Под стенами Керкинитиды и Боспора или на скифском

Евгений Ванькин








Под стенами

Керкинитиды и Боспора

или

На скифском перепутье





















Издательство
2011

Посвящается моему другу
Александру Постельникову




Дорогой читатель!

Античная цивилизация, существовавшая на обширных просторах древнего мира, достигла в своем развитии огромных успехов в науке и технике, создала замечательные памятники культуры. Донести до Вас атмосферу той далекой эпохи, ее проблемы и устремления было одной из задач этой книги. Многие из происходивших тогда событий имеют параллели, к сожалению, и в современной истории. Полнее понять сам исторический процесс, его движущие силы, возможность избежания ошибок во многом, надеюсь, помогут описываемые примеры из античной истории.
Многие выражения, пословицы, действующие лица и образы, намеренно заимствованы из античной литературы, чтобы глубже погрузить читателя в реальные противоречия того времени и полнее ощутить очарование и живительную радость общения с той далекой и прекрасной эпохой.

                Автор









Оглавление

Вступление……………………………………………………….………......4

Глава 1. На берегах Эллады………………………………….…………….18
Глава 2. Понт Эвксинский………………………………………………..124
Глава 3. Скифия…………………………………………………………...184
Глава 4. Боспор……………………………………………………………243

Послесловие ………………..….………………………………………….268
Приложения…………………………………………………………....270


Вступление
Краткий исторический очерк

История Древней Греции подробно описана во многих замечательных книгах, ей посвящены многочисленные и многотомные академические издания. Активное изучение античной культуры в последние два века явилось очень важным для понимания всеобщих исторических процессов и осознания истоков нашей европейской цивилизации.
Древняя Греция обладала яркой и самобытной историей. Даже краткое изложение ее не уместится в одном историческом очерке. Но рассеянному читателю, не слишком искушенному в древней истории, сочту необходимым напомнить несколько важнейших событий из эпохи эллинизма, сыгравших значительную роль в истории самой Греции и всей тогдашней Ойкумене, чтобы лучше понять дальнейшие излагаемые события в книге.
Под условным наименованием античной истории, называемой эпохой эллинизма, принимается период с 334 г. до н.э. – от начала завоеваний Александра Македонского до 30 г. н.э. – завоевания Египта римлянами. После распада огромной державы Александра Великого выделилось несколько крупных государств: монархия Птолемев (Египет с крупнейшим центром Александрией), монархия Селевкидов (Сирия, Месопотамия, Персия), Пергамское царство в Малой Азии, Македония и ряд других многочисленных царств. В эллинистический период по-прежнему играет большую роль ряд островных государств, расположенных в Эгейском море (особенно Родос), ведших большую мировую торговлю.
Многочисленные колонии, образованные когда-то греками на берегах Черного моря (Синопа, Херсонес, Одесс, Пантикапей, Феодосия и пр.), постепенно утратили связи со своими метрополиями. Многие из них стали самостоятельными государствами, завися теперь от влияния региональных факторов.
В эпоху эллинизма Греция входила в состав могучего Македонского царства, которое еще во времена Филиппа Македонского - отца Александра Великого, завоевало Элладу. Горькое поражение греков в битве при Херонее в 338 г. до н.э. принесло полную утрату независимости страны. Полисная эллинская система, не смогла, в новых исторических условиях, противостоять македонской агрессии и объединить страну. Сепаратизм и конкуренция областей не способствовали объединению, не позволив грекам подняться на уровень национального самосознания. Но их дух не был сломлен, и не все покорились македонцам. Цари Македонии вынуждены были сохранить многие политические институты Греции, приспособив их к своим прагматичным целям.
Эпоха эллинизма была временем всеобщего распространения эллинской (греческой) культуры в известном того времени мире - Ойкумене, которая во многом впитала элементы восточных культур и образовала своеобразный, неповторимый синтез с ними. В пантеонах новых царств туго переплелись восточные и греческие культы, развились новые черты обновляемой мифологии. Больших успехов в эллинистическую эпоху достигли естесственно-математические науки, техника и искусства. Основу производства тогда составлял рабский труд, хотя в восточных царствах возросло значение труда полусвободных производителей, особенно в сельском хозяйстве. Значительно выросли торговля и производство. Демократические устои древнего греческого полиса уступили место элементам восточных монархий в политическом устройстве государств. Этому способствовали и огромное территориальные расширения царств, по сравнению с маленькими греческими городами-государствами, проживание на их территориях различных народов со своими обычаями и традициями.
В III-II вв. до н.э. в Средиземноморье резко усилилось влияние Рима. Под напором агрессивной политики большинство эллинистических государств постепенно подчинилось его власти. И первым эллинистическим государством, павшим под его ударами, стала сама Македония, а вместе с ней и Греция, положившая начало самой эпохе эллинизма. Страна с богатейшей духовной культурой, создавшая шедевры мирового искусства, оказалась раздавленной варварской военной мощью Рима, который еще к тому времени не успел ничего создать, но которому суждено было стать в дальнейшем могущественной мировой державой. Римскому завоеванию способствовал и упадок в самой Элладе, повсеместное падение нравственности и религиозности эллинского сознания, грубое процветание культа наживы и форм крайнего индивидуализма.
Многие античные историки объясняли возвышение Рима, который в ту эпоху был Республикой, высокими нравственными качествами его сограждан и совершенством его политического строя. Во многом это было так. Религиозность сознания римлян и следование традициям в ту пору были исключительными. Надо отметить, что объединение италийских племен и полисов под эгидой Рима создало и невиданную в древнем мире федерацию народов, что позволило перешагнуть через независимость общин, ради всеобщего объединения Италии. Греки этого так и не смогли осуществить и преодолеть свое полисное мышление. Дальнейшая римская экспансия усовершенствовала его военную машину, а массовое использование рабской силы в сельском хозяйстве потребовало новых завоеваний.
После Первой Пунической войны с Карфагеном (264-241 гг. до н.э.) Рим захватывает Иллирию (229-219 гг.), племена которой мешали римской торговле, совершая набеги на побережье Италии и Греции, сделав Адриатическое море полностью безопасным для плавания. Этим они впервые обратили на себя внимание греков, обеспечив попутно безопасность эллинской торговли. Подобную задачу не могла решить владычествовавшая над греками Македония. С этого времени греки увидели в Риме союзника, помогавшего решать совместные задачи, а в дальнейшем освободителя от тирании Македонии.
Стремясь к расширению своего царства, которое переживало тогда экономический подъем, македонский царь Филипп V, во время Второй Пунической войны римлян с Карфагеном, заключает договор о союзе с его знаменитым полководцем Ганнибалом (215 г. до н.э.). Ганнибал к этому времени преодолевает высокогорные Альпы с войском, в которое входили десятки боевых слонов, и вторгается в Италию с севера. Нанеся позднее сокрушительное поражение римлянам при Каннах (216 г.) он полностью уничтожает их 70 тысячную армию. Это сражение на юго-востоке Италии войдет в анналы, как одна из кровопролитнейших битв истории. Обычно, после таких поражений противники просили мира. Но не римляне! Они не только не смирились, но и продолжили борьбу.
Ганнибал заключает договор против Рима, помимо Македонии, также и с могущественными Сиракузами. Сам македонский царь Филипп намеревается отвоевать Иллирию, что естественно ставило римлян на грань войны с Македонией. Филипп также в это время начинает войну с Этолийским союзом в Греции и Родосом, в поддержку которых выступает Рим, оказывая им пока лишь моральную и военную помощь. Эти стремительные события приведут скоро римлян к первой македонской войне (215-205 гг.), которая закончится без видимых для обеих сторон результатов.
В дальнейшем агрессивная политика Македонии, объединившейся в это время также в союз с царем Сирии Антиохом III, и совместно попытавшихся провести передел заморских территорий Египта в Малой Азии, вызывет резкое противодействие Пергамского царства и Родоса. Их позицию поддержит Рим, что приведет ко второй македонской войне (200-197 гг.). К этому времени римским полководцем Публием Корнелием Сципионом Старшим будут разгромлены карфагеняне в Испании (206 г.), одержана победа над Ганнибалом при Заме (202 г.) в Африке, куда Сципион неожиданно вторгся. С Карфагеном будет заключен мир, что позволит римлянам полностью направить свои военные силы в Македонию.
Римские союзники блокируют своим флотом македонское побережье, что поставит Филиппа в затруднительное положение. А сирийский царь Антиох коварно не сдержит своих обязательств и не придет в нужный момент на помощь Македонии. Греческие Этолийский и Ахейский союзы также выступят на стороне римлян против Македонии. Это были уже явные успехи римской дипломатии. Решающее сражение произойдет в 197 г. до н.э. в Фессалии, у Киноскефальских («собачьи головы») холмов. Здесь впервые столкнутся две воинские тактики: македонская фаланга и римские легионы. Спускаясь в большом тумане с холмов, фаланга не сумеет соблюсти монолитный строй. В образовавшиеся бреши македонцев устремятся римляне со своими боевыми слонами. Так римские манипулы докажут свое превосходство над малоподвижной фалангой, которая еще будет долго верно служить в эллинистических государствах в войнах, в основном, против варваров. По условиям мирного договора Филипп откажется от всех владений за пределами Македонии, но сохранит независимость своей страны, выдаст почти все свои военные корабли и выплатит Риму тысячу талантов, а также сократит армию до 5 тыс. человек. Но самое главное, Македония признает независимость всех греческих городов.
Во главе этих побед римского оружия стоял тогда Тит Квинкций Фламинин, тонкий знаток греческого искусства, которому эллины воздали почести, как самому богу. Ему даже были возведены храмы с посвящением «Аполлону и Фламинину». Молодой и статный полководец, хорошо говорящий по-гречески, он умел побеждать противника не только оружием, но и своим красноречием. Он любил и искренне преклонялся перед культурой Эллады. Фламинин громогласно провозгласит ее свободу и настоит на выводе римских легионов. Как писали античные авторы, когда сообщили во время Истмийских игр в Коринфе о выводе римских гарнизонов, от силы народного ликования замертво падали птицы.
Римляне, как всем тогда казалось, оказали услугу против тирании Македонии. И греки были им благодарны за это.
На самом деле освобожденная от власти Македонии Эллада попала под более существенное влияние римлян, что не сразу осозналось греками. Страна была перекроена Римом по своему усмотрению. Союзники, отличившиеся в войне, были наделены огромными территориями. Больше всего был наделен Ахейский союз, получивший богатейшие торговые города Пелопонесса – Коринф, Трифилию и Герею. Были жестоко усмирены сторонники Македонии – Левкадия и Акарнания. Был показательно наказан несговорчивый тиран Спарты, давнишний противник ахейцев, который единственный из всех не хотел признавать власти Рима. Он был побежден руками уже «освобожденных греческих государств». Почти повсеместно в стране была установлена власть ненавистных простым народом олигархов и аристократии и жестоко подавлены все демократические силы.
Сирийский царь Антиох III, прозванный за взятие Вавилона «Великим» и вернувший в свою державу ранее утраченные восточные земли за Евфратом и в Средней Азии, сумел создать в это время одно из сильнейших эллинистических государств, которое претендовало на лидерство во всем Восточном Средиземноморье. В период Македонских войн он, несмотря на союзный договор с царем Филиппом V, не только не поддержал его против римлян, но и стал активно еще отвоевывать для себя многочисленные города в Малой Азии, в т.ч. и принадлежавшие самой Македонии. Захватив Херсонес Фракийский у Гелеспонта, царь Антиох стал фактическим хозяином Понта Эвксинского (Черного моря), полностью контролируя нынешний Дарданельский пролив. Римляне потребовали от него освободить малоазийские города, вновь откликнувшись на просьбу своих новых союзников – Пергама и Родоса, озабоченных усилением Сирийского царства. Но самолюбивый царь посоветовал римлянам не вмешиваться в дела Азии, как он не вмешивается в их дела. Тогда в 197 г. Родос объявил войну Сирии. В Греции, в это время, центром римской оппозиции становится Этолийский союз, который начинает самостоятельные военные действия. На его поддержку против римлян и высаживается в Фессалии с войсками царь Антиох III. Македонский царь, обиженный предыдущим нейтралитетом Сирии, теперь сам отказывает ей в поддержке в Греции. В 191 г. до н.э. в битве при Фермопилах царь Антиох терпит сокрушительное поражение от римлян и бежит в Эфес, в Малую Азию. Его флот также терпит поражение от объединенного пергамо-родосского флота. Римские войска проходят при поддержке царя Филиппа через всю Македонию и Фракию, переплавляются в Азию и в 190 г. при Магнесии наголову вновь разбивают разноплеменное войско сирийского царя Антиоха. По условиям унизительного мира он выплачивает 12 тыс. талантов, отказывается от всех владений в Малой Азии, сокращает свой флот до 12 судов и обязывается выдать, бежавшего к нему из Карфагена ненавистного врага римлян полководца Ганнибала. Но Ганнибал успевает скрыться на Крите, а оттуда бежит к царю Прусию в Вифинию (Малая Азия).
В лице сирийского царства был устранен, казалось, последний опасный соперник Рима в Восточном Средиземноморье. Но это было не так. Оказывая помощь римлянам в войне с Сирией, Филипп V, вовсе не примирившийся со своим поражением от них, активно готовит страну к новой войне. Он создает запасы оружия, заключает договоры с фракийскими племенами, чтобы обезопасить страну с севера, активно разрабатывает золотые рудники. Македония вновь возобновляет торговлю лесом, солью, металлами. Своими указами он способствует решению демографических проблем - обязывает население страны иметь детей для восполнения численности. Ограниченный договором с Римом иметь армию только в 5 тыс. человек, он ежегодно призывал 4 тыс. человек молодежи, обучал в течение года, а потом распускал по домам. Он уничтожает полностью внутреннюю оппозицию, в лице аристократии, поддерживавшую линию Рима. Римляне, конечно, видели его приготовления. Для сдерживания развития Македонии, в свою очередь, они прибегали ко всевозможным хитростям и грубым провокациям. У Македонии были отторгнуты прибрежные города Эн и Маронеи, чтобы затруднить ее морскую торговлю, а признав жалобы с обвинениями Филиппа в притеснениях фиванцев и фессалийцев обоснованными, утверждают страну в ранних границах. В ярости от несправедливых упреков римлян царь Филипп учиняет от бессилия массовую резню жителей Маронеи, после чего вынужденно отправляет в Рим в качестве заложника своего младшего сына Деметрия. В Риме Деметрий подпадает под влияние Тита Фламинина и становится, по возвращению через несколько лет на родину, активным проводником римской политики. Противодействуя замыслам Филиппа, он привлекает на себя отцовскую опалу и вражду брата Персея, который обвиняет его в предательстве. Вскоре Деметрий был убит, а через 2 года умирает и сам Филипп. Дело отца в противодействии римской экспансии продолжает его сын Персей. В Греции обстановка была почти накалена тогда до предела, обостренная борьбой народа со ставленниками римлян – ненавистными олигархами. Особенно остро стоял вопрос о взыскании долгов с граждан, которые фактически нищенствовали. В Македонии Персей прощает все долги государственным должникам и выпускает из тюрем государственных преступников. Он объявляет себя защитником всех угнетенных, чем вызывает восторженное и полное сочувствие народа.
Поводом к Третьей Македонской войне в 171 г. до н.э. послужило неудачное покушение в Дельфах на сторонника римлян, царя Пергама Эвмена II, якобы организованного Персеем. В первых сражениях римляне были разбиты, но вместо того, чтобы воспользоваться плодами побед, Персей предложил римлянам мир, который они гордо отклонили. Он проявил недопустимую слабость. Время было упущено, хотя в Греции было у него множество сторонников, но его армия осталась в Македонии.
Прибывший в Македонию новый римский консул Луций Эмилий Павел, которому было уже под 60 лет, быстро укрепил армию железной дисциплиной, повысил ее боеспособность. Решающее сражение произошло в битве при Пидне, у подножия Олимпа, в 168 г. до н.э., в невыгодных для македонского царя условиях. Холмистые возвышенности не могли способствовать мощному натиску фаланги. В первых рядах у македонцев стояли огромного роста фракийцы, в черных одеждах и с блестящими щитами, как пишут античные авторы. Они потрясали тяжелыми мечами и внушали римлянам ужас. За ними шли наемники и лишь потом сами македоняне. По центру была размещена в пурпурных одеждах и позолоченных доспехах, отборная македонская гвардия – халкасписты. Вторая фаланга - левкаспистов, расположенная рядом, была «с белыми щитами и в стальных доспехах». Правый фланг занимали легко вооруженные пельтасты, а левый – отборная конница. Читая красочные описания античного воинского снаряжения, понимаешь, что грандиозные сражения не были лишены возвышенной эстетики, когда пышными доспехами пытались поразить воображение врага.
Римляне выстроили два легиона в обычном порядке: впереди гастаты , за ними принципы, а далее наиболее опытные воины - триарии. На флангах стояли немногочисленные отряды римских союзников.
Сражение началось с натиска македонской фаланги, который был для римлян ужасен. Халкасписты смяли всю передовую линию гастатов, а второй линии римлян пришлось скоро также отступить. Эмилий Павел почти в отчаянии разорвал на себе тунику, ощутив испуг от страшного зрелища, когда его воинов буквально накалывали македонцы на грозные свои сариссы (пики). Но он сумел быстро взять себя в руки. Персей же, наоборот, покинул поле битвы уже в первый час, ускакав делать жертвоприношения в город Пидну.
При спуске с холмов и броде через обмелевшую речку македонская фаланга растроила свои ряды и в проходы между фалангой и пельтастами бросились римские манипулы принципов. Второй легион твердо сдерживал смертельный натиск левкаспистов. Сумев прорвать фалангу, римляне навязали гоплитам  свою тактику ближнего боя, когда легионеры поражали их с незащишенных боков короткими римскими мечами-гладиусами. Сила фаланги, в ее сплоченном строе, была разрушена. Смешавшихся македонян обошли с флангов отряды опытных триариев и завершили разгром. Македонская конница по непонятной причине не вступила в сражение, хотя может быть, и смогла бы его спасти, а отступила вслед за бежавшим Персеем и его конной гвардией – царской илой и отрядом телохранителей – священной агемой. Закованные в броню и беспомощные вне фаланги сариссофоры , были беспощадно истреблены. Бросавшиеся в море были добиваемы римлянами с лодок, а выползаемые на берег, растаптываемы боевыми слонами.
Персей бежал в столицу Македонии Пеллу, а затем на священный остров Самофракию, под защиту известного святилища. Оттуда он был позднее обманом выманен римлянами и попал в руки командующего римским флотом.
Последовавшая расправа над Македонией была ужасной. Жителям запрещалось торговать и вступать в браки с жителями других областей, торговать лесом и солью, разрабатывать золотые рудники. Население обрекалось на голодное прозябание. Знатные македоняне были отправлены в Рим в качестве пленников. Санкции коснулись и самой Греции. Особенно пострадала Этолия, у которой были отняты большие территории. Страшному разгрому был подвергнут Эпир, почти не оказавший никакой помощи Македонии. Более 70 его городов было разграблено и сожжено, а 150 тысяч жителей продано в рабство. Повсеместно вдоль дорог стояли виселицы и кресты с казненными. Вдобавок пришлось еще заплатить эллинам, по настоянию Рима, за выкуп пленных римлян, остававшихся в Сирии от войны с Антиохом.
В Грецию также были направлены сенатом 10 уполномоченных, которые решали теперь все дела в стране. Заподозренных в сочувствии к Македонии арестовывали в качестве заложников, а многих убивали. Не избежали печальной участи ни Ахейский союз, ни Родос. Более тысячи ахейцев было отправлено в Рим, а у Родоса отобраны территории в Малой Азии - Кария и Ликия, только за его осторожные просьбы к Риму о прекращении войны, мешавшей морской торговле. В благодарность за поддержку Афинам, римлянами был объявлен свободным от пошлин остров Делос, который быстро стал новым торговым центром, изменившим традиционные купеческие морские пути.
Небывалой пышностью отличался триумф в Риме над Македонией. В первый день провезли по улицам города 250 телег статуй и греческих картин, во второй день 750 сосудов серебряных монет, в каждом из которых было по три таланта и захваченное оружие, а в третий – 77 сосудов с золотыми монетами и провели 120 жертвенных быков с позолоченными рогами. Всего было пронесено, захваченного в Греции золота и серебра, на 120 млн. сестерциев. Это была не виданная доселе для Рима сумма. За всем этим богатством в первый день провели бесчувственного Персея, а за ним на колеснице следовал его победитель Эмилий Павел. А перед колесницей несли еще 300 золотых венков от благодарных тогда всех греческих городов. Затем следовали войска, распевавшие воинственные римские песни. Себе Павел оставил лишь библиотеку македонских царей, тысячи свитков греческих книг. После невиданной доселе военной добычи были отменены на многие годы налоги для граждан Рима.
После разгрома Македония лежала в руинах, а кругом царило запустение. Раздробленная на мелкие полисы Греция окончательно была отдана во власть олигархических режимов. Данью обложены многие города. Творящиеся беззакония, бесчинства и фракционная борьба, способствовали все большему обнищанию Эллады. Царящий произвол римских уполномоченных постепенно вызвал ненависть большинства населения к Риму. Объявившийся в 149 г. в Македонии самозванец Андриск, назвавшийся сыном Персея, быстро собрал новые войска и поднял восстание. Несмотря на ряд первых побед, повстанцы были разбиты, предводитель казнен, а Македония окончательно превращена в 148 г. до н.э. в провинцию, к которой были присоединены области Иллирия и Эпир.
В Греции борьбу с Римом возглавил бывший его верный союзник Ахейский союз, в котором тогда победили демократические силы, во главе со стратегами Диеем и Критолаем. Ведь только олигархические партии всегда были сторонниками римлян. Ахеяне решили вернуть под свое влияние Спарту, отторгнутую у них когда-то по воле Рима. Но им не только не позволили этого сделать римляне, но и лишили союз прежних приобретений. Выступив против Спарты, несмотря на протест Рима, союз фактически выступил против него самого, и на это пошел сознательно. Ахейские стратеги самонадеянно понадеялись, что Рим увязнет в длительных войнах с Македонией, Испанией и Карфагеном, где шли тогда кровопролитные сражения, но просчитались.
Римские легионы Квинта Цецилия Метелла, подавив восстание в Македонии, быстро прибыли в Беотию, где разбили ахейцев у Скарфеи и Херонеи. Ахейский стратег Критолай после ряда поражений пропадает без вести.
Большинство городов Эллады хоть и сочувственно относилось к Ахейскому союзу, обладавшему тогда гегемонией в стране, но все-таки остались глухи к призывам войны с римлянами. Трезвая эллинская рассудительность, вероятно, взяла верх. Поэтому дальнейшие поражения ахейцев, оставшихся в одиночестве, были ужасающими.
Метелл уже собирался атаковать ахейцев на Истме, когда в римский лагерь прибыл со свитой консул Луций Мумий, и командование армией перешло к нему. Тем временем ахейцы, перебив выдвинувшиеся римские форпосты, перешли в наступление. В самом начале сражения римляне быстро обратили в бегство ахейскую конницу. Но пешие гоплиты сражались отчаянно, пока римский отряд не напал на них с фланга. Это послужило их истреблению, а поражение положило конец повсемеместному сопротивлению ахейцев. Это случилось в 146 г. до н.э. (в этот же год был взят римлянами и Карфаген).
Но ахейский стратег Дией попытался еще сосредоточить сопротивление римлянам в Коринфе, крепость которого возвышалась на неприступной скале, с который можно было увидеть через пролив Афины и даже далекую гору Парнас, вознесшуюся над Дельфами. Город был очень богат. Дией включает в войско 12 тысяч рабов, родившихся в Греции, обещая им освобождение, после победы, подражая этим афинянам во времена Марафонской битвы. Многие аристократы, сторонники Рима, в Коринфе были казнены, а остальные богачи обложены крупными налогами в пользу армии. Но это не помогло. Неприступный Коринф, «зеница ока» Эллады, как его называли эллины, сдался без боя. Три дня консул Муммий не решался войти в город, опасаясь засады. Но, войдя, римляне подвергли город такому разграблению и варварскому обращению с произведениями искусства, о чем красноречиво описали античные авторы, что это вызвало негодование даже у многих их сторонников. Мужское население Коринфа было полностью вырезано, женщины и дети проданы в рабство, а произведения искусства во множестве вывезены в Рим.
Очевидцы, кстати, много рассказывали о глупости Муммия, когда он, вывозя награбленные произведения искусства, грозил капитану одной галеры словами: «Если утопишь эти статуи, заставлю тебя вернуть такие же».
Также отличился грабежом и бывший командующий армией Квинт Метелл, вывезший из Греции бронзовую скульптурную группу знаменитого мастера Лисиппа из 34 фигур, отлитую в ознаменование победы Александра Македонского при Гранике. Он установит их позднее на возведенном портике в Риме.
Ахейский стратег Дией, после окончательного поражения, отравится, предварительно убив жену, чтобы она не стала римской наложницей.
Сам город Коринф был полностью уничтожен по решению римского сената, которое вызвало возмущение даже в тогдашнем римском обществе. На это решение повлияли купеческие капиталы, устранившие опасного торгового конкурента. А место, на котором стоял город, было проклято и там запрещено строительство почти на полтора века.
В Греции окончательно была уничтожена демократия, где она еще оставалась. На страну была наложена дань, а на ахейцев наложили еще и штраф в двести талантов в пользу лакедемонян, с которыми они начали военные действия. Были запрещены в Греции все племенные союзы, срыты стены у многих городов, кто выступал против римлян, в т.ч. у Фив и Халкиды, лишив их защиты. Даже оружие многим жителям эллинских городов теперь запрещалось носить. Скоро было введено новое македонское летосчисление , вместо принятого эллинского счета по Олимпиадам.
Управление Грецией, по иронии судьбы, перешло опять в руки македонского, но теперь только римского наместника. Так бесславно закончился период независимости страны, «дарованный» ей милостиво римлянами. Многие ее жители были обращены в ходе многолетних войн в рабство, и с тех пор в римских домах появилось многочисленная прислуга из греков, в качестве учителей, музыкантов, секретарей и пр. В Греции на долгие годы воцарился упадок и застой. Страна обезлюдела и во многих частях стала пустынной. Экономически развитая страна превратилась в результате римских завоеваний в отсталую и рядовую провинцию. Хотя Афины в ней, по-прежнему, оставались на многие века общепризнанным центром образования, куда стремились попасть многие иноземцы. Но ради справедливости следует отметить, что жесткие меры, принятые римлянами скоро во многом были смягчены или вовсе отменены в Греции. К другим странам Рим такой снисходительности не проявлял. В глазах римлян Эллада оставалась просвещенной страной, из которой они заимствовали многие свои культурные традиции.
Римское общество, благодаря восточным завоеваниям, со временем все больше поражает роскошь, а суровые нравы предков подменяются бездушным индивидуализмом и самодовольным тщеславием. У нобилитета усиливается безудержное стремление к власти.
К концу 2 в. до н.э. почти все Средиземноморье покрывает крыло могучего и властного римского владычества. Обескровленные страны покорно склоняются перед могучими завоевателями.
Но в самой Элладе вновь зреет негодование и недовольство римской политикой. Многие вспоминают о былой независимости, процветании и славе предков.
Кроме знаменитых эллинских центров образования, таких как Афины, Пергам и Родос, в то время выделялась своим культурным значением и птолемеевская Александрия. Египетское царство давно превратилось в одно из первых царств мира, успешно преодолевая вокруг себя конфликтные ситуации. Его столица Александрия, богатевшая на разнообразной торговле, становится синонимом богатства и достатка, потрясая путешественников всевозможной роскошью. Она даже сумела потеснить Афины и в культуре, еще со времени первого Птолемея, превратившись в великий центр науки и образования. И благодаря этому центру сами эллины, на определенном этапе, смогли возродить свой утраченный во многом эллинский дух, сумели снова вспомнить о своей славной истории и о своих великих деяниях. Ведь до этого все эллинское воспитание чуть было не угасло в Элладе. И тому причиной стали, как это ни парадоксально, большие несчастья в самом Египте. Это произошло в царствование седьмого Птолемея, справедливее которого было бы называть злодеем , обагрившим себя кровью родни, и показавшим себя чрезмерно жестоким ко всем своим подданным. Тогда пришлось спасаться всем от его преследований, от его иноземных солдат, которым он дал безумное право на убийство. Население разбежалось в страхе по многим эллинским островам и полисам, так что даже египетская столица обезлюдела. Многие александрийские ученые: грамматики, философы, музыканты, живописцы, спасаясь от гонений царя, по бедности своей, вынуждены были преподавать кругом науки, воспитав этим много последователей. Благодаря этим несчастьям эллинский дух вновь возродился на эллинских просторах. И, несмотря на другое прозвище царя Фискон, что значит «толстобрюхий», за чрезмерное ожирение и малоподвижность, он сумел все-таки сделать что-то полезное и для своей страны: как расчистил канал в Красное море для расширения торговли . Он и запретил экспорт папируса из Египта. Последнее было сделано из-за давнего соперничества Александрийской библиотеки с Пергамской, которое в то время достигло небывалого противостояния. Думал он этим возвысить свою страну, а получилось наоборот. Ведь Эвергет имел склонность к литературе и называл себя «филологос». В результате Пергам ответил широким распространением пергамента, материалом для книг из бараньей кожи, который оказался более практичным. Лишь через много лет Александрия вновь смогла заблистать своим былым величием.
Далеких стран Ойкумены римская экспансия до I в. до н. э., не касалась. Там господствовали свои грозные владыки, а в Северном Причерноморье хозяйничали непобедимые и гордые кочевники.
Огромное скифское царство, некогда объединенное в одну могучую державу от берегов Истра и Дуная до Дона, медленно таяло на протяжении IV-III вв. до н.э. под нескончаемым напором других народов-завоевателей: на востоке – сарматов, на западе – гетов и кельтов. Скифы несли огромные потери в боях с другими кочевниками. Ко 2 в. до н.э. их царство уже ограничивалось районами только нижнего Днепра и центрального и северо-западного Крыма. К этому времени значительная часть скифов перешла от кочевого образа жизни к оседлому. Скифское зерно давно стало главным предметом экспорта из Крыма (Таврики). Царям Скилуру и Палаку вновь удалось кратковременно объединить все скифские племена под своей державной властью. После сокращения земель Великой Скифии Крым становится основной территорией скифского государства, с новой построенной здесь царской резиденцией Неаполем Скифским , на манер греческих городов.
На востоке полуострова скифам противостояло Боспорское царство со столицей Пантикапей, на юге – свободный Херсонес со своими многочисленными владениями. Скифам удастся захватить многие греческие поселения, подчинить далекую Ольвию, а Боспорское царство даже вынужденно было одно время выплачивать скифам дань. Осажденный скифами Херсонес будет искать защиту у Понтийского царства, которое все больше претендует на роль регионального лидера, подчиняя себе различные народы. Оно распологалось в Малой Азии, на южном берегу Черного моря (Понта Эвксинского), со столицей в бывшей греческой колонии - Синопе. Царствовал там, только что взошедший на престол, молодой и честолюбивый Митридат VI Евпатор, потомок персидских владык и поклонник греческой культуры.
Надо сказать несколько слов о понтийском царстве и его роли в этом регионе. Отец Митридата VI Евпатора - Митридат V Эвергет, проводя во многом проримскую политику, сумел достаточно сильно укрепить свое царство. Он участвовал на стороне римлян в войне против Карфагена, подавлял антиримское восстание Аристоника в Пергаме, за что Рим пообещал ему передать область Великой Фригии. Но позднее, как это часто случалось, римляне отказались выполнить свое обещание. В то же время, Митридат Эвергет активно расширял свое влияние в Малой Азии. Пафлагонский царь Пилемен назначает его своим наследником. Укрепляется влияние Понта в Каппадокии, за царя которой - Ариарата Епифана, он выдает замуж свою дочь Лаодику. Эвергет отдает предпочтение эллинской культуре и его понтийский двор приобретает почти полностью греческий облик. Он строит новый военный флот и привлекает наемников из Эллады. Греческое военное искусство становится определяющим в подготовке армии. Делает он и значительные пожертвования в храмы далеких Афин и оказывает материальную помощь греческим полисам. Постепенно Митридат V объединил вокруг себя многих противников Рима. После его убийства, в результате заговора, правительницей царства становится его жена Лаодика, в силу малолетства его сыновей. Она отказывается от многих завоеваний мужа: от влияния в Пафлагонии, Каппадокии, Галлатии, от претензий на Великую Фригию. Проводит полностью проримскую политику. Но глубокая традиция независимого существования народа, как наследника бывшей могущественной державы Ахеминидов, укрепление экономики Понта и расширение торговых связей, не могли не пробудить претензий на лидерство в Малой Азии. Таким царем и вождем антиримской борьбы станет новый понтийский царь Митридат VI Евпатор.
Он родился в Синопе в 132 г. до н.э. Получил придворное образование, согласно обычаям своей эпохи, учась вместе с представителями персидской, греческой и местной малоазийской знати. Получил хорошую военную подготовку. Его способности начали очень рано проявляться. Он опережал многих в изучении и знании греческой культуры. Его природные задатки во многом способствовали, в дальнейшем, и изучению многочисленных языков своей державы. Он свободно, как утверждают античные писатели, мог объясняться на 22 языках народов своей страны!
До смерти отца Митридата V Эвергета его жизнь протекала без особых забот. Согласно завещанию отца, наследниками становились два сына-царевича, при исполнении обязанностей регентши их матерью. (У Митридата был младший брат, тоже Митридат, по прозвищу Хрест (добрый), а также пять сестер. Старшая сестра Лаодика была замужем за каппадокийским царем, а младшая сестра, тоже Лаодика, по персидскому обычаю должна была стать женой своего брата – наследника престола. О других сестрах царя ничего не известно). Мать-царица не очень хотела расставаться с реальной властью, поэтому она неоднократно пыталось подстроить гибель своему старшему сыну: на ристалищах ему давали необъезженного коня, подмешивали яд в пищу, почему он очень рано начал принимать противоядия; отсюда и развился его интерес к медицинским занятиям. В поведении царствующей матери, той эпохи, ничего не было необычного. В Каппадокии, незадолго до этого, вдова царя Ариарата Филопатора Ниса убила пятерых своих сыновей, чтобы продолжить свое царствование. В Сирии вдова царя Деметрия II Клеопатра также отравила своих сыновей приготовленным ядом, а одного собственноручно расстреляла из лука. Подобные примеры не были редкостью. Усилившиеся покушения заставили молодого наследника Митридата бежать в Малую Армению, которая была союзницей Понта в течение многих лет. Армянский царь Антипатр взял его под свое покровительство, позаботившись о его дальнейшем воспитании. Там, в труднодоступных горах, он вел часто тяжелую жизнь, постоянно меняя места ночлега, опасаясь покушений, занимался охотой и ночевал под открытым небом. Это закалило его тело и душу, сделав во многом и очень недоверчивым. Царь Малой Армении помогает в дальнейшем Митридату вернуть престол. В 19 лет он с вооруженным отрядом возвращается в столицу Синопу. Мать его была заключена в темницу, где в дальнейшем и умерла. За участие в заговоре был казнен вскоре и младший брат. По персидскому обычаю он женится на своей младшей сестре Лаодике и становится полновластным правителем Понтийского царства. После своего возвращения Митридат активно занимается укреплением армии. Разбиваются военные лагеря, где спешно идет подготовка армии к военным действиям. Греческие советники и бывшие военноначальники отца Эвергета помогают молодому царю Митридату в восстановлении армии и флота. В первые годы правления он покоряет Колхиду, где притеснялись эллинские города колхскими князьями. Его армия получает тогда первый опыт военных сражений. Митридат также озабочен успехами скифов и их укреплением в Таврике, куда он направляет карательную экспедицию, во главе с полководцем Диофантом, на защиту Херсонеса Таврического.
Итак, конец 2 века до н.э. Шел 111 год по нашему летосчислению до Рождества Христова. Многие народы античной эпохи тогда вели свое исчисление времени. Это время древние греки  считали третьим годом 165 Олимпиады, в империи Селевкидов  значился 200 год, по понтийской и боспорской эрам  считался 186 год, а римляне его называли 643 годом от основания Рима. Эллинский мир жил весь в ожидании каких-то еще смутных предстоящих событий. Хотя торговля наладилась, расцвели искусства, но напряжение вновь витало в воздухе. Рим полновластно хозяйничал в Средиземноморье, насаждал везде свои латинские ценности, образ жизни и наслаждался своим могучим влиянием. Но в Малой Азии и на далеких побережьях Черного моря по-прежнему господствовала эллинская культура со своими устоявшимися традициями. И туда были обращены взоры надежды многих эллинов, которые мечтали о возрождении своей страны и славы. Столкновение этих культур становилось в дальнейшем все более и более неизбежным.

Глава 1.   На берегах Эллады

1.
Под мерно затухающие порывы влажного южного ветра Нот, или как его еще называли «ливийского флейтиста», корабль неумолимо приближался к заветным берегам Эллады. Уже все пассажиры неимоверно устали от продолжительного плавания, от окружающей безбрежности морских далей и поглощающей пустоты, и последние часы томительного ожидания уже сменялись горячим нетерпением поскорее пристать к долгожданному берегу.
Выйдя из кормовой надстройки, Лисимах потеплее закутался походной темной хламидой  и удобно расположился на связке брошенных толстых канатов. Он нетерпеливо всматривался в очертания приближающейся зыбкой еще прибрежной полосы. Рядом несколько матросов усиленно маневрировали двумя корабельными рулями, большими кормовыми веслами, упрямо направляя бег судна по требуемому курсу. Болтовня и их дружеская ругань немного отвлекали от грустных размышлений, но в тоже время скрашивали томительные часы бездействия. Иногда через борт перелетали солоноватые брызги с поднявшейся высокой волны, и тогда Лисимах заботливо вытирал обветренное лицо краем своей одежды.
-Хвала богам, они были милосердны и птица Алкион  сопутствовали нашему спокойному плаванию,- подходя и подсаживаясь рядом на канаты, сказал, уже ставший почти родным, седобородый Патрокл. Он был, как говорят греки, в возрасте акме . Грозный голос и его внушительная стать, напоминали какого-то легендарного гомеровского героя. Несмотря на изрядную силу, он был добродушен и абсолютно лишен, казалось, коммерческой жилки, что было так не похоже на обыкновенного эллина.
-Уже будет семь дней, как мы вышли из Александрии, - продолжил Патрокл, вспоминая легкое и беззаботное их плавание. Лисимах, а ты уже узнаешь родные берега Аттики?
-Уже седьмой раз мы видим, как загорается пурпуром ранним утром небосклон, когда на сверкающих крыльях поднимается на небо розоперстая Заря – Эос, - улыбаясь, патетически поправил Лисимах. Патрокл, мы же прибываем с тобой в Элладу, на родину и твоих предков, которые могли возвышенно излагать свои мысли. Хотя я шучу. Сегодня не в моде красота речи, и где тот образ астейоса , к которому стремились наши прадеды.
-Ох уж эта ваша мода на изысканность. Сегодня под красивостью речи чаще прячется хитрость, а не возвышенность помыслов. Берегись такого - обязательно тебя проведет; хотя к тебе это не относится, конечно, Лисимах, - улыбнулся Патрокл, лукаво прищурив глаза и потуже кутаясь в хламиду ярко-красного цвета, словно в плащ древнего спартанца. Да славится божественной мудростью богиня Афина Паллада, покровительница Аттики и Эллады! Она как дочь Посейдона смилостивится над нами и даст еще возможность доплыть спокойно до хранимой ею земли.
-Это только в Александрии, от ливийцев пошло, что она дочь Посейдона и озера Тритониды . А в Элладе она почитается дочерью Зевса и так принято везде в огромном эллинском мире. Ты еще увидишь в Афинах множество ее изысканных статуй, а изображение ее рядом с храмом Гефеста в Керамике, также как и у вас будет с голубыми глазами .
-Почему у вас, можно подумать, что ты не из Александрии, – медленно добавил посерьезневший вдруг Патрокл, задумчиво всматриваясь в дымку далекого горизонта.
Он, по предыдущим его рассказам, родился и прожил всю жизнь в Египте, держал небольшую маслодавильню, занимался много лет усердно торговлей, но никогда не бывал в Греции. Теперь он намеривался осуществить давнишнюю свою мечту, дабы не терзалась душа неосуществленными желаниями в старости.
Большинство греков, в античную эпоху, всегда любило путешествовать. Этому способствовала их природная любознательность и живость национального характера, с беспечным восторгом восхищавшихся красотой окружающего мира. Они смело отправлялись в неведомые дальние страны, познавали чужие обычаи, жадно наслаждались радостью бытия, но никогда не забывали и о своем коммерческом интересе. Огромной популярностью пользовалась у всех греков литература о далеких и таинственных мирах, лежащих на самом краю ойкумены , о загадочных народах, населявших ее необозримые просторы.
Обычные путешествия совершались ими чаще в молодом возрасте для приобретения необходимого кругозора о многоликой жизни и развития самостоятельности. Впечатления от таких путешествий частенько становились темой застольных бесед и показателем социального статуса молодого человека. Конечно, в большинстве случаев, именно юношей отправляли отцы в воспитательных целях бороздить, ставшее привычным к тому времени Средиземное море, но в периоды, когда там не господствовали злокозненные пираты. Основные маршруты любознательных питомцев пролегали в Египет, Сирию, Родос, а позднее и в Рим. У большинства отцов хватало средств на предоставление своим непоседливым мальчикам подобного «начального образования». Тем более, что стоило оно совсем не дорого .
Путешествовали греки и в более позднем возрасте, и именно таким путешественником и был Патрокл. Его кругозор, как показалось вначале Лисимаху, воспитанному на книжных премудростях, ограничивался знанием нескольких комических персонажей Плавта, пары пьес Еврипида, да имени чтимого им Динокрита, построившего Александрию по ионийской прямоугольной планировке. Зато когда они заходили три дня назад на остров Родос, он поразил Лисимаха своим обширнейшим знанием уличных лабиринтов города, вызвав невольное уважение. Казалось, что он здесь знал все многочисленные таверны и переулки, рынки и гостиницы, знал не только хозяев, но и многих постояльцев, с которыми встречался когда-то, оставив о себе благодарную память. Все знакомые и полу знакомые с теплотой и радушием встречали его всегда вечно улыбающегося, с добродушным прищуром умных глаз и весьма довольного своей размеренной жизнью.
В городе они увидели огромную покореженную временем и печально знаменитым землетрясением статую «Колосса Родосского », одиноко лежащую теперь в запустении около многолюдной пристани и заносимую безжалостным песком. Статуя когда-то являлась главной достопримечательностью острова, принеся ему великую славу и скоро став в обширной ойкумене одним из чудес света. Изображение стройного юноши - бога Гелиоса с лучистым венцом на голове, горделиво возвышавшегося рядом с храмом Солнца, в далеком прошлом издалека приветствовало приближающихся к острову мореплавателей, ослепительно сверкая на солнце лучезарной бронзой, указывая путь для входа в гостеприимную и удобную гавань.
Теперь и на Лисимахе лежала, в свою очередь, обязанность в дальнейшем показать Патроклу приближающиеся родные Афины, куда стремились попасть не только все эллины, но и многие любознательные чужеземцы. Ведь этот знаменитый город заслуженно признавался уже много веков «школой Эллады». Недаром в античных комедиях про него писалось:
Кто не видал Афин, тот просто пень;
Кто не пленился, увидав, - осел.
Верблюд – коли покинул их, совсем не жалуясь .

-А вот и Сунион, южный берег Аттики, - показывая вытянутой рукой, возбужденно заговорил Лисимах, волнуясь от долгожданной встречи с родной землей. Видишь Патрокл? Внизу небольшая гавань, а на самой вершине храм Афины Сунийской. Там же и маяк расположен. Если плыть направо дальше, то будет остров Елены, на который она, говорят, высадилась, когда возвратилась из Илиона , после его взятия ахейцами. А мы поплывем левее к знаменитым гаваням Пирея.
Вы нереиды и волны, и ты Посейдон повелитель,
С ветром кратчайшим из всех,
Благоволите вы нам и до гавани милой Пирея
Целыми нас по глади морской пронесите.

Лисимах во многом переиначил известные строки поэмы, к подходящему случаю.
-Хайре , моя бедная Аттика, - печально думал он, взирая на приближающиеся родные берега, израненная и утомленная. Сколько лихолетий ты вынесла и безмолвно лежишь теперь у порога надменных римлян, покорная и молчаливая. Как быстро забыла ты славу своих великих предков, как быстро выветрился дух твоей неуемной гордости. Чем только эллины прогневили могучих богов, равнодушно отвернувшихся от тебя? И чем я тебе смогу помочь? Так хочется сделать тебя опять свободной и счастливой, и чтобы частичка этого счастья осветила судьбу каждого эллина. Как я соскучился по тебе, милая и мудрая моя Эллада. И почему так притягивает нас родная земля, что не в силах мы забыть ее даже в тенетах роскоши на чужбине?
Лисимах возвращался в Афины после длительной разлуки с родным городом, который не зримым видением всегда оставался в его душе. Он покинул Аттику уже более пяти лет назад, сразу же после окончания гимнасия, а для юности это такой огромный срок. Сколько полнолуний с тех пор округлилось над пустой земной сутолокой, даже трудно сосчитать. Его отец получил тогда в роскошной Александрии немалое наследство, и вся семья поспешно перебралась во всемерно процветавший Египет. А сколько раз он мечтал возвратиться на родину и вновь увидеть серебристую гладь афинского залива, насладиться размеренной и важной поступью своих сограждан в праздничных гиматиях, ступающих как всегда не суетливо, а полных достоинства. О, эта выжженная солнцем земля, так истосковавшаяся по влаге, как и все эллины по свободе.
-Маяк здешний не идет ни в какое сравнение с нашим Фаросским маяком, - заносчиво заговорил Патрокл, перебивая спутанные мысли Лисимаха, зорко вглядываясь в очертания далекого храма Афины Сунийской. И вообще, маяка здесь я никакого не вижу. А свет, нашего Александрийского, виден в море далеко за триста стадиев , даже слабый зрением узрит его, - с гордостью продолжал он. И сам маяк огромен и величественен.
-Здесь просто разжигают большой костер на крыше храма Афины. В гавани Пирея тоже костры разжигают ночью, только на колоннах. Ну, а Александрийский маяк , недаром считается чудом света, который трудно превзойти другим народам в совершенстве. Эй, не зазнавайся Патрокл. А вон там наш знаменитый Лаврион , - продолжил свой неспешный рассказ Лисимах по мере движения судна,- где эллины активно добывали когда-то в рудниках серебро, дававшие им колоссальные доходы. Теперь, говорят, перерабатывают только пыльные отвалы, с малым количеством драгоценной руды. А напротив расположен заброшенный остров, называемый «островом Патрокла», твоего, кстати, тезки. И Лисимах увлеченно рассказал историю о Патрокле, навархе , который построил когда-то на пустынном острове укрепления и стены, прибыв сюда с египетскими триерами, посланными царем Птолемеем, на помощь афинянам, когда македонский царь Антигон, сын Деметрия, грабил их несчастную страну.
-Мы всегда старались помогать афинянам,- заулыбался, весьма довольный таким патриотическим пересказом, Патрокл, искренне радуясь далекому событию, словно оно произошло совсем недавно.
Многочисленные эллинистические царства, могучие осколки бывшей державы Александра Македонского, раскинувшиеся на берегах Средиземного моря и развивавшиеся на основе греческой культуры, были достаточно взамосвязаны между собой и всегда активно участвовали в политической жизни и борьбе во всей тогдашней ойкумене.
-А вон видишь, вдали у горизонта, золотой луч блестит на солнце. Присмотрись. Вон там, на вершине холма. Знаешь, что это. Это сверкает огромное лезвие копья статуи богини Афины Паллады, что стоит у знаменитого храма Парфенона, - сказал с гордым достоинством Лисимах, пытаясь поразить этим известием собеседника. Да, в это трудно поверить, но это правда. Уже от мыса Суния виден его грозный блеск, хоть это и далеко. А сама она величественна и грациозна, словно живая богиня, сошедшая с заоблачных высот, сам скоро увидишь.
Было уже за полдень, когда корабль, благополучно попав в полосу прибрежного бриза, туже надув паруса, уверенно подходил к Пирею, древним морским воротам Афин. Уже показались старые крепостные стены, сплошной линией по периметру опоясавшие береговую полосу полуострова, а где-то далеко, на горизонте забрезжили неясные очертания афинского Акрополя на высокой горе. Неумолимо бежало время и вот, проплыли мимо Фалерской бухты, с ее низменным берегом, огибая с юга пустынную гористую оконечность.
-Когда-то давно у афинян была гавань только в Фалере,- продолжил рассказ Лисимах, - здесь ближе море подходит к городу, отсюда легендарный Менесфей  отплывал с кораблями в Трою, отсюда и герой Тесей отправился на враждебный Крит, чтобы победить Минотавра. Здесь поставлен ему священный жертвенник, а также герою Фалеру, который плавал вместе с аргонавтами в Колхиду. Но Фемистокл позднее обустроил для удобства моряков другую гавань, в Пирее, где мы приставать, наверное, будем. Вот проплыли, видишь, мимо двух гаваней, что остались позади: небольшая Зеа, в глубокой маленькой бухте и бывшая гавань для военного флота афинян – Мунихия с храмом Артемиды, уже мало использующиеся за явной ненадобностью. Есть еще в самой пирейской гавани бухта Кантарос, также для военных кораблей. Там теперь римские военные галеры чаще стоят. Да и купеческих судов стало меньше во всех наших гаванях и в Афинах торговля все больше замирает.
Спустив на воду длинные весла и убрав широкий квадратный парус на грот-мачте, словно прилюдно обнажившись, судно, прекрасно маневрируя, послушно входило в закрытую большую гавань. Пройдя мимо массивных крепостных стен, корабль скоро доверчиво прижался к старому каменному пирсу, забрызганному белесой накипью морской пены. Крепкие волноломы теперь надежно спрятали корабль от капризов всегда взбалмошной стихии.
Лисимах с жадностью вдыхал воздух давно не виденного им родного города. Смутное волнение и радость переполняли его встревоженное сердце. Привычное оживление царило здесь на всех причалах. Несмолкаемый гомон, шум и крики, всегда сопутствующие портовым разгрузкам и погрузкам, приятно наполняли своей нетерпеливой жизнью будни огромной гавани. Сегодня ее трудно было сравнивать с александрийской и даже родосской, украшенных множеством новых грациозных скульптур и храмами. Но и то, что сохранилось от промчавшегося времени, все говорило и сегодня о былом ее величии. Вот у самого моря расположился храм богини Афродиты, выстроенный Кононом, после морской победы над лакедемонянами около острова Книд. Вот Длинная стоя (галерея), выстроенная еще знаменитым Гипподамом Милетским , где помещался рынок для прибрежных жителей, и куда частенько до сих пор приходят за свежей рыбой и сами афиняне. За ним бронзовые статуи Зевса и Демоса (Народа), а рядом на возвышении, обрушаемые безжалостным временем, святилища Афины и Зевса. Здесь, в Пирее, в древности существовало уникальное судилище Фреатто, ни у каких других народов которого не было: оно применялось в случае, когда против бежавшего из страны гражданина выдвигалось обвинение, а он, еще не удалившись - защищался, стоя на корабле, чтобы судьи слушали его с берега. Есть предание, что впервые так защищался Тевкр перед Телемоном, утверждая, что он не повинен в смерти легендарного героя Аякса.
Вся культура Эллады была соткана из многочисленных мифов и легенд о греческих героях, их деяниях, и каждый из них был незримо связан невидимыми нитями со своим древним полисом, храмами и священными рощами, со своими небесными покровителями. И этими образами была пронизана вся повседневная религиозная жизнь греков, все их торжественные обряды, вплетенные в богатейшую многовековую эллинскую историю.
Пестрота одеяний, расшитых золотом греческих гиматиев и загорелая кожа полуобнаженных рабов, пурпур Востока и белизна редких тог, в которое одевалось гордое «римское племя», разноязычный говор все смешалось на небольшом причальном пространстве. Среди разнообразных судов выделялись римские торговые суда, искусно и прагматично использовавшие наклоненную фок-мачту как поворотную стрелу для портовых погрузок. Стояли также рядом две римские военные гребные галеры с выставленным лениво-праздным караулом.
-Одно судно называется либурна, а другое, кажется, - квинквирема  - начал судорожно вспоминать Лисимах подробности по морскому делу, недружелюбно глядя на грозные корабли, беспомощно сейчас прижавшиеся к чужому пирсу, обдаваемому равнодушной волной.
Пассажиры, прощаясь с навархом корабля, осторожно сходили по мосткам на причальную каменную плиту, пытаясь по ходу обрести, от долгих морских качек, утраченное равновесие. Все переоделись из походных груботканных хламид в достойные свободных граждан гиматии , так что не сразу можно было их теперь узнать на берегу. Переоделись в пестрые длинные гиматии и Лисимах с Патроклом, также неуверенно ступая на афинскую землю. Приятно, после корабельных качек, ощутить под собой надежную земную твердь, спокойную и не подвластную своевольным капризам стихии. Разминаясь на берегу, они долго советовались, стоит ли им дожидаться капитана, приятеля Патрокла? Друзья с удовольствием бы предпочли добираться до Афин дружной компанией, но тому предстояло еще долгое оформление портовых таможенных пошлин и все это могло затянуться до самого вечера; так что договорились встретиться в условленной гостинице позднее.
Не успели они сделать и пары шагов, как увидели в толпе на причале какое-то замешательство. Несколько грозных римских воинов, в чешуйчатых доспехах и вооруженных короткими мечами – гладиями, во главе со зловещим центурионом, на защитном панцире которого броско красовались почетные фалеры , грубо расталкивали людей, пробиваясь к концу пирса.
-Хайре, - прижавшись к Лисимаху, неожиданно прошептал по-эллински, почти на ухо, таинственный незнакомец.
-Хайре, – отвечал растерянно Лисимах, с недоумением разглядывая его широкое загорелое лицо.
-Вы откуда прибыли? – тихо спросил незнакомец.
-Из Египта.
-Скажите, если спросят, что мы вместе плыли на корабле.
-Это вас ищут?
-Не знаю, но возможно.
Но стража быстро прошла мимо, и незнакомец облегченно вздохнул.
-Гемайне!  – достаточно фамильярно попрощался незнакомец и быстро скрылся среди  многоликой толпы, деловито снующей по причалу.
-Нет, не остудилась, значит, эллинская кровь. Не все эллины так покорны под ярмом римского владычества, – приятно подумалось Лисимаху, и они с Патроклом мирно побрели, с небольшой поклажей, по пыльной дороге к Афинам, среди редких прохожих и жалобно скрипящих одиноких повозок. Знаменитая дорога шла в широком проходе между двумя обветшалыми крепостными стенами, выстроенных когда-то для защиты важного пути к морю, и тянущихся от гаваней Пирея до ворот самого знаменитого эллинского полиса.

2.
-Эти Длинные стены , построил уже Конон, а первые были разрушены после персидских войн еще во время владычества тридцати  тиранов, - Лисимах увлеченно начал свое повествование об истории афинского полиса. Конон, кстати, устроил потом грандиозные празднества для афинян, до сих пор о них вспоминают писатели. На пути мы встретим гробницу Менандра и кенотаф  поэта Еврипида. Ведь Еврипид, если помнишь, похоронен был в Македонии, куда он отправился к царю Архелаю. Поэты часто жили при дворах царей: так Анакреонт был принят у Поликрата, тиране Самоса, а потом у тирана Гиппарха в Афинах, Эсхил и Симонид уехали в Сиракузы к Гиерону; Антагор Родосский и Арат из Сол жили у Антигона, македонского правителя. Что касается Гесиода и Гомера, то они сознательно, говорят, не хотели сближаться с царями: первый – вследствие любви к деревенской жизни и боязни к путешествиям, а второй ценил народную славу выше, чем денежную выгоду от могущественных лиц.
За неспешным разговором равнодушно бежало безжалостное время, и они преодолели уже почти 30 стадиев . Пройдя старый, расплывшийся в ширину холм Нимф, о котором сложено так много загадочных историй, и подходя к Мелитским городским воротам Афин, Лисимах обратил внимание Патрокла на величественный памятник  на пыльной обочине. Среди неприметных памятников и стелл вдоль дороги, он изображал мужественного воина, одиноко стоящего рядом со своим грациозным конем.
-Кого он изображает, не знаю, но работа эта самого Праксителя. Его скульптуру сразу узнаешь, лишь взглянув на благородную стать коня. Афиняне очень почитают этот памятник, отдавая должное искусству скульптора.
Лисимах неоднократно поражал в пути Патрокла своим обширным знанием многообразного эллинского искусства, которое так хорошо понимало в древности большинство греков.
Афины сразу поразили друзей своей непривычной опустошенностью. Старый афинский район Мелита, где когда-то кипела бурная жизнь, теперь встретил гостей безлюдными улицами и мостовыми, заросшими травой. Наглые козы, одиноко бродящие везде, дополняли безрадостную картину постепенно вымирающего города. Необычная городская тишина висела теперь над эллинским полисом, по инерции еще живущего своим великим прошлым.
Проходя мимо знаменитого холма Пникс, Лисимах предложил подняться на него, где в героические времена, на сохранившейся террасе, собиралось афинское Народное собрание (экклесия). Велико было когда-то желание каждого афинянина управлять государством, лично все видеть и слышать, принимать судьбоносные решения с помощью поднятия руки, чтобы подняться по этой узкой каменной лестнице, ведущей на холм. Здесь встречалось еще множество остраконов – небольших осколков от амфор с нацарапанными на них именами. Ведь здесь ежегодно вершился «суд черепков », как его иногда называли афиняне. На широкой полукруглой площадке сохранилась и трибуна - каменный куб, куда взбирались выступавшие, горячо призывавшие защищать отечество, возносивших или низвергавших речами многих представителей власти свободного в прошлом полиса. Рядом размещался алтарь Зевса Агорая, куда возлагались, перед началом экклесии, жертвоприношения, дабы умилостивить волю всемогущего божества. Ведь именно с них начинались у афинян всегда любые заседания: ареопага, суда или народного собрания.
От открывшейся с холма красоты широкой панорамы города оба неожиданно замерли. Синева безоблачного неба, как бездонное море, нависая до края горизонта, чистотой и ясностью пронизывала весь мир. Лишь крошечные островки – облака одиноко плыли у далекой кромки безбрежной лазурной пучины. Был месяц гекатомбейон , все дышало летом, и природа всюду щедро радовала глаз красками своего благоденствия. Слабое дуновение с моря привносило сюда небольшой солоноватый привкус, и все смешивалось в дурмане сладких летних запахов.
Лисимах восторженно любовался забывшимся простором афинского пейзажа, в душе щедро благодаря богов за сотворенную ими неземную красоту. Потом, словно вспомнив про свои обязанности гостеприимца, суетливо обратился к приятелю, давая по ходу необходимые пояснения:
-Вон там, видишь Патрокл, возвышается акрополь с храмами богов, славными свидетелями величия Эллады, рядом театр Диониса, ближе к нам знаменитый Ареопаг, что находился на том темно-красном холме Ареса, а еще левее, на приметной возвышенности - агора , с грациозными платанами, дающими в жару спасительную тень и так располагающую к задушевной беседе. Как говорит наше семейное предание, мой прапрадед по матери дважды избирался агораномом, это тот, кто следил за соблюдением правил торговли на рынке. В старые времена, говорят, не было ни одного афинянина, который не занимал бы хоть раз в жизни общественной должности. Так афиняне считали первейшей необходимостью преданно служить своему демосу  .
Весь этот район бывших гончаров называется Керамик, - продолжал увлеченно Лисимах. Керамик почему? Это в честь легендарного героя Керама, сына Диониса и Ариадны. В центре его и расположена центральная площадь полиса – агора. На ней сосредоточены все главные городские здания: Булевтерий (зал заседания совета), Гелиэя (здание суда), Толос (место собраний пританов и хранения эталонов – терракотовых гирь и мер длины), а также несколько храмов: храм Ареса, храм Аполлона Отца, святилище Афродиты Урании, храм Тесея и храм Матери богов. Мы с тобой все это обязательно увидим. Патрокл еле успевал вертеть головой, успевая за скоропалительным рассказом разгоряченого воспоминаниями Лисимаха.
-Вот стадион Олимпийон, не совсем достроенный, конечно, но возведенный благодаря щедрости сирийского царя Антиоха Эпифана , а за крепостной стеной, мимо садов, лениво бегут воды славного Илиса. Это тот самый Илис, с берегов которого северный ветер Борей похитил когда-то игравшую Орифию, и с тех пор она стала его женой. Здесь на берегу реки, вдали от душных переулков города, многие поколения афинян любят прогуливаться, безмятежно проводя свой досуг в тенистой прохладе. И здесь, на берегу, когда-то мудрый Сократ любил неспешно беседовать со своим другом Федром. Там же установлен священный жертвенник Илисиадам (Музам), почитаемый всеми афинянами с древности.
Лисимах старался настроиться на высокий строй мыслей, а вдалеке серебрилась гладь спокойного моря с маленькими равнодушными точками торговых кораблей. Все, все знакомо глазу и все вызывало дорогие воспоминания. О, как прекрасны и благословенны вы Афины! Сердце щемило от восторга и Лисимах, с неосознанным порывом юности, вдруг задекламировал хорошо знакомые строчки из гомеровской «Одиссеи»:
Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших,
Даже когда б и роскошно в богатой обители жили
Мы на чужой стороне…..

