Ультрамарин

Глава 1
В комнате на скрипучем стуле, качая ногой, сидел человек в голубой вязаной кофте. Пепел падал на стрелки его брюк, волочась по склону ткани до пола. Потолок затертый мелом, в углу раздражал водными желтыми разводами. Акварель, купленная на рынке, разлетевшись от удара, сложилась в беспорядке на покрашенных досках, кое-где растекаясь в луже воды от такой же павшей банки. Художнику уже тридцать лет. Тридцать лет кляксам на потолке. Комната досталась ему от матери, восемь лет назад. Выкинув всю мебель, он оставил пожелтевший холодильник, стол, два стула, перетащил в логово мольберт и много свитков бумаги, кисти, обгрызенные по сантиметру, и цветы с раскладушкой.
- Восемь, восемь, мосемь часов.
Он прошептал себе под нос, изменяя букву, вытер носком пепел на полу, и стал собираться на работу. Одевая уже куртку, он начал судорожно поднимать акварель, и собрав ее, бросил в оставшуюся лужу тряпку. Оставив тряпку впитывать воду, он, щелкнув замком деревянной двери, покатился вниз по лестницам, собирая с перил пыль пальцами. До работы пешком всего пять минут, но он частенько опаздывал, затем искренне извиняясь перед сменщиком, принимал нехотя рабочее место, и садился курить, глядя в монитор. Пачки сигарет, хватало едва на смену, тогда он курил сигареты из шкафчика Сергея Львовича, запивая его же чаем бесплатный никотин. Работа была простой, требовалось по ночам охранять небольшой склад, более напоминавший цех. На складе лежали различного рода железяки, этот металл привозили и забирали машины из каких-то компаний, все что требовалось, вызвать полицию в случае воровства железяк, и записывать номера машин приезжающих ночью для пополнения склада. Еще художник, что свойственно ему, доставал припрятанный альбом и рисовал портреты, водителей и людей которых видел и запомнил на улице. Потом заполненный альбом он приносил домой, пролистывал его, и сжигал во дворе. Альбомы он не считал, не считал деньги, даже не считал машины, приехавшие для разгрузки. И когда сменщик для поддержания разговора или просто из интереса спрашивал, сколько за ночь было «буханок» или «соболей», художник жал плечами или указывал на журнал с записями номеров. Под утро он брел домой, слушая птиц, прейдя, падал на раскладушку и засыпал. Днем, проснувшись, ставил мольберт, кнопками вдавливал шероховатую бумагу в дерево, смачивал засохшие кисти в банке, и задумчиво рисовал. Он очень любил, как течет акварельная капля, смешиваясь с другой, цвета становились как хамелеон, и небо на холсте переливалось черной синевой и зеленью. Чуть ниже зелень мешалась с грязной желтизной переходящей в багровый закат. А под закатом, красно-синий дымчатый тусклый лес, разбросанный по холмам. Если было желание, он брал свои работы и шел на набережную, где продавал их почти за бесценок. Покупали редко, толпа пестрая выступала скорее в роли зрителей, чем в роли покупателей, ноги шурша, тащились по ряду опертых об бордюр картин и шептались, тыкая пальцами. Если это были девушки, художник осматривал их бедра и ноги, в самом конце своего ряда, и, хмыкнув, отворачивался. В выходные дни он часто бывал на набережной, многие из художников выставляющих свои работы знали его и приветствовали, другие ухмылялись, кивая головами. Коренастый, он был крепко сложен, имел уже плешь на темечке, горбатый и острый нос дополняли хитрые глаза, миндалями вросшие под густыми бровями. Лицо его не было чисто выбрито, и сам он забыл гладкость своей кожи, но носил щетину, либо не длинную бороду. После набережной, художник садился в троллейбус и ехал домой. Спал до восьми, уже одетый заранее, лишь протерев лицо холодным полотенцем, шел охранять металл. И так повторялась осень за осенью, Волга так же омывала бетонные плиты, краски сохли или испарялись до дна под трением ворса кисти. Так темя молчуна стало почти безволосым, и он обрил голову наголо, портрет, что заставлял его разбрасывать краски, так и не удался и был сожжен с одним из последних альбомов.  И вот Марк, потерял работу в свои тридцать три, цены на его портреты и пейзажи выросли, и росли каждую неделю. Он рисовал на улице, быстро махая рукой с карандашом, словно дирижер, он рисовал за деньги прохожих, и карандаш на бумаге пел свою шершавую песню.
