Волк Серый, гл. 15

Глава 15

     По степи медленно брели измотанные боем и полуденным зноем разбитые сотни татарского войска. Полоняники тащили на руках раненых сипаев и секбанов.      

     Кара-Мухамед устало сошел с коня и, качаясь, шагнул к встречавшему его юртджи, который оставался в стане с резервом войска.

     - Ты видел, что произошло в степи, Махмуд? – грозно вращая белками глаз, спросил он.

     Юртджи молча кивнул головой.

     - Как же так получилось, что две тысячи казаков опрокинули десять тысяч моего войска?! Ответь мне!

     - Казаки ведь тоже воины, - тихо сказал юртджи, вся сорокалетняя жизнь которого прошла в войнах и походах. – Они ждали тебя и успели приготовиться. Все их действия продуманы…

     - Заткнись! – заорал Кара-Мухамед и замахнулся на своего первого помощника камчой. – Молчи! И готовь к выступлению три тысячи конных и полторы тысячи пеших воинов из резерва.

     Юртджи содрогнулся от очевидной глупости этого приказания, и это не укрылось от глаз паши.

     - Я знаю, что делаю! - сквозь зубы процедил он, гневно сверкнув глазами. – Не смей перечить мне, Махмуд.

     - Махмуд! – Кара-Мухамед остановил юртджи, готового уйти к войску. – Никматулла поведет воинов на приступ.

     Никматулла кивнул и, спрыгнув с коня, принялся перетягивать подпругу, поправляя седло.

     Юртджи счел благоразумным промолчать и отправился к войску, преисполненный самых мрачных дум. Он понял, что Кара-Мухамед ослеплен злобой и не внял его доводам, а значит,  второй приступ неизбежен. И к вечеру от увала  вернётся едва ли половина из тех, кто сейчас отправится в бой…

     Он шел по стану ордынцев, а за его спиной подходили разбитые сотни. В воздухе струился какой-то странный шепот - как будто Махмуд слышал дыхание многих тысяч людей…

     Юртджи быстро собрал тысячных и поставил задачу. Подобно трубам страшного суда, разорвали тишину горны, ударили бубны. Конский топот, шлёпанье раздвоенных широких копыт верблюдов, лязг железа, скрип и конский храп разорвали непрочную тишину степи – новые тысячи воинов отправились на смерть.
 
     Махмуд поднялся на курган, с которого наблюдал за боем, и увидел, как полыхнули над увалом Гремучей огни казацких пушек. Небо вспороли сотни стрел, и воины стали валиться с коней снопами. Со страшным визгом, слышным даже на столь большом расстоянии, стеганула по сомкнутым рядам конницы сечка…
 
     Грозно шевелящиеся серые тучи проглянули на небе, – будто предвещая скорый разгром войску…

     И все же, второй приступ оказался более удачным. Сипаям удалось придвинуться до самой балки и разогнать пушкарей.

     Вдруг из безымянной балки, почти примыкающей к Гремучей, бешено раскручивая над головами сабли, вылетела на рысях конница казаков. Их было не много – сотен пять, не более. Но, врубившись во фланг сипаям, они легко смяли первые ряды, смело вгрызаясь прямо в середину строя. Им удалось разорвать строй и внести сумятицу в войске татар. А затем и вовсе разорвать конницу сипаев пополам.
 
      И когда наступление было остановлено, справа от Гремучей показался еще один отряд казацкой конницы. Он был еще более малочисленным, чем первый, но и биться ему предстояло уже с разрованным, разобщенным строем сипаев.

     Битва закипела с новой силой. И казалось, вот-вот опрокинут казаки сипаев, сомнут, потопчут…
 
     В этот момент подошла пехота…               

     Под неистовый грохот бубнов, завывание труб и дудок полторы тысячи воинов ринулись к сражающимся в последнем, решающем усилии конникам.

     Что ж, это война… А на войне убивают… Люди шли убивать людей, и те, кто стоял в Гремучей, пришли под тенистые своды балки, чтобы убивать пришельцев.

     «Что же такое случилось, если разумные существа, обыкновенные пастухи в мирной жизни, с которыми  два месяца назад так мирно и дружески беседовали казаки у ночных костров в излучине Днепра, уступавшие возле огня лучшее место, старавшиеся угостить казаков лучшим куском варёной баранины, - эти самые пастухи превратились в зверей и нас самих сделали зверьми?» - думал атаман Сирко, со своей стороны наблюдая за боем…
      
      Серая толпа бесновалась в степи... Отчаянный рев татар усилился, заглушив бубны и трубы, став нестерпимым, и только отчаянные визги падающих с коней, вопли пронзенных копьями и заживо затоптанных лошадьми людей, прорезали яростный крик казаков.
 
