Морок фрагмент

Дождь. Третьи сутки город живет под низкой крышей сизого неба, третьи сутки мутные грязные ручьи чертят свои графики на щербатом асфальте, словно схемы выхода из лабиринта невзрачных улиц. Третьи сутки без единой белеющей полоски сверху, лишь бесконечные мокрые нити как напоминание бренности земного.

От знойной расслабленности ни следа, намокшие здания неожиданно обрели готичность, нахмурились потемневшими отмытыми окнами, ощетинились заборами.

«В такую погоду даже лица обретают некую остроту, - Павел Матвеевич вглядывался в прохожих с жадностью вынужденного отшельника, - Будто все открытое, ранимое прячется куда-то на задворки души. Туда, где хранятся любимые запахи, тепло и уют дома».

Нестерпимо хотелось кофе, в такую погоду всегда хочется кофе и домашней выпечки.
Кофе под запретом уже много лет. Долгие годы без такого желанного, щекочущего аромата хорошо прожаренных зерен. И без запахов домашних пирогов, о которых он даже мечтать себе запретил.

Скользкие ступени, ведущие в подвальчик кофейни  -  серьезное испытание для негнущихся, больных ног. Зато свободный столик у самого окна, окна за которым  узкая полоска асфальта и удивительнейший парад всевозможной обуви. Завораживающее зрелище. Павел Матвеевич отхлебывал горячий напиток маленькими, экономными глотками, представляя себя зрителем ожившей утопии, мира оживших ботинок. Эти розовые туфельки, к примеру, влюблены в дорогие кожаные штиблеты сорок пятого размера, а эта пара спортивной обуви не скрывает нетерпения, выписывая замысловатые фигуры на маленьком пятачке тротуара.

- Тешите себя иллюзией реальности, - скрипучий голос принадлежал визави Павла Матвеевича.

Чрезвычайно подвижная фигурка  притягивала взгляд, отвлекая от лица.
- Мы знакомы? – произнес мужчина, чтобы разрядить затянувшуюся паузу.
- А ведь вы задали весьма непростой вопрос, - собеседник, наконец, перестал теребить салфетку и откинулся на спинку кресла.

«Какое удивительное лицо - гармошкой. Множество складок-морщинок стирают черты. Трудно прочесть взгляд», - пронеслось в голове.

- Меня вы вряд ли знаете, а вот я, напротив, знаю о вас слишком много, - нависшие губы издали подобие смешка, - слишком. Знаю, к примеру, что величать вас Павлом Матвеевичем, в прошлом вы трудились инженером, а выйдя на пенсию, увлеклись историей, философией, литературой. Супруга ваша, Анастасия Николаевна, первое время даже обрадовалась  увлечению, все лучше, чем у телевизора время убивать да с приятелями за кружкой пива просиживать. Потом заревновала, а теперь и ревновать некому. Третий год как вдовствуете.
- Откуда вы…
- Вот сейчас вы рассуждаете об иллюзорности реальности, разглядывая созданный воображением мир обуви.

 Павлу Матвеевичу стало казаться, что этот человек напротив точно так же создан его воображением, как и роман туфелек.

- В какой-то момент начинает казаться, что реальность и вымысел – лишь разные грани одного объекта, - голос незнакомца обрел бархатистую тональность. Он опутывал, заманивал, хотелось просто закрыть глаза и плыть, плыть за этими волшебными звуками.

- Помните, как у солипсистов? Единственная реальность – собственное сознание.
- Но, позвольте, сторонники крайней формы субъективного идеализма подвергаются критике на протяжении нескольких столетий. Эгоцентрики от философии, их часто называли сумасшедшими. Какое отношение все это имеет ко мне?

- Человеку, живущему выдуманной реальностью, проводящему дни за редкими книгами в поисках ответов, на вопросы, что зарождаются в собственной голове? Но мы и вправду, отвлеклись. Меня больше занимает переход.
- Переход?
- Да, переход, портал, дверь, если хотите. Вход в иную реальность вашей иллюзии. К примеру, книга, которую сейчас читаете…
- Энциклопедию мордовского этноса?
- Да, да. Ищете сходные обычаи и обряды, верования у различных народов.

Если бы Павел Матвеевич не потерял способности удивляться, то его изумление достигло апогея.

- Вы столь близко подошли к этому переходу, что  вынужден предупредить. Ваш кофе остыл. Посмотрите…
Павел Матвеевич послушно опустил взгляд в чашку. Сквозь темную поверхность, подернутую легкой пленкой, неожиданно проступило изображение.

