В полях. Ги де Мопассан

Посвящается Октаву Мирбо

Две лачуги располагались рядом у подножия холма рядом с маленьким курортным городком. Двое крестьян тяжело трудились на тощей земле, чтобы вырастить всех своих детей. В каждом доме их было четверо. Перед дверями этих соседних домов все малыши играли с утра до вечера. Старшим было около 6 лет, младшим – 15 месяцев. Свадьбы и рождение детей произошли в обоих домах практически одновременно.
Матери едва различали своих детей, отцы – совершенно путали. 8 имен танцевали у них в голове и постоянно смешивались, и когда нужно было позвать ребёнка, мужчины часто кричали по 3 имени, прежде чем вспоминали правильное.
В первом из двух домов, если идти с водяной станции Роллпор, жили Тюваши, у которых были 3 девочки и 1 мальчик. В другой хижине жили Валлэны, у которых была 1 дочь и 3 сына.
Всё это существовало на супе, на картошке и на  свежем воздухе. В 7 часов утра, в полдень и в 6 часов вечера родители собирали своих карапузов, чтобы покормить, как пастухи гусей собирают своё стадо. Дети сидели, согласно возрасту, за деревянным столом, который был отполирован до блеска за 50 лет использования. Последний ребёнок едва доставал ртом до края стола. Перед ними ставили глубокую тарелку, полную размоченного хлеба, в котором плавала варёная картошка, полкапусты и 3 луковицы, и весь ряд ел, пока не начинал чувствовать ещё более сильный голод. Мать сама кормила самого маленького. Немного мяса в горшке по воскресеньям было праздником для всех, и отец в этот день опаздывал к столу, повторяя: «Как бы не привыкнуть к таким яствам».
Однажды ближе к вечеру, в августе, лёгкая коляска остановилась перед двумя лачугами, и молодая женщина, которая сама правила лошадьми, сказала господину, который сидел рядом:
- О! Смотри, Анри, какая куча детей! Какие они милые, когда возятся в пыли!
Мужчина ничего не ответил, привыкнув к этому восхищению, которое было для него горем и почти упрёком.
Молодая женщина продолжала:
- Я должна их поцеловать! О, как бы я хотела иметь такого малыша.
И, выпрыгнув из коляски, она побежала к детям, схватила одного из двух последних – ребёнка Тювашей – и, подняв его на руки, начала целовать грязные щёки, светлые курчавые волосы, испачканные землёй, и ручонки, которыми тот дёргал, чтобы избавиться от назойливых объятий.
Затем она вновь села в коляску и пустила лошадей галопом. Но на следующей неделе она вернулась, села на землю, взяла ребёнка на руки, угостила его пирожными, дала конфет всем остальным и играла с ними, как девчонка, пока её муж терпеливо ждал в лёгкой коляске.
Она приезжала ещё, познакомилась с родителями и начала приезжать ежедневно, с карманами, полными лакомств и монет.
Её звали мадам Анри Дюбьер.
Однажды утром, когда они приехали, её муж вышел вместе с ней. Не остановившись возле детей, которые теперь хорошо её знали, она прошла прямо в дом крестьян.
Они были дома, кололи дрова для супа. Они удивлённо поднялись, дали стулья пришедшим и начали ждать. Тогда молодая женщина начала говорить дрожащим голосом:
- Мои славные люди, я пришла к вам, потому что я хотела бы… я хотела бы забрать с собой вашего… вашего маленького мальчика.
Селяне, ошеломлённые и непонимающие, молчали.
Она перевела дыхание и продолжила:
- У нас нет детей, мы с мужем одни… Мы бы позаботились о нём… хотите?
Крестьянка начала понимать. Она спросила:
- Вы хотите забрать Шарло? Конечно, нет.
Тогда вмешался мсье Дюбьер:
- Моя жена плохо объяснила. Мы хотим его усыновить, но он будет навещать вас. Если все пойдёт хорошо, как мы ожидаем, он станет нашим наследником. Если вдруг у нас родятся дети, он поделит состояние с ними в равных долях. Но если он не ответит нашим ожиданиям, мы дадим ему в день совершеннолетия 20000 франков, которые немедленно будут помещены на его имя у нотариуса. Мы также подумали о вас. Вам до смерти будет обеспечена рента в 100 франков. Вы хорошо поняли меня?
Крестьянка поднялась в гневе:
- Вы хотите, чтобы я продала вам Шарло? Да нет, о таких вещах у матери не просят. Конечно, нет! Это было бы отвратительно.
Муж ничего не говорил, у него был серьёзный и задумчивый вид, но он одобрял слова жены киванием головы.
Мадам Дюбьер начала плакать и, повернувшись к мужу, пробормотала голосом, полным рыданий, тоном ребёнка, все желания которого всегда удовлетворялись:
- Они не хотят, Анри, они не хотят!
Тогда они сделали последнюю попытку:
- Но, друзья мои, подумайте о будущем вашего ребёнка, о его счастье…
Рассерженная крестьянка прервала её на полуслове:
- Всё понятно, всё сказано, всё решено… Убирайтесь, и чтобы я больше здесь вас не видела. Надо же, хотят забрать ребёнка!
Тогда мадам Дюбьер, выходя, увидела, что малышей – двое, и спросила сквозь слёзы, с настойчивостью избалованной женщины, которая никогда не хочет ждать:
- Но этот второй ребёнок – не ваш?
Отец Тюваш ответил:
- Нет, он соседский. Можете сходить к ним, если хотите.
И он вернулся в дом, где слышался возмущённый голос его жены.
Валлэны обедали. Они медленно ели кусочки хлеба, намазывая его кусочками масла, которое подцепляли кончиком ножа.
Мсье Дюбьер снова заговорил о своём предложении, но с большими витиеватостями, с предосторожностями.
Пара крестьян покачала головами в знак отказа, но когда они узнали, что получат 100 франков в месяц, они задумались, посмотрели друг на друга.
Они долго молчали, раздираемые сомнениями. Наконец, жена спросила:
- Ну, что скажешь, отец?
Он произнёс нравоучительным тоном:
- Скажу, что мне это не по нраву.
Тогда мадам Дюбьер, дрожавшая от волнения, заговорила с ними о будущем малыша, о его счастье, о деньгах, которые он сможет позже получить.
Крестьянин спросил:
- А эта рента в 1200 франков, она будет оформлена у нотариуса?
Мсье Дюбьер ответил:
- Ну конечно, начиная с завтрашнего дня.
Крестьянка сказала, размышляя:
- 100 франков в месяц – этого не достаточно, чтобы мы расстались с малышом. Через несколько лет он начал бы работать. Мы просим 120 франков.
Мадам Дюбьер, которая дрожала от нетерпения, тут же согласилась, и, так как она хотела сразу же забрать ребёнка, она дала им 100 франков в подарок, пока муж писал документ. Мэр и сосед, которого позвали, служили свидетелями сделки.
И молодая женщина, которая вся сияла, унесла воющего ребёнка, как уносят игрушку, которая приглянулась в магазине.
Тюваши следили за ними со своего крыльца, немые, суровые, сожалея о своём отказе, может быть.