Не успел он даже дочитать отрывок, как вздрогнул от легкого близкого шороха и обернулся. По каменной лестнице к ним медленно поднимались, неимоверно пыхтя, двое незнакомцев. Один из них, достаточно грузный, одетый в дорогой гиматий, по ходу громко задекламировал: «Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий… - не так ли? Я всегда поднимаюсь сюда, когда приезжаю в Афины, - еле переводя дух, продолжил незнакомец, наконец, поднявшись. Отсюда виден весь наш древний полис как на ладони».
-Привет мой - господину и рабу его – медленно ответил растерянный Лисимах, внимательно вглядываясь в одежду подошедших. Хозяин одет был в пурпурный гиматий, скрепленный новой золотой шпилькой, с красивой тростью, на ногах которого была обувь наподобие полусапожек, украшенная также броским золотом. Он был эллином, уже в значительных летах, гладко выбрит и в руках держал плоскую дорожную войлочную шляпу – петас. За ним покорно стоял раб, закутанный в старый потертый шерстяной плащ, когда-то дорогой милетской работы, хранящий еще следы былой разноцветной вышивки, и как-то торжественно держащий складной хозяйский стул.
-Хайре! Судя по приветствию, вы явно прибыли не из Рима. Там быстро улетучивается наш эллинский дух.
-Почему вы так решили?
-Римлянам не нравится, когда в одном обращении их объединяют с рабами, - ответил незнакомец. Меня зовут Мегакл, а моего раба Стасим.
-Я - Лисимах, а это мой друг Патрокл, мы прибыли только что из Александрии. Здесь в Афинах я уже не был пять лет, а Патрокл впервые в Аттике. Вот рассказываю ему о великом прошлом наших Афин.
-Как говорил Сократ: «Кто не бывал в Афинах, тот чурбан». Не обижайтесь Патрокл. Но чтобы достичь калокагатии, совершенства души и тела, надо обязательно знать не только Гомера  или эллинские искусства, но почувствовать и познать красоту афинского духа и образования.
-Может быть, эллинского духа побольше осталось теперь в египетской Александрии? – ухмыляясь, с задором спросил могучий Патрокл, небольшим утесом возвышаясь над остальными эллинами.
-Только боги не слишком милосердны к нашему городу, - не давая ответить Мегаклу, и не замечая колкой реплики Патрокла, продолжал Лисимах. Все больше здесь владычествует дух запустения. Поросшие травой мостовые и наглые козы, бродящие по улицам. Не стало былого оживления, вымирают наши славные Афины. Бедность и нищета стали царствовать повсеместно, вместо привычного величия. Афины все труднее сравнивать с Александрией, да и не только, к сожалению, с ней одной.
Своей рассудительностью Лисимах очень хотел придать себе побольше солидности и значимости зрелого мужа.
-Не ропщите на богов, друзья. К сожалению, не так богаты, стали многие наши города, да и сами эллины все больше разъезжаются по ойкумене. Но мы по-прежнему можем гордиться своей отчизной. Скоро в Афинах действительно может остаться больше статуй, нежели людей. Вы правы. Давно Эллада стала провинцией, но зато какой! И утратив могущество, ведь Афины не утратили славы, которая, может быть, окажется более долговечной в непостоянном мире. По-прежнему сюда стремятся учиться многие мужи, в том числе и многие сами римляне. Разве не так? Мегакл улыбнулся и продолжил с прежним пафосом:
Все на земле изменяется, все скоротечно, и все же,
Что ни цветет, ни живет на земле, а человек скоротечней .
Мы сами являемся причиной упадка нашей культуры, а города лишь застывшая тень славы человеческой. Недаром у вас в Алесандрии говорят, что все на земле боится времени, лишь только вечные пирамиды не боятся его.

Сколько слов и споров было истрачено греками о причинах упадка своего Отечества. Не одно уже поколение безнадежно устало приспосабливалось, так и к не ставшей привычной зависимости от чужеземцев. К этой теме все время возвращались лучшие эллинские умы, возымея гражданское мужество, стремясь изменить неправедность холодной истории, призывая и проливая кровь, жертвуя своими и чужими жизнями. Разве может остаться равнодушным сердце, видя горькое запустение родины, которая в прошлом возвышалась над многими другими народами в славе. Разве не будет от этого скорбеть душа, черной ностальгией разъедая каждодневно сознание.
Угасание великой культуры - великое бедствие для любого народа, которое невозможно объяснить простыми словами. Оно начинает проявляться во всем: в упадке образования, которое пытаются всячески упростить под новое время, в быту, с новыми развращающими императивами жизни, в культуре, с низкопробными поделками, претендующими на великое откровение. Это с горечью сознается многими. Во все века происходило это со многими великими и малыми народами, словно утомились они уже от длинного пути и длинной жизни. В Греции это происходило намного раньше, когда эллины становились другими, когда скудела Эллада великими согражданами. И запустение потому захватывало постепенно многие города страны. Граждане уставали преданно служить своему родному полису и подло приспосабливались к новому времени. А ведь еще совсем недавно для них это было главной честью и жизненным стимулом. Именитые горожане соревновались, кто сможет больше оказать услуг городу, усердствуя в постоянных благодеяниях. Они знали куда правильней потратить свои средства, сооружая за свой счет стены крепостей, строя и вооружая корабли, ремонтируя храмы и ставя грандиозные спектакли. И безумно радовались такой высокой чести, тратя личные сбережения на общественные нужды, воспевая добродетели и борясь с развращающей роскошью. А потом стало все по-другому. Тщеславие и кичливое богатство постепенно вошло в моду. Перепродажи и спекуляции с бешеной жаждой наживы изменили нравственные устои общества. Стали забываться свои древние традиции, искренняя вера в богов, на смену которым приходили горькая ирония и мрачный скепсис с патологической деловитостью и бездумным прожиганием жизни. Они стали определяющими проклятыми ориентирами для многих в жизни. Словно внезапным взрывом разбросало прежние ценности во все стороны, ничего не оставив взамен. Богачи наперебой стали предлагать дорогие кредиты целым городам, стараясь побольше получить прибыли. Гордые аристократы стали вдруг беспрестанно заботиться о своем кошельке, забыв об общественном благополучии. И в этом нравственном запустении они скоро почти добровольно оказались под властью всемогущего Рима, жестокого, но упрямо сохранявшего священный трепет перед своими богами. И теперь редкий голос мог вспомнить о величии Эллады, ее славной истории и культуре. Чаще можно было встретить иностранца, плененного эллинской культурой, чем эллина, вдумчиво занимающегося своим образованием. И потому многим грекам лишь оставалось теперь воздавать громогласную хвалу Великому Риму хоть за свое ущербное существование. Но рожала еще Эллада и прежних сыновей, искренне скорбящих о годах упадка родного Отечества. И одними из них были эти случайно сведенные судьбой люди, хотя случайностей на свете не бывает.

-К сожалению, это так, эллины стали другими, - печально продолжал Лисимах разговор, и запустение царит во многих эллинских городах. Когда мы в Афины шли из Александрии, заходили вот на Родос. Многие купцы на грани разорения там. Город совсем оскудел и все больше пустеет, а торговля вся перемещается на афинский остров Делос . На Родосе, кстати, видели поверженную статую «Колосса Родосского» , разрушенного когда-то жестоким землятресением. Даже лежащая, она поражает воображение и восхищает огромными размерами. Какое же это великое чудо было, когда она возносилась над городом!
-Харес из Линда, ученик Лисиппа, создал ту статую, если помните. Двенадцать лет ее строили и истратили, говорят, до 30 талантов. Огромная сумма по тем временам. Так значит, она сохранилась?
-Только малая часть; бронзовые листы обшивки наполовину уже растащены. Установить ее заново вряд ли возможно. Да и дельфийская пифия, если я не ощибаюсь, грозно предрекла, чтобы статую не трогали.
-А вы слышали, как восстанавливался всем эллинским миром Родос, после того злосчастного землятрясения. Как ему помогали все царства: от Понта и Вифинии до Сицилии. Это был пик эллинской солидарности. Этим восторгался еще историк Полибий. Читали его? Купеческая честность родосцев известна всем, и это всегда вызывало уважение эллинов. На Родосе и доныне существует школа нашего аттического красноречия, - с грустным пафосом заметил Мегакл. Преподавание риторики там поставлено блестяще.  А может быть, ты Лисимах изучал в Александрии искусства , раз рассуждаешь о былом величии Эллады? Я угадал, ведь так? Божественная Александрия! Ах, как я люблю ваш город! Многие считают его первым городом в мире и это, наверняка, справедливо. Как говорят, что может быть произведено на Земле и существует, обязательно находится в Египте. Он превосходит сегодня все остальные города ойкумены и утопает весь в дорогой и утонченной жизни. Но все-таки там остро ощущается, что это не наша Эллада. Торговля процветает, но эллинского духа там нет, а это для многих еще что-то значит.
-Вряд ли наши аристократы с вами согласятся, - перебил нетерпеливо Лисимах. Теперь большинство не о духе, а о прибыли думает, забыв славу предков. И твердят о законах латинян. Нос так и повернут на завистливый запад. Хотя бы свое не хулили.
-А когда было по-другому, Лисимах? – вдруг решительно заговорил Мегакл, теряя привычную осторожность. Как только римляне появились в Элладе, к ним сразу примкнули аристократы. Потому как римляне всегда поддерживали олигархов. Вот кто боится вечно даже тени своего народа. Как только набьют лари доверху монетой и независимости собственной не пожалеют, лишь бы богатство не потерять, и любым способом приумножить.
- Что вы так их ругаете? Может, люди искренне движимы своими убеждениями? Ведь законы Рима предоставляют гражданам больше прав и безопасности, чем эллинские. Разве это не так? - робко вступился в разговор Патрокл, долго молчаливо стоявший в стороне и внимательно слушая других.
-Да, конечно, убеждения, которые помогают прибыль из всего извлекать. Теперь отечество любят не за его богов, величие и древность своего очага. Патриотизм стал делом неприбыльным. Любят за выгоду, которая им предоставляется, потому и меняют свое отечество так с легкостью, - возбужденно закончил Лисимах, твердо глядя на невозмутимо стоящего Патрокла.
Затронутые темы и гражданский пафос были совсем не для шумных дискусий с незнакомцами на улице, которая всегда находит своих тайных «благожелателей». Все это неожиданно осознали и образумились. Наступила томительная пауза. Скоро ее прервал самый старший из всех Мегакл.
-Может быть, зайдем немного перекусить? Здесь, в Мелите , я знаю одну славную таверну, а по дороге побеседуем. Мегакл поймал себя на мысли, что ему не хотелось расставаться с новыми знакомыми. Тем более для греков всегда было важно свободное общение, а легкость разговора и завязывание знакомств были отличительной их национальной чертой.
-Я не против предложения, если Патрокл не возражает. Патрокл снисходительно кивнул, и все повернулись к длинному спуску, теряющемуся среди высокой сорной и не топтанной травы.
-Да, Александрия ваша прекрасна, - продолжил Мегакл, медленно спускаясь, и стараясь поддержать прервавшийся разговор. Хотя иноземцев стало у вас много, эллины совсем затерялись. Давно Александрия стала великим центром культуры, даже обогнала во многом Афины. Я помню вашу широкую центральную улицу, тянущуюся через весь город вдоль побережья . Народные кварталы с гамом и публикой, деловой квартал с красивыми улицами, парками и садами. А каков чудо-порт, а фаросский маяк! А большие многоэтажные дома, сдаваемые в наем. А как поэтичны пригородные ландшафты Канопа , что за еврейским кварталом, с богатыми виллами и ухоженными гостиницами вдоль каналов. Там даже есть своя «канопская жизнь», с принятым легкомыслием и удовольствиями, что влечет туда многих путешествующих. Но, несмотря на всю эту красоту и изобилие, Афины для меня намного притягательней, хотя здесь и нет этих излишеств.
-А приходилось ли вам посещать Мусейон , а мавзолей великого Александра? А вы совершали популярную теперь прогулку среди путешественников по Нилу до Мемфиса и до Великих Пирамид?
-К сожалению, не совершал. А Мусейон ведь является частью помещений царских дворцов, там же и гробница Александра Македонского. Не всякому позволено пребывать там, насколько я знаю. Но взглянуть на его золотой саркофаг хотелось бы любому смертному. Какой ты счастливец, Лисимах, тебе это, наверное, позволительно было. Да и общаться с философами и мудрецами под покровительством Муз, это большое удовольствие, - растягивая слова, говорил, восторженно на него глядя, Мегакл.
Александрийский Мусейон  в эллинском мире, к тому времени, приобрел неувядаемую славу, став знаменитым центром изучения культуры и различных научных исследований. Он управлялся главным жрецом, правителем Муз и являлся частью помещений царских дворцов, как и Сема, ограда, за которой находились гробницы царей Египта и Великого Александра . Но в это время, по отзывам современников, там царила скучнейшая эрудиция. Там работали многочисленные литераторы над составлением каталогов и комментариев к книгам, превосходившие иногда по объему сами книги. Их называли грамматиками , сухо говоря про их породу, что «это грызуны, скребущие чужую музу и пачкающие великие творения». Философов там не было, а поэты туда не очень стремились попасть. Поэтому Лисимаху нечем было особенно похвастаться, объясняя сложное устройство Мусейона. Больше он сокрушался тем, что старые книги там, к сожалению, стоят теперь многие запечатанные .
Александрия тогда блистала среди городов мира, но не всякий эллин подкупался этим. По-прежнему для многих Афины оставались столицей древней культуры, которую искренне почитали. Даже Великий Александр постановил оказывать городу когда-то божественные почести, понимая значение Афин, уже владея половиной «вселенной».
Вскоре Лисимах продолжал:
-В Александрии, вы правы, иноземцев становится все больше. А вы видели там темнокожих варваров? Страну свою они смешно называют Та Кемет, что значит «черная Земля». Мне кажется, что они специально мажутся нильской грязью, потому такие и черные, - сострил он, живо перепрыгивая через совсем разбитую ступеньку лестницы, многозначительно потом продолжая:
-А что касается Александрии, то народ там давно лишен возможности выражать свое мнение. Я говорю, конечно, про эллинов и македонцев, имеющих гражданство . Зато все живут там сытно и благополучно. И варваров в городе становится невыносимо много и их приходится все больше терпеть.
-Давно это эллины в Афинах выражали свое мнение? Под римским то наместником? Египетское царство, так оно хоть самостоятельно, - заметил язвительно Патрокл, искренне защищая авторитет своего родного отечества.
-Пока под римским наместником, - горячился Лисимах, запутавшись неожиданно ногой в складках длинного гиматия и чуть не растянувшись на обрушаемой временем лестнице. Никто кроме богов не знает перепитий судьбы. Эллины могут позволить себе быть без средств, но не без гордости, так ведь говорили наши предки, - ища поддержки, повернулся он в сторону рассудительного Мегакла.
-Не спорьте друзья, - примирительно, улыбнувшись, заговорил Мегакл. Наши судьбы в руках могучих богов. Но как говорил мудрый Сократ «Отечество почтеннее отца и матери, и всех наших предков». Не бывает судьбы, на которую нельзя было пожаловаться. Будем горячо молиться, и боги помогут избавиться от горькой участи, – уже тише говорил он, снижая голос и выходя на узкую улочку. Великому духу всегда должна подобать великая судьба.
-Великая судьба говорите. Это для эллинов-то, которые всегда стремились властвовать друг над другом, а в конце концов лишились собственной власти. А великий дух Эллады способен теперь поднять голос за свою утраченную свободу? Или нам навсегда следует забыть про свои древние права и былое народовластие.
-Для того чтобы подняться на борьбу одной гордости мало, надо сплотить силы сограждан идеей. Победы по-другому не бывает. Сколько поражений суждено было тем, кто в торопях кидался к оружию, вспомни Лисимах из поучительной истории?
-Зато их имена покрыты вечной славой. Как сладостно умереть за родину, чтобы помнили о тебе благодарные потомки. Что, Эллада оскудела такими людьми, способными взяться за оружие? – горячился все более Лисимах, по-молодости с особенно обостренным чувством собственного достоинства. Он плыл на родину со смутной надеждой встретить единомышленников, мечтающих о свободе и независимости страны, а здесь возможно прозябала такая же повсеместная жажда наживы и стремление к удовольствиям, как в самонадеянной и сытой Александрии.
И вдруг он остановился посреди улицы, и во весь голос задекламировал отрывок из популярного когда-то в древности поэта Алкея , воодушевлявшего не одно поколение непокорных эллинов. И звонкий голос его громогласным эхом разносился по пустынным афинским переулкам.
Медью воинской весь блестит, весь оружием убран дом-
            Аресу в честь.
Тут шеломы как жар горят, и колышатся белые
          На них хвосты.
Там медяные поножи на гвоздях развешаны;
           И кольчуги там.
Вот холстинные панцири; вот и полые, круглые
          Лежат щиты.
Есть булаты халкидские, есть и пояс и перевязь –
          Готово все.
Ничто не забыто здесь – не забудем и мы друзья,
         За что взялись!

Значительно осторожней и рассудительней от возраста Мегакл, услышав такие искренние строки, даже вздрогнул. «Да этот юноша еще сможет зажигать пламенными речами сердца многих эллинов, - воскликнул он про себя. Возможно, этот юноша еще пригодиться для наших будущих дел. Надеюсь, что он не римский лазутчик, уж больно легко разговорился, - подумал он даже с некоторым сомнением. Нет, это скорее безрассудная горячность и не растраченные идеалы молодости кипят в нем, как в бездонном жерле вулкана.
Впереди них, в половину плетра , шел ничем не примечательный юноша, по виду явно прогуливающийся. Но неожиданно из переулка, с криками, на него накинулось несколько человек таких же сверстников. Его резко повалили на землю и начали возбужденно колотить, озлобленно разрывая изысканный гиматий. Первым опомнился от происходящего Патрокл, стремительно метнувшийся в сторону дерущихся. Подбежав к ним, он уверенными и сильными руками выхватил из толпы пару молодых драчунов и расшвырял в разные стороны. Остальные нападавшие, увидев атлетическую стать Патрокла, быстро ретировались. Подоспевшим Мегаклу и Лисимаху уже ничего не оставалось делать, т.к. драчуны неожиданно трусливо разбежались, бесследно растворившись в пустынном чреве кривого переулка.
Подняв растерянного и испачканного в пыли юношу, горячо их благодарившего, они скоро продолжили свой неспешный путь. Возмущению их не было предела, особенно Патрокла.
-И это ваши Афины? Еще считаются пританием мудрости, куда съезжаются учиться со всей ойкумены! – вопрошал он, поправляя свой немного порванный в схватке гиматий. У нас в Александрии-то такое безобразие не часто встретишь. А где же ваши скифские стрелки ? Мне нужно будет где-то переодеться, а то неудобно расхаживать по улицам в таком драном виде.
-Послушайте, а может быть, мы пойдем сейчас, прямо ко мне? Там и переоденется Патрокл? Как говорят: нет ничего приятнее домашнего очага, - предложил учтиво Мегакл, радуясь возможности оказать помощь.
-Нет, благодарим. Сегодня у нас уже запланирована поздняя встреча. Да и устроиться еще необходимо. Видно и экскурсия по городу у нас отменится и совместный обед.
-Понимаю. Тогда приходите завтра. Я приглашаю вас на симпосию . А остановился я здесь недалеко, в Коллите , у Менандра моего старого друга, - говорил Мегакл, пользуясь старинной эллинской привычкой приглашать друзей даже к чужому застолью. Его дом подскажет вам любой афинянин. Приходите вечером, буду ждать.
-А завтра, с удовольствием, - ответствовали новые друзья, учтиво откликаясь на искреннее приглашение.
-Ну что ж, тогда мы отложим посещение таверны,- прощаясь, с грустью сказал Мегакл, с искренним сожалением расставаясь.
-Хайре!
Но как только приятели немного отошли, Мегакл тихо приказал своему молчаливому рабу Стасиму, все время бесстрастно сопровождавшему их, чтобы он незаметно проследил за новыми друзьями.

3.
Лисимах с Патроклом отправились в район, называемый  Кидафиней, где договорились встретиться, уже в катагории (гостинице), с капитаном судна, на котором недавно прибыли. Лисимах конечно, мог остановиться в Афинах у каких-нибудь своих старых знакомых, как часто принято, но он не захотел расставаться с новыми друзьями – Патроклом и капитаном. Проходя мимо возвышавшегося невдалеке холма Ареса, или как его еще называли греки – «проклятого холма», Лисимах рассказал об Ареопаге, древнем афинском судилище, где решались в прошлом уголовные процессы полиса. Этот холм был посвящен подземным богам и находился под покровительством строгих эриний, богинь, на которых лежала обязанность блюсти гармонию между миром физическим и нравственным. Туда вела крутая лестница, вырубленная в неподатливом скальном грунте. Здесь в древности собиралась афинская знать, которая поддерживала в народе старинные обычаи и вершила праведный суд. Первым, по легенде, здесь был судим бог войны Арес, двенадцатью олимпийскими богами, вот откуда пошло название холма. А судим он был за убийство сына Посейдона Галирротия, который хотел совершить насилие над его дочерью Алкиппой. Но Арес был справедливо оправдан строгими судьями. Впоследствии здесь судили и Ореста, за убийство своей матери, который отомстил ей за погубленного отца . И спасшись от преследования эриний, благих богинь правосудия, благодаря заступничеству Афины, Орест воздвиг ей здесь жертвенник – «Афины Ареи» (Искупительницы), стоящий до сих пор. А те, кто подвергались суду и те которых обвиняли, стояли там, на белых камнях, называемых один - Гибрисом (Оскорблением), а другой – камнем Анедейи (Непримиримости). Когда мудрый Солон разделил власть между знатью и народом, ареопагиты здесь часто отменяли решения народа, смиряя неразумие Народного собрания. Лишь после греко-персидских войн  афиняне запретили Ареопагу позорно контролировать свой народ и уменьшили его судебное значение, тем самым установив окончательную демократию. С тех пор государство Афины стали представлять только Народное собрание (экклесия) и Народный суд (гэлиэя). Но Ареопаг во все времена сохранял свое культовое значение для любого афинянина.
Выйдя на широкую Панафинейскую дорогу, идущую через весь город, по которой в дни священного праздника многолюдная процессия горожан торжественно шествует к храму Афины на Акрополе, Лисимах неожиданно подумал, раз уж мы проходим мимо агоры, то нужно обязательно заглянуть и туда. Сколько сладостных воспоминаний было связано у него с этой центральной площадью полиса. Здесь греки проводили свой больший досуг, посвящая его неспешному обсуждению новостей и деловым разговорам. Здесь и молодежь частенько устраивала свои безобидные розыгрыши. Ему захотелось поскорее ступить на эту счастливую землю детства, хотя он и придал вид познавательной экскурсии для Патрокла.
-Пойдем быстрее. А порваный гиматий попридержи рукой, - нетерпеливо советовал Лисимах, помогая укрыть изуродованную складку за широкой спиной друга. Патрокл осторожно подтягивал тонкую ткань, пытаясь смешно заглянуть через свое массивное плечо, впрочем никуда особенно не торопясь, чем немного раздражал непоседливого Лисимаха.
Древняя агора представляла собой большую замкнутую площадь, окруженную со всех сторон общественными, торговыми и культовыми сооружениями, составляющими для каждого афиняна великую историю и славу его отечества. Посередине стоял храм воинственного Ареса и театр Одеон, занимая значительную часть площади. Времени было к часу , как называли афиняне тот период, когда рынок только начинал заполняться спешащим народом. В основном это были мелкие торговцы, не спешно раскладывающие свои разнообразные товары для предстоящей дневной торговли.
Рассказ свой Лисимах начал с галереи царя - Царской Стои, где заседал архонт , когда выполнял свою должность в течение года. На ее черепичной крыше стояли изображения из обожженной глины: Тесей, бросающий в море Скирона, и Гемера (День), несущая Кефала. Говорят, что за замечательную красоту в него влюбилась когда-то Гемера, похитила его и родила от него сына Фаэтона, которого впоследствии похитила уже Афродита и сделала стражем своего храма.
Рядом с галереей стояли статуи Конона и кипрского царя Эвагора, вторые статуи на площади, установленные когда-то после статуй тираноубийцам Гармодию и Аристогитону, убивших Гиппарха, сына тирана Писистрата. Этот Эвагор добился, чтобы Артаксеркс дал Конону финикийские галеры; и сделал это он как настоящий афинянин, т.к. был сам родом с Саламина. А статуи Гармодию и Аристогитону уже поставлены вторые, т.к. первые, после захвата Афин, вывез с собой в Персию царь Ксеркс, позаревшийся на их пленительную красоту. Когда прогнали персов, то афиняне поставили героям новые памятники. «Посмотри, как протягивает ножны Аристогитон и выхватывает из них меч Гармодий», - говорил восхищенно Лисимах, любуясь потемневшими от времени статуями. Позади них располагалась с колоннадой галерея Двенадцати богов, дававшая бесплатный приют для одиноких бездомных, которые сбредались сюда на ночь со всех городских окраин. Там на стене были нарисованы Тесей, Демократия и Демос, их и показал Лисимах Патроклу, продолжая чвой рассказ: «Многие афиняне считают Тесея как установившего демократию, -говорил он, - будто он передал все руководство делами народу, пока Писистрат не восстал и не сделался тираном. Но так говорят люди несведующие, т.к. Тесей царствовал до конца жизни, а после него еще четыре поколения царствовало его потомков».
Один из главных храмов Афин был Метроон - храм Матери богов, статую которой создал знаменитый Фидий. Он был построен еще Клисфеном, вот кто дал подлинную демократию народу, утвердив остракизм. Хотя и происходил он из древнего аристократического рода, но был великим политиком. И благодарную память о нем сохранили потомки. Он и заложил храм Афины на Акрополе. В Метрооне хранился государственный архив Афин, и здесь было место присяги участников народных и судебных собраний. А рядом стояло здание совета пятисот, члены которого сохраняли должность в течение года. В нем находилась деревянная статуя Зевса Советчика, изваяние Аполлона и статуя Демоса. Рядом размещалось купольное здание, так называемый Толос , где пританы приносили жертвы. А выше стояли статуи героев, именами которых впоследствии, у афинян, названы были все десять фил .
Здесь же стояла статуя великого Демосфена, которого афиняне заставили удалиться на остров Калаврию, а потом, приняв его в число сограждан, снова осудили к изгнанию, после поражения от македонцев при Ламии. Тогда он вторично бежал на Калаврию, где и умер, приняв яд. Перед храмом Ареса стояли статуи Геракла, Тесея и Аполлона, завязывающего лентой волосы. Тут же и статуи Каллада, написавшего для афинян номы (торжественные гимны) и Пиндара, получившего эту статую также за составление гимнов.
Лисимх продолжал: «А вот и первый крытый в Элладе театр Одеон, а перед ним стоят статуи знаменитых египетских царей. Общее всем им имя Птолемеи и о каждом можно рассказывать отдельно. А за ними расположены статуи Филиппа и его сына Александра Македонского. В театре есть и статуя Диониса, покровителя виноделия, на которую стоит взглянуть истинным ценителям искусства. За театром размещается центральная галерея и Гэлиэя (здание суда). Здесь недалеко на склоне есть большой родник, с кристально чистой водой, называемый Эннеакрунос (девять источников), оборудованный еще тираном Писистратом . От него течет по городу чистая вода, заключенная в лотки. В городе немало водоемов, но родник один. Следует отметить, что Писистрат, хоть и был тираном, но многое сделал для развития города. Он переустроил все афинские улицы, дороги, построил сеть водоснабжения, а также многочисленные храмы. Именно при нем началось строительство грандиозного храма Зевса Олимпийского, недостроенного и поныне. Большинство античных писателей считали его время «золотым веком» для Афин. Хотя позднее, именно во времена Перикла , Афины превратились в богатейший и красивейший город во всей Элладе, вызывая зависть других полисов. Именно Перикл предложил народу направить богатства полиса на грандиозное строительство, которое принесет государству вечную славу. Правда, туда пошли средства и союзников, что вызвало их явное неудовольствие. Величественные статуи и вновь построенные храмы воистину составили гордость города на века.
Показал Лисимах и обещанное изображение Афины с голубыми глазами, что стоит рядом с храмом Гефеста у Царской Стои. А напротив распологалась большая рыночная площадь, еще притихшая перед дневным сумасбродством; здесь же маленькие уютные портики, а за ними Стоя Аталла , подарок пергамского царя. Лисимах мог бы долго рассказывать из истории афинской жизни, но он видел, что Патрокл скоро утомился от обилия имен, событий и сократил изложение, касаясь лишь главных достопримечательностей города.
Но на выходе с деловитой агоры, Лисимах не смог не указать на знаменитую Расписную Стою, с могочисленной колоннадой, где любят праздно прогуливаться многие афиняне. Называется она также Пестрой, вероятно по картинам  находящимся в ней. По-гречески она звучала Стоя Пойкиле, откуда и пошло название стоической философской школы, т.к. основатель школы Зенон располагался с учениками обычно в этом портике . Там изображены были афиняне у аргиевской Энои , выстроенные против лакедемонян и сражающиеся с амазонками и эллины, взявшие Илион и битва при Марафоне. Здесь же и герой Марафон, от имени которого равнина получила когда-то свое название. Как афиняне гордятся победой в том сражении, Лисимах также рассказал, поведав про храм Эвклеи (Доброй славы), располагавшийся невдалеке и выстроенный на средства, полученные от продажи добычи длинноволосых мидян, высадившихся у Марафона в Аттике. Даже Эсхил к концу жизни, несмотря на великую свою стихотворную славу и участие в морских битвах при Артемисии и у Саламина, повелел на могиле своей кратко написать свое имя, имя отца и название родного города. И что свидетелями своей храбрости он имел марафонский лес и мидян, отступивших туда .
Рядом с галереей друзья недолго полюбовались медной статуей бога Гермеса, называемого Агорея (Покровителя рынков), где стоят величественные ворота с трофеями, поставленными после победы афинян в конном сражении над Плейстархом и его наемным войском. Недалеко от площади Лисимах восторженно показал и свой бывший гимнасий, называемый благодарными горожанами Птолемеевым, по имени его устроителя - египетского царя Птолемея Филадельфа, с огромной библиотекой и медной статуей благодетеля. Еще на площади, рассказывая о великом множестве афинских памятников, Лисимах подчеркивал, что у афинян существует и много памятников, которых нет у других. Из-за чего у них неожиданно вышел небольшой спор, вызвавший обоюдное разочарование.
-Вот видишь, Патрокл, жертвенник Элеи (Милости), которая при изменчивости человеческой жизни и судьбы больше других порой помогает людям, и только афиняне, между прочим, воздают ей почести. Жизнь в наше время становится все более неустойчивой и отдана она порой на волю случая. Вот почему многие воздают почести богине Тюхэ (Случая). А есть еще жертвенники Айдосу (Стыду), Феме (Доброй Молве) и Герме (Рвению). Человеколюбие – характерная черта афинян и они больше других стараются проявлять благочестия. И вполне закономерно, что и в жизни они должны были бы иметь изменчивого счастья больше других. Но оно лишь лукаво обегает их стороной, – сделав широкий взмах рукой в сторону, разочарованно закончил он.
Самонадеянная вера Лисимаха в человеколюбие афинян почему-то больно кольнула Патрокла, знавшего немало недобродетельных горьких примеров и он не смог благодушно разделить его убеждений:
В то время на афинском острове Делос, освобожденном римлянами от налогов, процветала ужасающая работорговля, Там перепродовали огромнейшее количество рабов. Сложилась даже местная поговорка: «Купец, причаливай, разгружай, замечательно, все продано». Так, там все быстро и споро было поставлено. Их привозили, в большинстве случаев, конечно, пираты, пользуясь легкостью богатой добычи и своей безнаказанностью. Когда-то Родос, совместно с Египтом и Пергамом прижали злокозненных пиратов во всем Средиземноморье, но теперь с разбоем почти не боролись. В большинстве своем, этим доходным промыслом частенько не брезговали заниматься критяне и киликийцы, хотя, конечно, не только они. Купцы потом легко перепродовали несчастных бедолаг в Римскую республику, где была большая потребность в невольниках. Многие образованные люди уже не раз поднимали свой слабый голос против несправедливости самого рабства и насилия, не говоря уже об аморальности прибыли от подобной торговли. Развитая греческая культура все более настаивала на не признании подобной деятельности благочестивой. Но римский и варварский мир на это не обращал никакого внимания.
Поэтому позиция Лисимаха, рассуждавшего о внешнем человеколюбии, так неожиданно обескуражила Патрокла, до этого считавшего друга просвещенным эллином. Он, иронично усмехаясь, больно задел самолюбие Лисимаха, которому пришлось долго затем оправдываться.
-Ты как иной кифарист, хорошо настраиваешь свой инструмент, а струны собственной души настроить не можешь, - иронично упрекал он друга.
-Откуда в тебе это Патрокл, ответствовал Лисимах. «Раба, верь, хуже нет, будь самым лучшим он» - восклицал поэт Менандр, или вот еще о рабах, что говорит досточтимый Еврипид:
«И бремени столь тяжкого, для дома нет
Имущества и худшего и вредного…»
И в тоже время «Когда найти случится доброго раба, другого блага в жизни нет его ценней». А римляне вообще говорят: «Сколько рабов, столько и врагов». Кого постигает рабская доля, того, поверь, не оберегают боги и нам не переступить пути, назначенного ими. Но нам ли надлежит копаться в мужицком навозе и свином хлеву? А как бы мы смогли заниматься государственными делами, если бы не было рабов? А кто бы нас обслуживал в старости Патрокл? Ты не читал Платоновские «Республику» и «Законы», а знаешь, что говорит о рабах Аристотель? Он советует Александру Македонскому в одном письме, обходиться с эллинами, как подобает отцу, а с варварами, как подобает господину, первых считать друзьями, и пользоваться вторыми, как пользуются животными. А Филипп Македонский, подчинив Элладу, между прочим, в мирном договоре даже запретил грекам освобождение своих рабов.
- Сейчас, Лисимах, слава всемогущим богам, прошли те времена. Разве великий Еврипид не говорил, что «только варвар рожден для рабства, а вот эллин для свободы». А сколько рабов у нас – все тех же эллинов. Очень важно, откуда раб. Природа никого не создает рабом, это злая судьба порабощает тело. Когда спартанца при продаже в рабство спрашивали, что умеет он делать, тот с достоинством отвечал - быть свободным!
- Тогда уж можно вспомнить, что некоторые считают, что кто в своем рабском состоянии умеет покоряться - на самом деле не является рабом; а кто не может пережить эту участь – тот достоин быть рабом.
- По твоим словам получается, что если ты повинуешься неохотно, ты раб, а если охотно – то уже служитель?
- Правильно. Одинаковая слабость духа - видеть в этом повод для гнева или сострадания. Философ Диоген, выставленный на продажу, заявлял когда-то: «Кто хочет купить себе господина?» - и нашел на этих условиях, говорят, покупателя. Все мы находимся под угрозой гюбрис (гордыни). И каждому не следует забывать, что он может попасть под иго унижающего рабства. Об этом всегда помнили наши предки и потому так милостивы были к своим рабам. Кстати, знаешь, что Плавт говорит в своих комедиях, что может крепче всего удержать раба в семье хозяина? Оковы хорошей пищи и питья. Законы афинские дают рабам многие гарантии, этого достойны все люди. И многие из них выкупаются из рабства, имеют семью и доходный промысел. Одно очевидно: одни всегда были свободными, а другим предназначено быть в неволе.
- Но чем же они отличаются от свободных людей? Ведь и они имеют свою долю разума. А известный баснописец Эзоп из Фригии, купленный всего за 60 оболов  и сброшенный со скалы дельфийскими жрецами? Его разве разум не превосходил разум многих свободных? Многие философы были рабами, сам Платон был продан по приказу тирана Дионисия на остров Эгину. Хорошо, что его перекупили друзья.
- Мы ценим добродетели независимо от человеческого состояния, разве не ясно. Но не все рабы способны достичь уровня свободных. Да и видно не всем дано избежать рабской доли. Разве тот же Геракл не бывал рабом, как и славное племя детей Приама, а кем стали сыновья благородных воинов Менелая и Агамемнона, покорившие Трою. Илотами . А троянки, увезенные ими так далеко от родины? Кем стала Андромаха, волею победы доставшаяся как добыча сыну того, кто был убийцей ее Гектора? А славное племя ахейцев, в героические времена песен Гомера превосходившие всех славой своего имени? Оказались под деспотией дорийцев. Кем стали сыновья спутников Ахиллеса? Пенестами. Всеми нами управляет богиня Судьбы.
- Не судьбы, а скорее господства силы. Справедливо обращать в рабство непримиримых врагов, и неправедно обращать в рабство своих же соотечественников. Сколько наших сограждан теперь томится в рабстве в Риме? А эллин для эллина всегда должны являться братьями – горячо и уверенно подвел разговор Патрокл. Я езжу по разным странам и чувствую себя везде свободным, чувствую себя гражданином всего мира. И так должно быть для всех эллинов.
- С этим и я не буду спорить, - неохотно согласился Лисимах. Еще философ Зенон говорил: «Все люди - граждане мира. Мир для всех один». Все мы только в рабстве у невежи случая и богини Тюхэ, - рассеянно подумал он немного позднее.
Богине раздора Эриде не удалось довести их спор до непримиримой размолвки, видно благоволили им больше всемогущие боги. Но спор оставил у каждого заметный след непонимания в душе.
Выйдя с древней агоры друзья неспешно продолжили свой путь. В районе Керамика улицы были еще достаточно широки. Но когда они вновь вернулись в район Ареопага узость улиц, их кривизна и приютившиеся дома за глухими заборами, произвели не лучшее впечатление на Патрокла. После греко-персидских войн, во времена которых большая часть Афин была сожжена, новая планировка коснулась в основном района Керамика, где были выстроены новые богатые дома. Многочисленные новые усадьбы выросли и в предместьях, в основном за Дипилонскими городскими воротами. А в остальных районах, особенно около Ареопага и Пникса, застройка осуществилась по старому хаотическому методу. Так объяснил Лисимах. А Патрокл вспомнил прямые как стрелы широкие улицы Александрии с огромным общественным парком – Рощей Пана, украшенным множеством скульптур и сирийскую столицу Антиохию со своей парковой Дафной. Храмы Афин не уступали красотой и величием храмам Египта, кроме, может быть, храма Серапейона, в честь главного божества птолемеевского пантеона - Сераписа. Но он еще не был на афинском Акрополе. Время покажет - подумал Патрокл, не терпещий излишней суеты.
- А если спускаться в нижний город по этой улице, то выйдем к храму Сераписа, - прервал размышления Лисимах, как будто угадывая его мысли. Поклонение этому богу афиняне ввели под влиянием египетских царей Птолемеев. С великолепием его храма в Александрии сравнится разве что только Парфенон. А в древний храм Сераписа, что в Мемфисе, говорят, не позволяется входить посторонним? Это правда, Патрокл?
- Туда не входят и жрецы, пока им не приходится хоронить (быка) Аписа. Патрокл решил завтра же пойти в храм Сераписа; для него было неожиданностью встретить в Афинах поклонение своему богу. Ведь Серапис (в котором сочетаются черты Осириса), и культ которого был введен еще первым Птолемеем, вероятно для того, чтобы греческие подданные не поддавались влиянию местных божеств Египта, приобретя бородатый и притягательный облик, давно стал главным божеством александрийцев.
На больших перекрестках афинских улиц стояли старинные каменные столбы - гермы, с щербатыми и отбитыми четырехсторонними изображениями бога Гермеса и еле различимыми охранительными надписями. В большинстве своем сильно изуродованные не одним поколением озорных подростков, находившими неясное удовольствие в бросании в эти беззащитные столбы камнями и называвшиеся потому гермонопидами . Покосившиеся гермы являлись невольной приметой разрушительного времени, хозяйничавшего повсюду здесь.
На многих стенах зданий и заборов пестрели уверенные хозяйские надписи о сдаче внаем инсулу (доходных домов), лавок с террасами и комнатами, и объявления о продаже. На некоторых домах значилось короткое имя владельца и оберегающие надписи типа: «да не проникнет сюда ничего дурного». Бывали и оскорбительные надписи неразумных горожан, соревновавшихся в «остроумии». Раз, как-то остановившись, и рассматривая одну из скабрезных надписей, Лисимах, видя как уродуется подобными надписями полис, горько сокрушался, как не обрушатся стены от этих несносных писак.
Выспросив у прохожих про гостиницу Лисиппа, они без труда нашли ее на близлежащей улице. Она была почти без постояльцев и скоро они расположились на втором этаже. Вход в эти комнаты был отдельный от хозяйского, со стороны переулка, что давало немалые удобства. Внутри гостиницы был небольшой мощеный дворик с крытым портиком, где в центре было выложено небольшое мозаичное изображение дельфина и красного якоря. В глубине стоял старый терракотовый алтарь. Неприхотливое убранство комнат гостиницы состояло из нескольких табуретов, стульев, стола и простых кроватей на низких ножках, с шерстяными матрасами и одеялами. Лишь в одной из них находилось ложе – клине, на высоких фигурных ножках с невысоким изголовьем, украшенное скульптурным изображением головы лошади и покрывалом с пестрыми узорами. Рядом стоял прямоугольный обеденный столик – трапедза. Эту уютную комнату приятели оставили капитану, а сами переместились вдвоем в соседнее помещение.
Друзья вскоре спустились вниз, в небольшую умывальню, где приняли долгожданные омовения, которые немного возвратили утраченной бодрости. Быстро смыв с себя дорожную пыль, они вскоре подумали и о желательной трапезе, о которой напоминали довольно ясные доводы несознательного желудка. Уже давно прошло время второго завтрака, и их просьба нисколько не удивила добродушного хозяина. Большеглазая молодая рабыня вскоре принесла новым постояльцам незатейливую еду: хлеб, кашу из бобов, фрукты - инжир и яблоки, немного устриц, и конечно, оливки с кувшином дешевого разбавленного вина .

4.
Когда вернулся раб Стасим, следивший за друзьями, Мегакл со своим другом и хозяином дома Менандром удобно расположились в андроне . Возлежа на ложах под крытым портиком и принимая неприхотливую трапезу, они нежились в последних лучах заходящего солнца. Греки, в отличие от многих тогдашних народов, умели рационально строить жилища, широко раскрывая их лучам щедрого солнца. И андрон был устроен со знанием дела, - в восточной стороне дворика, для вечернего мягкого освещения застолья заходящим солнцем.
-И ты говоришь, что понтийский посланец уже приходил к тебе и ждет твоего решения Менандр?
-Моего решения мало. Надо посылать верных людей хотя бы по Аттике, - отвечал тот, потягивая сладкое разбавленное вино из росписного красного килика. Собрать знающих воинов не составит большого труда, но сделать это тайно и переправить их в Понт , это уже невозможно. Наместнику Македонии это не понравится, Риму самому нужны сейчас наемники. Я уже встречался с Аристионом, предводителем школы перипатетиков, он тоже такого же мнения.
-А почему ты считаешь, что это вызовет неудовольствие римлян, Менандр? Ведь Понт в союзных отношениях с Римом, является даже другом Рима, и укрепление армии союзника отвечает его интересам. Тем более его отец Митридат «Эвергет» (Благодетель)  воевал когда-то на стороне Рима против Карфагена, да и мать его, после смерти мужа проводила всегда проримскую политику.
На фигурный конек красной черепичной крыши неожиданно села, черно-белая сорока. Стрекоча и покачивая хвостом, она что-то громко затарабанила по-птичьему, пугливо озираясь.
-Не подслушивать ли наши разговоры прилетела негодница? – заметив ее, сказал Мегакл. Посмотри, не римский ли это лазутчик? – улыбаясь, притворно строго спросил он друга, указывая рукой на непоседливую птицу.
-Птицы всегда чисты сердцем и в них нет корысти, как в людях. А это наша сродница, пусть слушает. Чтоб потом разнесла наши мысли всем эллинам, чтобы знали и не сомневались, - улыбнувшись, ответил Менандр, внимательно глядя на проворную хитрюгу, вечно падкую на блестящие вещи. А потом серьезно продолжил разговор: «Ты забываешь Мегакл, что римляне стремятся всегда разделять и властвовать, и что царь Эвергет был вероломно убит своими ближайшими друзьями, составившими заговор. Я был в те времена в Понте, приехав туда по приглашению полководца Дорилая Тактика, когда тот лично набирал наемников в Греции и Фракии. А кому было выгодно убийство Эвергета, кроме Рима? Боюсь, что и жена, возможно, участвовала в заговоре против мужа».
-Как бы там ни было, - с надеждой продолжал Мегакл, но молодой Митридат усиленно взялся за укрепление армии и надеюсь, будет продолжать дело своего отца. Он все-таки потомок персидского Великого царя Дария  и дух владычества у него в крови. Во времена его деда Фарнака Понтийское царство было уже самым могущественным в Азии. У него есть великий шанс воссоздать новую державу, родственную нам по духу, а может и выступить против самого Рима. Тогда возможно и наша Эллада сможет обрести свое зримую независимость, - все более распаляясь в жгучем воображении, говорил Мегакл.
-Как высоко ты взлетел в своих мечтах. Не будем глупо пророчествовать мой друг. Римляне часто бывали побеждаемы в сражениях, но никогда еще не были побеждены в целых войнах. И нам следует об этом трезво помнить. Мы должны обязательно помочь понтийскому царю Митридату, он наша надежда. Тем более что римлян сегодня теснят тевтоны и кимвры с севера. Еще одна такая победа как при Норее  и варвары дойдут до самого Рима. Ведь брали галлы когда-то Рим . Весь варварский мир пришел опять в брожение. В Галлии, Испании, на Рейне везде теснят варвары латинян. Да и в жаркой Африке неспокойно. Война с нумидийским царем Югуртой вот-вот должна, наверняка, начаться. Ведь он с дуру перебил всех римских купцов при взятии города Цирты. А такое побоище римляне ему не простят. Уже, слышал, даже отправлены первые когорты в Африку. Сегодня, как никогда, благоприятный момент нанести сокрушительное поражение Риму, втоптаь его в грязь. Говорят, что у них в храм Надежды, что на Овощном рынке, ударила молния и весь выжгла его. Это плохое предзнаименование для римлян, это явный гнев богов. Грозные когда-то Сирия и Египет, к сожалению уже не те, утратили силу от своих бесконечных внутренних смут. Да и хозяйничают там теперь больше царские жены – Клеопатры, откуда там горделивому духу теперь прорасти? Одни бабские услады. Поэтому надежды все наши теперь на Понт, на восток, откуда еще сможет выступить новая сила. Да и поборы жадных римских откупщиков и публиканов  в провинции Азия, хищность их проконсулов, злоупотребления в судах, незримо содействуют нашему общему делу. Римская жадность привела к разорению многих греческих городов, и все кипят ненавистью к его безжалостной политике. А как ведут себя нагло римские купцы на востоке, в той же Вифинии или Пафлагонии. Все народы поголовно негодуют сегодня против подлого Рима, да и в самой Италии неспокойно. Италики, я слышал, многие в брожении. Люди говорят, что основатели Рима – Ромул и Рем, выкормлены молоком волчицы, вот почему у всего римского народа и души волчьи, ненасытные, вечно голодные и жадные до крови, власти и чужого богатства. Мы поможем царю Митридату своим воинским искусством, а военной доблести Митридату не занимать. Два года не прошло как он на троне, а уже всю огромную Колхиду захватил. Да и как, одним ударом. Там тоже долго стонали эллинские города от местных колхских князьков, от насилия и жадности. Да и в Таврику он отправил большой отряд на помощь Херсонесу против скифов. А Херсонесу его еще дед помогал, помнишь Мегакл. А это, в первую очередь, даст дешевые и огромные поставки хлеба. А без хлеба и армии нет, не так ли?
-Ты хорошо знаешь Менандр, как в Элладе недовольны многие эллины тем безвластием, что поддерживает у нас римский сенат. Он все время придумывает, что нам делать, чтобы стало жить лучше, как будто мы сами не в силах разобраться в этом. А освященный богами холм Пникс, отнятый у народа, а постоянное теперь безлюдие театра, в котором собиралось когда-то наше народное собрание , а безгласие теперь философских школ, которых так боятся необразованные римляне? Заброшенные повсюду храмы, гимнасии, пребывающие в бедности и нищете, кто с этим захочет долго мириться?
-Да, римскому владычеству давно пора положить конец, чтобы расцвела вновь наша Эллада. Науки, искусства и торговля вновь возродят загрустившую по былой славе Аттику.
-О, если бы наши мысли разделили все эллины. Но разве прививкой можно ускорить созревание фиников? Когда-то любой готов был пожертвовать жизнью ради отечества. Это слово было свято для каждого, оно связывало человека священными узами. Отечество любили, как любят своих всемогущих богов. Любили даже больше в унижении, чем в великой славе. Но теперь другое время. Да и сегодняшняя ситуация порой все больше отвращает людей от участия в общественной жизни, где все стало пропитано подлостью и грязным расчетом. Политикой уже мало кто стал интересоваться. Охоту отбили заниматься. А что будет дальше? Рим вроде на словах возвратил городским общинам право образовывать союзы, а на деле оказалось, лишь для проведения празднеств. Я не против развлечений, но нужна мера. Сегодняшнее стремление к веселью все больше заполняет человеческий досуг и все меньше остается места вдумчивому отношению к жизни. Римлянам это только на руку. Конечно, всех эллинов задавили, что никто даже не хочет и голос протеста теперь подать. Так спокойнее становится жить и к этому люди быстро привыкают. Но это воспитывает и отчуждение к интересам самого общества, а в минуту опасности как поведут себя эти люди? Готовы ли будут эллины пойти на смерть ради свободы своей Эллады? Сомнения берут. И надо будет опять доставать деньги для жадных наемников?
-В наших демах всегда есть списки воинов и можно объявить всеобщий призыв – пандемию. Но это в час крайней опасности. Но этого, конечно, мало, ты понимаешь. Ты прав Мегакл во многом. Отвращение от общественной жизни порождает скоро равнодушие и отвращение от участия в судьбе государства. Поэтому мы должны поддерживать афинское образование, оно еще одно способно говорить эллинам о былой славе их отечества и не забыть своих всемогущих богов. Они дают основу всему. Но и без больших денег, конечно, не обойтись. Наемники нам будут крайне необходимы. Они лучше обучены, а война давно стала их ремеслом. И каждое эллинское племя всегда в чем-то превосходило другое. Лучшими лучниками всегда были критяне, пращниками – родосцы, этолийцы – метателями дротиков. Чтобы набрать наемников можно будет конфисковать капиталы у ряда наших противников. А их у нас много, этих прихлебателей Рима, ты сам знаешь. Как они усердны сегодня в подлом лизоблюдстве, оттого и опаснее вдвойне. Но как говорил Софокл: «Отечество нас охранит».
-Менандр, ты знаешь, я познакомился сегодня с замечательным юношей. Он прекрасно образован и прибыл недавно из Египта. Настоящий калос-кай-агатос , только так можно определить его возвышенные качества. Он немного горяч, но добродетельная преданность отечеству его отличает от многих его сверстников. Пригласил его завтра на нашу симпосию  с товарищем, если не возражаешь.
-Неужели есть еще такая прекрасная молодежь? Посмотрим на твоего юношу. Главное, чтобы они не сболтнули чего лишнего. Предупреди заранее их. Завтра у меня будет в гостях ликтор  консула и принцепса римского сената Марка Эмилия Скавра. Он, кстати, прибыл вместе с квестором из Остии, контролирующего закупки зерна для Вечного города. И, что важно, он в немалой дружбе с нашим проконсулом . Может быть, видел в Пирее римские галеры, на которых они приплыли недавно? Посланник консула сможет нам многое рассказать, что думают в Вечном городе об Элладе и о молодом царе Митридате. Кстати, я пригласил замечательных танцовщиц на наш пир, по-стародавнему обычаю. А твоего юношу хорошо бы отправить в Таврику, нам потребуются большие запасы зерна при возможных передрягах, а поставки из Египта вызовут лишние подозрения у римлян.
-Ты думаешь, что на Боспоре сегодня по-прежнему много зерна? Это все в прошлом, Менандр, они сами порой завозят хлеб от нас .
-Не важно. У нас есть верные друзья, которые смогут организовать доставку, причем по низким ценам. Для них еще что-то значит это гордое слово Эллада. А зерном они еще не оскудели, поверь.
-Это хорошо, я рад. А на завтра, побольше лаванды прикажи рабам воскурить. Пусть отпугнет это злых духов от дома, чтобы не помешали нашему благочестивому делу.
-Боги - наши заступники, да помогут всем эллинам вновь почувствовать вкус долгожданной свободы.

5.
Разместившись в гостинице и приняв небольшую трапезу, Лисимах с Патроклом только прилегли отдохнуть, как их взбудоражил громоподобный приход капитана Артемидора.
- А ну вставайте лежебоки, Ганнибал у ворот , - возбужденно говорил он (так римляне долго пугали детей именем великого Пунийца - карфагенянина, от которого натерпелись когда-то великого страха). Капитан тут же начал громко ругать городские власти за явное жульничество и наглость, которого даже не стеснялись. Обида и раздражение выливались в гневных его обличениях местных властей.
- Если Афины теперь отдают на откуп компаниям право взимания налогов, то и должны контролировать правильность их действий. Должна быть справедливость, на ней всегда держалась наша культура. Мне только не хватает теперь нагло судиться с ними. Да и когда это возможно, если я прибыл сюда буквально на несколько дней. Они этим нагло и пользуются. Потери хотя и небольшие, но сам принцип всегда дороже.
- Артемидор, ты объясни толком нам, что произошло.
- Водоизмещение моего судна 10 тысяч амфор  и у меня на борту амфоры греческие , а они посчитали их как римские. Это свыше тысячи медимнов  зерна. Я должен заплатить таможенную пошлину одну пятидесятую часть (2%) и портовый сбор одну сотую часть от стоимости груза в Пирее. При рыночной средней цене 7 драхм за медимн зерна они хотели получить с меня лишних 200 драхм. Я, конечно, это сразу заметил. Но никто не желал даже разговаривать, не то, что пересчитывать. А мне еще нужно будет заплатить сбор с торговых сделок (1%), заставную пошлину (за провоз через городские ворота), рыночные сборы. Боюсь, что могут оказаться те же люди. О времена, о нравы! Как все это терпят бессмертные боги, - быстро говорил Артемидор, пересыпая слабо понятными для всех цифрами.
- Чем же все это закончилось? – настороженно спросил Патрокл, силясь разобраться в услышанной истории. Отдышись, вот лучше выпей немного вина. Подкрепись. Афинянам тоже надо зарабатывать. Думаю, что ты не в большом накладе?
- Все окупится, конечно. Да и цены здесь в два раза выше на хлеб. Но корабль наш фас  арендовал у одного судовладельца навклера. Мне предстоит отчитываться за произведенные расходы, а потом прибыль делить на всех. Но, пересчитать пошлину я их все-таки заставил. Но они заломили за разгрузку и доставку груза зерна в город таки-и-е цены! – говорил он, растягивая последние слова. Просто двойные! Я дал согласие; а где я еще найду рабов на пристани? Хорошо тебе Патрокл, ты освобожден от налогов, хоть в Кизике, - уже спокойно и лукаво улыбаясь, сказал Артемидор.
Лисимах с удивлением и с завистью посмотрел на невозмутимого Патрокла, ничуть не гордившегося таким редким даром. Вот уж не ожидал у него такого везения.
- Да это моему прадеду еще город даровал ателию - освобождение от пошлин, ну и, конечно, его потомству, - говорил он, немного смутившись. А дали за предоставление беспроцентного займа городу. Еще дед в детстве мне рассказывал, что стояла в Кизике плита на городской площади с надписью постановления, чтобы показать усердие благожелателя народу. Но мой отец уже не занимался торговлей, был логографом, составлял карты и писал речи для истцов в суде, а потом преподавал в гимнасии. А когда я первый раз прибыл в Кизик, то той плиты уже не оказалось. Судьба видно ничего не дает в вечное пользование. Это он смеется надо мной, конечно, Лисимах. Ни жизнь, ни фортуна у людей никогда не бывают вечными.
- Фортуна ничего никогда не отнимает, кроме того, что дает сама.
- Фортуну легче встретить, чем удержать, - скороговоркой выговорил, постаравшись блеснуть и молодой Лисимах.
Лисимах недолго оставался в гостинице, скоро сбежав в манящую суету старых афинских улиц, по которым столько раз скучало на чужбине сердце. Ему не терпелось посетить дом давно умчавшейся юности, хранящей еще позабытые тайны детства и выполнить некоторые поручения отца.
По этим узким немощеным улицам, с глухими стенами и нескончаемыми заборами из сырца , он бегал в детстве, по ним его сопровождал когда-то грузный педагог  до гимнасия. А старый дом был совсем недалеко. Глухая, как и везде, стена со старой калиткой, давно не крашенная и имеющая такой же жалостливый вид застоявшейся бедности. Столько времени прошло, все вокруг изменилось, а дом как остров, окаймленный на перекрестке кривыми ручейками улиц, по-прежнему противостоял безжалостным годам. Глядя на него и вспоминая безмятежное детство, только теперь Лисимах отчетливо понял причины, побудившие отца покинуть когда-то Афины. Он вспомнил, как приходил астином, наблюдавший за состоянием домов в городе и настойчиво заставлял делать ремонт, денег на который у них не было. Только наличие двух рабов, да небольшая собственная эргастерия мешали отнести семью, наверное, к сословию бедняков. Но даже в самые тяжелые времена, когда перебивались случайными заработками и торговлей на рынке, в семье всегда помнили, что они эллины и ручной наемный труд был ниже их достоинства.
Лисимах постучал несколько раз в глухую деревянную калитку небольшим кованым молотком, висящим сбоку на стене, и на его нетерпеливый стук громко залаяла во дворе собака. Приоткрыв скрипучую массивную дверь, он осторожно вошел, стараясь совладать со своим нагрянувшим волнением. Днем калитка у эллинов всегда была открыта и запиралась только на ночь на засов. Навстречу ему уже спешил средних лет раб-привратник в коротком и старом хитоне. Его встретил все тот же, знакомый до боли, мощеный дворик и истертые безжалостным временем серые потрескавшиеся камни. Неизменным стоял в стороне и старый алтарь, под открытым небом, для жертвоприношений. Лисимах даже замер на несколько мгновений, пытаясь справиться с охватившим волнением и нахлынувшими далекими воспоминаниями.
Неожиданное его появление вызвало настоящий переполох в доме. Здесь давно жила семья дальней родни, получившая дом по наследству. Он прекрасно их помнил, да и вырос на их глазах. Хозяин, седовласый Атеней, долго обнимал немного смущенного встречей Лисимаха, стеснительно отводящего глаза.
-А я недавно вернулся из Пирея, ходил туда за свежей рыбой. Я когда-то думал, что только торговцы рыбой - негодяи, а их племя, вероятно, повсеместно злонамеренно. Я уже перестал обижаться на них . Разговаривают с тобой так презрительно, что чувствуешь себя даже неловко, словно отрываешь их от заумной торговой софистики.
-В старые времена ко всем торговцам, а особенно к торговцам рыбой были особые требования в Афинах. Им нельзя было даже на рынке сидеть, чтобы быстрее продавали свой товар; нельзя было поливать рыбу водой, чтобы не казалась свежее, чем была на самом деле; при торге снижать цену, а продавать только по заявленной первоначальной цене, - так пишут старые писатели об ушедших обычаях. Афины заботились об интересах своих сограждан в былые времена.
-Когда это было, только боги помнят, а теперь все по-другому. Пройдохи одни везде, повсеместно. Хватит о плохом. Скажу тебе, у нас новый магейрос (повар), похвастался он. Какие он только готовит припра-а-вы к рыбе, Лисимах. А это вещь не простая и не каждому доступна, ты ведь знаешь! Скоро он приготовит нам изумительный обед. Эй, Персефона, обратился он к служанке, скажи Мосхиону, чтоб поторопился. У нас сегодня уважаемый гость. И скажи, чтобы губана  варил в морской воде!
Она, улыбаясь, убежала, а мужчины неспеша разместились на потертых покрывалах лож в андроне. Атеней, не спеша, продолжал:
-Пройдоха, конечно, и наш повар, и говорит все по-заумному, будто по-книжному. Что в руках его, видите ли, само бессмертие и даже мертвые, понюхав его стряпню, потянутся к жизни. Каково, а Лисимах?
-Повара всегда были любителями прихвастнуть.
-Но питаться, скажу тебе, надо хорошо. Человек, питаясь вредной пищей, сам становится вздорен. А иная пища такие ветры в брюхе вызывает, что сущее наказание.
Скоро начались нескончаемые расспросы Лисимаха о пробежавших годах, о жизни в Египте, о его прошедшем путешествии.
-И у тебя родился братик? Расскажи. А правда, что Птолемеи всю торговлю прибрали к рукам и обложили все большими налогами? А в Египте, действительно, все есть, что есть в мире? И женщин, говорят, там столько, сколько звезд на ночном небе. А, правда, что сирийским мирром душистым все обязаны в Александрии мазать своих служанок? А ливийцы, такие черные как смоль и действительно нападают только ночью, когда их не видно?
Лисимах еле успевал отвечать на вопросы больше жены Атенея - Метротимы.
-Ты работал в Мусейоне? Так там же за каждую написанную строчку, говорят, чистую серебряную драхму дают. Ты не знал? А в Пергаме за написанную пьесу отмеряют по весу золотом. Литераторы должно быть все такие богатые… А ты совсем не разбогател? А что в Аравии действительно столько благовоний, что ими топят костры? А когда от запаха дуреют, то арабы, говорят, чтобы прийти в себя нюхают вонючую смолу – асфальт? Правда, это? У слона, говорят, ноги толстые и он, поэтому не умеет ни ложиться, ни вставать, а спит, прислоняясь к дереву. Чтобы его убить эфиопы подпиливают дерево и тогда упавшего убивают, а у туши так и живут, питаясь целой деревней? Правда, это? А мне еще говорили….
-Хватит тебе болтать глупости! – не выдержал, взорвавшись Атеней. Помолчи. Всё-то бабам известно, как Гера и Зевс поженились. Не слушай ее Лисимах. Ее пересилить невозможно, целыми днями болтает, хоть чем бы занялась. Женись и живи с ними пока они еще молодые, старыми становятся совсем невыносимыми. А со своими подругами уж столько благовоний изводят, если бы ты знал. Все умащивают себя и молодятся. Сирийскою миррою весь дом пропах. У вас в Александрии все женщины такие же сумасшедшие?
-Глуп ты Атеней. Сладок изюм виноградный, красива и роза сухая, - сказала обиженная Метротима, резко вставая и удаляясь. Нам подобает изящество и красота, это тебе не понять – бесчувственный чурбан.
-Напрасно ты ее обидел, Атеней.
-Ладно, Лисимах. От женского осьминожного ума устаешь очень быстро. Лучше расскажи о себе. Ведь предки твои были из Коринфа и дорийская речь  тебе больше пристала этой женской трескотни. Твой дед был настоящим воином и погиб еще в битве при Истме . Когда Коринф разрушили римляне, твою бабушку с младенцем на руках – твоим отцом, приютила в Афинах дальняя родня. Им очень повезло, потому как большинство коринфских горожан попало в римское рабство. Отец твой, кстати, очень не любил Афины, потому и уехал отсюда. Давай нарушим обычай: угощу тебя сначала хорошим мендейским вином с Халкидики. Персефона, - позвал он громко служанку, - неси скорей кувшин и килики.
Всегда в чести у девушек вино постарше,
А мужчина свеженький.
Не так ли, Персефона?
-Да, так, - и она, покраснев и смеясь, убежала, скрывшись в густой тени плодовых деревьев.
Стареющий Атеней сам скоро разлил разбавленное вино в чаши, разложил легкие закуски и продолжил поучающим тоном старшего наставника:
-Пей всегда вино Лисимах небольшими глотками и умеренно. Хлебать его, значит вредить самому себе. Помни, вино или укрепляет нас или обессиливает. Впрочем, что я тебе рассказываю. У вас в Александрии ведь тратятся огромные деньги на удовольствия и всяческую еду, не то, что у нас. И вина изысканные у вас в избытке. И тратите на роскошь вы много денег. Хотя копить, мне кажется, тоже бессмысленно. Лучше расскажи о себе, Лисимах, но не торопись, прошу тебя.
И Лисимах не спеша, продолжил рассказ, воскрешая счастливые мгновенья и пережитые несчастья семьи, их длительное привыкание к жизни на чужбине, о новых друзьях и недругах. Скоро вернулась супруга с повзрослевшей дочерью, распускающимся нежным цветком, еще совсем не ощущающим своей наивной прелести. И глядя на стареющих сородичей, он подумал о неумолимости времени, которое безучастно с годами отнимает соки жизни, а молодым своевольно придает волшебную красоту и лучезарную силу.
Накрытый обед не отличался особенным изыском, но приготовленный священный губан поваром поразил своей сочностью и домашним вкусом.
Только к концу вечера он вспомнил о поручении отца и выложил на низенький стол перстень-печатку. Полудрагоценный резной камень – гемма, был оправлен в бронзовую, простую оправу, позеленевшую от времени, и производил удивительное впечатление простоты и изящества. Минутная растерянность сменилась скоро чувством радости у хозяев. Все внимательно изучали печатку, которой как гласила семейная легенда, прадед еще клеймил свои амфоры. С ней было что-то смутно связано еще, но Лисимах не мог догадаться.
-Отец просил передать ее вам. Он сказал, что вы знаете, что с ней делать.
-Твой отец прав, - сказал Атеней, осторожно беря в руки таинственную печатку, словно драгоценную реликвию. Мы когда-то ее искали, много лет назад. Уже после вашего скоропалительного отъезда. Еще думали, а не положил ли отец перстень в могилу матери. Им она всегда любовалась, с грустью вспоминая счастливую жизнь в Коринфе. Но не раскапывать же было!
-Но ведь драгоценности, со времен Солона, запрещено класть в могилы, дабы наследство всегда передавалось живым, - заметил Лисимах, с любопытством предчувствуя какую-то смутную тайну семейного предания, которая должна была сейчас приоткрыть завесу.
-Какая это драгоценность? Да и кто теперь соблюдает древние законы. А искали мы перстень вот почему. Один из твоих дядей - Аполлоний, проживавший на Боспоре, когда-то просил нас получить деньги у трапезита  Китта, завладевшего частью его состояния. А по старому семейному перстню позволил нам получать проценты с его капитала. Мы посылали вам письмо с кораблем в Египет, но как выяснилось позже, он попал в руки пиратов. И потому просили всех, отъезжавших в Египет, передать просьбу отцу прислать этот перстень. Теперь Аполлоний внезапно умер, а завещание оставил в твою пользу, а не твоего отца; не думаю, что он будет возражать против этого. Мы с Евменом вам отправили письмо, разве вы не получили его?
-Отец говорил про какое-то письмо, но попросил передать вам только перстень, а про наследство ничего не сказал, - отвечал недоуменно Лисимах, не в силах еще ничего толком осознать в полной мере.
-Узнаю его, не стал тебя тревожить раньше времени. Тебе принимать самостоятельно решение, сейчас все поймешь. Лучше расскажу все по порядку. Так вот. Часть денег Аполлония хранится в Афинах, у трапезита Кита, о котором я уже сказал. Он был когда-то доверенным рабом у известного банкира Пассиона. Пассион умер, передав всю трапезу Китту, и теперь он, отличаясь такой же «пунийской честностью», не хуже бывшего хозяина, продолжает выколачивать на миконский манер  с клиентов деньги. Давно позабыл он все добродетели и оголтело гоняется лишь за своей дурной прибылью. За каждый обол готов горло перегрызть любому. Его состояние, говорят, доходит до 50 талантов , представляешь такое богатство? Но деньги получить у него будет нелегко, как ты теперь понимаешь. Скорее всего, раз уж ты приехал, придется обращаться в суд. А ты знаешь, что такое афинские суды, сколько требуется сил, средств и времени. Но вспомни, ведь терпением совершается всякое дело – пробрались же ахеяне когда-то в Трою и победили.
- Дядя мой был боспорцем, Атеней? – спросил Лисимах, пытаясь унять непризвольное волнение от приятных сердцу известий.
- Да, ведь он там владел землей, и значит, у него было боспорское гражданство. Таков там писаный закон.
-У нас в Египте с землей сложнее: чаще берется она в долгосрочную аренду. Приобрести ее очень сложно в собственность, почти невозможно.
-Поезжай тогда в Сирию. Вон Селевкиды всегда, говорят, много продавали царских земель. А сколько под новые города они выделили земель, а скольким храмам отдали. В различных царствах все по-разному, впрочем. Да и у нас можно купить землю недорого; хотя на ней уже мало кто работает. Земля больших доходов не дает, потому все занимаются повсеместно торговлей, всё перепродают. Сегодня боги благосклонны к сильным, беззастенчивым и жадным, чем к бедным и трудолюбивым, скажу тебе. А об отечестве уже никто не думает больше. Разве только философы, да мы, старики. Куда только девался древний образец трудолюбивого и бережливого гражданина. Так вот, продолжу рассказ. Аполлоний, приезжая в Афины, несколько раз брал кредиты, еще у Пассиона, под закладные на свое земельное имущество на Боспоре. Ему и оставил отпечаток перстня очень давно. А последний раз, уже после вашего отъезда, взял он ссуду в 3000 серебряных драхм, в присутствии пяти свидетелей, для торговой поездки из Афин в Менду и оттуда на Боспор. Был составлен даже договор-хирограф.
-Это «опознавательные таблички», писанные на коже. Когда одинаковый текст договора составляется на двух половинках, а поперек пишется слово хирограф и разрезается пополам? При представлении эти половинки надписи должны были совпадать.
-Совершенно верно. Но трапезит договор отрицает, а вторая половина была у Артемона из Фаселиды, которому суд также не выгоден. Сейчас поймешь почему. Аполлоний брал кредит совместно с Артемоном. Так вот, закупили они, кажется, 4 тысячи амфор мендского вина и на корабле, владелец которого был близкий друг его Гиблесий, отплыли в Понт. На Боспоре они удачно продали вино и закупили хлеб и кожи. Тогда еще был малый период, когда Боспор позволил вдруг беспошлинно вывезти хлеб в Афины. Это право помнишь, было у афинян в древности, во времена царей Сатира и Перисада и многих других боспорских владык. Сегодня только времена изменились. Аполлоний вынужден был тогда остаться на Боспоре, и по договоренности получил часть прибыли, с учетом будущей продажи хлеба. А его Артемон продал не в Афинах, а в Аканфе, получив незаконную, дополнительную прибыль. С долгом он, конечно, расплатился сразу полностью, а оставшуюся долю Аполлония он оставил у трапезита для будущих сделок. Причем незаконную прибыль он присвоил себе полностью. Но Пассион, позднее узнав о незаконной сделке, потребовал дополнительные проценты, кроме 22% означенных в договоре, и стал считать деньги твоего дяди своей собственностью. Артемон давно уехал из Афин, но договор может находиться здесь в Афинах, на хранении у Андроклида, он как-то проговорился мне. Это во многом бы упростило дело. Аполлоний когда-то попросил в письме получить деньги у Пассиона, даже через суд, ведь он не знал о махинации Артемона. Но нужны свидетели для процесса. Может помочь в этом деле владелец судна Гиблесий, он точно знаю, теперь живет на Боспоре. В любом случае тебе когда-то надо вступать во владение там собственностью. А закладными на землю даже не посмел воспользоваться Пассион, а тем более Китт. С документами мы тебе поможем, Лисимах, не беспокойся. А перстень твой теперь нам не нужен, храни его как память о своей матери. По нему мы могли когда-то получать проценты с капитала, согласно распоряжению Аполлония, а теперь все деньги принадлежат тебе. Свиток Аполлония у меня дома лежит, - и он показал рукой в сторону дома. В свитке нет имени, а перстень служил залогом родственных отношений. Но Пасион без перстня грубо отказал, и мы, как я говорил, его не нашли тогда. Но теперь ты законный наследник, смелее вступай и владей собственностью.
-А большие проценты на капитал? – все еще не мог придти в себя Лисимах от неожиданного поворота судьбы.
-Как всегда, 16-18 процентов годовых. Но мы даже не знаем самой суммы капитала, как велик он или мал.
Нечаянно свалившееся наследство возбудило мечтательность Лисимаха. Мысли о богатстве закружили голову, и даже несомненное очарование дочери хозяев, ее стыдливые и робкие взгляды, потеряли для него всякий интерес. «К Китту пойду завтра же. И лучше с Патроклом. Своим грозным видом атлета он сможет убедить лучше многих аргументов. И надо будет отдать все проценты моей родне, не поскупиться», - подумал Лисимах, с силой сжимая в руке фамильный перстень. Он уже мечтал о безбедной жизни в Афинах, покупке эргастерии с рабами, уже сладкий запах прибыли приятно будоражил кровь, порождая энергию и глупую счастливую радость так быстро проходящей молодости. Тем более к этому его подмывала и скудость имеющихся у него средств.
Выходя из дома, Лисимах, вспомнил старый афинский обычай – перед открыванием двери громко постучать в нее кулаком, для предупреждения прохожих. Ведь большинство калиток распахивалось наружу, а при тогдашней узости улиц всегда можно было, внезапно распахнув ее, случайно зашибить несвоевременного путника.
Окрыленный новостями он потом провел весь вечер, с воодушевлением рассказывая своим друзьям в гостинице о новых своих грандиозных планах.

