Наложник или о хорошей жизни

Куда бежит этот мир, куда летит? Не знаю. Ну ладно, мы, бабы, нам по статусу положен узелок в руки и за мужчиной из родной пещеры хоть на другой конец деревни, хоть в параллельный мир. А что, легко: мы по природе и приспосабливаемся лучше, и при любом падении снова на лапы приземляемся, чтобы шерсть дыбом и опять в строй. А вот мужики куда побежали-то? Им-то кто наподдал? Ведь не годны они для больших переселений, ой, как не годны, так как нет в них кочевнического духа. У одних нет и никогда не было, а у других, если и осталась какая-то капля в крови, то так водой разбавлена, что и искать бесполезно.

Но вот бегут же. Беженцы, одним словом. Даже в нашем небольшом спокойном городке их всё больше и больше, причём прут в основном только представители экзотических наций: африканцы и тунисцы -во фланге, остальные -в кильватере.

Спрашиваю у Ахмеда: ты зачем в Германию подался, здесь же холодно- вон, как мёрзнешь, даже за десяток метров видно, что посинел.
 
Улыбается слоновьей своей улыбкой:

-Зато страна богатая.

-Так тебе же от этого не тепло-не холодно.  Работы-то нет, дома своего тоже, вон в бараке с таким же заезжим мужичьём живёшь. И надо тебе оно, такое счастье под названием Германия?

Молчит, переваривает. Говорит он по-немецки не очень, если где и учил, то явно всей деревней у местного шамана. Наконец отвечает:

-Здесь женщины есть, главное женщину найти, а к ней подход.

Я улыбаюсь.

-Да что толку. Вот ты вокруг меня уже полгода круги нарезаешь, хоть я тебе, дурьей башке, не раз объясняла: не нужны мне наложники, не нужны.

Ахмед что-то обдумывает недолго, потом снова начинает свою африканскую волынку терзать:

-А я, знаешь, какой хороший, и в хозяйстве, и в постели.

Улыбаемся друг другу. Ну достал уже, проходимец, своими павлиньими перьями. Тем более, что чёрные павлины мне абсолютно в коллекции не нужны.

-Нет, Ахмед, даже не начинай,- с некоторой долей твёрдости в голосе в который раз предупреждаю его. Понимает и дальше тему не развивает. И то праздник: всё-таки рада я этой новой дружбе с африканцем, будет жалко, если действительно начнёт, как крепость осаждать и копьём перед носом помахивать.

Я улыбаюсь и тему продолжаю. Вообще-то зовут его не Ахмедом, но тоже что-то на букву «а» не совсем мелодичное для европейского слуха. Поэтому и решил он какое-нибудь более приятное имя себе подобрать.

-Это тебе что, шаман посоветовал, Ахмедом назваться?- усмехаюсь я.

Смеётся, проходимец:

-Я не из деревни, и нет у нас шаманов.

-Ага, как же. Шаманы, они всегда есть. Кто-то же надоумил тебя в Европу податься и всю эту ерунду в голову вдолбил про белокурых толстых немок, так и жаждущих дорваться до холёного африканского тела.

Ахмед смотрит на меня серьёзно и пристально.

-Ну, в чём-то ты права.

Вот сейчас, когда он такой серьёзный и так кратко и веско по-мужски отвечает, точно можно предположить, что не простой он, не из деревни. А потом вдруг снова переходит на свой витиеватый говорок с ошибками и я уже начинаю сомневаться.

Разглядываю его в который раз, он это чувствует и замирает в красивой позе, точно наложница на торгах. Вот, блин. Красивый он, Ахмед, ничего не скажешь,- вёрткий, но мускулистый, хоть немного тонковат на мой вкус. Пальцы и ноги длинные, глаза словно угли из печки на тебя глядят. Вот сейчас снова уставился как-то простовато, вроде деревенского дурачка.

-Ахмед, ты это, заканчивай меня чарами давить. Скажи,  у тебя дома невеста небось осталась или жена?

Молчит, но улыбаться перестал.

-Говори честно, ты у меня даже в планах не стоишь, так что признавайся, как на духу. Я другим не расскажу, да и нет у меня знакомых толстых блондинистых немок, чтобы им проболтаться.

Ахмед поднимается из-за столика, где мы пьём кофе, и весело сообщает, подмигивая мне чёрным смоляным глазом:

-Пора мне. Но ты подумай на счёт меня. Я- мужчина видный и  ласковый.

Уходит. Вот, гад, так ни на один вопрос нормально и не ответил. Пошёл. У него тут несколько точек прикормлено, где он всё надеется баб подсечь, регулярно обходит их всех, с каждой в друзья-товарищах, беседы ведёт, товар расхваливает, всё никак не сторгуются. Правда, из подходящих я одна,-признался мне как-то по секрету, остальные «женщины посолиднее возрастом». Вот так вот.

Сижу, допиваю кофе, подцепила ногтем бесплатную печенюшку с тарелочки, в окно пялюсь. Вон, ещё один жаних идёт. Наблюдаю. На этот раз к моему столику подсаживается полноватый тунисец. По внешнему виду этакий паша: небольшое брюшко, смугло-желтушная кожа, кругловатое лицо и те же угольные глаза.

