Право на поединок

                Русская дуэль
      Так уж сложилось в истории Отечества, что человеком чести в истинном ее значении было суждено стать русскому дворянину. Но прежде ему же, русскому дворянину, предстояло найти свое сущее и славное предназначение - служение государству российскому в качестве офицера регулярной армии. Предстояло стать подлинным военным профессионалом, воином не по нужде, но «по призванию и по Отечеству». И ведь ничто, казалось бы, не предполагало подобной будущности. Русское дворянство возникло в XII веке всего лишь как низшая часть военно-служивого сословия, состоящего  при  княжеской особе и таковым оставалось около двух сотен лет. Как  придворный,   «человек с княжеского двора»,  дворянин выполнял преимущественно административную, реже ратную или судебную службу, и находился на полном  княжеском обеспечении.. Постепенно военная служба стала приобретать приоритетное значение. В награду за нее дворянин наделялся землей («поместьем») вместе с проживавшими на ней крестьянами. Со временем военная служба полностью вытеснила придворную, стала обязательной, дворянин должен был ее править не в единственном числе, но с прислугой и вооружением – «конно, людно и оружно». Эта обязательность отличала его от боярина - представителя родовой аристократии, который не был обременен никакими обязанностями, тем не менее имел, зачастую с младых лет, открытый доступ к солидным должностям и чинам во многих сферах деятельности. Вне зависимости от индивидуальных способностей. Этот кастовый барьер был подобен прочному бастиону, преодолеть который членам худородных фамилий, даже самым грамотным и одаренным, удавалось не часто.

       Петр Великий был первым из русских монархов, кто начал возвышать личное достоинство дворянина. Он запретил подданным  подписываться унизительными уменьшительными именами, называть себя в челобитных холопами, падать перед государем на колени, ввел обращение на «вы», потребовал взаимного уважения всех служивых друг к другу, в том числе и к нижним чинам. Поистине революционной стала  петровская Табель о рангах, утвержденная 22 января 1722 года. Она открывала путь к государственным и военным должностям не только представителям  неродового дворянства, но и выходцам из «подлых сословий». При этом воинская служба изначально была поставлена в предпочтительное положение. Достаточно сказать, что все 14 классов в воинской службе (начиная с самого низкого обер-офицерского чина) давали право наследственного дворянства, в то время как в статской службе такое право  начиналось лишь с 8-го класса. Об этом в пункте 15-м Табели говорилось так: «Воинским чинам, которые дослужатся до обер-офицерства не из дворян; то когда кто получит вышеописанной чин, оной суть дворянин, и его дети, которые родятся в обер-офицерстве; а ежели не будет в то время детей, а есть прежде, и отец будет бить челом, тогда дворянство давать и тем, только одному сыну, о котором отец будет просить. Прочие же чины, как гражданские, так и придворные, которые в рангах не из дворян, оных дети не суть дворяне».

      Предпочтение, отдаваемое военной службе,  диктовалось интересами становления армии «нового строя», с формирования которой Петр еще в молодые годы начал свои преобразования, имея целью вывести Россию на рубежи мировой державы. Армии, по замыслу преобразователя, надлежало превратиться в практическую школу передовой военной службы во главе с умелыми, грамотными командирами. Подготовка  такого уровня командиров - самого костяка армии - стала одной из приоритетных задач в планах преобразования. В относительно короткий отрезок времени предстояло создать по сути новый офицерский корпус.

      Некий прообраз офицерского корпуса в России существовал, он возник в годы  правления отца Петра Алексея Михайловича, поначалу в стрелецких полках, затем в первых регулярных единицах русской армии - Бутырском и Лефортовском  полках, созданных в 1645 году. Командный состав этих военных формирований составляли преимущественно иностранные наемники, чья деятельность, несмотря на богатый опыт службы в европейских армиях, не в полной мере соответствовала тем требованиям, которым, по замыслу Петра, предстояло соответствовать офицерам будущей  российской армии. Наемникам - пунктуальным служакам и добросовестным исполнителям чужой воли - не хватало, за редким исключением, инициативы, активности, полной самоотдачи и готовности к самопожертвованию, без чего невозможно священное, подвижническое выполнение ратного долга. Не хватало того, что вскоре станет яркой отличительной особенностью русского офицера. Именно такой офицер в идеале требовался новой армии обновляемой страны. Ему и предстояло в ближайшее время появиться на исторической арене.

