлежность кожи к его носителю, мог с точностью сказать возраст и даже пол животного. Сам он носил только свои произведения. Каждый вечер Николай протирал их кремом, тщательно обследовал своих пациентов на предмет возникновения морщин, трещин, помятостей, бледности, возрастной усталости. Когда наступали минуты одиночества, первыми, кто разделял его грусть, были его туфли.

Жара привела Николая в кафе. Купив колы со льдом, он позвонил девушке, которая, по его мнению, стояла одной из первых в списке на роль спутницы жизни. У неё было много обуви. Хорошей, качественной обуви. Большую часть своей зарплаты она тратила на обувь. Каждый раз, приходя на свидание к Николаю, она надевала новую пару туфель. Никогда не было повторений. Николай рассматривал этот факт, как доказательство её симпатии к нему и даже больше. Женщина, которая стольким жертвовала ради обуви, не могла быть плохим человеком и, по мнению Николая, была способна на жертвы ради него самого. Именно поэтому девушка, по имени Светлана, стояла в списке у обувного мастера под номером два. А кто же чемпионка? – спросите вы. Графа чемпионки была пуста. Таковой просто не существовало. Николай считал, что идеал недостижим. Только он один может создать идеальные туфли, но он не встретил ещё ту девушку, которая могла бы носить его творения.

Звонок Светланы потревожил размышления о превратностях судьбы. 
Николай, что ты сегодня делаешь вечером?
Ум... Трудно сказать. Терплю жару, а ты?
А я хотела бы пригласить тебя к себе на ужин. Будет недурно. Я накопала в интернете массу летних рецептов. Вот экспериментирую. Придешь?
Конечно приду. До вечера.

Эта перспектива показалась Николаю занятной. Всё складывалось удачно. Девушка ему нравилась, звала к себе, сама накрывала на стол. До этого приглашения он ни разу не был у неё дома. Сегодня Николаю предстояло узнать о девушке номер два его списка большую, а может быть и всю правду.

Дворецким у Светланы работал французский бульдог по кличке Муся. Он был изрядно избалован, чрезмерно упитан и несказанно ревнив. Только Муся решал, исходя из личных предпочтений, кого ему впускать во владения, которые он стерег, а кого оставить за дверью наказанным. Ему позволялось всё. Малейший каприз Муси был свят. Любой проступок вызывал лишь умиление на лице хозяйки. Ему прощалось всё, всё без исключения. Он был царь и господин. За два года его пребывания у Светланы он ни разу не услышал повышенных интонаций в свой адрес, не наблюдал и проявления гнева.

Увидев Николая, в голове у Муси явно что-то сместилось. Глаза его стали более пузатыми, движения аритмичными, на морде забегала волна нервного тика. Звонка в дверь было не слышно. Муся орал, как если бы был покусан догом. Николай сразу же пришелся ему не по душе, быть может от того, что бульдог распознал в нем сильного конкурента на сердце Светланы. Накатившая ревность превратила Мусю в монстра с двумя кровавыми пузырями вместо глаз.
Ты пришел! – обрадовалась Светлана. – Муся, замолчи, это же Николай!

Муся ничего не хотел слышать и понимать. Истеричный лай сводил с ума прежде всего самого Мусю.

Ну успокойся же ты, – ласково обращалась к собаке девушка.
Не переживай, минут через пять привыкнет ко мне, успокоится и будет как шелковый, – со знанием дела посоветовал гость.

Шёлка мы не поимели бы с Муси ни через пять минут, ни через пять часов. Это был железный, даже скорее чугунный танк, который не хотел идти на компромиссы. Николай сел на табурет в надежде начать общение со Светланой. В кухне стоял монотонный лай французского бульдога. Предложение пожевать ломтик колбаски, или кусочек любимого пирога с орехами не поменяло звуковой дорожки кухонной сцены. Муся заливался как резаный. Ревнивец и сам, по-видимому, начал беспокоиться по поводу бесконтрольности своего состояния и от этого кричал ещё громче.

Почувствовав безысходность ситуации, Светлана решилась на крайние меры. Она сняла с ноги босоножку и, покрутив её за хлястик в воздухе, бросила в коридор. Канал вселенского ора выключился моментально. Глаза Муси осели снова в орбиты, слюна подобралась за зубы. Он пулей бросился за жертвой в коридор. В квартире воцарился мир и покой, которые быть может были знакомы лишь Еве и Адаму в райском саду Эдема.

Светлана обрадовалась удачно найденному плану с быстрым результатом и села за стол, чтобы разделить сладость от пирога и общения с Николаем. Николай не мог ни о чем другом думать, как только о ней, о босоножке Светланы. Этот монстр, этот косой мордоворот Муся терзает сейчас там её нежное тело, заливая её стройные линии вонючей слюной.

Светлана что-то говорила, жуя ореховый пирог, в момент, когда терпение Николая вышло за пределы разумного, и он бросился в коридор. Без труда он нашел на полу спальной распластавшегося жирдяя, грызущего как кость каблук фирменной босоножки.

Ах ты, паразит, гад сопливый! – орал Николай. – А ну отдай, быстро! – продолжал он, пытаясь освободить жертву из под закрытых наглухо челюстей противника.
Борьба набирала серьезные обороты. Муся стоял насмерть. Он боролся за босоножку, как за Брестскую крепость, или как если бы это была сама Светлана. Победа для него была необходима, как воздух. Он должен был показать кто из них хозяин. Нет, не только территории, но и сердца Светланы.

Дуэль продолжалась минуты полторы со счетом 0:0. Вдруг Муся дернул мордой, рука Николая ослабла и через мгновенье собака была уже под кроватью. В истории с Мусей произошел драматический слом. Из кармана Николай достал маленький фонарик, чтобы познакомиться с преисподней, где жил Цербер. Под кроватью лежало пар двадцать покусанных, пожеванных, дырявых фирменных туфель. Это было кладбище нескольких зарплат Светланы. Все туфли умерли насильственной смертью. В пасти зубатого Цербера они стонали, но крика их никто не слышал. Серийный убийца лежал в углу. Он нервно дышал, высунув язык. Муся приглашал Николая на второй раунд.

Соучастница преступлений, Светлана, почувствовав неладное в долгом отсутствии её гостя, пришла к дуэлянтам. Николай отряхивался от пыли и шерсти бульдога. Для него всё было решено окончательно. Сегодня вечером он вычеркнет имя Светланы из своего списка навсегда. Девушка, участвующая в убийстве туфель не могла занимать места ни на второй, ни на двадцать второй строчке в списке претенденток на сердце Николая.

Не правда ли, он лапулечка?! – ни о чем не подозревая, спросила Светлана Николая. Она взяла на руки Мусю, глядевшего из под кровати и начала его раскачивать в воздухе, как годовалого ребенка. – Зубки точит, малышка. Растут у Мусеньки зубки.... Мне на него ничего не жалко. Ну что же делать, если он так любит жевать ремешки.

Светлана поцеловала бульдога в мокрый сморщенный нос, прикрывая от удовольствия глаза. Муся чуть было не умер от передозировки счастья. Он победил, и его принцесса оценила это.

Николай, куда ты?! А как же чай?! А фильм?! Мы же хотели сегодня посмотреть третью часть!

В это время её гость уже терялся в паутине лестничной клетки, унося ноги от своих врагов.

Пережить такое Николаю удалось не сразу. На душевную реабилитацию обувному мастеру потребовалось около двух месяцев. Забыть увиденное под кроватью было задачей непостижимой. Эта сцена мучила его, снилась по ночам. Он слышал стоны очеловечившихся босоножек, его преследовал постоянно запах слюны французского бульдога. Существование в квартире Светланы туфельных захоронений нанесло обувному мастеру глубокую травму, в результате которой у него отпало всяческое желание общаться с женским полом.

Но вот однажды к нему в мастерскую заглянула хорошенькая девушка. Волосы её были подстрижены по последней моде, она была со вкусом накрашена, от неё приятно пахло мускусом. Девушка была настолько хороша собой, что Николай впервые в жизни забыл посмотреть вниз. К его великому счастью внизу было также прекрасно как и наверху. Посетительница стояла в лаковых туфлях от Chanel. Да, да, такие были только в коллекции прошлого года. Эстетический шок Николая перешел границу мастерской, оставив мастера и обладательницу лаковых туфель в полной тишине. Нет, такие туфли были совершеннее тех, которые он шил сам. Неужели существует такое чудо! – думал Николай.

