для воссоединения семей

ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЯ:
Цифры в скобках после слов и выражений в тексте помещённой здесь статьи, помеченных  звёздочкой*, означают отсылку к соответствующему примечанию под всем текстом. - Публикатор.

НА СНИМКАХ: Слева - Автор, Инна Фрейдина, вскоре по возвращении из эвакуации в Харьков с отцом, Исааком Фрейдиным. Справа - не вернувшийся с фронта её брат Михаил Фрейдин, рождения 1923 года, погиб в марте 1943 года под Старой Руссой. В память о нём наш сын назван его именем.

Молодой еврей погиб под Старой Руссой.
Был он горбонос, курчав, черноволос,
Не был он, как все, курносым, светлорусым,
Но погиб, как прочие, раз уж привелось.

Пал в бою, как многие, он двадцатилетним,
Но отметить  стоит лишь один момент:
Гибелью своею подтверждая сплетню, -
ОН ПОД СТАРОЙ РУССОЙ ЗАЩИТИЛ ТАШКЕНТ!
Феликс Рахлин, 2014. Израиль.

Читатель увидит, что снимки и стихи имеют идейно-тематическую связь с содержанием размещённой ниже статьи. - ПУБЛИКАТОР.

«…ДЛЯ ВОССОЕДИНЕНИЯ СЕМЕЙ»
Зимой сорок второго из узбекского кишлака мы переехали в уральский город Нижний Тагил. В школу я пришла в последний день второй  четверти, и, записывая мой адрес в классный журнал, учительница обрадовано сказала:
«Вот хорошо! Отнесёшь табель Боре Шварцману- он живёт в твоём доме. Боря часто пропускает школу – вот и сегодня его нет». Я удивилась: в табеле часто пропускающего школу ученика  по всем предметам стояло только «отл.» В тот же вечер я познакомилась с Борей Шварцманом (Бобкой) и опять удивилась? Такого рыжего  - ну, просто красного! – человека за десять лет жизни мне ещё не приходилось встречать.
Мы подружились. Хотя Бобка и не рассказывал, но я была уверена, что в Одессе, откуда мы оба приехали, его дразнили: «Рыжий клоп, рыжий клоп, по тарелке топ да топ!». Тагильские мальчишки дразнили Брбку иначе. Они ему кричали:  «У-зе! Аб-га-ша?!» - и частенько поколачивали.
Мне дали пионерское поручение: приносить Бобке домашние задания и объяснять, что проходили на уроке. В последнем, впрочем, не было нужды: он учился сам, а в крайнем случае на помощь приходила «тётя Клара» - Бобкина мама.  Она почти всегда была дома и большей частью лежала – этим и объяснялось частое отсутствие моего одноклассника в школе.
Чем болела мама – Бобка не знал, это началось у неё после того, как почтальон принёс к ним в дом «похоронку»: погиб отец Бобки. От старшего брата с фронта за год пришло всего одно письмо. «Пропал без вести», – объяснил мне мой приятель.
Однажды, придя с очередным заданием, я застала его плачущим. Размазывая слёзы и сопли по веснушчатому лицу, Бобка вышел за мной в коридор и, поплотнее прикрыв за собой дверь, сказал: «Ну, ничего, вот приедет Сёмка – он им даст! Они ещё получат!»  Я вытаращила глаза: «Что ты такое говоришь? Как он может приехать, твой брат?» И тогда, наклонившись к моему уху, Бобка  громко и горячо прошепиал, очевидно, давно выношенную мысль: «Ты – дура! Пропавший без вести – это даже лучше, чем живой! Живой – он сегодня живой, а завтра – его убили – и нет. А Семён, может, в партизанах, в лесу. У тёти Веры из пятой квартиры, знаешь, как было?». Я вздохнула – мне тоже


хотелось, чтоб кое-кто «получил». Моих родителей звали Бася и Зяма. По привычке они громко окликали друг друга – со всеми последствиями, характерными для уральского города военных лет. Но мой старший брат Владик обещал вернуться, когда разобьём фашистов. Приходилось ждать.
Был весенний майский день. Со звоном ручьёв, подмывающхй ноздреватые сугробы,  с радостным криком прилетевших с юга  грачей. Помните уральскую или сибирскую весну, дорогие ватиким?* (1)
 