6.
Приняв с утра обычный ранний завтрак: несколько кусочков хлеба обмакнув в разбавленное вино, они с Патроклом отправились к Китту. На соседней улице они повстречали нескольких афинян, науськивавших какую-то запуганную женщину, принимаемую за неведомо как забредшую сюда фессалийскую ведьму из небезызвестного города Лариссы , жительницы которого по народному поверью были склонны к злому колдовству и дурной магии. А у дома, соседствующего с домом Китта, стояла большая толпа разгневанных кредиторов, требовавших денег у какого-то разорившегося бедняги. Как потом рассказали словоохотливые соседи, к этому приложил руку все тот же банкир Китт.
Дом банкира значительно отличался уже внешним изыском, по сравнению с соседними строениями. Свежепокрашенный, с дорогой красной черепицей на крыше, с большим садом, он говорил о немалом достатке хозяина. Впустивший их в калитку раб, вежливо попросил подождать во внутреннем дворике. Устроенный здесь небольшой бассейн, с мраморной облицовкой, немного освежал нараставший дневной зной, и они с удовольствием спрятались в тени миниатюрного портика. Из него хорошо просматривался фруктовый сад с обилием скульптурных фигур, перед входом в который были разбиты изысканные клумбы с разнообразными цветами. Особенно выделялись высокие дельфиниумы , недавно вошедшие в моду в Афинах, и получившие названия за сходство бутонов с головой дельфина. По легенде выросли они, впервые, там, куда упали капли крови Аякса, когда ударил он себя мечом.
Скоро их пригласили в дом. В парадном зале пол был выложен великолепной мозаикой с изображением Диониса на колеснице, запряженной двумя пантерами, и читалась надпись «Благосклонная судьба», а стены выполнены тремя чередующимися полосками разных цветов: цоколь - белого, над ним узкая желтая полоса, а сверху красная. И над всем этим вдобавок пластически исполненные пальметты . В нескольких нишах стояли статуи и вазы, а потолок украшен был многочисленной лепниной. На низких столиках стояла посуда: бронзовая и серебряная, от которой дом действительно сиял приятным достатком и богатством.
Вышедший неожиданно из-за портьеры грузный, с хитрым прищуром маленьких глаз, согбенный старик, словно выписанный персонаж театральных комедий Плавта, не очень доброжелательно приветствовал их.
-Достопочтенный Китт,- после принятого обычного приветствия, начал возвышенно излагать уже подготовленную речь Лисимах. Мы пришли к вам и будем рады, пользуясь удобным случаем, как честные афинские мужи оценить вашу мягкость и милосердие. Хотя огорчения из-за тех несчастий, постигших моих близких, и оставили глубокий след в моей душе. Вы, как человек здравомыслящий, понимаете непреложность воли богов, которая в первую очередь, основывается на божественной справедливости. Мужество и сострадание, вот черты присущие любому афинянину. Думаю, и вы не упустите возможности воздать справедливость в глазах сограждан одному пустяковому делу, в коем вы явились невольным участником. Вы, наверняка, рассеете сомнения у некоторых бесчестных граждан, кои усмотрели злой умысел в ваших благонравных поступках….
Длинная витиеватая речь, хотя красноречие у эллинов было видом искусства и предназначалось для того, чтобы нравиться, не очень производила должный эффект. Это отчетливо было видно по все более растерянному лицу старика. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, искренне не понимая, чего от него хотят эти молодые люди. Узнав в чем все-таки дело, Китт на глазах переминился. С нескрываемой злобой он стал от всего категорически отказываться, а потом и вовсе начал угрожать немедленной расправой, призвав на подмогу своих рабов. Прибежавшие рабы, не уступавшие атлетической статью Патроклу, угрюмо молчали, недружелюбно поглядывая из-под лобья на непрошенных гостей. Простодушный Патрокл от такой неожиданности немного обмяк, видя решительную убежденность старика, седовласый облик которого первоначально внушал невольное уважение. Может, действительно была справедливость в его словах? Показанный перстень даже добавил горячности возбужденной разговором солидной старости. Обескураженные герои быстро ретировались, поняв бессмысленность каких-либо дальнейших переговоров.
-Мое добро всегда со мною, а зло твое останется с тобой, - напоследок уже в дверях патетически изрек расдосадованный провалом дела Лисимах, пытаясь выплеснуть пустыми словами свое огорчение.
Приученый, вероятно, большим жизненным опытом к подобным развязкам, Китт тоже не смолчал, довольно улыбаясь: «Мне сладкой жизнью жить, тебе всегда убогой».
-Не всем пахнуть мазями привозными, а тебе пойти лучше к воронам ,- ответствовал ему последней грубой репликой Лисимах, уже не оборачиваясь и скрываясь в открытом дверном проеме.
Выйдя из дома банкира, уже на улице, подводя итоги неудачной встречи, он раздраженно продолжил: «Китт этот, помесь пса с козою. Так и веет от него фессалийской хитростью. Придется, наверное, в суд обращаться. Как ты думаешь, Патрокл, надо писать защитительную речь самому или заказать у логографов ,?»
-Разве не знаешь, сколько риску обращаться в суд. Логографы не зря деньги получают, сочиняя свои речи. Надо уметь пленить этих невежественных судей, польстить их страстям, которые будут выносить тебе приговор. И каких немалых денег это потребует. И еще стоит ли судиться из-за какого-то ослиного взгляда ? Подумай. Да и не окажется ли он Мидасовым – судом невежды . Ты найди сначала надежных свидетелей, выясни, правду ли говорят твои сородичи, каков оспариваемый капитал? В любом случае на время празднества Панафиней суды будут закрыты, поэтому у тебя есть еще достаточно времени, чтобы все хорошенько обдумать.
-Не знаю Патрокл, жизнью правит, наверное, фортуна, а не мудрость.
-На особо счастливое стечение обстоятельств надо менее всего полагаться. Но и своего капитала отдавать ему не следует. Счастье – это неотложная нужда, которая никогда не ждет. Да и жизнь значительно короче, чем мы можем себе представить. Может действительно тебе податься на Боспор? Капитан Артемидор подыщет тебе надежный корабль. Может быть, и я решусь с тобою. А что? Посетить Таврику, когда еще придется? Может с амазонками случиться там встретиться или с легендарными гипербореями. Впереди сплошные приключения, почему бы нам не попутешествовать вместе. А Лисимах?
Разговор прервался неожиданно начавшимся проливным дождем. Набежавшие черные тучи быстро разогнали редких горожан по домам, а друзья еле успели добежать до ближайшего храма - Аполлона Феба . Спрятаться за широкими колоннами под храмовым портиком не помогло - косой дождь с неуемным ветром ненавистно пронизывал все живое. Друзья решили спрятаться от непогоды в храме, в который не часто заходили эллины, поклоняясь богам у домашних алтарей. Они с трепетом вошли в тускло освещенное помещение, где несколько слабо горящих, немыслимо коптивших масляных светильников, не в силах были разогнать царящий здесь полумрак. При входе, символически омыв руки в большой емкости с водой и немного окропив себя ею, совершив, таким образом, телесное очищение, они прошли в глубину храма. На большом кубическом алтаре лежали панцири черепах, одного из атрибутов культа бога, а также слабо мерцали, в отблесках света, подвешанные над алтарем несколько букраниев – хорошо отполированных черепов жертвенных быков. Украшением храма была великолепная статуя бога, работы, возможно, самого Праксителя. Ведь греческий храм был жилищем бога, хранилищем его образа. Чувственное и одухотворенное изображение Аполлона в темных бликах завораживало присутствующих красотой и величием. Полнота и близость божественного присутствия незаметно пронизывали каждую клеточку человеческого тела.
-Мы часто бегали сюда в детстве, особенно в дни рождений  Аполлона, испросить милость, ведь он еще и покровитель юношей, - старался говорить тихо Лисимах, но слабое эхо голоса все равно гулко отдавалось под высокими сводами пустынного храма.
-Действительно, во всей Элладе не чтили так достославных богов, как Аполлона. После Артемиды, конечно, - снижая тоже голос, отвечал Патрокл. Нет места, наверное, где не установлено ему святилища, хотя и зовут его разными именами, правда, Лисимах? Хорошо бы побывать в его храмах на Делосе, где он родился.
-Все равно, Патрокл, по легенде живет он в Дельфах.
И он рассказал древний миф, как победил Аполлон грозного дракона Пифона. Как его мать Латона, гонимая гневом ревнивой жены Зевса - Геры, нигде не могла найти себе приюта на земле. Преследуемая злым Пифоном, посланным богиней, она, наконец, укрылась на Делосе, где и родился бог света, златокудрый Аполлон. Там он и вырос. Еще в четырехгодовалом возрасте из рогов ланей кинфийских , которые ему приносила богиня Артемида, он соорудил самый первый алтарь в Элладе. А когда он возмужал, то решил отомстить дракону за нанесенное когда-то зло: расстрелял золотыми стрелами из своего серебряного лука ужасное чудовище. Где зарыл он тело грозного дракона, там стоят теперь священные Дельфы. И основал он там древнее святилище с оракулом, чтобы прорицать волю своего отца Зевса. Весну и лето он живет в Дельфах, а когда наступает осень и покрывается снегом вершина горы Парнаса, тогда Аполлон уносится на своей колеснице, запряженной белоснежными лебедями, в незнающую зимы страну гипербореев, страну вечной весны.
-Давай Лисимах, воздай Аполлону хвалебную песнь - пеан. Испроси у него немного милости, - прошептал просительно Патрокл, почтительно взирая на молчаливую статую.
Лисимах медленно поднял обе руки к верху , обращаясь к всемогущему и любимому богу, и произнес, отчетливо выговаривая слова:
-Славный и милый Аполлон! Только глубокая вера в твою справедливость и могущество укрепляет нас во всех трудностях нашего жизненного пути. Молим тебя о великой милости, справедливейший из справедливых. Изгони сладкоголосыми струнами своей кифары печаль из наших сердец, укрепи силой наши руки и даруй здоровье. Упроси своего отца, тучегонителя Зевса, оказать милость для успеха наших предприятий. Будь нам всегда надежной защитой, огради нас от жестоких недругов. Укроти море, растилающееся вокруг корабля, в наших плаваниях и в дальних путешествиях. Дай мудрые советы и удержи в добродетели. Да будет нам сопутствовать всегда удача и мудрость. Что еще попросить Патрокл?
-Да ниспошлет нам достаток и доблесть.
-Ниспошли нам достаток и доблесть. «Доблести нет – и достаток не даст возрасти человеку, нет достатка - и доблесть не даст. Одари потому нас двояко», - вспомнил он стихи из популярных в Александрии гимнов Каллимаха . Мы в благодарность воздадим тебе великую хвалу и достойные жертвы. Да будет так. А сейчас, - Лисимах достал из кошеля единственный статер  среди имевшегося у него египетского серебра  и осторожно положил на старинный каменный алтарь, мерцавший таинственными бликами, - прими пока это, милый Аполлон.
Пойдем Патрокл, дождь, наверное, кончился.

7.
Менандр и Мегакл, в томительном ожидании вечером гостей на симпосиум расположились в андроне, буквально «мужской комнате». Она была прямоугольной формы, вдоль стен которой, шла панель – возвышение, на котором располагались ложа для гостей, застеленные толстыми шерстяными вышитыми покрывалами, а некоторые дорогими сардинскими коврами . Лож устроено было пять, как и свойственно античной традиции нечетного числа пирующих. Средняя часть комнаты была вымощена цветной галькой, в виде изысканной орнаментальной мозаики. В стороне стоял неизменный терракотовый алтарь, где регулярно возносились молитвы богам и приносились домашние жертвоприношения.
Как только мягкие лучи заходящего солнца начали освещать андрон, появились Лисимах с Патроклом. После принятого приветствия и обоюдного представления рабы сняли с гостей обувь, вымыли и надушили их ноги. Обоняя сладостный дым ладана, друзья почувствовали какое-то умиротворение после бестолкового, в общем-то, дня. Патрокл даже зажмурился от предвкушения пиршества. У пустующих лож уже стояли накрытые маленькие низенькие столики, с разрезанными на мелкие кусочки кушаньями, чтобы легче было их употреблять. Рыба с приправами из зелени, молодой сыр, а в лучах заходящего солнца блистали маленькие золотистые хлебцы и янтарный мед. Из рыбы были не просто какие-нибудь морские угри, а толстые, большие жирные копаидские угри из Беотии, по 4 драхмы за штуку, как приценивался недавно на рынке Лисимах. Именно о них афиняне говорили, что поешь такого угря и сделаешься сам, как бог. А сочными жареными дроздами  было обложено большое блюдо с острым соусом внутри. Большие плоскоспинные александрийские креветки – омары, запеченные в фиговых листах, как бы передавая привет из Египта, последним штрихом дополняли изысканное разнообразие каждого стола. Самыми желанными для афинян всегда были закуски из даров моря, поэтому многих из них называли опсофагами, т.е. те, кто мало ест хлеба (как основного продукта), а много рыбных закусок.
Мегакл тихо предупредил друзей о предстояшем визите знатного римлянина и попросил их быть предельно осмотрительными и вежливыми, и не давать воли своим чувствам. Вскоре появился и долгожданный римский гость, громко приветствуя всех своим латинским «Аве » и поднятой рукой. Сопровождавшие его рабы быстро прошли на хозяйскую кухню, а он в белоснежной тоге, отличавшейся полукруглой формой от привычного квадратного греческого гиматия, с пурпурной внизу узкой каймой, указывающей на его важное государственное положение, долго самоуверенно красовался, воздавая должное дому и гостеприимству хозяина. Пестрые эллинские гиматии на остальных присутствующих казались блеклой одеждой бедняков на фоне его роскошного, сияющего изысканной белизной, одеяния. Особенно проигрывал старый, слишком короткий гиматий Патрокла; подобная длина, которого, в Афинах всегда считалась приметой деревенского человека. Блистающий огромный золотой перстень на руке вельможного римлянина подчеркивал знатность его всаднического сословия и бросающуюся в глаза его обеспеченность. Гостю предложено было почетное левое ложе, как это принято по древнему римскому обычаю, дабы уважить его звание. Менандр, на правах хозяина, открыл общую трапезу. Встав лицом к алтарю и подняв высоко руки, он сотворил традиционное многоречивое возлияние всемогущим богам. Все также последовали его достойному примеру.
-О, бессмертные боги! Хвала вам за ваши дары, ваше милосердие и мудрость. Ниспошлите ваши милости и благоденствие всем присутствующим. Не взыщите за нашу небрежность и промахи, сподобьте чистой душой правду блюсти. Сохраните вашими милостями гостеприимство этого дома, оградите от злых эриний и раздоров. О, Зевс Дружелюбец, покровитель застолий, ниспошли нам достойную радость и уют всем пирующим.
После этого, как бы неловко оправдываясь, он обратился ко всем со словами, что по стародавнему обычаю следовало благовещими речами умилостивить богов, чтобы потом веселее было пировать. И черпать красноречие в изысканных кушаньях и приятной атмосфере застолья.
Все хотели уже расположиться на ложах, чтобы приступать к заждавшейся трапезе, когда римский гость ликтор Постум, в свою очередь, также воздел руки вверх, обратившись к главному божеству Рима: «Юпитер Всеблагой и Величайший или каково бы ни было имя, угодное тебе . Ниспошли радость и мудрость этому дому и всем присутствующим в нем и благослови под защитой твоей совершить нашу достойную трапезу».
Только теперь все нетерпеливо опустились на ложи и удобно расположившись, приступили к долгожданному застолью. Сразу раздались приглушенные мелодичные звуки флейты, которые наполнили все пространство дома возвышенностью своей мелодии. С краю столов лежало специальное тесто, для вытирания рук, т.к. пищу эллины ели руками. Ложки подавались у греков только для яиц и моллюсков, но на пирах они не употреблялись.
Прислуживавший на пире мальчик-подросток скоро вынес широкогорлый глиняный кувшин – ойнохою, тшательно прижимая его к себе и от тяжести которого он немного сгибался. Подойдя к каждому гостю, он плеснул буквально по несколько капель вина в расписные килики, широкие неглубокие глиняные чаши на низкой ножке, стоявшие перед каждым на столе.
Менандр слегка приподнялся на ложе и, взяв опять слово, высоко поднял килик с вином:
-Давайте друзья выпьем перед началом пира, как это было принято в древности у эллинов, по глотку неразбавленного вина в честь нашего бога вина и виноделия Диониса . Он ведь даровал нам во благо свой чудодейственный напиток, и мы должны почтить этот святой дар.
Отпив по маленькому глотку, все по заведенному обычаю, выплеснули остатки вина из киликов на блистающий чистотой мозаичный пол, посвящая его любимому божеству. Лишь теперь каждый был волен отдаться приятной и неспешной трапезе.
Лисимах отхлебнул из стоявшей рядом глиняной чаши немного чабера , который всегда рекомендуют знающие люди употребить перед началом обильного угощения. Посуда была в основном в доме глиняная, хотя подавались блюда и на бронзовых и серебряных подносах. Греки долго использовали расписную глину, оберегая традицию и сторонясь разлагающей нравы бесплодной роскоши .
-Менандр, - обратился к хозяину дома ликтор Постум, который располагался на ложе рядом, твои дарования великого воина признают тебя достойным знакомства с первыми людьми Рима и большой чести быть принятым у очага твоего гостеприимства. Поэтому я привез тебе послание от первоприсутствующего в сенате консула и принцепса, а также главы оптиматов  Эмилия Скавра. И передаю тебе привет от квестора Луция, с которым я прибыл вчера в Элладу. Тебе, старому воину, не надоело нежиться под кровом домашнего очага? Такому как ты больше приличествует поле брани, чем размеренный семейный уклад. Консул помнит тебя по Понту, когда-то вы встречались у покойного царя Митридата Эвергета в старые славные времена. Да примут великодушно его боги на небесной родине! Консул передает тебе предложение принять участие в военных походах во славу Великого Рима. Сегодня нам угрожают наши общие коварные враги. Мы бы хотели сформировать несколько когорт из греческих наемников, и чтобы возглавил их ты, как наиболее достойный.
С этими словами он поднял руку и позвал своего раба, который быстро вынес к пиршественным столам покрытые воском таблички с текстом, называемые квиритами  церами.
-О, многославный Постум, - отвечал Менандр, принимая послание, немного растерявшись от неожиданного предложения. Но в тоже время в уме у него промелькнула странная мысль: «Неужели меня хотят удалить из Эллады или мне это только кажется? Ведь в Афинах есть более достойные военачальники». А вслух он продолжил: «Передай Постум мою благодарность Эмилию и Луцию за их великодушие. Но старые раны с годами все больше требуют покоя. Да и куда нам, эллинам, состязаться в доблести с римскими легионами. Мы издалека лишь можем радоваться успехам Великого Рима».
-Не принижай ваше воинское искусство, Менандр. Вы второй народ в ойкумене, после нас, кто не только понимает мудрость войны, но и разбирается во всех сложностях воинской стратегии и тактики. Мы когда-то сами научились многому у вас.
А Менандр с сожалением думал, что войны становятся порой искусством обмана, а стратегия определяется все больше игрой хитрых политиков. Да и предназначаться они стали для услаждения взбалмошной толпы, чтобы заслужить ее капризное внимание. Но вслух он твердо произнес привычные слова, присущие искуссному дипломату:
-Величие воинского искусства давно стало уделом избранных. И римляне показали его, став величайшей державой, после покорения могущественных Карфагена, Македонии и Сирии. Вы научились у нас осадной технике и превзошли ее. Даже наши морские маневры, тараны вражеского корабля – диекплосы , вы значительно усовершенствовали. Ваши абордажи по навесным мосткам, на корабль врага, показали неподражаемость вашей тактики. А как легко разгромили вы могучий флот Антиоха , который беспомощной скорлупой бился о борта ваших грозных галер.
-Бессмертные боги наших отцов, как и бог войны Марс и богиня Фортуна своей милостью покровительствуют всегда смелым и настойчивым, - с немалым самодовольством заметил Постум.
-А мы эллины, больше полагаемся на свои силы, чем на изменчивую судьбу, - сказал старый воин. Лучше доверять добродетели, чем фортуне. Слепая удача сама по себе - дело ненадежное.
-Неразумно презревать силу Судьбы. Мы ревностные поклонники Фортуны, потому она и помогает нам. Волю богов прорицают нам жрецы – гаруспики . Без их советов мы не начинаем никогда государственных дел, а не то, что сражения. Ну, а главный наш дух покровитель – Гений, да защитит своей милостью римский народ, особо почитаем нами. Тебя никто не торопит с ответом, подумай Менандр. Да твоим гостям не очень интересны, наверное, наши пустые разговоры. У нас в Риме не так давно, кстати, прошли игры Аполлона . А у вас скоро Великие Панафинеи , не так ли? Да и ты обещал искусных танцовщиц сегодня, будут ли?
-Конечно, я сдержу свои обещания. А Панафинеи наши ты, наверняка, увидишь. Они совсем скоро состоятся.
Пока Менандр обменивался любезностями с римлянином, Лисимах уже съел несколько так называемых «утопленниц», соленых маслин, подаваемых в рассоле в начале пира для возбуждения аппетита. Продолжая мысль Менандра, он подумал, что богиня Фортуна действительно не может быть достойной защитницей. Да, ее призывают, благодарят, проклинают, но никогда ею не восторгаются, а значит, по настоящему и не любят. А не любимые боги разве могут полноценно участвовать в жизни людей? Не потому ли она так часто бывает у нас капризна.
-Я люблю бывать у вас в Элладе, - продолжал громким голосом римлянин. Здесь лучше отдыхается от сутолоки будней, здесь спокойней, чем в Риме. Да и возлежать за пиршественным столом мы у вас правильно когда-то переняли, хотя критяне до сих пор едят сидя. Жаль только, что не прислуживают у вас обнаженные невольницы. В Тиррене, где я недавно побывал, это стало давно привычным обычаем, причем прислуживают там совсем молоденькие и хорошенькие девушки. На них приятно посмотреть во время пира.
Лисимах, медленно макая жареные кусочки рыбы, жирного копаидского угря в соус, налитый на дно того же блюда, думал о превратностях судьбы, об этом самодовольном римлянине, который, распушив перья, как петух, в своей гордыне не замечал унижений греков быть всегда вторыми. Прославленная Эллада, первая по вкусу и достижениям культуры, униженная, смиренно терпела теперь пустозвонство латинян и их кичливые обычаи. Но предупрежденный Мегаклом он твердо решил сдерживать свои порывы, дабы не навредить гостеприимному дому.
-В моду давно вошел у нас обычай устраивать гладиаторские бои  на пирах, - продолжал Постум, увлекаясь традиционным афинским сыром с зеленью. Когда гости уже все сыты и пьяны, наслаждение посмотреть на 2-3 пары сражающихся мужественных гладиаторов. А когда слабейший падает, пронзенный искусной рукой, победителю рукоплещут за мужество и за полученное удовольствие. Пошло это от этрусков, говорят. Хотя и у других народов это тоже принято. Теже варвары кельты, говорят, часто бьются на мечах, сначала шутя, а потом при случайной ране приходят в такую ярость, что бьются до смерти, если их не разнимут.
-У фракийцев есть другой варварский обычай играть со смертью, заметил недовольно Мегакл. Влезает любой желающий повеселить себя и окружающих на возвышение, с удавкой на шее и серпом в руке. Перекинет веревку через крюк, а на конец прикрепит большой груз. Груз с силой потом сбрасывается вниз, и если он не успеет перерезать веревку серпом, то удавится. Все варвары тогда заливаются смехом, словно смерть была для них забавной шуткой.
Менандр, неоднократно видевший смерть на поле битвы, брезгливо поморщился и строго заметил:
-Одно дело шутовские поединки на пирах, другое – настоящие. Я слышал, что народ Рима выразил уже негодование к поединкам, когда в завещании один умерший попросил устроить у своего смертного ложа поединок между самыми красивыми его невольницами. А другого также осудили в Риме, когда завещал устроить он поединки между его любимцами - мальчиками.
-Ну, такие беззакония никто не одобрит. Я тоже помню, что завещания были признаны не действительными. Это совсем непристойные случаи.
-Но и в Македонии, по смерти сына Филиппа, сводного брата Александра, убитого его матерью Олимпиадой, когда-то тоже были устроены поединки между двумя парами воинов, - заметил начитанный Лисимах, во время блеснувший эрудицией. Это хорошо описано у кого-то из древних авторов.
-Вот видите, многие народы склонны к проявлению такой воинской доблести, - заметил довольный такой поддержкой самоуверенный римлянин.
-Лучше проявлять ее на поле достойной битвы, чем на услаждение похотливой публики, - мрачно изрек Менандр, продолжая неспешно трапезу.
Нависла тягостная тишина, нарушаемая только тихим звучанием отдаленной флейты.
-Друзья мои, - почувствовав затянувшуюся паузу, как гостеприимный хозяин, поднял килик Менандр. Я предлагаю провозгласить тост в честь нашего римского гостя ликтора Постума. Да охранят его боги от опасностей, а его имя и деяния прославятся среди смертных. Да и пусть будет сопутствовать ему неизменная и благосклонная богиня Удача.
Все выпили, а Лисимах повернулся к Патроклу и сказал вполголоса: «Патрокл, слышишь, римляне имя Постума обычно дают ребенку, если он родится после смерти отца».
-И что с того?
-Ничего, просто так, к сведению о нашем госте.
Скоро раздался опять властный голос римского гостя. Глядя на Лисимаха, макающего кусочки рыбы в пахучий эллинский соус, он заметил удивленно:
-Как это вы не привыкните к нашему соусу гарум. Его совсем мало употребляют в Элладе.
-Да это и есть подобный соус, называемый у нас гаросом, - заметил  Менандр, как можно миролюбивее. А все эллины недоуменно посмотрели на Постума, не желающего замечать очевидного.
-Нет, мало употребляют, продолжал настаивать Постум. А это самый дорогой дар нашего Тирренского моря, до тысячи сестерций за 2 конги  стоит. Готовят как? - как бы спросил он сам себя, и тут же ответил: Очень просто. Это сукровица разлагающейся рыбы. Готовят из макрели, а лучше из скумбрии, засоленной вместе с внутренностями. Держат на солнце месяца три, а появившейся потом тонкий слой пахучей жидкости подают на стол. Иногда приготовляют соус с примесью вина, а иудеи из Палестины готовят даже из нечищеной рыбы с чешуей. Можно есть с устрицами и даже с обжаренными в масле кузнечиками, - заулыбался он, видя производимый эффект. Но римляне в основном едят больше мяса, жаркое из кабана или козы, собак или лисиц, откармливаемых виноградом. Кто-то не отказывается от копченых ног верблюда или филе африканских ослов. Что до меня, то я больше любитель рыбных блюд: как прекрасна искусно запеченная мурена или любимое богами рыбное кушанье, которое называем мы «юпитеровым мозгом».
Все молча слушали римлянина, а Лисимах вспомнил о предпочтении рыбных блюд многими эллинами. Родосцы, где они недавно побывали с Патроклом, на обед подали сразу горячего сома. А в Египте наоборот, первым блюдом обычно едят вареную редьку (капусту). Так что вкусы во многих странах довольно разнообразны.
-А ваш Гомер, говорят, был сирийцем, потому у него ахейцы совсем не употребляют рыбы , не так ли Менандр? – хитро прищурив глаза, выпалил захмелевший Постум. Захотелось ему побольнее уколоть горделивых греков.
-Она слишком обычна для всех эллинов, чтобы присутствовать на пиршественных столах героических баллад, - ответил, искушеный застольными беседами, Менандр.
После кратковременного насыщения гостей кушанья стали меняться. Специальный сервировщик стола, все время издалека следивший за проходящим застольем, постоянно давал распоряжение рабам. Скоро они поднесли сначала потрошки, затем кишки откормленного домашнего поросенка, ребрышки с горячими клецками. Жареного зайца, порезанного на мелкие ломтики, позже принесли на изысканном дорогом бронзовом блюде коринфской работы, которая всегда отличалась тем, что в бронзу добавляли серебро и золото, из-за чего блюда приобретали изумительный величественный блеск. Лисимах всегда с гордостью смотрел на подобные вещи, гордясь мастерством ремесленников с бывшей родины своего рода. Скоро все столы завалили обильной грудой мелких горячих вяхирей и куропаток.
Гости совсем объелись, когда столы были заменены другими столами, с готовой уже на них сервировкой десерта – фруктами, миндалем и разными орехами: гераклийскими (лещина), персидскими (грецкие) и считавшимися самыми полезными зевсовыми бобами (каштаны). Принесли вскоре еще и сухофрукты и прочие вкусности. При смене блюд рабы подали гостям и воду для мытья рук.
Менандр о чем-то пошептался с рабом и тот вскоре принес огромный двуручный канфар, употребляемый на пирах в качестве застольной чаши. Приподнявшись немного на ложе, подняв высоко канфар, он задекламировал из старого Анакреонта :
«Что же сухо в чаше дно,
Наливай мне мальчик резвый.
Только пьяное вино
Раствори водою трезвой.
Мы не скифы, не люблю,
Други пьянствовать бесчинно,
Нет, за чашей я пою, Иль беседую невинно».

Подошедший мальчик сразу же налил полный канфар разбавленного вина. Сделав из него несколько больших глотков, Менандр пустил его по кругу, который передавал прислуживавший раб. Иногда эллины передавали друг другу миртовую ветвь, чтобы по очереди также говорить застольные песни.
Мегакл вскоре подхватил:
«Мальчик дай большую чашу,
Вдоволь пить хочу из ней.
Но воды киафов десять,
А вина лишь пять налей».

Лисимах тоже задекламировал, получив гостевой канфар:
«Выпьем. Быть может, какую-нибудь новую песню
Нежную, слаще, чем мед, песню найдем мы в вине.
Лей же хиосское, лей его кубками мне, повторяя:
«Пей и будь весел» - жизнь мне пуста без вина».

Напиваться в древности у эллинов считалось неприличным, и потому считалось, что первая чаша вина несет здоровье, вторая веселье, а третья сон. Но кто мог остановиться в дружной компании, да и новые времена давно потеснили на обочину старые изношенные добродетели. Римский гость Постум попытался произнести застольный экспромт, в подражание эллинской сколии (застольной песни), но он вышел не слишком удачный. Все постарались этого не заметить, и пир продолжился. В килики, опустошаемые гостями с завидной частотой, вино подливалось рабами незамедлительно быстро и щедро.
Скоро появились и танцовщицы. Все они были в коротких хитонах из прозрачного косского или аморгосского шелка, который воздушно облегая гибкие станы и просвечиваясь, еще больше подчеркивал красоту и изгибы обнаженного женского тела. Рабы скоро принесли светильники и появившиеся тени придали танцам еще большее величие и таинственную мистичность. Таковы были первые танцы, но чем дольше продолжался пир, тем более бесстыдными и похотливыми, как показалось Менандру, становились движения разгоряченных молодых танцовщиц, их томные взгляды и призывные молодые улыбки.
-Менандр, а они хороши. Через мечи твои танцовщицы не могут прыгать?
-Это сопряжено с опасностями и не очень подходит к нашему пиру.
-А почему ты не пригласил афинских гетер на симпосиум? – вопрошал уже достаточно подвыпивший Постум. Мне бы очень хотелось услышать женское красноречие и воочию почувствовать эллинское благонравие, - скабрезно смеясь, продолжал он. Жена твоя не очень возражает против мужских проказ?
-Моя жена благонравна, потому я и не приглашаю в свой дом гетер. А для подобного развлечения мы сможем найти тебе другое заведение. Правильно говорят, что обильные кушанья распаляют похоть пирующих, - добавил он, намекая на непочтительность манер Постума.
-У вас в Элладе часто забывается, что умеренность и скромность - дары добродетели. Ваши гетеры так свободны и образованы, что в их присутствии любые мужи теряют голову. И обучены они искусству обольщения, как никто другой. Поэтому так и ценятся во всех лупанариях  Метапонта . Да и речи умеют говорить не хуже прославленных ораторов. Послушать некоторых, так смогут и государственные дела вершить и править любым городом. Почему вот только эллины своих жен на пиры не допускают, а только гетер? Вот у нас римская женщина хоть на общественные собрания и не ходит, но на пирах и представлениях мы без них не обходимся.
-Мы считаем неприличным, чтобы женщины видели, как напиваются на пирах их мужья. Стараемся воспитывать в них неизменные добродетели.
-А мы значит варвары, не воспитываем добродетели, - сказал обиженно этим пустым замечанием Постум. Это у нас, в противоположность вам, среди героинь Древнего Рима, нет ни одной куртизанки. Их величие в непоколебимой преданности к римским добродетелям, - продолжал он серьезно и с пафосом.
-Я не хотел тебя обидеть, Постум. Но, по моему мнению, лучше женщинам дома сидеть и шерсть прясть. Тогда о них дурного никто не скажет.
-Знаменитый Перикл  тоже когда-то заметил, что для афинской женщины самое лучшее – когда о ней совсем ничего не говорят; ни худого, ни хорошего, - заметил миролюбиво Мегакл, не ожидая последующей бурной реакции присутствующих.
Ненароком вспомнив непревзойденного Перикла, все бросились рьяно обсуждать личные отношения стратега с его женой, не канувшие в мрачную Лету  до сих пор в Элладе. Эта старая история любви всегда была предметом восхищения одних, и осуждения других. И не забывалась она на протяжении многих веков. Потому что Перикл, уже будучи известным афинским стратегом, развелся с первой женой, оставив двух малолетних сыновей, вернее, как говорят, даже уступил ее другому, с ее согласия, а потом женился на своей несравненной Аспазии. А уж о ней злые афинские языки говорили всякое. Но и многие отдавали должное талантам этой необыкновенной женщины. Ведь она приехала из Милета обучаться наукам и сблизилась со многими знаменитыми тогдашними мужами в Афинах. Среди этого круга художников и ученых проводил время и Перикл, где познакомился с ней. А послушать ее ораторские речи приходили даже афинские мудрецы, во главе с Сократом. И даже, вопреки традициям, невиданное дело, ей разрешалось входить в мужской андрон и участвовать в симпосиумах и спорить с гостями. Потому многие и укоряли стратега за очевидную слабость и попустительство ей, видя, как она пользуется его добротой, а порой и держит его под башмаком. И открыто говорили, осуждая, что и войны ведет он лишь для того, чтобы угодить иностранке и возвысить ее далекую родину Милет.
Лисимах с Патроклом отвлекшись от разговора, начали играть в каттаб, выплескивая в такт мелодичным звукам флейты последние капли вина из киликов в намеченную цель на мозаичном полу и загадывая желания. Судя по состоянию пирующих гостей, пропорции разбавления вина явно изменились; уже давно звучали звуки сладкоголосой кифары, смешиваясь с томными звуками флейты, что сразу мало кто приметил.
-Вот объясни мне, Менандр, - спрашивал позднее римский гость, - ведь флейта изобретение Афины, а она ее прокляла. А звучащая кифара, как известно, инструмент Аполлона. Почему же вы эллины, почитая Афину, пользуетесь проклятым ею инструментом?
Видя замешательство и затруднения Менандра, Лисимах взял трудность объяснения, нападавшему на эллинскую культуру римлянину, на себя:
-Она действительно создала тростниковую флейту и услаждалась ею, но, однажды, заметила, что во время игры она обезображивает ее божественно прекрасное лицо. И тогда она бросила ее на землю и прокляла: «пусть будет жестоко наказан тот, кто подымет эту флейту», - сказала великая богиня Афина. Но, не зная об этом, поднял ее лесной сатир Марсий, который скоро сумел овладеть прекрасными звуками флейты. А хорошо овладев, решил вызвать на музыкальное состязание самого покровителя музыки Аполлона. Разве мог он извлечь из флейты такие дивные звуки, какие слетали с золотых струн кифары предводителя муз. Конечно, в музыкальном поединке победил Аполлон, а затем он убил несчастного Марсия за его дерзкий вызов. С того живого содрали кожу и повесили в гроте в далекой Фригии. Теперь мы воздаем почести Афине и божественной флейте, всегда помня, что не следует смертным возноситься даже в мыслях до божественных сравнений.
-А с выдохом воздуха во флейту, не выдыхается ли ум? - пытался по-прежнему развязно острить смеющийся Постум. Да, кстати, - продолжил он, - фригийские флейты, говорят, получше эллинских и поблагозвучнее.
-Каждый понимает красоту звука по-своему, Постум, - в поддержку Лисимаха выступил Мегакл. Фригийцы всегда предпочитали чувствительность в оттенках звучания, лидийцам, так тем свойственно больше нежности в звуках, гордая мощь – эолийцам, а дорийцам спокойная и уверенная красота звука. У каждого народа свое понимание красоты, потому и сердцу всегда милее родное звучание. Потому и свои флейты нас больше радуют.
-Ну что же, будем тогда под них, как вы эллины выражаетесь «сицилийствовать», - полулежа, двигая в такт музыке корпусом, дурачился неуемный Постум.
-Эти движения тела в такт музыке впервые ввел флейтист Андрон, из сицилийской Катаны, еще в древние времена, поэтому так и говорят, - заметил удрученно Лисимах, все более раздражаясь от грубости римлянина.
-Хорошо. А теперь Менандр «Ad rem»  - сказал Постум полу шепотом по-латински. О серьезном и по большому тебе секрету, - продолжал он вкрадчиво, надеясь, что его услышит лишь Менандр. Насчет упомянутой только что юношей Великой Фригии, у Рима есть бо-о-льшие опасения. Ты знаешь, что в Понте утвердился сын Эвергета Митридат?
-Нет, еще не слышал, - слукавил, даже не моргнув Менандр.
-Да ну, ты и не слышал? Не поверю. Да ладно. Так вот. Когда-то Рим обещал понтийскому царству передать Фригию. Но этого не случилось по многим обстоятельствам. Кстати, в Афинах едят понтийскую черешню? – неожиданно спросил он, отвлекаясь от темы разговора и беря гроздь раннего ионийского винограда. Она растет только там и очень вкусна. Не дожидаясь ответа, он также вкрадчиво продолжил: Так вот, молодой царь Понта Митридат начал уже готовить армию, как бы он сам не взялся за возвращение когда-то обещанного его отцу. Но он юн и горяч и его надо предостеречь от возможных необдуманных поступков. Только, правда, с кем он будет воевать, кого наберет в свое войско? Над этим тоже стоит поразмыслить. Дикарей, живущих около Понта? Храбрость не сопутствует всем этим диким племенам. Наоборот, более кроткие там чаще больше походят на львов. Наберет трусливых каппадокийцев или киликийцев ? Так они больше способны на распутство и невоздержанность. Из них трудно будет воспитать настоящих воинов, способных противостоять непобедимым римским легионам. Киликийцам вообще больше свойственно заниматься разбоем . К сожалению, уж больно многому народы ойкумены научились у вас, эллинов, не обижайся Менандр. Философствовать и предаваться наслаждениям, рассуждать о долге и усердии. Доблести только вот не сумели перенять вашей. Рим, конечно, совершенно спокоен за свою отдаленную провинцию Азия, только безумец способен нарушить сегодня мир. «Pax romana» - римский мир, замирение стран под державным нашим народом римским несет всем благо и процветание. Beati possidentes . Свобода торговли, отсутствие смут, войн и заговоров, что лучше может быть для народов ойкумены. Процветайте, торгуйте, если умеете и веселитесь. Мы не мешаем даже странам иметь привычные формы управления государством. Привыкли иметь царя-базилевса, пожалуйста, имейте. Хотя и считаем, что басилевсы – это удел варваров, неразвитости у них политических институтов. Форма мудрого римского сената, вот высшее проявление демократии. Римская республика, впервые создавшая федерацию народов, не в пример вам, эллинам. Не понимаю я те страны, где зреет тупое недовольство. Бессмысленно испытывать в очередной раз судьбу и столкнуться с силой римского победоносного оружия. Мы будем всегда и везде защищать справедливость и будем надежными защитниками обиженным и угнетенным. И будем всегда помогать тем, кто стремится к нам за покровительством. Этим мы по праву заслужили всеобщее доверие среди народов ойкумены и приобретаем там везде огромное влияние.
Лисимах, издалека слыша отдельные фразы Постума, иронически думал об осчастливленных римлянами народах, о непомерных контрибуциях на этих странах, закабалении населения римскими ростовщиками, алчности откупщиков и их беззакониях, об утрате странами всякой самостоятельности и свобод, о вынужденном участии армий покоренных стран в военных кампаниях Рима. О бесцеремонном вмешательстве римлян в дела даже их не касающихся. О внедрении огнем и мечом римских ценностей и возвышении везде олигархов. Многие боятся противостоять силе Рима, и он уже расправился со всеми грозными соперниками, поэтому ведет себя все более нагло. Сей высокомерный народ думает, что все должно принадлежать ему и слушаться его воли. Сенат свой давно превратил в верховного арбитра всех споров, где у его порога униженно теперь толпятся многочисленные посольства многих стран и почтенных граждан из могущественных прежде царств, льстиво выпрашивая, а иногда и покупая милости .
Тем временем Постум, искренне убежденый в своей правоте и силе, продолжал:
-Но Митридат, говорят, слишком самолюбив и несговорчив. Кстати, около него есть много ваших эллинов. Здесь в Афинах никто еще не нанимал наемников?
-Об этом даже никто не помышляет достославный Постум, - опять соврал Менандр. Эллины устали от войн. И чем больше Рим возвратит нам свобод, тем мы больше будем благодарны вам в мирной покорности. Афинян только угнетает македонское наместничество, и нам нужно провозглашение свободы ряду древних городов. Когда-то ваш Тит Фламинин сам провозглашал лозунг «Свободу Элладе от Македонии», за что его и возвеличили греки. Позвольте афинянам вновь пользоваться своими древними формами правления, а не олигархическими режимами, которые вы поддерживаете у нас в Элладе. В народе они совсем не популярны. Нам привычней формы нашей старой демократии. Я очень надеюсь, что ты, Постум, донесешь мои простые смертные слова до сердец великого римского народа. Если консул и принцепс Эмилий Скавр попробует убедить сенат в оправданности этих действий, то благоденствие и покой навсегда взойдут на нивах наших отношений. Да восславятся бессмертные боги, указующие мудрость нашим народам.
-Ad notam (лат. К сведению). В Риме когда-то хотели образовать отдельную провинцию , в далекие времена Фламинина, но отвергли это, и сейчас вряд ли к этому будут возвращаться. Останетесь в составе провинции Македония и перестаньте грезить о своих свободах. И хочу вам сказать эллины, что Афины хоть и признанный центр образованности, но, к сожалению, ваши философы, особенно перипатетики, мутят головы нашей молодежи своими необдуманными учениями. И в Риме все об этом очень сожалеют.
-На то они и философы, чтобы искусно упражняться в мудрости. И нам не всегда понятны их возвышенные помыслы. Ведь с каким трудом всегда пробиваются новые побеги через спекшуюся от горячего зноя землю!
-Ваши новые побеги могут оказаться чертополохом и очередным глупым заблуждением. Только заботливый пахарь из года в год вспахивает свое поле и засевает его полезным зерном, - отвечал уверенно и раздраженно Постум, еще больше удивляясь непонятной наивности эллинов.
-Позволь Постум предложить тебе смешать вина с медом, я помню ваши римские вкусы, - постарался разрядить обстановку гостеприимный Менандр. Наш аттический мед считается лучшим во всей Элладе, - и он взмахнул рукой рабам, чтобы дать указания.
-Лучше для спокойствия желудка смешай немного с морской водой. Она помогает пищеварению, при обильном застолье, и избавляет потом от кошмарного похмелья. А то мне с проконсулом еще ночью встречаться.
-Я позволю рассказать тебе несколько эллинских секретов смешивания вина. У нас бывают вина, когда в процессе приготовления в сусло добавляют морскую воду, - пытался учтиво поделиться знаниями Мегакл. Иногда разбавляют уже готовое вино. Из этих самыми знаменитыми считаются у нас миндское и галикарнасское; недаром Минд  называют еще «соленым пропойцем». Но некоторые предпочитают разбавлять старые вина, вкус у которых от этого становится намного приятней. Хотя не все вина следует разбавлять морской водой, скажу тебе сразу. Хуже всего соединяется с такой водой светлое родосское вино. И лучше всего разбавлять темные сорта. Но есть у нас изысканные книдское и хиосское вина, фасоское с легким яблочным ароматом, которые лучше разбавлять простой родниковой водой. И ни в коем случае не подвергать кипячению, как делают многие, считая, что огонь усиливает благоухание аромата . Какое вино ты предпочтешь теперь? – сказал дружелюбно Мегакл, поднимая свой килик.
-Ты рассказываешь мне о винах, как какому-нибудь желторотому эфебу  или невеже с варварским вкусом. Вина с ваших островов, кстати, хороши больше для попоек, чем для ежедневного употребления знатоками, - заговорил Постум вдруг обиженно и грубо. Просто всем вашим винам больше подходит жесткая вода для разбавления. Поэтому их хорошо пить в Афинах или где-нибудь в Сикионе , где она имеется. Мне странно часто слышать в Риме, что многие предпочитают ваши эллинские вина. Ведь у наших вин намного тоньше аромат. И выдерживаются италийские вина больше ваших, по десять лет и более. Наши вина, как правило, все долго созревают. Соррентинское вино приобретает приятный вкус после 25 лет выдержки, представьте себе, - заговорил он вскоре более миролюбиво.
-У нас тоже, сладкие вина, когда настаиваются на изюме, созревают лет за десять. Если хочешь попробовать, принесут тебе знаменитый сорт «афинтитес», сладкое вино из вяленого винограда, с добавлением специй и душистых трав, - вмешался в разговор Менандр.
-Чего вы только не добавляете в свое вино, вы меня поражаете. Соль, гипс, золу, белую глину, оливковое масло, толченый миндаль, укроп, тимьян, мяту, корицу, мед, чего там только нет, - разочарованно говорил Постум. Все вина у вас чрезвычайно ароматизированы. Если хотите, могу рассказать вам немного о наших винах. Может быть, и вы предпочтете их в дальнейшем. Ведь в них вся сила нашей италийской земли и наша сила тоже. Кто их пьет, становится настоящим римлянином по духу, - говорил Постум, уже дружески улыбаясь. А мне прикажи рабам разбавить, на твое усмотрение, любое вино, но прошу тебя, со всевозможной тщательностью. Пусть при мне здесь, в кратере  разбавят.
Эллины многозначительно и обиженно переглянулись, но предусмотрительно промолчали. А Постум, не замечая эллинских колких взглядов, нудно поведал о различных сортах италийских вин. Как в Кампании получают ульбанское; которое легко и пригодно к употреблению после пяти лет выдержки. Что хорошо буксентинское, так похожее кисловатостью на знаменитое альбанское, обладая большой энергией и усваяимостью. Рекомендовал он попробовать каленское вино, которое по его словам, даже намного лучше известного фалернского. Что благородно цекубское, но предупредил, что оно слишком крепко и потому не для каждого. Есть у италиков питательное фунданское, но оно тоже крепкое, ударяет в голову и вредит желудку; поэтому на пирах его предпочитают не пить. Самым легким, рассказал он, считается сабинское – его пьют, выдерживая от семи до пятнадцати лет. По настоящему хорошо вино из Массалии, но его очень немного; оно густое и от него можно располнеть. В общем вин в Италии много и все они имеют изысканный вкус. Почему и возникают из-за них порой проблемы с многочисленными варварами. Из-за приверженной страсти к вину кельты, например, совсем осели на северных границах Рима. От них невозможно теперь избавиться. Раньше пили пшеничную брагу, приправленную медом, теперь только вина, да и те не разбавленные. Дешевые вина для них подвергают специальному старению дымом, но вкусом они, к счастью, не избалованы и совсем не являются тонкими ценителями вин. «Поэтому ваши фокейцы в Массалии , - в заключение поведал Постум, научились им изготавливать дешевые вина в больших количествах. Это их вполне удовлетворяет пока».
-Массалийские вина к нам тоже завозились, популярностью они здесь не пользовались. Только лишь для рабов и покупали.
-Ну, друзья. Освежим наши чаши после долгого рассказа нашего гостя. И воздадим благодарность благодатной земле за ее прекрасные плоды, - дипломатично предложил Менандр. Афиняне никогда не любили крепких вин, от которых сдвигаются брови и сводит желудки. Мы предпочитаем вина всегда душистые и сочащиеся нектаром зрелости красные вина. Не так ли, друзья?
-В Македонии, говорят, есть река Эригон, кислые воды которой пьянят, как вино, - предположил неуверенно Патрокл, мало принимавший участия в разговоре.
-Давайте не обойдем вниманием и александрийские вина, не так ли Патрокл? – ища поддержки друга, заявил Лисимах, благодарно вспомнив свою вторую родину. И он рассказал про прославленное марейское вино, по имени близлежащего от Александрии озера, что чрезвычайно прозрачно и не ударяет в голову. Про знаменитое тениотское, которое получают из винограда на косе того же озера и которое необычайно жирно, отчего имеет небольшой зеленоватый оттенок. Но от этого недостатка легко избавляются александрийцы, - учил Лисимах, добавляя к нему немного воды, как к нашему аттическому меду. Нильская долина в те времена вообще изобиловала виноградниками не меньше, чем река ее полными водами. Но все-таки, все вина в Египте превосходило вино из Антиллы, города рядом с Александрией, доходы от которого цари Египта давно отдавали своим женам на пояса , подражая этим персидским царям.
-Надо признать, что в каждой местности свои прекрасные вина и не будем спорить об этом в дальнейшем, - заговорил миролюбиво Мегакл, благоразумно пытаясь примирить всех пирующих. А познавательные экскурсы на пирах были обычной приметой возвышенного времяпровождения.
-Мы вдоволь беседуем, но не забывайте и о еде, - забеспокоился гостеприимный хозяин. Воздадим хвалу Зевсу Дружелюбцу – покровителю застолий, - сказал Менандр, вновь высоко поднимая свой расписной килик.
-Но я должен добавить, как считают наши стоики, что всякое излишнее потребление, как и тяжелая пища, воздвигают преграду вокруг во-о-дительствующей части души и не дают нашему разумению тогда проникать во-о все ценное, - борясь с неожиданной икотой, научно изложил Лисимах свою уже достаточно охмелевшую мысль.
-Ну, это когда ли-и-шнее. Голодному вкусна и ячменная лепешка, а жаждущему сладка и про-о-стая во-о-да, - сказал Менандр, подражая прерывистой речи Лисимаха, и все засмеялись. Принесите ему перышко, - позвал он раба, пусть облегчит свою икоту.
Греки часто облегчали подобные мучения, засовывая перо в нос и добиваясь облегчающего чиха, или иногда утомительно полоскали водой горло.
-А если вообще говорить о вкусах, то многие варвары вообще живут на одной молочной пище, - сказал, развивая мысль Мегакл. И это во многом удивляет нас, но не их неразумных и темных.
-Но как говорил мудрый Сократ «мы живем не для того, чтобы есть, а едим для того, чтобы жить».
Плесну себе фасоского,
Какая бы мне сердце не встревожила забота,
Как выпью, вся печаль рассеется мгновенно.
Процитировал вдруг Патрокл.
-Во всем нужно исключительное чувство меры, скажу вам, - серьезно и нравоучительно заговорил опять Постум. И вино у нас в Риме запрещено употреблять молодежи до 30 лет, правда, за этим мало кто следит сегодня. Даже варвары это понимают. Вон в Дакии группа каких-то жрецов вырубает виноградники, чтобы меньше пили . Но позвольте мне вернуться к нашему прерванному разговору. Мы говорили только что про ваши эллинские философские диспуты, которые устраиваются прилюдно на улицах ваших городов. Вы, наверное, слышали про нашего строгого блюстителя древних римских нравов, незабвенного Марка Порция Катона . Он когда-то, при всяком удобном случае, провозглашал нерушимый принцип: «ceterum censeo, Carthaginem esse dellendam» (лат. Карфаген должен быть разрушен). Его речей тогда вся знать боялась. Прошло с тех пор всего с десяток олимпиад, наверное. Может благодаря приверженности к старине и обычаям, мы и смогли тогда победить грозный Карфаген? Тщательным соблюдением всех религиозных обрядов никогда не пренебрегали наши отцы и сумели сделать Рим Великим. Мы не были бы римлянами, если бы даже в минуты смертельной опасности не соблюдали всех своих законов. Вот как я думаю.
-У вас в Риме теперь стало больше богов, чем сограждан, - сказал иронично Лисимах, намекая на огромный римский пантеон, во много раз больший, чем традиционно греческий.
-Мы народ деятельный и не созданы для всякой пустой мечтательности, - строго продолжал Постум. Созерцательности римляне чужды, даже более, она возбуждает в нас подозрение. Честолюбие и алчность могут завладеть нашими душами, но сильнее всего в нас страх перед богами. «Религия и страх должны быть неразлучны», - так говорит наша древняя римская пословица.
-Вы римляне считаете, что не нужно гражданину рассуждать о высшем благе для отечества, иметь свободу мысли или задумываться о жизненном предназначении?
-Это в Афинах все спорят о высшем благе, рассуждениях Платона или Эпикура, а в Риме все больше обсуждают, принадлежит ли приплод взятой в аренду скотины собственнику или арендатору, - засмеялся язвительно своей удачной шутке Постум. Римлянам не надо изучать движения звезд и небес, нам надо управлять миром и приучать народы к новой созидательной жизни.
-Благодаря нам эллинам и римляне стали теперь спорить о высшем благе, - заметил Мегакл.
-То-то и плохо. У нас многие требуют сейчас запретить обучение риторов на латинском языке , пусть обучаются только на вашем, греческом. Поменьше будет юношей привлекать и головы им забивать всякой чепухой. Вон, упомянутый выше Марк Порций Катон, хорошо знавший с молодости ваш язык, добился в свое время специального постановления сената , чтобы из Рима выгнали всю вашу афинскую миссию риторов и философов. Он хорошо понимал наносимый ими вред. Хоть и неприятно может быть об этом многим вспоминать сейчас. А туда входили и великий ваш стоик Диоген и глава вашей Афинской Академии Карнеад. Не нравилось многим нашим предкам ваше греческое образование, оно развращало и портило нравы, слишком много зла часто бывало от него. Да и вы сами в древности, во времена Перикла, разве не выгоняли из Афин его друга - философа Анаксагора, а сочинения его не сжигали? Да и было за что: говорить, что солнце огромная раскаленная масса, как сковорода, и что она не бог. У нас бы он поплатился бы, наверняка, сразу жизнью. А разве сочинения Протагора не были приговорены к сожжению, а сам он не бежал из города тогда же? А приговоренный афинянами к смерти Сократ за безбожие и развращение молодежи? Да и сколько критики выдержал ваш Гомер за непочтительность к богам. Недаром Платон предлагал в своем идеальном государстве даже запретить его сочинения за безнравственность. А Пифагор даже всем рассказывал, что он видел, как в Аиде наказывают Гомера за его лживые измышления о богах. Я не против образования. Но как бы за ним не забыть волю богов наших отцов и воинскую доблесть не растратить. Когда один афинянин как-то упрекнул спартанца, что тот неуч, он ответил за спартанцев, что из всех греков они одни ничему не научились у вас дурному. Так-то судили о вашем образовании сами некоторые эллины. А ваши публичные философские диспуты? К чему они могут привести, кроме как к крушению основ. Люди сомневающиеся, не смогут никогда чтить государство.
-С государством надо вести себя как с огнем: близко – обожжет, а далеко – сам заледенеешь. Эзоп сказал, - перебил нетерпеливо Патрокл, но на него все неодобрительно посмотрели.
-Всего три-четыре поколения назад, - продолжил Постум, - Риму подчинялась лишь округа вокруг города, а сегодня мы подчинили почти весь мир. И великие мысли научились излагать не хуже вашего. В нас нет высокомерия от наших побед, но мы терпим вокруг себя только ищущих нашего покровительства. Да разве не Тит Фламинин освободил Элладу  от македонского владычества, которым вы сами тяготились много десятков олимпиад? С македонцами мы воевали по вашей просьбе. И у вас мы усвоили, что награда подвигам – слава, и этому теперь непрестанно следуем сами. Хотя македонцы вроде тоже, как и вы, эллины и потомки Зевса.
-Какие они эллины, это они себя всегда так считали. Македонцы это сейчас научились нашей возвышенной культуре. А раньше хоть и считалось, что они говорят по-эллински, но не каждый эллин мог понять их диалект. До завоевания Эллады были они немного выше варваров, - сказал убежденно Менандр.
-Не языком отличаются люди от людей и приобретают славу, а деяниями и мыслями. Спартанцы тоже не чисто вроде говорили всегда по-аттически, но своими деяниями славны и похвальны.
-Один сибарит, глядя на спартанское воспитание и жизнь, а также на их воинскую жертвенность, сказал, что лучше тысячу раз умереть, чем жить так убого.
-Вашей эллинской изнеженности мы стараемся противопоставить добродетельные нравы своих предков: занятия земледелием и военным делом. Я считаю, что они единственно достойны свободного человека. Я продолжу, - говорил Постум. Македонцев прославил Александр своими героическими деяниями, и пока нет никого, кто мог бы с ним сравниться.
-Протагор когда-то написал сочинение «О богах», - перебил Лисимах, - в котором он говорил; «я не могу знать, что боги существуют, и ни того, что их нет». В общем, был он ярым безбожником.
-Значит правильно, что сожгли тогда его сочинения, - твердо заметил Менандр. А что до Фламинина то он, хоть говорил по-гречески и любил все эллинское, но поступки его не всегда были таковыми, а порой крайне жестокими. Того же взять старого воителя – уже безобидного тогда Ганнибала из Карфагена, доживавшего свой срок мирно в Вифинии . Ваш доблестный герой стал добиваться его к выдаче. Он хоть и был ваш бывший враг, но достоин всяческого почтения за свой воинский талант. А так вместо почтенной старости ему пришлось принять яд. А другой ваш полководец Сципион Эмилиан, который Карфаген с лица земли стер, вместе с его крупнейшей библиотекой. А там были величайшие, говорят, книги и рукописи. Да и боги его покарали, где теперь его гробница? А учиться вы все-таки приезжаете к нам, в греческие полисы, в том числе и в Афины. А помните как консул Луций Аниций, отмечая когда-то победу над разбойными иллирийцами, заставил наших эллинских музыкантов вступить в драку по науськиванию толпы? И в тоже время, вы по-прежнему вывозите наши статуи и барельефы в свой город.
-Мы свозим богов и искусства в Вечный город от всех покоренных народов, потому что он средоточие всей обитаемой земли - ойкумены. Гражданин Великого Рима – гражданин мира. Для чужеземных богов мы строим храмы, тем уберегаем себя от их божественного гнева и обеспечиваем себе победы. Аd vocem (лат. Что касается) гробницы Сципионов на Аппиевой дороге, то там просто надпись на ней отсутствует; вот почему многие и сомневаются в этом. А что касается самого Ганнибала, то подлее и коварнее не было среди военачальников, он сполна заслужил расплату. И Карфаген был их гнездовьем зла. Да и разве великий Александр Македонский не сжигал побежденные города?
-А сколько писателей сопровождало Александра во всех походах: Анаксимен, Калисфен, Птолемей, Аристобул, Клитарх, поэт Херилл. И еще много других имен. Даже Ганнибал и тот возил с собой писателей при походе на Рим, - точно подметил Лисимах.
-Как говорил ваш Аристотель: Amicuus Plato, sed magis amica est veritas»  - заулыбался атакованный со всех сторон Постум.
-Не буду спорить: Рим – образец во многом для подражания, - продолжал, дипломатически лукавя, Менандр. И у нас много общих богов. Несомненно, ваши враги и наши враги. Но может Рим милостиво позволит нам упражняться в безобидных умствованиях, ведь мы исправно платим подати и дружественную дань? Это хорошо понимал покойный Антиох Филопапп , удивлявший многих широтой души и своей щедростью, римлянин и почтенный гражданин Афин. Недаром в нем текла царская кровь, ведь он был потомок восточных владык.
-Мы благодарны афинянам, построившим на свои средства достойную его имени гробницу. Он «аd patres» (лат. Отправился к праотцам) и мы все скорбим об этой утрате. Вы похоронили его на тенистом холме Мусейона, где пел свои когда-то славные песни ваш легендарный Мусей, это прекрасное место. Он был бы доволен. Но нам политикам надлежит вести корабль по изученному фарватеру, чтобы не попасть в кораблекрушение. И мы творим историю во благо величества римского народа. Каждый наш гражданин получает сейчас у нас паек пшеницы за плату в шесть с половиной асса за модий . Еще Гай Гракх установил законом «lex Sempronia frumentaria». Это в два раза дешевле, чем стоит хлеб в Афинах. А у вас? Поэтому народы и стремятся под крыло римского могущества без всяких умствований. «Путь почестей», - так называют римляне государственную карьеру, открыт для всех. Вам, эллинам, надо проще смотреть на жизнь и не держаться за ваши устаревшие обычаи. Следуйте за нами и будете счастливы. Ваши же эпикурейцы говорят же, что ценным является лишь то, что полезно.
-А полезно лишь то, что приятно, – добавил, изрядно подвыпивший уже, Патрокл, мало следя за темой разговора.
-Демокрит утверждал, что жалкие драхмы ничего не стоят, когда ищешь истину, - заметил, вновь горячась, Лисимах.
-Опять он про свою гнилую философию. Поэтому темная тень неудач и покрывает Элладу, что вы не хотите отрешиться от своих умствований.
-А теперь я хочу угостить нашего гостя традиционным римским пирогом из молока, лепешки и меда, - попытался тактично разрядить обстановку Менандр. Если я не ошибаюсь, он называется вами libum, так? И Менандр позвал раба, который поставил скоро перед Постумом знакомое италийское блюдо.
-Это великолепно, Менандр. Почувствовать запах дома вдали от родины. Я тебе чрезвычайно благодарен.
-Менандр, а ты не приготовил нам традиционного эллинского напитка кикеона, которым еще гомеровские герои утоляли жажду? – спросил, смеясь Мегакл.
-Я бы мог его вам приготовить из вина, муки, сыра и меда, да еще лук к нему подавался, кажется, для употребления в прикуску. Только боялся, что это нарушит изысканность застолья. И могло не понравиться всем.
-Зря боялся, Менандр. Римляне в военных лагерях употребляют поску – напиток из воды, уксуса и яиц. Целый прошлый год я питался в Нарбонской Галлии  салом, творогом и поской. И ничего, живой. Здоровая пища никому не вредит. Но, увы, мне пора. Время безжалостно, а вы продолжайте пир. Prosit! (лат. Да будет во благо!) Хоть праздность и стала лучшим занятием для многих наших сограждан, но еще не для всякого квирита (римлянина), хвала богам. А то, как говорят ваши поэты «в веселом хмелю, на затылке венок, придется с лучиной в руке возвращаться домой».
-Да будет тебе ночная Артемида – Геката  покровительствовать в пути, чтобы благополучно достигнуть своего дома, - провожая гостя, сказал уже у распахнутой калитки, прощаясьМенандр.
В сопровождении своих рабов, Постум скоро растворился в полночной темноте кривой и узкой улицы. Отойдя немного от дома Менандра, среди ярко освещаемых факелами рабов невысоких заборов, он начал втихомолку ругаться: «Ох уж эти горделивые эллины, изнеженные и развращенные своей философией. Скудоеды. Отдельной себе провинции и демократии захотели. Всю жизнь сидите на берегах Метапонта, как лягушки на пруду  и все квакаете. Дух этот неповиновения надо корчевать и корчевать, где хитростью, а где надо, то и оружием. Послабления приведут только еще к худшему. Надо сенату провозгласить на вечные времена неприкосновенным status quo  - установленный государственный и общественный строй в Элладе. Не забыть передать эту мысль Эмилию. Tertium non datur ». И он отправился ночевать к проконсулу провинции Македония, находившемуся тогда в Афинах.
Играя уже поздно вечером в кости, на которые было не так давно снято запрещение в Риме, как на азартные игры, он рассказывал о прошедшем симпосиуме, и о чуть ли не целомудренных танцах под флейту и кифару. «Они изображали фигуры Харит, Гор или Нимф и держались в пределах приличий и умеренности, как в древности. Мне все понравилось, только эллины философией своей изъедены, как старые негодные пни»,- смеясь, рассказывал Постум.
-Эллинские застолья всегда считались раньше умеренными, - ответствовал грузный пожилой проконсул, кутаясь от ночной прохлады в аморгское покрывало. У нас тоже они когда-то были такими. За военные успехи Рима приходится нам горько расплачиваться многочисленными пороками, приносимыми с завоеванного востока: всевозможным распутством и мотовством. И это закон жизни. Первым, наверное, пострадал Великий Александр, введший своим македонцам персидские обычаи. А сколько могущественных народов, когда-то трудолюбивых и предприимчивых, было побеждено в истории привычкой к роскоши, побеждено простым безделием и праздностью. Сколько стало изнеженных, ранее непобедимых, а теперь потерявших былую доблесть народов. Все быстро привыкают к роскоши, я заметил, особенно военачальники, - засмеялся он, намекая на римскую армию, хотя это и было не так. Потому-то Рим раньше предпочитал использовать Азию для награждения других ее богатыми запасами, чем господствовать над ее изнеженными народами и заражаться их пороками. Раньше мы просто сажали на престолы там преданных нам царей .
-Абсолютно согласен с тобой, - продолжил Постум, что имени народа римского должна принадлежать слава побед, но богатство тоже глупо оставлять союзникам. Они часто ненадежны, а деньги порождают новые возможности, способствуя возрождению вражеского духа. И это вредит часто Риму. Выгодней обращать завоеванные страны в римские провинции и подчинять их полному контролю. Мы расширили границы своей державы, но это не предел. Мы еще дойдем до границ далекого Океана, что обрамляет земной круг. И весь род людской еще будет чтить имя римское вослед за именами своих богов!
И тут он поднял свой килик.
-Прекрасные слова Постум, прекрасно сказано, - заговорил проконсул, также поднимая килик. И я как проконсул стремлюсь утверждать в своей провинции власть и могущество римского народа. И пусть богиня Юнона  окропит нас своей великой милостью. Должен тебе сказать, что мной окончательно отремонтирована Эгнациева дорога . Путь для легионов Рима на восток полностью открыт!
-Главное, чтобы квириты (римляне) не уподобились самим эллинам, не стали изнеженными и не увлеклись философией, - засмеялся Постум, пригубляя чашу. А роскошь, ты прав, ослабляет сильных, делает их неспособными к долгу.
-До персидских войн, кстати, и греки боролись с роскошью. А сколько законов против нее  было и в нашем Вечном Городе. Кстати, еще недавно было запрещено брать более одной, откормленной курицы на обед. Не помнишь в детстве? Да, ты был тогда еще слишком мал. С этим пагубным обычаем поедать упитанных птиц, приправленных собственным жиром, когда-то ведь усиленно еще боролись наши отцы. А откармливать кур раньше всего начали, между прочим, на Делосе. Гай Фанний это обжорство у нас быстро когда-то вывел, но не надолго. «Тempora mutantur, et nos mutamur in illis ». Я хорошо знаю Постум, что творится во всей провинции Македония . И много наслышан о твоем Менандре. Он прекрасный воин и полководец и слывет здесь приверженцем старых традиций. Но не все в Афинах так спокойно, как может показаться с первого взгляда. Si vis pacem, para bellum , - так говорит наша пословица. И на этом держится наша Romano imperio (Римская держава).
-Эти листогрызы  все грезят о своих древних правах. Я знаю, что сенат уже устал от их бесчисленных обращений. Мы в Элладе по законному праву победителей, праву, принятому всеми народами. И нам решать, конечно, их судьбу. Я не очень верю в их «карфагенскую верность ». Хочу узнать только твое мнение: стоит ли делать еще большие послабления здесь? И так эллины в привилегированном положении у нас среди других народов.
-Как говорят римляне: «Ad calendas, graecas ».
-И как говорят дикие галлы: «vae victis» (лат. Горе побежденным). Вначале твоя должность мне показалась sine cura . Но это действительно обманчиво. И все-таки возвращаясь к нашему эллину Менандру, бывшему архонту и члену Совета Афин, попрошу тебя упомянуть в годовом отчете в Рим о его заслугах, и ходатайствовать о его вознаграждении. Лучше, думаю, подкупать милостью, чем ждать превращения его в твоего врага. Да и афиняне всегда сами любили грубую лесть, чтобы их во всем хвалили. Пусть будет так. Не откажи в этой любезности. Считай, что эта просьба негласная и от консула Марка Эмилия Скавра.

