Не предадим забвению

Посвящаю моим дорогим землякам

От автора
Слово к читателям

Дорогие читатели! Раскрыв эту книгу вы не найдёте в ней ни замысловатых стихов, ни детективной прозы. Я ро-дилась и выросла в деревне, где прошли мои детство и юность. Несмотря на то, что давно уже являюсь городским жителем, моё сердце осталось там, на моей малой Родине. Она и является источником моего творчества и моего вдохновения. Этот источник не иссякнет для меня, пока я живу. Рассказы и повести (частично автобиографические), о сельских тружениках, о памятных местах моего детства, отображают уклад деревенской жизни. Всё это близко и дорого для меня.
Стихи не заключают в себе философских рассуждений, замысловатых сюжетов, возможно даже не блещут новизной в рифмах, но каждое стихотворение – это суть моей души, и каждое из них прошло через моё сердце.
Я с глубоким почтением и благодарностью отношусь ко всему, что связывает меня с родными краями.
В своём творчестве я неоднократно касалась темы Из-раиля. Эта удивительная страна и её жители оставили во мне глубокий след. Более чем четырёх тысячелетняя ис-тория еврейского народа, сама по себе уникальна. Госу-дарство, занимающее площадь гораздо меньшую, чем Оренбургская область, за 65 лет добилась многого в своём развитии. Не восхищаться жизнестойкостью этого народа невозможно.
Творчество любого писателя всегда находит своего читателя. Я надеюсь, что моему читателю, уже знакомому с моими предыдущими публикациями, будет интересен мой новый сборник. Он отложит его только тогда, когда перевернёт последнюю страницу.
Александра Чернышева.
 

НЕ ПРЕДАДИМ ЗАБВЕНИЮ…

Удивительно, как порой, с годами, ярче, объёмнее и значительнее  всплывают в памяти места и события, коим в детстве не особо придавали значения, уделяли внима-ния, воспринимая всё, как должное, знакомое, неотъемле-мое от самой жизни.
Наша деревня Кувай, стоящая на слиянии двух рек – Кувая и Солянки, как и многие другие деревни Оренбур-жья, считалась глухоманью. Удалённая от железной доро-ги, крупных автострад и городов, она жила своей, разме-ренной жизнью, которая нарушалась только в великие праздники, такие как 7 ноября – День Октябрьской рево-люции, 1-ое Мая, после войны ещё 9 Мая – День Победы, Новый год, Пасха, Троица, Рождество Христово. В эти дни деревня выплёскивалась на улицу. С песнями, частушка-ми, плясками жители её ходили от дома к дому, пили хмельную бражку, спорили, ссорились и тут же мирились. В общем, веселились, кто как мог. Но, когда заканчивался праздник, деревня опять затихала, все возвращались к привычной работе, работе сельских крестьян – на полях, на фермах и конюшнях, в кузнеце и мастерских. Как и в других подобных деревеньках, в Кувае многих называли не по фамилии или имени, а по прозвищу. Был у нас и свой «дед Щукарь», «Алёшка бобыль – не дурак», «Цыган», «Дамка», «Дунька с трудоднями», «Пышечка», «Голова с бусорью», «Маляриха», «Азнабай» и многие другие. И окрестности тоже носили свои прозвища. Вот о них-то мне и хочется написать, потому как, теперешнее поколение даже не представляет, откуда взялись эти названия, а многие даже не слышали о них.
;
Ермолаев лес
Километрах в трёх к северу от деревни находился Ер-молаев лес. Вернее их было два леса – Верхний и Нижний. Откуда же появилось это название – Ермолаев лес?
В давние времена, когда деревней владел купец Ша-балов, многие угодья вокруг деревни принадлежали ему, в том числе и леса. Для присмотра за лесами Шабалов дер-жал лесничего – Ермолая. В глубокой долине, на опушке Нижнего леса у Ермолая была срублена избушка, где он проживал круглый год, изредка наведываясь в деревню за припасами. Сам Шабалов наезжал к нему два-три раза в год, поохотиться. В те времена в окрестностях водились во множестве зайцы, лисы, куропатки. Бывало забивали даже лося. Но пуще всего Шабалов любил охотиться на волков. Тут уже было шуму, грохота, собачьего лая, когда на волков устраивали облаву.