       Колыбелью русской гвардии и отечественного офицерского корпуса стали два села, Преображенское и Семеновское,  расположенные на реке Яузе. В этих и ближайших селах, пишет, современник Петра Андрей Матвеев, «его царское величество повелел набрать из разных чинов людей молодых и учить их пехотного и конного упражнения ... И оный корпус потешных со дня на день умножался, а потом всех употребили на два полка - Преображенский и Семеновский». В дальнейшем эти гвардейские полки стали своеобразной первой школой командного состава: здесь будущий офицер начинал службу рядовым, здесь постигал полный курс солдатской науки, здесь получал трудами заслуженный офицерский чин и только потом направлялся для дальнейшей службы в один из армейских полков. Потом появились другие школы: мореходная, артиллерийская, навигационных наук, где также строго выполнялся принцип, основанный на требовании Петра: освоение ратного труда, командирского искусства  и организации службы осуществлять «из чина в чин», начиная с рядового. Этот путь - путь с самого низа служебной лестницы - прошли многие русские военачальники, в том числе выдающиеся полководцы генералиссимус А.В.Суворов, генерал-фельдмаршалы М.Б.Барклай-де-Толли, М.И.Кутузов...

         Формируясь и развиваясь, все больше превращалось в замкнутую военную касту, русское дворянство не могло не начать вырабатывать свою систему ценностей, свое отношение к важнейшим нравственным понятиям, к новым этическим нормам поведения. Заметное влияние на эти процессы  оказывали иностранцы, распространявшие в армейской среде не только боевой опыт, но и опыт поведенческой культуры, в том числе систему нравственных правил западного образца. Все эти новшества, с поправками на российские условия, находили понимание и поддержку в среде офицерского сообщества. Более того, офицерское сообщество считало своим долгом  контролировать и оберегать появляющиеся ростки нравственных правил, которые все значительней влияли на службу, быт и взаимоотношения  в коллективах. И все же органично и в полной мере впитать «европейские веяния»,  превратиться из «человека с оружием»  в «человека чести» в петровский период русскому дворянству не привилось. Все еще продолжала существовать узаконенная старыми судебниками система вознаграждения за поруганную честь, все еще большинство дворян продолжали по старинке воспринимать честь и связанные с ней другие нравственные качества, как ценности, получаемые в зависимости от иерархической ступеньки и достигнутых заслуг, а главное, дворяне все еще считали не зазорным покорно подставлять свои спины под дубинки  и кулаки власть имущих.

       Как, какую честь мог блюсти офицер, если за провинность его ждали не только традиционный словесный разнос, но весьма часто и тумаки начальника? Да что там какой-то воинский начальник, когда сам император не стеснялся в присутствии многочисленной челяди распускать руки, давая примерный урок «воспитания» высшим сановникам, в том числе ближайшему из них Александру Даниловичу Меньшикову. В дневнике секретаря австрийского посольства Иоганна Георга Корба содержится описание одного из таких уроков, случившегося на глазах иностранцев. «Царь <...> увидев, что любимец его, Алексашка, будучи при сабле, пляшет, напомнил ему пощечиной, что с саблями не пляшут, от чего у того сильно кровь брызнула из носа». О какой чести, личном достоинстве в дворянской среде могла идти речь, если тот же Александр Данилович, как-то на придворном вечере повздорив с прусским послом Кейзерлингом, затеял с ним драку, а когда посол, требуя сатисфакции, схватился за шпагу, Меншиков и поспешивший ему на помощь царь Петр отняли шпагу, вытолкали из комнаты Кейзерлинга пинками, а прислуга спустила его с лестницы?

