Тёщин юбилей а. чернышева

ТЁЩИН ЮБИЛЕЙ


На тёщин юбилей Никита ехать никак не хотел. Но жена сказала: «К маме», - значит к маме.
Неприятности начались сразу же, как только они вышли на перрон глу-хой, Богом забытой станции. Единственный прожектор освещал подъездные пути, а дальше – кромешная тьма, кривые улочки и непролазная грязь. Жена шла впереди, чудом находя дорогу. Никита обречённо шагал за ней, волоча чемодан с подарками из столицы для многочисленных родственников. Ноги разъезжались в разные стороны. То одна, то другая, а то и обе вместе попадали в рытвины, наполненные холодной, жидкой ноябрьской грязью. Скоро в туфлях стало хлюпать, они норовили соскользнуть с ног и навечно остаться в этой хляби.
Никита чертыхался, в сердцах проклиная жену, тёщу и её юбилей, заодно и себя, что согласился поехать в эту дыру в такое время года.
Наконец пришли. По тёмной лестнице поднялись на второй этаж, открыли, как всегда не запирающуюся дверь. В прихожую выскочила тёща. Послышались радостные восклицания:
 - Дочка! Ой, дочка!
 - Мама, мама!
 - Да как же это вы надумали приехать!?
Начались объятия, поцелуи, радостная суматоха. О Никите забыли. Он стоял в тесной прихожей и мечтал только об одном – поскорее смыть с себя грязь и надеть на ноги что-нибудь тёплое.
Но вот тёща, Наконец, обратила внимание на него. Видя, как он трясётся от озноба, она разохалась, разахалась, побежала греть воду.
Жена радостно металась по комнате, умиляясь каждой мелочи. Никита кипел от негодования: «Ну, зачем?! Зачем я сюда приехал?! Сидел бы сейчас дома в тепле у телевизора, а не в этой, утонувшей в грязи, деревне».
Тут он ещё вспомнил, что все удобства здесь во дворе и содрогнулся от мысли, что придётся терпеть такие антисанитарные условия, по крайней мере, два-три дня.
К полуночи, умытый, одетый и обутый во всё тёплое, Никита сидел на кухне в обществе жены и тёщи, пил попеременно то чай, то водку. После не-скольких рюмок его разморило, потянуло в сон. Не раздеваясь, повалился на приготовленную постель и забылся тяжёлым сном.
Утром явились остальные гости – сёстры жены с мужьями, брат с женой, ещё какие-то двоюродные, троюродные. Никита до сих пор не мог толком запомнить – кто есть кто.
Все родственники, как говорят, были от сохи, и Никита, С его образова-нием, манерами аристократа, столичным лоском, непомерной гордыней и самомнением, выглядел среди них белой вороной. Естественно, это никак не способствовало возникновению взаимных симпатий. Никиту недолюбливали, а сам он так и подавно терпеть не мог всех этих шумных родственников. Чувства свои он старательно скрывал, но они нет-нет, да и прорывались в каком-нибудь поступке, реплике, взгляде.
За юбилейным столом стоял невообразимый шум, как в цыганском таборе. Все ели, пили, смеялись до упаду по всякому пустячному поводу, сыпали анекдотами. Только Никита с трудом выдерживал всю вакханалию, как он про себя назвал эту пирушку, мечтал, чтобы всё это поскорее закончилось и можно было вернуться домой, в привычную жизнь.
Но судьба приготовила ему ещё один сюрприз – все мужчины должны были пойти ночевать к брату жены, женщины оставались у матери. Как Никита не сопротивлялся, а пришлось уходить, Женщины, просто-напросто, бесцеремонно выставили его за дверь. Опять пришлось тащиться по грязи. По дороге все эти свояки, шуряки подшучивали над ним, подтрунивали и подначивали. Никите ясно представилась печальная перспектива провести ночь под одной крышей  с этими мужланами. Пребывая в большом подпитии, он видел всё в мрачном свете. Они уже подошли к самой калитке дома, когда Никита, после очередной насмешки, взорвался: А подите вы все к чёрту!» - заорал он и, не разбирая дороги, кинулся прочь. Вслед ему неслись хохот и улюлюканье. Когда фигура Никиты растворилась во мраке, все почувствовали себя как-то неловко. Младший из зятьёв, Леонид, сказал»Слышь, мужики, кажется, мы того… переборщили. Надо бы его вернуть назад». Но брат жены Илья, особенно не любивший Никиту, сказал властно и зло: «Ещё чего, гоняться за ним. Куда он денется, сейчас же и прибежит назад с поджатым хвостом». Остальные перечить ему не стали.