Вот в такой день в наш дом пришла «похоронка» – Владик погиб. То, что произошло с моей мамой, когда она прочла извещение, перепугало меня. Я трясла её, хватала за руки, я очень плакала – мама меня не видела. Тогда я побежала к соседям. Тётя Клара поднялась, сказала мне: «Сиди тут!» – и вышла.  Она не возвращалась очень долго.  Бобка забеспокоился, позвал меня, и мы приоткрыли дверь нашей комнаты. Обе женщины сидели на табуретках друг против друга и плакали. Господи, как они плакали! Если верно, что детей не надо прятать от страданий, что  картина человеческого горя даёт душе ребёнка уроки, - если это так, то увиденное в этот страшный день, наверное, было половиной  предназначенного для моей души образования.
Вскоре мы переехали в новый район Нижнего Тагила. Я пошла в другую школу, и с Бобкой мы встретились уже в Одессе, когда оба учились в девятом классе.  Борис Рыбаченко не проявил  ко мне особого интереса и довольно сухо и коротко   ответил на вопросы: мама умерла, из детдома Бобку забрала тётя, к тому времени уже вдова. Теперь у Бобки фамилия её погибшего мужа.
Прошло ещё несколько лет, и мы получили от моей бывшей одноклассницы  приглашение на свадьбу. Лара Черняк теперь стала Ларой Рыбаченко. Так жизнь опять столкнула меня с Бобкой, и мы подружились уже семьями.
Однажды он позвонил по телефону и попросил меня выйти к нему для секретного разговора. Настороженно оглянувшись, Борис рассказал, что пропаший без вести в войну брат его – жив, прислал письмо из Израиля. «Покажи!»  – вырвалось у меня. Бобка объяснил, что  письмо получила старая родственница – это она сообщила о Сёмке и выслала его израильский адрес. И теперь Бобка не знает, как быть…
Что я могла посоветовать?  Израиль… Это географическое название мало что говорило мне. В сорок седьмом, когда началась «борьба с космополитами», мне было 15 лет, а шестьдесят седьмой год ещё не наступил. Разговора не получилось.
Бобка ушёл, попросив меня? «Только, пожалуйста, никому… Ты ж понимаешь?»  Да, я понимала, слишком хорошо понимала: в мою семью два раза в год приходили письма из двух сталинских лагерей. Всё-таки Бобка, видно, пожалел, что открыл мне свою тайну: не приходил, не звонил, а на мой звонок Лара ответила что-то невразумительное и, извинившись, что спешит, первая повесила трубку.
А потом в наш лексикон вошли и стали обычными слова: вызов, виза, ОВИР. К шумным застольям по поводу именин, свадеб детей и рождения внуков прибавилось ещё одно – проводы. В очередях, в трамваях зазвучало старое-новое бранное слово «Израиль». И в это время мой приятель пришёл ко мне с просьбой о небольшом одолжении. Дело было



в следующем. Все эти годы братья переписывались. Правда, на прямую связь Борис решился лишь после того, как старая родственница умерла. К тому времени он был уже главврачом детской больницы, дочь его готовилась в институт. И вот Сёмка хочет прислать посылку. Борис пожимал плечами: «Не нужно это совершенно, но брату приятно. Его тоже можно понять…» Так вот, не соглашусь ли я, чтобы посылка пришла на мой адрес.
Я искренне удивилась: «Бобка, ведь совсем другие времена. Кто сейчас этого боится?! И тогда точно так же, как в далёком уральском городе, он  наклонился к моему уху и сказал: «Ты – дура. Сегодня – другие, а завтра – хуже прежних».  И вдруг вспыхнул: «Не хочешь – не надо. Впрочем, тебе этого не понять».  Бобка был жесток: он-то хорошо знал, что мой единственный брат Владик погиб, а потом и двоюродные, и что больше ни сестёр, ни братьев у меня нет.
Конечно, я пошла за посылкой. А потом ещё и ещё. Мы созванивались, Бобка ждал меня в скверике за углом, куда я приносила небольшой ящик. Обменивались анекдотами, шутили на тему Штирлица (конспираторы!). Ругали нашу «мелику»*(2) ….  «Пока!»  – «Привет!»
В последний раз я видела моего друга в марте этого года в Тель-Авиве. Обсыпанный строительной пылью, он подошёл ко мне своей быстрой, ещё молодой походкой. Времени на разговор не было: Борис показал мне на дряхлого старца, стоявшего неподалёку: «Хозяин его специально нанял, чтобы приходил всегда в разное время и следил, как работают «русские». Всё же я обрушила на Бобку кучу вопросов, и мне показалось, что он не хочет говорить о брате. «Встретимся – расскажу». Но мне не терпелось: как-никак, я имела какое-то отношение к его Сёмке. И я настаивала: «Ничего не надо рассказывать, ответь мне только – он жив, ты встретился с братом?»  –  «Он жив, – сказал Бобка, – он жив… Но никакого брата нет».
На этот раз я ничуть не удивилась: такие истории мне уже приходилось слышать..
Мы сидим втроём – Бобка, Лара и я. Мой приятель забыл, что мне плохо от табачного дыма – блюдечко наполняется окурками.  Всё было у Бориса, как у всех: заказанный на шесть человек вызов,  заявление в ОВИР: «… для воссоединения», муки с багажом, Ордынка, Шереметьево, Бухарест. Нет, пожалуй, не всё как у всех, потому что вызов, пришедший из Израиля, был от настоящего брата. Таким мы завидовали:  в незнакомой стране – родная душа!
И вот… воссоединились.  Сначала, конечно, волнующая встреча, поцелуи, слёзы, воспоминания и бесконечные «ты помнишь?» - «Говорят, новый Морской вокзал? А я не забыл, сколько ступенек дл Дюка! Сто деяность две! Как Лизочка похожа на нашего Рони!» « Что ж тут удивительного? У их бабушки были такие же глаза!»