     Если подобное отношение к достоинству человека существовало в столичных, высших сферах общества, то можно себе представить, что происходило в дворянской среде на местах, в российской глубинке, как медленно и трудно в этих условиях приходилось пробиваться к русской душе, приживаться  на российской почве идее чести западного образца  point d'honneur.  Вот характерные «картинки» из офицерской жизни второй половины XVIII века, взятые из описаний разных авторов. Офицер Никита Максин, «будучи пьян, пришел в дом гр.<афа> К.Г.Разумовского, обнажа шпагу, рубил по стеклам и бил палкой людей». Другой офицер, Тарас Долгой, «напившись безобразно пьян, забыл офицерскую честь, чинил самые подлые поступки». В числе «подлых поступков» - непристойная брань, с которой обрушился Долгой на барабанщика Островского. Но этого «безобразно пьяному» офицеру, видимо, показалось маловато и он, «выхватя из ножен тесак, замахнулся им на Островского...»  Еще один любитель зеленого змия, Егор Хлопотов, настолько возбудил себя «градусами», что в драке напрочь забыл о болтавшейся на боку шпаге и угрожал «всех переколоть» вилами. Такой же поклонник горячительного, Михаил Пузанов, находясь в подпитии, сначала вознамерился «рубить» офицера, пытавшегося его арестовать, а другого офицера пообещал «зубами съесть».

        Нечто похожее, конечно же, случалось и в статской службе. Но русскому дворянству через это надо было пройти, чтобы, постепенно осознавая свое значение, свою роль в обществе, избавляться от дикого наследства, поворачиваться к тому, что не унижает, а возвышает человека, делает его красивым, честным, благородным. К тому же,  жизнь в виде западных веяний все чаще являла наглядные примеры, достойные подражания. Активно пробивая себе дорогу, завоевывая все больше последователей, идея чести проникала в Россию через многочисленные переводы популярных в западных странах кодексов поведения, предназначенных для молодых дворян. Честь рассматривалась в них как исключительное, неотчуждаемое качество дворянина, как врожденная добродетель, отличающая его от всех остальных людей. «Лучше бы знатному и благородному человеку весьма лишиться своея жизни, - говорилось в одном из таких кодексов, - нежели потерять свою честь через некоторое бесчестное, или злое дело». Одновременно с этим происходило усиление влияния иностранцев при российском императорском дворе, особенно признанных кумиров русского дворянства в пору правления Елизаветы Петровны - французов.

       В 1762 году был провозглашен манифест молодого императора Петра III от 18 февраля о даровании вольности и свободы российскому дворянству, которым объявлялось, что нет уже «той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была» (а «потребна она была», скажем от себя, по самую верхушку - двадцать пять годиков в строю, хочешь того или нет, что было явно излишним).  Манифест  нового императора представлял дворянину право самому решать  сколько «продолжать службу». Оговаривалось только два условия: отставка не могла быть дарована во время военной кампании и за три месяца до нее, а также не распространялась на тех дворян, которые, «не имея обер-офицерского чина, не выслужили в войсках 12 лет».   

       Роль этого юридического акта трудно переоценить, особенно если учесть то обстоятельство, что дарование вольности и свободы влекло за собой освобождение благородного сословия от такого позорного явления, как телесные наказания. Манифест реально повышал уровень свободы этого сословия, давал толчок к движению по пути зарождения в России первого «не поротого поколения» дворян, способствовал появлению той новой формации дворян, которой будут присущи чувство собственного достоинства, благородство и честь.

       Петр Федорович противоречивая и трагическая фигура на русском престоле, царствие которого продолжалось всего 106 дней. Некоторые историки рисуют его человеком недалекого ума, склонного к всевозможным чудачествам, доходящим до глупостей. Вряд ли такой образ в полной мере соответствовал реальности. Петр III за неполные четыре месяца успел сделать для страны не так уж и  мало. Он отменил зловещее «слово и дело» - существующую в России с конца XVI века систему политического сыска, упразднил Тайную канцелярию, наводившую ужас на подданных империи, что позволило Гавриле Державину назвать этот акт «монументом милосердия». Именно при Петре впервые в русском законодательстве убийство крепостных было квалифицировано как «тиранское мучение». Еще он объявил свободу вероисповедания, что было почти немыслимым для того времени шагом, прекратил преследования старообрядцев, положил начало в Российской империи гласного судопроизводства. Не случайно положительную оценку Петру Федоровичу давали известный государственный деятель и историк В.Н. Татищев и выдающийся ученый М.В.Ломоносов. А .М. Карамзин в 1797 году решительно заявлял: «Обманутая Европа все это время судила об этом государе со слов его смертельных врагов или их подлых сторонников...»