8.
-Ну, как вам римлянин? – спросил гостей Менандр после ухода римского гостя.
-Грубые мегарские шутки нежнее этого солдофона, - ответствовал гордо и непримиримо Лисимах, раздраженный вызывающим поведением Постума.
-Каким бы он не был напыщенным, но ему стоит позавидовать, - осторожно начал Мегакл. Народ Рима когда-то возымел дерзкую мысль о покорении мира и через все свои многочисленные битвы пронес ее, надо отдать ему должное, и благополучно осуществил. Что мы с горечью и наблюдаем сегодня.
-Ты прав, Мегакл. Конечно, пока они владыки мира, но говорить им везде приходится больше по-эллински , на нашем языке и учиться чаще нашей культуре.
-Как бы римляне не кичились своей доблестью, и не презирали другие народы, как каппадокийцев и фригийцев, но страх в них все же присутствует. А сейчас они обеспокоены, кажется, молодым царем Понта - Митридатом. Боятся, что восток вспыхнет пламенем пожара у них под боком. Только сами они его и разжигают, - продолжал, разгорячено, Лисимах.
-Ты правильно заметил, Лисимах. Давайте выпьем, друзья, хмельную влагу во славу нашей Эллады и может быть, еще настанут те благословенные времена, когда можно будет сказать, как говорили древние, что нет на свете человека счастливее афинянина. Ведь когда-то Афины считались пританием всей Эллады, - поднял килик с вином Менандр, обращаясь ко всем, как к своим единомышленникам.
-И все-таки, зачем римляне прибыли к нам в Афины?- выпив и осторожно ставя килик на стол, немного задумчиво произнес Мегакл.
-То, что ликтор Постум прибыл с квестором Остии явно свидетельствует, что они подбираются к эвксинскому  зерну, египетского им уже не хватает. Наверняка дальше поплывут на Родос. Нам нужно будет тоже договориться заранее о поставках, лучше о прямых с Боспора. А в Совете я завтра же поговорю с несколькими уважаемыми людьми. Это вряд ли найдет сразу поддержку, но как говорил Солон «в деле великом не мни всех похвалу заслужить».
-А разве квестор может уезжать из города более чем на 10 дней? Насколько помню, нет.
-Это ты с городским римским претором спутал Мегакл. Да и не будем больше говорить об этих римлянах. Всем они уже и так опостылели. Все расписано у них по церам, никакой фантазии. А уж мнительны как. Выйдет из дома обязательно с правой ноги, а волосы не позволит стричь кроме как в полнолуние. Давайте лучше поговорим о наших эллинских делах. Лисимах и Патрокл, а вы не хотели бы побывать на далеком Боспоре? Царство там богатое и замечательное. Мы бы вам, конечно, помогли с трудным путешествием на край ойкумены.
-Говорят, там бывает такая зима, что слова даже примерзают к устам, не испугает ли это вас? – спросил, внимательно всматриваясь в них, Мегакл.
-Зима не испугает. А вообще-то мы размышляли о подобном плавании. В нем возникла необходимость по неотложным делам Лисимаха, - вдруг воодушевился, достаточно раскрепостившийся от принятого вина, Патрокл.
-Так это даже славно. Мы вам поможем подобрать корабль и снабдим всем необходимым. Вам необходимо будет только встретиться с некоторыми людьми и передать наши послания. Только, желательно, тайно. Для общего нашего блага. Как говорит спартанский обычай, и Менандр строго указал на дверь, - через нее не должно выйти ни слова.
-Не сомневайся Менандр, все выполним. И когда нужно будет отправляться?
-Лучше отплыть через несколько дней. А сейчас продолжим наслаждаться нашим пиром и не дадим страстям поработить себя. Хотя мы уже в том приятном состоянии, когда здравый рассудок начинает покидать нас.
-Неправда Менандр, мы еще уверенно возлежим на твоих прекрасных ложах.
Все засмеялись.
-Зови скорей своих молодых танцовщиц из сладострастной Ионии или они у тебя со священного острова «золотой» Афродиты ?
-А может позвать молодых твоих рабов, пусть изобразят нам, как смогут, грации, вот повеселимся – грубовато предложил Лисимах.
-Нет, лучше танцовщиц, а то мы с тобой уже хотели сегодня купить в собственность на двоих одну гетеру, у вашего известного афинянина Питтолака, устроителя петушиных боев, - начал, смеясь, рассказывать Патрокл о дневном их приключении. Да потом вспомнили о возможной поездке на Боспор. Куда ее везти потом с собой?
-Тебе же не понравился ее пестрый хитон, хотя такая одежда и полагалась раньше даже по закону Солона для гетер. Теперь в Афинах их почти не отличить. Вот римляне, обязали носить всех своих продажных женщин знаки отличия: приподнятые к груди и завязанные сзади ярко красные пояса.
-Да у них лупанарии  все в полуподвальных помещениях; не умеют они оценить по настоящему женскую красоту, - добавил Мегакл. А мы своим гетерам до сих пор памятники ставим и воспеваем в поэмах.
-Да и как бы стали делить? – продолжал упрямо Патрокл свои мысли. На день отдавать друг другу, что ли? И кормить придется хорошо, все-таки близкой станет.
-А еще он говорил о равенстве с рабами, а как до гетер, то все позабыл свои принципы.
-Так вы видно еще не женаты?
-Жениться, чтобы всю жизнь жалеть? – ответствовал гордо Лисимах. Красивая жена, всегда больше радость для других, а некрасивая – наказание для тебя.
-О, Лисимах, ты видно слишком молод и горяч. Надо тебе учиться у Сократа, который говорил: «Женись, несмотря ни на что. Женишься удачно – станешь счастливым, а неудачно, – станешь философом».
-Вспоминая его сварливую жену Ксантипу....
-К которой он привык, по его словам, как к скрипу колес, - перебивая, сказал, смеясь Менандр. Ну, а ты Патрокл?
Не дав ответить другу, Лисимах заметил, что Платон на первый подобный вопрос своей матери ответил: «Еще не время», а во второй раз: «Уже не время». Потом извинился, а Патрокл продолжил нудно объяснять глупые причины холостяцкого одиночества.
-Ну, тогда будьте как мудрец Фалес из Милета, который, будучи холостяком, каждый день благодарил богов за то, что он рожден эллином, а не варваром, мужчиной, а не женщиной, человеком, а не животным.
-Во времена Солона, когда преследовалось безбрачие, была тогда самая жестокая кара – это приговор к браку, - заметил строго Мегакл. И многие боялись такого наказания. А потом, улыбнувшись, добавил: «Молоды вы и кажется вам, что брак огорчениями полон. А в нем больше праздника и добродетелей, чем боли и горя».
-Как сказал один мудрец, правда про второй брак, что жениться второй раз не стоит, потому, как если ты был счастлив в первом браке, не порти себе счастья, а кто не сумел, так не повторяй несчастья, - заметил Патрокл.
-Друзья, хочу вас угостить замечательными пирожными. Я нанял на пир двух демиургов , - прервал всех громко Менандр. Сейчас нам принесут, и он дал знак рабам. А еще будет мегарская запеканка. Может, вы меня и осуждаете за мою старомодность и вкусы, но ничего с этим не поделаешь.
-Слава богам, что гимны старые еще не заставляешь петь, - пошутил, смеясь Мегакл.
Пришли танцовщицы, и пир продолжился. Лисимах блеснул знанием Еврипида, читая на память отрывки из трагедий, а Мегакл прочитал немного из нестареющего Гомера, которого уже в то время многие беззастенчиво ругали.
-Кстати, знание Еврипида помогло когда-то многим афинянам сохранить себе жизнь, когда они попали в рабство на Сицилии . И это был не единственный случай, когда наши предки демонстрировали так свое уважение к искусствам.
Лисимах рассказал и об александрийских литераторах, которые тогда составляли целую плеяду светил новой александрийской драмы, Так, что пир прошел в приятной атмосфере и благопристойной обстановке.

9.
Трапезиту Китту не очень хотелось отдавать свои привычные родные деньги совсем незнакомому человеку. Он слабо представлял обоснованность притязаний Лисимаха, но это его нисколько не интересовало. Когда это было, в какие далекие времена, еще при его предшественнике – хозяине Пассионе. Сколько раз в его жизни всякие нудные законники проигрывали процессы из-за недостатка улик и доказательств. Мы еще посмотрим, чья сторона возьмет. Хотя, чем разбираться во всем этом, лучше, конечно, предотвратить сам утомительный процесс. А боги его простят, если хорошо их потом задобрить. А лучше заранее принести достойные жертвы. И откуда нагрянул этот настойчивый юноша? Надо будет все это вызнать. У него для этих случаев всегда было много необходимых соглядатайев и сикофантов . И они скоро принесли ему нужные сведения. И эти сведения стоили понесенных расходов.
Возлежа вечером на симпосии у старого знакомого Плутарха, тоже не очень чистого на руку афинянина и с той же врожденной патологической деловитостью, которую осуждал еще мудрый Платон, он услышал возмутительную историю о его младшем сыне, которого недавно побили у Мелитских ворот.
-Молодежь эта обнаглела. Сами уже пытаются вершить правосудие. Если считаешь меня виноватым, то подавай в суд, - говорил разгневанно Плутарх, в ярости бросая в вазу с фруктами горсть очищенного миндаля. А вымещать злобу на моем сыне, так нельзя. Куда мы идем? Благородные принципы совсем уже угасли в наши дни.
-Ты прав, - отвечал сочувственно Китт. Очень прав. Время их голодранных демократий совсем закончилось, вот они и бесятся. Это простонародье, этот охлос, никак с этим не свыкнется, все мечтают о правах. Мы, благородные люди с капиталом, умеем зарабатывать, а они мешают нам. Теперь другое время, мы управляем жизнью и должны научить их уважать действующие законы. Именно из таких беззаконий может родиться и пламя мятежа, и против Великого Рима они, несомненно, пойдут. Ко мне вчера вваливается незнакомый юноша и требует какие-то деньги давно умершего родственника. Причем без документов, представляешь? И еще главное возмущается! Приехал он неизвестно откуда и через много лет…
-Надеюсь, ты не отдал Китт?
-Сейчас! В наши времена на благородство не следует сильно рассчитывать, - заговорил он, довольно ухмыляясь. Но так ведь дело опять дойдет до суда, вот увидишь. Опять будут хлопоты. В прошлый месяц я два процесса выиграл. Но когда отдыхать, скажи? Одни проблемы. Голова идет кругом. Надо бы с них пени брать, что ли, драхм в сто хотя бы. Даже моя любимая Ксантиппа и та уже не радует.
-Это твоя новая невольница, о которой ты рассказывал недавно? Ты знаешь, мне привезли снадобья из Александрии, если их пить и прикладывать к ступням на ночь, то у мужчин, говорят, появляется неимоверный птичий пыл. Ты будешь явно доволен, а она тем более!
-Так и хочется побыстрее испытать твои снадобья, Плутарх, - распылился в томной надежде Китт.
-Хорошо, дам немного. Но только дам тебе и совет: побереги свою почтенную старость. Ты все еще пытаешься пить жизнь без передышки. Поостерегся бы в свои годы. А насчет твоего вымогателя можно все легко устроить. Хочешь, скажу своему знакомому - римскому центуриону, когда будет у меня, а я ему плачу, кстати, неплохие проценты с капитала, чтобы он быстренько куда-нибудь пристроил его. Или лучше, пускай посильней напугает, чтоб с испуга уехал куда-нибудь подальше сам. Нам ведь с тобой своих проблем хватает, правильно я понимаю?
-Это возможно? Ты меня премного обяжешь Плутарх. Я твой должник. А римлянин тебе большие кредиты дает? – вдруг быстро сообразил Китт, услышав явно сокрытую информацию. Ну, не секретничай! Я знаю, в Вечном городе опять избыток денег. Говорят, деньги дают уже под 5-8 % годовых . Ты скажи римлянам, я могу давать большие проценты, а то можем вместе с тобой. У них ведь все всадническое сословие занимается вывозом денег в дальние провинции .
-По секрету скажу тебе - наш проконсул тоже мешками деньги вывозит из Рима, а здесь размещает под 18 %. Конечно, не он сам, а его люди постоянно. Старый Диодор с ним имеет больше дело, он проговорился мне как-то. Но только это, как ты понимаешь, тайна, а то не снести нам с тобой головы. Считай, что сказал тебе это под розой , смотри не проболтайся.
-Конечно, Плутарх, не сомневайся. А я думаю, откуда у этого старого лиса такие большие деньги. Все-таки ты тоже подумай над моим предложением, у тебя больше знакомых знатных римлян и сам ты чаще выезжаешь в Великий Рим. И не забудь про моего незванного посетителя!
- Это совсем недорого будет тебе стоить, - засмеялся Плутарх. Только подкинь ему лучше письмо и наплети там что-нибудь против Рима или по поводу политики и установленных порядков.
-Как же я ему подброшу письмо?
-Сам подумай, это же тебе нужно.
-Знаю я, впрочем, одну бестию, кто способен за деньги и отца родного продать, - сказал после минутной паузы Китт.
-Ну, тогда за нашу восстановленную справедливость, - продолжая надменно смеяться, провозгласил Плутарх, высоко поднимая, дорогой расписной килик с вином.
-И за нашу будущую прибыль с тобой Плутарх, я надеюсь!

10.
Несколько дней пролетели быстро. Лисимах с Патроклом обошли все Афины, осматривая достопримечательности и молясь богам о предстоящем своем путешествии. Посетили знаменитую Академию , основанную Платоном когда-то в популярной роще, где занимались афиняне гимнастическими упражнениями, и где потом стали проходить его философские дискуссии с учениками. Роща находилась в 6 стадиях от афинских ворот Дипилона и была посвящена мифическому герою Академу. Здесь Платон когда-то приобрел участок земли и построил небольшое здание, где смогли жить его ученики. Его занятия охватывали огромный круг дисциплин: философия, математика, астрономия, естествознание и пр. А особая роль математики здесь была подчеркнута даже в девизе Академии: «Не геометр, да не войдет сюда!» Здесь был позднее и установлен могильный памятник Платону, как самому великому эллину в философии. Рядом расположен жертвенник Музам и Гермесу и многих приводит сюда святое желание принести жертвоприношения именно здесь. Отсюда видна высокая хмурая башня небезызвестного Тимона, который единственный из всех эллинов когда-то посчитал, что счастливым человек может стать лишь тогда, когда удастся ему убежать ото всех и жить в полном одиночестве. Так и прожил он здесь свою жизнь и никто не знает, не пожалел ли он к концу печальных дней о своем неразумном решении.
За городом имеется множество храмов, а вдоль дорог расположено много могил афинских героев. Но больше всего их на Дипилоновой дороге. Здесь, среди высоких платанов, могильные памятники всем афинянам, которым выпало на долю умереть в морских сражениях и в битвах на суше (исключая сражавшихся при Марафоне, над телами которых был насыпан большой курган). На их могилах стоят каменные стелы, с обозначением имени и дема каждого из них. В Академии есть и жертвенник Прометею, и поэтому отсюда начинается бег с зажженными факелами в главные празднества афинян Великие Панафинеи. Смысл сего состязания состоит в том, чтобы сохранить горящий факел на всей длинной дистанции бега. Кто не сохранит, тот теряет право на победу. Недалеко от Ареопага друзья позднее рассмотрели подготовляемый к празднествам Панафиней уменьшенный макет корабля, специально сделанный для участия в торжественной и праздничной процессии.
Ну и, конечно, друзья посетили Акрополь. Недалеко от Акрополя встретилась могила Калоса, которого убил небезызвестный Дедал. Тот был его ученик по искусству и сыном его сестры. После убийства вынужден он был спасаться бегством на остров Крит. А в храме Асклепия им встретился савроматский панцирь, глядя на который сразу понимаешь, что искусство варваров совсем не уступает эллинскому. Сделан он был из костных пластин , скрепленных так, что напоминает подобие шишки. А по прочности не уступает железному панцирю и хорошо выдерживает удары мечами и копьями в любом рукопашном бою.
Поднимаясь по Панафинейской Священной дороге, обрамленной могучими кипарисами, они подошли к крытой проходной галерее, называемой Пропилеями. Через них на афинский Акрополь ведет единственная дорога, т.к. он расположен на скале и обнесен крепкой стеной. Есть еще один тайный вход, которым воспользовались когда-то персы при захвате Афин, но сейчас он заложен. Пропилеи были созданы из ослепительно белого мрамора, по красоте камня которого нет ничего лучшего, отчего завораживают они любого путника издали, вызывая благоговейные чувства не меньшие, чем храмы акрополя. Средний проход в них устроен в виде пандуса, для проезда колесниц и всадников. Направо от Пропилей расположен храм Ники Аптерос (Победы бескрылой). Отсюда прекрасно видно море, и говорят, старый Эгей здесь ждал сына на старой башне. И когда он увидел черные паруса возвращающегося корабля, возившего юношей и девушек на остров Крит, к Минотавру, то с отчаяния бросился с утеса. А ведь Тесей, победивший Минотавра, просто забыл сменить паруса на белые, в знак победы, как они договаривались с отцом перед отплытием. А Нику афиняне намеренно изобразили бескрылой, надеясь, что богиня Победы никогда не улетит от них и не унесет победу. Она изображена была с гранатовым яблоком в правой руке и шлемом в левой. А напротив храма поставлены конные статуи Диоскуров.
Налево от Пропилей находится здание с древними картинами – Пинакотека, где изображены Диомед с Одиссеем, Орест, убивающий Эгисфа и Пилад. Здесь есть и другие картины, подаренные богине Афине от богатых поклонников. Уже у самого входа в акрополь находится Гермес, называемый Пропилейским, и Хариты, которых сделал Сократ, сын Софрониска. Когда он приходил в Дельфы, то Пифия сказала ему, что он самый мудрый, чего не сказала она даже об Анахарсисе . Ведь у эллинов было семь мудрецов, самые знаменитые изречения которых имеются при входе в дельфийский храм. Здесь рядом располагается халкотека, где жрецы хранят священные доспехи и оружие.
На широкой площади Акрополя народу было мало, т.к. был будний день; не было толчеи, что бывает здесь в праздники. Лишь праздно шатающиеся горожане составляли здесь немногочисленную публику. Отсюда, с высоты холма святилища, можно было обозреть почти половину Аттики. Поэтому афиняне поднимаются сюда с трепетом, чтобы насладиться простором своей величественной страны. Вон темнеют выгоревшие от зноя горные отроги Пентелика, где добывают мрамор, вот матовые контуры Анхесма, - высокой горы на побережье у сверкающего моря, а там раскинулась долина Гиметт, в древности когда-то вся поросшая лесом. Чистота небосклона и блеск яркого света незримо соединяло здесь окружающий мир с божественной тайной Акрополя, – пребыванием здесь в царственном покое богини Афины. Весь раскинувшийся простор Аттики был ее даром, ее великим вдохновением. Спокойное и возвышенное ее могущество воплотилось и в характере афинянина, для которого она стала душой и невыразимым гением его творений. Да будет вечно благословенно ее имя!
Акрополь был посвящен Афине в двух лицах: Воительнице и Победительнице. Прямо напротив Пропилей, под открытым небом, возвышалась сверкающая на солнце статуя Афины Промахус (Воительница), с копьем и щитом, отлитая из бронзы когда-то знаменитым Фидием. Блеск от ее вознесенного высоко в небо острия копья был виден с моря, на что часто ориентировались моряки, еще не различая самих афинских храмов. В этом убедились, когда-то подплывая, и сами Лисимах с Патроклом.
Статуя на Акрополе как бы указывала дальнейший путь к Парфенону. А высота ее была почти 4 оргия . Рассказывают, что в те времена Фидий соперничал с другим известным скульптором Алкаменом, и сделал он голову богини намеренно увеличенной, сознавая оптический эффект отстраненного на расстоянии предмета, который тогда значительно уменьшается в размерах. Когда народ впервые увидел статую на земле, еще не установленную, он чуть не забросал камнями скульптура. А когда ее воздвигли на постамент, то народ воздал должные почести Фидию и сразу посрамил Алкамена. Много поразительных статуй есть в Акрополе: это и «Медный мальчик», работы Ликия, сына Мирона, который держит сосуд со святой водой, и «Персея» Мирона, совершившего свой подвиг и убивший Медузу. Есть здесь святилище Артемиды Бравронии, со статуей работы Праксителя и святилище Афины Эрганы (Работницы). Но самый большой и величественный храм, это Храм самой Девы – Парфенон. Построен он был во времена Перикла  архитекторами Иктином и Калликратом. Издалека он, кажется, не настолько велик, но вблизи храм огромен. Его колонны в шесть раз выше человеческого роста, а над ними размещены треугольные фронтоны. На одном из них была изображена сцена спора Афины с Посейдоном: о праве покровительства богов над Аттикой. Посейдон тогда подарил афинянам соленый источник, а Афина – оливковое дерево. Вышла победительницей Афина. Это означило, что афиняне чтут ее теперь, как покровительницу города, а Посейдона, как помощника их в бурных морях.
В Элладе храм был не только домом бога, но и сокровищницей города. Вот почему и помещение Парфенона разделялось на две половины: в задней части-опистодоме, хранились деньги в монетах, а в самом святилище – наосе, стояла статуя Афины. Хотя и здесь хранились многие драгоценные украшения. Здесь были золотые и серебрянные вазы, венки, кубки, золоченые шлемы, щиты и мечи, храмовая утварь, разнообразные лиры, золотые змеиные и львиные головы и многое другое. Здесь собиралось все, что говорило о славе и величии Афин.
А статуя Афины Победительницы, стоящей внутри храма, была выполнена также Фидием. Изображение ее было сделано из золота (одежда и волосы) и слоновой кости (обнаженное тело). Но вследствии сухости местного климата необходимо было поливать статую водой, чтобы не растрескалась слоновая кость. Богиня была изображена во весь рост в хитоне до самых ног ; на груди была изображена голова Медузы, в одной руке она держала изображение Ники, а в другой – копье; в ногах лежал щит, а рядом ползла змея. Поставлена была статуя богине, в облике грозной Паллады (Потрясательницы копья), в благодарность за одержанную победу над персами при Марафоне. По замыслу Перикла золотые украшения со статуи Афины могли сниматься в случае необходимости; это были средства, которыми мог распорядиться полис в тяжелую минуту .
Храм освещался дневным светом через специальное окно в крыше. Когда входила торжественная процессия в храм, ниспадал вниз занавес перед богиней и все лицезрели великолепную статую, окруженную божественным сиянием: сияли драгоценные камни в глазах, сверкали золотые украшения, слоновая кость приобретала теплый чувственный оттенок. Афина являлась всем одухотворенной и могущественной.
Величественные работы Фидия снискали ему славу «калос демиургос» (прекрасного ремесленника), хотя и умер он в тюрьме под подозрением в большой растрате отпущенных ему государственных средств.
Здесь есть золотые светильники, которые для богини сделал Каллимах. Удивительно, но лампаду здесь наполняют маслом только раз в году. И масла хватает на целый год, хотя горит она днем и ночью. А чтобы она не коптила, сделан был над ней из меди ствол финикового дерева, доходящий до крыши и выводящий от нее копоть. По ту сторону храма стоит медная статуя Аполлона, работы также непревзойденного Фидия. А называют Аполлона Парнопий, т.е. изгоняющий саранчу, за то, что изгнал он когда-то из афинской страны саранчу.
Когда-то в священных храмах заключались договоры с иноземцами. Иногда в них останавливались для ночлега царствующие особы. Так спартанский царь Агесилай, после победы над союзом Фив и Афин останавливался в эллинских храмах. Также афиняне отвели опистодом Парфенона македонскому царю Деметрию Полиоркету, который обесчестил свое имя, проводя неслыханные оргии в священном для всех эллинов месте.
-А здесь основное место культа Афины и главный ее храм, - указывал на другое сооружение Лисимах. Здесь хранится Палладиум, - ее древняя деревянная скульптура, которая по легенде упала с неба. Во время войны с персами это священное изображение даже вывозили на остров Саламин, а потом для него построили этот храм. Здесь совершаются все главные жертвоприношения в честь богини. А перед входом стоит жертвенник Зевса Вышнего, на который не приносят в жертвы ничего живого. Растет здесь и священная олива Афины Паллады, прародительницы остальных олив. В храме есть святилище Эрехтея, сына богини Земли Геи и бога огня Гефеста . Он был царем в Афинах, и афиняне считают себя его потомками. А был он змееногим и погиб от молнии Зевса, след от которой виден в полу; почему над его могилой сделано отверстие, чтобы лежал всегда под открытым небом. Змееногим был и первый аттический царь Кекроп, который превратился из хорошего царя в тирана дикого и стал как змей. Над могилой его замечательный портик кариатид и все они в правой руке держат священные чаши. Стены все в храме увешаны картинами. Есть и святилище Посейдона – Потрясателя земли. В глубоком колодце храма находится морская вода, а иногда даже слышен шум волн при южном ветре. В этом нет большого чуда, т.к. даже в глубине страны встречается часто тоже самое. На стене около колодца есть знак грозного трезубца, свидетельствующий, как говорят, о давнем споре Посейдона с Афиной за обладание этой страной. Много в храме и других картин, в основном касающихся рода Бутадов.
Осматривая Афины, Патрокл обратил внимание на несколько полуразрушенных храмов в городе, лежащих в грустном запустении.
-Почему они не восстанавливаются, Лисимах?
-Афиняне оставили эти развалины в память о трагедии полиса во время персидской войны, когда захвачен он был врагами. Не стали их восстанавливать. Так они и стоят до сегодняшнего дня, являясь нам печальным воспоминанием о прошлом, - с грустью ответил Лисимах.
На следующий день друзья присутствовали на торжествах в честь богини Афины – Великих Панафинеях, проходящих раз в четыре года. Это был древний праздник афинян, проводимый сразу после жатвы (июльской). Бывали и Малые Панафинеи, справлявшиеся ежегодно. Это было время, когда народ благодарил богов за оказанные милости и стремился вымолить новые для процветания полиса. А сам город украшался большими дубовыми ветками, символом вечной жизни, словно погружаясь тогда в цветущее буйство природы, дающей живительные побеги даже из старых мраморных расщелин.
Начинались торжественные празднества с состязания бегом с зажженными факелами от алтаря Прометея, расположенного в Академии за городом, до алтаря Афины на Акрополе. Считалось, что этот бег утвердил сам титан Прометей, подаривший огонь людям.
За ними размеренно шла торжественная процессия, которая начиналась от Дипилонских  ворот и проходила по Священной дороге. Впереди величаво шли почтенные старцы в белых одеждах с оливковыми ветками и венками на головах, за ними знатные граждане в сопровождении всадников, за которыми шествовали все жрецы храмов богини Афины также в белых одеждах. Шли воинственные копьеносцы, с большими красными круглыми щитами. Нарядные юноши и девушки несли богине дорогие подарки, осторожно держа их в поднятых руках. Длинная колонна двигалась медленно под звуки мелодичных флейт, сопровождаемая многочисленными горожанами, растянувшимися на несколько стадий. Колонна шла, словно величественное шествие сошло прямо со знаменитого храмового фриза Парфенона, так она была прекрасна и торжественна.
Вслед за гражданами Афин двигались прибывшие на праздник многочисленные гости и чужеземцы. Была здесь и колесница, виденная ранее друзьями, с макетом корабля, на мачте которого развевался пеплос богини, который целый год ткали афинские девушки, выбранные по жребию. А деревянную скульптуру покрывал гиматий, вытканый самими жрицами богини Афины. Именно в нем, по легенде она спустилась с небес. Прислужники храмов несли ритуальную посуду, вазы из серебра, а также вели к закланию приготовленных нервно блеющих овец и мычащих быков. Олимпийским богам, в торжественных случаях, приносились в жертву всегда белые животные , потому и вся процессия имела преимущественно белый цвет.
Будучи не гражданами Афин, друзья шли далеко не в первых рядах процессии. Совсем рядом с ними оказалась одна миловидная девушка, чувственная красота которой выдавала в ней ионийку с побережья. Лисимах не отрываясь, следил взглядом за ее плавными движениями, изредка переглядываясь с нею, демонстративно прикрывая иногда рот правой рукой, в знак восхищения и поклонения, как это было принято у эллинов. Она, невольно чувствуя восхищение Лисимаха, игриво стреляла своими жгучими и яркими глазами. Этого не мог не заметить Патрокл.
-Ну, что будем «похищать» тебе невесту ? – тихо спросил он, внимательно следя за другом.
-Чувствуешь, какими душистыми маслами веет от ее отца; ведь только в азиатской Ионии пользуются мужчины духами, как женщины.
-То, что они ионийцы с побережья, это и так видно. А маслами пользуются теперь во многих странах. Ты лучше посмотри на того франта рядом, с завитыми длинными локонами, в серьгах и с перстеньками на холеных пальцах. Изящество, по моему мнению, все-таки подобает больше женщинам. А она, кстати, очень мила. Может тебе пора жениться? А то вон стоит на обочине скучающий от безделья бог Гименей , тебя поджидает – простодушно засмеялся Патрокл.
-Я может, хотел бы побывать еще жрецом, а у них, ты знаешь, обязательно безбрачие.
-Ну, если ты из знатной семьи, то тебя обязательно выберут на эту должность. Но только на один год, или как в Олимпии на один месяц . Поносишь белые одежды жреца и будешь доволен. Но только в храме  Афины Паллады, ты сам говорил, служители совсем не употребляют мясо и козье молоко. Ты готов к такому строгому посту? Да тебе и целомудрие придется обязательно соблюдать.
-Перетерплю как-нибудь. Великодушие богов дарует мне великое терпение, - отвечал, улыбаясь, Лисимах.
Во время остановки около Ареопага пеплос  Афины отвязали от мачты и несколько человек понесли его отдельно через Пропилеи. Кортеж торжественно двинулся дальше по огромной мраморной лестнице, медленно поднимаясь за ними вверх.
Официальная часть завершилась на Акрополе - передачей верховному жрецу пеплоса богини Афины, чтобы окутать священную статую новым покрывалом. Жертвоприношения осуществлялись здесь же перед ее главным храмом. Жертвенное животное обрызгивали водой, осыпали жареным ячменем и солью, а затем оглушали тяжелой дубиной. После этого животное быстро закалывали. Для угощения богини сжигались внутренности и спинная часть на алтаре, а мясо раздавалось всем присутствующим. Так повелось со времен Прометея, когда обманул он так по легенде могучего Зевса. В честь богини воскуривался здесь же фимиам , заглушающий немного тяжелый запах сжигаемого мяса, который быстро распространялся по округе неугомонным ветром.
В подвижной толпе они быстро потеряли девушку из вида, о чем долго вздыхал, растроенный этим происшествием Лисимах. После священного жертвоприношения народ пошел развлекаться - наблюдать за гимнастическими и музыкальными состязаниями. А некоторые пошли сразу пировать, дабы воздать богам заслуженные почести. В древние времена проводились соревнования на колесницах, танцы в полном вооружении, а также гонки на триерах в Пирее. Но теперь, со временем, стало все скромнее.
На полукруглой площадке Одеона, как всегда, скоро начались поэтические состязания, а на стадионе Олимпийона – гимнастические. Театральных постановок не было: они ставились у афинян лишь на Дионисовых праздниках, два раза в году и в одном месте – театре Диониса на южном склоне Акрополя. Пока друзья решали, куда первоначально направиться, остановившись на многолюдной улице и слушая бродячего певца-рапсода, декламировавшего старинные эпические поэмы Гомера, из толпы кто-то громко выкрикнул имя: «Лисимах!».
Лисимах обернулся, а к нему быстро приближался, расталкивая плотную толпу, в пестром гиматии юноша, со знакомыми чертами лица.
-Хайре, Лисимах, - возбужденно заговорил он, раскрывая объятия. Мне сказала твоя родня, что ты вернулся в Афины. Я так мечтал тебя встретить на Панафинеях. И вот ты вновь передо мной, блудный афинянин, - говорил он, крепко обнимая старого приятеля.
Это был Диодор, по настоящему возмужавший за прошедшие годы. Где теперь тот мальчик, с наивным пушком на губе и писклявым голосом, которого помнил Лисимах. Перед ним теперь возвышался муж, с уверенным и твердым взглядом. Лисимах был искренне рад этой встрече. Он только успел представить Патрокла, как подошли и остальные, из старой компании друзей юности.
-Хвала богам, я снова вижу ваши лица: Аполлодор, Филодем, Ипполит, Николай. В компании были и незнакомые. Один молодой человек долго и настороженно всматривался в Патрокла, а потом заметил, громко прерывая всех:
-Это не вы ли заступились за того франта недалеко от Милетских ворот несколько дней тому назад?
-Возможно, - ответствовал недоуменно Патрокл, внимательно глядя на незнакомца.
-Боги не обидели вас силой; но дали бы они еще вам мудрость, чтобы вас уважали, а не боялись. Вы сами не знаете, кого вы спасли от побоев.
-Трудно быть всегда хорошим, юноша.
-Так расскажите нам все, что случилось? - вступился за Патрокла Лисимах.
-Но мы его все равно славно проучили. Это был Артемидор, сын Плутарха. По совпадению имя его отца означает «начальник богатства». И действительно он скоро, наверное, станет богатым человеком, хотя и сейчас не беден. Это семья повадилась сдавать рабов в наем. Проработав некоторое время, они как часто водится, убегали, причем тут, по явной договоренности со своим хозяином. Это был уже третий случай. А Плутарх потом сбежавших рабов тайно вывозил из Пирея, наживаясь на этом. Кто-то их заметил. Но не смогли ничего доказать в суде. А отцу моего друга, бравшего рабов в наем, пришлось платить за них крупную неустойку.
-Как говорит пословица: «Дурная прибыль – горе навсегда», - нашелся Лисимах.
-Кому-то, действительно горе, а кому-то прибыль. У нас все суды завалены подобным горем. Если закон не может отстоять справедливость, то кто-то должен вершить правосудие? Правда, ведь? Хотя бы и мы.
-Ладно, друзья. Скупцы всегда много заботятся о богатстве, но мало им пользуются, словно оно им чужое. Это должно нас утешить. Пойдемте праздновать. А то еще, может быть, устроим пирушку?
Воодушевленные и захваченные круговоротом празднества все друзья шумно отправились наблюдать афинские развлечения.
Хотя гимнастические и поэтические состязания быстро наскучили афинской молодежи. Больше порадовали анобаты, конные, когда на заключительном этапе, по сигналу, состязавшиеся спрыгивали с лошадей и превращались в бегунов. Но не всем это удавалось, многие падали и сильно разбивались. Упавшие неизменно вызывали у зрителей много насмешек, ругавшие их без всякого сочувствия к несчастным. Патрокл ожидал увидеть панкратий, состязание, состоявшее из кулачного боя и борьбы, но его не было. Ему объяснили, что бывает он только на Олимпийских играх. Он, вообще, неуютно чувствовал себя среди молодых друзей Лисимаха и вскоре покинул компанию, отправившись в гостиницу. А Лисимах без умолку продолжал расспрашивать друзей о прошедших годах и вспоминать былые похождения юности.
-Если помнишь Филолахета, так он поступил в Олимпию в школу борьбы и кулачного боя. Мечтает, наверное, как его отец, победить на Олимпийских играх, а потом получать еду за государственный счет, - с иронией рассказывал идущий рядом Филодем. А потом продолжил:
-А вот Фемистокл всех уговаривает отправиться в Понтийское царство к молодому Митридату в армию, постоять за интересы эллинства. Там наемникам, говорят, платят большие деньги.
Тот сразу откликнулся: «У Митридата хоть за эллинские идеалы можно постоять, а здесь вы все сопьетесь от полного безделья».
Кто-то воскликнул:
-А наш Аполлодор, выкупил себе одну рабыню и дал ей вольную. Ранен он безраздельно жгучей страстью к ней, - язвительно сообщил он.
-Это пока отец его в отъезде. Тратим напропалую его деньги, и пировать к нему еще пойдем, - добавил лукаво Николай. Любовь – это тяжкое бремя не только для сердца.
-Хотелось бы взглянуть на твою избранницу Аполлодор, - обратился к нему игриво Лисимах. Взором лучистым ее всласть насладиться.
-Бросила ему судьба не любовь, а злую стрелу из огня, - заметил Ипполит. И чего он в ней нашел?
-Коль прошел мимо розы, не ищи ее больше в саду, - ответил грустно Аполлодор не понимающему другу. Лисимах, тебе одному доверяю, твоей учтивости и вкусу. Будь неподкупным судьею. Приглашаю всех вас на симпосию в свой дом.
-Ура! Слава Аполлодору! Все вперед, нас ждет хмельная влага.
Шумная компания отправилась по улицам Афин, горланя и декламируя стихи о радостях беззаботной жизни.
Легкие сохнут друзья, дайте скорее вина!
Звездный ярится Пес , пекла летнего жар.
Больно он тяжек для всех, жаждою грезит даже наша земля.

Кто-то продолжил воспевание удовольствий, как блага, проповедуемого мудрецом Эпикуром:
Коли есть красотка – с ней ложись, позволено!
Коли есть вино – горшками пей лесбосское!
Да, благо это все, достоянье мудрого.
То не мое учение, а ученье Эпикурово.

По пути компания закрутила в свой круговорот двух знакомых гетер, и скоро все ввалились в богатый и гостеприимный дом Аполлодора.
В уютном андроне, уже к застеленным деревянным ложам, которые были сдвинуты по две штуки вместе, рабы быстро поднесли столики с едой. Компания быстро распределилась по ложам. Мужчины возлежали, женщинам полагалось только восседать на ложах.
-Вообще-то застольников должно быть не меньше числа Харит и не больше числа Муз , - так говорит традиция. А сколько нас, давайте посчитаемся, – предложил серьезно Филодем.
-У нас есть свои Музы, поэтому не будем мнительными, как пифагорийцы, насчет божественных чисел, - кто-то сказал с другого конца, на что все засмеялись.
Скоро вспыхнули пламенем многочисленные светильники, и свет сразу рассеял царивший здесь полумрак. Рабыни вскоре принесли гостям в ойнахоях разбавленного вина, что еще больше оживило компанию. Филодем в тот вечер неиствовал:
-Позвольте мне открыть наш собутыльничий сенат. Аполлодор, скорее приведи свою несравненную Филематию, а то мы засохнем от тоски без нее.
Он высоко поднял килик с вином, возлежа на ложе и прижимаясь к одной из гетер, патетически обратился к взошедшей на небосклоне Селене.
Ярко свети, о Селена , двурогая странница ночи!
К нам взор свой лучистый бросай и озаряй своим блеском наш пир.
Потом также громко продолжил сменив тему:
Розу пышную Эрота примешаем к Дионису
И прекраснолистной розой осенив чело, давайте
Пить и весело смеяться.
Роза - лучший меж цветами!
Роза – дар весны любимый!
Роза - милая бессмертным!
Вакх, венчай меня! Увитый
Роз гирляндами густыми,
С девой я высокогрудой
Понесусь под звуки лиры
Пред твоим священным храмом.

Аполлодор вскоре привел свою избранницу Филематию. Она была действительно обворожительна и прекрасна. Лисимах искренне залюбовался ею. Длинные ее волосы полными прядями обвиты были вокруг головы и придавали ей еще большую женственность. Сверху длинного хитона была наброшена тонкая ткань, которой она искусно драпировала руки, а изредко появлявшиеся ножки были обуты в дорогие сандалии с золотыми вставками. В руках она кокетливо держала веер, блистая на пальце перстнем с темным фиолетовым аметистом. У древних считалось, что подобный камень способен вызвать большую любовь к дарящему его, поэтому все заподозрили в нем дорогой подарок Аполлодора.
Ипполит, возлежа напротив с другой гетерой, велеречиво обратился к Филематии в стихотворном излиянии, показывая на нее упрямо рукой, скорее из зависти к своему другу или чтобы еще больше раззадорить Аполлодора.
О, эта ножка! О, эта голень! О тайные прелести тела,
Из-за чего Аполлодор так безнадежно погиб.
О, эта грудь, эти руки, и тонкая шея, и плечи,
Эти глаза, что взглядами сводят с ума!
Чары искусных движений и полных огня поцелуев,
Звуки короткие слов наше сердце волнующих так…

Филематия в такт каждой его рифме, наивно улыбаясь, слегка покачивала, демонстрируя отдельные части своего превосходного тела, совсем не скрывая своей лучезарной красоты юности. Аполлодор с ненавистью смотрел на игривые затеи Ипполита и Филематии, так что напряжение явно нарастало.
Филодем разрядил складывающуюся неловкость демонстративно смешливым своим поведение. Высоко подняв килик и обняв восседавшую рядом с ним гетеру, он обратился к ней с пламенной речью:
Богами заклинаю,
Позволь мне выпить, выпить
Одним глотком всю чашу.
Хочу, хочу безумства я с тобой!

С этими словами, опорожнив полностью чашу, он вульгарно полез целоваться к девушке. Гетера резко, но, искренне смеясь, грубо отстранилась от его назойливых ухаживаний, оттолкнув его на просторное ложе.
-Нечего важничать, - говорил, обескураженный этим, Филодем, а то юность промчится быстрей сновидения. Подари поцелуй поскорее, тем более это дело для тебя явно пустое, - попытался он в отместку ее обидеть.
-Даже в пустых поцелуях порой скрывается сладкая радость, - заметила тонко Филематия, нежно беря за руку и привлекая к себе для показательного поцелуя Аполлодора.
-Аполлодор, а ты что молчишь? – раздосадовано говорил Филодем, сглотнув обиду. Или твои уста сковало любовное томленье? Ласки женщин всегда золотом и пурпуром покупают, не так ли? А у меня в карманах сегодня, кажется, совсем не звенит.
-Не жди от меня шумных речей. Греметь – дело Зевса, а не мое. А тебе скажу: бедность порой лучший учитель в нашей жизни. Пора и тебе за голову взяться.
-И это говоришь мне ты. Сам прожигаешь деньги своего отца в беспутстве с нами. Скоро в мяч округлишь все его имущество. А когда он вернется, чем ты станешь лучше меня?
-Ты видно много выпил, раз болтаешь лишнее.
-Но мудрецы всегда говорят, что пьяные вещают истину.
-Помните у Одиссея , - включился в разговор Ипполит:
Вино мне язык развязало;
Сила вина несказанна: оно и умнейшего громко
Петь и смеяться и даже плясать заставляет,
Часто внушает и слово такое, которое лучше б сберечь для себя.