Поняв, что он забыл спросить вошедшую о цели её визита, Николай вдруг протянул руку для знакомства.

Николай,– сказал он, не сводя глаз с продукта Chanel.
Регина, – прошептала девушка, глядя на пол, в надежде найти там объяснение происходящего.
Очень приятно, – в один голос расписались оба.
Что привело Вас сюда? – начал хозяин мастерской.
Я бы хотела заказать для себя пару балеток. Моя подруга Вас очень хвалила. Она осталась довольна туфлями и ни разу не пожалела, заплатив за них столько.
Балетки, конечно, сделаем, – не концентрируясь на комплиментах, переходил к делу Николай. – Давайте посмотрим кожу вместе, – и он вытащил из своих тайников листы с шаблонами разноцветной кожи. Николай уже знал наперед, чтобы он выбрал для девушки с именем Регина. Ей пошла бы вот эта, бордовая кожа ягненка с легким оттенком малины на сгибах.

Девушка взяла в руки лоскутки кожи и начала их нюхать один за другим. Остановившись на бордовой, на той, что выбрал Николай, она сказала:
 – Вот эта пахнет лучше других. Я выбираю её.

Наверное только падение метеорита могло бы перекрыть по значимости произошедшее в жизни Николая сию минуту. Эта девушка смогла найти идеал Николая по запаху! Это его женщина.... Женщина-идеал! Женщина, которая будет стоять в его списке выше номера один.

Их роман завязался молниеносно. Николай вскоре сам обул Регину в её новые балетки. Они гуляли часто по набережной. От неё никогда не исходило хромых синкоп из-за неподбитых каблуков. У неё не было в доме животных. Обувь её была хорошо пропитана кремом и аккуратно расставлена по отделениям в прихожей. Всё было идеально. Всё было так, как он хотел.

Пришел, наконец, день, когда Николай решился на серьезный шаг. Им так хорошо вместе. Чего же ждать?! Он пойдет сегодня в ювелирный и купит своей Региночке кольцо, чтобы сделать ей предложение стать его женой. Он купит идеальное кольцо для идеальной женщины.

Посмотрите, в моде сегодня вот эти с большим камнем в центре. Я уже четыре продал за последнюю неделю. Настоятельно рекомендую. Если девушка молода, она уж наверняка следует моде и хочет иметь такое же, – посоветовал Николаю продавец ювелирных украшений.
Нет, – возмутился Николай. – Она не такая как все, ей бы не понравилось то, что носят другие. Я предпочитаю вот это с мелкой россыпью бриллиантов.
Дело вкуса. Вы бесспорно правы. Это – классика, – одобряя выбор клиента, сказал продавец.
Да, это – идеал кольца! Оно великолепно! Оно, как сама Регина, – подумал Николай.
Я беру его, – и он выдохнул, как если бы сделал что-то сакраментально важное.

Весь день Николай находился в состоянии волнения. Он предвкушал наступающий вечер. Сегодня они пойдут в ресторан и он сделает Регине предложение. Всё должно быть идеально.

Вечер пришел не скоро. Николай сильно нервничал: то открывал, то закрывал коробочку, где на белом бархате покоилось кольцо для идеальной женщины.

Вот они вошли в ресторан. Регина как всегда на высоте: в черном маленьком платье, с высокой прической, в новых туфлях на шпильке. Официант разлил по бокалом шампанское. Николай старался охладить жар лица холодными от адреналина ладонями. Регина наслаждалась лепкой потолка в стиле Луи 16 го, разглядывала только что сделанный французский маникюр, слегка облизывая губы, чтобы получше запомнить вкус новой помады от Clinique. Они болтали о повседневных мелочах, о её подружках, о планах на отдых. Ему было всё равно о чем говорить в этот вечер. Любая фраза, исходящая из уст Регины, заставляла катать в его затылке горячие шарики. Он был околдован её голосом, её манерами, её новыми туфлями на шпильках.

Зазвучала новая песня Шакиры, которая им обоим очень нравилась.

Я так хочу потанцевать, – с радостью предложила девушка. – Пойдем, я приглашаю тебя.

Николай смутился. Танцевал он плохо, вернее вообще не умел, но отказать Регине не смог.
Во время его нелепых телодвижений он то и дело смотрел на траекторию движений шпилек Регины. Как же они были красивы! Она как циркулем чертила по паркету чертежи их будущей совместной жизни.

Сейчас самый подходящий момент, – подумал Николай, дослушивая двадцатый припев песни.
Как же он кривит ногой, – пронеслось в голове у Регины.
Они сели за стол, каждый вернулся к своему бокалу с шампанским.

Регина, – начал Николай.

Краска брызнула, окровавив воротниковую зону. – Я давно хотел тебе сказать, что мне хорошо с тобой, что я давно искал женщину, похожую на тебя. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, – и, опустив вниз глаза от смущения, протянул коробочку с кольцом его идеалу женщины.

Оставалось несколько мгновений, чтобы сделать Николая самым счастливым из всех присутствующих в этот вечер в ресторане. Для этого достаточно было услышать: «ДА» – в ответ. Не услышав ничего в первые пять секунд, Николай оторвал от пола глаза и переместил их на девушку с коробочкой. Пауза затягивалась. Регина то примеряла, то снимала кольцо, не говоря ни слова. Прошло еще секунд десять. Николай заерзал на стуле. Наконец, закрыв коробочку, Регина посмотрела в глаза Николаю и громко сказала:
Извини, я не смогу носить его.
 Она без объяснений встала и, оставив онемевшего молодого человека, направилась к выходу.

Ну как я могу носить это кольцо всю свою жизнь? – спрашивала себя Регина. – Ведь это очень серьезный шаг. Оно совсем не в моем вкусе и абсолютно не подходит мне по стилю. Да и не в моде сегодня эта бриллиантовая россыпь. Нет, нет, это совсем не то, о чем я мечтала. Это не мой идеал кольца. Жалко конечно, парень-то он не плохой. Ну значит не моё..., значит не судьба.

Николай сидел загипсованный от шока на стуле с резной спинкой. Он лихорадочно водил глазами, соединяя отвергнутое кольцо, с удаляющимися шпильками пары лаковых туфель.






Осень. Роковая ошибка.






Октябрь. Зябко. Дождь стучит по фонарям. Ночной бар. В табачной завесе проступают контуры трех фигур. Душно. Сердце футболит от переизбытка спиртного. Гогот от сальных шуток. Распаренный блуд привычных встреч.

– Дрон, плесни-ка еще маленько. Хорошо идет. Витёк, а ты чё не пьешь? Засмотрелся на танцулек? – подстрекал друзей раскрасневшийся от выпивки и духоты щекастый бизнесмен Паша. – Подожди пару деньков, вот оформим в понедельник сделку, а потом отдохнем всласть с местными девахами. Захолустные намного крепче и горячее наших московских, – продолжал он, обращаясь к сидящему немного в стороне Виктору.

Три состоятельных деловых друга имели обычай ходить в выходные в ночные клубы. И хотя всем им грозил в скором времени полтинник, привычка эта совсем не надоедала, напротив, со временем приобретала всё более значимый статус среди самых необходимых дел. Эти посещения заменяли походы по субботам в баню для очищения от душевных шлаков. Здесь они сбрасывали повседневные маски, становились самими собой и исповедовались друг другу под звон рюмок. Разговоры плавно переходили в непотребные танцы с длинноногими стриптизершами, которые обычно заканчивались где-то на съемной квартире у очередной незнакомой блондинки.

Лечение по дезинтоксикации души давало результаты, но не надолго. Уже во вторник нутро их снова было загажено ежеминутным самообманом, скандалами в семье, растущей день ото дня неудовлетворенностью собой и пониманием тотальной бессмыслицы происходящего.

Андрей, ты чего такой хмурый? И не пьёшь вовсе. Выпей, полегчает. Всё о них думаешь?
О них, – вяло произнес Андрей, широкоплечий, высокий мужчина, с поредевшей шевелюрой и трехдневной небритостью.

Он смотрел в потолок и подробно изучал углы зала, будто принимал работу маляров.