Но Никита не вернулся. Поплутав в кромешной тьме, так и не найдя до-рогу к дому тёщи, он пошёл на свет прожектора и вскоре вышел к станции. На станции было безлюдно, только в окне дежурки горел свет и он увидел через стекло, что там сидят двое мужчин: один старый, седой, другой – совсем ещё мальчишка. Они азартно резались в карты. Когда Никита вошёл в дежурку, мужчины посмотрели на него, как на приведение. Он и выглядел им – с ног до головы обляпанный грязью.
 - Эй, мужики, где у вас здесь милиция? – спросил Никита.
 - А тебе зачем?
 - Сдаться хочу!
Че-г-о-о-о?! – мужики остолбенело уставились на него.
 - Сдаться, говорю, хочу, не понятно что ли?
 - А-а-а  з-з-а-а-ч-ем? – запинаясь от страха, спросил старший, уже пред-полагая, не сумасшедший ли какой к ним забрёл.
 - А затем, - буркнул Никита, как будто этим можно было всё объяснить.
Мужики переглянулись и старший нарочито громко быстро сказал:
 - Нет у нас милиции, а если тебе так приспичило сдаться, то мы это щас устроим.
Не сговариваясь, они враз бросились на Никиту, ловко повалили его на пол и, подвернувшимся грязным полотенцем, связали руки.
 - Так-то будет лучше, - сказал старший.
 - Вы что?! – завопил ошарашенный Никита. – Вы кого это вздумали вя-зать?! Я – москвич! Да вам за меня шуряк Илья головы оторвёт! Развяжите! Развяжите меня, сукины дети!
 - Э, да никак ты гость Остапенковых, так что ли? – спросил старший у Никиты.
 - Так, так! Гость я, гость! Заблудился вот.
 - Ну, извиняй, друг, не признали сразу-то, - с усмешкой сказал старший. – Ишь, как ты нас огорошил, ввалился весь в грязи, милицию требуешь, сдаться хочешь, - приговаривал он развязывая Никиту.
Потом отпаивали его чаем и Никита нёс какую-то околесицу, пытаясь объяснить, почему он оказался один среди ночи.
Мужчины согласно кивали головами, дружно поддакивали, сами, впро-чем, не веря ни единому его слову.
 - Куда ж тебя проводить? К Илье или к тёще?
 - Нет!!! – воскликнул Никита. – Только не к Илье!
Мужики понимающе переглянулись.
 - Н-да, однако, до тёщи далековато. Ну, да ладно, выведем тебя на дорогу, там покажем, куда идти.
 - И на том спасибо, - Никита повеселел.
Минут двадцать хлюпали по грязи, потом, вроде, под ногами посуше стало.
 - В-о-о-н туда иди. Видишь. огонёк мерцает, на него и держи, как раз в тёщин дом и упрёшься.
Не прощаясь, мужики молча повернули назад. Обрадованный Никита бодро зашагал вперёд, не глядя под ноги, стараясь только не потерять, как пу-теводную звезду, слабо мерцающий огонёк. И вскоре расплатился за свою не-осторожность – со всего маху рухнул в кем-то вырытую траншею. Видать, кто-то собирался провести газ, да так и не собрался. Очки с Никиты слетели и канули в грязи, острая боль пронзила правую ногу. «Наверное, вывихнул», - мелькнуло в голове. Кричать и звать на помощь мешали самолюбие и непо-мерная гордыня. Пуще всего боялся, что тогда его засмеют окончательно. Он почти полз вдоль траншеи, неоднократно делая попытки выбраться, но каж-дый раз срывался и падал.
Из траншеи Никита выбрался под утро. Чудом наткнулся на доску, перекинутую через неё. К дому тёщи шел из последних сил. Ногу разрывала адская боль, в глазах темнело. На второй этаж взбирался ползком. С грохотом открыл незапертую дверь, вполз в прихожую и потерял сознание.
От шума все в доме попросыпались, зажгли свет, ринулись к дверям, да так и застыли в ужасе. В прихожей неподвижно лежало… никто толком не мог разобрать, что там лежало. Что-то большое, бесформенное, грязное. Женщины подняли визг и крики, боясь приблизиться к этому чему-то. Только тёща решительно подошла, перевернула тело и охнула: «Господи, да ведь это ж Никита и, кажись, без сознания».
Кто-то помчался греть воду, кто-то побежал за врачом, кто-то пытался внести его в комнату. Суматоха поднялась страшная. И получилось у Никиты, как в известном кино – упал, потерял сознание, очнулся – гипс.
В столицу Никита возвращался с загипсованной до бедра ногой, совер-шенно потрясённый случившимся, основательно выбитый из колеи. Дома, в привычной обстановке, его ещё долго мучил один и тот же кошмарный сон: он ползёт по дну траншеи, а на него сверху валятся глыбы мокрой земли, норовя похоронить его заживо. Задыхаясь, он с криком просыпался в холодном поту.
Так плачевно кончился для Никиты тёщин юбилей.