Но пришло время, помещиков не стало. Лесничий Ер-молай съехал из своей избушки и покинул Кувай, затерял-ся где-то на необъятных просторах русских, а название Ермолаев лес – как прилепилось, так и живёт по настоя-щее время.
В пору моего детства ещё можно было различить буг-ры на том месте, где стояла избушка лесника. И, как па-мять о нём, родник, вырытый его руками и обложенный камнем-плитником. Когда мы ходили в лес, обязательно пили воду из того родника, хотя вода там стала не так чис-та. По поверхности сновали водяные жучки, а в самой воде какие-то мелкие насекомые. Воду приходилось пить через платок или косынку, чтобы не нахлебаться этой «живности».
Верхний лес начинался от вершины холма и круто спускался в широкую и глубокую долину. Он был преиму-щественно осиновым. Но в глубине его росли рябина, тер-новник, вишарник, кое-где белели стволы берёз. Попада-лись неглубокие провалы, сплошь заросшие ежевикой. Больше всего в этом лесу ценилась рябина, тяжёлые гроздья крупных ягод после первого морозца становились слаще мёда. Её собирали вёдрами, ломали вместе с вет-ками и всё это сушилось про запас на долгую зиму. Тёрн, вишню и ежевику брали не так много, как рябины. А в сен-тябре, по опушкам леса росло множество грибов - свину-шек. Их светло-коричневые шляпки достигали порой больших тарелок. Гриб очень вкусный во всех видах – жа-реный, солёный, сушёный. В деревне практически никто не интересовался грибами. Но я с младшей сестрёнкой и двумя-тремя подружками всегда ходили по грибы. После сильных дождей по ковылю густо высыпали луговые опята и шампиньоны.
Нижний лес располагался непосредственно в долине, зажатый между двумя высокими холмами. В нём не было ни рябины, ни тёрна, ни вишни, но зато в хорошие ягодные годы в изобилии росли лесная клубника и костяника. Сам лес, не в пример верхнему, был, можно сказать, непрохо-димым. Молодая поросль, заросли шиповника, гигантский папоротник и дудник так густо переплетались в нём, что через эту чащу не вдруг проберёшься. Кроме всего проче-го, в нём встречались такие места, где на поверхность вы-ходили грунтовые воды, образуя кочкастые болотца со ржавой водой. В таком месте вообще было опасно ходить. Не дай Бог, провалишься, так и засосёт трясина.
Широкая и глубокая долина от нижнего леса тянулась на юг. Холмы постепенно снижались и долина, почти у бе-рега реки Кувай, растекалась в ровную ковыльную степь.
Времянка
Напротив того места, где заканчивалась Ермолаев-ская долина, на берегу Кувая, в те далёкие 50-ые годы ХХ столетия, стояли несколько землянок. Это было летнее временное жилище бригадира молочно-товарной фермы. В землянках нередко ночевали доярки, так как после тру-дового дня не каждый был в силах идти в деревню за 5 километров, а потом рано утром возвращаться назад. Только самые молодые, незамужние девчата каждый вечер бежали домой. Страсть как хотелось побывать в клубе на танцах, посмотреть кино, встретиться с подружками и своими ухажёрами.
По весне, как только пробивалась трава, совхозное стадо коров перегоняли на летние пастбища. Всё лето стадо паслось на вольных лугах по всей Ермолаевской долине и её окрестностях. Все холмы были испещрены глубокими тропами, протоптанными животными. На ночь стадо пригоняли к самой Времянке, где разбрасывали большие куски соли. Они были гладко отшлифованы коровьими языками. Коровы постоянно лизали эту соль. Считалось, что каменная соль-лизунец, как её называли, самая лучшая для засолки огурцов, помидор и капусты. Поэтому все хозяйки в деревне старались всеми правдами и неправдами умыкнуть кусок-другой соли со стана Времянки. Пастухи на это смотрели сквозь пальцы, а бригадир гонял любителей соли, приправляя свои ругательства крепкими словами. Но это мало помогало. Соль со стана исчезала и приходилось завозить новые запасы лизунца.
Бригадиром в те времена был дядя Миша Иванов. Я и его дочь Надя частенько наведывались на Времянку. Мы пили там парное молоко до тех пор, пока не вздувались животы. Все хотели залить в себя как можно больше впрок. Дома молока на всех не хватало. А тут, пей, сколько хочешь.