Глава 2
Марк, дошел пешком до «Белого Аиста», достал из кармана листок с адресом, и прочитав, забрел во двор минуя большую лужу. Увидев нужную вывеску, через холл, и на второй этаж, впереди дверь работодателя. Руки влажные и холодные, дрожат от вчерашней водки.
-Здравствуйте, я по поводу работы.
-Вот вам листик, заполняйте. Суть работы объясню, когда все соберутся.
Жирный мужчина, сидевший за столом, вытер пот со лба, и начал записывать номера телефонов тех, кто уже прибыл в кабинет. К его синей расстегнутой рубахе, не подходил полосатый атласный галстук неизвестного оттенка серого цвета, это сразу заметил Марк, заметил и торчащую белую майку на груди, язвительно кусающую расслабленный узел галстука. Грузный мужчина явно устал тут сидеть. Марк же думал о том, что именно этого мужчину он изобразит на дешевой бумаге, во всем цвете его потного безумия. В кабинет зашла последняя, которую так долго ждали уже шесть человек.  Грузный представился Сергеем, и объяснил суть работы, намечался пикет и марш в честь выборов, майки синего партийного цвета и кепки выдадут, за три часа такой работы обещают тысячу триста рублей. Ничего сложного. Сергей собрал все простенькие анкеты участников, и вежливо попрощавшись, расплылся в кресле. Марк, прослушал почти все указания, так как облюбовал ту самую последнюю, которую так все ждали, теперь он шел за ней по «Белому Аисту», представлял ее на бумаге, представлял ее в карандаше и пастели, теперь она текла акварелью, скатываясь с листа. Ирокез девушки, давил ветер влево, в сторону проезжей части, рукава ее косухи были подвернуты до локтей, непонятная юбка принимала очертания ягодиц и сетчатые ноги сдирали воду с асфальта тяжелыми мужскими берцами. Она села в маршрутку японской модели и умчалась, оставив художника одного. Марк остановился, протер рукой лысину и пошел с документами по второму объявлению. Со вторым вариантом повезло больше, и через три дня Марк уже работал грузчиком, в фирме. Они развозили мебель по городу, поднимали ее на этажи, считая по сто рублей за каждый этаж. Работа была тяжелой, за время работы сторожем, мышцы совсем отвыкли от нагрузки, и теперь тело сводило от пяток до пальцев рук. Рисовать Сергея не получалось, лицо девушки вылетело из головы, руки дрожали с непривычки, краски были разбросаны по полу и собраны, сложены и забыты на первую неделю труда. Марк пристрастился к водке, которая расслабляла его мышцы после рабочего дня. Через две недели он, направился на набережную, было первое сентября, в этот день могли купить пару его работ в подарок учителям, тем более рядом есть магазины с цветами, они разбили палатки чуть ниже, ближе к фонтану.
- О, я узнала вас!
Крикнула почти на ухо, девушка из офиса Сергея. Она была одета так же, только волосы около ирокеза были сбриты совершенно наголо, по вискам же свисали кудри подобные еврейским пейсам. Марк, потерев руки, кивнул головой девушке, и отвел взгляд, пытаясь сосредоточиться на первом попавшемся объекте.
- Ну, ничего так, красиво рисуете! Я люблю вот искусство.
Она была под дурманом, в пакете держала пиво, и улыбаясь рассматривала картины. Марк решил что молчать будет глупо и боясь показаться испуганным, каким он и был от внезапной встречи, предложил ей купить одну картину.
-У меня нет денег, А вы сможете меня нарисовать и подарить мне?
- Смогу.
- И-и-и?
С улыбкой протянула девушка, подворачивая рукава косухи.
- Что и?
- Куда мне сесть?
Марк пододвинул для нее стул, она села и художник, дирижируя карандашом начал делать наброски. 