Эту встречу я назвала бы первой стадией воссоединения.  А вторая… второй могло не быть, если бы до отъезда Борис изучил брошюру, которую я держу в руках. Авторы – Ница Бен-Цви,  Ицхак Цви Гонен.  Страница 16: «Зачастую родственники, сами того не зная, могут дать вам неверный совет». И ещё: «Даже советы близких людей следует тщательно обдумать». И дальше:  «Репатриант должен  САМ ВСЁ ПРОВЕРИТЬ… важно принимать решение ПОСЛЕ СЕРЬЁЗНОГО АНАЛИЗА»   (Подчёркнуто мной. = Н.В.)
И вот, не прочитав этих рекомендаций, не проверив,  серьёзно  не проанализировав всё  самостоятельно, Бобка сделал именно то, от чего предостерегают Бен-Цви и Цви Гонен: бросился за советом к родственникам.
Вы знаете, как советуют в Одессе: «Скажите, пожалуйста, как пройти на улицу Чигирина…» – «Что-о-о? Про-йти???  Вы лолжны сесть в трамвай!»  – Ну, а всё-таки, если я хотел бы пройти пешком…»  – «Вы помотрите на него: на улицк Чигирина он хочет идти пешком!» (Начинают останавливаться прохожие…)
Aх, если бы в Тель-Авиве  Бобка мог так же разобраться, так же сориентироваться, как в Одессе!.. Но… он послушно «сел в трамвай». Зять оставил ульпан* (3), тем более, что работа подвернулась почти по специальности. Фирма лопнула – и он и без работы, и без языка.
Бобка с Ларой взяли машканту* (4) и купили квартиру – и чёрт его знает, что теперь делать. Но самое плохое – у сына: схватил  первый попавшийся «амидар»* (5) (Сёмка говорил – «скорей, и этого не будет!»). Квартира сырая, плесень на стенах, а у внука – ревматизм.
Конечно, брат не хотел плохого. Конечно, от всей души советовал. Но… «А что я понимал! –  сокрушается Бобка. – Ему-то, прежде чем советовать, легче было разобраться, представить себе, что из его советов получится». Минуя нюансы, хочу перейти к третьей стадии воссоединения семей – и тому, что мы имеем на сегодняшний день. С одной стороны – комфортабельная жизнь, с другой стороны… М-да-а!
Я попробую представить себя на месте Бобкиного брата, просто спущусь со своей колокольни и поднимусь на чужую: нехитрый способ понять другого. И вот, проделав эти два спуска и подъёма,  я прихожу к выводу, что это у меня, у Бобки и ещё у тысяч таких, как мы – «эйн брера»* (6), а как раз у Сёмки есть два варианта для выхода из положения:







- Первый – помогать брату. Например, произвести с соседом обмен домработницами – забрать у него  его племянницу, а ему порекомендовать свою; можно взять в банке тысячу долларов и отдать брату, чтобы поддержать его семью; можно в одну из четырёх комнат семью своего родного брата поселить.
Но… я – на его месте: на какой срок впустить? Во время войны в России, если такое бывало, то знали: до Победы. А сейчас? До какой победы?  Кого над кем? И потом: работали, терпели лишения, только каких-нибудь двадцать лет как зажили по-человечески – и, на тебе, приехали! 
Я не знакома с Сёмкой, но если к его врождённому одесскому темпераменту прибавился израильский, то он, бурно жестикулируя, ещё и скажет с возмущением, что Бобка даже писем не хотел ему писать, от детей скрыл, что есть родной дядя. И это будет правда, как правда и то, что тот же Сёмка, вытирая слёзы, спрашивал у младшего брата: «Как ты мог жить в этой тюрьме?» Есть второй вариант: не помогать. Им мало?! Квартиру  подыскали, вещи почти новые дали, детей на машине покатали. Когда мы приехали («Кше анну бану…»* (7) )…
Это просто сказать. Но – помните: «Лизочка так похожа на нашего Рони». И для Сёмки теперь эта алия* (8) , которая оказалась совсем не такая, которую ждали, - это рыжий маленький братишка, его внучка с глазами Сёмкиной мамы, это далёкое детство с запахом моря, с головастыми бычками на Привозе. И не отмахнуться теперь от «русских» родственников. И сосёт какой-то червячок, мешая жить с прежним комфортом. А зовётся этот червячок – совесть.
И вот, чтобы заставить её замолчать, используется давно известное средство:  обвинять слабого в том, что он слаб.
Вместе с чиновником мисрад-клиты*  (9), а, может, и раньше его, Сёмка задал брату тот самый вопрос: зачем?  Зачем надо было ехать, если невестка – музыкант: сколько Израилю нужно музыкантов?! Зачем – если не хотите вместе жить, зачем – если здоровье не позволяет идти на стройку?!
А что же Бобка? Оправившись от эйфории и первого стресса, он тоже задаёт вопросы – только другие: почему? Почему не написал, почему не предупредил?
А ведь немного и требовалось от брата – так, уточнить некоторые детали. Написал бы, что наша готовность приобрести новую, нужную для Израиля специальность – ни к чему, так как попасть на курсы переквалификации – проблема, да и не на всех на них  - стипендия. Объяснил бы, что если сын, получивший жильё в Акко,  бросит работу в Тель-Авиве, то он лишится пособия: ведь сам ушёл… В конце концов, Бобка с Ларой могли задержаться в



Шереметьеве, чтобы 60 лет исполнилось Борису в московском аэропорту, а не в Лоде* (10) – тогда они имели бы право на пенсионное пособие.. Ну, разве трудно было написать, что не от всех прежних представлений надо отказываться: мы, «русские», такие странные, мы-то думали, что это только у нас – протекция, блат, взятки, а здесь всё зависит от способностей, от профессионализма.
Бобка рассказывает: в знаменитом музее, куда приезжают посетители со всего мира, экскурсовод – на уровне ученицы десятого класса, да к тому же не очень начитанной. Стыдно было сидеть и слушать этот детский лепет…  Эх, Сёмка, Сёмка, тебе ведь здесь было виднее, почему ты не написал, что мечта Зеэва Жаботинского – о собственных мерзавцах в еврейском народе – так блестяще осуществилась!
Мне очень хочется быть справедливой. И я обращаюсь к Ларе, которая молча слушает нашу беседу: «Ну, что он хочет от своего брата, Лариса? Что тот мог знать о медицинском обслуживании в Израиле? Ведь не лечится Сёмка в купат-холиме* (11)! – Если  сильно припечёт – к его услугам частные врачи. И потом – откуда у него силы, чтоб всё это узнавать? Ведь Сёмка – старший брат, ему за семьдесят…» И тогда задаёт вопрос Лара: «А дети? Дети не могли?».
Дети. Вот мы и подошли к последней стадии воссоединения семей. Её, впрочем, ещё нет. Хотя контуры этой будущей стадии уже прочерчены. Дети и внуки старшего брата не познакомились с молодыми родственниками из Советского Союза.  Они собрали много вещей, среди которых есть совсем новые. Они передали через родителей самые тёплые пожелания. И на этом воссоединение пока завершилось.
А вообще-то израильтянам не позавидуешь. У Сёмкиной жены Ривки, оказывается, тоже есть родня в России. Жена умершего давно брата, которую Ривка никогда не видела. И вот – звонок из Лода. Но, то ли наученная опытом мужа, то ли потому, что женщины вообще практичнее, Ривка поговорила с прилетевшей «русской»… вежливо, конечно, но так, что той вряд ли захочется прийти.  Тем более, что жена Сёмки «забыла» сообщить свой адрес. Так что в данном случае воссоединение даже в первой стадии не состоялось.  Но, возможно, они живут совсем рядом: Сёмка и Ривка – в одном из самых респектабельных районов Тель-Авива, в своей четырехкомнатной квартире, а семья давно умершего брата Ривки – тут  же неподалёку, в раскалённом, как духовка, «караване»* (12). Впрочем, я читала, что обитатели этого района выразили протест против установки в поле их зрения «караванов», которые, как они не сомневаются, станут средоточием нищеты и преступности. Так пусть уж подальше от глаз! (Хочется верить, что старший брат моего друга не участвовал в этой постыдной акции).