А может нам съездить к ней, поговорить? – предложил Виктор. – Не возможно больше на тебя смотреть! Разве можно так убиваться из-за бабы!
Да я не из-за неё. К сыну хочу. Но риск большой. И ведь не из-за Веры, а из-за Милки моей. Кто бы мог подумать, что доживу до такого! Сука, ни мне ни себе жить не дает.

За столом замолчали. Виктор и Павел продолжали диалог глазами, пропуская далеко не первую рюмку коньяка. Андрей грустно смотрел по сторонам, нервно обдирая заусенец на первом пальце.

В клуб заходили жертвы октябрьского похолодания. От них пахло потерянностью и ожиданием тепла. Каждый хотел обрести здесь избавление от одиночества. У кого-то получалось, и он начинал жить по-другому, кто-то приходил сюда вновь и вновь, почувствовав необходимость греха, как обязательной специи его субботнего ужина, а кто-то терял здесь последнее.

Бой ударной установки разъедал барабанные перепонки и голосовые связки присутствующих. Бармен бегал из угла в угол около стойки, где толпился народ. Он искусно жонглировал бутылками и бокалами, как цирковой артист. В центре зала худосочная блондинка демонстрировала за внушительную сумму разнообразные шпагаты.

Витя, – еле держась на ногах, прохрипел Паша, – пойдем танцевать. И он залился смехом от только что родившейся импровизации. – Да не с тобой, а с той вот потанцуем...
Ну пойдем, брат, вздрогнем.

Андрей всё еще шарил глазами по потолку, рассматривая траекторию табачного дыма.

Не... А мы Дрона тут не оставим, – вдруг спохватился Виктор, беря Андрея за локоть.

Андрей медленно затушил сигарету и, не пытаясь вырваться из плена пьяных товарищей, рванул к танцующей стриптизерше. Аплодисменты, свист, нецензурные выкрики то и дело сыпались, как помидоры на сцену, в центре которой порхала девушка, словно бабочка, застрявшая в сачке. Танцовщица не скупилась на откровенные позы, поднимая тем самым температуру зевак до взрывоопасного состояния. Неожиданно для себя Андрей выбежал на сцену. Это встретилось жарким одобрением.

Какая малышка, танцевать любишь? – начал он. В голове сменялись слайды личной жизни Андрея. Крупным планом мельтешила его супруга, угрожая расправой, фоном шли плач Вани и укоры Веры. Почему, почему не дают ему быть счастливым? Всё, всё из-за баб, – мешалось в голове у Андрея. – А начинается все именно так: ноги, груди, потанцуем. В глазах Андрея танцующая девушка превращалась в собирательный образ его неудач. – Все бабы одинаковые!

Опьяневший герой схватил стриптизершу за руку и со злобой начал срывать с неё одежду. В ответ на этот шаг из зала поначалу летели приветствия. – Вот тебе сучка крашеная! Ненавижу вас!– не унимался он. Разъяренный бизнесмен уже трепал бедолагу за волосы, в то время как мускулистый доброволец из зала расписался на лице Андрея тяжелым ударом. Огни потухли. Он упал, как побежденный на ринге боксер.

Гул сирены будил ночные переулки провинциального городка. Скорая помощь разрезала плоть осеннего тумана, подмигивая небесам большим красным глазом. В салоне фургона было неспокойно. Мед. сестры суетились, меняя капельницы и маски, лежащему без сознания Андрею.

Только не умирай, брат, – взмолился Виктор, присевший у изголовья. – Я виноват, дурак, потащил тебя к танцовщице.
Не вини себя, – успокаивал протрезвевший от случившегося Павел, – когда у человека бордель в душе, он найдет где ему морду расписать. Не здесь, так в другом бы месте ему её разукрасили.
Говорил я ему, чтоб он Милку свою бросил и шел к Вере, раз любовь такая открылась. Нет, сидит с законной своей, боится, видимо, что она на всё способна из-за денег. Вот и живет в страхе. Как тут помочь?
Да уж, бабы-бабы, от них все беды, – сформулировал Павел.

В темноте появлялись огни здания, на котором проступало несколько плохо освещаемых букв вывески. Трудно было понять название глухомани, в которую прибыла скорая помощь.
На следующее утро Андрей пришел в сознание. Виктор и Павел всё это время сидели  около кровати пострадавшего друга, как два стража у смертного одра Цезаря.

Где я? – спросил тихо Андрей, еле ворочая языком.
В больнице, – машинально ответили оба, – а в какой ещё не прочитали.
Слава Богу, пришел в себя, – сказал Павел.

Из глубины памяти всплывали обрывки клубных перипетий. Девушка, шпагаты, барабанная установка, удар в голову.

Обещайте, мужики, что ничего не скажите Милке, – попросил Андрей.
Это сколько же тебе прятаться придется, чтобы дождаться исчезновения всего этого художества, – возмутился Павел, указывая на синюшное пятно, растекшееся на лице Андрея. Павел протянул Андрею зеркало.

Я что-нибудь придумаю, – успокоил Андрей друга. – А пока ни слова. По рукам?
Как знаешь, – недовольно ответил Виктор. Я бы на твоем месте позвонил Милке, ведь у неё такие связи в Склифе. Подремонтировали бы тебя за считанные часы и был бы огурчиком. А ты только все усложняешь своим „ни слова“.
Никого не надо подключать, – уже немного кипятясь, ответил Андрей. Я что умираю? Пару деньков и выйду отсюда.

В дверь палаты постучали. На пороге стоял высокий человек в белой одежде.

Добрый день, – сказал врач, пожав руки всем по очереди. – Я ваш лечащий врач, Василий Колесов. Мне нужно поговорить наедине с больным, – обратился он к сидящим на койке Виктору и Павлу.
Есть такие, – подтвердили стражи и, дав понять Андрею, что выйдут ненадолго, растаяли в белизне больничного коридора.
Андрей, – начал доктор с уставшим взглядом. – Мне нужно с Вами поговорить.

Под левым глазом его бледного лица задергался нерв. Он не находил места своим рукам: то засовывал их в карманы, то складывал на груди. Андрей решил помочь вошедшему.

Я понимаю. Я должен Вам за вашу работу, спасение, уход. Скажите без стеснения сколько, и я Вам всё оплачу с лихвой. С этим проблем не будет.

Андрей тараторил стандартный текст со стандартным выражением лица. Он умел быстро договориться в любой ситуации, быстро оформить любую сделку. Такой род разговоров был основой его профессии.

Андрей Круглов, – повторил врач, – мне нужно сказать вам что-то серьезное.

И он в очередной раз вытащил из кармана руки, сложив их крестом на груди.

 – Понимаете, ситуация сложилась серьезная. Вчерашний удар в ночном баре пришелся именно в то место, где у Вас был, судя по всему, уже давно огромный тромб. Рост внутренней гематомы мы прогнозировать не беремся, но если она дойдет до тромба, то всё может закончиться для Вас в считанные доли секунды. Когда это случится я не могу прогнозировать. Эта ситуация неоперабельна. Если Вас всё же будут оперировать, то существует огромная вероятность того, что Вы умрете на операционном столе. Жизнь ваша, как говорится, висит на волоске. Мне очень, очень жаль, что такое приключилось именно с Вами. Мы сделаем всё, что в наших силах. Но единственное, что Вам сейчас необходимо – это покой. Ведь есть всегда надежда, что гематома остановится в росте. Как бы там ни было, ни о каком переезде речи быть не может. Вы просто не переживете дороги.

Андрей больше ничего не говорил. Только что он получил еще один удар. В голове всё кружилось, горело. Лицо сковывало в тиски. Начинался финальный отсчет времени. Доктор ещё приводил теоретические возможности его лечения, но Андрей его уже не слушал. Он смотрел в окно, забрызганное каплями кратковременного осеннего каприза. Окна палаты выходили во двор, в глубине которого стояла маленькая деревянная церковь. У входа почему-то бегали беспризорные гуси, кот с лечеными лишаями тёрся о деревянную бочку с водой. Дверь постоянно хлопала от бегающих женщин в черном. Всё это создавало какой-то чудовищный контраст с нереальностью сиюминутного приговора. Доктор вышел, не дождавшись ответов на вопросы, оставив Андрея в одиночестве.