Речка Кувай была в этом месте глубокой. По берегам росли развесистые вётлы с гибкими ветвями, спускающи-мися чуть ли не до самой воды. Мы крепко хватались за эти ветки, раскачивались и прыгали в воду с визгом, хохо-том, как Тарзан, кино о котором показывали в клубе. На-прыгаемся, накупаемся до посинения, садимся у землянки на солнечной стороне греться. А потом опять принимались пить молоко. Когда уже солнце клонилось к закату, дядя Миша выпроваживал нас домой.
Времянка просуществовала до того времени, когда в совхозе появилась машина. Доярок на дойку стали возить на машине и надобность во Времянке отпала. Постепенно землянки разрушились. Крыши провалились, глиняные стены размыло дождями. Это место со временем заросло бурьяном, чилигой и теперь мало кому известно, где оно находилось.
Кошары и Кошарский родник
Если пройти на восток от деревни через весь казах-ский большой аул, то в полутора километрах от него мож-но было увидеть, как от дороги, вверх к вершине пологого длинного холма тянется маленькая долинка.
Она, среди солончаковых пустошей смотрелась, как оазис среди пустыни. По самому дну долинки протекал ручей, спускающийся с самой вершины холма из бьющего там родника. Вдоль ручья росла густая трава, заросли чи-лиги, цветы «кукушкины слёзки», по виду, как восковые темно-фиолетовые колокольчики на высоких ножках и жёлтая «куриная слепота». Ручей не доходил до реки Ку-вай. Маленькая запруда не давала ему растекаться даль-ше кошар. Давно, когда ещё только организовывался сов-хоз, в кошарах (открытых, огороженных  загонах) в летнее время держали овец и коз. Но потом эту живность переве-ли. Может быть посчитали нерентабельным разводить овец и коз, а их место заняли телята. Но название кошары так и осталось. Рядом с кошарой стояло низкое, длинное, глинобитное здание, разделённое на несколько комнат. Здесь летом жили телятницы, присматривающие за мо-лодняком. У входа стояла небольшая печка, обмазанная глиной, с вмурованной в неё чугунной плитой. На этой плите телятницы готовили себе немудрёную похлёбку, чай, заваренный травами, холодными осенними днями подогревали молоко для телят. Тётя Маруся Фиталёва была там за старшую. Если другие телятницы частенько уходили домой, к семье, то тётя Маруся, безмужняя и бездетная женщина, жила на кошарах постоянно с ранней весны и до поздней осени. В маленьком озерке у кошар водилось много ужей. Тётя Маруся приручила одного из них. Он постоянно приползал к самому дому, где тётя Маруся оставляла для него черепок с молоком. Насытившись, ужик сворачивался в клубочек тут же, рядом с плошкой, и мирно дремал.
На вершине холма из расщелины камня-плитняка, бил мощный родниковый ключ. Вокруг ни кустика, ни деревца. Вся вершина поросла чахлым ковылём и верблюжьей ко-лючкой. Только у самого родника зеленела свежая, пыш-ная травка.
Не один раз мы с подругой Катей Фиталёвой поднима-лись к этому роднику. Там садились на тёплые камни и с высоты смотрели на свою деревню, аул, обширные поля за речкой, на далёкую Шумову гору, которые лежали перед нами, как на ладони.
Воду из родника можно было пить только маленькими глоточками, так она была холодна. От неё ломило зубы и сводило челюсти, но вкусна была та водица! Чтобы вволю, от души напиться, мы набирали её в кружки и ставили на солнце подогреть.
Летние кошары для молодняка просуществовали, примерно, до 1950 года. Последний раз я поднималась к роднику с моей подругой Катей Фиталёвой, её мужем Ни-колаем и нашим одноклассником Петей Журавлёвым, в 1973 году. Родник всё также жил своей жизнью. Вода, жур-ча, перетекала через край, устремлялась вниз по дну до-линки и, не достигая кошар, уходила под землю. Сама до-линка не была уже такой зелёной, весёлой, цветущей. Уш-ли люди, и как будто с ними ушла жизнь из этого места. Только заросли чилиги, ощетинившиеся колючками, вы-стояли. Но и они казались нам какими-то поблёкшими, по-терявшими свою свежесть и пышность.
