Черкес а. чернышева

ЧЕРКЕС

Это первый мой четвероногий друг детства. Размером кобелёк был чуть больше крупной кошки. Только за счёт своей длинной, густой, волнистой шерсти казался больше, чем он есть на самом деле. Под брюшком шерсть свисала почти до земли, совершенно скрывая его короткие ноги, впрочем тоже очень лохматые. Мордочка круглая, чуть вытянутая к носу, глазки, как вишенки, только чёрного, непроницаемого цвета, слегка прикры-тые свисающей сверху чёлкой. Ушки маленькие, обвисшие, со-всем терялись в густой шерсти. А сама шерсть, ну до того была черна, единого иногороднего пятнышка. Может быть за эту чер-ноту его мой старший брат назвал Черкесом. Любил, чертёнок такой, чтобы его ласкали. Упадёт на спину, голова, хвост в сто-рону, лапки безвольно раскинет и ждёт, когда его начнут по брюшку чесать. Так разомлеет, что, аж, слюна потечёт изо рта. Больше всего общаться приходилось мне. Моя бабушка, как и я, всегда с ним разговаривала.
Бывало, выпустит гусят на травку пастись, а ему говорит:
 - Черкес, сиди, сторожи гусят. На небо поглядывай, как бы коршун не налетел.
Черкес голову набок склонит и слушает. Но только ба-бушка войдёт в дом, тут же бежит к гусятам, ложится рядом и никуда не отходит. Изредка поднимет голову, посмотрит вокруг, всё ли спокойно? Если какой гусёнок отбежит в сторону, Черкес встаёт и носом подталкивает его в стаю. Потом опять уткнёт мордочку в лапы и как будто дремлет. Но, если на самом деле, в небе появляется коршун, тут он такой лай поднимает, что все гусята с перепугу разбегаются в разные стороны и прячутся в кустах, а бабушка выбегает на улицу и начинает его ругать:
 - Ах, чтоб тебя, Черкес! Всех гусят распугал! – и начина-ет собирать их к одному месту. Черкес, виновато виляя хвостом, принимается выгонять гусят из кустиков.
За мной бегал, как хвостик. Куда ни пойду, он заследом катится чёрным колобком.
Случилось так Что мы из деревни, в которой жили, уеха-ли на центральную усадьбу совхоза. Черкеса, конечно, взяли с собой. Ему почему-то не понравилось на новом месте. Пропала вся его жизнерадостность. Он тихо лежал у порога, когда с ним заговаривали, тихо вилял хвостиком и глядел на нас такими гру-стными глазами, хоть плачь. Не прошло и двух недель по приез-де, как он исчез. Где мы только его не искали. Охрипли, звавши его, но так и не нашли. Вот-то слёз было у нас, вот-то горе. Отец сказал, что, наверное, его кто-то украл и посадил на цепь, а то он непременно вернулся бы. Прошёл месяц. И вот, однажды ве-чером, когда мы всей семьёй сидели за ужином, услышали, как кто-то скребётся в дверь. Отец открыл дверь и, вот он! Черкес! Вкатился в комнату клубком, залился радостным лаем и ну да-вай прыгать на всех, руки лижет, на задние лапки встаёт, стара-ется до лица достать. Нашей радости не было предела. «Черкес! Черкес! – кричали мы, - Где же ты был?!». Я стала его гладить и, вдруг, в густой шерсти на шее обнаружила тесёмку, а к неё при-вязана, скатанная в трубочку, бумажка.
Когда её развернули и прочли, изумлению нашему не было предела. Записка была написана маминой сестрой, кото-рая осталась вместе с бабушкой там, где мы жили раньше. Вы-ходит, что наш Черкес преодолел расстояние более чем в 20 километров. С той поры заделался он у нас почтальоном. Пожи-вёт какое-то время с нами, а потом опять в тоску впадает. Видно скучал по старому месту, по бабушке. Как только он впадал в тоску, мать говорила:
 - Видать Черкес опять собрался в дорогу.
Мать писала письмо родным, привязывала Черкесу на шею, трепала его за уши и приговаривала:
 - Иди, уже, раз собрался. Только будь осторожней. В поле вояки рыщут, смотри не попадись им.
Черкес, как обычно склонив голову, внимательно её вы-слушивал, лизал её руки и как-то виновато поглядывал, как буд-то говорил: «Вы уж меня простите, я домой хочу». Мама откры-вала дверь и Черкес пулей вылетал из дома. Так и бегал он ту-да-сюда до самой весны. А весной наша семья опять переезжа-ла, не прожив на центральной усадьбе даже года. Не погляну-лось отцу там жить.
Переехали мы в деревню Кувай. И хотя больше года у нас не было постоянного пристанища, Черкес от нас не убегал. Может быть потому, что Кувай ему чем-то напоминал родную деревню, где он вырос. А когда у нас появился свой дом, он со-всем успокоился и чувствовал себя в нём хозяином. Стал таким же, как прежде, весёлым, жизнерадостным, энергичным, ласко-вым псом. Как не печально, но придётся сказать, что кончина его была трагической.
Мы уже зимовали в своём доме вторую зиму. К дому бы-ли пристроены сени, но ещё без дверей. Дверной проём завеси-ли тяжёлым брезентом. В сенях, на охапке соломы, спал Черкес.
Однажды ночью вблизи нашего дома, а в то время он стоял один-одинёшенек на пустыре, раздался волчий вой. Отца не было дома. Мать переполошилась, как бы не залезли волки в хлев и совсем забыла о Черкесе. Опомнилась только тогда, ко-гда в сенях раздался его визг и злобное рычание волков. С кри-ком: «Мама! Мама! Они Черкеса утащат!», - мы, дети, всей гурь-бой бросились к двери. Мать раскинула руки, загородила дверь:
 - Куда, полоумные?! Они же и вас растерзают!
А за дверьми Черкес последний раз взвизгнул, и всё смолкло.
До утра мы не смели высунуть нос на улицу. А утром, ед-ва рассвело, мы все выбежали за дверь. Наполу сеней были видны капли крови, а на глиняной стене сеней царапины от лап Черкеса. Выбежали на улицу. Кровавые пятна тянулись по снегу через пустырь к мосту. Нас всех потрясла гибель Черкеса, и мы долго не могли придти в себя. Нас постоянно глодало чувство вины за его смерть…
Прошло несколько лет, прежде чем мы решились снова завести собаку.