Ощупывая внимательно голову, приговоренный изо всех сил пытался найти тот самый уголок, где несколько секунд назад ему перевернули песочные часы и посыпались песчинки его финальной главы. Любое движение головы приводило глаза Андрея к куполам церквушки. Он вдруг вспомнил себя в такой же как эта церкви, куда он так часто ходил со своей бабушкой. До школы он жил не у родителей, а у дедов – родителей матери. Службы в церкви посещались своевременно, без опозданий, каждое воскресенье. Андрей любил надолго оставаться у прилавка, положив подбородок на кулачки и рассматривать цены на иконках и крестиках. Ему всё там было по сердцу. Он очень любил запах, исходящий от свеч, ему нравились одежды дьяконов и вкус причастия. И еще.... как бабушка молилась чему-то или кому-то, что оставалось невидимым. Но она говорила об этом, как если бы описывала самого Андрея. Молитв она знала великое множество. С внучком выучила лишь две – самые простые.

Как же тогда всё было просто и спокойно. До школы он ещё не исповедовался самостоятельно, но видел и слышал, как это делает бабушка. Она не решалась оставить ребенка в стороне у сторожа во время исповеди. Священник позволял ей брать внука с собой. Андрей не мог понять надобности рассказывать чужому дяденьке подробности их жизни. И почему он ей что-то говорит в ответ? Как он может знать, что посоветовать? Ведь он не живет с ними! Но бабушка верила, что всё, что говорит священник – это правда и выходила из церкви в приподнятом настроении. Андрей, хоть и был маленьким, но понимал это. Церковь – это хорошо, – думал он, – бабушка выходит отсюда улыбаясь, а значит церковь помогает людям.

На пороге палаты появился Виктор с Пашей. Они вошли с загруженными сумками.

Ну вот, болящий, ешь, поправляйся. Купили, как положено: фруктов, соков, икры. Сейчас вместе и потрапезничаем,– радостно объявил Паша.

Андрей испугался раннему появлению друзей. Теперь нужно было что-то суметь сказать. Он не мог всё ещё отвести глаз с бегающих у церкви гусей.

Андрей, ты чего молчишь? – спросил Виктор, пододвигая стулья ближе к койке.
Что доктор сказал? Когда выписка? – поинтересовался Паша.

Андрей не мог поднять глаз. Виктор встал со стула и, взяв за руку Андрея, тихо сказал, глядя ему в глаза: – Говори как есть. Сделаем всё, что потребуется.

А что тут сделаешь. Осталось мне не долго. Несколько дней, а может и того меньше. Это как карта ляжет. Главное и помочь-то нечем.
Витя, что он несёт? Бредит что-ли? – в сильном волнении заорал Паша.
Да, ребята, это похоже на бред. Я бы очень хотел, чтобы это было бредом. Но, увы.... Судя по всему, мне чертовски не повезло, – и он рассказал все подробности медицинского заключения.
Надо срочно звонить, Миле. Она выйдет на лучших хирургов. Она таких светил знает. Да и вообще, – нервничал Виктор, – почему ты поверил этому докторишке? Работает наверняка по блату. Дипломы куплены, в институте 6 лет сачковал, в голове пустота, а приговоры людям ставить талант нашёлся!
Абсолютно с тобой согласен, Витя, – продолжал атаку Павел, – в этой тмутаракане и врачей-то путных нет. Какой тромб? Какая гематома? Ну шибанули тебя в нос. Кого не били? Что сразу все на тот свет поуходили?
Паша, Витя, – вступил Андрей, – пообещайте мне, дайте мне слово, если вам дорога наша дружба, сделать всё, как я попрошу.

Эта реплика охладила холерическое возбуждение обоих.

Давайте никому не будем звонить, – просил Андрей. Если и вправду мне осталось немного времени, то мне уже ничего не поможет. Потеряем время на переезды и дополнительные обследования, а может я и вовсе умру при транспортировке. Не хочу видеть слезы, не хочу скандалить с Милкой. Дайте мне побыть в тишине и сделайте то, о чем я вас прошу. Не говорите никому о том, что случилось в баре и что со мной сейчас. И договоритесь со священником вон той церкви, чтобы пришел меня причастить.

Паша и Витя стояли как солдаты у мавзолея Ленина: не дыша, не шевелясь, не говоря ни слова. Речь Андрея парализовала обоих.

Хорошо, Андрей, – сказал наконец Виктор. – Если ты действительно так решил, мы – могила. Сделаем всё, как скажешь.
Я жду священника, – бросил Андрей вместо прощания.
Дождь барабанил по немытым окнам палаты Андрея. Мокрые желтые листья падали на землю, ложась плотным ковром. Стволы деревьев, словно нарисованные углем, чернели за заплаканными окнами. Солнце билось в конвульсиях, как муха в лапах паука, высвобождаясь из под свинцовых щупалец рваных облаков.

Неужели это моя последняя осень? – думал Андрей. Он очарованно смотрел на медленное падение желтых бабочек, внимательно изучая траекторию их полета. Засыпая, Андрей чувствовал присутствие своего малыша, вспоминал аромат его младенческой кожи, узловатость Ваниных пальчиков.

Проснулся он на следующее утро, почувствовав себя лучше.
Жив и то славно. Только сейчас стало понятно, какое это счастье, вот так просто открыть глаза утром, – думал Андрей.

Он посмотрел на себя в зеркало. Отёк на лице стал чуть меньше.
 – Странно всё-таки, вроде лучше становится. А вроде умирать надо, – пронеслось в голове.

Через некоторое время в палату к Андрею вошел человек в черной рясе. На его шее качался внушительных размеров мощевик, в руке он держал серебряный крест. Андрей понял, что друзья сдержали слово.

День добрый, – начал первым священник.
Здравствуйте, – в легком замешательстве ответил лежащий.
Отец Паисий, пришел по просьбе ваших друзей. Господь устроил так, что будем знакомы, – и он широко улыбнулся.

Отец Паисий был человеком средних лет, хотя в его облике уже присутствовала печать серьезных искушений. Он был спокоен, редко поднимал глаза, общаясь с прихожанином, говорил тихо и просто, убаюкивая слух.

Приболел, раб божий....
Андрей, – вставил болящий.
Ну тогда помолимся о здравии раба Андрея, – и он начал читать Отче наш. Андрей невольно повторял за ним, как это он делал с бабушкой. Закончив молитву, отец Паисий сел на стул.
Зачем позвал, Андрей? Аль беда какая приключилась?
Я, батюшка, хотел бы исповедаться. Как это делать правильно не знаю. Видел только как моя бабушка делала.
Говори просто обо всем, что душу гложет, – посоветовал Паисий.
Врачи говорят, что жить мне немного осталось. Всё висит на волоске.
Врачи врачами, – прервал Паисий, – а всё в итоге решает Господь. Только он может этот самый волосок-то порвать. Вот как решит так и будет. Врачи предполагают, а Он знает. Да и важно ли когда мы туда уйдем? Главное ведь только с сердцем легким и без обид.

Вот за этим я Вас и позвал, отец Паисий. Кажется мне, что и не жил я вовсе, делал всё, как велели. Сначала рос, чтобы удовлетворять амбиции отца. Он меня с рождения отправил к дедам жить, так как подозревал мать мою в измене. Отец мой не был уверен в том, что я его сын. Но так как мне досталась его фамилия, то я был приговорен соответствовать его ожиданиям. Хотел стать актером – не дали. Что за профессия? Срамить отца только будешь! Хотел поехать добровольцем в Африку – не пустили. Заразишься сам, а про нас, что говорить будут? И всё так, вплоть до выбора жены. – Посмотри какая девушка, спортсменка, комсомолка, с ней не пропадешь. Да, а в итоге, скорее пропадешь с Милкой.

Милка – это супруга твоя? – вставил святой отец.
Супруга, – на выдохе ответил Андрей.
Да нет, в начале-то она хорошей девушкой была, а потом пошла по карьерной дорожке. И деньги всё первоначальное в ней испортили. Ничего ей теперь кроме сделок, продаж и бабла не надо. Перестала людей видеть, бумажки считает. А что деньги-то? Вот есть они у меня. Много. А никак они мне помочь не смогут. Деньги жизнь не продлевают, чаще укорачивают.

Не говори так Андрей. Всё поменять можно, меняя себя внутри. Понять тебе сначала надо, куда сердце зовет. И жить по велению душевному. Обман не может длиться вечно. Ведь в конечном итоге это приводит к абсурду. Сколько ты себя обманывать сможешь? Если от того, что ты делаешь, взамен не становишься счастливым, значит и путь твой ложный. Ведь если ты себя счастливым сделать не можешь, как же ты других осчастливишь? А счастье оно там, где нет надобности лгать.

