Большая мышеловка Лазуряна

(были девятнадцатой комнаты)

Мыши нашей комнаты не давали нам спать по ночам грызней и шебуршанием. Войну с ними начал Братский, в мае месяце, когда все, кроме его однокурсника Брынзы, разъехались на учебные практики, а с Брынзой у Братского отношения были сложные и не шли дальше обвинений Брынзы, в том, что Братский «украл и закопал его вещи», и меланхоличных ответов Братского: «Брынзов, ты – дурак.»

Делать было нечего, и, чтобы развеять скуку Братский вытащил из тумбочки Графа деревянную резную табакерку, привезенную тому из Лиепайи Лазуряном.
Табакерка была не без скандала. Граф был уверен, что когда Лазурян спросил его, хочет ли он табакерку из города Лиепайя (родной город Лазуряна), то он хотел подарить ему эту табакерку.

Лазуркин же был уверен, что Граф хочет купить табакерку, которую он привезет из города Лиепайя –города под липами, и назначил торговую цену в пять рублей. Граф был в кафаре, но табакерка была налицо и деньги он отдал. Табакерка была ничего себе – деревянный кубик с откидывающейся крышкой и, обычно, она была полна скверным трубочным табаком «Флотский», который ленивый Граф предпочитал всем сортам из-за того, что он хорошо дымил и его не надо было бесконечно раскуривать.

Во вкусах и запахах Граф не разбирался – курил, что под руку попадется.

Братский выкинул табак в окно без колебаний.
На крышке табакерки был вырезан задумчивый прибалтийский старик. Ему было суждено стать символом Мышиной Смерти.
Братский вставил в табакерку хорошо оструганную палочку (полчаса подгонял ее ножом – он был большой эстет в таких вещах) и привязал к ней на ниточке кусочек сала, которое месяцами желтело за окном.
Зимой там считался холодильник, а летом забывали сало вытащить.

Оставив нехитрую снасть на полу, Серж удалился по своим таинственным братскянским делам, а наивная мышь вылезла из норы, чтобы слопать угощение и попалась в сети, которые раскинул для нее скучающий ум Сержа.

Пришли Братский с Брынзой и начали джентльменские развлечения: - пойманную мышь посадили в стеклянную банку, для компании поймали еще пять штук. От момента поимки до посадки в банку мыши изрядно обтрепывались, теряли бойкость и декоративность, так что правильно было иметь их некоторый запас.
Затем мышей начали казнить. Они с силой бросали мышь в форточку. Скармливали их уличным кошкам. Душили герметически закрыв банку. Мучили никотиновым дымом, обкуривая мышей. Парализовали электрическим током.
Результаты экспериментов Брынза записывал в «Жалостную книгу 19-ой комнаты» для младших товарищей.

Первым эту волнующую повесть прочитал Граф, вернувшийся с практики. Он нашел, что написана она была не отменно хорошо – обычным брынзово-канцелярским стилем, и печали его не было конца, особенно, когда на глаза ему попалась изгрызенная пятирублевая табакерка.
 
Братский тут же отрекся от авторства на мышеловку (хотя именно он ее выдумал, и даже назвал – ТОМБ-1, что значило: «Табакерка Орестова-мысль Братского») и, предоставив Брынзе разбираться (все равно, того было ничем не пронять), удалился навстречу новым приключениям. Вернувшись, он увидел, что Граф вполне успокоился и ставит мышеловку снова на взвод.

Так началась Великая Охота.
У каждого была своя снасть и свой прием. Жмудин уверял, что он ловит мышей руками. Никто не видел этого зрелища, но мыши были налицо. Графу представлялось это чем-то загадочным, вроде иллюстрации к «Коту в сапогах», - в роли людоеда гигантский Жмудин и высоко, на полнеба его кровожадное лицо, а, в роли Кота, парализованная страхом мышь – бесконечно малая величина.

Брынза был при Братскяне – таскал мышей из его мышеловки, ассистировал, соучаствовал. Граф хитрыми психологическими уловками пытался создать впечатление, что в любой момент может поймать мышь, но считает охоту на них занятием недостойным.

