***

Это был май. Жаркий и прокалывающий июльским зноем. Мы сидели в неосязаемой кожей пустоте комнаты серой, где пахло мятой и медом. Приподняв глаза, она издала томный, прожженный жарой звук:

— Знаешь, всем когда-нибудь приходится выходить из дома. И мне пришлось. По-настоящему выйти. Я вышла, рассматривая мир. На самом деле, не ожидала, что весна так быстро нагрянет. Мало того, что весна, так в скором времени наступит лето. Кажется, весна - время пробуждения, новой жизни, чего-то особенного, возобновленного, духоподъемного. А меня не вдохновляют ни обновленные кроны деревьев, ни молодой полог зеленой травы, ни расцветающие черемуха, сирень и яблоневый сад.
Постоянно, когда я выхожу на улицу, думаю лишь о доме и о четырех стенах, которые хранят в себе память о промерзлых зимних ночах. Они хранят в себе звездно-лунную красу того времени, когда холод пробирал до костей, когда зуб на зуб не ложился.

Внутри громоздились айсберги.
Ноги сковывало судорогой,
словно в ледяной воде.
Шторм внутреннего Северо-Ледовитого океана.
Холод проникал в артерии,
ток крови разносил кусочки льда к органам.
Инеем покрывались стенки сосудов,
колкие снежинки впивались,
разрезали артерии.

Тогда, в то время, я не знала, куда деться, в какие одеяла укрыться и где бы еще найти обогреватель, чтобы хоть как-то согреть и так забывшее тепло тушку. Тогда единственным светом и теплом являлась настольная лампа накаливания, которая слишком быстро нагревалась и обжигала пальцы при легчайшем касании, — звук прекратился. С ним прекратилась и она.

Сквозь тошнотворные взгляды по стенам, я осмелился продолжить её пустую речь ни о чём, будто, читал по рукам:

— Поддаваясь времени, ты подставляла солнечным лучам лицо, надеясь ощутить ту ласку, которую чувствовала прошлым летом, сидя возле дома, но ничего, кроме тоски по январю и тошноты от духоты, тебя не охватило. Тебя не хватает, не прихватывает. Рвотные позывы и вой "верни мне мои метели, милый". Не скули.
Это именно то, благодаря чему действительно забываешь, где ты, что происходит с миром, где кожа прозрачного, а зрачки холоднее самого глубокого льда. Липкий, мутный сосуд изнутри, в самой теплой теплице мира, самой замкнутой духотой, обдает кипятком. Сворачивает кровь и прожигает кожу. Лучи лампы накаливания небесной, пощадите мою февральскую бледность. Лишь прикосновения пальцев чужих, снежных, закутывают в одеяло, подают самую большую кружку с чаем и ложатся тебе в ноги, мягким существом. Невинным.
От зимы к зиме.
Сквозь огни к пустоте.

Комната осыпалась лепестками гнилых деревьев. Нас никогда не было.
Не было и этого диалога.
Сон обрывается.
+37.

Написано на холодной стороне Меркурия.