-А персы, говорят, обсуждают в хмелю самые важные дела. Потому как опьянение дарует им всестороннее знание. Да и вообще друзья, давно замечено, что полупьяные хуже держатся на ногах, чем вовсе пьяные. Поэтому не будем себя ограничивать в напитках, пока твердо возлежим на прекрасных ложах Аполлодора.
-А вообще, зачем нам нужны деньги, если у нас есть Аполлодор? – кто-то многозначительно спросил с другой стороны андрона.
-Исключительно, для приятного пересчитывания; подобное занятие всегда облагораживает людскую душу.
-Хватит вам спорить, сыны Кекроповы . Воистину блажен, кто съел чужой обед. И слава богам и Аполлодору за это. Помни об этом Филодем, этакая ты свинина под соусом - заговорил кто-то шутливо, намекая на его чрезмерную полноту.
-Ведь к чужому столу мы все быстро мухами слетаемся , - мудро заметила одна из гетер, вспомнив старую пословицу.
Тут приподнялся Аристарх, вечно придумывающий новые слова, смысл которых не всякий всегда понимал.
-Клянусь Зевсом, что можно сказать о всех вас достойнейших? Красивых и веселых, тощих и голодных, негодных и невнятно бормочущих. То, что вы думаете, это не значит, что оно есть на самом деле, а то, что есть, это не значит, что вы об этом думаете. Здесь самому Аполлону ничего не понять. О, люди! Поэтому питипьяновино и обо всем трезворазумейте.
-Коль правду расскажу, то не порадую, а коль порадую, скажу неправду я, - перевел фразой из комедии труднопонимаемую многими речь Ипполит. Вот что хотел нам сказать, вероятно, Аристарх.
Лисимаху кто-то начал восторженно и спутанно рассказывать, что Аристарх всегда говорит своими особенными словами, называя петуха – с-утра-криком, цирюльника – людостригом, драхму – серебрянкой, хойник  – кормильцем дня, глашатая – криконялой, якорь – держалом, копье - дальнобросом. С ним не соскучишься.
Тут в андрон вошел задержавшийся где-то Фемистокл и все громко закричали, приветствуя его.
-Где ты был, Фемистокл? – спросил, перекрикивая всех Аполлодор, не слыша из-за шума его ответа. Налейте ему в кубок столько циатов  вина, сколько букв в его имени, - распорядился, смеясь он, рабам.
Но все тут закричали: и нам и нам. Хотим и мы. Все принялись, смеясь, считать буквы в своих именах, а рабыни им разливали разбавленное вино, отмеряя черпаком. В килики оно не помещалось, поэтому рабы принесли скоро большие канфары и скифосы.
-Сотрапезники дорогие, - заговорил Николай, не знаю как вы, а я все еще умираю от голода. Я сполна наглотался уже ваших речей. Давайте прекратим бессмысленную болтовню и примемся за то, что хотя и не так возвышает, но дает нам хоть шанс не умереть с голода. Аполлодор, прикажи поменять блюда. А то я мыл руки вовсе не для того, чтобы угощаться все время вашей глупой болтовней.
После последовавшего распоряжения Аполлодора скоро принесли аппетитно запеченую рыбу в больших свекольных листах .
Николай тут снова продолжил яркий монолог:
-Друзья! Только изумительная морская рыба превосходит, наверное, любую даже изысканную пищу вкусом. Недаром мы с древности называем истинных ценителей рыбы лакомками. Не любителей приторной говядины, каким был Геракл, заедавший ее зелеными смоквами, не любителей смокв, каким был рассудительный и мудрый Платон, мы называем лакомками простых завсегдатаев обыкновенных рыбных лавок. Никто из вас не ел родосскую колючую акулу ? А это вершина совершенства, скажу вам, если она с умом приготовлена. А если подать ее еще с подогретым крепким фасоским вином! О, это настоящее блаженство! А вы знаете, что некоторые фасоские вина вызывают сон, а некоторые бессоницу. Невежи вы, я расскажу вам больше. Большинство из них имеет изумительный яблочный аромат. А яблоки, между прочим, всегда были символами любви, заметьте, возвышенной любви между мужчиной и женщиной, которой покровительствует богиня Афродита Урания. Не любви площадной, низменной и чувственной Афродиты Пандемос, которую справедливо презирают наши жрецы, а любви чистой и небесной. Если не верите моим словам, то лучше поезжайте на Фасос и убедитесь сами в чистоте местных нравов. Кстати, любителями яблок были Филипп Македонский и его сын Великий Александр. А когда Александр обнаружил, что самые лучшие яблоки растут близ Вавилона, то он с избытком наполнил ими свои корабли, и устроил там настоящие речные яблочные сражения. Зрелище, пишут древние авторы, было столь восхитительное, что на него вышел любоваться весь персидский город. Представляете всю разодетую персидскую знать в роскошных одеждах. А воины на кораблях забрасывали друг друга яблоками с мужеством, достойным отважных македонцев.
Все закричали хором: «И мы хотим сражения! Хотим сражения! Хотим сражения!» и все вдруг начали бросаться фруктами, орехами и чем попало друг в друга. Девушкам многие юноши норовили подбросить, по стародавнему обычаю, осторожно яблоко в складки одежды на груди, демонстрируя тем свое внимание и пылкую влюбленность.
-Вам видно ничего никогда не понять, болбесы, - громко заговорил раздраженно, вновь приподнимаясь на ложе, Аполлодор, видя полный кавардак в своем доме, и стараясь перекричать всех. Прекратите! Да прекратите же вы!
Рабы послушно стояли в отдалении, с любопытством наблюдая несуразные забавы веселых гостей. Когда шум немного стих, Аполлодор вновь приподнялся и громогласно начал серьезную речь:
-Как я устал от вас и вашей отвратительной праздности. Постоянно хлестать вино, порой пятикотиловыми чашами  и с головой гоняться за бездарной прибылью. Бездумно проматывать потом доходы, на которые могли бы безбедно жить наши дети. Радоваться больше гетере, чем другу, вину, а не своему сотрапезнику. Мы постоянно ходим по изъезжанным путям, протоптанным многими колесницами. Не пора ли нам выбрать, наконец, каждому свою дорогу, друзья. Поэтому и римляне хозяйничают у нас, как дома, пользуясь нашим настоящим бесславием. Мне приятнее вечно ворчащие старики о старых устоях, чем ваша бездумная беотийская тупость. «Ласк расточаемых всем, избегая, брезгую воду я пить из колодца: претит общедоступное мне» - так, кажется, говорится в наших комедиях. Такая жизнь бессмысленна! И я устал от нее. Мы должны найти себе другой путь. Вот Лисимаха наглядный пример, он изучает возвышенные искусства в Александрийском Мусейоне. За него я хочу поднять с радостью свой долгожданный килик!
-Неужели Лисимах, ты в этом курятнике Муз обитаешь? – кто-то попытался вновь пошутить. Среди разжиревшей там домашней птицы . Не скучно тебе там, с курочками?
Все язвительно засмеялись.
Серьезность хозяина немного охладила настроение компании. Лишь пришедшая рабыня – флейтистка внесла своими нежными звуками некоторый утраченный уют в компанию.
Кто-то громко процитировал: «Кто сух душой, тот нам не мил, гордыня ненавистна всем».
-А ласковый имеет дар пленять, он без труда друзей приобретает, - зазвенел издалека в ответ изысканными рифмами приятный женский голосок.
-Вот так мы и живем в Афинах, Лисимах, - заметил позднее, уже достаточно подвыпивший, Филодем. Аполлодор ищет свою дорогу, а мы иногда достойно кутим на его счет. И знаешь, мне милы общедоступные ласки гетер и в вине есть что-то влекущее к дружбе, согревающее и веселящее. А ты может быть, тоже пойдешь своей дорогой, милый Лисимах, бросив нас в руки безжалостной судьбы?
-Что ответить тебе, Филодем. Каждый пытается выбрать свою дорогу. Хотя чаще жданного - нежданное приходит. Неизбежность иногда подло властвует над нашей изменчивой судьбой.
-Умен ты видно, дай бог, чтоб счастлив также был, - заулыбался Филодем, ценя образованность Лисимаха.
Но Лисимах продолжал серьезно: «Для меня теперь одно стало очевидным: нераздельность моей судьбы и любимых Афин. И я твердо намерен перенести все горести судьбы со своей бедной отчизной и способствовать ее великой славе».
-Поэтому ты и живешь в Александрии, совсем не близко от родного полиса? – язвительно засмеялся кто-то в ответ.
-Я вернулся, чтобы быть вместе с вами, друзья. Так хочется вспомнить безмятежную жизнь нашей юности. Меня влечет меньше прибыль, чем жажда нашей старой дружбы.
-Тогда пей больше и раздели несладкую судьбу празднующих афинян.

11.
Менандр с Мегаклом также участвовали в празднествах афинских Великих Панафиней. Все жители города принимали участие в торжествах, которые никого не оставляли равнодушным. Многие гости специально прибыли в Афины из других городов Эллады. Здесь была также и многочисленная римская администрация: наместник, со своими помощниками и охраной, и конечно, римские гости - ликтор Постум и квестор из Остии. Все они гордо и размеренно шествовали в начале колонны Панафинейской процессии и, конечно, не встретились с нашими друзьями.
Менандр позднее был лично приглашен ликтором Постумом на симпосий, но т.к. это был не эллинский пир, куда всегда можно было приходить со своими приятелями без особого приглашения, Менандр поостерегся брать с собой кого-либо, в том числе и своего друга Мегакла.
Уже возвратясь домой, после пиршеских возлияний, Менандр долго рассказывал ему о царственном пире у наместника провинции, где присутствовало большинство афинской знати:
-Пили много за небожителей и земные власти, ну и, конечно, за присутствующих. Был хороший оркестр и много танцовщиц, которые часто сменяли друг друга. Все залы были украшены гирляндами разноцветных роз, причем в каждом зале были розы одного оттенка. Даже в вино иногда добавлялись розовые лепестки по торжественному случаю. А в центре залы, на огромном блюде лежал изрядной величины кабан с такой шапкой на голове, и в зубах держал корзинку из пальмовых веток с карийскими финиками. Рабы потом раздали их всем пирующим. Вокруг лежали миниатюрные поросята из теста, как бы присосавшиеся к вымени. Вдруг приходит растрепанный повар и с притворной печалью в голосе заявляет, что он забыл выпотрошить свинью, и совсем не положил пряностей: перца и тмина. Все сразу, конечно, насторожились, ожидая бурного хозяйского гнева. А он, на глазах у всех, вооружившись ножом, дрожащей рукой начинает медленно разрезать животное, из которого неожиданно сыпятся многочисленные жареные колбаски. Это было впечатляющее зрелище. Все были поражены его настоящим кулинарным искусством и изобретательностью. Но я долго ломал голову, стараясь понять, зачем на голову кабана водрузили этот смешной колпак?
-А затем нам подали цыплят, - продолжал Менандр, утопленных в вине, а жареный страус плавал в соусе из собственных мозгов. Но больше всего меня поразили огромные горячие глыбы мяса жареного тунца, вырезанного из самых мясистых подбрюшных частей. И этот рыбный соус – гарум, да еще в центре стола у каждого из гостей. Говорят, что только благовония его дороже, а я отношусь к нему с предубеждением. Хорошо, что стояли рядом в корзинах истинная радость бытия, мои любимые ячменные хлебцы. Ты знаешь, Мегакл, я после увиденного, почувствовал себя полной деревенщиной со своим недавним пиром.
-Ну, не расстраивайся Менандр. Римляне имеют свои вкусы, да и празднество было торжественное. Наместнику важно было показать свою значимость и уважение выразить знатным афинянам. А наше дело - любить заветы наших отцов, а значит, и сохранять привычное.
-От наших стариковских привычек как бы молодежь не отвернулась. Она все больше склоняется к чужим обычаям. И это сильно огорчает меня. Старые традиции легко разрушить, да потом трудно восстановить. И в наших школах стали изучать латинский язык, до хорошего это не доведет. Другие народы всегда учили эллинский язык. Величие его исходило из нашей силы и культуры. А теперь стали забывать славу эллинства. А без славы сначала обычаи, а потом и народ вымирает. Пойдем, кстати, на днях на охоту на кабанов? Никандр, старый стратег, приглашал нас, он организует ее после окончания празднества.
-Лучше возьми с собой молодежь. Им надо укреплять дух, и может быть, понадобится скоро крепкая рука. А охота лучшее из немногих упражнений, дабы приучиться к опасностям войны.
-Совершенно согласен с тобой, давай предложим твоим новым друзьям.
Затем Менандр завел разговор на излюблинную военную тему, овеянной для него истинной ценностью. Как бывший воин, он любил порассуждать, вспоминая прошлые походы и сражения, причины удач и горьких поражений эллинов.
-Надо признать, Мегакл, что римские победы в последних войнах, хоть сейчас они и терпят поражения от варваров, во многом обязаны их новой тактике. Наши фаланги стали слишком тяжело вооруженными и неповоротливыми. Помнишь, как быстро развернулась фаланга Александра Македонского при Гавгамелах, спасаясь от персидского прорыва. Они не были так закованы в броню. А теперь? Беспомощность македонской фаланги при Киноскефалах, которая даже не смогла развернуться при ударе с тыла, очевидна. Все-таки римские манипулы намного практичней, мне кажется. Гибкие и подвижные; с ними легче решать все тактические задачи. Да и бою на мечах они выучены лучше многих наших гоплитов. Как римляне выиграли битву при Пидне? Сначала смяли строй фаланги, а дальше мечами всех жестоко порубили. А что мы можем противопоставить такому напору, такой тактике? Лишь плотные ряды, не способные даже развернуться. Нет, у них следовало бы многое перенять. Учиться никогда не поздно. А какие щиты у них самнитские большие, что наши против них. Но эллинские военачальники и слушать ничего не желают. Привыкли всегда воевать с варварами. Против них еще наши приемы выигрывают, но только не против римлян. Так вот я думаю, Мегакл. Митридату это нужно все учесть и учиться военному делу у римлян. Вооружение и старую тактику необходимо как можно быстрее пересмотреть. И это нам следует донести до его военачальников.
-Тебе, конечно, видней, но ты преувеличиваешь, мне кажется, римскую тактику боя. На все воля богов и случая! Сколько раз они проигрывали сами варварам. Вон кимвры, чтобы не нарушать свой строй, сковывают первый ряд цепью. Варварский метод, но им помогает и римляне беспомощны против них. А разве при Пидне справедливость была на стороне македонян? И какой туман был там и какая гористая местность. Где было развернуться фалангам? Нет. Надо все предусматривать и выбирать с выгодой место будущего сражения. Благоразумней совершить правильный маневр и отступить, не принимая битвы в подобных условиях. В этом великий дар опытного полководца.
-Может быть, ты и прав. Не знаю. Но то, что римляне сами никогда не стыдились перенимать у побежденных народов полезное, это правда. У этрусков они научились сомкнутому строю, длинный щит заимствовали у самнитов, метательное копье – у испанцев. У финикийцев неплохо научились морскому делу и одолели даже их самих на море, у нас научились осадной технике и победили все наши полисы. Ведь каждый народ придумывает что-то полезное. И все взятое у других римляне всегда усовершенствовали. Даже подражая лакедомонянам, они сохранили их суровые порядки значительно дольше, чем они сами.
-Но теперь они переняли у побежденных, согласись, и дурные многие наклонности.
-Это тоже верно. Но то, что они и выносливее многих народов, это тоже очевидно. Разве кто может совершать такие длительные переходы, да еще разбивать на каждую ночь лагерь, кроме римлян? У них даже сложилась пословица: «Врага надлежит побеждать лопатой». Нет, это не под силу многим. И не в этом ли залог их побед?
-Да, наши гоплиты утомляются только от одних длинных сарисс (копий), а римляне со щитом на ремне, с пилумами в руках, да еще на плечах с палисадинами для частокола по десятку стадий совершают марши.
-Во многом их победы заслужены доблестью, Мегакл, несомненно. Но и у нас она еще не оскудела. Правда, ведь? И Менандр продолжил строить планы по укреплению Эллады, вспоминая былые греческие военные хитрости.
-Нам следовало бы восстановить хотя бы в Аттике систему сигнальных огней на вершинах гор. Эллины когда-то могли славно передавать информацию с их помощью. Целые предложения передавали, не только символы.
-Давай с достойной мудростью рассуждать трезво, Менандр. Мы никогда не сможем выступить сейчас против Рима. Страна обескровлена после многих войн. Мы можем только наблюдать со стороны и оказывать союзникам посильную помощь своими наемниками. Но быть во всеоружии и быть готовыми ко всем неожиданностям, нам, я думаю, необходимо. Давай займемся подготовкой посланий ко двору царя Митридата. Ты хотел послания подготовить полководцу Дорилаю Тактику? А когда ты говорил Лисимаху про хлеб, ты действительно намеревался добиться дополнительных поставок с Боспора? Полис закупит зерно, а будут ли на это средства?
- Конечно, надеюсь на предоставление кредитов. Наместнику не понравится, конечно, такая самостоятельность Афин. Но Боспор вне влияния римлян и мы зерно их не перекупаем. И с Митридатом он не связан, так что мы вне подозрений. А его кредиты могли бы обнаружить наглядную связь. А нам рано пока ссориться с римлянами.
-А не перехватят ли послания лазутчики? Не опасно ли это будет нашим друзьям?
-Мы поступим по старинному способу: напишем растительными красками на досках, а сверху зальем воском и напишем на нем незначащие письма.
Это были обычные военные хитрости для обмана противника.
-Гримион, - позвал Менандр молодого раба, неси скорее нам доски, краски и подай стиль . Неси все письменные принадлежности и не забудь воск разогреть.

12.
В Совете Афин, где теперь собирались по имущественному цензу, после окончания основных заседаний, Менандр решился выступить с краткой речью. Это хоть и могло вызвать недовольство римских властей, но он решился прощупать настроения своих сограждан. Начал он свою речь со слов о былом величии Эллады:
-Положение дел и польза отечества велят мне сказать несколько слов, сограждане. Наши предки, - начал он великоречиво, - своими добродетелями и подвигами написали прекрасную историю Эллады. Они всегда проявляли свою доблесть во владычестве над другими, в милостивой помощи притесняемым народам, в приобретении себе верных союзников, в основании новых городов и апойкий, в победах над грозными нашими неприятелями. Мы, к сожалению, теперь лишены всего этого богатства выбора и таких возможностей у нас больше нет. У нас осталось лишь слабая власть над своими вечными пороками, управление своими городами, не очень вдумчивая раздача наград и почестей, нудные заседания в нашем совете, проведение для народа праздничных увеселений, но остался еще и не утраченный величественный культ наших богов. Наши чувства во многом измельчали, мы стали забывать наше великое прошлое и перестали преклоняться перед ним. Эллину пора вспомнить свою забытую историю, быть гордым своим древним эллинством, своей прошлой культурой, которая одна еще может противостоять наступающему варварству. Мы должны выше поднять голову, смело посмотреть в будущее, а главное захотеть большего. Без этого ничего не произойдет в стране, и без вашей помощи тоже. Ведь вы мудры и хорошо это понимаете.
Понтийский царь Митридат сегодня готовит и вооружает свою армию, вы об этом слышали, конечно. Никто не может знать, куда он повернет свое оружие. Надеюсь, что против наших врагов. Впереди возможны потрясения, которые могут разрушить целые царства и обездолить целые народы. Я не усомнился в силе Великого Рима, чтобы меня не обвинили недруги, и не призываю никого против него, - тут Менандр многозначительно остановился, понимая всю ответственность сказанного, прибегая к эзопову языку, - но нам нужно предвидеть возможное развитие событий и обезопасить себя. Необходимо пополнить, в первую очередь, хлебные городские запасы и сделать это как можно скорее. Афинам не хватает уже сейчас египетского хлеба, поставки из Понта, Боспора и римской Азии нерегулярны, нам важно подумать о надежном торговом партнере. И о надежном кредите.
Закончив выступление, он устало сел на скамью. Первая часть речи произвела на всех противоречивое впечатление. Зная неукротимый характер Менандра, в ней многие почувствовали зачатки заговора, хотя и не было в ней видимового бунтарского призыва. Но были там смутные сомнения, и он озвучил волнения и предчувствия многих сограждан. Но закончил речь он предусмотрительно миролюбиво, в заботе о насущном хлебе для афинян.
-За такие слова мало дать и десяти мин, - шепотом сказал Менандру его сосед Панэтий, низко склоняясь к его уху. Но разве этими словами пробьешь толстую кожу нашего Совета? Как бы большая часть его опять не восторжествовала над лучшей.
Многие действительно заговорили о том, что Менандр усомнился в военной моще Рима и за этими словами может свить гнездо измена.
-Менандр всегда служил нам образцом твердости и решимости в защите интересов Афин, - взял слово седовласый Филодем, возглавлявший Совет в предыдущие годы. Он стоял перед всеми, собрав в левую руку складки гиматия, и растягивая слова, добавил: Я в э-то-м не сом-не-ваюсь. Искренние слова его, говорят о горячей преданности и тяжелых переживаниях о годах упадка Афин. Мы все скорбим вместе с ним об этом. Что касается хлеба, то мне кажется это разумное предложение, но надо будет соблюсти лишь малые формальности, чтобы никого не задеть нашими действиями. И условия кредитов давайте обсудим позднее.
-Наш народ уже не соблазнишь ячменным хлебом, ему подавай пшеничную булку, а это уж значительные долговые обязательства, - раздались и другие голоса. Излишние запасы – это неразумные траты сейчас для города.
Но большинство одобрительно поддержало Менандра, понимая необходимость единения. Его речь достигла заданной цели. Большинство понимало и осторожность Менандра. Активные действия вряд ли кто бы поддержал, но в воздухе пахло грозой и благоразумно следовало обезопасить существование самих граждан Афин.
К вечеру о происшедшем в Совете во всех подробностях уже знал наместник провинции Македония и уже раздумывал о предупреждающем ударе.

13.
Лисимаха полдня не было и Патрокл начал уже беспокоиться. Он в одиночестве проводил уже второй день, и угнетающая скука, от подлого разъедающего безделья, портила все его настроение. Лисимах где-то пропадал, а капитан судна Артемидор появлялся в гостинице только на ночь, беспрерывно занимаясь своими торговыми делами. Поэтому Патрокл оставался постоянно один. Проводя большую часть времени в гостинице, он лишь изредка выходил в тихий город. Патрокл попытался побродить по узвилистым пыльным улицам, поучаствовать в разговорах на агоре с торговцами, зайти в святилища, но это мало его занимало. «В последние дни Лисимах как-то переменился», - с невольной обидой думал Патрокл. Он же знает, что у меня никого здесь нет». Рано утром, таинственно и простодушно улыбнувшись на вопрос друга, Лисимах опять куда-то сбежал. Лишь к обеду он наконец-то появился сияющий и кричащий от восторга, словно начищенный песком бронзовый кувшин.
-Против любви нет на свете никакого лекарства, поверь мне Патрокл. Она прекрасна и свежа как утренняя розоперстая Эос, что приходит к нам из глубин Океана.
-Ну не томи душу, поведай о своей красавице, на которую ты променял своих друзей, - с легкой обидой проговорил Патрокл.
-Не торопи меня, предоставь буйным ветрам блуждать понапрасну и вестницам птицам летать, а мой ниспосланный богами недуг пусть по членам сладко блуждает.
-Видно только мудрой Пейфо  по силам найти нужные слова убеждения, - сказал, притворно печалясь Патрокл. А я совсем не способен на это.
-Пока есть красота и глаза, никто любви не избежит. Жаворонки где-то поют, и стонет голубка, а над поляной гудят неумолчно желтые пчелы, - продолжал восторгаться Лисимах, - песни запев запевайте и вы, милые Музы. Как прекрасна жизнь! Лицо ее бело, как срез яблока, а волосы черны, как ягоды мирта. Патрокл, ты помнишь ту чувственную ионийку на Панафинеях. Я ее случайно встретил два дня назад, скажу тебе по секрету.
-Это та, на которую ты засматривался, забыв про все торжества. Два дня назад познакомился и до сих пор молчишь? То-то я заметил, что ты усиленно чистишь зубы золой который день .
-Мне нечего было рассказывать, и сегодня весь рассказ умещается лишь в моем восторге. Мы с ней просто гуляли за городскими стенами, по берегу мирно текущего Илиса, и ничего я не знаю прекраснее этого. О, Праксиноя! Как сладко дышат истомой твои уста. Но ни у яблок, ни у цветущих кустов нет аромата такого. И в поцелуе твоем столько радости сладкой. Хочу, хочу любви твоей я, Праксиноя!
И Лисимах воздев вверх руки, закружился по комнате.
-Воистину Лисимах, счастье всегда содержит частицу глупости, - смеясь, сказал, совсем обескураженый Патрокл.
-Любить и быть мудрым, вряд ли это доступно и богам.
-Ладно, раз ты не уберег свою печень , лучше расскажи по порядку, как гибельная страсть твоя родилась. Как буря сорвала твою умеренность и просочилась в грудь со всей силой страсти.
-Если бы ты знал, как чудно она смотрит, как прекрасно и заманчиво улыбается. Она как богиня лучезарна и величественна. Я не могу перенести этого блаженства. Она вся притягивает мой взор, каждой клеточкой своего тела. Благодарю вас бессмертные боги за эту радость! Если бы я был Парисом, то отдал бы яблоко ей, как прекраснейшей царице. Да простит меня божественная Афродита.
-Афродита тебя вряд ли простит. Да и яблоко Парис вручил ей за обещание помочь увезти прекрасную Елену. Ты хочешь новой троянской войны? Завтра я тебе обязательно принесу гранатовых яблок: ими обычно остужают страсть изнемогающих от любви. Ведь глаза любящих видят лишь то, что велит им сердце. А мне нужен твой здравый разум, тем более, что нам завтра идти на охоту. Или ты забыл? Да ниспошлют нам боги доблести и мужества. Любовь твоя не пострадает, а только крепче от этого станет, поверь мне, старому холостяку. Дротики мы получим у Кнемона, я уже договорился, но к нему еще надо будет зайти. Давай быстро отобедаем и двинемся. Кстати, к тебе приходил твой друг Филодем. Какой-то странный был. Потерся здесь, помялся и так же неожиданно исчез. Ладно, позови быстрее служанку нашу, Лисимах. Фу, как ты пропах благовониями. Ты забыл, что говорят мудрые целители: сильный запах розы вызывает у людей насморк. Воистину, ты влюблен, это теперь, несомненно.

14.
Какое сердце мужчины не дрогнет от этого таинственного слова – охота. Хищный инстинкт добытчика дремлет в каждом из нас, лишь ожидая момента пробуждения. Когда-то от исхода охоты зависела жизнь и достаток древних племен, их способность иметь будущее. Теперь она сохранялась у народов как обряд, во многом связанный с культом плодородия, воздающим милость за благоденствие. И еще охотничьи невзгоды всегда воспитывали мужество воинов, способность к лишениям, готовя защитников родного очага.
Греки во все времена любили охоту: травили собаками лисиц и зайцев, ловили сетями и капканами дичь. Чаще охотились на перепелов, куропаток и других птиц, растягивая сети с привязанными к ним подсадными птицами. Привлеченные их криками другие птицы попадали в ловушку и запутывались в сетях. С сетями часто охотились и на других зверей, выгоняя их собаками на расставленные ловушки.
Но вершиной всегда почиталась охота на диких кабанов. Добыча яростного вепря считалась у всех народов покорением могучих сил природы. Многие выдающиеся полководцы, в том числе и Александр Македонский, отличались в этой опасной и увлекательной мужской забаве, часто выходя с копьем один на один с могучим зверем, обретая славу победителя или порой немалые увечья. И доблестным победителям разрешалось тогда возлежать в присутствии македонского царя, потому что таких героев были считанные единицы.
На кабанов греки охотились недалеко от Афин, чаще с помощью метательных дротиков и толстых сетей, не выказывая показного мужества. Прошло больше часа, пока с десяток человек охотников добрались до окрестной дубравы и зарослей терновника, лежащих еще в непробужденной тишине сонного утра.
Лисимах пошел на охоту из любопытства, а для Патрокла она была достойным приложением его могучей силы.
-А принесли жертву Артемиде? – вдруг спросил устроителя охоты, пригласивший друзей, Менандр, озабоченно вспомнив старую традицию.
-К сожалению, нет, но надеюсь каждый у своего домашнего алтаря ниспросил милости богов, - ответил, задумавшись, старый стратег Никандр.
Поеживаясь от утренней свежести, многие в душе сокрушились за свой проступок, как бы смутно почувствовав что-то неладное.
-А мы с тобой даже у алтаря не помолились, - сказал, испугавшись Лисимах Патроклу.
-У нас не было возможности, пусть это тебя не беспокоит.
-Не ищи оправданий нашим проступкам, - сказал, внутренне сокрушаясь, Лисимах, удивленно взглянув на друга, как бы укоряя за непочтительность к богам.
Был ранний час, когда ночные сумерки еще продолжали прятаться в густых кронах деревьев. Сырой туман стелился по мелкой поросли и зарослям кустарника, пробирая остылой прохладой. Загонщиками выступали рабы распорядителя охоты Никандра, которые вышли на условленное место заранее. По различным приметам и свежим следам зверей, они подвели подошедших охотников очень близко к кабаньему лежбищу. Это были густые заросли в низине. Поблизости в местах, через которые звери могли укрыться, были уже оборудованы толстые сети - ловушки, около которых и расставили охотников номерами. Была спущена одна из натасканных лаконских собак, которая скоро залилась злобным одиноким лаем. Ее сразу же отозвали условным сигналом обратно. По-видимому, лежка зверей была совсем рядом. А сонное утро медленно пробуждалось все возраставшим гомоном птиц и разлитой алой зарей на горизонте.
Скоро загонщики, гулко стуча о стволы деревьев палками и придерживая лающих собак на привязи, полукольцом начали приближаться к лежбищу кабанов, выгоняя зверей на тропы, с расставленными там парами охотников. У каждого охотника в снаряжении было по два тяжелых дротика, короткий нож на поясе и огромное желание собственноручно поразить могучего вепря. И не меньшее желание потом об этом долго рассказывать на дружеской пирушке.
Друзья находились рядом. Они были оставлены у ловушки с сеткой, устроенной на звериной тропе в большом проходе между двумя огромными валунами. По замыслу, пробегающий кабан должен будет зацепить тонкую струну, которая сбросит на него сверху расставленную сеть. Ловушка была устроена с умом и во многом помогала обезопасить жизнь охотника. Ему только оставалось поразить зверя, запутавшегося в сети. Лисимах укутавшись в грубую хламиду, в виде длинного шерстяного плаща, отставив в сторону тяжелые дротики, непринужденно сидел на стволе поваленного дерева, вдыхая сырую испарину утра, мечтая о своей Праксиное. А Патрокл, пристроившись за камнем под могучим дубом, судорожно всматривался в стелящийся по кустарнику белесый густой туман. Крепко сжимая древко дротика, и ежась от прохлады, он нетерпеливо перебирал его пальцами. Никто не знал, подняли загонщики уже кабанов и приближаются ли они. Оставалось только томительное ожидание. Лишь гулкие стуки загонщиков, расходящиеся долгим эхом по низине, волновали все больше взбудораженную кровь.
-А ты помнишь, Патрокл, что Адонис  был убит на охоте вепрем и превращен в миртовое дерево? О нас боги так вряд ли позаботятся, - пошутил мрачно Лисимах.
-Зачем ты начинаешь разговор о богах с несчастливой судьбой. Лучше вспомни о незабываемых подвигах Геракла, о его первой победе над немейским львом. Этот был зверь чудовищной силы.
-Тогда Патрокл вопрос, а ты охотился когда-нибудь на львов? – не унимался развеселившийся не к месту Лисимах.
-Охота на львов отвечает больше царскому достоинству. Хотя, может быть, я и был бы рад на них поохотиться, но где их теперь встретить?
-Во Фракии, говорят, еще встречаются и в Египте.
-Нам бы следовало чуть помельче зверя, по нашему торговому статусу. Вот у персов, говорят, добыча горного барана обещает всеобщее благоденствие. Вот такого барана ниспослала бы нам судьба.
-Будем ждать, Патрокл и верить. Может быть, выгонят на нас и барана. А у скифов, - продолжал Лисимах, ежась от прохлады на поваленном дереве, мне рассказывал в Александрии старый Анаксагор, благоденствие и удачу обещает добыча зайца. Однажды в древности царь Дарий, во время похода в Скифию, выстроил свои рати против скифского войска, которое много дней он преследовал в степи. Напряженно вглядывались персидские воины в непоседливую вражескую конницу, когда неожиданно перед войском появился трусливый заяц. Перед решающей битвой обычно все воины напряжены и думают о богах, которые ниспошлют им победу. Но не таковы были скифы. Кто мог подумать, что часть скифов кинется за бедным животным, презрев все законы войны, и смешает свои ряды. Персы тогда подумали, что скифы показывают, насколько презирают они их, предпочитая вольную охоту. А они просто бросились за удачей перед решающим сражением, которое в тот день так и не состоялось .
-Да, это забавно было видеть обескураженные лица персов. Нам бы с тобой тоже удача не помешала бы. Только по сегодняшней погоде и чащобе терновника лишь богине Гекате  здесь подвластно повелевать. А у вас в Аттике остались еще кентавры, Лисимах? – продолжил он шутливое настроение друга. А то выскочит из кустов, что делать, о чем с ним говорить? – засмеялся Патрокл.
-Они всегда отличались во все века мудростью – чуть любовно, растягивая слова, проговорил уже утихомирившись, Лисимах. Помнишь легендарного кентавра Хирона – учителя героя Ахилла. Не знаю, правда ли это, но они жили на севере Аттики. Там они воевали с лапифами – фессалийским древним племенем. Давно их никто не видел, не смейся, я серьезно. Да и в Египте, в древности, говорят, встречались кентавры. А на охоте лучше поминать сына Гермеса – Пана, он покровительствует охоте. О бессмертный! Молим тебя о великой милости.
-Эй, рогатый и козлоногий, бог лесов и рощ! Может быть, выгонишь нам из своих дебрей дикого вепря?  Интересно, Лисимах, а кабаны любят свинствовать? Дикое свинство, так у них это будет называться? – и он скупо улыбнулся.
-Не богохульствуй Патрокл. А то твои мойры  окажутся, совсем бессильны перед гневом Пана. Говорят, он вспыльчив и едкой желчью налившись и раздувая ноздри от гнева, насылает на людей всяких диких зверей.
-Нам только этого и нужно. Правда, лучше одного кабана.
Друзья понимающе, приглушенно рассмеялись, прикрывая рот рукой, дабы не выдать себя шумом в засаде.
Тихо продолжая переговариваться, они вдруг неожиданно замерли. Огромный вепрь, с резко вздернутой мордой и загнутыми клыками, словно замер невдалеке от них, напряженно вслушиваясь в только ему ведомые звуки леса. От него поднимался горячий пар, а сам он нетерпеливо переминался на прошлогодних пожухлых листьях, чутко внюхиваясь в прохладный воздух утра и не замечая еще людей. Разорвав нить, соединявшуюся с ловушкой, он не попал в охотничью сеть. Падая, она случайно зацепилась за ветку и теперь обреченно покачивалась одним краем над землей.
Патрокл не решился сразу бросить дротик. Он томительно ждал, когда зверь повернется к нему мохнатым боком, чтобы поразить наверняка. Но кабан вовсе не торопился, невольно проверяя на прочность выдержку охотников. Зверь был уже легко ранен и за ним волочился по земле дротик, удрученно торчащий из бедра. Терпение Патрокла быстро истощилось, он резко вышел из засады и замахнулся для броска. Испуганный зверь, взвизгнув, резко отскочил, стремглав бросаясь от человека в сторону. И тут Патрокл метнул оружие, вложив в бросок всю свою могучую силу. Хотя удар был вроде точен, но попал лишь в заднюю ляжку, скользнув по ней, не причинив животному большого вреда. Кабан, завизжав на высокой ноте, с шумом скрылся в зарослях темного кустарника. Послышался возбужденный голос Лисимаха:
-Ну, что попал, Патрокл?
-Попал, но он убежал, надо его догнать. Последуем за ним скорей.
-Давай подождем лучше здесь. Там дальше будут другие охотники, а мы не должны покидать своей засады, ты же слышал предупреждение Никандра.
Убежавший кабан попал под бросок еще одного номера, опять ускользнул от сетей и, развернувшись, через некоторое время вновь вернулся на старую тропу. Его возвращение для всех было неожиданным. Выйдя на стоявших вместе друзей, низко наклонив голову, словно загнанный в угол зверь, кабан стремительно бросился в атаку на угрожавшего его жизни противника. Ощерившись дротиками, друзья не дрогнули, смело вступив в схватку. Но не выдержала слабая человеческая плоть, не смогла сдержать могучего натиска вепря. Пика Лисимаха лишь скользнула по спине животного и бессильно выпала из рук; Патрокл, вторично ранив кабана, был жестоко повержен на землю. Кабан, раскидав в разные стороны своих врагов, решив, что он сполна рассчитался за содеянное ими, стал победоносно скрываться в терновнике. Уже из лежачего положения, приподнявшись, Патрокл со всей силой бросил дротик в убегающего кабана. Скользнув по стволу дерева, дротик скрылся в темной чаще кустарника. И вдруг раздался человеческий крик, пробравший душу своим непосильным отчаянием. Лисимах и Патрокл быстро вскочили и бросились сразу в густые заросли. Там, на узкой тропе, неподвижно лежал человек в окровавленной одежде, с безнадежно торчащим дротиком в груди.
Патрокл попытался его приподнять, полой шерстяного плаща приостановить кровотечение и облегчить страдания, но из уст умирающего слышался лишь предсмертный хрип. Из последних сил он сделал последний невнятный взмах рукой и вскоре затих. Это был охотник с соседнего номера, погнавшийся за раненым кабаном. Он грубо нарушил неукоснительные правила охоты и жестоко поплатился за совершенную ошибку.
Не скоро подошли охотники на крики Лисимаха о помощи. Собравшись, все долго молчали, взирая на неожиданно случившееся горе, не зная, что предпринять. Понимая всю случайность происшедшего, все всё равно с немым укором смотрели на растерянного и побледневшего Патрокла. Грузный в теле, он теперь весь сжался от случившегося горя, бессмысленно перебирая складки своей одежды. Вытирая кровавые ссадины и пряча испуганные глаза, он все лихорадочно пытался как-то оправдываться.
-Я не смог ему помочь, - шептал он, судорожно сжимая край своей разорванной хламиды.
-С таким ранением и сам Абарис  ему не помог бы.
Лисимах также сбивчиво рассказывал печальную историю с кабаном.
-Ты, конечно, не виноват Патрокл, в преднамеренном убийстве, но присяжные судьи – гелиасты будут придирчиво рассматривать твою оплошность. Ты убил гражданина Афин и тебе грозит тяжелое наказание, - изрек мрачно Никандр. И он с упреком посмотрел на Менандра, пригласившего на охоту Лисимаха с Патроклом.
Лисимах как мог, пытался утешить друга, но какие могут быть утешения, когда боги так немилосердно распоряжаются судьбами людей.
Рабы тщательно завернули тело погибшего в какие-то грубые ткани, из палок сделали примитивные носилки и скоро унесли. Свора собак, понимающе притихнув, скулила рядом, словно чувствуя жестокую людскую трагедию.
Кому-то удалось поразить вепря, но радости от этого уже никто не испытывал. Было уже не до празднества, и решили поскорее возвращаться домой, оставив хлопоты заниматься добычей рабам.
Уже по дороге, Менандр дождался угрюмо бредущих и отставших от остальных охотников друзей и потихоньку дал мудрый совет:
-Патрокл, тебе надо срочно бежать из города. Необходимо скорее смыть позор убийства жертвенной кровью в храме, отмолить грех у богов и очистить руки, а потом уже можешь возвращаться в Афины на суд.
-Я же совсем не виноват, видят всемогущие боги.
-Они создали человека, определив ему годы долголетия. Даже неумышленно сократив ему жизнь, ты самочинно нарушил волю богов, а значит и виноват. На то и судьи заседают, чтобы определить тебе наказание.
-А убегая от правосудия, разве я не признаю тем свою вину в совершенном преступлении?
-Тебе надо будет обязательно вернуться в Афины!
-А если храмовые жрецы дознаются про убийство?
-Жрецов никогда это не интересует, - убеждал теперь друга Лисимах. Они лишь помогают людям, а тем самим решать свою дальнейшую судьбу.
-А что мне грозит за убийство, не знаете?
-Ты чужеземец, а не афинянин. Тебя нельзя лишить гражданских прав (антимос), или приговорить к изгнанию. А право наказания за непредумышленное убийство в Афинах, со времен законодателя Драконта , принадлежит всегда семье убитого. Гелиасты и родственники чаще назначают сумму денег - цену крови. Ты должен будешь сам договориться с родней убитого. Выкуп с виновного – пойне, заплатишь немалый. Но лучше расстаться с капиталом, чем с жизнью; да и тебе помогут с защитой в суде друзья. Я уже говорил со многими. Даже Никандр, старый охотник и тот на твоей стороне. Таких несчастных случаев на его памяти несколько. И он сам посоветовал передать тебе мысль о побеге. Хотя он, от лица Афин, обязан был бы соблюдать закон и немедленно задержать тебя. А твое возвращение будет в твою пользу. А сбежать от суда и избегнуть наказания теперь невозможно. Это уже не древние времена. Кругом око закона, да и римляне его свято блюдут. Только если далеко на восток сможешь уехать, там будет безопасно. В Понтийское царство, в Вифинию или на тот же Боспор, куда вы с Лисимахом собирались. Но бежать я тебе не советую, потом будешь маяться нераскаявшейся душой. Лучше решить дело миром, мой тебе совет. И в таких щекотливых делах всегда следует помнить, что ты держишь волка за уши .
Патрокл, вняв мудрому совету, решил немедленно покинуть город и пойти пешком в срединный храм Эллады, «пуп земли» как его называли греки, в храм Аполлона в Дельфах. Уже в гостинице они недолго прощались с Лисимахом, расставаясь и не зная, суждено ли переменчивой судьбой свидится им еще раз.

15.
На следующее утро Лисимаха, выходящего из гостиницы, неожиданно грубо остановили трое вооруженных римлян. Узнав его имя, они грозно потребовали подняться назад в номер. Судя по жесткому обращению, они не желали принимать никаких возражений. Они поднялись вместе с ним и долго осматривали комнату, а потом не смущаясь рылись в его вещах. На шум поднялся и хозяин гостиницы, которому быстро успели доложить о пришедших римлянах рабы. Он попытался льстивыми выражениями снять напряжение происходящего, но это не достигло результата: римляне были непроницаемы.
-Что случилось Лисимах? – спросил также пришедший, потревоженный капитан Артемидор, живший в соседнем номере.
-Я ничего не понимаю, что они хотят, - отвечал растерянно Лисимах, видя беззастенчивый обыск и грубое обращение латинян.
Найдя за низким ложем какой-то странный свиток из папируса, один из воинов лихорадочно развернул его и быстро пробежал глазами. Переглянувшись с другим римлянином, как будто подтвердив находкой свои догадки, они развязно потребовали Лисимаха следовать за ними.
-Я никуда не собираюсь идти. Объясните сначала, что происходит,- отвечал раздраженно Лисимах.
-Тебе объяснят, что нужно позднее, - бесцеременно и угрожающе говорил гигант-центурион, в старых стоптанных римских калигах .
-Я никуда не пойду, - твердо заявил Лисимах, решив не подчиняться.
-Пойдешь, еще как побежишь, - засмеялся один из римлян, властно беря Лисимаха под руку выше локтя. Лисимах попытался вырваться, но это ему не удалось. На помощь ему бросился капитан, но он моментально получил удар по голове рукояткой меча. Весь обмякший, бессильно обхватив руками римлянина, все еще пытаясь безнадежно помочь Лисимаху, он медленно заскользил вниз.
-Артемидор! – закричал, в ужасе от происшедшего, Лисимах.
Но Артемидор безмолвно лежал уже на полу, а вокруг его головы, медленно растекалось кровавое пятно.
-Артемидор! – все еще кричал Лисимах, грубо подталкиваемый воинами в узкий проем двери. Отпустите меня немедленно, - но это было бесполезное сопротивление. Грубая сила была явно на стороне римлян.
-Убили! Убили! – заголосила старая рабыня, шумно выбегая из комнаты.
Рабы уже выбежали на улицу и невнятно рассказывали о происшедшем 2-3 случайным прохожим, с любопытством задиравшим головы на громкие голоса из гостиницы.
Просто сброшеный с последних ступенек лестницы на грязную улицу, Лисимах больно упал в дорожную пыль. Быстро поднявшись, он попытался бежать, но один из воинов, словно лев в огромном прыжке, сумел задержать его за край хитона и неожиданно ударил массивным кулаком по голове. Это произошло в считанные мгновения. Лисимах сразу обмяк, потерял сознание и упал, безжизненно распластавшись у всех на виду. Очнулся он, лежа на земле, а вокруг него нарастала негодующая толпа.
- Как вы смеете так обращаться с афинянами!
-Римляне, убирайтесь вон из города!
-Варвары, как вы надоели нам!
Негодование толпы нарастало с каждой минутой, и непредсказуемость событий становилась все более очевидной. Об этом, несомненно, догадывались римские воины.
-В чем его преступление? Судебное разбирательство это право самих Афин!
Все возбужденно кричали и солдаты чувствовали, что они, вероятно, сильно переборщили и растерянно молчали. Они должны были, по тайной просьбе олигарха Плутарха, лишь напугать Лисимаха и заставить его поскорее убраться из города, за что им внушительно заплатили. А здесь выливалось в целое противостояние с толпой. Как бы не вышло казуса, - уже с горьким сожалением думали они. Так может дойти и до наместника, а там жди неприятностей. Грозит разбирательство: откуда узнали про свиток, кто сообщил. Они совсем были не рады такому неожиданному повороту событий.
-Он подозревается в измене Риму! – наконец провозгласил властно центурион, спасая свое пошатнувшееся положение и высоко поднимая руку с зажатым свитком. Вот в этом письме содержатся прямые доказательства гнусного заговора.
Это было самое грозное обвинение для любого гражданина, угрожающее жестокой смертью и с этим предпочитали не шутить. Центурион это быстро сообразил, чтобы успокоить возмущение все нараставшей толпы. И формально он был прав. Вся толпа недовольно притихла, а римляне, подняв пришедшего в себя Лисимаха, поволокли его в сторону Мелитских городских ворот. Часть людей двинулась за ними, движимая больше теперь праздным любопытством, чем желанием помощи.
Менандру и Мегаклу о происшествии скоро сообщили рабы, видевшие длинную процессию. Они еще не понимали, что произошло, но быстро пошли в указанную сторону на выручку Лисимаху, в невиновности которого были абсолютно уверены. Хотя по молодости и глупости он мог что-нибудь натворить, конечно, - думали они, расспрашивая по пути нечастых прохожих.
Арестованного Лисимаха они нашли уже в Пирее, на римских галерах и обвинения против него выдвигались очень серьезные, хотя и непонятные по сути. Злополучного письма им, конечно, не показали и центурион ничего внятного объяснить не смог, говоря, что пока идет дознание. Он стоял, нервно сжимая правой рукой рукоять меча, ведь римляне носили его на правой стороне. Несмотря на нахальное поведение, его неожиданное волнение бросилось в глаза хорошо известному ему Менандру. Вооруженные принципы  со щитами и пилумами (копьями), с непроницаемыми каменными лицами, стояли рядом. Один из них имел на руке металлический браслет, называемый армиллом , знак особой доблести и мужества на поле брани, что рождало к нему невольное уважение. Подобные браслеты обычно вручались воинам лично командиром легиона или даже полководцем.
Центурион, вероятно, не был достаточно опытен, в таких делах, забыв, что находится не в какой-нибудь глухой германской провинции, а в древних Афинах, гордящихся своими правами. Афиняне сами вольны вершить здесь свое правосудие, не касающейся, конечно, вопросов измены Риму, поэтому это было, как им казалось, неким вмешательством в их права.
А подавленный происшедшим Лисимах сидел в темном корабельном трюме, вдыхая спекшуюся многолетнюю сырость и ничего не мог понять. Он не подозревал, что за него уже хлопочут многие известные афиняне. Его жертвенность и готовность пострадать в кровавой борьбе против римлян, никак не вязались с бессмысленностью сегодняшнего положения. Он являлся невинной жертвой каких-то невнятных обстоятельств, и это его особенно тяготило и наполняло злобой от полного бессилия.
Менандр скоро отправился в Совет Афин, уверенный в невиновности Лисимаха и горячо это принялся доказывать там. А убийство невиновного капитана Артемидора, прибывшего по торговым делам в Афины, репутация которого была известна как добродетельного гражданина, переполнило негодованием сердца большинства в Совете.
Эти мрачные вести, как говорливые сороки, быстро разнеслись по городу. На агоре это только и обсуждали. Город застыл в невольном ожидании. Все афиняне были возмущены поведением римлян и применением ими неправомерной силы. Тяготило и отсутствие каких-либо объяснений, не говоря уже о прямых доказательствах. На римском корабле скоро появился взволнованный ликтор Постум, приступив сразу к дознанию своих хмурых солдат. На этом корабле он прибыл в Пирей, и это была ему единовластно подчиненная территория. И он нес непосредственную ответственность за происшедшее в городе.
Из предъявленного подложного письма следовало, что Лисимах прибыл из Египта для связи с ахеянами, дабы чинить урон интересам Рима. Так и было прямолинейно написано. Глупость и не подлинность письма была очевидна.
-Где вы его взяли, этот пасквиль? – допытывался Постум у подчиненных, быстро пробежав глазами потрепанный папирус. Кто сказал о нем? Сами нашли? Не врите мне! Вы сами читали его? Египту только не хватает вмешиваться в дела Македонии, замышляя глупость. Чья голова могла только родить такую дурь. Как вы попали в ту злополучную гостиницу?
В то же время он уже думал о том, как бы удачней использовать этот никчемный документ против Афин, раз уж такое произошло. А увидев знакомое лицо Лисимаха, он еще более удивился, понимая всю глупость происшедшего. Лисимах, конечно, не мог ничего объяснить, лишь озлобленно отвечая невпопад старому знакомому.
-Ничего, ты у меня посидишь немного, будешь более покладистым, - подумал тот, даже не сделав скидку на прошлое гостеприимное застолье, за которым они с Лисимахом возлежали совсем рядом.
Один из солдат лукаво утверждал, как «de visu» (лат. т.е. как очевидец), что он видел Лисимаха вместе с разыскиваемым ими лазутчиком с Понта. Поэтому они приняли незамедлительное решение его допросить. Но им было оказано грубое сопротивление, что вынудило  применить силу.
-Кто вам письмо дал? – закричал Постум, где лазутчик и зачем убили наварха корабля. А сам подумал: «Впрочем, не так уж это важно. Ведь письмо существует, а это прямая улика. И не обязательно его показывать всякому».
-Почему не в преторию  его отвели, а на корабль? – продолжал он жесткий распрос солдат.
Версия, излагаемая солдатами, была вполне вразумительной. Взвесив «pro et contra» (лат. за и против) он все-таки их отчитал:
-Quod licet yovi, Non licet bovi , - продолжал Постум по-латыни. Почему без моего ведома это совершили? Почему? Это вам не варварская Галлия, а Афины! Слишком ретивые стали. Festina lente , - добавил он своим рьяным помощникам, уже немного смягчаясь. Наместнику это может не понравиться, вы меня поняли? Вы меня очень подвели.
-Errare humanum est , - сказал шепотом, еле слышно, один из солдат, нагло поглаживая сквозь одежду монеты в плотном кошеле, полученные им недавно от центуриона.
-Афиняне вряд ли будут жаловаться в сенат, даже если увидят подобный явный подлог, - думал, размышляя далее Постум. Да подлог еще нужно будет доказать. Хотя лишние разбирательства мне ни к чему. Поэтому надо побыстрее все уладить. Но отпустить Лисимаха сразу, это показать свой явный просчет.
Это он и попытался доказать вскоре наместнику Македонии, которого совсем не сумел убедить в этом. А рассказывать ему о всех своих подозрениях он не стал, толи от боязни обременить его, толи от неуверенности за конечный результат. А волнения в городе никому не были нужны и все лихорадочно искали скорого решения.
Из афинян никто не мог догадываться об истинной причине ареста Лисимаха солдатами, которые за деньги попытались выполнить просьбу обнаглевшего Плутарха. Но явно подложное письмо насторожило всех. Менандр настаивал на ознакомлении с ним, что вызвало, в свою очередь, недовольство римского наместника. И Менандр слишком погорячился в Совете Афин, критикуя римские действия и безрассудное убийство. И за это вскоре быстро поплатился. За ним и его домом было установлено негласное наблюдение.

16.
Весть об аресте Лисимаха скоро дошла и до его друзей юности. Собравшись у Аполлодора, они долго обсуждали, чем ему можно помочь.
-Надо отбить у римлян его и как можно скорее,- предлагал возбужденно Николай. Им пора поубавить наглости и латинской спеси.
-Хорошенькое предложение, завтра они легион в Афины введут, - ответствовал здраво хитрый Филодем. Правда восторжествует, я думаю, и без нашей помощи. Боги не допустят несправедливости.
-Пока твоя правда будет торжествовать, Лисимаха благополучно отправят в Рим. Нам что-то следует придумать самим. Может предложить залог за него? Или подкупить стражников и устроить побег?
-Залог они возьмут, но соберем ли мы такие большие деньги? – многие посмотрели с надеждой при этих словах на Аполлодора.
-А что если поджечь римскую галеру, все от огня будут спасаться и Лисимаха выведут. Тут он сможет воспользоваться паникой и ускользнуть из ловушки? – предложил неожиданно Аполлодор.
-Это сумасшествие! Вы хотите объявить войну Риму? Или на крестах хотите, чтобы вас распяли, как разбойников? Может, стратегами себя возомнили, целую армию сейчас соберете? – бурно противился этой сумасбродной идее Филодем, сам устроивший, за немалое вознаграждение, подлую ловушку Лисимаху.
-А хоть бы и так. Кто-то должен с беззаконием бороться.
-А если Лисимах погибнет в огне?
-Не погибнет, часовые караула его выпустят, а тут и мы сможем помочь.
Сумасшедшее предложение было принято не сразу, и потом долго еще разрабатывались детали ночной операции. Решено было совершить поджог триеры в третью стражу . И это было опасным выпадом против Рима, который безжалостно карал мятежников смертью. Филодем отказался участвовать в поджоге, сославшись на свою тучность и слабость в беге. Никто не стал настаивать, оставив его в покое и взяв с него клятвенное слово о молчании.
В полночь пятеро друзей пробирались по темным улицам приморского Пирея. Ярко светила луна, освещая старые прямые улицы города, гордящегося своей древностью не менее Афин. Здесь каждый переулок был знаком друзьям с раннего детства. Сколько раз они бегали сюда на рыбный рынок за свою жизнь? Сколько кораблей они встречали и провожали от его пристаней. В их руках были притушенные факелы, а под складками гиматиев холодили тело стальные жала коротких ножей. Кругом было тихо и никого не было видно. Только одинокие цикады торжественно разрушали таинство ночи. Найти римскую галеру не составило труда, но их оказалось две, о чем они запамятовали в спорах, а выяснять что-либо теперь было поздно. Спрятавшись недалеко от пристани за колоннадой близлежащего периптера, прямоугольного здания старого храма, обнесенного по периметру колоннами, они решали, что делать дальше.
-Может быть, подожжем сразу две галеры – триеры или либурны, как они у квиритов называются? Это их обозлит еще больше? – тихо шептал Ипполит.
-У нас лишь одна ойнохоя с земляным маслом . Ее будет недостаточно для поджога, отвечал растерянно Аполлодор, не зная как поступить.
-Все тихо, пока охраны не видно, - высунувшись из-за колонны и осмотревшись, сказал Николай. Может быть, она спит, а значит и огонь лучше разгорится. Мы вам устроим небольшой пожарчик, дорогие римляне, - довольно потирал он руки, в предвкушении грозного возмездия.
-Давайте поступим так, - неуверенно предложил Диодор. Крайнюю галеру подожжем с земляным маслом, а в дальнюю - просто побросаем факелы. Может быть, повезет, и она тоже загорится.
-Ну, что? - прошептал Николай, решительно доставая из под плаща трут и кремни. Готовьте факелы.
Проговорив еще раз свои действия, они решили поступить так: Аполлодор бросает кувшин с земляным маслом на середину судна, Ипполит с Фемистоклом поджигают дальнюю триеру, а остальные поджигают ближнюю. И все разбегаются. Встретиться потом договорились за храмом Артемиды, на другой стороне города.
-Давай, Николай, высекай огонь. Да помогут нам эллинские боги.
Факелы ярко вспыхнули, и молодежь неистово бросилась вперед, совершенно не думая о последствиях. Палуба одного судна сразу запылала, а другому потребовалось немного больше времени для возгорания. А отчаянные эллины уже растворились своими неясными тенями среди ночных портовых построек.
Лишь полная луна безучастно освещала пустынные равнодушные окрестности спящего старого Пирея, давно уставшего от бурных буден за многие прошедшие века.

17.
Ночное происшествие одновременно разозлило и обескуражило наместника. Это было уже явное противодействие властям, которое необходимо было жестоко пресечь. Для этой цели вполне подходил арестованный Лисимах. Сообщники явно хотели устроить ему ночной побег. Из него только следовало добыть нужные сведения. Для этого было много способов и его несколько раз жестоко избивали. С судами ничего серьезного не произошло, хвала богам. Вовремя все успели потушить. А если бы сгорели корабли, то полгорода бы следовало распять на крестах, - горячась в сердцах, думал грозный наместник. И с него бы строго спросили в Риме, за подобный мятеж. Такого беззакония давно не бывало во всей Элладе.
Лисимах, совсем обесиленный и потеряный, безнадежно молчал, не зная о чем говорить, чем еще больше вызывал раздражение римлян. Следствие в городе результатов тоже не давало.
Ликтор Постум, прибывший к наместнику после ночного происшествия, молча выслушивал упреки за неповоротливость своих людей.
-А теперь посмотри, на это! И наместник выложил глиняный осколок с непонятными надписями.
-Какое-то письмо разбитое.
-Да, это конечно письмо, но у эллинов оно называется символоном. И является знаком тайного общества. А если они что-то скрывают, то это уже явная угроза Риму. И я поставлен здесь, чтобы эти угрозы предотвращать. Не до спокойной жизни здесь Постум, как ты заметил, - сказал он с упреком ликтору.
Видя недоумение на его лице, он продолжил, давая небольшие разъяснения об эллинских хитростях:
-На подобной табличке предварительно пишется незначащее письмо, после чего она разбивается на несколько частей. Они раздаются избранным и посвященным. Кто предъявляет ее, если она совместится с другими частями, является доверенным лицом тайного общества. А эта была вчера найдена у арестованного моими людьми посланника Понта. Писем у него не нашли, а мои костоправы слишком с ним перестарались. Вот так. Смотрите с Лисимахом также не перестарайтесь. Ведь он может явиться ниточкой к этому змеиному клубку. Как думаешь, Постум?
-Может его тогда отпустить? Установить негласное наблюдение, откроются связи, тогда появится дополнительная информация, – после недолгой паузы ответил ликтор, внимательно глядя прямо в глаза наместнику.
-Надо было при пожаре вообще его прикончить, хлопот было бы меньше, - ответил вдруг тот. Охрану, ты надеюсь, отчитал? Для чего она там поставлена у тебя?
-Да, конечно. Никто не ожидал такого поворота событий. А наблюдение даст большие результаты, я думаю.
-Делай что хочешь. Ты эту кашу заварил. Я завтра в Пеллу  отбываю. От фракийцев лазутчики принесли дурные вести. Опять набеги замышляют. Примирения они не понимают, воспринимают только силу. Эллинам тоже пошло бы это на пользу. А поджигателей надо обязательно найти. Не должно это сойти им с рук. Иначе это воспримится как наша слабость.

18.
Обрадованый своим неожиданным освобождением, ничего не понимающий, Лисимах, скоро сидел в доме Менандра, благодарно внимая речам своих старших друзей. На маленьком столике было разложено для него небольшое угощение.
-Благословен тот, кому помогает дочь Зевса, - говорил Менандр, подразумевая защитницу всех афинян богиню Афину. Ты ешь, Лисимах, ешь. Тебе надо подкрепиться. Небось, тебя не очень потчевали римляне в тюрьме, - продолжал он, довольный его освобождением и пододвигая ему поближе скромную трапезу.
-У меня в горло там ничего не лезло, да ничего и не давали, - прожевывая кусок холодной рыбы, улыбаясь отвечал он.
-Ешь лучше больше сыра с медом, он, говорят, хорошо излечивает синяки. Лучшее от них средство, а это тебе необходимо, - советовал Мегакл, глядя на его кровавые ссадины.
-Ничего, теперь и так заживет. А ты стал героем в глазах афинян, Лисимах, - продолжал, Менандр. Поднял руку на сам римский закон. Главное, что мы в тебе не ошиблись!
-Ну, не для всех он стал героем, многие и осудили, - добавил, лукаво улыбаясь, Мегакл, с невольной любовью наблюдая за оголодавшим и осунувшимся Лисимахом.
-Да я не поднимал руки на закон, я ни в чем не виноват. Я даже не понимаю, что случилось, откуда это злополучное письмо взялось.
-Тогда ты видно кому-то важному перешел дорогу, Лисимах, - продолжил, размышляя Мегакл. Вспомни, это, должно быть, серьезный противник. Давно римляне не вели себя так в Афинах. Поэтому и возмутились горожане. Могли ведь на суд и в Рим тебя увезти. А там справедливости не очень легко нам добиться.
-Ну, он не римский гражданин, чтобы его в Рим везти. Странно, что его вообще на галеры, доставили. Что-то тут не так, Мегакл. Мне кажется, никто не понял, что произошло на самом деле.
-В любом случае надо быть осторожней, недалеко до грубых провокаций. Надо поскорее тебе уезжать Лисимах из Афин. Залечивай скорей свои синяки, римляне злопамятны, они не умеют прощать. За тобой будет теперь вестись неусыпный присмотр, и кто знает, чем это все закончится. Так будет безопасней. Патрокл уже ушел в Дельфы? Это хорошо.
Несколько дней прошли в безмятежном покое. Лисимах почти никуда не выходил из гостиницы, отсыпаясь от пережитых волнений. Но однажды, поздно вечером, к нему нагрянул встревоженный чем-то Мегакл. Как он меня нашел? – подумал Лисимах, забыв, что теперь эту гостиницу знал уже весь город.
-Ты отплываешь из Пирея завтра рано утром, будь готов, - начал он сходу. Владельца судна зовут, как и меня, Мегакл. Его корабль стоит в гавани Мунихия, напротив храма Артемиды. Там всего несколько кораблей. Я завтра тоже утром уплываю. Деньги и послания получишь на корабле у капитана. И вот тебе еще символон. Знаешь, что это такое?
-Знаю, читал.
-Тогда передашь на Боспоре Аполлидору. Он владеет винодельней у скифских городских ворот. Тебе он во всем поможет и подскажет, что делать дальше.
-Я так сразу не могу уехать. У меня дела. Объясни толком, что случилось?
-Если толком, то дело дошло до триариев , понятно? Вчера римляне арестовали посланника с Понта, а он заходил в дом Менандра. Его самого пока не тронули, он авторитетен, да и причин нет значительных. Выступал в Совете, что-то про римлян сказал, о закупках хлеба, да в наборе наемников подозревают, эка невидаль. Посланник тоже мог просто зайти в гости, как и многие другие. Его дом всегда гостеприимно открыт для всех. Одних параситов  сколько немеренно бывает. Заступничество его за тебя, думаю, произвело большее неудовольствие римлян. Поэтому он и оказался под наблюдением. Теперь у него еще меньше шансов тебя защитить, кольцо сжимается. А этот посланник, дурак, открыто призывал вроде к неповиновению римлянам, когда плыл на корабле в Аттику. Толком опять никто ничего не знает.
Лисимах вспомнил случай встречи с незнакомцем в порту, когда они только прибыли в Пирей. Может быть, это был тот же человек. Да, не безопасно стало теперь в Афинах. Но он не мог уехать, не увидевшись с Праксиноей. Видно злая судьба опять заставляет его проститься с Аттикой, разбивая все планы.

19.
Утром старая рабыня застала Праксиною в постели рыдающей. Она тихо опустилась на ее кровать, чутко вслушиваясь во всхлипывания молодой хозяйки.
-Праксиноя, что с тобою, что случилось? Может, ты новое платье порвала? Как ты вчера им любовалась. В покрой его всю душу портнихи вложили. И стоит оно не мало – две чистых серебряных мины, наверное.
-Нет, с платьем все в порядке, Горго. Просто сердце в груди от волнения сильно стучит.
«Сердце в груди у нее волновалось, и в сладкой
Таяла муке душа, обо всем ином позабывши…
Цвет ланит ее нежных менялся,
И против воли ее они то бледнели, а то и краснели…» - так писал Аполлоний Родосский  о муках другой влюбленной девы.
-Может, неутомимый Эрос забросил в него кручину? – улыбнулась догадливо рабыня. Ну-ка, посмотри мне в глаза. О, вижу, стыд затаился в твоих глазах, но радостью сердце переполнено.
Девственный стыд долго мешал говорить ей, но так хотелось открыться девичьему сердцу.
-Он как подлый критянин, все солгал , - она начала, наконец, свой бесхитростный рассказ о Лисимахе. Зачем нужны были эти пустые обещания любви. Я готова была для него всю душу вычерпать, а он просто взял и уехал; в самое сердце ужалил, - бросилась она со слезами в объятия старой кормилицы.
Служанка, слушая сбивчивый ее рассказ, пыталась унять волнения встревоженного девичьего сердца. Словно волнительные трели соловья слушала она эти простые слова из родных трогательных уст, не смея уже со всей силой прижать к груди это нежное несмышленное создание, как в детстве. А как хотелось ей этого, и как дорога была для нее эта девочка.
-Как хороши его кудри, что гуще лесного мха, а его улыбка пленительней летнего моря, - восторженно восхищалась Праксиноя своим любимым, немного успокоившись. Ты знаешь, когда он смотрел на меня, его глаза сверкали подобно зыби океана под лучами солнца, - продолжала она, блестя влажными и томными очами не менее ярко утреннего светила.
-Ты Праксиноя, еще успеешь познать всю сладость и горечь мужской любви, - говорила тихо бывшая кормилица, нежно гладя по голове юную хозяйку.
-Когда я теперь его увижу? – она все еще продолжала всхлиповать. Вот старый перстень подарил, - неожиданно достала она из-под подушки простой подарок, показывая мудрой служанке. Помогите боги ему поскорее вернуться, да не коснется его никакое беззаконие, а меня охраните милостью и соблюдите чистой.