- Зачем вы тыкаете в меня карандашом?
Марк наводил вытянутой рукой карандаш в ее сторону и щурил глаза.
- Измеряю пропорции вашего лица.
- А-а-а-а-а.
Набережная была почти пуста, над ней пролетела черная стая ворон, они летели за мост, куда-то в сторону памятника. Начал покрапывать дождь. Марк отдал портрет пьяной девушке, и стал собирать картины под полиэтилен.
- Неплохо вышло.  Вы были на шествии?
- Нет, я не пошел.
- Почему не пошли? Я тоже решила не идти, не смогла продать себя, тем более за тысячу триста. Мне вообще безразлична эта политика. Хотя конечно левые социалисты ближе, из всех прочих, но мне кажется, что нас всех здесь держат как в инкубаторе.
- В каком инкубаторе?
- Ну, мы все как трафарет, вот вы, например и я. Мы оба учились в школе, оба были в детских садах, оба были в яслях, теперь нам осталось только работать, и доживать старость на пенсию. Все спрограммировано для нас уже заранее, понимаете? Ни шагу назад, ни шагу вперед, а кроме нас еще таких 6 миллиардов. Понимаете о чем я? Нас даже думать заставляют от А до Я и не шагу в сторону от каких либо теорий или догматов общества.
Картины были собраны и упакованы, капли падали все чаще, Марк, нахмурившись, закуривал сигарету, предлагая угоститься своей натурщице.
- Да понимаю.
- Вы замкнутый какой-то. Будите пиво? Можем пройтись по набережной, дома меня не ждут.
Марк взял бутылку, загрузил картины в тележку, и они пошли на набережную.
- Терпимый дождь. Я люблю дождь и воду вообще, и как приехала уже успела попрыгать в Волгу, а вы давно в этом городе?
- Родился здесь.
-И сколько вам лет стукнуло?  Лет сорок, наверное, есть да? Мне двадцать уже.
- Нет, мне тридцать три.
- А я с другого города приехала, ну как города, деревня, что с нее взять, десяток дворов квадратных, все серое, мерзкое, а тут, набережная хотя бы та же, трамваи, подобие метро, почти как в столице. Хотя не хотела, бы учиться в столице. Она бы меня довела до самоубийства.
- Там многие, наверное, доходят до такого.
Марк жадно пил жидкость из коричневого стекла. Дождь перестал крапать, река билась о бетонные плиты. Серые тучи становились темнее, время на часах показывало девять вечера. В понедельник художнику предстояло грузить, потом тащить на пятый этаж, столешницу из мрамора длинной почти в три метра. Это его огорчило и скрючило выражение его лица.
- Как вас зовут?
-Марк.
-А меня София.
Они сели на лавочку, протерев ее салфетками из сумки Софии, тележку поставили напротив. В пакете оставалось еще примерно пять бутылок стекла.
Глава 3
Вчера, после душевных разговоров, Марк и София дошли до апогея. София говорила о бренности какого-то бытия, Марк на это кивал головой, жадно давясь газами и хмелем бутылок. Он сидел и смотрел, как ее юбка поднимается выше и выше, с каждым разом, когда она дергалась от своих впечатлительных умозаключений и размахивала руками. Потом они решили утопить всю тележку в Волге. Тележку, конечно, они оставили, а все восемь работ, бросили по течению, Марк даже кинул в них пустую бутылку, а все, потому, что с точки зрения Софии пьяный Марк был слишком зажатым и не способным делать вещи вон выходящие. Он был одним из конвейерных людей, таким его обзывала Софи.
- Нарисуйте меня голой.
София прошептала это, и не глядя в глаза, смотрела на уплывающие натюрморты и портреты.
- Я не пойду домой, там сейчас индийцы моют ноги в раковинах единственной кухни, или воняет их рыбой. Я не хочу туда. Идемте к вам, возьмем еще выпить.