Кривцанов огород
Когда наша семья перебралась на жительство в де-ревню Кувай, в ней насчитывалось не более трёх десятков дворов, считая вместе с Малым и Большим казахским аулами. Старые помещичьи Шабаловские дома и дома более поздней постройки, стояли, как на юру. Ни деревца, ни кустика вокруг них. А уж об личных огородах, где можно выращивать овощи, никто отродясь и не думал. Другое дело деревня Воронковка, которая примыкала почти вплотную к Куваю и тянулась вдоль берега реки Солянки. У жителей этой деревни были обширные огороды, от самых домов до берега реки. Вот они-то сажали там всякую всячину.
В нашем совхозе был общественный огород, километ-рах в трёх от деревни, если идти вверх по течению реки Кувай.
Здесь сажали огурцы, помидоры, лук, морковь, свёклу, капусту, картофель и всякую зелень. Овощи с огорода использовались в детском саду, на полевых станах, в интернате при школе. Работникам совхоза тоже можно было купить их или взять под зарплату. Часть урожая уходила на базар. Правда, никто не знал, куда шли вырученные от продажи деньги.
Этот  огород сторожил дед Кривцанов, отсюда и на-звание пошло. Он не только сторожил, но и занимался по-ливом. Воду качали насосом из реки Кувай в большой арык, а расходилась она по многочисленным малым ары-кам, проложенным между грядок. Для этого дед Кривцанов открывал деревянные заслонки и пускал воду из большого арыка по всему огороду.
На краю огорода, на небольшой возвышенности, у де-да стоял шалаш. У входа в него маленькая печурка из глиняных кирпичей, где дед готовил себе еду. С этого места он мог обозревать весь огород от края, до края, а был он, надо сказать, по площади совсем не маленький.
Когда овощи начинали доспевать, деду приходилось нелегко. Аульская и Кувайская детвора, не видевшая за лето даже пёрышка лука, совершала набеги на Кривцанов огород. Старались это сделать так, чтобы дед не заметил. Ну, а если не удавалось, тут уж спасали быстрые ноги. Дед вслед палил из ружья, заряженного солью. А мы, как горох скатывались в речку и, стоя по шейку в воде, прятали головы в густые тальниковые заросли. Дед бегал вдоль берега, ругался на чём свет стоит, но найти нас никак не мог, хотя бегал чуть ли не по нашим головам. Нас разбирал такой смех, что приходилось окунаться с головой, только бы он не услышал.
Особый соблазн был, когда поспевали помидоры. По-мидорные гряды были в самом центре огорода, на самом виду и к ним никак нельзя было подкрасться незаметно. В таких случаях приходилось идти на хитрость. Отсылали кого-нибудь к деду, чтобы его отвлекал. Обычно в качестве посланца оказывался мой сосед через дом, Петька Иванов. Этот мог заговорить кого угодно в усмерть. А наша ватага, как правило, я, Лида Дементьева, Валерка Кутельвасов, Лёшка Фёдоров, набрав полные подолы и запазухи помидор, скатывались в речку и шли по ней чуть ли не до аула. На условленном месте встречались с посланцем и, сидя на бережку, уплетали помидоры за обе щёки, заодно сушились на солнышке, потому что в мокрой одежде возвращаться домой опасались. И нести домой овощи тоже нельзя, за это можно было схлопотать хорошую порку. Поэтому мы съедали всё, что удавалось «национализировать». Потом у нас у всех болели животы, но это уже потом и, как бы, не в счёт.
Когда, с лёгкой руки нашей семьи, многие стали са-жать вдоль реки, так называемые «капустники», и появи-лись в домах свои овощи, мы набеги на Кривцанов огород прекратили. Но ходить в те места не перестали.
Рядом с Кривцановым огородом, на берегу реки обильно росли черёмуха и калина, а в глубоких ямах, не-известного происхождения, густые заросли дикой сморо-дины. По косогору, вдоль полевой дороги, ведущей к Кривцанову огороду, росла земляника. Её не так уж много было, но чтобы поесть с куста, - хватало. А черёмуху и калину собирали вёдрами, делали запасы на зиму. Сахару в те времена не было, поэтому все ягоды сушили и хранили на чердаках.
Где-то в середине 50-тых годов Кривцанов огород пе-рестали засаживать овощами. Там теперь росла только картошка. Но для нас то место, как было Кривцановым огородом, так и осталось, иначе мы его и не называли. Так и говорили: «Пошли на Кривцанов огород».