Глава 2. Понт Эвксинский

1.
Западный ветер – нежный фракиец Зефир, несущий всегда обильные дождем тучи, совсем стих, парус обвис, и лишь мерные всплески немногочисленных весел теперь нарушали тишину. Бог всех ветров Эол и бог морей Посейдон дарили редкий безмятежный покой. Затихшая гладь моря с далекими очертаниями берегов безжизненно распласталась перед взором. Лисимах удобно расположился на корме судна, потуже закутался своей походной хламидой и задумчиво смотрел в высокое небо. Утренняя прохлада пробирала своей еще остылой свежестью. Безбрежный простор небосвода сливался где-то у горизонта. Чувство какого-то одиночества, после внезапного расставания с Праксиноей и Патроклом, после пережитых бурных событий, смешивалось с глубокой грустью.
Бездна морская молчит, успокоились ветра порывы,
Только в груди у меня ни на миг не умолкнет страданье.

Тишина щемящей тоской, как паутиной опутывала раненую душу Лисимаха. Лишь кудахтанье кур, в расположенных недалеко на корме деревянных клетях, перевозимых в качестве продовольствия для экипажа, изредко нарушало ее. А еще далекое путешествие, со всей своей неизведанностью и страхами, внушало неясную тревогу. «Глупо бояться того, что невозможно избежать» - вспомнил он пословицу и постарался успокоиться.
-Что задумался, Лисимах? Твое имя означает «прекращающий битву», может нам с тобой повезет и мы преодолем Понт Эвксинский  без особых происшествий?- нарушил ход размышлений новый знакомый милетец Мегакл. Лисимах полюбил этого грубоватого купца, и они уже успели подружиться. Недаром его имя означало многославный. Да и он по-отечески к нему относился, выполняя просьбу своего старого друга Менандра доставить Лисимаха на своих кораблях в далекий Боспор.
Смелость – ты мать кораблей, потому, что ведь ты мореходство
Изобрела и вселила жажду наживы в наши сердца.

Мегакл неустанно что-то декламировал, прерывая томительные морские ожидания своим неумолкаемым монологом.
-Если боги благословят, сегодня уже пройдем узкий пролив Гелеспонта, а там и Пропонтида  будет, а затем и благословенный Гиерон. Там обычно все суда пристают, что плывут в Эвксинский Понт, у большого храма Зевса Урия, что значит «попутный». В силу широкой известности и то место получило название «гиерон», что означает святилище. Ты знаешь, раньше там даже ставили копии всех важных афинских декретов, чтобы проезжающие знали постановления знаменитого полиса. Не слышал об этом? Так вот, высеченные в камне они до сих пор стоят, как память о былом величии ваших Афин.
Главные афинские декреты, высеченные в камне, ставили в те далекие времена (VI-V в. до н.э.) в трех местах: в Пирее, где шла основная торговля всей Эллады, на далеком Боспоре, где вели основную торговлю афиняне и в Гиероне. Боспорцы тогда беспошлинно вывозили все товары из Аттики, а афиняне, в свою очередь, с Боспора. В Афинах всемерно тогда почитали боспорских владык и в честь них воздвигали величественные статуи, а в торжественные празднества Великих Панафиней венчали их золотыми венками. Так, даже боспорскому царю Левкону , было предоставлено афинское гражданство, а его статуя и стелла о предоставленных ему привилегиях стояла на афинском акрополе рядом со стеллой его отца – царя Сатира.
-Там же у Боспора Фракийского  персидский царь Дарий переправлял свое огромное войско по мосту из ионийских кораблей, когда шел на завоевание Скифии , - продолжал Мегакл, пытаясь поразить своими сведениями Лисимаха. А армия его насчитывала тогда 700 000 воинов и 600 кораблей.
Но многое Лисимаху было знакомо, о многом он читал и хорошо помнил из древних свитков.
-Геродот об этом писал, я знаю Мегакл. Дарий оттуда еще долго любовался простором Понта, а позднее поставил там две стелы из белого камня, с перечнем всех племен и народов, собравшихся в его необъятном войске. И были они перечислены греческими и ассирийскими письменами. А построил этот мост один самосец  «стяжав всем самосцам славу».
-Стелл я не видел, но может быть, они еще стоят там, - обескуражено проговорил Мегакл, задумчиво глядя на морской простор и машинально поглаживая перстень с аквамарином. Он носил его на левой руке, с этим большим зеленоватым камнем, оправленным в тонкую медную оправу. Моряки часто носили подобный камень-оберег, посвященный неведомым божествам морских глубин, который, как считалось, обладая чудодейственной силой, мог оградить их от многих опасностей плавания.
Мегакл с Лисимахом уже вступали в споры: на стороне Мегакла была мудрость и жизненный опыт, на стороне Лисимаха – немного самоуверенная молодость и знание истории о населявших в дальних землях народах. Так что и Мегаклу мог пригодиться этот еще немного наивный юноша, но ведающий о многих нравах варварских племен. Кто знает, куда может забросить изменчивая ветреная фортуна?
-Давай, я тебя угощу лучшим, во всем Средиземноморье, дорогим хиосским вином, а хочешь книдским, тоже не самым плохим, - предложил любезно Мегакл. Эти вина очень питательны и, говорят, способствуют кроветворению. Это тебе не фракийская кислятина, что в любой таверне по 2 драхме  за метрет , а сто драхм, не каждый проконсул такое может себе позволить. В Мегакле красноречиво заговорил купец, хорошо знающий цену своим словам и своим деньгам. И с какой нужды ты плывешь в этот далекий Боспор? –  с любопытством спросил он, после небольшой паузы.
-Жестокосердная Ата  заставила меня отправиться в плавание, - ответил уклончиво Лисимах, не желая обременять его длинным рассказом.
-Если не хочешь, то ни говори. Потом расскажешь. Эй, Плутарх, «повелитель богатства» ,- с усмешкой окликнул он своего юного помощника, принеси-ка нам пару котил  хиосского. Налей из амфоры с отбитой ручкой, да не перепутай. Она уже открыта . Извини, кратеров  у нас нет. Видя немой вопрос на лице Лисимаха, добавил: Ладно, и принеси воды, он же еще не пьет неразбавленное вино.
-Пить по-скифски не приучен, да и эллинам это не свойственно, так что и тебе не советую. Говорят, что еще Клеомен , царь спартанский, вследствие общения со скифами стал пить цельное вино и от этого сошел с ума. С этого времени и употребляют эллины слово «подскифь», т.е. налей по-скифски.
-Кто знает, может, это был проклятый сорт вина такой, погубивший царя. Вон в аркадийской Герее, говорят, вино есть, от которого мужчины тоже становятся безумными, а женщины вовсе беременными. Вот как бывает в жизни. А варвары вообще не портят вкус вина водой, да и многие эллины следуют их примеру. А, впрочем, наряду с хорошим, бог вдвойне дает человеку и плохое, - ответил, душевно улыбнувшись милетец. Ты много знаешь историй Лисимах, но вот побываешь на краю ойкумены, познакомишься с другими обычаями и ко многому привыкнешь. Есть старый анекдот про пьяницу, которого сгубило то, что он выпил одновременно, не смешивая, две чаши совершенно неразбавленного вина. Слышал?
-Слышал, - улыбнулся Лисимах. А знаете анекдот про амфору?
-Нет, ну расскажи поскорее.
-В запечатанной амфоре хранилось, у одного простака, вино. Раб его проделал тайно отверстие в донышке и понемногу отпивал из него. Открывая иногда амфору, простак заметил, что вино уменьшается, при сохраняющихся печатях и рассказал об этом своему другу. Тот дал совет: «Осмотри дно, возможно, отпивают снизу». «Не может быть такого, ведь вино убавляется сверху», - отвечал уверенно тот.
Я расскажу тебе другой анекдот, - предложил, улыбаясь Мегакл.
-Сын педанта как-то уронил в колодец мячик. Заглянув туда, и увидев свое отражение, он сказал ему гневно: «Отдай мяч, дурак». Ничего не услышав в ответ, он пожаловался тогда своему отцу. Отец подошел к колодцу и, увидев в глубине свое отражение, обратился к нему с более учтивыми словами: «Добрый человек, а вы не смогли бы вернуть моему ребенку мяч?».
Молодой Плутарх тоже не смолчал, принеся вино, и почтительно протягивая каждому небольшой глиняный скифос:
-Укладываясь спать, один простак, вместо подушки положил как-то глиняный горшок. Почувствовав, что спать ему жестко, он приказал своему рабу немедленно набить его пухом.
Все засмеялись от души над глупостью встречающихся еще так часто в мире простаков.
Или еще другой анекдот, спеша продолжал Плутарх, боясь, что его перебьют более взрослые собеседники:
-Гуляя по улице, один педант, всегда прятался от врача, объясняя приятелям, что ему стыдно, что он всегда здоров и давно не пользуется его услугами.
Теперь из серии популярных в античности анекдотов про педантов продолжил рассказ Лисимах: «Одному педанту сказали, что ворон живет больше двухсот лет. Он не поверил в это, купил себе ворона и стал его регулярно кормить, надеясь это проверить».
Все громко смеялись, невольно обращая на себя внимание некоторых собравшихся пассажиров на палубе, продолжая увлеченно разговор.
-Педант плыл однажды по морю, когда разразилась буря. Явная погибель замаячила перед всеми. Лишь боги могли их спасти. Все его рабы от отчаяния заплакали, а он, чтобы их успокоить сказал: «Не плачьте, я в своем завещании всех вас отпускаю на волю», - громогласно шутил Мегакл.
-Однажды педанту приснилось, что он наступил на гвоздь, - продолжал увлеченное соревнование Лисимах. Утром он перевязал ногу в том самом месте, а когда приятель его спросил, что случилось, он ему все простодушно рассказал. «И поделом нам, дуракам, так. Не будем впредь спать разутыми».
Я вам расскажу теперь не про педанта, а про жителей города Кимы, - заговорил Плутарх.
Жители этого города издавна были излюблинным сюжетом для многих древнегреческих анекдотов, наравне с неизменными педантами и простаками. Над его гражданами потешались не меньше, и говорят, из-за проклятия великого Гомера. Когда-то он, скитась со своими песнями по разным эллинским областям, попал в город Кимы. Его там совсем не оценили, и он его проклял, предрекая: «Пусть никогда не родится здесь ни один великий человек». А может быть, над непутевыми кимейцами смеялись в силу случая, произошедшего здесь очень давно. Рассказывают, что когда-то у этого города не было денег, и городской совет занял нужную сумму у знати, предложив в залог городские портики. Деньги город вернуть не смог, и портики перешли в собственность богачей. Новые хозяева запретили гулять под портиками горожанам, но в дождливую погоду у них видно просыпалась совесть. Тогда они высылали на площадь глашатая, и тот оповещал всех, что прохожие могут заходить под портики. А все приезжие думали, что здесь живет настолько глупый народ, что не знает, что в дождь нужно прятаться в надежных укрытиях, под портиками. И эта невиданная новость быстро облетела всю Элладу.
-Так вот еще анекдот, - продолжал Плутарх: «В Киме однажды были похороны. Один приезжий, проходя мимо скорбной процессии, спросил: «А кого вы хороните?» Находчивый кимеец обернулся и сказал: «Во-о-о-н того, человека, что лежит на носилках».
-А вы приносили жертвы богам перед отплытием, - вдруг неожиданно серьезно спросил Лисимах, наученный горьким жизненным опытом, вспоминая про охотничью эпопею.
-Конечно, делали все приношения. Да я считаю, что всякое серьезное дело подобает начинать с замаливания богов, как делали наши предки. Ведь Гомер говорил «все мы люди имеем в богах благодетельную нужду». А среди мореплавателей я даже не знаю таких, чтобы забывали отдать дань всемилостивым богам. И Афродите Понтия – покровительнице мореплавания, и владыке Понта – Ахиллу Понтарху. В Гиероне обязательно пойдем еще в храм Зевса Урия. Первый долг моряка совершить здесь жертвоприношение, попросить удачного плавания, попутного ветра и покровительства в делах. Все мы моряки суеверные люди. Хочешь доплыть до Боспора, вспомнишь всех лучезарных богов. Кому хочется злой доли, найти свой конец в пучине. Никто не пожелает испытать свою судьбу. Эллин без погребального обряда ведь никогда не сможет попасть в царство мертвых, и вынужден будет вечно скитаться по земле. Клянусь мрачным Стиксом , что не бывает таких глупых людей среди бороздящих морские просторы.
-А ты много раз бывал на Боспоре Мегакл?
-Приходилось не раз. И он продолжил из Гомера:
Скоро пришли мы к глубокотекущим водам Океана;
Там киммерийцев печальная область, покрытая вечно
Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет
Оку людей там лица лучезарного Гелиос…

-Я помню еще Одиссей из краев киммерийских спускался в Аид, вызвав души Ахилла и других умерших. Все мы попадем когда-нибудь в безрадостный Аид, лишь души героев ведут безмятежную жизнь на Елисейских полях.
-Умершего Тимона как-то спросили, - добродушно улыбаясь, продолжал Мегакл, по сравнению с землею, лучше или хуже ему там в Аиде? Хуже! - отвечал тот. Ведь Аид заселен много больше людьми. А насчет душ героев, это ты правильно говоришь. Живут они на островах Блаженных:
Сердцем ни дум, ни заботы не зная, они безмятежно
Близ океанских пучин острова населяют Блаженных.

-Мегакл, а ты только в Понт Эвксинский плаваешь?
-Только в Понт? – обиженно заговорил Мегакл, допивая остатки вина из своего скифоса. А ведь раньше люди говорили: «Прибыл из многого Понта», что равносильно было «из погибели». Это теперь плавания в Понт стали заурядными для всех.
-А ты когда-нибудь под созвездие северной Медведицы плавал, - хитро допытывался Лисимах, там где края востока с закатом сходятся в бездонных пучинах Океана? Ведь наш обитаемый мир, наша Земля это остров, который омывается со всех сторон Океаном. Так учат александрийские грамматики.
-Ты много ученей меня, Лисимах. Многое знаешь. Но я так далеко не плавал. Но могу тебе поведать про остров Фуле, что лежит под далеким созвездием Медведицы. О нем рассказывают моряки много легенд. Хочешь, расскажу? Так вот, расположен он очень далеко за Оловяным и Янтарными морями , у самого моря Сатурна . Так далеко, что даже помыслить простому человеку страшно.
-Это ты рассказываешь о плавании Пифея  из Массалии? Он вроде оставил свои фантастические рассказы о своем путешествии. Что там сплошной туман и вечная ночь, - перебил скептически настроенный Лисимах. Что люди все там вылеплены из туч, блуждают по вечному льду и отогреваются ярким небесным светом. Еще Полибий высмеял его глупый вымысел. Неужели ты веришь в эти небылицы, Мегакл? Я допускаю, что на краю мира лежит какое-то мертвое пространство, за которым нет «ни моря, ни земли, ни воздуха», а висит там какая-то таинственная смесь, ни для кого не проходимая. Никто из смертных не бывал так далеко на краю Океана.
-Не только Пифей, но и финикийцы бывали там. И моряки рассказывают, что лежит там благодатная земля с несметными сокровищами и живут радушные хозяева, - начинал сердиться Мегакл на упрямый скептимизм Лисимаха.
-Расскажи Мегакл лучше о Боспоре Киммерийском, куда мы плывем. Ты амфоры с хиосским вином везешь?
-Нет, это немного для себя. Для продажи везу вино из Менды, дешевое косское вино и с острова Пепареты. А оливковое масло на другом корабле, что плывет за нами. И лучший аттический мед там. И немного сильфиона , что на вес серебра.
Последнее название Мегакл сказал с особым удовольствием и ударением.
-Я что-то слышал о сильфионе; растение это больше нигде не растет, кроме Кирены.
-Да оно обогатило этот город! Да и как. С каждым годом цены растут, потому, что спрос увеличивается, а растение все больше становится редкостью. Правда, монополия на вывоз растения из Кирены, там лишь у рода Баттиадов, основателей города. С ними приходится всегда торговаться.
-Я знаю, что женщины еще пользуются семенами дикой моркови и персидским корнем, - заметил Плутарх, вяло перебирая складки своего потрепанного хитона.
-Вот уж настоящий знаток женских тайн, выискался. Лучше иди, поправь канат на рее, видишь, отвязался, - сказал грозно Мегакл, указывая помощнику на непорядок. Наше дело продавать товар повыгодней, а не рассуждать.
Плутарх отошел отдавать указания матросам, которые судорожно пытались поправить перекрутившийся угол туго надутого ветром паруса.
-А на Боспоре еще амазонки встречаются? – спросил, хитро улыбаясь, Лисимах, надеясь на какую-нибудь занятную историю.
-Да нет, там теперь больше эллинов да скифов. Хотя встречаются еще оставшиеся мелкие циклопы, которых не истребил могучий Одиссей, да еще аримаспы с исседонами – этокие жадные одноглазые люди, похищающие золото у грифонов, - сказал беззаботно Мегакл, состроив страшную рожу Лисимаху. А еще нападают на глупых путешественников антропофаги, страшные люди с песьими головами.
-Ты серьезно? – спросил, замирая от непроизвольного страха Лисимах, не поняв сразу, шутит ли он.
-Если серьезно, то я не видел, но люди рассказывают, - продолжал улыбаясь Мегакл, краем глаза наблюдая за работой матросов. Но встречаются и колдуны, например, племена невров у Борисфена. Так они превращаются, говорят, обязательно на несколько дней в году в волков. А сколько зла принесли людям эти злокозненные гарпии, птицы с женскими головами? Эти твари кровожадней всех. Как этому не поверить? Ты можешь сомневаться, но вот на севере живут же гипербореи, приносящие дары в эллинские храмы. Я никого не встречал, кто бы их видел сам, но дары от них приходят ведь постоянно.
-Гиперборейцы, говорят, не знают ни раздоров, ни недугов. А умирают, когда устают жить. И чтобы не знать дней печали от старости, они отпировав, поднимаются на высокую скалу и прыгают в море. Так о них рассказывают, - по-молодости восторженно воскликнул Лисимах, вновь пристраиваясь на связку канатов и держась одной рукой за толстый борт корабля, чтобы уверенней противостоять нараставшей качке.
-Может кто-то и приукрасит, что-то обрастет немыслимым слухом, но в основе своей люди правду говорят. Это надо понимать.
-А мне амазонок хотелось бы увидеть, - мечтательно произнес Лисимах, глядя на широкий простор моря, расстилающийся вокруг корабля и вдыхая свежесть морского ветра.
-Это куда ни шло, - продолжил Мегакл, радуясь возможности рассказать благодарному слушателю новую историю. Ты знаешь, что они по собственному желанию выжигают себе правую грудь? Да, это просто бешеные женщины! Делают так, чтобы удобней было стрелять им из лука . Скифы называют их «эорпата», что означает мужеубийцы; «эор» это муж, а «пата» - убивать. Но не дайте боги нашему путешественнику попасть в руки грозных тавров, что живут у Херсонеса Скалистого. Так вот они убивают всех чужеземцев дубиной по голове; голову прибивают к столбу, а тело сбрасывают с утеса. И стоят эти столбы с головами, говорят, как изгороди, устрашая врагов вдоль всего побережья. А эти человеческие жертвы приносят они своей кровавой богине Деве. Ей в древности служила когда-то Ифигения, перенесенная богиней Артемидой из Микен в далекую Таврику .
-Некоторые полагают, что она превратила ее в бессмертную богиню. А какие были Мегакл порывы души в древности! Ты помнишь у Еврипида слова ее отца, приносящего в жертву дочь, чтобы заслужить долгожданный ветер для кораблей и отправиться на осаду вражеской Трои:
Эллада мне велит тебя убить…Ей смерть твоя угодна,
Хочу ли я иль нет, ей все равно. Ведь мы с тобой ничто перед Элладой!
Но если кровь, вся наша кровь, дитя, нужна свободе, чтобы варвар
В ней не царил и не бесчестил жен,
Атрид и дочь Атрида  ей не откажут в этом.

-Теперь, хвала богам, мы не приносим такие кровавые жертвы.
С мифом об Ифигении многие поколения греков неразрывно связывали свои представления о далекой Таврике. Перенесенная туда богиней Артемидой с погребального костра, она долго служила жрицей у жестоких тавров. Но когда брат Ифигении Орест и его друг Пилад прибыли в Таврику по повелению оракула Аполлона, чтобы похитить у тавров священную статую Артемиды, Ифигения, узнав брата, помогла им. Они бежала вместе на корабле с похищенной статуей. Орест позднее построил храм Артемиды Таврополы , где стала главной жрицей Ифигения.
-А как вы плаваете? Как узнаете нужный курс? По периплам? – закидал вопросами капитана Лисимах.
-По периплам, подробному описанию земли, гаваней и расстояний между ними. Понт в длину имеет 11 100 стадиев, а в ширину, в самом широком месте до 3 300 стадиев. А знаешь, как измеряли расстояния в древности? Корабль в день проходит не более 70 000 оргий, а за ночь 60 000; между тем от устья Понта до Фасиса (это наибольшая длина Понта) 9 дней 8 ночей плавания; это составляет 1110000 оргий или 11 100 стадий . Таким образом, еще Геродот измерял море. Но еще важно знать прибрежные морские течения. Помнишь аргонавт Ясон, добыв золотое руно, поплыл против ветра от Колхиды. А колхи, хотя и отплыли позднее за ним, обогнали его и поджидали давно у Боспора. Медея его спасла, показала другой путь через устье Истра. В древности, значит, был такой путь . Вот так. Лучше расскажи про рисунки ойкумены. Я видел их несколько раз. Но страны там избражены такие маленькие, что трудно поверить. Ты видел такие рисунки?
-Ты про рисунки земли? Еще первым дерзнул начертать на доске такой рисунок, знаешь кто? - милетянин Анаксимандр, ученик Фалеса, а после него многостранствующий муж Гекатей Милетский . Работы их вызвали в то время всеобщее удивление.
-Я слышал об этом. Нас милетцев, не даром называют «вечные мореходы». Постоянными странствиями по морям сколотили милетцы свои огромные состояния. Кто больше нас избороздил морские просторы, кто больше создал апойкий  на Понте Эвксинском? А их более, говорят, пятидесяти. В древности не было приятных гаваней, а земля внушала страх не менее ненадежной воды. И вокруг кишели племена, жаждущие кровавой добычи. Понт тогда называли Аксинским – Негостеприимным морем. Благодаря милетцам оно получило теперь такое ласковое название – Гостеприимное. Да и этим названием эллины во многом задобрили его бурный характер. Не нам ли надлежит давать лучшее описание земли? Так как они начертали Землю на доске?
-Они изобразили Океан, обтекающий вокруг Земли, которая имеет вид круга, словно начертана циркулем, а Азия у них равна почти Европе. А Понт Эвксинский на рисунке напоминает по форме скифский лук, верней его северный берег, с таким же выступом по середине,   а остроносые  корабли на них как стрелы, устремленные на север.
-Славно ты это рассказываешь, - почтительно заметил он.
-А ты многое видел и знаешь, Мегакл, - с завистью сказал Лисимах, искренне завидуя Мегаклу, который своими глазами видел то, о чем он только читал в свитках у Геродота, Посидония и Эфора, Эратосфена и Гиппарха о Скифии, Боспорском царстве и других дальних землях.
-Как говорил Эсхил: «Мудр тот, кто знает нужное, а не многое», - скромно заметил довольный похвалой Мегакл.
-Мегакл, а в Пергамском царстве ты бывал?
-А как же, сколько раз, милостью богов. Вот мимо него как раз и проплываем теперь. Вон там за большим островом Лесбос и расположено оно. Сам Пергам - неприступный город на крутой горе. Там, кстати, когда-то твой тезка, царь Лисимах, спрятал свои сокровища. Стерег их человек из рода Атталидов, которые и построили потом город на эти деньги, когда Лисимах погиб. Какой там величественный храм Зевса на акрополе. А Пергамский алтарь , который многие причисляют к чудесам света. Что тебе рассказывать, ты сам не хуже меня знаешь. А какова Пергамская библиотека, которой восхищаются многие. Она немного уступала раньше, говорят, лишь Александрийской, а Антиохийскую даже превосходила. Там множество книг и сейчас, а изложенное в них, говорят, когда-нибудь совершается вновь, не так ли?
На знаменитый в эллинском мире Пергам был когда-то направлен третий поход галлов, называемых греками - «как одетых в штаны». Несметные богатства царства, о которых рассказывали все путешественники, не давали им покоя. Сама столица была обустроена прекрасными храмами и портиками, обустроена садами с многочисленными статуями. Двинулись туда варвары за кровавой добычей, да были жестоко разбиты царем Атталом I. Именно после этой победы Пергамское царство перестало подчиняться империи сирийских Селевкидов, а Аттал провозгласил себя независимым царём. Сын его Евмен воздвиг в честь той победы небывалой величины алтарь, в половину афинского храма Парфенона. Пергамский алтарь окружала колоннада, а снизу шел рельефный фриз в человеческий рост с изображением, как на покрывале парфеноновской Афины, борьбы богов с гигантами. В гигантском напряжении изобразил скульптор непомерную борьбу, в неимоверных муках искажены были лица сражающихся, извиты тела и змеиные туловища. Здесь мускулистый торс Зевса, извергающего молнию, там Афины – повергающую врага. И посвящение на алтаре оповещало всех приходящих: «Зевсу и Афине, дарователям победы, за полученные милости».
-Вот такое царство Пергам , - продолжал Мегакл, после небольшой паузы. Сюда входят целые области - Фригия, Мисия, Лидия, Кария и еще часть областей. Недаром римляне за него так дрались. Зерна отсюда вывозят не меньше, чем с Боспора, говорят. Но после смерти Аттала , завещавшего царство Риму, теперь здесь римская провинция, называемая Азией. Тебе бы хорошо побывать и в Эфесе, огромный город здесь в Азии, на величественный Артемисион - храм Артемиды посмотреть. Так он в два раза больше вашего афинского Парфенона.
-По легенде, в день рождения Александра Македонского богиня Артемида покинула храм, чтобы покровительствовать будущему великому полководцу, почему Герострату и удалось в то время безжалостно сжечь беззащитный храм. А имя Герострата запрещено было тогда даже употреблять. Но все равно люди из презрения сохранили его имя, и многие еще поколения потомков будут проклинать его.
-Храм отстроили давно заново, хвала богам. Хотя с вашим Александрийским маяком мало, что может сравниться. Здесь в Азии, в Галикарнасе, есть гробница Мавсола, тоже одно из чудес света, которое потрясает всех своими огромными размерами и великолепным искусством. Вообще все страны здесь богатые и изобильные. Вон Понтийское царство такое же.
-А ты что-нибудь слышал о гелиополите Аристонике Пергамском ?
-Это о побочном брате пергамского царя Аттала? Он после смерти брата претендовал на царство, да римляне не позволили. Конечно, такие медовые соты отдать. А мнение народа римляне никогда не спрашивают, это тебе не эллинская демократия. Правда и ее почти нигде не осталось. Так вот. Аристоник тогда поднял на борьбу всех рабов и свободных с призывом основать долгожданное Солнечное царство, где не будет угнетенных и рабов, и все будут наслаждаться спокойной и счастливой жизнью. Первоначально ему даже удалось выиграть несколько сражений, говорят, но, в конце концов, был побежден и зверски убит римлянами. На стороне их тогда выступило и Понтийское царство; еще отец нынешнего понтийского молодого царя Митридата. Это в ваших александрийских свитках лучше всякого описано про «солнечное царство», и как можно превратить нашу утомительную городскую жизнь, с уличной сутолокой и плохим воздухом, в счастливую Аравию или чудесную Индию, с их многообразной и пышной растительностью. Мне так рассказывал когда-то Никандр, из Кирены. Ты сам читал об этих «островах блаженных » Лисимах?
-Читал, об этом многие писали. Еще Евгемер  описывал государство без рабства на о.Панхее. Не знаю, так ли оно было. Описывал еще совсем недавно свой солнечный полис Ямбул . Что там вечно сияет солнце, великолепная природа, масла и вина всегда в изобилии, а плоды тростника превращаются сами собой в сладкий хлеб. Все гелиополиты прекрасно сложены, живут до 150 лет, а достигнув глубокой старости, сами лишают себя жизни. Больных и инвалидов в Солнечном царстве никогда не бывает, нет и врачей - все делает сама разумная природа. Граждане попеременно занимаются там физическим и умственным трудом – ремесленничают, собирают плоды, управляют, прислуживают. Там нет того однообразия, так калечащего человеческую натуру. Живут они группами по 300-400 человек, а во главе каждой группы стоит филобасилевс (родовой царь, патриарх). Частной собственности там не существует, не существует и семьи. Дети принадлежат всей общине. Живя на вечно цветущих лугах, гелиополиты усердно занимаются любимыми науками. Наблюдают за звездами и главным их божеством – Солнцем. В мечтах и мне бы очень хотелось перенестись туда и стать гражданином Солнечного царства, но жить без собственности и рабов как-то не очень хочется.
-А я бы променял свою вечно неспокойную жизнь на подобное благоденствие. Не даром к Аристонику присоединилось так много людей. Мне приходилось встречать некоторых переживших его. Еще вот совершу пару торговых поездок, и осяду на берегу встречать свою близкую старость. Жизнь долговечна ведь только на суше. Знаешь, редко удается встретить среди моряков мужа с седой головой. Средств на новую жизнь, кажется, с избытком хватит. Хотя жить без наших богов, как гелиополит, в общем, как-то не приличествует, по-моему, эллину. Ну вот, кажется, появился и долгожданный ветер. Видишь, как надулся туго прямоугольный парус. Скоро, значит, будем в разнесчастном узком проливе Гелеспонта. Длина его до 400 стадий. Скажу тебе, что в самом начале его есть мыс Кинос-Сена («Собачья могила»), на котором показывают могилу некой Гекабы, которая была превращена в собаку. Проплывем мы с тобой и мимо легендарного Илиона (Трои). Затем будет Мадий и мыс Сестиада, где находился мост Ксеркса, когда он переправлялся в Европу. После Сеста последуют разрушенные Эгоспотамы, куда, говорят, во время персидских войн, упал огромный камень с неба. Далее будут города Каллиполь, Крифота, Пактия, Гиерон Орос, Перинф, Селибрия. Множество городов в Пропонтиде. Расскажу тебе вот еще что. Около Византия, в 80 стадиях от него, есть пристань «Дафны неистовой». Знаешь, почему она так называется? А называется так от лаврового древа, приводящего в неистовство всякого, кто сломает хоть какую-то ее даже малую ветку. Посадили по легенде этот лавр очень давно, на месте гибели веврикского царя Амика. У него была страсть вызывать на поединок всякого, кто сойдет на его берег. В кулачном бою он был очень силен и всегда одолевал своих противников. Но один из аргонавтов, по имени Поллукс, когда они шли в Колхиду за руном, победил его и убил. Вот тогда подданные и похоронили там своего царя и посадили этот лавр.
А за Византием Лисимах, на азиатской стороне в 120 стадиях и святилище Зевса будет, а за ним сразу и грозные Кианеи , - после паузы, многозначительно продолжил, всматриваясь в даль, Мегакл. Главное их без вреда проскочить нам. Всегда с замиранием в сердце проплываешь эти страшные скалы. Это вечное испытание на неустрашимость. Они ведь в древности, по словам аргонавтов, блуждающими были. А после них такой необозримый простор, такая ширь открывается тебе на море Эвксинское, что дух захватывает. Не во что даже глазу упереться, до самого горизонта кругом вода. Вот тогда и можно будет сказать долгожданное: «Хайре, Понт».
-Имя «бродящие» дано им богами, - заметил Лисимах о Кианеях словами из бессмертной поэмы Гомера. В пещере одной скалы жило страшное чудовище Скила, пожиравшая моряков, а в другой ужасная Харибда - три раза в день поглощавшая и извергавшая из своей пасти воды моря.
-Да, точно так и есть. Помнишь из аргонавтов:
Черные две скалы вы узрите при моря теснинах,
Меж которых, никто не может проплыть безопасно,
Ибо внизу не на прочных корнях они утвердились,
То и дело одна на другую навстречу стремится.
Так и сшибаются две, а вокруг подымают жестокие волны.
Да уберегут нас боги, Лисимах, от всех чудовищ морских, Скил и Харибд.
Лисимах немного поежился от ужаса, вспомнив яркое описание Гомера о сталкивающихся скалах, закрывавших путь кораблю аргонавтов «Арго». А если они забродят опять? Хотя по легенде аргонавты их навек «заклинили», но кто знает свое неясное будущее. Будет носится тогда, мой хладный труп по волнам, а гробница пустая на берегу будет лишь имя носить, - подумал Лисимах. Ведь для души, чтобы не быть ей вечной скиталицей на земле, требуется хоть малое жилище - гробница.
Только глядя на уверенность опытного Мегакла, Лисимах немного успокоился, облокотившись на истертый и мокрый борт корабля, над которым шумно трепетал от ветра плотный и надежный парус.

2.
В Гиероне, где расположено святилище Зевса, у которого всегда останавливаются моряки, проплывающие в Понт Эвксинский, они пробыли совсем не долго. Лисимаха сразу же поразили в гавани многие торговые корабли, отличавшиеся во многом от кораблей, на которых они прибыли из Аттики. Это были крупные парусные суда с высокоподнятой кормой и рубкой для рулевого, так хорошо приспособленные для плавания по бурному морю. Борта ниже ватерлинии у многих покрывали свинцовые листы, уходящие под днище, для защиты от ракушек и гниения. Верхние части многих кораблей от носа до кормы были окрашены в голубой цвет, сливаясь с фоном темно-голубых волн, даже воск, которым покрывались борта, имел синий окрас. Оттого и гавань издалека казалась пристанищем кораблей древних мифологических героев. У многих судов сзади были привязаны спасательные лодки, наглухо закрытые от воды несколькими слоями бычьих кож и залитые воском. Подобные же лодки позднее распорядится привязать к своим кораблям и Мегакл.
Лисимах с шумной командой моряков зашли в храм Зевса, где принесли достойные дары на алтарь и сделали жертвоприношения. После благодарения богов любая душа человеческая становится возвышенней и полнее ощущает божий промысел. Человеку становится легче, когда он вверяет себя под защиту высших сил. А ощущение близкого присутствия благостной силы полнокровно дается человеку именно в храме, где обитают великие боги.
В сумрачном святилище, в дальнем его углу, стояла неприметная бронзовая статуя мальчика, немало удивившая Лисимаха своим необычным видом, с молитвенно протянутыми руками. Она мало походила на статую бога и рождала невольные вопросы. Лисимах стал тихо расспрашивать Мегакла о ней, на что услышал длинную витиеватую историю.
-Ты знаешь, это скульптура очень древняя, Лисимах. И люди рассказывают о ней разное. Одни говорят, что мальчик напоминает морякам, как их ждут дома, чтобы сердца морских странников всегда помнили о домашнем очаге, семье и детях. Другие говорят, что некогда один мальчик, блуждая по берегу, опоздал к отплывшему кораблю и, потеряв всякую надежду на спасение, воздел руки к небу. И боги, услышав его детскую невинную мольбу, возвратили тогда корабль в гавань. Иные моряки рассказывают другую историю, что однажды, на Боспоре Фракийском, прекратилось всякое дуновение ветра в течение многих дней. И одному кораблю пришлось задержаться здесь так долго, что команда стала страдать от мучительной жажды и голода. И ужас сковал тогда всех. И вот наварху корабля явилось однажды страшное видение, повелевающее, чтобы он принес в жертву своего собственного сына, ибо другим способом он не сможет получить ни продовольствия, ни попутного ветра. Тогда капитан, после многодневных колебаний, безнадежно повел своего мальчика на жертвенный алтарь. Но мальчик протянул руки с детской мольбой к небу, и тут бог, тронутый жалостью невинного ребенка, снял его невредимого с алтаря. И послал милостивый Зевс кораблю и попутный ветер и дал команде пищу. Так рассказывают моряки эти истории, а какие из них более достоверны, каждый выбирает себе сам.
После посещения святилища, Мегакл отвел Лисимаха к человеку, которому он тайно передал одну из досок, с привезенным из Афин посланием. Встреча была короткой и немногословной и скоро они сухо распрощались. После выполненного задания оставалось немного времени на берегу. Все моряки давно разбрелись, каждый по своим неприметным делам. Мегакл тоже удалился навестить своих старых знакомых. Лисимах не стал торопиться на корабль, а решил посетить местный рынок, где всегда эллины не только продавали товары, но и обменивались важной информацией. Здесь Лисимах долго бродил между торговыми рядами, иногда обмениваясь незначащими репликами с торговцами, пока не остановился у лотков с товарами из крашеной терракоты. Неугомонный хозяин постоянно нахваливал свой товар:
-Выбирай себе любую статуэтку или изображение богини, все они чудесны, смотри какой выбор большой. Все привезены из Танагры и Смирны. Какие еще города славятся такой красотой поделок? Посмотри, как они отображают нашу разнообразную жизнь: вот миниатюрные кифаристки, вот женщины, смотрящиеся в зеркало, а здесь играющие в кости мужчины, а вот грозные эллинские воины. А какая яркая раскраска на них . Так и радуют любой глаз.
-Покажите вот это погрудное изображение богини, - наконец спросил, немного растерявшись от такого большого выбора, Лисимах.
-Это богиня домашнего очага - Гестия. Бери, всегда будешь чувствовать теплоту своего дома и никогда не позабудешь свой очаг. Она всегда тебе будет напоминать про домашний кров. Ты женат? Нет. Значит, заведешь семью под ее покровительством. Потом будешь меня еще вспоминать и благодарить за ее приобретение.
Глиняное изображение Гестии было односторонне выпуклым, но чем-то неизъяснимо привлекало внимание Лисимаха. Не долго посомневавшись, он купил его. В то время, как он выбирал покупку, соседние торговцы бурно обсуждали последнюю новость, разлетевшуюся, словно зимний ветер по рынку: непобедимые скифы вновь осадили Херсонес Таврический.
-Херсонес – могучий полис, основанный дорийцами, из Гераклеи Понтийской , возникший много позднее многих ионийских городов на Понте, а теперь сумевший подчинить своему влиянию многие близлежащие греческие апойкии. Каковы же должны быть силы скифов, если они решились на осаду могучего полиса-государства, - думал Лисимах, вслушиваясь в горячий спор торговцев.
-Еще дед понтийского царя Митридата Евпатора, мудрый Фарнак, связал себя словом всегда помогать херсонесцам . Не сможет Понтийское царство теперь отказать херсонесцам в помощи.
-Мудрый Фарнак? Этот беззаконнейший из царей ? Забыл, наверное, что он захватил у афинян венчанную морем Синопу, первую эллинскую апойкию на Понте, сделав ее своей столицей. А потом лицемерно помогал эллинским городам. Боспорское царство не менее теперь могучее, а оно всегда было союзником скифам. Митридат не так силен, чтобы ссориться с Боспором. Это тебе не колхские, недавно покоренные им самодовольные князьки, покорно склонившиеся перед ним.
-Еще посмотрим, чтобы эллины не помогли эллинам.
-Это Митридат-то эллин? Потомок персов он! А на Боспоре, можно подумать, тогда не эллины? Сколько поколений наших предков дружило с Боспором? Сколько эллинских родов осело там?
-Там вся армия состоит из одних скифов. Других наемников у них единицы. Да и цари их из варваров, никогда эллинами не считавшиеся.
Лисимах на минуту задумался о своем будущем, об их путешествии в самую гущу охваченного теперь войной пожара. Что ждет их впереди, в вечно загадочной Таврике?
А рядом другой торговец рассказывал соседу:
-В храме у Галикарнаса есть жрица, у которой растет всегда борода, как только приближается несчастье. Так вот сейчас у нее она опять начала расти. Жди теперь какой-нибудь новой пагубы или большой войны. Это верная примета, скажу вам.

3.
Скоро корабли Мегакла отчалили от берега, быстро поймав парусами попутный ветер. Лисимах с замиранием сердца смотрел на быстро удаляющийся Гиерон, на все более мельчающие постройки. Лишь храм Зевса по-прежнему величаво возвышался над знаменитым поселением.
Судно с капитаном Мегаклом шло впереди, здесь же плыл Лисимах, остро всматривовшийся в прибрежные скалы. Благополучно миновав узкие Кианеи, и выйдя на необъятный простор огромного моря, все громко возблагодарили богов за дарованную милость. И было за что благодарить, видя необозримый горизонт могучего Понта Эвксинского, наивно завлекающего широтой и простотой величия. Душа человеческая еще способна ценить земную красоту, беззаботно дарованную свыше.
Дальше корабли пошли по левой стороне европейского побережья или как говорили греки - по левому Понту. Быстрый и влажный южный ветер Нот великодушно подхватил суда к заветным далям.
-Теперь ближайшая наша остановка будет в Ольвии, - сказал Мегакл стоящему рядом Лисимаху, восторженно любовавшемуся широким простором морской стихии. Обветренное лицо его выражало невольное восхищение, что отметил довольный Мегакл, безраздельно влюбленный в море. А потом продолжил:
-Когда-то предки называли Ольвию счастливой. Хотя эллины чаще называют ее теперь Борисфеном, по одноименному заливу, с которым город расположен. Потому как Ольвий несколько, а Борисфен один. Да и древнее название его такое, говорят, было. Но граждане по-прежнему называют себя ольвиополитами. С Милетом у Ольвии с древности существовал договор. А согласно нашей исополитии  и отеческим установлениям, они являются в нашем городе милетянами, а милетяне в Ольвии - ольвиополитами. Правда, купцов всех отсюда все больше теснят предприимчивые боспоряне.
-Смотрите, смотрите, - кто-то закричал на палубе, - дельфины. И правда, с правого борта корабля, совсем близко, показалась стая резвящихся дельфинов. Ныряя и обгоняя корабль, они как бы прокладывали путь в блестящих на солнце водах. Но были они намного мельче привычных дельфинов у родных эллинских берегов.
-Это счастливая примета, скажу вам, - сказал кто-то из пассажиров, с любовью глядя на дельфинов. Нам покровительствуют боги. И посланцы они понтийского морского божества Главка, полурыбы, получеловека. Его мало кто видел. Он сын Океана и способен прорицать судьбу любому смертному. И послал он их числом семь. Кто способен из вас разгадать тайну этого пророчества?
-Лисимах, - окликнул Мегакл отвлекшегося нового друга, если помнишь, семерка является священным числом Аполлона. А он является главным божеством моего родного Милета. Наш Дидимский оракул  ввел культ когда-то «разумного дельфина», т.е. Аполлона-Дельфиния. Вот посмотри, мой маленький талисман. И Мегакл вынул из-под хитона очень старую полузатертую ольвийскую монету в виде дельфинчика, одиноко висящую на его шее, на тонкой полоске кожи. В Ольвии мы обязательно сходим в его храм. Там еще сохранился и храм Аполлона-Врача, которому прежде поклонялись ольвиополиты, и который в Пантикапее является главным божеством.
-Мегакл, а ты слышал, что скифы осадили Херсонес? – спросил вдруг Лисимах, вспомнив тревожную новость, услышанную на рынке.
-Туда мы заходить не собираемся. Херсонес богатый полис, он сам справится со своими бедами. Вон, на недавних Истмийских играх, они поразили всех своей щедростью: принесли в жертву покровителям игр Аполлону и Афине более 100 голов скота. При их огромных доходах не найти себе покровителя? Поэтому скифы и справедливо зарятся на их богатства. Пусть больше молятся своей змееногой богине , она им поможет. А ведь Ольвия давно стала наполовину скифским городом и ничего. Даже чеканится там монета от имени скифского царя Скилура. А некоторые ольвиополиты давно находятся у него на службе. Вот, например, мой славный друг Посидей, мы с ним в юности еще вместе ходили в гимнасий в Милете. Потом он осел в Ольвии, сблизился с самим скифским царем и живет теперь у него безбедно, говорят, в Неаполе Скифском. Так вот он долгое время был начальником флота скифов и даже разгромил племена сатархов, пиратствовавших у Борисфена. А теперь известным и богатым человеком стал. И с флотом херсонеским ему пришлось даже повоевать. Правда, не от хорошей жизни приходится ольвиополитам ладить сегодня с варварами, - тут Мегакл вздохнул. Рассказывают, что был когда-то у них давно царь Скил, так он построил в городе свой дворец и пристрастился к эллинским обычаям, и за это был жестоко убит сородичами. Уж больно скифы не любят наши обряды, а может быть, и правильно делают, что почитают больше свои. А наше поклонение Вакху они просто презирают, говорят, за безумные вакхические исступления. Мол, нельзя поклоняться богу, который приводит людей к такому помрачению. Варвары одно слово, ничего не смыслят в богах! Правда и римляне их у себя запретили. Со времен Скила их цари в Ольвию совсем перестали приезжать. А сам город, сегодня, давно уже стал не тот, даже храмы разбираются на камень. Кощунство! Запустение, как мрак ночи, опускается теперь на многие эллинские города. А ведь из Ольвии когда-то шел великий торговый путь в варварские страны, знаешь? Пересекал он низовья Гипаниса, оставляя слева племена невров, и дальше путь шел туда, где сливаются ветры буйного Борея и Эвра , где живут андрофаги и меланхлены, а дальше через всю огромную скифскую землю. Через Танаис в безлесные степи савроматов и дальше в зеленые леса будинов. А потом купцы шли в землю фиссагетов и иирков, достигая золотоносных залежей далеких Репейских гор. Купцы, рассказывали, что в дороге надо было пользоваться услугами 7 разных переводчиков, так велико было количество народов, обитавших на этом пути. Правда, ни один еще эллин не решался полностью преодолеть такой длинный путь.
А скифы, между прочим, не раз выручали Ольвию от врагов, покровительствуя полису, - продолжал Мегакл свой длинный рассказ. Правда, порой, за неумеренную плату. Больно их цари золото любят, да и в роскоши они теперь все погрязли, не хуже эллинов многих. А до Пантикапея  мы с тобой обязательно доплывем. Недаром он метрополия для всех милетских поселений на Боспоре. Это наш любимый город.
-Мудрее всех нас время – оно покажет, - философски заметил Лисимах, сердцем уловив непонятное мрачное предчувствие.
-Правильно говоришь, Лисимах. Но против счастливого человека и бог почти бессилен. А знаешь, по преданию, для строительства полиса Пантикапея эллинам место выделил скифский царь Агаэт. А рыба через пролив Киммерийский идет целыми косяками из Меотиды. Почему и называют его иногда «рыбный путь». Богатейший полис. А морозы там знаешь какие ужасные? Когда пролив промерзает, то по нему можно ходить как по суше, представляешь? Там и скифы когда-то переправлялись зимой по льду. В Пантикапее, с древних времен, в храме Асклепия хранится треснувшая от мороза гидрия с надписью, что поместил ее в качестве приношения один жрец, в качестве доказательства суровости здешних зим. Геродот даже об этом упоминает.
-Это, наверное, как «Бергская история»? – улыбнулся недоверчиво Лисимах. Видя недоумение на лице Мегакла, он добавил: «Антифан из Берга очень давно поведал читателю о мифической стране, где так холодно, что слова замерзают в воздухе, и вы не можете слышать, что сказано, пока весной эти слова не оттают. Потому и сложилась такая пословица».
-Зря ты мне не веришь, Лисимах, - чуть обиженно сказал Мегакл. А после небольшой паузы он продолжил:
-Через день будем уже на Левке (белом) , острове, что близ устья Истра, или как его называют некоторые «блаженном острове» и посвящен он герою Ахиллу. Помнишь его подвиги и Аякса в Троянской войне? На острове расположен могильный курган героя, а за ним полуостров, названный Бегом Ахилла. По легенде мать Ахилла нимфа Фетида, похитила труп сына с погребального костра у стен Трои и перенесла его на Левку. Туда, в здешний храм, теперь прибывают люди со всей Эллады. Многие специально исцеляться от болезней приезжают. Ты знаешь, сколько исцелений там известно. Некоторые простой инкубацией  лечатся в храме, настолько целительна сила Ахилла. Люди вокруг храма так и живут, как в Эпидавре, вокруг театра, где целительством занимаются . Тебе подробней сможет рассказать мой Плутарх, настоящая аполлонова душа, - с явной любовью сказал эти слова Мегакл, он ведь видел наяву самого Ахилла. Плутарх! Иди скорее сюда. Сделай милость, расскажи Лисимаху о Левке, и в наших мыслях наведи достойный миропорядок.
Подошедший Плутарх, широко расставив ноги для устойчивости на палубе и крепко держась за свисающий канат, неспешно начал рассказ. От шутящего непрестанно юноши не осталась и следа, настолько серьезно он относился к затронутой теме.
-Ахилл зрим не для каждого. Запомни это, Лисимах. «Кто его узрит, тот велик, а кто не узрит, тот жалок» . А рассказать тебе все смогу с удовольствием, потому как только начинаешь поминать Ахилла, все горести, болезни и слабости человеческие проходят, и несчастья отступают. В самом его имени заключена божественная сила богов. Если хочешь дожить до старости, не забудь поклониться на Левке этому славному герою.
-Я помню, что он, как бессмертный, правит на острове со своей женой Ифигенией, - сказал Лисимах.
-Так то оно так, - замешкался немного Плутарх. Но ты знаешь, что бог морей Посейдон поднял специально из пучины этот остров для загробной жизни Ахилла? И здесь он царит со своей женой Еленой.
-А как же Ифигения, Плутарх? – недоуменно спросил Лисимах, сам невольно запутавшись в легендарной истории. Куда она делась?
-Да и зачем Ахиллу нужна Ифигения, если он был влюблен в своего друга Патрокла? – вмешался, иронизируя над такой мифологической путаницей, Мегакл.
Юный Плутарх, не обращая внимания на иронию, серьезно продолжал: - Я слышал другой миф и рассказываю вам, как слышал. Так вот, люди там только днем посещают остров и совершают жертвоприношения, а ночью там совсем нет места для смертных. Ночью там являются духи героев. А если кто-то случайно засыпает на острове, то ему видется, как Ахилл его будит и ведет пировать. Его верный друг Патрокл разливает тогда гостям вино, а сам Ахилл искусно играет на кифаре. И поет громко Ахилл гомеровские песни о взятии Трои. Его божественный голос слышен далеко в море. И оно становится совсем безмолвным, когда поют песни герои. Многие слышали там и звон оружия, и конский топот, как во время сражения. Некоторые видели даже белокурого юного героя в золотых доспехах прямо на причале. Но видят его лишь славные мужи, кто своим усердием велик. Все приносят в его храм дорогие подарки: перстни, драгоценные камни, чаши, а некоторые делают посвятительные надписи. Как я видел его? Как тебя, Лисимах, только в древних, сияющих золотом доспехах. И стоял он напротив, как воистину божественный герой. Я даже замер от испуга и не мог долго придти в себя. А он неожиданно пропал, как и появился.
-Ты забыл рассказать, сколько раз грабили этот остров пираты, несмотря на защиту его легендарным героем, - заметил язвительно Мегакл.
-Этих безбожников всегда карала многоликая судьба. Я слышал, что еще, когда амазонки приплыли ограбить храм, Ахилл своим взором навел такой ужас на их коней, что они затоптали своих наездниц.
-На том острове стоит конная статуя одному ольвиополиту, Лисимах, который разгромил пиратов, - начал объяснять Мегакл, не очень веривший во все мифологические истории. Одно время они даже свили себе там гнездо, чтобы удобней было грабить проплывающие мимо торговые суда, - добавил, немного скептически, он.
-А недалеко от Ольвии лежит Ахиллов Дром , где герой догонял, находившуюся под действием злых чар, Ифигению. Там ольвиополиты до сих пор устраивают соревнования по бегу, т.к. там прекрасно размечены стадии для состязаний. Ведь учредителем ольвийских игр считается сам «быстроногий» Ахилл. Кроме почетного бега, там есть и прыжки, и метание копья и диска. Там и Анахарсис, как упоминал Геродот, совершал эллинские обряды, за которыми его застали сородичи-скифы.
-Должен вас предупредить, - сказал неожиданно вполголоса Мегакл, как будто что-то вспомнив и наклоняясь ближе к собеседникам. Я подсадил в Гиероне трех пассажиров, но теперь они вызывают подозрение у меня. Все время ходят и что-то высматривают, вынюхивают на судне. При них ничего не сболтните лишнего. А то потом неприятности могут выйти. Везут, кстати, дешевые театральные маски. То ли сами актеры, не пойму.
-Сами-то в рыжих масках  ходят?
-В пору на них надеть. Шпионы какие-то.
-Был в Элладе в древности известный кифаред Аристоник, так он во время своих представлений считал всегда численность мужского населения вражеских городов, по специально данному ему заданию. Ездил он и на Боспор, во времена Перисада, - заметил Лисимах.
-Я всегда с подозрением относился к актерам, - сказал Плутарх. А боспорцы многих известных актеров с Эллады приглашают в свои города для представлений.
-Театр – это поэзия и музыка, без них нет астейоса (образованного человека). Там рождаются таланты, а им покровительствуют боги. Как говорят афиняне: «талант – это поцелуй муз».
-Нам чаще приходится бывать в море, чем на берегу. Мы редкие посетители театров, Лисимах, - сказал с напускным сожалением Мегакл. Хотя театры есть во всех городах и в Ольвии и на Боспоре.
-А разве не сладко слушать возвышенную рифму под аккомпанемент кифары или барбитоса ? Или смеяться над проделками театральных героев? Даже врачи первым лекарством считают трагедию, которая лечит душу, а через нее и тело. А уж потом назначают больным травяные настои.
-Хорошие заработки, говорят, у актеров. Вон у кифареда до 1500 драхм в год, мне за такие деньги еще как придется потрудиться, - прагматично рассуждал Мегакл. Кто-то мне рассказывал, что был в Афинах такой поэт Ион Хиосский , который после победы своей трагедии подарил каждому афинянину кувшин хиосского вина. Не малые это были деньги. А что до меня, то мне больше нравится читать труды Дионисия по географии, - вспомнив любимого автора, он заулыбался. Ты читал его?
-Я не слышал ничего о нем, к сожалению, Мегакл.
Довольный незнанием такого ученого мужа, как Лисимах, он немедленно и с достоинством начал свой рассказ.
-Это ольвиополит, который подробно описал Левый Понт. Еще мой покойный отец удостоивался встречи с ним. А слышал ли ты об историке Сириске? Тоже нет. О боги! Это он описал явления богини Девы и взаимоотношения Херсонеса с царями Боспора и с другими эллинскими городами. Жил он, правда, давно. Херсонес оказал ему самую высокую честь, наградив золотым венком, и декрет о нем стоит до сих пор на агоре . Многих ты, оказывается, не знаешь, Лисимах, принесших славу мудрости, на берега Понта. А нам всем важно знать священную мудрость предков. Ведь есть, говорят, два времени в судьбе человека: неумолимое и повседневно текущее как река - Хронос, и собирающее только счастливые, судьбоносные моменты – время Кайрос. Вот на него нам и следует ориентироваться, как наши прадеды, чтобы оставить о себе добрую память у потомков. А в Ольвию заходить в этот раз не будем, решено: от Левки пойдем, сразу на Боспор, мимо Херсонеса. Отсюда и подводное течение идет прямо к Таврике. С ним сподручнее будет, я окончательно решил. А все свои товары в Пантикапее я легко продам. Многие ходят на Боспор, Лисимах, по правому Понту, через Гераклею и старую Синопу, которая когда-то была опорным пунктом афинян, во времена Перикла, а дальше через Фасис. Но хитрые гераклейцы, еще с древности, нашли другой путь. От мыса Карамбиса, что недалеко от города, идет подводное течение напрямую к Таврике, через все море, оно как бы большой круг здесь совершает. По нему, говорят, всего один день пути с попутным ветром. Почему они и основали там свой Херсонес, корабли прямо к полису от них выносятся самим течением.
-А что же ты не плаваешь коротким путем? – спросил удивленно Лисимах.
-С моими кораблями опасно там море бороздить. Пираты господствуют теперь на Понте. Поэтому и стараешься идти вдоль берега. Мне привычнее левый Понт – мимо городов Масамбирия, Каллатиса, Истрии. Сколько я там наторговал товаров, если бы ты знал. Хотя и здесь имеются свои трудности плавания: реки вымывают песок в море и образуют многочисленные отмели. Не раз я садился тут на мель. Потом делай, что хочешь, в одиночестве, посередине моря. Кричи, не кричи, никто не услышит. Поэтому и приходится отплывать подальше от берега. В Ольвию в следующий раз обязательно пойду, но с меньшим грузом.
-А по правому Понту ты никогда не ходишь? Может быть, там легче плавать?– спросил Лисимах.
-Ходил в молодости, да попали мы однажды в ужасное кораблекрушение. Давно это было.
-Расскажи Мегакл, - запросил льстиво Лисимах, преданно глядя в глаза.
-Ладно, расскажу, как тебе отказать. Попали мы тогда в тот несчастный день в страшный шторм. Сколько времени боролись со стихией, известно только богам. Но они нас не бросили и не оставили без защиты. О, великая богиня Изида, изобретшая корабли и научившая людей мореплаванию! Вечная хвала тебе! И Зевсу Сопутствующему и Афродите Навархиде! Выбросило наше судно удачно из пучины прямо на берег, тем и спаслись. А еще два корабля тогда наших бесследно сгинуло. Остов нашего корабля был полностью разбит о камни. Вся обшивка изодрана в клочья, а покореженная мачта печально громоздилась на прибрежной гальке. Удивительно, но часть груза сохранилось в трюме. Благодаря ему, мы многое сумели приобрести у местных жителей: от продовольствия до досок. Что-то продали, что-то обменяли потом. Но стали мы думать, что делать дальше. И решили строить новый корабль, благо леса вокруг было много. Это было недалеко от Фазиса в Колхиде. Наварх у нас был мудрый и знающий человек. Принесли жертвы богам и усердно принялись за дело. Паруса благо сохранились, с остатков старого корабля сняли все, что можно было: даже гвозди собрали и смолу соскребли. И построили новое судно на загляденье. Больше мне строить так не приходилось никогда. Если бы не капитан Александр, не знаю, как бы обернулось дело. А в той местности удивительные вещи случаются. Вода той реки Фазис легче всех вод, которые я знаю; она не сразу смешивается с морской водой. Если погрузить сосуд в заливе, то сверху зачерпнешь пресную воду, а чуть глубже уже соленую. Хотя вода везде в Понте гораздо преснее, чем в нашем Эгейском море, надо сказать. Тому причиной вероятно реки, во множестве впадающие в море. А вода Фазиса считается у моряков исключительно полезной. Даже правило такое там существует: выливать пресную воду при заходе в залив, имеющуюся на корабле и наливать местную. Кто этого не сделает, того громадные несчастья ждут. Поверье имеется, потому все мореплаватели так и поступают. Испытывать же судьбу никто ведь зря не решится. А вода та совсем не портится и может оставаться даже 10 лет сладчайшей. Вот такая удивительная вода там. Со времени того кораблекрушения я редко плавал по той стороне, предпочитая всегда левый Понт. Здесь воспоминания у меня значительно приятнее.
-В кораблекрушение, наверное, страшно Мегакл попасть?
-Главное, чтобы не потерпела крушение твоя вера в богов, Лисимах. А с их помощью и с остальными невзгодами человек может легко справиться.
-Ну, расскажи Мегакл что-нибудь еще интересное про Понт, - продолжал льстиво упрашивать Лисимах.
-Скоро сам все увидишь. Зимой вот на Боспоре Киммерийском такие суровые холода бывают, что из Пантикапея, по замерзшему морю, в Фанагорию на повозках люди ездят. Я тебе об этом уже говорил. А из подо льда гангамами  всякую рыбу достают. В особенности антакеи , которые иногда размерами с дельфинов случаются. А виноградную лозу там на зиму землей засыпают. Вот какие чудеса на Боспоре. Я вас покину, надо отдать некоторые распоряжения. Ветер вон изменяется, к добру ли?
Мегакл ушел, скоро отошел по делам и Плутарх. Лисимах беззаботно наблюдал за десятком пассажиров, лениво разбредшихся по палубе. Большинство бесцельно обозревало морские просторы, но двое, преодолевая утомительную качку, упражнялись на коротких скифских мечах – акинаках, отрабатывая воинские удары. Глядя на них, он живо вспомнил рисунки на древних аттических вазах с поединками женщин-воительниц. Гибкость и подвижность их женских тел всегда его завораживали. Они всегда изображались в различных позициях, наклонах, как в борьбе, уходах от встречного удара, даже приседаниях, защищаясь маленькими крохотными щитами; они способны были на многие воинские, или даже женские хитрости. Многие герои считали за честь сразиться с ними. И многими победами могли похвастаться амазонки над эллинами. Нигде не встретишь, наверное, такой уже тип поединка, кроме как в далекой Скифии. Суждено ли мне увидеть живых воительниц? – с замиранием в сердце и надеждой думал Лисимах. А, наверное, все-таки, мужское воинское искусство ведения боя совсем другое, - размышлял он далее, наблюдая за шуточным поединком.
Наблюдения его прервал неожиданно подошедший незнакомый пассажир, еще вытирающий лицо от случайных солоноватых брызг. После обычного приветствия, он полюбопытствовал, куда плывет Лисимах.
Лисимах был очень рад новому знакомству и, не скрывая этого, с интересом начал выспрашивать новые подробности об Эвксинском Понте.
-Да, мы уже почти до устья Истра дошли. Именно отсюда, как писал Геродот, начиналась в древности исконная Скифия. Здесь кругом богатая травой равнина. А по ней протекает такое множество рек, сколько каналов, наверное, в Египте. От Истра до Таврики, если напрямую плыть, как решил наварх Мегакл, кажется, три дня пути. Если хочешь, принесу тебе старый перипл, почитаешь на славу.
Через некоторое время, удобно усевшись, Лисимах уже разворачивал на коленях потертый испачканный свиток перипла, накрученный с двух сторон на тонкие палочки из красного дерева. Он был написан еще на папирусе, во многих местах порван, но он с удовольствием начал тихо читать вслух старые литературные обороты  описания Понта.
-От реки Танаиса начинается Азия , и первый народ ее на Понте – савроматы. Народ савроматов управляется женщинами. За женоуправляемыми живут меоты. За меотами – народ синды; их область простирается и за пределы озера, и города в ней эллинские следующие: Фанагора, Кепы, Синдская гавань, Патус . За Синдской гаванью народ керкеты. За керкетами - народ тороты и эллинский город Тории с гаванью. За торетами - народ ахеи. За ахеями - народ гениохи, за гениохами - народ кораксы, за кораксами - народ колика, за коликою - народ меланхлены и река у них Метасорис и Эгипий-река. За меланхленами – гелоны, а за ними народ колхи и города Диоскурида и Гиен, город эллинский, и Гиен река, Херобий река, Хорс-река, Харий – река, Фасис-река и Фасис - город эллинский и вверх по реке 180 стадий плавания до большого варварского города, откуда была Медея, здесь Рис-река, затем Исис-река, Разбойничья река и Апсар-река ….
Лисимах провернул свиток в начало и нашел описание старой Европы:
-За Фракией живет народ скифы, а в их земле следующие эллинские города: река Тирис, город Никоний, город Офиуса . За скифской землей народ тавры заселяют мыс материка; а мыс этот вдается в море. В Таврической земле живут эллины (у которых город) следующий: торговый город Херронес (Херсонес), мыс таврической земли Бараний Лоб . Затем опять живут скифы, в земле которых следующие эллинские города: Феодосия, Китей, Нимфей, Пантикапей, Мирмекий. От Истра до Бараньего Лба в три дня и три ночи прямого пути, а вдоль берега в двое дальше, т.к. там есть залив. В этом заливе есть пустынный остров, по имени Белый, посвященный Ахиллу. От Бараньего Лба до Пантикапея день и ночь пути; от Пантикапея же до устья Меотийского озера 120 стадий; Меотийское озеро, говорят, на половину меньше Понта. На Меотийском озере прямо при входе в него по левую руку живут скифы; ибо их область простирается от внешнего моря над Таврической землей вплоть до Меотийского озера. За скифами сирматы (сарматы) народ и река Танаис, которая составляет границу Азии и Европы… Самые большие реки в Европе: Танаис, Истр и Родан ….
Лисимах еще несколько раз провернул свиток, вычитывая устаревшие сведения, удивляясь скудным знаниям прошлого. Он вспомнил, как еще Геродот пытался безуспешно найти объяснения делению мира на три части света, да еще названных именами женщин. Ведь Ливия , как обычно думают в Элладе, получила свое имя от местной женщины, Азия – от супруги Прометея, а что до Европы никто даже толком не знает, откуда это имя произошло.
Относя перипл обратно своему новому знакомому, медленно переступая и смешно борясь с усилившейся палубной качкой, он иногда невзначай задерживался у отдельных групп пассажиров, невольно вслушиваясь в разговоры. Двое эллинов серьезно спорили о том, какие животные умнее, водяные или сухопутные. Другая пара - доказывали друг другу, в каких землях добывается электр (янтарь). Один говорил, что в Скифии, а другой доказывал, что туда он только ввозится с севера через страну галатов. Полный купец в дорогом гиматии рассказывал о преимуществе синопского леса перед боспорским, который потому так мало и ввозится в Аттику. В другой группе один, скорее всего по выговору капподокиец, ругал знаменитого философа Аристотеля:
-Что касается вашего Аристотеля, этого сына аптекаря , меня поражала всегда его мелочная дотошность. Откуда он все знает, что, например, жеребец живет тридцать пять лет, а кобыла более сорока? Вот он утверждает, что моллюски-трубачи, да и вообще все панцирные, не знают спаривания и что трубачи долгожители. Откуда это он знает? Он пишет, что пчела живет шесть лет, а некоторые семь; хотя ни пчелу, ни трутня никто никогда не видел при совокуплении, а потому нельзя узнать, кто из них трутень, а кто пчела. Но откуда он взял, что люди хуже пчел? Вот это главное! Это даже оскорбительно! Конечно, пчелы соблюдают равенство, не меняют привычек и всегда копят добро. Но то, что люди хуже и полны самомнения, как пчелы медом, это уже возмутительно!
-Вы несправедливы к нему. Он наоборот говорит, что только человек разумен. А то, что он бывает напыщен и спесив, кто отважится с этим спорить.
А его новый знакомый в окружении более солидных собеседников в гиматиях, бурно рассуждали об испорченности нынешних нравов:
-Наш образ жизни почти у всех народов производит перемену к худшему, внося все большую роскошь, страсть к удовольствиям и для удовлетворения этих страстей - множество безнравственных средств к обогащению. Такая испорченность нравов проникает и к варварам. Я согласен, что скифы сохранили еще свое прямодушие, бесхитростность и гораздо более нас умеренны и довольны своим положением. У них, говорят, не известны ни завидующий, ни ненавидящий. Недаром Гомер о них говорил как о справедливейшем народе, питающемся кобыльим сыром и пользующимися хорошими законами.
-Справедливость прирожденна им, а не предписана законами, заметьте. Они неприхотливы во всем и это порождает чистоту их нравов, ибо ничего чужого им не нужно. Золото и серебро они презирают настолько, насколько их домогаются другие. Воровство считается самым тяжким у них преступлением.
-Но большинство, о чем вы говорите, осталось уже в древности. Золото и вино они полюбили не меньше теперь нашего, особенно их владыки. Но перенимание всеми этими маслоедами , этими варварами наших хороших привычек, считаю, способствует смягчению у них дикости, - возражал упрямо третий. Есть много племен, которые питают склонность ко всяким убийствам и разбою, таковы здесь ахейцы и гениохи, живущие на северных берегах Понта. Племена, прямо скажем, разбойничьи, а храбростью вовсе, говорят, не обладающие.
-В древности любое пиратство считалось приносящим славу и у нас. Проживание по-гречески в полисах или по-латыни civil (город) нас во многом изменило. Я согласен, что к занятию примитивным разбоем склонны отдельные племена, быть может, даже и из-за скудости своих стран. Хотя изобилие пастбищ должно вроде избавлять их от страданий бедности. Но как только все-таки проникает к ним роскошь и торгашество, то еще больше портятся их нравы, и на место простодушия приходит жестокое коварство.
-Еще Платон говорил в «Государстве», что тому, кто хочет устроить справедливую жизнь общества, надо как можно дальше бежать от моря, как от дурного наставника. А скифы, заметьте, степные кочевники, потому и добродетельные нравы у них сохранились лучше.
-А разве это лучше разбоя, когда галаты, тавры, скифы находят себе наслаждение в крови убиваемых ими людей, - говорил пятый. Принося жертвы во имя кровавых своих богов, они считают это совершеннейшим священнослужением. От этой дикости замирает сердце, а вы все рассуждаете об испорченности нравов. Лучше, наверное, было бы, если они совсем не имели никакого понятия о богах, чем признавали их таковыми.
-Подождите, когда это сами афиняне стыдились убивать неприятеля? Сколько раз вас обвиняли в неумеренной и неоправданной жестокости? Даже холодные спартиаты (спартанцы) и те не раз возмущались вашему необузданному желанию поголовно истреблять порой всех пленных в захваченных городах, посмевших выступать против вас в древности. И это при постоянном славословии и гордости за свою афинскую демократию. Жертве без разницы: убьют ее во время священного ритуала или попросту из-за скверного настроения победителя. Для нее важнее, чтобы ей просто сохранили жизнь. Разве это не так?
-Сколько бы вы не спорили, но если бы у остальных была такая же умеренность и нестяжательность как у скифов, считаю, тогда бы не было в течение стольких времен войн по всей земле, не погибало бы от оружия и меча больше людей, чем от естественной смерти. Природа, согласитесь, дала скифам то, чему греков не научили долголетние поучения мудрецов и наставления философов. И нравы необразованных варваров оказываются порой выше, чем у нас - высокоразвитых людей. Насколько незнакомство с пороками приносит, видно, больше пользы людям, чем познание самих добродетелей.
-Людям с древности всегда было легче бежать под гору порока, чем взбираться в гору добродетели. Теперь представьте, с какой высоты и мы когда-то спустились.
-Римлян тоже еще недавно почитали за варваров, только их добродетельность принесла всем эллинам больше слез.
Лисимах посчитал неучтиво встревать в разгоряченный спор. Отдав с благодарностью свиток, он только коротко поделился своей тревогой: «Кажется, шторм приближается». И поспешно удалился.
Его тревога была не напрасной. Ветер все больше усиливался, поднимая высокую волну с холодными брызгами. Вдали мрачной чернотой зависли грозовые облака, с каждым мгновением угрожающе приближаясь. Это было яростное дыхание юго-восточного ветра Эвра.