Легко сказать Вам, батюшка, – возмутился Андрей. – А как мне перестать лгать, когда всё, что я есть – это сплошная ложь. Профессия – отцом навязана, потому что лучшая для сегодняшней безумной эпохи. Работа – женой найдена – лучшая, чтобы обрести максимальный комфорт в жизни. Даже женщину любимую не могу счастливой сделать. Законная моя Милка может от ревности к моим деньгам её убрать. Она может, она на всё готова. Милка с мафиозниками на „ТЫ“. Я из-за неё и сына видеть не могу. Не злю мигеру, чтобы не навредить Вере и Ване. Может это и хорошо, что дни мои сочтены. Не вижу логики в её продолжении. Всё равно по сердцу, как Вы говорите, мне не жить. Поздно, раньше надо было границы ставить. Слабым был, подчинялся чужой воле. А из сегодняшнего капкана – дорога только на тот свет. Так что в итоге я даже доволен, что всё так вышло, – с усмешкой закончил Андрей.

Нельзя, Андрей, веру в Господа терять, – поучал Паисий. –Уныние – грех. Это Господь тебе испытания посылал, чтобы вспомнил ты о нем, одумался и начал жить по велению сердца. Ты, вот думаешь, что путь наш со смертью заканчивается? Если бы так было. Нет, Андрей, если не решил при жизни душевных проблем, так и будешь с ними там мыкаться. Их по- любому решать придется. Нужно во что бы то ни стало способ освобождения от душевного гнета найти, а то и смерть не поможет. Настоящая жизнь, она там, где нет страха, и всё по сердцу делается.
Это деньги всё проклятые, они всё испортили. И Милку испортили, и мне жизнь покалечили.
Хорошо я тебя понимаю, – поддержал Паисий. – Я ведь и сам когда-то был при больших деньгах. Наворовали, награбили в лихие девяностые. Бандитизм ведь нормой жизни был. Властителем жизней человеческих чувствовал себя в ту пору. Пировали во время чумы. Жил в страхе от этого. Не знал в каком переулке смерть меня собачья ждет. Бесовщина, а не жизнь. А потом Господь под крыло свое взял, открыл мне правду, спас от вечных мук ада.
И как Вы в церковь попали? – спросил Андрей.
Гнёт мне душевный Господь послал. Стал я всё больше и больше потребность сильную испытывать в церковь пойти. Знала душа, что не по совести живет, страдала, в храм звала. Вот однажды пошел я в храм. Стою у икон, молюсь Богородице о прощении грехов моих и так хорошо мне стало. Душа облегченно вздохнула, я вроде в детство вернулся – маленьким стал, безгрешным. Такое счастье меня охватило. Сел я на скамейку и заплакал от стыда или от радости. А отчего не жить-то так? – подумал я. – Без страха, без обмана... Просидел я на той скамейке в великом благоговении с полчаса. Вернулся потом к себе, а квартира моя взломана. Искали меня пока я в церкви был. А потом узнал я, что всех моих дружков в тот день перестреляли. Смерть в квартире меня поджидала. Если бы не благость, что в храме на меня снизошла, был бы я тоже убит. После случившегося решил я с уверенностью в церковь податься. Бог меня привел сюда, показав где жизнь настоящую я вести должен. А недавно вот сюда в захолустье подался. Какая разница где Бога славить? Везде дома божьи стоять должны! Повсюду молитва твориться обязана! Радостно на душе, когда прихожане с легким сердцем после службы выходят. Вот значит служу Богу праведно. Люди пользу чувствуют, пожертвования делают. Бог даст скоро общими усилиями церковь нашу обветшалую подштопаем. Ничего не бойся, Андрей, – не переставал священник, – жизнь – она вечна. Она вроде здесь заканчивается, а там продолжается. Я давно понял, что счастье, оно, когда ты засыпаешь спокойно без страха и сожалений. Освободиться от них можно успеть и при жизни. Ты еще в силах поправить многое. Помоги тому, кто в помощи нуждается, пока Бог тебе жизнь дает. Скажи, что не сказал, пока сказать можешь. А теперь отдыхай, заговорил я тебя, а ты слаб ещё...

Паисий приблизился к потерявшемуся в размышлениях Андрею, поцеловал серебряный крест, дал поцеловать его Андрею.

Благослови тебя Господь..... И простятся рабу божьему все грехи его чаянные и нечаянные. Во имя отца и сына и святого духа ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Аминь, – прошептал в унисон Андрей.

Священник прочитал над болящим разрешительную молитву, откланялся и вышел из палаты.
Андрей думал о Вере и малыше. Как бы он желал быть с ними сейчас. Единственным смыслом его бессмысленной жизни был карапуз Ваня.

Успеть помочь, – звучало в голове у Андрея. – Нечего ждать. Успеть бы, – и он начал писать на бумаге номера, адреса и фамилии людей, которые являлись частью только что родившегося плана по спасению души. Андрей взял телефон и позвонил Виктору. – Витя, разговор есть.

Через полчаса ребята были у него.

Ну как ты? – спросил первым Павел.
Как видишь. Жив пока и то здорово.
Ребята сели.
Витя, Паша, всё, что я сейчас скажу останется между нами. Я принял решение. Я абсолютно уверен, что поступаю правильно. Не пытайтесь меня разубедить. Впервые в жизни я делаю что-то по моей воле. Это железно.

Паша и Витя в недоумении переглянулись.

Я не болен и это не осложнение после удара. Я хочу сделать наконец то, что не сделал бы никогда, если бы продолжал жить. Дайте слово, что выполните мою просьбу. Это, если хотите, моё завещание, последняя воля умирающего. Обсуждению не подлежит. Я заплачу вам к тому же за вашу услугу.

Андрей говорил в глубоком волнении.

Вот список того, что нужно сделать за кратчайшие сроки. Нужно успеть всё до момента, когда Милка подключит своих. Иначе пиши пропало.
Да что же такого страшного ты нам поручаешь сделать? – затушив сигарету, обеспокоился Паша.
Я перевожу на счет Веры половину моих накоплений, чтобы подняла и выучила достойно сына. Вторая половина пойдет на постройку храма, вместо вон той развалюхи, – и он показал на церквушку за окном палаты.

В палате зазвучала ненормативная лексика.

Дрон, да ты точно свихнулся, тот мужик здорово тебе башку-то перетряхнул. О чем ты? Результат всех наших сделок просто так отдать этому проходимцу в рясе. Он точно сектант. Ну погоди, я с ним поговорю. Это надо, за одну встречу так перепахать сознание! – полыхал от гнева Паша.
Паша, помолчи, – прервал друга Виктор. – Андрей, я уважаю твой выбор. Если ты чувствуешь, что так нужно, делай. Я поддержу тебя.
Они оба чокнутые! – заорал Паша и снова закурил.
Отцы, сделайте это как можно быстрее. И я уйду на тот свет со спокойным сердцем. Здесь все имена и фамилии людей, которые вам помогут и проконтролируют все операции. Я хочу знать, что всё получилось, до того момента как выключусь.
Не знаю как этот, – и Витя показал на убитого новостью Павла, – а я даю слово, что сделаю всё как нужно.

Виктор ещё несколько мгновений смотрел Андрею в глаза, а потом быстро вышел из палаты, уводя расстроенного Пашу.

Жду звонка, – бросил Андрей напоследок. – Только бы всё получилось, – молился он.

Андрей вдруг встал с койки, забыв о предписании врача не двигаться без надобности, подошел к окну, вспомнил позапрошлое лето. Вера и он на море. Жара, крики беспокойных чаек, запах йода. Мокрое тело Веры в горячем песке. Они счастливы. Потом этот жуткий спланированный наезд на Веру во время её беременности. Какое счастье, что она не потеряла тогда ребенка. Андрей вспомнил и последние угрозы Милки засадить его в тюрьму, обвинив в несуществующих махинациях.

– И всё это из-за денег. Она сошла с ума из-за денег, – говорил он вслух.

После обеда позвонил Виктор.

