Кломпены Иеронима Босха

I.
Я прах и соль, вода и воля,
осколки солнечного горя, планет
печаль, и боль небес по Фаэтону,
что исчез. С орбит, светил и
формы той, что именуется –
игрой, периодом полураспада.
Где два зерна, как два снаряда,
на встречу вышли с точек разных,
под вечер, когда суховей - принёс
в Голландию с полей, среди мелодий
флейты пана, зерно прообраза
тюльпана.

II.
Прообразом могла стать точка,
и чей-то сын, и чья-то дочка, но
кем-то выбран был цветок, за то,
что тот успешно мог, менять
окраску раз в сезон. И цвет
ложился: на картон, на холст,
на ватман, на бетон палитрой
ровной, тоном в тон – как море
к волнам и ветрам. И походил
его бутон, на рюмку джина
чьих-то грез, и на шпангоута
разрез.

III.
И в свете данные светила,
что мельниц венчики кружат –
два друга за столом трактира,
допили разом женевер. Глазам
своим, найдя пример: прибор,
открытие, патент, вглубь устремляя
элемент, который разум окрестил –
то атомом, то дном светил.
Смотрел на точку Левенгук, с
пристрастием и чуть дыша, в нём
колыхнулася в груди, дыханием
солнечным – душа.

IV.
Он видит каждое мгновенье. Сквозь
призмы линз своих и миг – отчасти,
что тогда возник, мы видим стартом и
деленьем материи и всех надежд.
В котором атом без одежд, влечется к
атому, стремленьем. И притяженье это
тайно. Как тайну дна, моря Дождей,
открыл, впоследствии, случайно - смотря
в бутылку Липперсгей. Сквозь геометрию
полей, залитых колером тюльпана, увидев
вакуум стакана, он другу крикнул – Гук,
налей. 

V.
Два физика в лучах закона, как
две тычинки из бутона, в природе
света лучевой, нашли внезапно тот
покой, с которым волны сквозь
пространства несут, как море корабли,
используя лишь постоянство, как топливо,
а не угли. И красок буйство в них
смешалось, и в центр линз лучи легли,
они пришли к тому, что свет – дыханье
звёзд. Как звуком лира, наполнить
может блеск дворца, и без небрежья –
дно трактира.

VI.
Свою пыльцу нам отдала,
в который раз рука природы. Пучком
лучей, как будто кистью, где краски
отливают жизнью и в зрелом венчике
цветка, объёмом налиты тела. И в
точку, где живёт Начало, попал
однажды Левенгук, да так попал, что
пальцы рук, туда по локоть засосало.
И свет открыл ему канал, вглубь лона
зрелого тюльпана, где от ядра и массы
звёзд всё набирает вес и рост. Как
набирают высоту - крутясь, шасси
аэроплана.

VII.
Отлив из бронзы пуповину и
вставив в неё линз штук пять,
однажды ночью Липперсгей
задумал влезть выше людей.
И выше звёзд, и облаков, и в
стойло греческих богов, проникнуть
молча он собрался –  как собираются
плуты, рвать с яблони чужой плоды.
Один увлёк взгляд в мир молекул,
другой – в дела небесных сфер,
как низвергался Люцифер, за то,
что светом он назвался и дни
водил, из солнца пил, и от тщеславия
зарвался.

VIII.
Природа света прямоточна и
сторонясь тупых углов, в которых
квантовые точки сгорают пеплом
бранных слов, освобождая из оков
весь спектр радуги досрочно. И эти
точки, словно семя, когда придёт пора
и время, наружу выпустят росток.
Возможно, будет то цветок, или картина,
или лемма, или абзац с десяток строк. И
тлеет свет, и тень от мельниц, и канделябр
греет воск, и своим взглядом мыловатым,
на холст - наносит краску Босх.

IX.
Рука выводит перспективы, как
ткёт Арахна полотно, сквозь гобелены
и окно - выводит день свои мотивы. И
точка соберёт мазок, и волос к волоску –
как в гриве, причешет ровно гребешок,
и лодки, колышась в заливе, и из берёзы
сапожок.  Ногой в него, как будто в трюмы,
из виноградин на изюмы, идёт лишь лучшее
сырьё и каждый, кто отдаст своё - найдёт
в себе цветок Начала. Холсты за так, там,
у причала - отдал блаженный Иероним, и
в миг его повёл по морю, к брегам небесным,
Серафим.