«Караваны» не поставили.  Что ж из того – пути Господни неисповедимы», особенно в такой маленькой стране. Братья и сёстры обязательно будут сталкиваться, даже не подозревая о том, что они – родственники. И вполне может случиться, что Лиза и Рони полюбят друг друга. Как насчёт генетических свойств потомков в этом случае?
Да, за трудную тему я взялась, тем более – ты прав, Бобка: до конца мне её не понять. Настоящих родственников у меня лично в Израиле нет. И теперь я уже точно знаю, что  не встречусь со своим родным братом. Я живу здесь – а он остался навсегда в России, в
братской могиле , в селе Ольховка под Старой Руссой.
Есть очень простые, полные высокой значимости слова, которые мы произносим в скорбный час:  «Спи спокойно, дорогой…»  Какое уж там спокойствие в сегодняшней России! Но, может быть, моему Владику будет легче от того, что он не пропал без вести, не разыскивал свою сестру, и что убил его не Каин, а Зигфрид или, скажем, Ганс.
   *   *   *
Я, конечно, не взялась бы за такую щепетильную тему – хотя бы из опасения, что меня побьют камнями. Но некоторые журналисты русскоязычной прессы приободрили меня в своих статьях, подсказав один трюк, то есть приём – приём классификации. Это очень удобно, так как всегда можно сказать обидевшемуся читателю, что он забрался «не в свой разряд». И, немножко упростив этот приём, я делю настоящих родственников на две категории: первая – это те, которых я не знаю – и о них ни слова, согласно поговорке: не знаешь – не говори». Вторая – те, кого и о ком я знаю лично. Об этих – речь.
 ПРИМЕЧАНИЯ ПУБЛИКАТОРА:
1. ВатикИ’м (ивр) – так в Израиле называют старожилов страны, - бывших олИм (репатриантов).
2. МелИ’ха  (идиш, от ивритского мелех (царь) – власть.
3. Ульпан (ивр.) – здесь – курсы иврита для репатриантов.
4. Машканта (ивр.) – ипотечная ссуда на покупку жилья.
5. «Амидар» - название одной из жилищно-эксплуатационных израильских фирм социального (удешевлённого) жилья. Так же в быту называют арендованную у этой фирмы квартиру.

6. «Эйн брерА’» (ивр.) – нет выхода.

7. «Кше а’ну ба’ну…» (ивр.) - «Когда мы прибыли»  (в Израиль)… - ходовое в Израиле выражение при рассказах о начале своей жизни на исторической родине.
8. Алия (ивр.) -  восхождение, подъём (к Сиону – священной горе в Иерусалиме) – репатриация. В данном случае – новый поток репатриантов из СССР.
9. МисрА’д-клитА’ (ивр.) – министерство абсорбции: ведомство в Израиле по устройству и адаптации, абсорбции новых репатриантов.
10. Лод – город в центре Израиля, возле которого действует аэропорт им. Бен-Гуриона – главный в стране. Зачастую, говоря о Лоде, как раз и подразумевают этот  аэропорт.
11. Купат-холим (ивр.) – больничная касса: учреждение страховой медицины в Израиле, предоставляющее определённый перечень медицинских услуг пациентам, выплачивающим страховые взносы.
12. «Караван» - так в Израиле называют домик-времянку типа вагончика без колёс. В период прибытия «большой алиии» из стран б. СССР были устроены целые городки из «караванов» как временный выход для массового размещения прибывших.