В деревню

Дорога из Москвы в тульскую дереню Шилово долгая – четыре часа. Ближе к столице что-то строится, растет, движется. По мере удаления жизнь замедляется, потом замирает – поля заброшенные, дома обветшалые. Но иногда появляется кучка новых домов с прибамбасами – благосостояние у определенной части народа, очевидно, растет.
В маленьком городке близ Шилово берем такси (общественный транспорт ходит два раза в день) – еще сорок километров. Ближе к деревне дорога, вернее ее остатки, становится совершенно непроходимой, водитель показывает чудеса, объезжая ямы и ухабы и как бы извиняется:
- Давно не латали… Дожди. Снега в прошлом году много было…
- Эх, путь - дорожка… Понятное дело – киваем мы.

Тучи тяжелые мокрые – рукой достать, настроение – дрянь, да еще запах сладковато-удушливый появился.
- Это наша глюкоза пыхтит.
Глюкозой  в народе называют глюкозо-паточный комбинат. Ну,  что ж, значит, что-то работает – это радует. За окнами видавшей виды Нексии проплывает облупившееся серо-розовое здание –  местная администрация, должно быть. Переодически у обочины  мелькают кресты с выцветшими бумажными веночками – кто-то не уступил, кто-то поторопился… А дождь молотит серый нудный. Промокший и хмурый лес пестреет целофоновыми пакетами, бутылками, выцветшими  обертками  - плюшкинское раздолье -  и ни души -  тоска.
Машинка наша объехала очередную кочку, напряглась, погудела, потряслась и въехала на пригорок и – о, чудо! Перед нами ярким пламенем осенних самоцветов предстала деревня.  Серый дождь и  мрачный лес остались в другом измерении. Здесь царила  пышная красно-желто-багряная благодать в россыпи золотстых капель. Дорога спускалась  с пригорка вниз, через узкий мост над прозрачной речкой, к подножию лесистой горы. Казалось, что дальше пути нет. Да нам и не надо - у моста под зонтиком маячила женская фигурка – нас встречают.
Антонина Александровна – мой добрый ангел-хранитель. Когда-то в Ташкенте она прописала и приютила меня, молодую училку, оставленную в столице за успехи в учебе, но без прописки и без жилья. В школе удивлялись – как Антонина не побоялась? А она не боялась и помогала многим и многим, кому нужна была помощь.

- Молочка парного хотите? Пойдем к Тамаре Ивановне,  она уже подоила наверное.

Идем за молоком. Осенью темнеет рано, дневные краски поблекли - серо-бурые сумерки.
Асфальтированаая дорога одна – центральная. Улицы – как Бог на душу положил – где гравийку кинули, где песочком присыпали, а где и так протоптали - то вкривь, то вкось. И дома натыканы, вроде, кто где хотел. Старые -  деревянные, с провалившимися кровлями, заросшие травой, забросанные мусором, поновее - из кирпича – видно, живут люди – у некоторых даже стеклопакеты вставлены, но в основном ветхие, наскоро подмазанные, с подпорками да заплатками. И как инопланетяне – новые терема, отстроенные недавно и тоже вразброс – горожане и "понаехавшие" скупают землю и старые домишки и перестраивают их под роскошные дачи. А те, что разрушены, ждут, когда владелец объявится и сам возьмется за наследство или продаст избушку-развалюшку. Грустное зрелище. Но в деревне есть школа ( из окрестных деревень ребятишек возят), полицейский участок, пара магазинов и Бар – все, что необходимо для жизни и отдыха.

- А когда мы приехали сюда в 90-е,  здесь и почта, и больница работали, и поля все засеяны были. Потом молодежь разъехалась, одни старики остались, да те, кому ехать некуда, вот все и развалилось. Был цех хлебный – закрыли, не выгодно. А в воскресные дни, если хлеба не припас, так и не сыщешь. Да народ привык, сами пекут – кто пироги, кто лепешки.

Дорога привела нас на окраину деревни, здесь речка почти под окнами  домиков плещется, с камешка на камешек скачет, разговоры разговаривает.
Поднимаемся на крылечко, стучим.

- ТамарВанна!
Никто не отвечает. Обходим дом со стороны огорода. Нам навстречу кто-то идет. Шапка надвинута на глаза - лица не разлядеть, на ногах  заляпанные чем-то старые кроссовки, синие спортивные штаны,  с растянутыми коленками, бесформенный длинный свитер или кофта под  болоньевой курткой с засученными рукавами. Если бы не остатки маникюра на раскраснешихся от работы и холода пальцах,  ни в жизнь не догадалась бы, что это женщина.