На такое предложение художник согласился. И они побрели пешком по ночному Царицыну. Через улицу Советскую, туда вниз. У Марка появлялись различные образы, он старался отгонять их, но алкоголь брал вверх, пока София рассказывала ему о политике, он видел как, зажав рукой ее глаза, смотрел в ее открытый рот с желтоватым высунутым языком, от которого тянулась тоненькая нить слюны прямо до него. Марк, нахмурившись, остановился и закурил сигарету. Так они поднялись по лестнице, собирая пыль предплечьем с перил. Допили в комнате взятые две бутылки пива, и уснули. Она одетая в расправленной постели на раскладушке, а он на покрашенном полу, около мольберта с оранжевым апельсином в листе. В воскресенье утром он купил немного еды, и виски, потом он рисовал ее голой со спины, видя, как выступал пот и катился по ее пояснице, задерживаясь в двух ямочках.
- Я тоже творческий человек, могу стих прочитать.
- Читай.
Марк выводил карандашом ее плечи. Между ее лопаток была татуировка.
-  Когда-нибудь проснется совесть,
Проснуться светлые умы,
Мы скинем грязь, оковы с воли
И вражий крест сорвем с груди.

Тогда повсюду будет пламя,
Над всею матушкой землей,
Мы обнажим мечи свободы
И ринемся в последний бой.
- Красиво.
-Спасибо.
Марк достал нож, приготовленный заранее, вогнал его между лопаток натурщицы. Руки Софии сгорбило, гортань захрипела, исторгая кровь, и она упала со скрипучего стула, пытаясь схватиться за брюки художника. « Чертово воображение» - подумал Марк. Такое, возможно, бывает у многих людей, именно так думал в тот момент художник, глядя как при вздохе, под кожей виднеются ребра Софии. Марк посчитал все ребра, состроил скелет и начал обтягивать карандашный каркас мышцами и кожей.
- По-твоему, какого цвета любовь? Цвета радуги может быть? Или она белоснежна как снег? Чиста и невинна?
- Я думаю, она как ультрамарин.
Марк сказал это сухо, первый цвет который пришел в голову был именно – ультрамарин.
- А я думаю, у любви нет цвета. Может она и не существует как все эти цвета, может, не существует цветов, они есть только потому, что мы видим их такими, какими их представляет наш глаз из-за отражения света. Не будь глаза – не было бы и цветов. Любовь иллюзорна, как и цвет, воспринимаемый нашим глазом. Ведь твой левый глаз видит цвет иначе, чем правый. Наши зрачки нас обманывают.
- Я не думал над этим.
Марк выпил из горла виски, и кинув в сторону стула косуху, сказал что на сегодня они закончили. Красное солнце ворвалось в комнату, она надевала колготки и лифчик. Грудь Софии была пробита двумя гвоздиками, и внизу живота виднелся приличный свежий шрам, ниже тонкая полоска черных волос. Они выпили виски на раскладушке, закусывая холодными макаронами из старого холодильника. Затем София целовала пьяного художника, художник измазал ее грудь красками, которые смешавшись, сделались черно-серого цвета, тогда Марк обвел кляксу на груди ультрамарином и сказал что любовь именно такая - грязная внутри. За окном уже была ночь, и они спали на полу, среди разбросанных работ и пустой бутылки. Утром около семи часов, София уже вышла из душа и разбудив Марка, попросила закрыть за ней дверь. Марк выпил кефир, протер лицо холодным полотенцем, и пошел на работу.