      Махмуд, как и многие военачальники в войске султана, был ич-огланом. Десятилетним мальчиком его отняли у родителей, и он смутно помнил Балканы и отчий дом под красной черепичной крышей. Потом его долго учили воинским искусствам, и вот уже пять лет он состоял в должности юртджи, управляя войском сипаев в Крыму, планируя все военные походы и обеспечивая войско всем необходимым для битвы. И теперь война, как у любого ич-оглана, не знавшего никакой другой жизни, жила в душе Махмуда с младых ногтей… Но сейчас ему вдруг стал отвратен ее звериный лик, залитый кровью и грязью, покрытый струпьями и язвами ожогов, воняющий мертвечиной, что он даже не мог ее ненавидеть. Он просто перестал понимать Кара-Мухамеда, принёсшего сюда войну на мечах и копьях своих нукеров. А нукеры позволяли гнать себя в степь, где их убивают, топчут конями, словно степных сусликов!  Они прут и прут на убой только ради того, чтобы потом перебирать чужие окровавленные тряпки, стаскивать перстни с отрубленных пальцев и доспехи с окостеневших мертвецов, считать монеты в чужих кошельках, накидывать путы на женщин и детей. Но всё это, в конце концов, у них отберут сотники, тысячники и темники, оставив каждому сотую часть, не покрывающую и малой доли того ужаса, который они сейчас переживают…

     - Хурра-гх! – исступленно орали сипаи, воодушевленные своевременной подмогой пехоты.

     - Хурра-гх! – не менее исступленно орали азапы и секбаны, врубаясь в битву и тут же падая под копыта коней – своих и чужих.

     Казаки бились молча…               

     Сотни окровавленных тел покрыли степь, мешая свежим сотням подступать к сражающимся.

     Напряжение рубки достигло предела. Никто не хотел уступать – ни казаки, ни татары, будто все эти люди собрались здесь, в одном месте, чтобы разом покончить счеты с жизнью. Они и сражались насмерть – до конца…               

     И все же первыми не выдержали сипаи… Исчерпав в безжалостной рубке все силы, переполненные ужасом и болью, толпы грязных, окровавленных, израненных степняков отхлынули от увала и обратились в бегство.

     Кара-Мухамед заскрипел зубами в бессильной злобе и, резко развернувшись, удалился в свой шатёр, чтобы не видеть новое, ещё более страшное поражение своего войска… Но он ощущал его всем своим телом, каждой клеточкой, как ощущает даже мелкие камешки, даже гладкую траву степная гадюка, сбросившая кожу…

     Юртджи Махмуд, видевший с высокого кургана всю картину приступа от начала до его бесславного конца, вскочил на коня и поскакал к шатру паши, чтобы постараться удержать его от новых необдуманных шагов.

     Но Кара-Мухамед сам вдруг шагнул за обшитый шёлком  полог, когда Махмуд резко осадил коня у его шатра…

     - Никматуллу ко мне! – приказал паша. - А сотников и десятников, чьи воины первыми побежали, взять под стражу!

     - Ты решил собственноручно обезглавить войско, лишив его самого важного – нижнего крыла военачальников? – спросил Махмуд. Ему вдруг стало все равно, как воспримет его слова паша.

     Кара-Мухамед промолчал, только как-то странно посмотрел на своего юртджи…

     На взмыленном коне подскакал к шатру Никматулла. Он был с головы до ног забрызган кровью.

     - Пойдем, Никматулла, отдохнем после ратных трудов! – Кара-Мухамед широким жестом указал на свой шатер, куда слуги уже несли турсуки с едой и питьем.

     Пьяной походкой всадника Никматулла пошел к шатру, и когда до полога оставалось два-три шага, один из стоящих в ряд телохранителей паши ударил его сзади по голове обухом сабли, и Никматулла растянулся на земле, изумленно вытаращив побелевшие глаза. На него навалились, растянули за ноги и за руки. Из-за шатра шагнул палач с длинным кривым ножом в руке. Схватив распятого за ухо, как пойманного волка, он прижал его голову к земле. Никматулла не сопротивлялся… Палач медленным движением воткнул ему в горло кинжал и стал отпиливать голову…

     Юртджи Махмуд резко развернулся и пошел в степь…

Продолжение следует