Дед Кривцанов остался не у дел. Живя в своём шала-ше с ранней весны до поздней осени и почти ни с кем не общаясь, он, наверное, привык разговаривать сам с собой или мурлыкать в полголоса мотивчик. В те времена нам это казалось таким смешным. А вот сейчас, на склоне лет, ловлю себя на том, что разговариваю на улице сама с со-бой или что-то напеваю. И тут же мне сразу вспоминается дед Кривцанов и меня разбирает смех теперь уже над   собой.
Фиталёв дол, Щётовский дол
Примерно в трёх километрах, если идти от Кувая на юг, когда-то стояла деревня Щётово. Уклад жизни в ней, как и в соседнем селе Ягодное, был общинный. Община делила землю на посевные, пастбищные, сенокосные уго-дья и распределяла их между жителями. Семье Фиталё-вых или, как все в деревне говорили, деду Фиталю, доста-лись сенокосные угодья довольно далеко от дома. Это место славилось хорошим укосом и душистыми травами. Несмотря на удалённость, многие хотели бы заполучить это райское местечко. Деду Фиталю завидовали совсем не светлой завистью.
Находился этот дол в 7 – 8 километрах от деревни. Он начинался от реки Кувай, почти напротив Ермолаевской долины, и тянулся на юг, постепенно мельчая, пока не упирался в небольшой лесок. Угодья были обширными.  На сенокос выезжали всей большой семьёй и жили там всё время, пока и стога не смётывали. Часть сена перевозили домой сразу, а часть оставалась в зиму. Ездили уже за ним по санному пути. Эти сенокосные угодья от деда Фиталя перешли его сыну Кириллу. Он пользовался ими до самой коллективизации 1930 года. Незадолго до Великой Отечественной войны деревня Щётово сгорела. Люди разбрелись кто куда. Часть осела в селе Ягодное, часть переселилась в деревни Кувай и Воронковку.
Кирилл Фиталёв со своей семьёй перебрался в Ворон-ковку. Поставил на дальнем краю деревни деревянный, рубленный из толстых брёвен, дом. За срубом ездил он, аж в самый Бузулук. Такой дом для деревни, где стояли в большинстве своём саманные и глинобитные дома, был в диковинку.
Название «Фиталёв дол» так и осталось в обиходе дере-венских жителей. Сенокосные угодья в Фиталёвом долу перешли в собственность Кувайского совхоза.
Я любила в сенокосную пору работать в Фиталёвом долу, хотя труд этот не из лёгких. Травы высокие, сочные, духмяные, а в траве густо росла клубника. Ножи косилок становились красными от её сока.
Мы, подростки, собирали скошенные валки в копны. Когда наступал короткий обеденный перерыв, ляжешь в такую копну и пьянеешь от сенного духа.
У леска, где заканчивался Фиталёв дол, позже был разбит зерновой ток, куда свозили зерно во время уборки.
Щётовский дол, одним своим концом, начинался от Щётовских озёр и разрезал поля с запада на восток. Там, где он пролегал через грейдер (щебёночная дорога), был построен мостик, который тоже назывался Щётовским. Другим своим концом дол от озёр тянулся с юга на север до самой реки Кувай и оканчивался крутым обрывом. В полую воду здесь шумел настоящий водопад.
В пору моего детства мы целой ватагой ходили в Щё-товский дол за щавелем. Рос он там отменный. Листья крупные, сочные, почти без кислинки. Брали с собой ще-поть соли и ели его с солью без меры. А когда наступала пора цветения и на кустах щавеля появлялись не менее сочные и мясистые «петушки», мы не вылезали из Щётов-ского дола.
Травы в долу были скудные. Преобладали здесь за-росли кустовой зелёной полыни и конский щавель. По вес-не было много подснежников. В долу в великом множестве водились гадюки. Когда они меняли кожу, то все кусты полыни были облеплены лентами старой кожи, блестевшими на солнце, как слюда. У озёр в жаркие дни появлялось сильное искушение искупаться, но мы боялись. Вода в них была застойная, поверхность покрыта ржавыми пятнами, берега густо заросли камышом и кугой. В этих озёрах даже лягушки не водились.