4.
Этот жесточайший шторм случился на четвертый день плавания по Понту. Предыдущее путешествие Лисимаха из Египта в Элладу могло показаться, после него, дивной беззаботной прогулкой. Лисимаху стоило немало сил взять себя в руки, и не закричать от ужаса разыгравшейся стихии.
Вначале изменившийся ветер вдруг неожиданно стих, оставив сиротливо беспомощными паруса кораблей. Печально обвисшие, они внушали всем неосознанную тревогу. Стало так тихо, что суда еле плыли с помощью весел. Скрип уключин и веселые шутки немного снимали напряжение, зависшее над судном, как грозовые облака над горизонтом.
Мегакл пытался всех подбодрить, стоя на носу корабля у стилизованного изваяния Паллады Нереиды на крылатой колеснице, и зычным голосом, стараясь попадать в такт взмахам весел и крикам гребцов, громко декламировал:
Эй, гребцы, пусть нам эхо отдаст наше громкое эй-я!
Нос, как веселый дельфин ныряй, рассекая пучину.
Застонала морская пучина от наших усилий,
Борозды пенные лишь расходятся долго кругами.

Паруса, по приказу Мегакла, начали предусмотрительно спускать и сворачивать, а часть команды лихорадочно наращивала борта корабля специальными досками, для защиты от высоких волн, которые постоянно уже захлестывали, обдавая холодными брызгами испуганных и сбившихся в кучу пассажиров. Но внезапно приблизившееся черное облако принесло такой шквалистый ветер, что чуть не погубило все суда сразу. Огромные всполохи молний и проливной дождь довершали картину разыгравшейся стихии, гнева всемогущих богов и буйной ярости Посейдона. Корабли беспомощно болтались над вспенившимися волнами, словно пустая скорлупа от орехов, вверяя себя в руки грозной судьбы. Лишь гребцы из последних сил упрямо пытались развернуть корабли носом против волны. Вода обрушивалась со всех сторон, переливаясь через борта и проникая даже в отверстия, устроенные для весел. А бешеные волны лихорадочно все били и били о борта, налетая и потрясая корабль, словно силясь наказать бездумную человеческую самоуверенность.
Не каждая гавань может защить от ветра, называемого на Понте Фраскием , а в Элладе зовущегося Скироном. И не всех уберегают боги, даруя пережить такой шторм на море. Но кораблям Мегакла повезло. Ветер скоро переменился, грозовые облака потеснились, и буря неожиданно прекратилась. И словно в награду за пережитые испытания, над морем опять нависла тишина, сулящая долгожданный и безмятежный покой.
Во время шторма суда отошли еще дальше от береговой линии. На Понте ведь берега мало изрезаны и здесь недостаточно бухт, как в Элладе. Потому кораблям трудно спрятаться во время шторма за мыс или остров, и даже невозможно бросить якорь в отдалении от берега из-за значительной глубины. Поэтому приходится так часто морякам противостоять вызову всемогущей стихии, мужеством и выверенным опытом преодолевая трудности.
Шторм разбросал суда, и теперь корабль Мегакла одиноко плыл, разрезая пенистую волну и полагаясь на опыт бывалого кормчего. Прошел почти целый день, а второй корабль не появлялся. Берега тоже давно не было видно, лишь пустыня моря молчаливо растилалась вокруг. Даже птицы сюда не залетали, пугаясь отдаленных расстояний. Мегакл с отчаянием постоянно всматривался в дымку горизонта, но все было бесполезно. Надежды таяли с каждым пройденным стадием. Спасся ли он или его поглотила холодная пучина? Невольный вопрос застыл у всех на устах. Да и на их корабле были поломаны кормовые рули, порваны некоторые снасти, и воды еще достаточно много оставалась в трюме. Пассажиры, пережив страшный шторм и безумную качку, медленно возвращались к повседневной жизни. Наиболее стойкие были заняты общественной работой, деловито вычерпывая воду из трюма, выстроившись цепочкой и передавая снизу ее большими кувшинами.
Мегакл ходил по палубе мрачнее тучи, кляня и поливая бранью не заслужившую это команду и взывая постоянно к милосердию богов.
Вдруг раздался чей-то призывный крик и все побежали на нос судна. Вдалеке замаячил корабль, двигавшийся очень медленно и к которому они быстро приближались. Да, это оказалось долгожданное судно Мегакла. Издалека уже было видно, что с ним что-то случилось. Так неповоротливо оно выглядело на первый взгляд. И на привязи за ним не было спасательной лодки. За их судном лодка послушно следовала еще по-прежнему. Мегакл бурно и искренне обрадовался счастливому найденушу. Да и было чему радоваться – на нем было целое состояние. И вот теперь корабль своим знакомым видом снова ласкал взор эллинов. Воистину день бывает то матерью, то мачехой.
-За это надо будет прославить богов, и лучше хиосского ничего не придумаешь, - подумал на радостях Лисимах, полагаясь на запасы щедрого Мегакла.
К судну они вскоре подошли почти вплотную. Поломки на нем оказались очень значительными: надломленная мачта, сильно поврежденные крепления рулей, большая течь в днище. Команда долго колдовала на несчастном корабле, пользуясь затишьем стихии, а Мегакл, перебравшись туда, беспрерывно руководил ремонтными работами, часто помогая остальным. Все пассажиры волновались, сплоченные общим несчастьем, затерянные среди равнодушной бескрайней стихии. Так хотелось упереться взором о земную твердь, но даже слабо заметная полоска берега давно расстаяла в холодных туманах.
Лисимах с остальными пассажирами стояли на палубе, обсуждая поломки второго корабля. Все были в неведении в отношении дальнейших планов, когда подошел удрученный помощник Мегакла, Плутарх. Он с сожалением в голосе сообщил пассажирам, что до Левки они чуть-чуть не доплыли.
-Нас отнесло штормом, кажется, сильно в сторону и корабли повреждены, поэтому Мегакл решил плыть, прямо к Таврике, к Херсонесу.
-Там же могут быть скифы! Разве вы не знаете? Город в осаде, – кто-то тревожно взроптал из пассажиров. Не лучше уж сразу плыть до Боспора?
-Молитесь лучше Ахиллу Понтарху, чтобы хоть на берег сойти, - отвечал мрачно молодой, но уже бывалый Плутарх, удивляясь непониманию далеких от морских невзгод сухопутных пассажиров. Если поймаем подводное течение, а ветер будет попутный, то быстрей сумеем добраться до Таврики. Второй раз нам такого шторма уже не пережить, верная смерть, - объяснял он. И другой корабль в ужасном состоянии. А заходить ли нам в Херсонес, боги подскажут.
Прошло еще немало времени, когда на корабль вернулся возбужденный Мегакл. Он сосредоточенно осмотрел последние приготовления, спустился в трюм и жестко отдал там распоряжения. Скоро кормчие, стоя на противоположных кораблях, громко начали спорить про количество пройденных стадий  и необходимом направлении, перекрикивая друг друга и жестоко ругаясь. Лишь вмешательство Мегакла помогло прекратить неуемную брань. Грузно развернув свои корабли, капитан повел их в новом направлении, навстречу судьбе и грозным опасностям. А угасающие лучи заходящего солнца величаво золотили холодную ширь тихо плескавшегося умиротворенного моря, пока для людей тихого и добродушного.

5.
Боги были милостивы, ниспослав в эти дни спокойное плавание. Только через двое суток показалась заветная полоса земли. Сначала еле заметная, она медленно приближалась. По высокому берегу долго шли заросли густого леса, а потом неожиданно открылась взору глубокая бухта. Надежда и невольная тревога давно уже владели всеми, в ожидании хоть какого-нибудь челевеческого жилья. Чтобы можно было встретить радостного соотечественника, услышать его добродушный голос, обнять и распросить обо всем на свете.
Город, неожиданно открывшийся в бухте, на отлогом песчаном берегу, окруженный сочной зеленью раскинувшихся вокруг виноградников, не был ожидаемым Херсонесом. Они все-таки сбились с проложенного курса, пристав значительно севернее. Это была Керкинитида , как называют ее дорийцы-херсонесцы на своем диалекте, давно владеющие этими землями. А раньше называлась она Карканитидой и основана была ионийцами задолго до Херсонеса. Назвал ее так оракул Аполлона в Дельфах, как город у Крабового залива. К знаменитому оракулу, устами которого вещала известная жрица Пифия, всегда обращались эллины, чтобы получить наименование для новой апойкии на Понте. И давалось оно по местным названиям рек, как например, Истрия, Тир, Борисфен, или по приметам местности - Калос Лимен (Прекрасная гавань), Херсонес (город на полуострове).
Многие на корабле Мегакла, плывшего впереди, сразу узнали Керкинитиду издалека, бывая здесь ранее. Высокие серые надменные квадратные башни крепости, с бойницами, куртинами и длинной крепостной стеной однообразно тянулись вдоль берега. Они мрачно возвышалась над залитыми солнцем одинокими эллинскими усадьбами, раскинувшимися вдоль залива с интервалом в 70-80 стадий в ту и в другую сторону.
-Покой и благоденствие должны царить в этой оторванной от суеты метрополии стране, - подумалось Лисимаху, зорко всматривовшемуся в прибрежную полосу. Корабли все ближе подплывали к берегу, и у всех поднялось настроение, но неосознанная тревога все еще точила сердца сомнениями. В бухте стояло несколько бирем  и больших торговых понтийских кораблей, но кругом было безлюдно. Как будто город, заколдованный злыми демонами, замер в оцепенении. Показавшиеся было в отдалении одинокие фигуры, вдруг неожиданно и поспешно скрылись.
-Не очень радостно встречает гостей Керкинитида,- заметил кто-то, из стоящих рядом пассажиров. Наверное, здесь все пьют по-скифски и еще не проснулись, - захохотал другой. Причем местные эллинки тщательно оберегают покой мужей, раз тоже не показываются на улице.
Шутки отвлекали, но не могли разогнать смутной тревоги. Отряд, из десятка наемных воинов и моряков Мегакла, шумно выстраивался на верхней палубе. Их корабль, со спущенным парусом, под равномерные взмахи и пенные брызги двух десятков длинных весел, медленно входил в бухту первым. Лишь громкие выдохи гребцов – эй-я, гулко доносившиеся из трюма, лишь одни разрывали нависшую полусонную тишину над гладью залива.
Значительно не доходя до пристани из соображений безопасности, неуловимым каким-то волшебным маневром грузное судно резко остановилось. Загремел опускаемый на цепи каменный якорь. В притянутую и распакованную от кож лодку быстро успел протиснуться и Лисимах. Мегакл, стоя на носу судна, громко командовал, размахивая руками и показывая на город. «Куда ты Лисимах?»- закричал он вдруг, растерянно глядя на лодку. Но восторженная душа Лисимаха уже ничего не слышала и просто рвалась на заветный берег. «Плутарх, присмотри за ним», - показал он рукой в сторону Лисимаха, безнадежно вздохнув.
Лодка быстро преодолела водную гладь расстоянием больше двух стадий и все почти одновременно выпрыгнули в пенистую прибрежную волну. Ощутить надежную земную твердь, что может быть приятнее для человека, проведшего много дней в плавании?
Пройдя совсем немного по дороге к крепости, все скоро почувствовали явный запах гари, уже остывающей, но едкий и тревожный. Нигде не слышно было ни лая собак, ни кудахтанья кур. Окружающее безмолвие и запах большого пожара насторожили, и все теперь с оглядкой, напряженно держа руку на рукоятке мечей, медленно, не оглядываясь, продвигались в сторону города. Никто еще не верил в худшее, а большинство было вообще без щитов и панцирей.
-А если город захвачен скифами?- спросил настороженно и в мрачном предчувствии Лисимах грузного воина. – Что будем делать тогда?
-Бояться смерти мучительней, чем умирать, - кратко ответил бывалый воин, пытаясь грубой шуткой развеять пессимизм Лисимаха. Посмотрим. Город взять скифам сложно, вон какие высокие стены. Хотя и у них, говорят, тараны и метательные орудия появились. Присмотревшись немного пристальней к крепости, он все-таки потом разочарованно добавил: «А стены, правда, бывают и понадежней». Крепость хоть и выглядела со стороны достаточно мощно и внушительно, но все камни в стене были сложены не на извести, а залиты глиной, как в старинных постройках, а верх был без привычных зубцов.
-Скифы давно пытаются стать полновластными хозяевами во всей Таврике, - продолжил другой воин. Только это вряд ли у них получится; эллины тоже имеют свое законное право на эту землю.
-А купцов они вроде никогда не трогали. Кто у них тогда будет покупать зерно? – сказал первый воин.
Скифское зерно ценилось своей чистотою и крупностью, хотя мало порой отличалось от египетского или малоазийского. Цены на весь хлеб всегда в Афинах были одинаковые, а перед отъездом из Афин уже доходили до 7 драхм за 1 медимн  зерна. Об этом подумалось неожиданно Лисимаху. Видно и я заразился купеческой расчетливостью, раз уже все перевожу на деньги. Да и совсем это не к месту, - подумал он, доставая свой небольшой нож и с силой сжимая его маленькую рукоять.
Они скоро прошли широкую мощеную дорогу, тянувшуюся от пристани, и как только из-за поворота открылся вид на въездные ворота, все сразу стало понятным. Город действительно выглядел павшим. Полуразрушенная башня с наполовину распахнутыми и выломанными воротами, красноречиво говорили об этом. Но кругом повисла щемящая тишина, и никого не было видно. Видимой опасности вроде ничего не предвещало. Может скифы уже ушли из полиса? Поколебавшись, теснее сплотившись, держа наготове мечи, маленький отряд медленно вступил в пределы города. Плутарх, несмотря на более младший возраст, совсем непочтительно притянул за хитон Лисимаха и повелительно приказал идти рядом. Еще дымившиеся головешки от пожарищ, кое-где полуобгоревшие тела на мощеной улице, выломанные в стенах двери, показывали весь ужас разыгравшейся трагедии.
-Нам лучше возвратиться, - неуверенно высказался кто-то, и все громко подхватили эту здравую идею. Но повелительный голос командира отряда: «Мы должны обязательно дойти до агоры , расспросить, что случилось, ведь кто-то должен был остаться здесь», заставил всех замолчать. Все беспрекословно согласились, словно устыдясь своей трусости, и пошли по широкой главной улице, надеясь, что она выведет на центральную площадь.
Им встретилось несколько человек в варварской одежде и без оружия, явно напуганных и поспешивших сразу укрыться. Как мог предположить Лисимах, это были городские жители - метеки . Никто из них не захотел с ними явно общаться, и все пошли дальше, напряженно оглядываясь по сторонам и медленно продвигаясь вперед.
Они не успели дойти до агоры. На ближайшем перекрестке туча свистящих стрел неожиданно накрыла их. Они тупо забарабанили по шлемам, редким щитам и по булыжной мостовой, но беззвучно впиваясь в человеческое тело. Несколько воинов сразу упало - раненых и убитых. Многочисленные варвары в защитных панцирях, но в сочетании со странными шароварами и клобуках, с воинственными криками, выбежали плотной массой из переулка. Часть скифов продолжала методично расстреливать отряд из луков, но большая часть, с короткими акинаками, бросилась на эллинов в рукопашную. Отряд попытался перегруппироваться; командир еще отдавал резкие приказания, сам отбиваясь от наседавших врагов мечом, но Лисимах уже ничего не видел. Подхваченный неожиданно арканом, брошенным с ближайшей крыши, он судорожно пытался сопротивляться, силясь освободить руки от сдавившей  его веревки. Нож его выпал при падении, а через несколько мгновений, над ним, уже поверженным на земле, стоял смеющийся бородач в чешуйчатом панцире. Схватка была очень короткой.
-Может быть, кто-то и спасся, - с последней надеждой подумал Лисимах, оборачиваясь и видя тела убитых эллинов, безмолвно распластанных в уличной пыли. Рядом лежал и убитый совсем юный Плутарх, с широкой кровавой полосой на безжизненном теле. Как это было все глупо и бессмысленно. Где вы боги, наши защитники? Было и несколько трупов пораженных врагов.
Подняв Лисимаха и молодого раненого воина, скифы поволокли их по длинной улице. На ней лежали тела остальных погибших из эллинского отряда, уже оттащенные в сторону в уличные водостоки. Большинство со стрелами в телах, выделявшихся скифским красным древком и оперением на фоне светлых эллинских хитонов. Победители вели себя явно надменно и не особенно церемонились в захваченном городе. Нагруженные награбленным скарбом они то и дело теперь попадались по дороге. Скоро пленных провели через еще одни ворота в крепостной стене, перегораживавшей город пополам. Свернув в какой-то узкий переулок, эллинов бросили в темный сарай, под улюлюканье близлежащей толпы варваров. Громко звякнул металлический засов, безнадежно прикрывая путь к желанной свободе.
Присмотревшись, в темном сумрачном помещении Лисимах различил еще несколько человек. Им помогли усесться, а раненому попутчику Лисимаха великодушно оказали помощь - вытащили сломанную стрелу из плеча и помогли перевязать рану. Его, оказалось, как в насмешку, звали Никандр – «победитель мужей». Еще, конечно, была никогда не умирающая надежда, что он им станет в будущем.
-Очень болит? - участливо спросил его Лисимах.
-Как говорят римляне «не болит только рана, полученная вместе с победой», - громко, с горькой усмешкой, отвечал тот, из последних сил пытаясь улыбнуться. Но в его голосе обреченно звучали нотки отчаяния и боли.
-Проклятые варвары, - скрежеща зубами, продолжал от бессилия Никандр, вдруг разразившись безумными проклятиями в адрес врагов.
-Ты лучше потише, побереги силы, - кто-то посоветовал ему совсем тихо рядом, чему он внял, внезапно замолчав, а скоро вообще впав в забытьи.
Лисимах молча бессильно приткнулся спиной к холодной сырцовой стене, взирая на низкие своды помещения. Под ними, сквозь узкую щель окна, пробивался пучок радостного света воли, такой далекой и так теперь недосягаемой. Равнодушно перебирая пальцами вытащенную из раны Никандра скифскую стрелу, он с ненавистью посмотрел на этот маленький трехгранный, бронзовый наконечник, отточенные грани которого были не менее остры, чем лезвие  бритвы. Как может быстро измениться судьба! Судьба или случай? Нет, боги не могут оставить его без своей помощи! Или мы просто не знаем их воли, в гордыне представляя себя не иначе, как идущих по вымощенной дороге успеха? О, проклятый день, лучше бы ты не наступал совсем. Где ты теперь Мегакл, со своими неповоротливыми и поломанными кораблями? Уплыл уже к Херсонесу? Помнишь ли ты обо мне милая Праксиноя или сердце твое уже занято другим? Как сложилась твоя судьба Патрокл? Отмолил ли ты свое преступление в Дельфах? Какое-то полное бессилие овладело его телом и душой. Он не хотел принимать новую горькую реальность, и отчаяние быстро сменилось вялой беспомощностью, окончательно раздавившей его волю. Лишь мерные капли воды с глухим бульканьем падали в углу, растворяя тишину мыслей и душевной слабости.
Куда подевались его грандиозные планы от посещения Боспора, куда делась его былая самоуверенность. Вот она загадочная Скифия во всей красе, дикая и справедливая, пьяная от разгула и непоколебимая в своем вольном духе. «И прибыли мы в отдаленный край Земли, в скифскую страну, в безлюдную пустыню»,- сколько раз он с завистью повторял эти слова Эсхила из трагедии «Прометей». Они притягивали его своей волнительной тайной. Исконную Скифию  опустошили ваши враги сарматы, - обращался он мысленно, с внутренним пафосом к скифам, - поголовно истребляя вас побежденных, превратили большую часть вашей страны в безликую пустыню. Они отняли у вас припонтийские степи, и теперь, может быть, вы мстите эллинам в своей бессильной злобе? И я теперь оказался здесь, среди гнева скифских богов! О, ужас! Что ждет нас? Может быть, как в древности, во времена Геродота, выколют глаза и заставят доить своих бесчисленных кобылиц и сбивать молоко? Нет, лучше сразу смерть, чем медленное угасание. «Лучшая доля для смертных – совсем на свет не родиться», - вспомнил он мрачный ответ Гомера в споре с поэтом Гесиодом. Или может быть, отправят меня на костер, в качестве жертвы богу войны Аресу, куда отправляют скифы каждого сотого пленника? Но кто умаслит тогда мое тело благовониями, кто положит в последний путь монету – плату за перевоз лодочнику Херону через подземную реку? Смерть, где твои подземные врата? Как я тогда попаду в царство мертвых, с грозной владычицей Парсефоной? А как же другие многие несчастные. Сколько душ героев не попало в Аид и вынужденно безропотно теперь вечно скитаться по Земле? О бессмертные! Молю вас о милости.
-Вы откуда появились в нашем городе? – неожиданно тихо спросил Лисимаха бородач, нарушая его мысли и медленно подбираясь к нему на корточках. Он был одет наполовину по-скифски в каких-то странных шароварах, но будучи по наружности, несомненно, эллином.
-Мы попали в жестокий шторм, корабли сильно повредило, а потом нас вынесло в эту несчастную бухту. Высадились для разведки небольшим отрядом, а тут сразу неожиданно напали скифы; мы только, кажется, и спаслись с Никандром.
-Хвала Ахиллу Понтарху, что спас вас от морской пучины, и может милость богов спасет вас еще и от варварской неволи. Жребий убитых не так печален, скажу тебе, они отстрадали свое горе. А вот жестокая участь нашего положения вряд ли обрадует кого живого.
Это было неприятная очевидность их безнадежного состояния, и Лисимах попытался сменить тему.
-А вы здесь давно в плену? - спросил он полушопотом бородача.
-Уже много дней, со счета сбились. Большинство жителей ушло заранее из города, как стали появляться на подступах скифы: кто в Херсонес, а кто даже в Калос Лиман  – там укрепления посолиднее наших, хоть и в отдалении находятся. Правда, ее тоже, говорят, скифы взяли. Все с надеждой ждали помощи от царя Митридата, но не дождались. Слава богам, я успел хоть семью отправить в Херсонес заранее, все молюсь, чтобы они остались живы. Ведь он тоже осажден. Нас здесь жителей-то в Керкенитиде немного было . А скифов появилось здесь несметное множество, как песка морского: тысяч 10, а может и 20. Какая земля только их рождает в таком количестве.
-Как же они взяли такие крепостные стены? Ведь они же кочевники.
-Кочевники. Скифы многому научились у нас эллинов. Да и обучали их искусству войны, несомненно, наши эллины-боспорцы. А может и сами в наемниках у них были. Крепостные стены, сколько мы их не укрепляли, все оказалось без толку. Тараном так быстро проломили ворота, что никто не успел и опомниться. Да и стенобитные машины скифы привезли. Все равно город скоро пал бы. Большинство даже не  успело отступить в южную часть полиса; может быть, видели крепостную стену, перегораживающую город пополам? Предки наши мудрые построили, на случай прорыва противника через главные ворота. Здесь и центральная площадь была - агора с храмами. Стена их задержала, конечно, но ненадолго. Но и мы скифов немало потрепали. А много ваших погибло?
-С десяток, наверное. Никто не ожидал такого нападения. Да и что мы могли сделать против такой силищи, только с достоинством умереть. А наши корабли еще наверняка стоят в гавани, безнадежно ожидая нас.
-Скифы просто сбесились. А то, что корабли здесь - дает нам малую надежду. Если выбраться из этого сарая, то здесь недалеко будет в южной крепостной стене потайная калитка. Многие после штурма успели через нее спасти свои жизни. Выходит она прямо к морю. Может, что-то и придумаем. Твой приятель вряд ли сможет двигаться и пойти с нами. Ему повезло, что стрела без шипов была, такие приходится вырезать обычно с мясом. Теперь надо молиться, чтоб не отравлена была, скифы часто яд применяют. Ну, раз жив, значит, боги уберегли. Ему бы рану обмыть, мазей наложить, крови он много потерял. Здесь приходил вчера один скиф, даже говорит по-эллински, приносил нам на ночь жаровню с углями. Иначе бы совсем замерзли в этом сарае. Если придет сегодня, то надо будет попросить его о помощи.
-А что с нами скифы сделают? – с надеждой спросил Лисимах.
-Самое лучшее - в рабство продадут. Но об этом еще рано думать. Как говорят эллины: «Мы на тузле ». Наших несколько человек вон вчера взяли опять на работы, да и мы все раньше ходили: черепицу глиняную разбирать. Что теперь с ними, никто не знает, не вернулись.
-Зачем черепицу?
-Зачем? Здесь черепица на крышах большинства домов синопская, а она получше, и покрепче боспорской будет. Да и без всякой платы. Вот их царь Скилур и распорядился, говорят, в свою столицу Неаполь  все вывезти. Благо дорога на него от Керкинитиды прямая, через пустынную степь. Не знаю, какие там у них храмы, если чаще мечу и деревьям поклоняются варвары. Что теперь будет с нашим городом только? Все разворотят и уничтожат. Сколько трудов эллины положили на него, сколько денег истрачено. Сколько семей теперь лишилось крова, а некоторые и жизни. Стены крепостные в нескольких местах уже начали скифы разбирать. Видно для того, чтобы сюда больше эллины никогда не возвращались. Город жалко, я здесь с детства жил. Еще с родителями сюда перебрались из Гераклеи Понтийской. Знаю здесь каждый переулок. Тебе надо немного отдохнуть, извини, что замучил тебя никчемным разговором. Постарайся хоть немного поспать. И он учтиво отсел в сторону, к остальным, оставив Лисимаха наедине с собой.
Сколько прошло времени, никто не знал. Лишь только когда стемнело, им дали в глиняных мисках немного еды: ячменные лепешки и сыр, а еще один кувшин теплой воды с несколькими побитыми глиняными киликами.
Измученные жаждой все потянулись к воде, но кто-то в полумраке, в подражание эллинской застольной беседе, начал свой ироничный рассказ, из лучших побуждений надеясь поднять настроение у пленников:
-Вина, скажу вам друзья, бывают разных сортов и разного цвета: темные, белые и желтые. Белое вино, тончайшее по своей природе, обладает большим мочегонным действием. И это вы очень скоро, я думаю, почувствуете, - и он тихо захихикал, намекая на выпитую воду. Оно горячит, способствует пищеварению, что тоже для вас сегодня особенно важно, - продолжал он иронизировать, разогревает голову. Темное вино не сладко, но зато питательно и обладает вяжущим вкусом. Сладкое вино больше смягчает пищевод и менее вредит голове. А желтые вина, говорят, получают от сбора винограда в безветренную погоду. Если белое вино – слабое и нежное, то желтое более сухое, и потому легче усваивается. Таким образом, подведем итог: темные вина наиболее питательны, белые – легче и обладают мочегонным действием, а желтые сухи и наиболее благотворны для пищеварения.
-Да прекратите вы это издевательство, - кто-то в темноте с раздражением выразил свое неудовольствие не к месту этим рассказом. Остальные лишь одобрительно промолчали. Оратор замолчал, грустно вздохнув от грубого людского непонимания.
Чуть позднее скифы принесли в сарай полную жаровню с горячими сверкающими углями, которая хоть немного одарила людей теплом. Лисимах утоляя жажду последним, долго теребил в руках потертый старый килик, на ножке которого он еле разобрал в луче скудного света процарапанное посвящение Артемиде Эфесской , богине плодородия и всей жизненной силы.
-Помоги Артемида спастись от варваров, - молил он ее горячо и молча, со всей силой ослабевшей воли. Как прекрасна жизнь, как прекрасен мир, как прекрасна даже эта мошка, ползущая сейчас по моей руке и как легко мне ее лишить жизни. Но нет, ты достойна великой жизни, ползи себе милая мошка дальше, соверши все, что начертано тебе судьбой, - и Лисимах бережно пересадил крохотное насекомое на старый деревянный брус. О боги, и меня спасите, как я спас эту маленькую несмышленную мошку и великодушно даровал ей жизнь.
Действительно, приходивший скиф с едой понимал достаточно хорошо по-эллински, хотя произношение его было ужасным. Недаром Аристофан всегда высмеивал в своих комедиях этих скифов, не умевших правильно по-аттически выговаривать слова, - улыбнулся со злой усмешкой Лисимах. Достаточно нескладный скиф, через некоторое время, откликаясь на просьбу эллинов, великодушно принес и снадобья для раны Никандра.
-А не отравят его варвары, - недоверчиво спросил Лисимах, когда бородач накладывал уже мазь, стонощему в жаре и от боли, Никандру.
-Не беспокойся, это целебный «скифский корень»  с медом, - сказал он, осторожно принюхиваясь к мази. Я его узнаю, лучшее средство от ран, проверено неоднократно.
Вскоре Никандр, после несложной операции - наложения мази, сладко задремал, обретя недосягаемый для многих покой.
Меж тем ночь опустила на землю свои мрачные вежды, когда нисходит на всех властный сон: и скифы и эллины, все подвластны усталости прошедшего дня. Но среди ночи, Лисимаха, неизменно корчившегося на голом земляном полу от холода, неожиданно растолкал уже знакомый бородач.
-Вставай, только тихо, уже все готовы.
-Что, что случилось? – Лисимах непонимающе уставился сонными глазами на склонившегося к нему бородача.
-Вставай, я тебе не сказал сразу, что мы давно уже подкоп сделали. Все готовы к побегу, пока корабли ваши стоят. Никандра придется, к сожалению, оставить. Он слишком слаб. Лучше помолимся богам о его жизни потом. Нам его не донести. Останется еще один наш товарищ, тоже раненый.
-Я тоже останусь, - сказал в полумраке чей-то слабый голос.
-Ты что, Диоген?
-Идите без меня. Я уж совсем стар бегать от смерти. А вы постарайтесь не оборвать свои молодые жизни и вернуть себе свободу.
Под отодвинутой соломой в углу оказался тесный лаз, через который с трудом, по очереди, протиснулись пятеро беглецов. На улице луна бледным светом залила, казалось, безжизненную округу. Под яркими звездами стрекотали в темноте беззаботно цикады, ничуть не сочувствуя драматизму человеческих судеб.
Бородач повел их по какому-то узкому переулку с глухими, казавшимися в ночи мрачными стенами домов. Добежав до тупика, они быстро перелезли через глинобитный забор и оказались в незнакомом маленьком внутреннем дворике, миновав который они снова перелезли через худосочный забор. Преодолев улицу и сточные канавы, пройдя через калитку, они снова оказались в похожем маленьком дворе. В очередной раз, преодолев забор, бородач завел их в какой-то полуразрушенный дом. Даже в эти тревожные минуты Лисимах не мог не обратить внимания на слишком малые площади под занимаемыми строениями, хотя и афинские дома не отличались своим размахом. Во всех дворах отсутствовали андроны, так широко принятые в родной Элладе. А в доме, в который они вошли, посередине комнаты был выложен монументальный очаг-ойкос, из больших отесанных каменных плит. Нигде в Аттике он такого не встречал. Очаг здесь видимо топился по-черному, а на возвышении около него и спали, раскладывая постель на ночь. Остывший очаг, как примета разрушенной жизни, бледно отсвечивал лунным безжизненным светом под раскрытой проломленной камышовой крышей. Хозяин его видно богатством совсем не отличался. Сырцовая кладка стен со светлой обмазкой смотрела на незваных чужаков холодом глазниц выломанных маленьких окон. Кругом валялись побитые оранжевоглиняные косские амфоры.
Лисимах поднял осколок одной из них и еле прочитал под лунным светом надпись на ручке: «Астином Наний сын Протагора». Осколки нашей прошлой жизни, - с грустью подумал он, тихо бросая черепок в общую кучу.
-Давайте отдышимся здесь немного, это мой бывший дом. Осторожно, не провалитесь там, - окликнул бородач шепотом одного из беглецов, подошедшего слишком близко к углу дома. У меня там, около крыши, вкопана цистерна для сбора дождевой воды. Не подходите туда. А здесь под плитой запрятана пара ножей, они, возможно, пригодятся нам, - сказал он, доставая простенькое оружие. Достал он оттуда молча и кошель с туго набитыми монетами.
-Мы находимся у восточной стены. Всего лишь через двор, старика Фемистокла, будет улица вдоль крепостной насыпи, так что мы уже совсем близко.
Понадобилось еще несколько усилий, чтобы оказаться у заповедной калитки, хотя это и показалось вечностью. Вырвавшись, наконец, на влажный песок, вдыхая прохладу ночного бриза и слушая шумную прибрежную волну, все с надеждой всматривались в волнующееся море. Лунный свет, прорываясь сквозь облака, выхватывал из сумрака окрестности. Море было грозным и величественным, но таким желанным, несущим надежду на заветную свободу. И как она прекрасна, эта свобода. Но где же на рейде спасительные корабли? Неужели они уплыли? Никто не мог поверить в такую неудачу. Да и с чего бы кораблям так долго их ждать. Неужели все так безнадежно? Лисимах ничего не мог ответить молча вопрошавшим товарищам. Недалеко на пристани, в лунном свете, вдруг мелькнули зловещие тени. Стало ясно, что пробираться на пристань было опасно. Да и вряд ли скифы могли оставить без хорошей охраны немногочисленные керкинитидские суда. В темноте, в лунных белесых отблесках, к пристане проскакали еще два всадника. Беглецы недолго посовещались, принимая важное решение. Но все единодушно решили не рисковать. Слишком мало шансов было у безоружных людей захватить корабль, даже, несмотря на очевидную внезапность.
Они долго потом пробирались вдоль крепостной стены, огибая основания массивных квадратных башен, почти вплотную прижимаясь к остывшим в ночи камням. Затем, сильно пригнувшись, бежали до ближайшего пригорка по открытой местности, потом до другого, а после до ближайших зарослей, все дальше и дальше удаляясь от моря. Оказавшись в земледельческой округе города – хоре, разбитой на наделы – клеры, им пришлось преодолевать высокие каменные заборы. Ведь клеры были отделены друг от друга межевыми дорогами, тянущиеся на многие десятки стадий, вдоль которых были выложены каменные ограды. Да и внутри наделы были поделены на отдельные участки с высокими стенами . Так повелось с тех времен, когда херсонеситы – дорийцы стали здесь полновластными хозяевами. В большинстве своем на них чаще выращивался хлеб, который и продавать-то керкинитидцы не могли без согласия гражданской общины Херсонеса, назначавшей налоги и сильно богатевшей на своих соседях. А земля здесь была благодатная: даже вспаханная любым сошником - давала урожай сам-тридцать. Выбитые совсем из сил беглецы к рассвету, почти в беспамятстве лежали в каком-то одичавшем винограднике, поедая от жажды мелкие недоспевшие ягоды.
-Куда идти дальше Филодем, - все обратили взоры к бородачу, как признанному теперь лидеру.
-Слева и справа у нас беда, везде беда, друзья, кругом варвары. Идти на север – уткнемся в русло реки Гипакириса, скифы там, идти на восток – там тем более скифы, на юг, к осажденному Херсонесу – там тоже теперь скифы. Но у Херсонеса, я думаю, есть хоть надежда к своим пробиться. Мне кажется, что единственный наш путь это идти к Херсонесу. Знаю, что скажете, - это опасно. Обол тому цена, кто трусит, находясь в опасности, вспомните древнюю мудрость. Боги помогут нам отвести все беды. Только надо верить, друзья и надеяться. Самое страшное мы с вами уже преодолели. Но сначала надо бы в близлежащих усадьбах еды собрать. Может, Евмен с Диодором сходите в те дальние строения. Там вроде тихо, никого не видно.
-Сходить-то мы, конечно, сходим, - сказал Евмен, рассматривая с возвышенности укрепленную усадьбу клера, с высокой одинокой башней. Но вот днем продвигаться к Херсонесу мне кажется опасным. А до него от Керкинитиды - это только 600 стадий по морю! Может, идти нам ночами?
-Посмотрим, хотя ночами не менее опасно. Далеко ли продвинешься так в темноте. Я предлагаю идти вдоль берега, может, какое судно встретим или лодку найдем. На лодке плыть, более безопасно будет, чем идти по берегу.
-Это правильно Филодем. Нам только надо сначала обогнуть городскую филу, чтобы выйти к морю. Крабовая бухта слишком опасна сейчас. Вокруг кругом скифские лагеря и разъезды степняков.
-Ну вот, так и решим. А сначала отдохнем и присмотримся.
И беглецы, распластавшись на родной земле-кормилице, постарались забыться, хоть на немного времени, от пережитых тревог. Лисимах заглянул на соседний надел, за полуразрушенную каменную ограду. На нем стояли плетеные из прутьев, в виде высоких цилиндров неказистые ульи. Вспомнился вкус душистого аттического меда, вспомнилась далекая Эллада. Но заветный мед был совсем не легкой добычей, и ни у кого не возникло желания искушать судьбу. Слава тебе Аристей, сын Аполлона, покровитель пчеловодства.
Евмена с Филодемом, отправившихся к обезлюдевшей усадьбе, долго не было. Появились они внезапно, выйдя из густых зарослей жгучей крапивы, называемой по-гречески «недоброе прикосновение». Они были весьма встревожены и держали в руках скифское оружие – короткий меч акинак в деревянных ножнах и искусно украшенный золотыми рельефными накладками на фоне красной кожи - горит , с болтавшимся привязанным к нему длинным меховым хвостом какого-то зверя. Добычу поочередно все долго рассматривали. Раскрыв боковую дверцу горита извлекли оттуда совместно скифский лук. Другое отделение его было туго забито стрелами. Евмен с Филодемом устало опустились на землю, пытаясь отдышаться, и долго молчали. Все испуганно озирались и вопросительно ждали их объяснений.
-Там убитый скиф лежал, оружие ему больше не понадобится. Еды тоже немного принесли, - говорили они, немного переведя дух.
-Скифы его не бросят. Должны значит, скоро вернуться. Давайте поскорее отсюда убираться, - благоразумно предложил Никандр, тезка оставленного приятеля Лисимаха.
-Слушайте, варвары так любят красный цвет, что даже войлок у убитого скифа под панцирем был красный. И волосы покрашены в какой-то рыжий цвет, - рассказывал Евмен, пытаясь натянуть добытый небольшой лук, прицеливаясь стрелой, в выбранную мишень. Филодем его поправил:
-Зато взгляни какой на горите изумительный орнамент. А каковы накладки на ножнах. В красоте и вкусе им не откажешь. Даже древко стрелы и то все изукрашено красно-черными поясками. И скифы не так стрелу держат, Евмен. Потому она и летит у них дальше. Смотри, надо держать не за стрелу, а двумя пальцами за тетиву. Некоторые надевают даже колпачок с крючком на большой палец, для оттягивания тетивы. А стреляют они, уж если по-скифски, через левое плечо, а не прямо перед собой.
Лисимах с любопытством наблюдал за происходящим. Хотя он не раз видел тугой скифский лук, составной - из трех частей, в отличие от эллинского, но никогда не думал о таких тонких деталях. Вот почему скифы первые в стрельбе из лука и никто не может сравниться с ними в этом искусстве войны. У всех эллинов вообще луки были почему-то не в почете, и они не отличались меткостью, может быть, за исключением известных врунов критян.
Попытка Евмена выпустить стрелу увенчалась успехом – цель была успешно поражена, хоть и на достаточно близком расстоянии.
Беглецы, пугливо оглядываясь, забрав оружие и мешок с нехитрой провизией, молча двинулись в долгожданный путь.

6.
Мегакл долго томился, ожидая известий на кораблях, от посланного отряда. Лишь поздним вечером к городской пристани подскакал конный скифский разъезд, что-то громко горланя на своем наречии. Выпущенные скифские стрелы не долетали до судна, падая обреченно в воду, лишь одна звонко впилась в высокий деревянный борт.
-Хорошо, что ближе не стали подплывать, - подумал он о своем предусмотрительном маневре. Бросать своих людей в неведении совсем не хотелось, но и помочь он им более ничем не мог. Все и так было ясно. Да помогут теперь им всемилостивые боги. Ночью удачно задул северный ветер апарктий, который дал счастливую возможность побыстрее выбраться из этой коварной ловушки. Корабли скоро снялись с якорей и поплыли вдоль берега к знаменитому Херсонесу Скалистому, как называли его дорийцы в древности.
Все были угрюмы и молчаливы от промчавшихся скорбных событий. Лишь утро сняло немного тяжелое напряжение, когда светоносный бог Гелиос выкатил на свод небес свою лучезарную колесницу. Утренняя свежесть и ясность нового дня пробудили людей от мрачного кошмара оцепенения. Да и показались уже среди извилистой береговой линии еще слабые очертания передовых укреплений Херсонеса Таврического. Новые тревоги сплотили совсем уже павших духом людей. Но вопрос о невнятном будущем еще властно витал в воздухе: «Взяли полис скифы или эллины отогнали прочь зарвавшихся варваров?» От этого зависела и их судьба. Хотелось всем верить, конечно, в лучшее.
-Обогнем цитадель, а за ней будет порт. Давно я не бывал в ваших дорийских гаванях, - хмурясь и зло вперившись глазами в прибрежную полосу, рассуждал Мегакл. Да поможет вам ваш могучий предок Геракл . Вон видите там дальше, у Фиолента - западного мыса уходящего в море, маяк – еще костер догорает на колонне. Там старый Херсонес, говорят, был, там и мыс Парфений (Девичий), а рядом храм Девы, где Ифигения была жрицей, - как бывалый путешественник делился знаниями Мегакл со столпившимися вокруг пассажирами. Вон там бухта Символов  с узким входом, которая в древности, говорят, была гнездом разбойников-лестригонов. О них Гомер еще упоминает, тоже таврское племя. Этот дикий народ любого попадавшегося им иноземца приносил в жертву богине Деве. А голову его выставляли потом на колу около ее храма. Скольких они уничтожили спасшихся в бухте от бурь мореплавателей, никто не знает. Слава богам, теперь эллины здесь хозяева. …..Пока, - скорбно добавил он, вспоминая своих соратников и Лисимаха, попавших в несчастье, - где вы теперь? Живы ли милые друзья?
Несмотря на свою свирепую дикость прибрежные тавры были привлечены когда-то красотой греческих товаров, достойно оценили они и вкус эллинских вин. И пошли на компромис, позволив основать на месте старой фактории в 421 г. до н.э. гераклиотам из Вифинии и изгнанным афинянами жителям острова Делос, новую греческую апойкию - Херсонес. Новые поселенцы сразу же приняли благодарно в число своих богинь и таврскую Деву, которая по местному преданию сошла на землю прямо с небес. Их древний деревянный истукан, священный састер, считался могущественной силой во всей Таврике, способный на многие чудеса и которому приносили тавры свои кровавые жертвы. Наравне с олимпийскими богами стали приносить священные клятвы Деве и херсонеситы. Но вскоре эллины выкрали у тавров изображение их главной богини и поставили в свой новый храм, вымаливая у нее божественные милости. Ее покровительство действительно во многом стало помогать им, в этом убедились сразу. А многие тавры позднее оказались в рабстве у херсонеситов, что не прибавило симпатий в их отношениях.
Подойдя немного ближе, небольшая бухта удивила всех количеством качающихся на волнах крупных парусных кораблей. Откуда они здесь? Здесь теснились грозные военные триеры и биремы, с двумя рядами весел и множество больших купеческих кораблей, синеющих бортами над белесой волне. Всего чуть ли не с полсотни судов, разбросанных на просторах гавани. На их палубах везде во множестве толпились люди. Неизвестность всегда внушает невольный страх. Неужели скифы и с моря осадили город? Да нет, откуда у них столько кораблей. Хотя все знали, что скифы давно завели в Ольвии военный флот и успешно борются с местными пиратами.
Мучительно текло время. «Смелость -  ты мать кораблей, ты вселила наживу в наши сердца», - подбадривал себя Мегакл излюбленной скороговоркой.
Подойдя немного ближе, всем скоро стало ясно, что это не скифские воины. Панцири, разнообразные греческие шлемы, вперемежку с разнопестрыми варварскими одеяниями, еще больше рождало вопросов. На судах молча толпились вооруженные хмурые воины.
Мегакл подумал, что в случае погони, вряд ли его неисправные суда смогут далеко уйти. Может быть, боги экзаменуют меня на неустрашимость? Надо не отступать перед бедой, а идти ей смело навстречу, - так ведь считали наши мужественные предки.
-Хайре, кто вы? - кричали вперемежку пассажиры с судна Мегакла. Но их или не слышали или не удосуживались ответить.
-Хайре, мы воины божественного Митридата Евпатора, - наконец, громко закричал один из них зычным голосом, видя уже отчаяние на лицах незнакомых пассажиров, когда подплыли совсем близко.
-Хвала богам! О, Аполлон Дельфиний, Афродита Понтия и Ахилл Понтарх. Мы, наконец, спасены! Да будет вечно этой гавани процветание и прибыль. Сияющие глаза и слезы радости, ликование и восторг охватил всех присутствующих.
Вспугивая крикливых чаек, суда осторожно пробирались на веслах меж качающихся на волнах царских кораблей могучего Понта к городской пристани, медленно приближавшейся к ним.

7.
Трудно было сдерживать людей, прыгавших в возбуждении на причальную плиту и бежавших на радостях в храмы полиса, чтобы воздать должное богам за свое спасение. Оставив корабли под надзор помощников, Мегакл тоже с нетерпением устремился к херсонесскому акрополю. Пройдя входную портовую башню с мощной катарактой, падающей металлической решеткой, он заметил, что горожане все ликуют и устроили настоящие празднества. Главный храм Девы был также переполнен.
Принеся благодарные дары богине, Мегакл долго еще бродил по каменным мостовым улиц, вдыхая сумбурную легкую сумятицу полиса. Прошелся и по главной улице полиса, где вдоль дороги стояли статуи почетных граждан. Как он соскучился по городской мирной жизни, где нет особых волнительных тревог, свойственных морским просторам, а есть такая устойчивая почва под ногами, на которую всегда можно положиться. Ох уж это море, хоть и горячо любимое. Сколько сулишь ты нам неожиданностей и опасностей, не прощая простой беспечности. А здесь можно просто беззаботно стоять, ходить по земле, вдыхая ароматы природы и ни очем не думать. Лишь раз, как бы опровергая его беззаботность, судьба его привела к усадьбе какого-то рыбопромышленника, от которой исходили такие зловонные запахи стухшейся рыбы, что он посочувствовал ее соседям, быстро сбежав отсюда подалее.
На центральной городской площади – агоре, где размещались общественные здания, он, наконец, разузнал обо всех новостях, случившихся в полисе. Важный по стати херсонесит, в дорогом тонком гиматии, с удовольствием ему рассказаывал о происшедших за последние дни событиях:
-В устье реки Альмы, скифы не так давно построили крепость, которую назвали в честь своего царя Палакием. Говорят, они защитили ее высокими земляными валами и рвами, построили, в общем, все по эллинским воинским правилам. Там у них самое осиное гнездо, из него они уж давно совершают кровавые набеги на всю херсонесскую округу. А здесь и вовсе осадили наш полис, и мы больше месяца сидели в осаде. Скифы пожгли почти все кругом, и не было предела этому настоящему разорению. От этих варваров совсем нигде не стало житья эллинам, скажу вам. Все города на Понте стонут от их зарвавшейся наглости. Одно время нам помогали сарматы – исконные враги скифов, но теперь они стали заодно с ними. Если все эти бесчисленные племена варваров объединятся, то жди неминуемой беды. Слава богам, колхов усмирил недавно царь Митридат. А западнопонтийские эллинские города, тоже говорят, страдают от германцев, бастарнами, кажется, их зовут. Кто им там поможет? В самой Элладе хозяйничуют римляне, здесь несные варвары. Нигде нет эллинам покоя. Одна надежда на могучий Понт, божественного нашего спасителя, он один может встать на защиту всей эллинской торговли. Все-таки он сын Эвергета - Благодетеля.
А сколько приступов скифов мы отбили, не сосчитать, - продолжал херсонесит. Страху натерпелись, но всегда верили в справедливость и могущество наших богов. Даже с Боспором, говорят, начали тайные переговоры, но что-то не очень, кажется, удачно. Коллегия архонтов, которая руководит военной жизнью нашего полиса, поэтому и послала гонцов за помощью в Понт. На него была, в основном, вся наша надежда. А ведь еще его дед — великий понтийский царь Фарнак, связал себя клятвой помощи нашему полису. «Я всегда буду другом херсонесцам…» Так говорил он, и слова его навечно выбиты на стелле с декретом, что стоит на нашей площади. Ныне царствующий внук Митридат, да сияет его слава среди потомков, уже однажды присылал нам помощь. Так и теперь, после окончившейся недавно войны, он узнал об осаде нашего Херсонеса, находясь в новой своей сатрапии Колхиде. Так там он сразу погрузил часть войск в порту Диоскурии  на собранные им купеческие суда, дал еще в сопровождение свой небольшой военный флот и отправил к нам в Таврику. Удача сопутствует всегда ему, а мы за него горячо молились. Так что, несмотря на господство пиратствующих племен на море и грозные зимние шторма, все корабли его благополучно прибыли в наш полис. Хвала богам! Теперь посмотрим, что будут скифы делать, эти жадные до чужого добра ехидны. Они этого явно не ожидали. С Херсонесом они, правда, всегда были враждебны, и мы не раз от них откупались подарками Скилуру и его знати. Такие вот мирные годы только и бывали, постоянно под дамокловым мечом. Боспоряне вон недавно себе земляной вал, говорят, начали строить поперек своего полуострова, со сторожевыми башнями, чтобы отгородиться от скифской степи. За триста стадиев длиной  будет. Линия дойдет аж до самого моря, защищая и полис Феодосию. Так говорят. Вал во многом обезопасит их от скифской степи. Но пока его построят, сколько лет еще пройдет. А мы, в своей беспечности, ни о чем не думаем. Башню лишь Сиагр подновили. Почему Сиагр называется, удивился вопросу Мегакла херсоносит. Потому что означает «кабан» и напоминает формой его острую морду. Подобная башня может достойно  встретить любого противника. Но этого мало. Кто-то, конечно, понимает это из стратегов, но видно денег жалеют. Но боги скифов явно наказали за их подлый разбой: у них недавно умер царь Скилур и теперь царствует старший из его сыновей – Палак. А у него еще братьев множество. Как они еще не передрались между собой. А прибывшие понтийские войска возглавляет достославный полководец Диофант. Вы слышали о нем? Говорят он лучший в плеяде могучих предводителей воинов царя Митридата. Да еще он был, говорят, воспитанником нынешнего боспорского царя Перисада V и значит, много знает о делах в Скифии. Только вот боспорцы всегда были связаны со скифской знатью и поговаривают, поддерживают их даже тайно и сегодня. Многие считают, не засомневается ли Диофант в отношении старых возможных друзей. Но, в тоже время, вряд ли Митридат послал бы Диофанта, если были бы сомнения. Правда, ведь? Наши эсминеты  сейчас с Диофантом заседают. Возглавляет их председатель Миний, сын Гераклия, мудрейший человек, говорят. Что они решат? Решат нужное, что Митридат повелел. А он всегда осторожен, но и решителен. Горяч, как кровь его персидских предков Ахеменидов, но сохраняет всегда ясность мысли и проницательность. Хвала богам! О Митридате по всей Таврике, после захвата им Колхиды, только и говорят. В стародавние времена она ведь самим боспорцам принадлежала. Как они, небось, теперь локти кусают, да изменить теперь ничего не могут. А Митридат быстро наладил там торговлю с колхами, уже во всю стали богатеть эллинские города на их земле. Как золотое солнце он взошел на небосклоне среди восточных владык, подобно солнцу на старом гербе Ахеменидов над поверженным и сумрачным полумесяцем.
Закончив речь восхвалением Митридата, почтенный херсонесит удалился, а Мегакл, утонувший во множестве услышанной информации, продолжил неспешную прогулку по городу.
Тут же, на агоре, где возвышались многочисленные декреты и постановления в честь именитых граждан и иностранцев, совершивших благодеяния для города, Мегакл остановился перед большой стелой, местами выщербленной, с древней клятвой херсонеситов, которую он видел в предыдущие свои приезды, но никогда не пытался прочитать. Теперь же, движимый невольным уважением к согражданам и могучему полису Херсонесу, он принялся за чтение, медленно разбирая на камне затертый от времени текст, стирая иногда рукой мешающую пыль:
«Клянусь Зевсом, Геей (Землей), Гелиосом (Солнцем), Девой, богами и богинями олимпийскими, героями, кои владеют городом, территорией и укреплениями херсонеситов.
Я буду единомышленен относительно благосостояния и свободы государства и граждан.
И не предам ни Херсонеса, ни Керкинитиды, ни Прекрасной Гавани, ни прочих укреплений, ни прочих земель, которыми херсонеситы владеют или владели, ничего, никому ни эллину, ни варвару, но буду оберегать все это для херсонесского народа.
Я не буду ниспровергать демократического строя и не дозволю этого предающему и ниспровергающему и не утаю этого, но заявлю городским демиургам .
Я буду врагом замышляющему и предающему или отторгающему Херсонес или Керкинитиду или Прекрасную Гавань или укрепленные пункты и территории херсонеситов.
Я буду служить демиургам и членам совета как можно лучше и справедливее для города и граждан: и Састер  народу охраню и не передам на словах ничего тайного ни эллину, ни варвару, что может повредить городу.
Я не буду принимать дара и не дам во вред государству и гражданам.
Я не буду замышлять никакого несправедливого дела против кого-либо из граждан, не отпавших, не позволю этого и не утаю.
Но доведу до сведения и на суде подам голос по законам.
Я не буду составлять заговора ни против херсонесской общины, ни против кого-либо из граждан, кто не объявлен врагом народа.
Если я вступил с кем-то в заговор или связан какою-либо клятвою, или заклятием, то мне, нарушившему это, и тому, что мне принадлежит, да будет лучше, а соблюдающему –обратное.
Если я узнаю о каком-либо заговоре, существующем или зарождающемся, то заявлю демиургам.
Хлеб, свозимый с равнины, я не буду ни продавать, ни вывозить с равнины в какое-либо место, но только в Херсонес.
Зевс, Гея, Гелиос, Дева, божества олимпийские!
Пребывающем во всем этом да будет во благо мне самому и потомству и тому, что мне принадлежит.
Не прибывающему же да будет злое и мне самому и потомству и тому, что мне принадлежит.
И пусть ни земля, ни море не приносят тогда мне плода,
Пусть женщины не разрешаются от бремени благополучно» .