- Свиньям корм давала, да курей закрывала, там надо было доску прибить. Все ж одна, как Лизавета моя ушла, так устаю, аж с ног валюсь. А коров подоить надо, да курям насыпать надо, да отрубей нарезать – все руки извела. А что дети? Сын вон на выходные приехал из городу, помоги, говорю, Колька, крышу-то в сарае залатать, так он как в бар ушел, так под утро и вернулся и мою самогонку еще с подругой-то и выпили, воскресенье все проспали, а там и на работу ехать – вот вся помощь. Вы идите к крыльцу, я сейчас руки вымою и налью молочка-то. А яиц не надо или творожку?

Дверь распахнулась – ох ты, аж глаза слезятся – коровки, свинки, курочки – все смешалось в одном едком амбре - "здесь русский дух…" Ну, а как вы хотели – живность – от одной кошки и то запах, а тут хозяйство. На маленьком столике в сенях до блеска намытые кастрюльки и банки, прикрытые чистой марлечкой – творог, молоко, сметанка.
- Спасибо, Тамара Ивановна!
- Да не на что, приходите еще.

- Лизавета – это ее мать, умерла прошлой осенью. Теперь Тамара Ивановна сама с хозяйством управляется – молочко, яйца – какая-никакая копейка, жить-то надо. Дети в городе, им самим помощь нужна, - рассказывает нам позже Антонина Александровна, хлопоча на кухне. Кормит-поит нас разносолами со своего огорода – вкуснота. Ее дети и внуки тоже уехали в город, она одна домовничает, встречает и провожает гостей. Спрашиваем, почему не едет к ним, ведь зовут же.
- Да куда мне, сын-то здесь лежит. В прошлом году от инфаркта умер – скорая два часа ехала из города.

Вечер проходит за разговорами, воспоминаниями. А помнишь, а помнишь? Конечно, помню. И школу, и учеников. И как на хлопок учителей посылали, да на нас мест в автобусе не хватило и мы все к Вам домой – манты есть,  да петь, да смеяться,  как на педсоветах доставалось, потому что  липовые оценки ставить не хотели. Помню, как Вы  сына моего нянчили и в больницу к нам ходили. А вот он взрослый такой сидит, слушает нас, улыбается, ничего этого помнить, естественно, не может.
- Интересная, - говорит, - у вас жизнь была.
 
На следующее утро мы заказали такси. Обещали подвезти до города и нашу молочницу, Тамару Ивановну.
Подъехали к ее домику, ждем. Вдруг дверь дома открывается и на крыльце пояляется голубоглазая молодка с  ярко-рыжей копной волос. Она машет рукой, приглашает зайти на минуточку.
- Ночь не спала, девчонкам деревенским юбку цыганскую шила для конкурса. Занавеску вон порезала, да ленты старые дочкины нашила. Как?

Юбка пестрая,красивая,  жешина говорливая веселая – губки алые, ноготки накрашены, легенсы – леопард, кофтуля – летит, струится. Пазл не складывается – усталое, хмурое, бесполое нечто - вчера и сама жизнь, разлитая в голосе движениях, мимике - сегодня. А если б она еще и выспалась! «Есть женщины в русских селеньях…»
- Я ведь в клубе работаю на полставки, конкурсы там всякие, концерты, вечера, пять тыяч платят. Да и сама попеть люблю, это мне как отдых. Вон на конкурсе городском призовое место заняла – чашками наградили. Лучше б денег дали, а то я на такси туда-сюда и зарплаты моей нет, а опаздывать мне нельзя, коров доить-то вовремя надо, - рассказывала нам по дороге Тамара Ивановна, я слушала ее думала: радость, она где-то внутри человека живет, каждый рождается с огоньком светлым в груди – душа называется. Только почему у одних этот свет всю жизнь горит и греет, а у других еле тлеет –  ни тепла, ни радости? И деньги бессильны,  и власть, слава – не помощницы.  Наверное, это зависит от  умения любить жизнь, каждый ее день и себя в ней. «Возлюби ближнего своего», а кто же ближе себя самого? А когда внутри любовь и лад, то и  всем вокруг света хватит.  Главное – не скупиться на доброту.

- Вы к нам на майские приезжайте, попоем…
- Не уставайте!  Хорманг! (так говорят в Ташкенте) Обязательно приедем.