Андрей, всё сделали. Деньги поступят к ним на счет завтра. Беспокоиться не о чем. Следов за собой не обнаружили, значит Милка не в курсе.
Спасибо, брат, – обрадовался Андрей. – Не представляешь как ты меня выручил. Наконец-то, что-то путное удалось сделать. Теперь и уходить не страшно, – и он положил с облегчением трубку.
Никогда не думал, что не почувствую ничего после такого известия. Нет больше ни счетов, ни карточек, сожалений и страха тоже нет. С днем рождения тебя, раб божий, Андрей! – ликуя от грандиозных перемен, прокричал Андрей.

В дверь палаты постучали. Андрей бросился к кровати. На пороге стоял доктор Колесов. Он здорово изменился за два дня.

Добрый день, – начал Андрей, обращаясь к доктору. – Ну что удалось вычислить точное время моего ухода отсюда?

Вместо ответа человек в белом халате принялся рыдать.

Андрей Николаевич, умоляю Вас, не подавайте на меня в суд, – взмолился врач. Ведь если об этом узнают на верхах, меня под зад коленкой на следующее утро. А в Москву ехать я не потяну с тремя детьми. Умоляю, простите меня, ради Бога.

Андрей наблюдал происходящее с открытым ртом, абсолютно ничего не понимая.

За что простить? Тут уж как получилось. Кто же знает какой фокус тебе завтра судьба выкинет. На тот свет, знаете, без очереди берут. И если что, ни Вы, ни ваш белый халат не помогут.
Нет, Вы меня не поняли, – всхлипывал доктор, – не умрёте Вы.... Не умрёте! – заорал Колесов. – Попутали мед.сестры анализы, а я проглядел их ошибку. Понимаете, есть у нас другой пациент с похожей фамилией. Видно они сослепу положили ваши снимки в его папку, а его в вашу. Не увидел я этого ни вчера, ни позавчера. У меня дочка Оленька тяжело болеет сейчас, я сам не свой хожу всю эту неделю. Не помню когда в последний раз спал. Как зовут себя не помню.

И он начал рыдать ещё сильнее. Андрей молчал, будто смотрел фильм не про себя. Потом он подошел к Колесову и крепко обнял его. Животный смех Андрея растерзал тишину палаты. Смех его был подобен первому крику новорожденного. Он не мог справиться с накатившимся счастьем нового рождения. Андрей впервые дышал за свою жизнь полной грудью. Нет больше прошлого, он свободен. Нет больше страха, нет Милки, нет обязательств. Он снова мальчик, снова внук своей бабушки. Сейчас он начнет всё заново и у него всё получится! Он ничего не должен, он всё отдал. Теперь нужно слушать только своё сердце и жить по совести. Андрей в слезах поцеловал истерзанного страхами доктора и совершенно спокойно сказал:

Спасибо Вам за Вашу ошибку. Вы вернули мне жизнь. Жизнь настоящую.

Теперь уже Колесов стоял ошарашенным, силясь понять значение слов Андрея.

Так Вы не будете подавать на меня в суд? – спросил доктор.

Андрей глядел на него с улыбкой, удивляясь вопросу. Хитро прищурясь, он наконец произнес следующее:

Знаете что, давайте услугу за услугу.

Такое начало показалось Колесову правдоподобным.

Не буду я на Вас никуда подавать, но и Вы поклянитесь мне, что никому не дадите сведений о произошедшем у Вас в больнице. Не знаете Вы никакого Андрея Круглова, никогда о нем ничего не слышали и не видели. А если что, скажите, что нет меня, помер, ну а дальше, как фантазия и возможности позволят.

Врач сиял от легко выполнимых условий сделки.

– Конечно, конечно, – ликовал Колесов. – Не волнуйтесь, всё сделаем. Комар носу не подточит.

Постарайтесь уж, а то моя Милка не только нос, но и всё остальное вам всем подточит. Ладно мне идти надо, дел невпроворот. Ждут меня.
А может Вы поужинаете с нами? – заискивающе предложил доктор. Отпразднуем наш договор, – еще сомневаясь, предложил он.
Дочку твою как звать? – не обращая внимания, на предложение, спросил Андрей.
Олечка, – ответил Колесов.
Вот пойду помолюсь за отроковицу Ольгу. Ведь если бы не она, не было бы сейчас и послушника Андрея.

Через полчаса Андрей стоял уже на пороге церкви “Введение во храм Пресвятой Богородицы“, рассказывая отцу Паисию историю его чудесного спасения.
Год спустя, в качестве послушника и главного помощника отца Паисия, Андрей радостно встречал прихожан на пороге выстроенного нового храма.





Зима или умереть от счастья...







Утренняя морозная свежесть вползла без спроса в старую московскую квартиру на Садовой. Куски отсталой штукатурки и языки отклеивающихся обоев трепетали от шалостей забежавшего ветерка, пробравшегося через дыры деревянных окон. Его присутствие внесло некоторое недоумение, как не вовремя сказанная шутка. Все обитатели комнаты: скрипучая кровать, вытертый ковер, блеклая лампа и хромые стулья уже давно свыклись с состоянием хронической старости. Они не ждали ничего нового и принимали одиночество за данность.

Хозяйкой этой обстановки была женщина преклонных лет, с большой историей в глазах, снежными волосами и рельефным лбом. Груз прожитых лет определялся её походкой, горечь обид – аритмией сердца, траектория судьбы – душевным одиночеством.
Открыв по привычке глаза, Анфиса Поликарповна увидела на потолке большого, но тощего паука.

Увидеть паука – к здоровью, – подумала Анфиса Поликарповна и улыбнулась. – Да какое уж там здоровье, всё болит, скрипит и ноет. Приметы придумывают молодые!

Она освободилась от ночного обмундирования, сняв с себя стопку верблюжьих одеял, и поместила ноги в свежеподаренные тапочки. Неуверенно ступая из-за капризных суставов, Анфиса направилась навстречу новому дню.

Она поставила на плиту чайник с потертыми боками, который жил по соседству с железным утюгом эпохи царя Николая. Нет, не подумайте, Анфиса не страдала отсутствием денег. На каждый день рождения она получала в подарок от сыновей новинки технического прогресса. Утюги с программами, чайники со свистками, кофеварки, фены – всё это покоилось в картонных коробках, создавая высокую пирамиду под умывальником.

«Что она находила в этом доисторическом хламе?» – спросите вы. Память, да, память о тех временах, когда дорогие её сердцу люди были живы и они дотрагивались до этих ржавых сокровищ. Они делились с Анфисой самым сокровенным, выпивая чашку чая, согретого в чайнике с потертыми боками, носили одежду, поглаженную тяжелым утюгом с канделябрами. Ведь пока вся эта рухлядь была с ней, с нею были её малыши, покойный муж, её молодость, радость, здоровье. Никто не мог убедить Анфису расстаться с этим металлоломом. Привязанность женщины к старью была маниакальной, а её убеждение, что только после смерти будет дозволено очистить покои от засорения – непоколебимым.

Полупустую кухню потревожил телефонный звонок.

Да, Настя. Да..Да. Ну как у меня может быть хорошо.. Всё болит, никуда не выхожу. А вы как? Как мальчишки?

На другом конце провода отвечали, что всё в порядке. Завтра Новый год и нужно было бы его встретить всем вместе.

Да какой уж там Новый год! - возмутилась Анфиса. Это для молодых он Новый, а для меня, наверное, последний. Вы уж как-нибудь без меня справьте. А я сама....., с телевизором.

Сноха Настя пыталась внушить Анфисе Поликарповне необходимость встречи Нового года всем вместе, но свекровь стояла на своём.

Хорошо, хорошо, – лишь повторяла она, но только для того, чтобы быстрее закончить разговор. Положив трубку, она налила в бокал чая и принялась размачивать в нем зачерствелые булочки. За окном собирались очереди голубей, привыкших получать регулярные пособия по этому адресу. Они наступали на лапы друг другу, расталкивали соседей в надежде получить, как можно скорее, долгожданный паёк из рук благодетельницы.

Сейчас, сейчас, мои маленькие, – с теплом обращалась Анфиса к прибывшим гостям.

Она навалилась на бадик и, сосчитав десять шагов, достигла окна с толпой изголодавшихся гостей. За окном мело. Мокрый снег заплёвывал глаза домов, потом скатывался вниз, превращаясь в жижу. Голубки страдали от ветра, голода и многочисленности. Анфиса приоткрыла нижнюю створку окна и высыпала на внешний козырек остатки зачерствелого хлеба.