Глава 4
Чертова столешница была тяжелой, пальцы отказывались держать ее по краям и ноги подкашивались на ступенях. Поцарапать ее ни как нельзя, она сделана на заказ из мрамора, за нее отдали большие деньги, возможно даже дадут чаевые как официантам. Только уж больно тяжелый этот мраморный поднос. Марк думал о том, где теперь найти свою натурщицу, ведь они ни о чем не договаривались и даже не менялись номерами телефонов. София тем временем стояла в очереди в одном из банков. Деньги из ее города перевели час назад, и теперь забрав их по предъявлению паспорта, она решила сделать покупки. На Комсомольской в одном из дворов купила тоннели в уши, потом брела и искала черные тени и румяно. Ела хот-дог запивая соком, а затем когда стало темнеть, двинулась в сторону дома Марка, оплатив трамвайный билет. Прибыв почти в двенадцать ночи на нужную остановку, София еще шла по пустым переулкам, асфальт местами менялся гравием, слышен был только звук от ее ботинок и шелест высокого тополя. Дверь в комнату Марка была открыта, художника вытаскивали из петли люди в серой форме, он был повешен на ремне, перекинутом через турник. Голени его ног терлись по полу, пока тело снимали. София остановилась. По сторонам не было ни кого, только забор какого-то склада, от таких мыслей ей было жутко, она вспомнила что читала, о подобном, ведь не случайно в ее мыслях Марк болтался без штанов. Такое делают для достижения большей чувствительности, и видимо Марк в ее мыслях не успел вылезти из петли. София ускорила темп, зашла в магазин и купила вино, три бутылки, оставшись довольной от покупки, она поднялась к Марку, и когда дверь была отворена и было услышано «Здравствуй», София улыбнувшись, обняла лысого художника, пятнадцать минут назад умершего в ее мыслях на турнике при проступке библейского Онана.
- Я взяла вино. Творческие люди должны пить вино.
- По моему все творческие люди пьют, либо они трезвенники, но компенсируют это сумасшествием.
- Как прошел день?
Марк рассказал ей о буржуйской столешнице, они включили музыку и решили нарисовать один рисунок совместно. Вино пили из горла, вытащив пробку гвоздем, вторую бутылку разбили в ванной, и слив содержимое в кастрюлю, вылавливали мелкое стекло из нее. Затем пили и рисовали, их кисти плавали по бумаге.
-Такие рисунки продают за большие деньги, здесь нет ни какого смысла, кроме того что каждый видит в этом то что хочет. Я не считаю это искусством.
Сказал, насупившись, Марк, смотря на размалеванный «холст».
- Искусство в наше время, это как раз видеть то, что ты сам видишь, а не то, что тебе навязывают.
- И что здесь видишь ты?
- Я вижу здесь, наверное, хорошее время.
- А как тогда выглядит плохое время?
- Вот так.
София плюнула в их рисунок, и слюна потекла по черной, по красной и прочим краскам, впитавшимся в бумагу.
- Плохое время, когда ты сам плюешь на свое, на то, что ты создал, когда ты вытрешь свой плевок, с своего лица, тогда и настанет хорошее время. Чтобы не плевать на других, нужно перестать плевать на себя, вот тогда наступит она.
- Кто?
София рассмеялась, и начала кружить по комнате болтая вином и петь интернационал. А в конце добавила «новая эра».
- Непременно наступит, когда мы перестанем убивать друг друга, деньги потеряют всякий смысл, и каждый в то время будет для тебя не просто прохожим, а братом.
- Такое время не возможно в силу того что человек хотя бы уже является человеком. А мы просто не сможем считать брата братом, даже если в наших жилах течет одна и та же кровь, мы имеем свойство возвышаться друг над другом, отстаивая как раз то, что каждый видит вот эту картину по-своему.
Марк тыкал пальцем в картину.
- Давай нарисуем любовь. Я ее нарисую, какого она там цвета?
- Вот этого.
Марк указал на нужный цвет, София прикрепила новый лист одной кнопкой, и взяв самую большую кисть, спешно закрасила пустоту как она говорила «синькой».
- Пусть этот лист висит в рамке, надо купить рамку для него.
- А чья это любовь? Наша?
- Может быть и наша, или всеобщая, может она принадлежит каждому, но каждый видит ее по-разному.
София сняла чулки и черные трусики, задрав юбку, раздвинула ноги на столе и поманила художника пальцем. После того как стол перестал скрипеть и  влажные пятна были стерты тряпкой, София вызвала такси и уехала в свое общежитие. Марк курил на полу голый, рассматривая новый шедевр. Потом он полз на карачках до раскладушки, смотрел в потолок на желтое пятно, вспоминал Надежду Николаевну – свою мать. Мать работала сначала крановщицей, затем уборщицей, когда была на пенсии ходила в кружок пенсионеров, они занимались поиском и пением народных песен. И теперь Марк, засыпая, напевал:
А эти туфельки,
Были ей куплены,
На день рождение…
Марк спал крепко, об стекло бился дождь, сигнализация кричала из соседнего двора. В открытую форточку задувал ветер, поднимая тюль, с белыми кружевами. Художник писал портрет своей покойной матери несколько лет, но портрет так и не вышел, он сжигал его с предпоследним альбомом во дворе, примерно тогда когда перестал охранять металл.