***


Пришла пора семейству Серьго переезжать в новый дом. Старый сгорел вместе с родителями. Все лето Серьго со своей хозяюшкой Варо и босоногими ребятишками ютились в наспех вырытой землянке. Лишь к осени поставили избу на другом краю села. Пришлось заплатить плотникам из соседнего Шалкина. Хорошо хоть односельчане помочи устраивали, все село собиралось, как сруб поднимали. Хорошее жилье, справное: три оконца фасадных, да два сбоку. Торопились до холодов, но успели – законопатили мхом щели стен, потолок засыпали землей и листьями. Хорошо будет в доме, тепло.

С рассветом Серьго запряг лошадку, погрузил оставшийся скарб, посадил в телегу Варо и ребятишек, тронулся. Но лошадка, сделав несколько шагов, вдруг стала. Дернет от удара кнутом, продвинется на сажень и встает. Серьго вожжи Варо отдал, а сам обошел телегу сзади. Смотрит – колеса не вертятся. Что такое?

Варо запричитала, мол, не по-людски сразу переезжать, к беде. Добрые люди всегда избу недостроенной держат, чтобы духов обмануть. А кто обычай этот не исполнит, тот пусть к похоронам готовиться.

Серьго даже разозлился, прикрикнул на жену, знамо ли дело, дом готовый стоит, а они в холодной землянке зимовать будут. Взял под уздцы,  тянет, а лошадка - на дыбы. Варо соскочила с телеги и бегом в избу старой Палаги, что выручала от всех бед.

***




Павел Матвеевич с интересом разглядывал картинки, возникающие в чашке, словно на экране монитора.  Какая-то суета у груженой телеги, видимо лошадь не может вытянуть кладь. Женщина плачет, что-то кричит мужчине, вероятно, мужу, а тот лишь отмахивается. Обошел повозку, подергал колеса, раскачал возок – ни с места. Женка лишь юбки подхватила да прочь. Вскоре у телеги появились две старухи, они что-то говорили неудачливому вознице, а тот руками взмахивал да сокрушенно головой покачивал.

***


Варо вернулась со старухами-знахарками. Старая Парага подошла к лошади, провела морщинистой рукой по морде.
- А ты взял свою юртаву? – спросила она хозяина.
- Нет. Не знаю я, как взять, -  Серьго все пытался подтолкнуть телегу.
- Глупый человек. Не в телеге дело, не поедет лошадка твоя без юртавы.
- Надо было просить с усердием, она бы вперед лошади бежала, - подала голос старая Катерина, что пришла вместе с Палагой.
- А что теперь мне делать? – испугался хозяин.
- А давай-ка вот что сделаем, воротимся к старому дому, да начнем просить, плакать, может юртава и простит.

Скоро все заголосили, заплакали вслед за старухами: «Прости нас, юртавушка-кормилица. Хозяин – человек молодой, нет у него старших, кто ему подскажет, как надо?» Громче всех старался Серьго: «Кабы я знал, то наперед тебя позвал. Смилуйся, юртавушка, не оставь нас».

А старухи вырыли камень во дворе, собрали землицу под ним в тряпочку и погрузили на телегу со словами: «Езжай с ним, юртавушка. Не пеняй за молодость. Мы будем вместо отца-матери, мы на путь верный наставим». Лошадь тронулась, но шла тяжело, будто воз загрузили непотребно.
- Не пойму я, почему так тяжко едет? – спросил Серьго у старух.
- Экой ты глупый. Это юртавушка на телегу села, в новый дом переезжает.

***


Неожиданно до рези заболели глаза. Павел Матвеевич на секунду прикрыл тяжелые веки, а когда снова посмотрел в чашку, то увидел лишь остатки недопитого кофе. Собеседник тоже исчез.
Улица встретила солнечной улыбкой. От непогоды только зеркальные следы на тротуаре. Маленький скверик рядом с домом искрится радужными бликами. Посвежевший воздух, легкий ветерок разогнали морок кофейни.

«Надо чаще бывать на улице, засиделся я за книгами до галлюцинаций», - думал мужчина, обходя большую лужу.  Неожиданно взгляд уловил какое-то движение на поверхности воды.  На какой-то миг он снова увидел мужчину, идущего рядом с телегой.

«Юртава», - шелестели листья.

***


Юртава – домовая у мордвы. По преданию, она зарождается под камнем во дворе дома из жертвенной крови курицы. Обряд проводили старухи – знахарки. Считалось, что юртава охраняет двор и дом, а так же предупреждает об опасности страшным криком.