А в давние времена, по рассказам старых людей, озё-ра постоянно чистили  и в них водилось много рыбы. Её вылавливали и засаливали бочками на зиму. Также и всё лето ели свежую рыбу. Водоплавающей птице, которую в деревне разводили великое множество, тут было раздо-лье. И корм, и вода, всё под боком. За ней даже смотреть не надо было.
 
Глинобитные стены деревни Щётово ещё долгое вре-мя стояли не разрушенными. Кое-где рядом с бывшими домами сохранились посадки карагача, клёна, акации.
Когда в Щётово распахали землю под картошку для совхозных работников, мы, бывая на посадке, прополке или уборке, обязательно заглядывали в порушенную де-ревню и долго лазили среди её развалин.
На самом краю деревни, там, где, по словам стариков, стоял купеческий дом, мы часто находили осколки краси-вой фарфоровой и стеклянной посуды. Через зелёное, го-лубое или красное стекло так интересно было смотреть на солнце, на травы, цветы и даже друг на друга.
Много воды утекло с той поры, но живучие названия не умирают, остаются в памяти. Хорошо бы, чтоб о них помнили те, кто придёт после нас.
Дунькин дол
Может это правда, а может вымысел, только в пору моего детства старые люди так рассказывали эту историю. В незапамятные времена, ещё при помещике, в Кувае жила девушка по имени Дуня. Всем удалась девушка. Голубоглазая, румянолицая, с полными яркими губами, русой косой ниже пояса, она сразу же привлекала к себе внимание. Но, было в ней одно «но»… Девушку в деревне считали, мягко говоря, странной. Некоторые жители недвусмысленно крутили пальцем у виска, мол,  дурочка. Может  так было, а может совсем и не так. Может она имела несчастье родиться не в то время и не в том месте. Была она задумчива и меланхолична. Чуралась своих сверстников, не имела подруг, не принимала участие в игрищах, не ходила на вечёрки. Любила она в одиночестве бродить по полям, по лугам, собирать цветы и травы. Часами могла неподвижно сидеть где-нибудь на взгорке и созерцать все окрестности. Вид при этом у неё был отрешённый, казалось, что она пребывает в каком-то другом мире. Не удивительно, что её считали «не от мира сего». Больше всего она любила бродить по широкому долу, спускающемуся от большого рябинового леса. Сначала дол шёл строго на юг, потом заворачивал почти под прямым углом на запад и тянулся до самой речки Солянки. Родители старались отвадить  её от этих прогулок. Намекали на лихих людей, которые могут её обидеть. В ответ Дуня только улыбалась тихой, кроткой улыбкой, с отцом и матерью не спорила, но делала всё по-своему. В конце концов родители отступились от неё. Они потеряли всякую надежду выдать её замуж и дождаться внуков.
Однажды по весне, когда общественное стадо уже го-няли на пастбище, пастух обнаружил Дуню в её любимом долу мёртвой. На ней не было никаких следов насилия. Смерть не обезобразила её. Наоборот казалось, что она спит с застывшей на губах кроткой улыбкой. Её смерть для всех осталась загадкой. Хотя многие склонялись к тому, что Дуня умерла от укуса змеи. А змей в этом долу во все времена, особенно гадюк, было очень много.
Дуню отпели в церкви и по слёзной просьбе отца с ма-терью, похоронили внутри церковной ограды, а не на де-ревенском погосте. Со временем о Дуне забыли, А дол с той поры стали называть Дунькиным долом.
Мы, ребятня, любили ходить в Дунькин дол. По весне за цветами. В нём росли подснежники, незабудки, тюльпа-ны. Летом цвели дикие ирисы, маки, «кукушкины слёзки», дикий горошек. Здесь мы собирали много травы для чая – чабрец, шалфей, Иван-чай. С одной стороны дола на его склонах росли заросли шиповника. Ягоды на нём крупные, сладкие, особенно после первых морозцев.
Здесь можно было нарвать щавелю, клубники. На коч-кастом болотце, где выбивались из-под земли родниковые ключи, росло много череды. Её деревенские женщины запасали в лечебных целях.
Когда Дунькин дол распахали под частные огороды, мы чуть не плакали. Нам так было жаль порушенную кра-соту этого места. Позже огороды были заброшены, а бы-лая красота дола так и не восстановилась.