Глава 5
Отсидев все пары, София звонила на номер Марка, вчера они менялись номерами в какой-то промежуток их встречи. Договорившись о встрече, девушка шла в общежитие, там писала стихи, в блокноте дожидаясь вечера. Смотрела с толстой подругой американский вестерн, брила икры тупой одноразовой бритвой. Затем смотрела работы художников на набережной, так прошел ее день пока Марк, развозил мебель по квартирам клиентов. Шрам на ее животе ужасно чесался, она вспомнила, как по ее животу проходило лезвие, вспарывая кожу и тонкий слой жира, затем впивалось в мышцы. Она была подобна луковице, только от сока ее тела хозяин ножа не плакал. Она вспомнила, как делали операцию, потерю ребенка, и прочие. Она вспоминала этого брюнета, как удовлетворяла его в туалете, вытирая губы, и весь их год пролетел в ее памяти. Вспомнила запах влажных салфеток, которым вытирала губы, теперь она избегала этого аромата и всегда брала другие салфетки. Марк не вызывал у нее того чувства, которое она раньше испытывала к брюнету Андрюше который отбывал срок. Письма она не писала, Андрей писал письма, но они шли в некуда, их разрывала мать Софии в сером городке на Кольском полуострове. Мать Софии слала деньги, а дочь получала их и тратила на жизнь. По ночам Софи представляла, как Марк душит ее рукой, и в ее бедрах и животе разливается тепло, достигая желудка, она вытаскивала руку из трусов и засыпала в общежитии, где учились даже палестинцы, один из которых носил длинные волосы и звезду Давида на груди. Она смотрела во дворе на крупные мышцы африканцев, иногда подавала им мяч, который улетал за сетку. Теперь она шла к Марку, они пили две полтора литровые пластиковые бутылки пива. Художник рисовал голую Софию, ее бедра выводились пастелью, пальцы были словно в ржавчине, натурщица рассказывала о своем детстве. Как она рыбачила с дедом на озере, на самодельные удочки. Марка будоражили ступни Софи, он любил их запах, она часто совала пальцы своих ног ему в рот, когда, они раскачивали старый стол.
- Ты можешь представить бесконечность вселенной? Мне кажется, человеческий мозг не в силах представить бесконечное пространство, наверное, потому что все в нашей жизни конечно.
- Давай поговорим о другом?
- О чем?
- Не знаю, расскажи что-нибудь.
София вытерлась полотенцем, которое Марк даже не стирал, оно висело на батарее. Дома Софи плакала, потом она резала колбасу в общей кухне, потом она перечитывала вчерашние стихи, рвала листы, и гладила шрам в туалете, оставляя на щеках белые полосы от ногтей своих рук. Марк продал «любовь» за двести рублей, лист, измазанный большой кистью унесла рыжая женщина в леопардовых сапогах. Марк пел песни и кусал кисти. Марк в туалете спускал семя, смотря на работы натурщицы. Художник пил водку, вернул на голову плешь, и гладил волосы, смотря в окно на засыхающий тополь и забор бывшей работы. София остановилась на «Белом Аисте», обернувшись, не увидела не кого, она бросила сигарету, поправила рукава и села в маршрутку японской модели. София ехала с собрания в кабинете Сергея, и теперь история в ее голове о неизвестном мужчине угасла.  Дома на съемной квартире ее ждал Андрей с шестимесячным сыном. Шрама на ее животе не было. Марк, размазав пепел на полу носком от давно потухшей сигареты, принялся рисовать неизвестную для него Софию, которую он знал в своем воображении. Натурщицу, которую он знал через придуманную историю в своей плешивой голове, с седоватыми висками и похотью рвавшейся на листы. Утром Марк пойдет охранять металл и будет воровать сигареты из шкафчика Сергея Львовича, полного мужчины с кусачей белой майкой и серым галстуком.