-Привет, -протягивает руку. Ох, как не люблю я этот европейский вариант всем немытые руки жать, тем более такого рода женихам. Удерживает, улыбается как-то приторно-слащаво. Садится напротив.

С Ибрагимом я  знакома уже больше года, он ещё женат, но уже активно мосты подготавливает, чтобы от одной жены съехать, а к другой переметнуться. Короче, вечная жертва брака по расчёту. Ибрагим по-местному говорит неплохо, не даром же уже больше десяти лет в этих краях. Но вот нельзя мужикам идти в наложники, хоть в законные, хоть в какие, нельзя: ломает это их характер, перетирает в мелкий порошок и остаётся не мужик, а одно название.

Ибрагим в отличие от Ахмеда любит поболтать и при этом разбалтывает такие секреты, от которых порой волосы дыбом встают.

-Главное, -считает он,- найти хорошую женщину. Это уже полдела. Вот ты хорошая. Моя жена тоже хорошая, я не жалуюсь. Только на пятнадцать лет старше. Бывает. Не слишком толстая, жить можно, не слишком злая, если что не так- со временем прощает. Я с ней познакомился, когда в Париже бродяжничал. Мы с другом ведь во Францию сначала побежали. Думали, без проблем работу найдём. А оно вон как оказалось- у них своих безработных море, зачем им ещё и наша компания. А тут немка состоятельная с деньгами и жильём, ещё не совсем старая, подобрала, обогрела, в Германию взяла сначала на пробный срок, а потом поженились. Хорошо жили. Работаю вот теперь. У меня же там, в Тунисе, семья большая- целый муравейник родственников, каждый денег мне хоть немного, но дал, чтобы дорогу оплатить. Теперь вот кручусь, каждый месяц им переводы шлю, чуть забуду- они сразу на телефон и бомбят-бомбят. Но жена хорошая, жена не вредничает и денег родственникам не жалеет.

Замолчал, дух переводит.


-А вот другу не очень повезло. У него жена на двадцать лет старше, старая уже, да злая к тому же. И это ей не так, и то не эдак. Как-то пожаловался он мне, а я и говорю: будь мужчиной, стукни по столу кулаком. Стукнул. Ночью мне в дверь. Стоит с чемоданом- выгнала она его. Езжай, -говорит,- к себе на родину и там по баобабам стучи. Плохая жена, но делать нечего. Пошёл я к ней уговаривать, чтобы друга назад взяла: не у меня же ему жить. Моя жена хоть добрая, но сразу сказала- никаких твоих родных и друзей под моей крышей. Вот. Поговорил. Друг снова в семью вернулся. Такие дела.

Одно плохо- детей хочу,- и так внимательно мне в глаза глядит.

-Так кто мешает? -спрашиваю, -Давай, заводи.

Смотрит грустно.

-Жена хорошая, но для детей старая, говорит, не нужно оно ей это добро. Так что ищу другую. Может ты?

-Нет, ну ты что, Ибрагим,- тушуюсь я,- я же тебе уже говорила. Мусульманин ты.-Улыбаюсь.

Он точно знает, что дело не в вере. Замирает, уткнувшись носом в чашку кофе.

-А я хороший, ласковый.

Меня начинает разбирать смех. Уж ни у одного и того же шамана обучалась вся эта заезжая братия? С опаской кладу руку на его желтушную ладонь.

-Ты, это, не обижайся, я же не нарочно. Чувства, понимаешь, против них не попрёшь.

Ибрагим глядит как-то тоскливо. Снова начинает:

-Я даже на пробу согласен пожить, ну, чтобы ты узнать смогла, какой я хороший. Опять же вид на жительство у меня есть, так что можем даже неофициально...

Вот зараза, прилип- не отцепить. Гляжу в его щенячьи глаза и вижу только тоску. Эх, надо как-то отвлекать, а то не дай бог: только мусульман на моей совести ещё  не хватало. Говорю:

-Слушай, а ты в сказки веришь?

Глядит из под лобья и цедит сквозь зубы:

-Не верю.

Короче, большой жизненный катаклизм и я в его эпицентре. Всё же продолжаю:

-А вот в сказки верить нужно. Там ведь как пишут: каждого его счастье когда-нибудь найдёт, кого раньше, кого позже...

-Ага,- бубнит тунисец и встаёт, чтобы отправиться своей дорогой. Перед уходом добавляет.- Но ты, это, всё же подумай на счёт меня. А то оба ведь не молодеем, а детей хочется..,- и отправляется по своим по делам. Я ещё минут пять сижу в кафе, пытаясь переварить информацию, потом выхожу и направляюсь к машине. По противоположной стороне движется группка очередных беженцев, держатся кучно, все молодые парни лет по двадцать-двадцать пять, на головах капюшоны (мёрзнут африканцы неприспособленные), идут сбитой кучкой, то и дело останавливаясь перед витринами и заглядывая внутрь. На встречу молодая немка. Все подтянулись, засверкали глазами, даже капюшоны поснимали, мол, и не холодно вовсе. Все стройные спортивные, хоть тонкокостные, позы принимают нужные, будто наложники на распродаже, немок выглядывают помоложе и посимпатичнее.

  Море надежд в глазах и океан иллюзий.