Последний раз в Дунькином долу я была в 2010 году. Лето выдалось знойное, засушливое, травы все выжжены. Дно дола испещрено глубокими трещинами. Там, где вы-бивались родниковые ключи, остались только сухие кочки и никаких признаков воды. Передо мной предстала до-вольно безрадостная картина.
Шумова гора
В детстве я слышала две версии по поводу того, по-чему гора называется «Шумова». По одной из них, якобы в стародавние времена, на этой горе заблудился и замёрз в сильный буран купец Шумов, возвращавшийся с зимней ярмарки из села Покровка. Был он, говорят, под хорошим хмельком. Несмотря на то, что начинался буран и короткий зимний день клонился к вечеру, купец хотел непременно вернуться домой к своей молодой жене. Никакие уговоры друзей, повременить до утра, не помогли. Накинув поверх овчинного полушубка тулуп, купец завалился в кошёвку, гикнул на своих вороных и вихрем умчался. Буран между тем набирал всё большую силу. С трудом преодолев подъём в гору, на самой её вершине он попал в такую круговерть, что потерял способность ориентироваться. Здесь буран свирепствовал с особой силой. Снежные вихри налетали со всех сторон, слепили глаза, сбивали дыхание. Купец не мог справиться с лошадьми, обезумевшими от этой дикой свистопляски. Они рванули сани со всей силы и понеслись по гребню горы. От рывка купец вывалился из кошёвки. Проваливаясь по пояс в снег, он пытался оты-скать вешки, которые всегда устанавливали зимой вдоль дороги. Резкие порывы ветра сорвали с купца шапку, ос-тервенело трепали полы тулупа. Чтобы было легче пере-двигаться, купец скинул тулуп, поднял воротник полушубка и, в кромешной тьме, под завывание ветра, долго ещё пытался отыскать дорогу, но тщетно. Обессиленный он упал в снег, да так больше и не поднялся. К утру метель стихла, заметно подморозило. К полудню на гору поднялась вереница саней, возвращавшихся с ярмарки людей. Первое, что они увидели, это тулуп, застрявший в придорожном кусте. Поняли, что случилось недоброе. Стали тщательно обыскивать всё вокруг и вскоре наткнулись, на чуть вид-невшийся из-под снега, носок валенка. Раскопали снег и извлекли бездыханное тело купца. С той поры, якобы, гора стала называться Шумовой.
 

Другая версия менее увлекательная, но мне она ка-жется более вероятной. Дело в том, что на вершине горы всегда гуляет ветер, какая бы тихая погода ни была у её подножия. В любое время года на вершине господствовал ветер. Он дул то с одной стороны, то с другой, а то со всех сторон одновременно. И шум ветра был особый, то нарастающий, как морской прибой, то стихающий до шелестящего шёпота листьев. В этом шуме было какое-то очарование. Закроешь глаза и легко можно представить себя: то на морском берегу, где с шипением разбиваются волны о скалы; то в дебрях шумящей тайги, а то в берёзовой роще с тихо шелестящей листвой. Я не раз на себе испытывала эту магическую силу шума ветра. Подолгу, зачарованно слушала его.
Кто бы куда не ехал со стороны Кувая или Покровки, обязательно останавливался на вершине горы. В наше время это была своего рода традиция. С вершины горы можно было видеть всё далеко окрест. Расстояние от По-кровки до Кувая в 18 километров гора делила ровно напо-ловину. Отсюда, как на ладони, с одной стороны видно село Покровку, и пробегающие по железной дороге поезда. С другой стороны видны деревни Ягодное, Тринадцатое, Воронковка, Кувай, Казахский аул и синие ленточки рек Солянки и Кувая.
От открывающегося глазам простора, от колдовского шума ветра, захватывало дух, всё существо наполнялось восторгом.
Гуляет ветер, шумит гора и, кажется, ещё мгновение, и ты воспаришь к небу, как на крыльях.
Красная гора
Об этой горе знали только наша семья и ближайшие к нам соседи. Может быть ещё кто-то из жителей деревни Тринадцатое, которой уже давно нет в помине. Если от де-ревни Кувай перейти мост через реку Солянка, подняться на взгорок, тут и начиналась деревня Тринадцатое. По ле-вую руку от неё протекала речка Кувай, к которой тянулись от самых домов огороды. По правую руку высились высокие холмы, которые мы все называли горами. Деревня растянулась на целых три километра. В самой середине её пересекал ручей родниковой воды, сбегающий с вершины горы. Вот эту гору мы называли Красной, хотя на самом деле она была густо-розового, почти малинового цвета. На эту гору мы ходили за розовой глиной, так мы её называли. На самом деле это была вовсе не глина, а слежавшаяся розовая пыль, покрывающая всю гору. Мы её собирали в мешки и на ручной тележке привозили домой.