– Вот, мои верные малышки, кушать хочется? Держите, держите.

Женщина горела желанием накормить всех, прибывших к ней за помощью. Она беспощадно рвала батон, как если бы это было её самым главным делом жизни. Устав от весьма нужного занятия, Анфиса потянулась за приготовленной горстью лекарств, как вдруг кто-то позвонил в дверь.

Вот дела.. Кого это принесло? Ошиблись небось.

Открыв дверь, женщина обнаружила перед собой живого снеговика. Мужчина с огромным портфелем на животе стоял весь залепленный снегом.

Метёт-то как! – без ожидаемого приветствия воскликнула Анфиса.
Да уж, погода нынче шепчет, – постукивая сапогами, почтальон освобождался от ватных оков.
А Вы к кому? – опомнилась хозяйка квартиры.
Здравствуйте, а я к Анфисе Поликарповне Гречаниновой. Это Вы, я так понимаю?
Вот ведь, умник какой, что ты понимаешь? Как ты понял, что Анфиса Поликарповна это я?
А что, Вы не одна здесь живете?
Ага, вопросы значит задавать начал, одна, не одна, что выведываешь, а потом передашь своим и квартиру обчистят? Вон у соседки всё недавно вытащили...
Анфиса Поликарповна, ну что Вы такое говорите! Я Вам приглашение принёс.

Поняв, что сыграть другую роль ей не удастся, хозяйке ничего не оставалось как подтвердить, что почтальон не ошибся.

Вот, держите.....это Вам, – и он протянул длинный конверт, а
потом с легкой обидой вышел из квартиры.

Ничего не говоря, Анфиса сунула конверт в карман уставшего от времени халата и поспешила закрыть за посетителем дверь. У неё не было настроения продолжать их общение чаем и играть благодарность за полученный конверт, но её распирало любопытство: что же в конверте? Она давно уже не получала ничего персонального, за исключением открыток и рисунков внучат к праздникам.

Письмо было официальным приглашением на встречу ветеранов. Администрация района приглашала бывших учеников военных лет на вечер. Собрание было назначено на вечер первого января. Не многие из прошлых учеников были живы, но список тем не менее был достаточно длинным. Анфиса вытерла подолом халата очки, потом, натянув их поглубже на переносицу, начала внимательно читать имена приглашенных; как она это делала, проверяя чеки из магазинов, следя за кассиршами.

Попов Юрий, Савельева Надежда, Миронов Федор, Завьялова Наталья, Кириллова Таисия, Гребенкин Сергей.

На этой фамилии кровь стукнула в виски. В другой бы обстановке она поторопилась взять тонометр, но сейчас ей было не до этого. Гребенкин Сергей Владимирович 1930 г. рождения...Анфиса отложила в сторону список, прильнула к стене и, закрыв глаза руками, попыталась вспомнить что-то важное.

Так ты жив..., Сережа, – сказала она полушепотом.

После нескольких мгновений молчания, она встала, забыв о бадике, и поковыляла в свою комнату. Потом она вытащила из письменного стола старый, густо заселенный желтыми бактериями фотоальбом времен её юности, и стала искать единственно нужную фотографию. Вот её мама с отцом, а вот уже умершие брат и сестра. А вот её класс, подружки, Нина Павловна, а вот и он – Сережа Гребенкин. С фотографии послевоенного времени смотрели большие, немного хищные глаза белобрысого паренька. Анфиса сидела рядом на стульчике в окружении одноклассниц, распределенных каким-то странным образом по желанию классной руководительницы. Она долго водила ладонью по фотографии, пытаясь яснее разглядеть детали той трудной эпохи. Пробежавшись глазами по каждому лицу, Анфиса скользнула вниз по странице и остановилась на фотографии Сережи, сидящего на велосипеде. Он был милее, чем на общем фото: более улыбчив и раскован, в красивом шарфе, с портфелем на боку. На обороте чернилами было выведено: «Анфиса, ты моя навсегда! Твой Сергей Гребенкин. 1947г.» Та, кому были адресованы эти слова, залилась слезами.

Свидетелями её тихого плача были всё те же старые стулья, обшарпанный потолок, перекочевавший уже в другой угол паук, катаракта немытых окон и целая гвардия не наевшихся голубей. Когда отлегло от сердца, Анфиса накинула на плечи теплый плед и, усевшись поудобнее на диване, решила освежить в памяти прошлое. Она медленно прогуливалась по коротким вспышкам её жизни, запечатленных на кусочках бумаги, то попадая в приятные воспоминания, то застревая в тяжелых раздумьях о потерях близких.

Вот её институт, где она провела семь незабываемых лет, а вот её Мариночка – лучшая подруга, покинувшая её навсегда двадцать лет назад. Здесь Саша, её будущий муж, делает ей предложение выйти за него. А вот их свадьба, ЗАГС, цветы... Потом начались рождения детей. Этому было отведено пять страниц альбома, пестривших кружевными одеждами. Пинетки, белоснежные распашонки, платочки, шапочки упитанных малышей заполняли бумажные просторы. На момент Анфиса Поликарповна вернулась в род.дом. Вот акушерка держит родившегося Сашеньку. Он похож на лысого сморщенного котенка. А вот её Коленька – второй сынок. Сколько пришлось ему болеть, а ей не спать из-за его ночного крика.

После детской части следовали классы и друзья детей, их женитьбы, рождение Анфисиных внуков, поездки заграницу. Ей вдруг захотелось снова вернуться к фотографии блондина на велосипеде. Вытащив фотографию Сережи Гребенкина, Анфиса положила её на подушку у изголовья, а сама, устроившись рядом, заснула, как засыпают дети с куклой. Сон был недолгим. Это было неким продолжением прогулки в фотоальбоме. В голове у Анфисы всплывали лица друзей, знакомых, учителей, учеников. Сон был приятным, ведь в нем Анфиса была молода, здорова и счастлива.

Открыв глаза, она ощутила несказанный прилив сил и бодрости, будто вернулась из санатория. Лечебный сон прошлого подарил ей идею выйти из дома. Ах, как давно она не совершала этого. Абсолютно уверовав в необходимости прогуляться, даже в такую несносную погоду, она поспешила одеться. В голове засуетились мысли о подарках внукам, о покупке традиционных мандаринов и даже о приобретении ёлки.

Укутавшись в вязаный шерстяной платок и натянув дутые сапоги, Анфиса вышла за предновогодними приключениями. Вдохнув морозного воздуха, она вдруг ощутила легкую боль в груди, перекочевавшую с поясницы наверх.

Ну и погода, – подумала путешественница и, попросив мысленно Бога помочь ей осилить этот отрезок пути, отправилась в супермаркет.

Снизу видны были окна квартиры, с многочисленным конвоем голубей, ожидавших подачки. Телефоны, машины, снег – всё вместе это создавало забытую симфонию жизни, жизни, которая осталась в её фотоальбоме.

Посещение супермаркета прошло без осложнений, что было довольно удивительно с таким-то количеством народа, полного желаний купить всё и всем за один приход. Анфиса выбрала мандарины, нашла подарочные ларцы с конфетами для внучат и, оплатив всё на кассе, осталась довольной. Для полного счастья не хватало елового запаха.

За углом магазина стоял старичок и продавал ветки от ёлок.

Почём ваши пучки? – осведомилась покупательница.
Да за триста рублей отдам, устал стоять, домой хочется. Уж больно мерзко нынче на улице.

Старичок грел то и дело руки с почерневшими ногтями и пританцовывал от мороза в серых валенках.

Давай-ка я тебя отпущу домой. Иди ты лучше погрейся, а то и примерзнешь тут, – улыбаясь, сказала Анфиса.
Замотай мне всё, что осталось.

Старик обрадовался своему освобождению и протянул букет еловых веток.

С наступающим тебя, красавица!
Ну скажешь тоже, какая я уже красавица. Была красавица, да вышла. А теперь только охи, да таблетки.
Ты что! Бадик убрать и под венец пойдешь!
За тебя что ли? Или может знаешь кого? – засмеялась Анфиса.

Крупные хлопья снега засыпали ей глаза и открытый рот.