Труднее всех было Лазуряну. Присвоив себе гордое название Охотника на крокодилов и кладоискателя, он был обречен на участие в Великой Охоте, но идти проторенными путями не мог и не хотел и потому решил придумать, что-нибудь из ряда вон.
Из ряда вон получилось и было названо Большая Мышеловка Лазуряна.

Все были в сборе.

Карасев учил Мухиддина английскому языку.
- Май нэйм из Мухиддин Бобоев – говорил он с леонидовским акцентом. – Мухиддин, повторяй!
- Манэм… забыл дальше, - сокрушался Мухиддин.
- Ты сюда смотри, в учебник. Видишь написано – май нэйм?
- Будешь поступать в аспирантура, английский язык тебе понадобится, - сказал злопамятный Граф. Когда Мухиддин появился в девятнадцатой комнате впервые  и показал полное незнание как русского языка, так и других общеобразовательных предметов, Граф был совершенно ошарашен его нахальным вопросом: «А где тут можно поступать аспирантура?».
В будущем, Графу такие вопросы смешными казаться не будут, кого только не бывало в «аспирантура».

-Мухиддин – герой-бытыр
Озеленил сухой такыр!, - взбредил в рифму Жмудин, дописывавший в маленькой записной книжечке вторую часть «Баллады о Великих воинах».

Лазурян, внезапно вскинувшись с кровати, тяжелым шагом промаршировал к шкафу и потащил сверху гигантский чугун, в котором в колхозе все бригада Изотова готовила себе картошку.

Уединившись с чугунком на кровати, Лазурян сел его обдумывать. Никто не понимал, что Лазурян собирается делать с чугунком.

Появился Казак с гигантской деревянной кружкой в одной руке и маленьким тортиком «Арахис» в другой, и был поставлен чайник. Но и это не отвлекло Олега. Он пытался приладить к чугунку графский чертежный треугольник, так, чтобы он тремя углами опирался на края чугуна. Наконец, ему это удалось и он поставил чугун прямо перед столом.

- Олег, что это ты какой-то дрянью занялся, - сказал нечуткий Казак. – Иди лучше тортик делить.
- Он мышеловку делает, - первым догадался Брынза, который успел незаметно проснуться на втором ярусе зашкафных коек (к торту он всегда просыпался).

-Мишеловка? Да? – удивился Мухиддин. – Мишеловка -  маленький такой, с пружинкой.

Олег достал из-за окна очередной шмот сала, отпилил кусок грамм на сто и осторожно положил его на ту планку треугольника, которая оказалась посередине чугуна. Теперь замысел Олега был понятен. Голодная мышь должна была совершить отчаянный прыжок с пола на тонко сбалансированный треугольник и опрокинуть его, оказавшись внутри чугуна.

- Мухиддин, - спросил Жмудин, - мышь - кафыр?
- Мышь не может быть кафыр…- серьезно ответил Мухиддин. Он всегда был настороже  и готов был дать отпор всем антиисламским проискам. Не очень резкий ответ, учитывая обстоятельства, но достаточно определенный.

- Мышь чушку ест, значит мышь кафыр. Ты тоже, если чушку съешь – будешь кафыр!
Мухиддин побледнел. Разговоры о чушке портили его магометанский аппетит, и кусок торта в его руке дрожал и просыпался, чем и пользовался Жмудин, проворно подбирая толстыми пальцами упавшие арахисовые орешки.
- Ешь чушак, пей чушка… - бормотал он с набитым ртом.

- Олег, я боюсь, что мышь не допрыгнет, - сказал деликатный Карасев, - а так ты очень хорошо придумал!
Жмудин, который уже доел остатки торта и блаженно мурлыкал, внимательно осмотрел мышеловку, красноречивым жестом сунул два пальца в рот и изобразил рыгание.
- Ы-ыыы!, - что было у него знаком величайшего презрения.

Олег и Мухиддин ходили у него в минус пяти поджмудках, по шкале, где каждый поджмудок означал меру моральных и творческих достоинств человека.
Сам Жмудин и любимый им Есенин имели по плюс двести поджмудков.
- Граф, извини пожалуйста, нельзя ли мне взять с твоей полки несколько книг, - спросил учтивый Лазурян.
От вежливой фразы чай застрял в графском горле и, прокашлявшись, Граф прохрипел, - Валяй!