Обнаружил это чудо природы мой отец, когда бродил по холмам в поисках пропавшего телёнка. Принёс домой полный карман этой глины, чтобы показать всем. А мы тут же нашли ей применение. Каждое лето белили стены дома известью или мелом, а завалинки обмазывали растворён-ной в воде розовой глиной. Смотрелось очень красиво. Таким же раствором рисовали, по вырезанным из бумаги ажурным трафаретам, карнизы под потолком в комнатах. Розовой глиной обмазывали печь. Яркий розовый цвет ра-довал глаз и создавал особо праздничное настроение и уют.
Фролиха
Если встать на мосту через речку Кувай, лицом к де-ревне, то по левую руку, в пол сотне метров от моста, вниз по течению, находится место, называемое Фролихой. Здесь река делает крутой поворот. В этом месте по право-му берегу круча, по левому пологому берегу заросли тальника переплетённые ежевичником.
Под кручей река глубока, а дальше начинался перекат. Вода быстро бежала по мелководью. По галечному дну юрко сновали стайки пескарей и вьюнов. Сюда, к перекату летом пригоняли стадо коров на обеденную дойку. Здесь же брали воду на хозяйственные нужды жители деревни. Летом отсюда развозили воду к тракторам и комбайнам, работающим на полях. Возчики наполняли деревянные бочонки, установленные на длинных повозках. В повозки запрягали быков. Как не медленно двигался такой транспорт, а две ездки всё же успевали сделать за день. Зимой на перекате пробивали проруби и, если позволяла погода, приводили сюда скот на водопой. А если были сильные морозы или метели, то приходилось возить воду на санках, в бидонах или вёдрах. А то и носить на коромыслах.
Сразу за кручей берег опускался и превращался в ес-тественный песчаный пляж. Песок чистый, мелкий, желто-ватого цвета. По нему тут и там росли широкие, серебри-стые листья коровяка.
На Фролихе любили купаться не только дети, но и взрослые. Кто посмелее, лихо прыгали с кручи, одни вниз головой, другие солдатиком. Можно было не опасаться обо что-нибудь пораниться. Дно реки в этом месте песчаное, утрамбованное, без каких-либо коряг.
Весной, когда заканчивался ледоход, на круче собирались взрослые, семейные мужики. Здесь, сидя на брёвнышках, они неспешно беседовали о житье-бытье, покуривая крепчайший самосад.
В мутной воде в это время шла рыба. Дядя Тимоша Фиталёв, стоя на краю кручи, закидывал в воду намётку (небольшая треугольная сетка на длинной, деревянной рукояти) и редко когда вынимал её пустой. Мужики с инте-ресом наблюдали за рыбалкой, давали советы, а порой, при неудачном броске, подтрунивали над ним.
Такое для всех привычное название – Фролиха, а ведь мало кто знает, откуда оно взялось.
Название это появилось с незапамятных времён.
Жила когда-то в деревне Воронковка бабка Фролиха. Заядлая была рыбачка. Вот так же, как дядя Тимоша Фи-талёв, любила она в полую воду порыбачить в этом месте намёткой. Забросила однажды и не рассчитала. Потянуло её вслед за намёткой. Ей бы выпустить палку из рук, гля-дишь и жива бы осталась. А она, как и все деревенские, ни за что не хотела терять своё добро. Пыталась выровняться и вытянуть намётку. Куда там!
Мощное движение воды рвануло намётку, а вместе с ней и бабку. Рухнула она в ледяную воду, закружило её, как щепку, и утянуло на дно. Тело её не нашли. Да и где там было искать? Половодье, река разлилась в обе сторо-ны на сотню метров. Так и сгинула бабка Фролиха. Изгиб реки в этом месте с тех пор называется Фролихиной реч-кой, или попросту – Фролихой.

Послесловие
Надеюсь, что не только моим односельчанам, но и другим читателям, будет небезынтересно познакомиться с памятными местами моего детства. Это наша Жизнь и наша История.
Орск, 2012 год.