     Императора упрекали за безудержное преклонение перед Фридрихом Великим, за стремление насадить в русской армии прусские порядки. Но так уж велика крамола - преклоняться перед выдающимся полководцем XVIII века, брать на вооружение опыт его армии (пусть и не всегда лучший)?!  Упрекали  императора также за то, что он не смог найти «общий язык с гвардией», настроил ее против себя, за что гвардия его возненавидела и в конечном итоге погубила.  Тут,  действительно,  много от правды.  Но беда в том, что со времен Петра Великого  стараниями его последователей на российском троне гвардия из элиты армии превратилась  по сути в бутафорское  формирование придворных шаркунов.

     Главная и единственная обязанность, которая стала возлагаться на гвардию, - нести караул в дворцах императора и его челяди, но и эти обязанности сплошь и рядом выполнялись спустя рукава. Обычно  отправляясь на места несения  архиважной службы - в залы  великих  князей и княгинь  - «господа гвардия» едва держалась на ногах ;  и три десятилетия спустя Павел I средь бела дня будет снимать с постов вдрызг пьяных гвардейских офицеров. Очевидец  придворной жизни писатель и мемуарист А.Т.Болотов дал такую характеристику тогдашней «элите армии»:  «...все гвардейские полки набиты были множеством офицеров; но из них и половина не находилась при полках, а жили они отчасти в Москве и в других губернских городах и вместо несения службы только лытали (от слова "лытать" - шляться, шататься, проводить время праздно и вне дома, - Н.К.), вертопрашили, мотали, играли в карты и утопали в роскоши; и за все сие ежегодно производились, и с такою поспешностью, в высшие чины, что меньше нежели через 10 лет из прапорщиков дослуживались до бригадирских чинов...»

     Добавим еще один штрих к этой характеристике.  В штатном обозе гвардейского полка простому сержанту для его пожиток на законных основаниях отводилось шестнадцать повозок. А  армейский полковник имел право только на пять... И вот, учитывая все это, новый император Петр III вознамерился навести элементарный порядок. Какая дерзость! Гвардия была оскорблена самым натуральным образом. Да ко всему еще посмел заявить, что отправит гвардию на войну. Как можно! Подобного простить уже было нельзя - благо добрая матушка Екатерина всегда поддерживала сторону гвардейцев; она просто не хотела понимать и признавать «самодурство» мужа..
.
       Но вернемся к главной теме повествования. Нас Петр Федорович интересует прежде всего с «дуэльной» точки зрения. По мемуарным сведениям секретаря дипломатической миссии в Санкт-Петербурге Клода де Рюльера, император был хорошо знаком с кодексом чести западного образца и выказывал к нему уважение. Кроме того, равняясь на своего кумира Фридриха Великого, который в свое время разрешил в ограниченном количестве дуэли в армии в качестве защиты младших офицеров от произвола старших начальников, Петр намеривался то же самое начать внедрять в отечественную практику, а также привить своим подданным вместе с идеей дуэли и кодекс чести.

       Эти попытки молодого императора были поняты и оценены не многими. И все же они сыграли определенную роль в зарождении новой формации дворянства. Пройдет некоторое время и лучшие представители этой формации, преодолевая множество негативных моментов, будут продвигать в среде своего сословия неписаный, но, тем не менее,  притягательный и чтимый кодекс чести, обогащая его все новыми положениями.  В конечном итоге честь станет восприниматься как неотъемлемая мера привилегированного сословия,  как абсолютное качество, которым в равной степени и в «максимальном количестве» наделены все без исключения члены дворянского сословия. 
 
      Продвижение идеи чести вело к  все большей сплоченности дворянства, порождало стремление к автономии от государства. Дворянин, прежде всего офицер, являясь носителем этой идеи, готов был мужественно и решительно, также как в давние века благородный рыцарь, с оружием в руках защищать ее от посягательств кого бы то ни было, включая и само государство. В  условиях  возвышения примата личного достоинства дуэль, а не законы государства, становилась самым надежным и потому самым излюбленным средством урегулирования возникающих конфликтов, обеспечивающим сохранение принятой модели поведения, автономию свободы дворянина.