Ну это я тебе на следующем свидании скажу, – подмигнув нахально, поддержал игру дед. – А пока с наступающим тебя и всех тех, кто рядом! Здоровья и новой нам встречи!

Анфиса сияла, ей было приятно. Домой она шла уже почти не облокачиваясь на бадик. Позвонила сноха Настя.

Да, Настя. Всё хорошо. Да я выходила. Нет, нет, всё благополучно. Ты что думаешь я не в состоянии прогуляться? Рано ты меня списала. Меня вот сегодня замуж позвали.
Анфиса Поликарповна говорила с удовольствием, будто пила чай вприкуску с лукумом.

А приходите на Новый год ко мне. Я пирожков напеку, вы же все их очень любите. Ну если я, конечно, не ломаю ваших планов.

На другом конце провода Настя испытывала недоумение и одновременно тихую радость от услышанного. После разговора Анфисе вдруг снова вспомнился дед с ёлками.

 – Эх, где мои 17 лет! Если бы можно было начать жизнь сначала, я бы прошла её с тобой! – она вытянула из кармана халата фотографию Сергея Гребенкина и поцеловала его в лицо.

Весь следующий день Анфиса провела у плиты. Желание встретить этот год особенно заставляло её пойти на великие подвиги. Она уже давно ничего не готовила, и уж тем более её фирменных пирожков, приготовление которых требовало массу времени и сил. Но нынешнее душевное состояние Анфисы могло бы быть причиной и не таких побед. На кухне она была не одна.... она была с ним. На столе стояла всё та же фотография с блондином на велосипеде, а в голове шел 1947 год.

Как же они тогда были счастливы, смелы, чисты. То лето, когда он написал на обратной стороне: «Анфиса, ты моя, навсегда!» – было особенным. Бабочек родилось великое множество. Поля были усыпаны разноцветными шелковистыми шальками парусников, беляночек, лимонниц. То тут, то там глядели на тебя павлиние глаза летних нимф. Школа позади, война окончена, впереди только лучшее! Сомнений нет, нет ни страха, ни груза жизни. Они влюблены: уже не раз целовались, лежа в траве, и катались на велосипедах к пруду с кувшинками, чтобы вдалеке от всех помечтать об их совместном будущем. Она хочет стать врачом – терапевтом, он желает военной карьеры. Всё будет, всё получится, главное, что они вместе и навсегда.
Всё возможно, всё реально, особенно летом, когда тебя так любит и ободряет пылкое солнце, когда с тобой любимый, когда тебе 17 лет.

Но осень сменяет лето. Она поступила в институт, его вскоре забрали в армию. Анфиса ждала Сергея, не помышляла ни о ком другом. И вот однажды пришла новость, что его видели в обществе женщины постарше. В письмах он отказывался от нападок Анфисы. Но вернувшись со службы, дрожащим подбородком произнес, что женится. На другой.... Та, другая, ждет от него ребенка. Нет, он не любит её, его заставляют принять это решение. Он умолял на коленях простить его. Одно лишь слово Анфисы и он повернет время вспять. И они снова будут вместе. Но Анфиса была непреклонна, ей был не интересен человек, предавший их лето 47 года. Она отказала ему, но не смогла забыть его. Спустя некоторое время он уехал со своей новоиспеченной женой на юг, а Анфиса осталась в столице. Вычеркнуть его из своей биографии было проще, чем выдернуть память о нем из сердца.

Пирожки уже сидели в печке и покрывались золотой корочкой. Запах печеного теста ютился в промерзших комнатах. В квартире и в душе Анфисы наступила оттепель. Тогда, после случившегося много лет назад, она не могла смотреть на фото Гребенкина, но порвать его у неё не хватило сил. Теперь, глядя на Сергея, она ничего не испытывала кроме радости. Жизнь прошла, а всё могло бы быть иначе, если бы не гордыня молодости. Она всегда любила его, а теперь ещё появилась надежда на встречу, на такую долгожданную встречу. Она скажет ему всё: о том, как он ей дорог, как она не смогла его забыть, о том, что в её жизни больше никогда не было подобного лета 47 года.

Убедившись в том, что пирожки получились без изъяна, Анфиса вернулась в комнату готовиться к встрече гостей. В комнате как-то всё немного поменялось. Она вдруг заметила массу неубранных вещей, которым ранее было позволительно болтаться повсюду, а сегодня нет.... Хотелось стройности, порядка, красоты, ведь всё лишнее из души ушло. Осталась только радость. А радость никогда не уживается с хаосом.

Она невольно открыла шкаф и начала перебирать вешалки с довольно красивой одеждой. Как давно это тут замуровано. Не было ни случая, ни желания одевать эти платья. После смерти мужа Анфиса ходила в одном халате дни напролет. А сегодня ей вдруг захотелось одеться. Какой наряд выбрать для встречи с одноклассниками? Для встречи с ним? Решено было надеть бежевое с жемчужной брошкой на левой груди.

Вечером Настя и Саша организовали вкусный стол: накупили разных яств, украсили скатерть мишурой, приготовили записочки с желаниями.. Анфиса Поликарповна собрала маленькие подарочные пакеты для внуков и спрятала их за букетом еловых веток. За столом было весело, уютно, тепло и просто. Давно уже никто не видел Анфису такой как сегодня. Она прекрасно выглядела в бежевом платье с брошью, волосы её были благородно убраны на затылке, губы слегка подкрашены.

Когда пробило двенадцать, началась традиционная суета: все принялись зажигать свечи, загадывать желания, поднимать бокалы. Пили за здоровье, долгую и лучшую жизнь, за любовь и процветание, закусывая знаменитыми пирожками Анфисы Поликарповны. За столом царила удивительная атмосфера единения, понимания и детской радости.

Начались воспоминания прошлого, позвонили Коленьке в Швецию, включили музыку и даже потанцевали, меняясь парами. Так хорошо им давно не было вместе. Шампанское давало о себе знать. Усталость валила с ног. Поцеловавшись в очередной раз друг с другом, гости шумно покинули покои Анфисы Поликарповны. Она же снова перенеслась мыслью к завтрашней встрече с друзьями. Что она скажет ему? Как начнет свой монолог? Каким он стал спустя столько лет? Любит ли он её как прежде?

Боль в груди заставила Анфису направиться к кровати. Она выпила горсть таблеток, положила на подушку его фотографию и пустилась в дальнюю дорогу предвкушения счастья. Завтра она увидит его, завтра она вернет покой своей душе и станет, наконец, прежней Анфисой. За окном летали крупные белые бабочки. Слегка покружившись у окон Анфисы, они падали вниз, сливаясь с бесконечностью белого. Зима стелила белые простыни, охлаждала возбужденные дневные мысли, укачивая под свою колыбельную. Анфиса с улыбкой засыпала в первую ночь этого Нового года и последнюю в своей жизни.

На втором этаже образовательной школы 781 толпились люди. Они разговаривали, обнимали друг друга. Было видно, что эта встреча дорога всем присутствующим. То и дело слышны были похожие вопросы: «Завьялову не видели?» «Да это я Завьялова, не узнал?» или «Ты кто? Юрка Попов?! Вот это да!» Звучали и другие разговоры на тему: «А ты знаешь, ведь Вовка-то Левшин умер недавно»....

Люди узнавали и не узнавали друг друга, смеялись и плакали. Когда все уселись, в класс вошел Сергей Гребенкин. Это был человек военной выправки и, несмотря на свой возраст, держался прямо и был в хорошей физической форме. Время не поменяло цвета его волос, оно лишь добавило им мышиный оттенок старости. На лице жила какая-то доля либо усталости, либо разочарования. Во всем его облике присутствовала недосказанность с примесью вины. Обняв каждого, он сел за последнюю парту.

Ну, кажется все в сборе, – громко заявила организатор встречи. –Можем начинать.
Подождите, не хватает Анфисы Гречаниновой – донеслось с галерки.
Едет где-нибудь с опозданием. Не удивительно в такую-то погоду – сказал человек, с фамилией Миронов.

В этот момент в класс постучала директор школы и попросила организатора встречи ненадолго выйти из класса. Гости, как и прежде во времена их далекого детства, начали галдеть, обрадовавшись отсутствию надзирателя.

Вы знаете, – начала директор, обращаясь к организатору встречи – только не говорите гостям, чтобы не портить праздника. Но родственники Анфисы Поликарповны сообщили, что она скончалась сегодня ночью.