Олег снял с полки три книги, потолще, и устроил из них лестницу от пола до края чугуна. Теперь мыши добраться до сала было легче.
- А как мышь знает куда идти?- спросил Мухиддин,- надо дорога ей показывать!
Олег нарезал несколько толстых кусков сала, самого маленького из которых хватило бы мышиной семье на год, и выложил из них дорожку от мышиной норы под батареей до чугуна.

Мышиную нору обнаружили давно и полгода пытались ее чем-нибудь заткнуть.
Граф сунул туда кусок мыла, о чем Братский ехидно сказал: «Ну правильно, ему оно все равно без толку». Позже туда, в нору толкали и пластилин и сломанные бритвенные лезвия, но мышам все было впрок, только толстели и наглели.
Когда мышеловка была готова, Лазурян с неудовольствием увидел, что кирюхи начали расползаться.

Первым откланялся Карасев, хоть и непременный гость девятнадцатой комнаты, но ночующий все-таки в Леонидовке в родном доме. Вторым рванулся в свое четвертое общежитие Казак, упившийся чаю и не видящий больше ни кусочка торта.
Брынзов уже с полчаса храпел на втором ярусе Брынзо-Графской койки, свесив вниз пухлую ручку. Мухиддин ушел вниз, в комнату кунаков, у которых был байрам с пловом и, может быть, какой-нибудь «женщин», до которых Мухиддин был большой охотник, а Братский, благодушно послав Лазуряна с мышеловкой ко всем чертям, лег спать.

Таким образом, свидетелей того, как пойдет мышь, могло не случиться, а это очень расстраивало Олега, так как одно дело рассказывать об охотничьем подвиге, а другое – скромно улыбаться, когда о нем рассказывают другие.

Оставался Граф, но и он подозрительно затих на кровати, хотя еще и с книгой в руки.
- Граф, не спи! – сказал Олег, - скоро мышь пойдет!
- А ну ее. – ответил Граф.- Завтра опять просплю военное дело.

У него уже был выговор в личном деле за систематические пропуски занятий по картографии, которые, как назло, шли первой парой, и, которые, невозможно было не проспать.

Могучий полковник Апрышкин объявлял Графу выговор торжественно, в кабинете, перед гигантской картой, на которой были изображены маршруты стратегических бомбардировщиков, то ли наших, то ли «их».
Более торжественного момента в жизни Графа больше и не было. Впечатлительный, он чувствовал себя изменником и дезертиром.

- Мышь скоро пойдет! Вот-вот пойдет, - просил бедный Лазурян.
- Разбуди Жмудина, - посоветовал Граф. – Он охотник.
- Нет, Жмудин будет Есенина читать, он мышь испугает.
- Ну, туши тогда свет и все.

Свет действительно пора было тушить, чтобы не мешать спать остальным, но ведь без света не будет видно, как мышь пойдет!
Находчивый Лазуркин выключил свет, сел по турецки на кровать и приготовил фонарик. Торжественный момент упадения мыши в чугун надо было иллюминировать.

Еще несколько раз Лазурян пытался пробудить в кирюхах интерес, но безуспешно.
Лишь Граф, которому снилось, что его ведут на расстрел за несданный зачет по морзянке, время от времени просыпался и видел одно и тоже: синее лунное окно и на фоне его таинственно насторожившийся силуэт охотника на крокодилов и кладоискателя.

В семь утра, Васька Старка – человек грубых доисторических эмоций и могучего характера, был единственным выжившим в комнате с кунаками и которому они не давали спать ночным байрамом, помятый и злой появился в девятнадцатой комнате, чтобы стянуть у кого-нибудь парочку сигарет.

Все спали, а Лазуркин спал сидя, понуро поникнув головой и сжимая в руке потный фонарик.

Васька потянулся за сигаретами на столе и его нога со страшным грохотом попала в чугун, вдребезги раздавив треугольник и разбудив Лазуряна.
Олег вскинулся и зажег фонарик.

- Какой идиот поставил сюда эту штуку? –рявкнул Старка и вышел, утащив на подметке прилипший кусок сала.

Военное дело Граф проспал.