       Тут стоит заметить, что эти процессы плотно «накладывались» на важнейший в жизни России исторический отрезок кардинальных структурных перемен, связанных с формированием двух общественных групп, двух классов - тех классов, которые историк, поэт и публицист Константин Сергеевич Аксаков позже с горечью назовет «публика» и «народ». На этом фоне «взросление» дуэли в недрах российского общества было далеко не  первостепенным явлением. А когда, наконец, дуэль войдет в плоть жизни и быта, она станет исключительной принадлежностью «публики». Так и останется в русской истории: правом на поединок будет владеть дворянин  и - впоследствии - некоторая часть разночинцев, стремившихся  утвердить себя в обществе наравне с дворянами. Что касается огромных масс «народа», дуэль навсегда останется  непонятой и совершенно чуждой барской блажью.

       Этим в какой-то мере объясняется  и особая форма  поединка, существовавшего в России вплоть до начала XIX века. Некоторые примеры из такого ряда дуэлей больше напоминали  собой обычные драки с использованием оружия, но никак не хорошо знакомые нам по книгам и кинофильмам классические дуэли. Но именно такие поединки (если, конечно, уместно применить в данном контексте этот термин) поначалу практиковались среди русского дворянства, и особенно - в офицерской среде. Ближе к началу XIX века число их начнет уменьшаться, но увеличится количество случаев, когда дуэль будет выглядеть как фарс, разыгрываемый  лицедеями на подмостках театров... 
        Вот один из характерных примеров, взятый из мемуаров  Г.Державина, автора многочисленных лирических стихов и торжественных од. Прославленный поэт свои мемуары назвал в меру притязательно и оригинально – «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина». Любопытно, что автор начал мемуары с представления читателям себя любимого, не заботясь особо о скромности, хоть и выставляя собственную персону в третьем лице: «Бывший статс-секретарь при  императрице  Екатерине Второй, сенатор  и коммерц-коллегии президент,  потом  при  императоре  Павле  член  верховного совета и государственный  казначей,  а  при  императоре  Александре  министр юстиции, действительный тайный советник и разных  орденов  кавалер,  Гавриил Романович Державин родился в Казани от благородных родителей,  в  1743  году июля 3 числа».

      К одному из «из известных всем происшествиев», надо полагать, можно отнести и дуэль, случившуюся между двумя  дворянами, в которой  Державин был приглашен в качестве секунданта. Противники, «ударили  друг  друга  хлыстиками  и, наговорив  множество  грубых  слов,  решились  ссору свою   удовлетворить поединком». Уже на другой день, горя благородным желанием восстановить поруганную честь, поспешили на место дуэли. Но по мере того, как углублялись в лес, господа  дуэлянты, «не будучи отважными забияками» скоро были примерены секундантами «без кровопролития» и бросились друг к другу с поцелуями. Наблюдая  страстную картину лобызания недавних противников и не находя в ней признаков благородства,  секундант, Хвостов, резонно заявил в том духе, что все это очень трогательно, уважаемые господа, но так дело завершать не пригодно. Для приличия надо «хотя немного поцарапаться, дабы  не было стыдно».

       Хвостов был горяч, молод, ему минуло всего 24 года, он еще не является фанатичным приверженцем поединка чести, но уже  внутренне подготовлен соблюдать ритуальные дуэльные требования. Державин на десять лет старше. Он в недалеком прошлом боевой офицер, подавлявший пугачевщину, человек старой формации, поединок для него - чистая формальность. Он охлаждает горячность Хвостова: никакого, мол, в том нет стыда, «когда без бою помирились». Хвостов начинает спорить, «и слово за слово дошло было у посредников до драки: обнажили шпаги и стали в позитуру, будучи по пояс в снегу». Вдруг, будто по заказу, появился еще один посредник, задержавшийся к началу боя по куда как важной причине - посещении бани. Он предстал перед враждующими сторонами «с разного рода орудиями, с палашами, саблями, тесаками и проч., и, бросившись между рыцарями, отважно пресек битву, едва ли быть могущую тоже смертоносною». На этом активная фаза «битвы» была завершена. «Тут зашли  в  трактир, выпили по чашке чаю, а охотники - пуншу, кончили страшную войну с обоюдным триумфом».