*
О Жане Валлэне перестали говорить. Каждый месяц его родители ходили к нотариусу за своими 120 франками и рассорились со своими соседями, потому что мамаша Тюваш постоянно позорила их, повторяя от двери к двери, что нужно быть нехристями, чтобы продать своего ребёнка, что это просто кошмар, низость, разврат.
Иногда она брала на руки своего Шарло, который кричал, словно что-то понимал, и говорила ему:
- Я тебя не продала, малыш, я тебя не продала. Я не продаю своих детей. Я не богата, но своих детей не продаю.
В течение последующих лет она делала подобные намёки, которые озвучивала перед дверью, словно собираясь войти в соседний дом. Мамаша Тюваш, наконец, возомнила себя бог знает кем, потому что она не продала Шарло. И те, кто говорили о ней, прибавляли:
- Всё равно, она повела себя как хорошая мать.
Шарло, которому исполнилось 18 лет, был воспитан в той мысли, которую ему повторяли каждый день: его не продали, и он стал заноситься перед товарищами.
Валлэны жили припеваючи благодаря пенсии. Неукротимая ярость Тювашей, которые остались бедняками, происходила именно отсюда.
Их старшие сыновья ушли на службу, второй ребёнок умер. Шарло остался один со старым отцом, чтобы кормить мать и своих 3 младших сестёр.
Ему исполнился 21 год, когда однажды утром перед двумя лачугами остановился сверкающий экипаж. Молодой господин с золотой цепочкой от часов вышел из него и подал руку пожилой седой даме, помогая ей сойти. Дама сказала ему:
- Это здесь, сынок, во втором доме.
И они вошли в лачугу Валлэнов как к себе домой.
Старуха-мать мыла посуду. Немощный отец дремал у очага. Они подняли головы, когда молодой человек произнёс:
- Здравствуй, папа! Здравствуй, мама!
Они поднялись, испуганные. Крестьянка от смущения уронила мыло в воду и пролепетала:
- Это ты, сынок? Ты, сынок?
Он обнял её, повторяя: «Здравствуй, мама». Отец весь дрожал и повторял спокойным тоном, который ему никогда не изменял: «Так ты вернулся, Жан?» Словно он видел его месяц назад.
Когда объятия закончились, родители тут же захотели вывести сына в деревню, чтобы всем показать. Его водили к мэру, к помощнику мэра, к кюре, к учителю.
Шарло стоял на пороге своего дома и смотрел на них.
Вечером он сказал своим старикам:
- Ну и глупцы же вы, что позволили этим людям взять мальчишку у Валлэнов!
Мать упрямо ответила:
- Я не хочу продавать своих детей!
Отец ничего не сказал.
Сын продолжал:
- Кем так пожертвовали, не может быть несчастен.
Тогда папаша Тюваш произнёс разгневанным тоном:
- Ты будешь упрекать нас в том, что мы тебя не отдали?
Молодой человек грубо ответил:
- Да, я вас упрекаю, вы просто глупцы. Такие родители – это просто несчастье для детей.
Женщина начала ронять слёзы в тарелку. Она всхлипывала, черпая суп и проливая половину.
- Легче умереть, чем воспитать ребёнка.
Тогда парень отрубил:
- Я бы предпочёл никогда не родиться, чем быть тем, кто я есть. Когда я увидел этого парня, во мне всё перевернулось. Я сказал себе: «Вот каким я мог бы стать сейчас!»
И он встал.
- Слушайте, мне лучше уйти из этого дома, потому что я буду постоянно упрекать вас и устрою вам несчастную жизнь. Я вас никогда не прощу!
Родители молчали, прибитые, готовые заплакать.
Он продолжил:
- Нет, это было бы слишком жестоко. Я лучше поищу свою судьбу где-нибудь в другом месте!
Он открыл дверь. Послышался шум голосов. Валлэны праздновали с вернувшимся сыном.
Тогда Шарло топнул ногой и, обернувшись к родителям, крикнул:
- Прощайте, деревенщины!
И исчез в темноте.

31 октября 1882
(Переведено 17 мая 2015)