       Гаврила  Романович описывал эту дуэль спустя тридцать лет. За это время в стране многое изменилось. Получила полноправную прописку европеизированная «правильная» дуэль, разительно отличающаяся от всего, что было раньше, и дворянское общество в своем большинстве вынуждено было принять новые правила игры, изменить свое поведение, подчинив его требованиям, диктуемыми кодексом чести. К этим дворянам,  видимо, относился и Державин; в противном случае он вряд ли бы стал описывать поединок тридцатилетней давности в намеренно гротесковом, комическом виде. Ну а поучительный во многих отношениях случай «благородной» дуэли из числа тех, которые будут заполнять российскую действительность целых два столетия,  произошел за несколько лет до того, как были написаны мемуары Державина.

     Итак, участники дуэльной истории - Николай Иванович Бахметев и Александр Петрович Кушелев. Первый - генерал-майор, второй - подпрапорщик лейб-гвардии Измайловского полка, которому едва исполнилось 14 лет. Начало истории  - 1797 год, второй год правления императора Павла I. Время, когда сорокадвухлетний «русский Гамлет стремится каждым своим указом делать все вопреки тому, что было при родной матушке «просвещенной императрице», когда, по словам историка, волею самодержца «все менялось быстрее, чем в один день - костюмы, прически, наружность, манеры, занятия» (за четыре с половиной года царствования Павел издаст 2179 государственных актов, в среднем по 42 акта в месяц), когда в числе перемен будет отменен пункт 15 «Жалованной грамоты дворянству» - «телесное наказание да не  коснется до благородного» и палка вновь будет гулять по спинам поданных.

   Поставленный на пост  в  главный дворцовый караул подпрапорщик по незнанию совершил какое-то незначительное упущение и в наказание получил от генерала Бахметева удар тростью. Как писал шесть лет спустя сам Кушелев, «до сих пор при сем воспоминании у меня содрогается сердце. Так велика была обида, мне нанесенная». И он требует от обидчика генерала сатисфакции. В ответ получает отказ. Настаивать на своем в павловскую пору не приходилось, оставалось смириться и надеяться на лучшие времена. Кушелев переводится на Кавказ в гренадерский полк, участвует в боевых действиях в войне с горцами и ждет своего часа. Этот час наступает осенью 1803 года, когда Кушелев уже в чине штабс-капитана, получает отпуск и приезжает в столицу.

      Бахметев служит в Санкт-Петербурге, пользуется доверием императора Александра I и давным-давно забыл о малозначащем для него инциденте. Появление штабс-капитана с новой сатисфакцией для него словно гром среди ясного неба. Генерал попадает в затруднительное положение. Принять вызов - рисковать не только жизнью, но и карьерой. Отказаться от поединка - бросить тень на свою репутацию и, не исключено, распрощаться с карьерой: во времена Александра вопросы чести уже стали не простым  звуком. Генерал признает, что был шесть лет назад не прав, то есть, по сути, приносит извинение. Но Кушелев извинение не принимает.  Дуэль становится неизбежной.

    Секунданты  Бахметева  генералы  Багратион,  Ломоносов, князь Голицын и отставной  капитан  Яковлев, отец Герцена, делали все возможное, чтобы  дело завершить миром, но «строптивый Кушелев» стоял на своем. Его секунданты граф Венансон  и кавалерийский корнет Чернышев, будущий военный министр, тоже пытались не допустить поединка. Венансон, которого выбрал в качестве секунданта сына - небывалый случай! - Кушелев-старший, как позже выяснилось, даже  тайно донес о готовящейся дуэли военному генерал-губернатору столицы. Но поединок состоялся. Кушелев стрелял первым и промахнулся. Дал промах и Бахметьев. И хотя биться договаривались «до повалу», больше выстрелов не последовало: Бахметев отшвырнул пистолет в сторону, подошел к Кушелеву и с извинениями протянул ему руку.

        Состоявшийся вскоре суд, как водится, строго следовал букве закона:  Кушелев, несмотря на бескровный результат, был приговорен к повешанью,  Бахметев и  секунданты  лишались чинов и дворянского достоинства. Приговор направили для утверждения царю, и Александр I, как водится,  отменил решение суда, ограничившись лишением Кушелева звания камер-юнкера и объявлением выговоров генералам Бахметьеву и Ломоносову. А вот Венансона велено было посадить на неделю в крепость, а затем выслать на Кавказ. Остальных секундантов наказание не коснулось вовсе. Таким образом , единственным серьезно пострадавшим  оказался тот, кто пытался действовать строго в рамках  закона.

     Этот пример отношения к дуэлянтам ничего необычного в себе не содержит. Двусмысленность  отношения властей  и общества  к  дуэльным  традициям   превалировала в большинстве европейских стран на протяжении нескольких веков. Начиная со времен Екатерины эта традиция  пускала глубокие корни  и на российских просторах. Подобному правовому положению, когда закон и реальное его исполнение находятся на противоположных полюсах, по видимому нет точного названия. Но смысл его предельно точно и правдиво сформулировал в приказе по армии прусский король и немецкий  император Вильгельм I: «Офицера, могущего посягнуть на честь товарища, я не  потерплю  в рядах своей армии, равно как  офицера, не умеющего отстоять своей чести». Двусмысленность тут только на первый взгляд кажется очевидной. Для прусского дворянства, как и дворянства других стран, все здесь было точным и очевидным, все соответствовало реалиям жизни, ее неписаному  девизу: «Нельзя, но можно!» Этому девизу  следовали владыки всех  европейских стран, где формально преследуемая дуэль не только благополучно существовала, но и стала
элементом  дворянской культуры. 

     А чтобы более полно и понятней для читателя отобразить общественную атмосферу, какую поддерживал сам факт института поединка,  какое  влияния оказывал на уровень существующей в ту пору нравственности, обратимся к мнению известного военного теоретика и историка генерала от инфантерии Михаила Ивановича Драгомирова. Его высказывания относятся к гораздо более позднему периоду времени,  но нет сомнения, что подобного рода позиции разделяли представители дворянского авангарда гораздо раньше, уже  в пору Александра I.
          В вечном споре между сторонниками и противниками дуэлей  Михаил Иванович относился к последним, ибо считал, что жизнь человеческая - высшая ценность на земле и ею не вправе никто рисковать ради каких-то личных обстоятельств. Что касается  конкретно вопроса защиты собственной чести, как главной пружины дуэльной ситуации, то у генерала на этот счет был особый взгляд. «...Честь во мне, а не вне меня; ведь она моя, а не кого-нибудь; и решать о том, поругана она или нет, могу только я, и никто другой, - иначе она не моя». Так писал он в статье «Дуэли», решительно отказывая в праве кому бы то ни было из посторонних вмешиваться в разрешение любого конфликта. Но самое замечательное тут иное: являясь противником дуэли, он в то же время не отвергал саму дуэль и решительно выступал против тех, кто не понимал ее исключительной роли. И по большому счету здесь нет противоречия. Обратимся еще раз к той же статье «Дуэли»

       «Дуэль, как и война, - дело волевое, и никакие доводы разума их опрокинуть не могут, ибо у воли своя логика, которой разум не в состоянии понять и потому отрицает <•••> А между тем все восстающие против дуэли, подумавши немного и, главное, беспристрастно, должны признать, что они сами могут быть поставлены в такое положение, что запросят дуэли: человек оскорбил мою родину, мой полк, мою мать, мою сестру, жену, дочь. Что тут мыслимо, кроме дуэли? Это действительно вопросы чести и притом большею частью такие, которых формально суд разрешить не может, ибо, первое, в закон и подходящих статей не найдете, а второе, что бывают дела, из-за которых человек скорее пойдет на смерть, нежели на огласку. И с этой точки зрения (но только с этой) разрешение дуэлей я признаю величайшей милостью, ибо оно дает право на смертельную расправу в тех случаях, когда иной и быть не может».

       Так передовые люди понимали свое право на поединок: как исключительное право - безоговорочно и бескомпромиссно использовать его в случае оскорбления родины, полка, матери, сестры, жены, дочери... Именно так, именно в таких ситуациях.

        Не лишним будет привести и послесловие к этой статьи.   
       «Дуэль, как средство восстановления поруганной чести, возможно, явление историческое. Пишу «возможно» только потому, что очень хотелось бы дать право офицерам вызывать на поединок хамоватых и наглых начальников.
       Знаю другое: за честь можно постоять не только с пистолетом в руках. Одного взгляда иногда достаточно, чтобы пресечь надругательство над личностью.
       Но надо честь и личное достоинство офицера воспитывать. А это дается не проповедью о чести, а примером старших и обстановкой в полку.
       Как тут много работы... »
       Добавим: как тут много работы для ума и деятельности нынешней когорты офицеров…