Надпись была слишком длинной, и Мегакл с трудом дочитал до конца. На него уже посматривали удивленные прохожие, когда он, скорчившись, разбирал последние строчки у основания стелы. Читающих надписи на старых стелах принимали теперь чаще за чудаков.
Да, херсонеситы одни из немногих эллинов, наверное, еще сохранили демократию на своей земле, - с уважением подумал о них Мегакл, под впечатлением прочитанного. Гражданин и государство, у них всегда были неразделимо целым. Несмотря на все случавшиеся разнообразные стасисы . Это не варвары, которые заводят себе царя и довольствуются потом его милостями. Хотя и у херсонеситов есть теперь номинальный базилевс (царь), - вспомнил Мегакл, выбираемый главным жрецом Херсонеса. Представительствует он, правда, лишь на государственных праздниках и не вмешивается в политику, но все-таки базилевс. По имени его даже называют год текущего календаря города. Интересно, кто у них теперь? Вроде опять, говорят, Агель, сын старого мудрого Лагорина. А в коллегию высших должностных лиц Херсонеса кто входит, - продолжал свои раздумья Мегакл, представители нескольких состоятельных семей. Городом руководят здесь все знатные граждане, - с уважением подумал он. Конечно, это не те формы древней демократии, в которой жили наши предки, но теперь так повсеместно принято. Состоятельные граждане всегда более разумны и не наведут невольные несчастья на свой полис. Впрочем, я тоже не бедный человек, и здесь, наверняка, нашел бы достойный почет и уважение, - с важностью подумал он и о себе. И с удовольствием достал из россыпи денег своего кошеля херсонесскую монету с изображением богини Девы и долго ее рассматривал, обращая на себя внимание недоумевающих прохожих.
К вечеру весь понтийский флот, вместе с войсками, неожиданно отплыл из спокойной гавани Херсонеса. Начавшийся бриз быстро наполнил паруса судов решительным ветром, и только пенистая волна одиноко осталась плескаться о городскую пристань, да крикливые острокрылые чайки шумно носились теперь на свободном просторе. Видя неожиданное отплытие флота, по всему городу прокатилась паника, словно полоумием захватив жителей. В недоумении люди взирали на исчезающую последнюю надежду. Возбужденный народ скоро собрался на главной площади, чтобы получить от правителей объяснение, чтобы они скоро держали ответ. Но архонты успокоили собравшихся горожан, объявив, что стратег Диофант планирует высадку войск у захваченной скифами Керкинитиды. Это вновь укрепило пошатнувшуюся уверенность херсонеситов. Диофант решил направить войска туда, где его совсем не ждал неприятель и где он сможет эффективно использовать фактор внезапности. Это был смелый и неожиданный маневр, достойный славы решительного полководца. А из Керкинитиды потом открывалась понтийским войскам прямая дорога во враждебную скифскую степь, дорога на их главный город и столицу Неаполь Скифский. Да ниспошлют боги эллинам достойную и скорую победу!

8.
Скифы, узнав о неожиданной высадке войск Диофанта в Керкинитиде, были в полной растерянности. Они, во-первых, никак не ожидали и не рассчитывали на такое скорое вступление в войну Понтийского царства и оказания военной помощи Херсонесу. Были зимние штормы, и мало кто отваживался плавать по Понту Эвксинскому. А во-вторых, войск в Северо-Западной Таврике у них почти не было. После взятия полисов Керкинитиды и Калос Лиман большая часть отрядов была переброшена под Херсонес. Высадка понтийцев открывала дорогу прямо на их собственную столицу. Царь Палак долго совещался со старейшинами, принимая нелегкое решение. Но, получив военную поддержку от нескольких племен воинственных тавров, неожиданно решился снять осаду с Херсонеса и атаковать своей считавшейся непобедимой конницей войска Диофанта на марше, если он двинется на Неаполь. Перевес сил был явно на стороне скифов, а еще пешие скифские отряды были в немалом количестве рассредоточены по скифским крепостям.
Армада варваров откатывалась от Херсонеса, широкой волной продвигаясь опять к многострадальной Керкинитиде. Конные воины и обозы запрудили все дороги, а в некоторых местах скифские отряды сплошной массой двигались через степь, тарахтя скрипучими повозками и наполняя округу громогласным шумом и гамом.
Наши беглецы, утомленные от напряжения и опасностей, на 6 день почти добрались до Херсонеса, когда им стало совсем невозможно продвигаться дальше. Лавина отступающих войск заставляла их постоянно отлеживаться в редких зарослях, прячась от зорких глаз степняков. Даже ночью движение не прекращалось, и постоянно рыскали кругом конные скифские разъезды, высматривовших противника.
Опасно стало бродить и по разоренным усадьбам в поисках еды, но голод заставлял пренебрегать этой очевидной опасностью. Возвращаясь в очередной раз с поисков пропитания, Евмен, на этот раз с Лисимахом, никак не заметили следящих за ними скифов. Возвратившись в свой временный лагерь, они успели лищь похвалиться разжившейся мукой, которую им часто приходилось есть сырой, смешивая с родниковой водой, когда на них неожиданно нагрянули разбойные кочевники.
Трое всадников, с гиканьем, топча своими горячими конями повскакивавших с земли людей, смертельно поражали всех острыми жалами своих коротких пик. Филодем выхватил акинак, и тут же был сражен брошенным вражеским дротиком. Смертельно раненый, падая, он в последний момент зацепился руками за фалеры  вражеского коня и сильно потянул его морду к земле, заваливая животное на бок. Скиф неожиданно выпал из седла в самую гущу схватки. Кто-то быстро успел всадить в его грудь короткий нож. Раненый Евмен дотянулся до валявшегося невдалеке горита, быстро выхватил лук со стрелой и, не целясь, лежа выстрелил прямо перед собой. Он попал в круп вертящейся на месте лошади и она, храпя, резко повалилась в другую сторону. Вскочивший и обезумевший всадник начал крушить акинаком безоружных людей, многих уже раненых, вымещая варварскую злобу и ненависть к эллинам. Оставшийся один из всех скиф на коне через мгновение уже спокойно стоял с наклоненным ощерившимся дротиком над поваленными на землю кучей эллинами и громко хохотал. Когда занесенный акинак над раненым Никандром, уже должен был закончить его жизнь, всадник что-то грубо крикнул своему сородичу, остановив его жестокий порыв. В живых из всех остались только Никандр и Лисимах. Как и в Керкинитиде, подумал Лисимах, опять он остался с «победителем мужей». Что это было: пророчество судьбы и воля богов? Тела остальных эллинов, бездыханные, грубо распластались на херсонесской земле, предоставленные теперь заботам диких зверей и птиц. Возвратятся ли их души когда-нибудь на свою небесную родину? И все эти лихорадочные события произошли в какие-то считанные мгновения.
Лисимах с ненавистью к скифам и своей поверженной судьбе отчаянно озирался по сторонам. Кровь окрасила его грязный потрепанный хитон, и он, зажимая рану от удара копья рукой, еле шевелящимися губами сыпал проклятия на головы торжествующих врагов.
Скифы перекинули тело своего убитого товарища через круп раненой лошади и, подняв оставшихся в живых эллинов, сидя на своих низкорослых лошадях, медленно двинулись вперед, толкая тупыми концами дротиков пленных. Изнемогая от ранений, еле передвигая ноги, Никандр с Лисимахом двигались навстречу своей изменчивой судьбе.
Их привели к полевому лагерю, где возбужденные скифы презрительно осмотрели пленных эллинов и весело начали комментировать скупые рассказы своих товарищей. Убитым занялись женщины, приготавливая его в скорбный путь. Большинство грозных скифов было в чешуйчатых панцирях: с нашитыми бронзовыми или железными пластинами, а некоторые в стеганых, толстых безрукавках, вместо панцирей. Это были защитные доспехи самых бедных степняков. Они были туго набиты шерстью и также служили хорошей защитой от стрел и даже дротиков. У них и вместо бронзовых шлемов одеты были на голову толстые кожаные башлыки. Но большинство имело бронзовые шлемы, с тонким валиком по бокам, способных задержать скользящий удар меча по голове. Нащечники также были у большинства, простые – кожаные. У одного скифа, вероятно их предводителя или вождя, был греческий коринфский щлем, выделявшийся надвинутой пластиной с маленькими глазными отверстиями. Всаднические щиты скифов были очень малы и прикреплены у большинства к седлам. Надо сказать уже и о самом главном их оружии. Гориты или колчаны скифы носили не как греки на плече, а перекидывали перевязью через всю грудь, и носили на левой стороне, а свои короткие мечи-акинаки на правой. У некоторых справа на поясе висели также грозные сагарисы (секиры) - боевые топоры. Но у всех молодцевато слева торчало плетка за поясом. Дикий вид варваров, их копья, дротики и весь арсенал внушали врагам страх и не предвещали ничего хорошего. Свора собак, с лаем все ближе приближавшаяся к эллинам в своей беспамятной злобе, пытаясь укусить врагов, усиливала душевное напряжение у пленников. Вскоре эллинов засунули по разным кибиткам, запряженных волами  и все тронулись в путь. Раны им вскоре обработали и перевязали женщины, и Лисимах, под скрипучий лязг деревянных колес, скоро впал в забытьи. Его бил легкий озноб, и он натянул на себя какой-то рядом лежащий войлок, а потом укутался еще и в мягко выделанную чью-то шкуру. В ногах стояло несколько больших грубых глиняных пифосов, постоянно гремящих на неровностях дороги. Но они даже не мешали, а лишь разгоняли своим шумом скученные мысли Лисимаха. Голова все время кружилась от слабости и отчаяния. Он попробовал подтянуть на ногах оборванные свои педалы  и постарался задремать.
Воистину, когда невозможно ничего более сделать, лучшее лекарство от тяжелой скорби и недугов – это терпение.
Продремав неизвестно сколько времени, Лисимах почувствовал, что повозка остановилась. Уже вечерело и багровый закат, расплывшись на горозонте кровавым пятном, ничего не сулил хорошего в будущем. Медленно отодвинув край войлока, которым покрывалась повозка, он увидел сквозь легкую поднятую пыль несколько строений, окруженных замкнутой каменной стеной. Скоро за ним пришли двое скифов и бесцеремонно потащили в ближайший дом. Стоило немало сил добраться до строения, а потом опустится еще на две высокие ступеньки вниз, внутрь углубленного в землю здания. Пол здесь был глинобитный, но в углу лежал большой пук соломы, на который Лисимах, еле добравшись, в изнеможении упал. Позднее оглядевшись, Лисимах отметил, что здание сложено из больших каменных плит, залитых глиняным раствором, вперемежку с мелкими камнями. Дом был явно недостроенный, т.к. только одна стена была изнутри обмазана глиной. Углы помещения были закруглены по стародавней традиции многих народов, дабы духи темных сил не могли спрятаться по углам в здании . Скоро скифы привели и раненого Никандра, который выглядел даже молодцевато. Эллины обнялись, радуясь, что хоть и в неволе, но находятся теперь вместе.
-Ну, вот теперь поживем с тобой в скифской усадьбе, - попытался сострить грустно Никандр. Как тебе их непритязательное жилище? Мечтал ли ты о таком дворце? – говорил он, внимательно оглядывая сумрачное помещение с низким потолком.
-У эллинов принято гостей встречать в андронах, при заходящем солнце. С расставленными на столах яствами и мелодичными звуками флейт. Их варварские вкусы еще не доросли до этого.
-Может быть, мы сможем их этому обучить, - улыбнулся печально Никандр.
-Ну, если ты только здесь надолго задержишься.
Поздно вечером к ним пришел скиф, как они подумали вначале, но он оказался эллином. Одет он был в обычные скифские одежды: немыслимую двубортную куртку без воротника с капюшоном и широкие штаны. Много позднее Лисимах поймет, что в подобной непритязательной одежде значительно комфортней в скифском климате, чем в роскошных эллинских одеяниях. Да и скакать на лошади намного удобнее.
-Скифы говорят, что эллины военной добычей стали. Пришел на вас посмотреть. Откуда вы?
Голос его был равнодушным и не особенно внушал надежды на помощь. Да и ему явно было не интересно слушать их жалостливые рассказы. Скоро он исподволь поинтересовался, откуда у них оказалось скифское оружие, где и как они убили скифа. В их чистосердечный рассказ он, конечно, не поверил, но промолчал. Он оказался боспорцем, а под Херсонесом помогал варварам строить стенобитные машины. Рассказал он им и про высадку понтийцев в Керкинитиде, что было для них оглушительной новостью. Горькое сожаление об уходе оттуда заскребло на душе у каждого. Лучше бы продолжали прятаться там, это было не сложно. И все были бы живы и в плен не попали. Боги посылали им освобождение, но они не воспользовались им! Как они поспешили! Вот они, превратности судьбы! А теперь скифы еще совершат возмездие, отомстя за убитых своих сородичей.
Позднее два скифа принесли немного еды и хвороста. Пока один разжигал огонь в каменном, круглом очаге в углу, другой принес еще ворох циновок и старых одежд: войлочные покрывала, шаровары, кафтан и даже один скифский потертый клобук. Им было не до праздничных увеселений и они, от холода быстро нацепив на себя непритязательные скифские одеяния, переместились поближе к согревающему огню. Разместившись на холодных циновках из тростника, они молча вкушали неприхотливую трапезу из лепешек с водой, с тяжелыми мыслями о своем ближайшем будущем. Усталость и груз происшедших событий скоро сделали свое дело. И укутавшись ворохом чужих одежд, с чуждыми непривычными запахами, они залегли спать под громогласный лай хозяйских собак на улице.

9.
Потянулись долгие дни унижений и скорбного плена. Тоска неволи переполняла раненую душу, смятенную и потерявшую надежду. Слабость и незажитые раны обреченно сковывали уста эллинов в первые дни. И не было ни сил, ни желания для общения. В невольном молчании текли томительные дни и ночи. Но постепенно неумолимая жизнь напомнила о своих правах, раны их немного зажили, и молодость вновь обрела живительную силу. И эллины начали скрадывать время своими нехитрыми воспоминаниями о былой жизни.
Лисимах стал часто развлекать Никандра рассказами о Скифии. Все подробности, что помнил он из описаний Геродота, были теперь интересны обоим, занимая свободное время.
-Древняя Скифия расстилалась раньше от полноводного Истра до далекого Танаиса, но теперь она очень сократилась, - делился своими знаниями Лисимах. Скифы в давние времена были очень многочисленным народом. Однажды их царь Ариант  решил узнать численность своих подданных. Он приказал под угрозой смерти принести каждому скифу по одному наконечнику стрелы. Из них он отлил медный котел и установил в местности Эксампей на Гипанисе. Котел тот вмещал 600 амфор, а толщина его стенок была в шесть пальцев, - так утверждал, видевший его Геродот. Этот огромный котел, по его словам в 6 раз превосходил медный сосуд, установленный Павсанием в храме Зевса у Боспора Фракийского. А еще тебе скажу, что в Скифии 8 месяцев в году стоят холода и, говорят, что пролитая на землю вода зимой вся замерзает. Никандр, это трудно даже представить, как переживем мы это с тобой.
От своего мрачного будущего эллинов каждый раз охватывал ужас, и лихорадочно начинала работать мысль о немедленном побеге. Но крепкие стены быстро смиряли с суровой действительностью.
Вскоре усадьба опустела: большинство скифов уехало на войну, а оставшиеся трое скифов, время от времени, стали привлекать эллинов к работам. Раны их окончательно зажили, и они веселее стали смотреть на лучезарный мир. Эллины давно уже привыкли к новым своим скифским одеяниям и дикий их вид уже не вызывал обоюдные невольные насмешки. Они теперь уверенно ходили в длинных штанах, заправленных в кожаные сапоги и кафтанах. Одежда была умело пошита из полотна из овечьей шерсти, с добавками тонких волокон конопли. Вся она была достаточно теплая и удобная при работе. Большой проблемой была для них первоначально непривычная скифская еда. Эллинское рыбное меню здесь отсутствовало: скифы рыбу совсем не ели. Отсутствовали и привычные овощи. А питаться, как варвары, молочными продуктами эллины были не приучены. Но голод быстро привил им новые привычки.
В широком дворе стояла разнообразная хозяйственная утварь, на которой им приходилось работать. Не приученное к физической работе тело первоначально все болело и ныло, а ужас рабского труда вызывал невольное негодование. Но несколько тугих плетей быстро приучили упрямых эллинов к хозяйской власти. Их заставляли доставать из глубокой зерновой ямы, с узким лазом во дворе, пшеницу и размалывать на тяжелой зернотерке. Хотя она была такой же конструкции, какие бывают у греков, но в далекой Элладе на ней трудились другие рабы, обслуживая эллинов. Массивная зернотерка состояла из двух тяжелых плоских плит: прямоугольная нижняя, с мелкой насечкой, была вмурована в постамент. С такой же насечкой был верхний подвижный камень, укрепленный на деревянной стойке. Через отверстие в верхнем камне засыпалось зерно, которое попадало между двумя рабочими поверхностями зернотерки, и его надо было методично толкать взад и вперед, чтобы растиреть зерно в муку. Затем они собирали ее в миску, а оттуда ссыпали в широкогорлую амфору. Они постоянно вымазывались в муке, особенно при резких порывах ветра. Но к этому быстро приспособились. Невыносимый голод часто мучил их и тогда они разводили муку с водой: незаметно ели сырой, а иногда пытались поджаривать хлеб на раскаленных камнях на своем очаге. Пшеницей их скифы не кормили: для себя они мололи ячмень в известняковых ступах, из которого им и готовили лепешки. Но они частенько старались подмешать туда немного и пшеничной муки. Единственное, что утешало их в том положении, это что умеренное потребление пищи всегда легче для чрева, чем обременение желудка обилием яств. Этот ироничный юмор было нескончаемой темой их бесконечных шуток друг над другом, вопрошающих «не теснят ли вас яства и не распирают ли?», особенно при позднем укладывании спать в их непритязательном жилище.
Во дворе стояли три греческие переносные давильни для винограда – тарапаны, на которых, возможно, им еще предстояло работать после уборки винограда. Но виноградников поблизости нигде не было видно, так что приходилось только догадывываться об их предназначении. А был этот весь изматывающий труд за пару лепешек, кусок сыра и кувшин воды в день, что приводило их с каждым разом в уныние. Иногда скифы давали немного бобов, чеснока и лука, но это было редкостью, как редко варвары радовали и просом. Вот когда вспомнил Лисимах свой давнишний спор с Патроклом о справедливости возмездия рабством. Чем он так разгневал всемогущих богов, чем оскорбил или какое выссказал неуважение, что они его так жестоко наказали? Или это воздаяние за грехи его предков? Судьба болезненно учила его простым урокам мудрости.
В рабство они попали к скифу Дромитеку, который властно распоряжался простыми скифами-общинниками. Был он местным князьком или старейшиной эллины не знали. Дромитек с взрослыми сыновьями вскоре уехал на войну, но в усадьбе остались две молодые дочери с двумя пожилыми матерями. Многие скифы были многоженцами и свысока посматривали на своих женщин. А девушки с искренним любопытством разглядывали необычных невольников, не часто в степи появлялись горделивые эллины. И Лисимах вскоре с интересом посматривал на одну из них, более надеясь найти у нее сочувствие и сострадание к своему положению. Сами скифы с женщинами обращались достаточно жестко и быстро пресекали всякие вольности.
Несколько раз эллинам удавалось попадать на хозяйскую половину дома, при переносе тяжелых емкостей: пифосов и амфор. Главная хозяйская комната была с простым, неприхотливым убранством. Побеленные стены с красной широкой полосой внизу, круглый очаг, курильница с широким туловом, два больших деревянных ложа, небольшое возвышение типа трапедзы, на котором стояла бронзовая шкатулка, и лежали вещи из разнообразного женского туалета: деревянные гребни, бронзовые зеркала, подвески из египетского фаянса и какие-то амулеты-обереги из раковин. Пол здесь был, как и у них, глинобитный. В углу стояло несколько амфор, в основном красноглиняных херсонесских. Кстати и дом был покрыт херсонесской черепицей. Крыша была хорошей и дорогой. В помещении было много разнообразной посуды, в том числе простой и грубой, вылепленной, вероятно, самостоятельно вручную. Были и эллинские вещи: красивый двуручный кувшин с изображением Эрота и Гермеса. В углу стояли две небольшие статуэтки также греческой работы: Деметры и Афродиты, неизвестно как попавшие в дом. Ведь скифы чутко соблюдали свои традиции, пренебрегая эллинскими богами. Но, принимая иногда изображения греческих богов, они давали им свои наименования. Эллины в доме старались ничего не трогать, часто озирались в комнатах, боясь гнева неизвестной им Табити , как называли ласково скифы свою богиню домашнего очага.
Собаки на эллинов давно перестали лаять, ласково теперь вертя при встречах пушистыми хвостами. Лишь они не воспринимали различий между свободными людьми и рабами, благодарно ласкаясь за каждую брошенную печеную корку лепешки и за доброе слово. Постепенно к эллинам все привыкли, и они освоились в своей новой ипостаси. Но теперь у них появились и большие возможности для побега, и они старательно стали разрабатывать детали плана.
Однажды их взяли сопроводить громоздкую поклажу на отдаленное пастбище. Загрузив длинную повозку продуктами, тюками и пустячной мелочью, они долго ехали в сопровождении вооруженного скифа, скакавшего рядом на малорослой лошади. Он совсем недавно появился в доме, и они даже не знали, как его зовут и как к нему обращаться.
Степь была ровная, а день солнечный. Кругом летали беззаботные мошки и паучки, а трудолюбивые шмели величаво перелетали с цветка на цветок. Разлитая вокруг щемящая тишина постоянно прерывалась гомоном и трелью непоседливых птиц и шумной трескотней множества кузнечиков. На дорогу иногда выбегали пестрые куропатки, стыдливо торопясь потом быстро спрятаться в высокой и сочной траве. Летние запахи степи от настоянных ароматов неисчислимых диких трав одуряюще били в голову, словно наркотический дурман, завораживая полусонное дремотное сознание.
Пара безрогих волов шла медленно, словно боясь растрясти скрипучую повозку. Но размеренная езда все равно укачивала. Только ближе к вечеру они подъехали к небольшой полинялой юрте с большим вытоптанным загоном рядом. Отары овец нигде не было видно, она паслась где-то в отдалении. Их приветствовал седовласый крепкий старик, вышедший из юрты, вместе с дико облаявшей их собакой. Он что-то громко и долго говорил своему сородичу, уважительно внимавшему его словам. Все степняки разговаривали достаточно громко, потому что просторы степи, вероятно, вынуждали к этому, а также вольный дух, неукротимо теснившийся в груди каждого скифа. Выгрузив доставленные вещи, эллины сразу же загрузили в кибитку большие круги овечьего сыра, особенно ценимого степняками, шерсть, шкуры и разные тюки простой поклажи. Все работы они старались выполнять с усердием, чтобы завоевать большее доверие у хозяев, усыпить бдительность, и смутно надеясь в душе на удобный момент для побега. После завершения работ их пригласили перекусить в круглую, нещадно вылинявшую под жгучими лучами солнца, юрту. Это было в первый раз, когда хозяева позволили рабам сесть за один стол. Старик уже нарезал крупными кусками сыр и разложил холодные лепешки на маленьком столике, приспособленного из чурбака старого дерева. Затем, достав три грубые глиняные чаши, он принялся в них медленно разливать молоко, из такого же грубого большого горшка. Сопровождавший их скиф, сев рядом, гордо отвязал свою чашу от широкого пояса и выставил рядом. Лишь присмотревшись, эллины поняли, что сделана она была из человеческого черепа, обложенного тонким золотистым металлом, и обтянута снаружи воловьей кожей. Все скифы всегда на поясах носили чаши, это был старый скифский обычай, уходящий своими корнями в древнюю легенду. Лисимах читал, что варвары часто делали чаши из черепов своих врагов, но никогда с этим наяву не встречался. И здесь впервые эллины соприкоснулись с варварским обычаем так близко. Один вид ее уже наводил ужас и отвращение. Ведь это могли быть остатки их сородича, даже родственника, не нашедшего упокоения в мире мертвых и дух которого продолжал еще бродить по степным просторам, взывая к мщению.
Эллинам показалось, что старик скупо похвалил скифа за его чашу и воинское мужество, похлопывая снисходительно по плечу, и в свою очередь, горделиво показал рукой на стенку юрты, по которой спускались подвешанные пучки непонятных и перепутанных волос. Потом медленно поднялся, по-стариковски покрякивая, и горделиво вытер о них руки. Молодой скиф восхищенно что-то закричал на своем наречии, восторженно глядя блестящими глазами на хвастуна старика. Эллины долго не могли понять, что это такое, пока старик не снял со стены один из пучков и любовно не расправил рукой, как купец, искусно показывая свой товар. Только теперь они поняли, что это были длинные человеческие волосы, срезанные с головы прямо с кожей. Позднее они не раз увидят, как кочевники привязывали к поводьям снятую с поверженных врагов кожу с волосами, используя их затем в качестве унизительных полотенец. И чем больше их было, тем большим уважением пользовался скиф среди сородичей. Кожей врага покрывался иногда круп коня, а кожей, снятой с его руки, порой обтягивались колчаны. Так поступали многие варвары: и скифы и антропофаги-людоеды, что живут выше Борисфена и многие другие народы. Подобное осознание эллинам придет позднее, а сейчас невольный ужас застыл на их лицах такой непередаваемой гримасой, что это заметили даже варвары и одновременно довольно засмеялись, грубо тыча в них пальцами. Они что-то пытались им сказать, но эллины лишь испуганно одобрительно кивали.
Беспокойную ночь провели они в крытой повозке, совершенно никем не охраняемые. Это была первая прекрасная возможность для давно вынашиваемого побега, но воля их была настолько сломлена и подавлена, что они даже подумать боялись об этом. Они абсолютно не были уверены в успехе, ведь в случае неудачи они могли легко распрощаться с жизнью. А им не хотелось уподобить свои останки скифским поясным чашам или грязным жирным полотенцам. Так бесславно разрушились планы вынашиваемого ими долгожданного освобождения.

10.
Неумолимое время бежало быстро, и скоро многое вошло в привычку. Жизнь в плену всегда однообразна, как день перетекает в сонную ночь. И не проглядывало никакой призрачной надежды среди затянувшейся пелены неволи. Эллины немного освоились, методично выполняя нудную хозяйскую работу. И скифы на них уже не кричали в угрожающем раздражении. Эллины скоро отрастили бороды, теперь менее выделяясь среди мужской половины кратковременно наезжавших в усадьбу варваров.
Лисимах все чаще засматривался на молодую скифянку, с большими и чистыми глазами, вспоминая свою далекую Праксиною. Она смотрела на эллинов с явным состраданием, что давало невольную поддержку в их положении. Лисимах старался, как бы случайно, встретиться взглядом, которого она стыдливо смущалась. Если бы он мог предвидеть тогда, какие испытания им выпадут еще в будущем.
Лисимах часто разыгрывал сценки греческой жизни, стараясь развлечь Никандра и невольных зрителей. Его пантомимы вызывали даже любопытство у скифов, совсем не знакомых с театральными действами. В числе зрителей частенько оказывались девушки-скифянки, награждая его смешливыми девичьими вспрыскиваниями. И на этот раз, расположившись на старой овечьей шкуре, отдыхая после выполненной работы, Лисимах, сняв худые скифские сапоги и непринужденно вытянув ноги на земле, громко рассуждал, сильно жестикулируя руками:
-Ну, чем мы с тобой не пифагорийцы Никандр. Вспомним и перечислим основные принципы великого философа Пифагора: имущество у нас с тобой общее, вернее нет никакого, ничего не едим живого, т.е. мяса, отрастили длинные волосы и бороды, не моемся в бане, даже ходим босиком. Во всем, я считаю, мы стали настоящими членами его школы. Осталось только Музу найти, чтобы покровительствовала нашему Мусейону. Можем даже обет молчания принять, скифам все равно наши речи не интересны. Будь ты хоть немой. А мы стобой должны «жить ради созерцания светил и неба», - как учил мудрый Пифагор. Даже среди дурного мы должны выискивать положительные стороны, а в нашем состоянии я вижу явное приобщение к древней философской традиции. На математику толькоу нас нет времени. Обрести тайну чисел, чтобы обрести тайну мира, возможно ли это? А смог ли это осуществить сам Пифагор со своими учениками? Как далек он был от реальности мира, согласись Никандр. Но если нас не будут загружать глупой и тупой работой, то мы бы с тобой смогли бы сосчитать даже звезды на ночном небе. А они, я тебя уверяю, здесь совсем не считанные. И он сделал вид, что как будто считает бесчисленные звезды, высоко задрав ноги вверх.
А под таврическим небом их действительно ночами бывает миллионы и, зависая низко над землей, словно храня какую-то смутную тайну, они силятся передать ее несмышленным людям. А люди, разучившись понимать, слишком простой их язык, лишь молча вслушиваются в ночную тишину и от бессилия опускают руки.
Однажды в усадьбу неожиданно возвратился большой скифский отряд вместе с Дромитеком и обозом с женщинами. Усталые и удрученные лица воинов не вселяли больших надежд. Обоз кратковременно остановился недалеко от усадьбы, напряженно ожидая хозяев. А они второпях собирали свое простое незатейлевое имущество. Вероятно, появилась немалая угроза для мирной безмятежной жизни и в этом отдаленном степном углу. В полном неведении о происходящем эллины вынуждены были покорно последовать дальше за своей незавидной судьбой. В обозе появилась еще одна пара эллинов, захваченных на войне, но с ними пообщаться не удалось. Тяжелораненые они так и пролежали все время в закрытой повозке, постоянно трясущейся на неровностях степной дороги. Один вскоре умер, а другого куда-то тоже скоро увезли. Покупных рабов у скифов никогда не было, чаще они захватывались в бою. Были среди них и свои сородичи, из вражеских племен и это было обычным явлением. Встретилась позднее Лисимаху и одна пленная эллинка, ставшая наложницей у одного старейшины и родившая ему двоих сыновей. Но это было много позднее.
Несколько дней они ехали в кибитках до отрогов гор, и несколько раз останавливаясь у каких-то священных скифских мест, где земля, по словам варваров, имела особую целительную силу. Эти места «божьей силы», как их называли, особенно почитались мнительными во всем скифами. Они якобы давали всем людям все необходимое, словно исполняли заветные желания: воинам давали необузданную энергию, мудрецам - просветление, больным – таинственное выздоровление. Такой позднее услышали эллины рассказ об этих чудодейственных местах, о которых рассказывали скифы с величайшим почтением. А сейчас они только наблюдали непонятные ритуалы. Попробовали подняться туда и эллины, и действительно почувствовали там необычную силу. Словно титаны распрямили они там свои плечи и легкой пушинкой вдруг ощутили на них весь парящий небесный свод, который предстояло им теперь сохранять во имя существования целого мира. И испытали они великий страх, от этого огромного чувства ответственности, словно открылась для них какая-то неведомая страница великой скифской тайны.
Почитали скифы и многочисленные выходы здесь из земли красной глины, принимая ее за пролитую когда-то священную кровь богов. Надо сказать, что перед любым красным цветом они испытывали особое благоволение, приписывая ему могущественную сакральную власть. Особенно много таинственных мест было в земле тавров, а еще больше, по рассказам скифов, высоко в их труднодоступных горах.
Однажды они остановились в каком-то разрушенном и спаленном недавно селении. Кругом еще дымились головешки, раздавались женские неутешные рыдания и везде оплакивали погибших. Эллины непредусмотрительно вылезли из кибитки со всеми и вскоре об этом горько пожалели. Какие-то одичалые воинственные варвары, хоть и одетые по-скифски, с ненавистью на них уставились, словно были удивлены их присутствием. Они с негодованием стали указывать на эллинов руками и что-то шумно требовать от хозяев. Вероятно, их требовали принести в жертву варварским богам, мелькнула жестокая догадка, от которой по телу пробежали мурашки. Их жизни опять, по-видимому, оказались под угрозой.
-О боги, будьте милосердны! Милостиво отведите руку эриний-мстительниц, и даруйте нам жизнь, - горячо молились про себя эллины, в страхе отводя глаза от возбужденной варварской толпы.
Это было одно из поселений тавров, которые проживали в горах вдоль прибрежной полосы от Феодосии до Херсонеса. Разрешив в древности грекам поселиться на своих землях, они скоро испытали на себе их экспансию и глубоко разочаровались в греческих обычаях и нравах. Построенные эллинами вдоль побережья многочисленные поселения и города как Херсонес, Феодосия, Пантикапей постоянно расширяли свои сельскохозяйственные округи и плотно сжимали кольцо вокруг земель тавров. Скоро эллины окончательно вытеснили тавров в горы, почти лишив их выхода к побережью.
В настоящей скифской войне с эллинами тавры почти не принимали участия, хотя большинство из них было настроено воинственно против греков. Скифский царь Скилур неоднократно предлагал им объединиться, но многие старейшины предпочитали худой мир с эллинами, чем войну. Но это их редкие селения не спасло. Понтийский полководец Диофант посчитал крайней необходимостью уничтожение в херсонесской округе всех поселений тавров. Это была предупредительная мера, обеспечивающая в дальнейшем будущее спокойствие земель, вплотную подходящих к хоре эллинского города.
Оставшимся в живых воинам, пожженые селения были теперь немым укором. Их сердца клокотали ненавистью, и они взывали к возмездию. Они готовы были теперь объединиться со скифами, чтобы отомстить за убитых и воздать кровью за эллинское вероломство.
К Лисимаху с Никандром подошел пожилой скиф, со сверкающим гневным взором и неплохо говорящий по-эллински. Он возбужденно начал свой рассказ о произошедших последних событиях и причинах гнева пожженных селян:
-Недавно молодой царь Палак со своей быстрой конницей атаковал ваши понтийские войска на марше. А они шли на завоевание столицы Неаполя Скифского. Полководец Диофант выстроил своих воинов такими скученными рядами, что сумел отбить атаку смелых сколотов . Много наших воинов нашло доблестную смерть на поле великой битвы. Но бог войны Арей  не послал нам на этот раз победы, чтобы в будущем она была еще более достойней. Царю Палаку и его младшим братьям пришлось отступить. Вашим понтийцам просто покровительствуют всемогущие боги. Но мужеством и доблестью мы превосходим вас. И боги обязательно переменят свои симпатии и ниспошлют нам победу. Не забывайте об этом. И вам никогда не взять Неаполь. А если даже возьмете, наши степи вам не отнять. Как не отнять свободы у вольного ветра, как не лишить света у солнца!
Нам не помогали в войне, на этот раз, наши братья - тавры, - продолжал старик, но Диофант все равно пожег в округе все их селения. Вот какова эллинская справедливость! Сжечь дотла безоружных жителей – стариков, женщин, детей, - за что? Вы скажите им в лицо! Не можете сказать, молчите? Смотрите на весь этот ужас сами. Никакой мужчина не сможет забыть, что увидели его очи, и пропитало ненавистью сердце. И прощения этому не может быть! Поэтому с такой злобой смотрят на вас тавры, невольную причину этих несчастий. Они требуют вашей смерти и сожжения на жертвенном костре. Хоть и мало эллинов в армии Диофанта, но ради интересов ваших городов и вашей прибыли, идет эта злосчастная война. Вы как саранча наползаете на нашу землю. Своей торговлей и лукавством портите наши нравы, в погоне за деньгами насаждаете кругом подкуп и обман. Да будут прокляты ваши города и бесплодными станут ваши жены! Вы, слышите, верните нам безмятежную и счастливую жизнь наших предков!
И вцепившись руками в дранный, распахнутый кафтан Лисимаха, старик еще что-то требовал по-скифски. Его отволок от них их хозяин Дромитек со своими сыновьями, и эллины благоразумно поспешили спрятаться в кибитке. Но не возможно было спрятаться от повсеместных воплей, доносившихся со всех сторон. Война показала ужас страшного лика. Кровь, смерть, пожженные селения и порушенные города - вот она оборотная сторона войны, где не слышна громогласная слава побед, но где взывает душевной болью не отомщенная кровь близких и неутешное женское горе.
Но эллины не очень ощущали себя виновными в этой варварской беде. Война есть война и, наверное, это ее привычное лицо. Лишь подлая мысль о наказании варваров, посмевших поднять руку на интересы эллинов, упрямо будоражила их гордое сознание.
В этом селении эллины провели два дня, одиноко отлеживаясь позднее в глинобитном сарае, куда их благоразумно заперли хозяева от посторонних глаз. Предоставленные сами себе они иногда залезали от скуки на высокий деревянный обрубок, чтобы выглянуть через крохотное оконце наружу.
-А почему эллины зовут тавров разбойниками, Лисимах?
-Может скудость горской страны вынуждает их заниматься разбоем? – ответил Лисимах, не знаю. Может быть, земля не может прокормить его жителей? А может, с древности пристала к ним это прозвище, ведь они убивали всякого чужестранца, который ступал на их землю.
-Теперь они точно станут разбойниками. Ведь хлеба их все пожгли понтийцы.
На второй день эллины с любопытством наблюдали в свое маленькое окошко приезд нескольких раскрашенных кибиток. Страх их немного успокоился, а нерастраченный интерес к жизни остался. Приехало несколько воинов, обвешанных грозным оружием, с горящим диким взором и черными пасмурными лицами и несколько женщин, обративших на себя особенное внимание эллинов. Их женский костюм отличался богатством и сложностью своего убора. Они все были обвешаны многочисленными серебристыми бусами и монистами, которые никогда не встречались у скифов. Это таврские женщины приехали оплакивать погибших в соседнее селение и скоро новые женские голоса скорбными рыданиями огласили округу.
Эллины постарались не искушать судьбу и больше не показываться в открытом окне в этот печальный и опасный мир варваров.


Глава 3. Скифия
1.
Степь, с ее бескрайними степными просторами, лежала вокруг. Кибитки – скифские дома на колесах, запряженные 2-3 парами волов, который день несмолкаемо грохотали по ровной ковыльной глади, неспешно продвигаясь в глубь Таврики. Горы давно остались позади, а они все дальше удалялись от побережья. Все для эллинов здесь было непривычным, как дневной неясный ускользающий след дороги, с жирной черной землей, как непонятные ужасные звуки, нарушающие так властно тишину степной ночи. Лишь яркость звезд на темном небосводе ночами напоминала чем-то далекую родину.
Волы шли неторопливо, и большие диски деревянных колес медленно наматывали на свои оси бесконечное время, которое тянулось неимоверно долго и однообразно. В степи совсем другое ощущение времени. Казалось, что они пребывали в каком-то забытьи, когда не надо никуда спешить, ни о чем думать, а лишь безропотно плыть по степному однообразному пространству. Оно властно втягивало в свои владения, но пробуждало и глубочайшее почтение, и невольное подчинение. Горячим дыханием древности дышал им в лицо степной ветер, также беспечно дувший во времена Геракла и Геродота. Чувство времени здесь было явно лишним и безвластным, как безвластен человек пред этой всемогущей широтой вечной природы.
При попутном ветре обычно эллины на груженых кораблях доплывают за 10 дней от Меотиды до Родоса, а здесь они проехали за тот же срок от силы 500-600 стадий. Они ехали в самой большой шести колесной крытой кибитке, вместе с женщинами, запряженной тремя парами безрогих волов. Мужчины ловко скакали на своих низкорослых лошадях рядом, среди, порой, целой своры собак, неистово кидавшихся на все враждебное с неимоверным лаем. Всего было вероятно с десяток, в основном четырех колесных повозок, растянувшихся живой змейкой по молчаливому степному простору.
Устроились эллины внутри кибитки достаточно удобно, подложив под себя множество тюфяков и подушек, украшенных разнообразными аппликациями. Вообще они постоянно поражались вкусу кочевников, предметы которых часто украшались разнообразным орнаментом, особенно у родовой знати. Конская и бытовая утварь, оружие, даже одежда, особенно женская, поражали своеобразным варварским стилем, украшенным множеством плавных завитков и волн. Их глаз видел мир с необыкновенною ясностью и проницательностью, передавая красоту в самых незначительных предметах. Эллины постепенно проникались уважением к немногословным своим врагам, умеющих так величественно воплощать красоту, а значит обладавших несомненным благородством помыслов и мудростью.
Лисимах долго не мог понять, почему некоторых скифов соседи чудно называют восьминогими. Позднее оказалось, что так называли людей живших даже по меркам скифов в чрезвычайной бедности, которые имели в собственности только одну повозку и пару волов.
Скоро наступило время, как говорили скифы, выжженной травы, когда жара неимоверно иссушает местную растительность. Был у них еще сезон сочной травы, когда весна раскрашивает степь своими волшебными красками, распускаясь сотнями доселе невиданных эллинами полями цветов.
Мысли о свободе у эллинов постепенно усыхали от нестерпимого степного зноя. Желание побега все больше увядало, по мере дальнейшего продвижения отряда глубже в степь. Куда теперь можно было бежать? Где кончается этот необозримый простор? Подобно сусликам спрятаться в какую-нибудь вонючую норку, боязливо потом высовываясь из нее и оглядываясь на все четыре стороны? Хотя летом прокормиться в степи было возможно, разнообразие непуганой и доверчивой дичи изумляло изобилием. Но степняки вряд ли позволят далеко убежать. Местные собаки легко смогут выследить их по следу и никогда не допустят надежно спрятаться.
Иногда их небольшой отряд останавливался, и мужчины уходили на любимую охоту или к своим варварским святилищам. Вдоль всего пути, на окрестных холмах, были устроены варварами многочисленные святилища бога войны Ареса. Их было так много, словно все холмы в степи и были специально подняты подземными богами именно для этих целей. Там скифы совершали свои жертвоприношения. В первый раз эллинов охватил неимоверный страх, когда они осознали причину своей неожиданной остановки. Лисимаха даже обдало нестерпимым жаром, когда он вспомнил рассказ Геродота, что скифы каждого сотого пленника приносят в жертву своим богам. Поделившись тревогой с Никандром, это лишь усилило их отчаяние, напряженно взглядывавшихся в действия скифов. Но у них не наблюдалось злых намерений и скоро все обошлось принесением в жертву маленького ягненка. Лишь когда ветер неожиданно донес гнетущий запах паленого мяса, эллины окончательно смогли успокоиться.
Лисимаха с Никандром однажды заставили подносить тушу жертвенной козы к подножию одного святилища, и им удалось достаточно близко наблюдать все варварское священнодействие. Им не позволили подняться на холм, дабы чужестранцы не осквернили святое место своим присутствием, но они многое смогли увидеть и так. Скифы быстро поднялись с тушей на покатый холм, словно торопили события. Туда же они принесли огромные охапки сухого хвороста для большого кострища. В центре холма был воткнут в землю огромный старый меч, с многочисленной бурой ржавчиной, который был кумиром их бога войны. Ему то и предназначалась скифская жертва. Иногда степняки по пути просто втыкали собственный меч в землю, на каком-нибудь небольшом холмике и совершали там свои культы. Воины поклонялись божеству, почитая и прося у него поддержки и великодушного заступничества, потому что война была частью их нелегкой жизни. Путь любого воина всегда сопряжен со многими опасностями и было так важно умилостивить волю капризного бога. Скифы, во время жертвоприношения всегда что-то громко выкрикивали и вздымали руки вверх, словно пытаясь на себя обратить внимание грозного божества. Религиозный ритуал был у них не слишком сложен, а даже прост, без всяких священных рощ и боголепных храмов, без торжественных шествий и посвященных жриц. Поэтому Лисимах с Никандром, в глубине души, испытывали некое высокомерие к диким варварам, не знакомых с изысканной эллинской культурой.
Скифы частенько охотились в речных зарослях на диких коз или устраивали гоньбу зверя в степи, снисходительно сбрасывая потом добычу к вечернему кострищу восхищенным женщинам. Лисимах долго вспоминал из рассказов Геродота, как называется необычный, совершенно белый зверь, по словам великого историка, водящийся в Скифии. Во время питья он ноздрями втягивал воду и несколько дней сберегал ее так, что мог находиться в безводных местах несколько суток. Он был размером между бараном и оленем и отличался быстротой бега . Но такое животное ему никогда не встретится, а скифы о нем не ведали, и Лисимах так никогда и не узнал, был ли это фантастический вымысел историка или сущая правда.
Днем в степи докучал нестерпимый летний зной и полчища летающих насекомых, от которых невозможно было найти порой никакой защиты. От жары страдали поголовно все. Даже собаки, высунув языки, становились доверчиво-снисходительными, норовя побыстрее спрятаться в спасительную тень повозок.
Однажды они проезжали мимо гряды огромных курганов, величаво возвышавшихся среди степного раздолья и с грустью взиравших на мирскую суету. Невдалеке виднелось, видимо скифское городище, обнесенное невысоким валом и примитивной стеной. Одно захоронение видно было недавним, потому что около насыпанного кургана стояли еще одинокие мертвые стражи. Укрепленные тела жертвенных всадников обреченно сидели на застывших в вечности конях, оберегая покой умершего скифского царя или именитого воина. Числом более десяти, они уже мало сохраняли грозный вид стражников. Доклевывая гниющее мясо, терзали их степные птицы и растаскивали в степь хищные звери.
Картина была тягостная, с неприкрытой жестокостью варварских нравов. «А разве наши предки в древности не приносили в жертву своих детей? Разве ахейцы, которых воспевают наши поэты, не палили жертвенных костров с пленниками? За что же мне судить этих недалеких варваров», - думал Лисимах, взирая на скорбные костяки безгласных жертв и стараясь примириться со своей горькой долей.
К вечеру скифский обоз остановился у основания большого степного холма, одиноко возвышавшегося над плоским однообразием равнины. Здесь скифы стали разбивать долгожданный лагерь из своих легких построек. Ведь они не строили привычных хижин, а быстро возводили жилища из наклоненных друг к другу нескольких длинных шестов, связанных воедино и плотно обтягивая их шерстяным войлоком. Такие юрты оказались достаточно удобными жилищами, и эллины быстро привыкли к новому своему существованию. На холме скифы установили сторожевой пост, откуда были обозримы все дальние окрестности, словно на большом плоском блюде. Эллинам дали невзрачную, маленькую юрту, из потертого и грязного войлока, но которая позволяла им уединяться от варваров хотя бы на ночь, скрашивая скорбное свое существование. Только в эти короткие ночные часы, можно было с грустью вспомнить далекую родину и спокойно отрешиться от ненавистной неволи.
Вставали они до восхода солнца, а ложились уже за его заходом. Эллинов, по-прежнему, заставляли выполнять однообразную работу: перетирать, в основном, зерно в зернотерках. Массивные зернотерки остались в усадьбе, и теперь приходилось делать это в небольших ступах. Работа была тяжелая и нудная и они быстро утомлялись. От такого ежедневного труда жизнь казалась порой невыносимой. Истертые в кровь ладони постоянно болели, изнывая от каждого прикосновения. К вечеру они падали в полном изнеможении на слой шерстяных циновок и ворохи душистой травы. И не было просвета в этих тяжелых буднях неволи.
Скифы часто пугали эллинов возможностью скорой смерти, добавляя для острастки несколько унижающих ударов плетью, если они будут также лениться. И это были не пустые угрозы, брошенные в хозяйском раздражении. А они работали из последних сил, лишь мечтали о чуде, которое избавит их от тягостного и ненавистного труда.
-Мы охотней несем нагруженные носилки, так любим мы наших господ, - как-то лежа в юрте, сквозь сонную дремоту, вспоминал Лисимах слова из известной песни рабов, которую он часто слышал в Египте. Ее заставляли петь, когда послушно несли они балдахины со своими хозяевами, размеренно ступая по шумным улицам далекой теперь Александрии. Оказывается не так трудно выдрессировать рабов, - печально думал Лисимах, пристально всматриваясь в свою теперь пропадающую жизнь.
Иногда эллины помогали женщинам валять войлок для юрт, кошм и башлыков, выделывать кожу для кожаных панцирей, штанов и портупей. Научились они готовить кумыс и скифский сыр, из кобыльего молока - гиппаки. Работа была разнообразной, но чрезвычайно утомительной, и что огорчало - ее всегда было много. Но постепенно они стали приспосабливаться, получая необходимые навыки. К осени в лагерь прибыло несколько общинников и стало намного легче. Те стали выполнять многие общие работы, разгрузив ненароком изможденных непривычным трудом эллинов.
Теперь, когда случались редкие минуты отдыха, эллины с интересом стали наблюдать варварские обычаи и ритуалы, тонко подмечая многие детали. Лисимах часто вспоминал непревзойденного Геродота, писавшего, что скифы во всем умеренны и просты по образу жизни. Всем владеют сообща, даже женами, кроме меча и чаши, привязываемой к поясу. Что они совсем не знают торговых дел и являются воистину «справедливейшим» народом. Так оно и было, кроме общих жен. Здесь он ошибся. Воины их были наделены необычайной силой и выносливостью. У них действительно было мало того, чтобы они боялись потерять, и видимо ничего не желали, кроме воинской славы.
А может и правда несправедливость в мире происходит от приобретения богатства, торговых сделок и жажды нескончаемой прибыли? – думал, размышляя в редкие минуты отдыха, Лисимах. Сколько подлости рождает человеческая душа в погоне за этими благами. А сколько в наших городах искушений подстерегает каждого горожанина?
Но, вспоминая близкую сердцу Элладу, на душе Лисимаха теплело. Разве можно не любить ее ослепительные храмы, священные рощи, ее шумные пристани и рынки, где собираются сограждане в будни и праздники. Разве можно эллину прожить без театральных действий, без милых сердцу звуков флейт и сладкозвучной кифары, без нравоучительных трагедий и поэм. Даже без простой городской суеты и простодушных вечных сплетен эллин скучнеет от жизни. Разве может великая истина зародиться среди этого варварского косноязычия? А без презираемых многими философами денег смогли бы люди построить и создать такие удивительные веши? «Запах наживы в наших сердцах», - вспомнил, улыбнувшись, скороговорку Мегакла Лисимах. Она часто двигала людей в неведомые страны, с ее жадной помощью открывались новые земли и своевольные народы. Лисимах ощутил себя уверенней и почувствовал вновь свою привычную, чуть не  поколебленную правоту.
-Нет, скифы, оставайтесь со своей справедливостью сами. А эллин не сможет прожить без привычных вещей. Лучше живите подальше от нас, на краю ойкумены. Уходите в свои дальние кочевья, хоть на край неведомого Океана, чтобы не испытывать наше терпение. Нам бы поскорее только выбраться от вас с Никандром.
Так часто думал Лисимах, в одиночестве лежа на земле, на толстом ковре подмятых под себя трав. Подложив под голову жесткое скифское седло, он упоительно смотрел в бездонную синеву необъятного неба, когда проходившая мимо большеглазая скифянка, неожиданно оторвала его от горделивых мыслей. Ее звали Опия, именем достаточно распространенным в степи. Одетая в длинное складчатое платье, с мягким покрывалом на голове, она величаво прошла мимо, озорно сощурясь. Спокойная красота ее лица говорила о высоких помыслах, уверенности и внутренней силе. Степной простор отмечает здесь лик степняков простотой и достоинством, также щедро даруя человеку душевную широту и покой. Как кажущееся однообразие ковыльной степи не украсит чужеродная пышность, так и здесь не к месту была привлекательность яркой чувственной красоты и женской изысканности. Лисимах давно любовался Опией, вспоминая и сравнивая ее с женскими образами далеких эллинок.
Неволя во многом изменяет человека, а от пережитых опасностей он быстро мужает характером. Но могучей власти Эроса подвластен и бесчувственный камень. Лисимах и сам не заметил, как был жестоко ранен его меткой и острой стрелой. Он постоянно пытался отогнать гнетущие мысли, но охваченное жаром сердце оставалось неумолимым. Но как он мог позволить себе любить в рабском положении. Потому он гнал дурные мысли, невидимыми путами стягивающими бег жизни.
-Надо ни о чем не думать, а просто любоваться спокойной гладью степи, молчаливо убегающей за далекую линию горизонта, - настраивался он на мечтательную волну. Тем более есть в степи какая-то особенная притягательная красота, величавость какой-то забытой древности. Лисимах чувствовал эту красоту и бессознательно начинал любить эти необозримые просторы, этот умиротворенный и тихий покой, эту землю, с яркими красками под чужим небосводом. Дикая и невозделанная степь сохраняла какую-то вековую тайну, с дурманом неизвестных трав, околдовывая и очаровывая любого путника. «Смотришь на это приволье и забываешь все невзгоды, словно тихого счастья наглатаешься», - вздыхая, думал он. Как непохоже здесь все на его родину с беломраморными храмами под голубым небом, раскидистыми священными рощами, милостивыми богами, которые никак не хотят увидеть его мучений. И как казалось теперь все так далеко родное и близкое, с давно умчавшимися грезами юности.
Лисимах лежал на земле, широко раскинув руки в стороны, глядя в бездонную синеву, и вся сила земли и неба, вся энергия природной стихии, вся сила света пронизывала его малое тело, даря живительную энергию и полноту жизни. И слушая таинственные степные шорохи и щебетание вольных птах, и пустую трескотню десятков разом кузнечиков, он тихо улыбался этому безмерному и невидимому глазу счастья, когда так хочется просто жить и любить.
Эллины многому поражались у варваров, их обычаям и ритуалам, возвышенному преклонению перед всемогущими богами и их странной, величайшей мнительности. Все скифы были чрезвычайно суеверны, вечно боялись колдовства и береглись от него с помощью священных амулетов. Были у них свои колдуны-прорицатели, называвшиеся энареями, которые почему-то носили женскую одежду, выполняли женскую работу и не вступали в брак. Но за верность судьбоносных прорицаний они сурово отвечали собственной жизнью: в случае ложных, предсказаний их без сожаления убивали, как не способных услышать волю богов. Причем убивали не только самих колдунов, но и их сыновей, как продолжателей ущербного рода, но дочерей великодушно не трогали. Потому что вся их колдовская сила передавалась по мужской линии. Обычно скифские прорицатели предсказывали будущее с помощью пучка прутьев или лубяных волокон, которые они всячески вертели, что-то нашептывая и свято веря в свои могущественные пророчества.
Поражали эллинов и скифские бани, которые нередко устраивались в быстровозводимых ими юртах. Они натягивали толстый войлок прямо на поставленные под углом жерди, туда заносили раскаленные на костре камни, а потом поливали их щедро водой. Оставаясь там непродолжительное время, скифы выбегали оттуда довольные и возбужденные. Эллинам удалось однажды тоже насладиться варварским паром, и он был не хуже, чем в изысканных купальнях при греческих палестрах. «Варварам, конечно, было далеко до строительства огромных терм, где в неге услаждают свой досуг большинство граждан больших городов, особенно в Риме», - думал язвительно Лисимах. Но фраза «пусть будет вам баня на пользу», - которой обменивались обычно в бане римляне, здесь вполне была уместна тоже. Эти степные непритязательные забавы во многом помогали снять дневную усталость тела.
Очищались скифы в юртах не только омовениями, но и одуряющими парами гашиша, добываемого ими из конопли, в избытке произраставшей здесь повсеместно. Но эти очищения были не для всех и несли всегда сакральное значение, дабы узнать долгожданную волю богов или приобщиться к непознаваемому человеком божественному знанию.
Наблюдали они и как варвары пропитывают смертельным скифским ядом свои стрелы, которого всегда в ужасе боялись их враги. Говорят, что он приносил немедленную смерть лишь даже от легкого прикосновения к телу. А добывали его из ехидны, верней из тел ее детенышей. Их убивали и оставляли гнить на несколько дней. Потом брали человеческую кровь и зарывали ее в горшке глубоко в навоз, а когда все сгнивало, то смешивали водянистый слой, образующийся над кровью, с гноем ехидны и так получали свой смертоносный яд. Такие отравленные стрелы были неотвратимым оружием для любого противника, и редко кому удавалось выжить от их ранений.
Эллины давно понемногу начали осваивать непонятный скифский язык, что помогало им в нелегком общении. Но особенно в этом приуспел Лисимах, для которого дети смешно повторяли по много раз трудно произносимые скифские слова. Прежняя пренебрежительность сменилась у взрослых снисходительным пониманием, а у детей – открытой доверчивостью, с любопытством взирающих на необычных пленников родителей. И они не раз украдкой приносили эллинам по большому куску вкусного белого сыра – гиппаки, приготовлявшегося особым образом. Появившиеся скоро у лагеря конский табун и отара овец, еще больше внесли разнообразия в пищу всех степняков, позволив улучшить питание и пленным эллинам. Это было принято ими с особой благодарностью, хотя жесткая конина, первоначально, вызывала у них невольное отвращение.
Свою отару осенью скифы перегоняли лишь на травяные поляны речных долин, держа поодаль от считающегося священным, но часто бывающего и коварным непритязательного по виду ковыля.
-Ковыль, как объясняли скифы, несет гибель для овцы в это время. Он хорош для животных лишь по весне. Сейчас его семена смертельно ранят, впиваются подло в кожу, доводя рану до загнивания. Вот отчего среди овец бывает иногда падеж, - печально говорили они, показывая эллинам маленькие смертоносные семена с острыми шипами. Видите, какие они острые, как наконечники стрел.
-Даже такие невзрачные семена и те способны защищаться, - грустно думалось Лисимаху, пробововшему их осторожно пальцами, и скорбившего, в который раз, над своей невольничьей участью.
Теперь скифы часто варили мясо на костре и порой без применения посуды. Скифская пословица «Бык сам себя варит» наглядно подтверждалась здесь не раз. И это была сущая правда. Варили пищу в собственном желудке быка, а костер топили его костями.
Не обходились скифы и без эллинского вина, щедро наливавшегося из больших пузатых бурдюков. В такой таре было легче перевозить жидкость по степи. Вот где, Лисимах воочию убеждался в варварских привычках скифов, пьющих не разбавленное вино, поглощавших его в неумереннных количествах. Это были самые дешевые непритязательные фракийские и косовские вина, не способные, конечно, привить высокий вкус эллинского виноделия. И после таких общественных возлияний, скифы еще целую ночь, долго горланили свои разудалые песни, оглашая степь воинственными призывами. Но эллинам вина, к сожалению, перепадало редко. Даже такого дешевого и низкосортного.
Лисимах несколько раз пытался облегчить утренние страдания скифов, объясняя им простые секреты варки капусты, использовавшейся эллинами в качестве антипохмельного средства, или жевания семян капусты, но они над ним долго потешались. Оказалось, что о капусте они вовсе не слышали.
Несколько раз эллины наблюдали, как скифы расплачивались за различные мелкие приобретения между собой пучками стрел. Сами бронзовые наконечники они использовали в качестве примитивных денег. Никаких других монет у степняков они никогда не замечали.
-Туго набитый колчан с 200 стрелами, всегда позволяет себя чувствовать достаточно зажиточно,-  острил Никандр над варварской простотой. Да и военной добычи с таким количеством стрел можно добыть не мало. Скольких эллинов можно пограбить, захватив наше добро.
Эллины значительно чаще стали общаться со степняками, слыша, правда, по-прежнему грубые упреки и насмешки над своей рабской участью. Хозяин их Дромитек редко бывал на становище, и его почти не было видно. Зато Лисимах повадился разговаривать со старым Скилом, одиноко сидящим часто в стороне от людской суеты. Он был главой рода и пользовался особым почетом и непререкаемым авторитетом у соплеменников. К его роду принадлежали и их хозяева, и многие другие свободные общинники. Позднее видел Лисимах и местного царька, называвшегося у скифов скептухом-номархом, выступавшего в поход во главе целого ополчения-нома, куда входил и род Скилла.
-Мы не стесняемся своей бедности, а даже гордимся ею, - скажу тебе эллин, - говорил уверенно Скилл. С нами и воевать бессмысленно, так как у нас нет почти больших селений, не то, что ваших жалких монет. Защитой нам всегда служили помимо скифской храбрости и оружия, наши просторные степи. А в древности они были еще обширней. И так было не только у нашего народа, - продолжал Скилл, а у всех степняков. Еще дед мне говорил, а ему рассказывал его отец, что как-то царь степных гетов Дромитех, взял в плен македонского полководца, которого звали, как и тебя, Лисимахом. Так вот, сначала он показал ему крайнюю бедность своего народа, а потом отпустил со словами, что с гетами, не имеющими ничего лишнего, надо лучше дружить, а не воевать. Так, что не только мы бываем бедны. Степь нам дает силы, а ветер отвагу. Вон видишь, вдали пасется табун, посмотри, как красив каждый конь. Как тугой лук он в бою, как быстрая стрела он стремителен в опасности. Никогда он не сможет предать сколота, потому, что именно в лошадей превращаются души убитых наших воинов.
Так говорили скифы. Был у них главный бог – Папай и его супруга Апи – Земля, которой поклонялись как матери-кормилеце и владычице зверей. Но больше всего почитали скифы грозную и великодушную Табити – богиню домашнего очага, именем которой присягались величайшие клятвы. Была у них и своя небесная Афродита – Аргимпаса, и свой Посейдон – Фагимасад, который почитался скорее не как владетель моря, а как владыка конный, владыка бесчисленных табунов. Особым почитанием пользовался всемогущий бог войны – Арес, в образе акинака, которому приносились на холмах порой и кровавые человеческие жертвы. Вот как описывал Геродот жертвоприношения такому властному богу: «На голову жертвы сначала возливали вино, а потом закалывали над чашей, а кровь из нее возливали на могучий меч Ареса».
Покровителем коней был также у скифов и солнечный бог – Гойтосир, который как Аполлон у греков всегда изображался в сопровождении грифона и орла. Подняв голову к небу, всегда можно увидеть парящего орла в бездонной вышине чистого степного простора. С широко распростертыми крыльями возносится он вверх, чтобы с высоты высматривать добычу или вторгшегося врага. И скифы свято верят, что своими могучими крыльями защищает он родную степь, с ее четырьмя сторонами света, составляющими единое целое, от проклятых недругов. Защищает он с небесной высоты, оберегая в бою, и любого скифского воина, походящего на него своим  гордым нравом. Потому так часто изображался орел на воинском снаряжении степняков.
Однажды Лисимаху удалось подсесть к кареглазой Опии, одиноко сидевшей невдалеке от скученно стоявших юрт. Она нежно гладила степной ковыль, словно привычно ласкала маленькое дитя. Она молчаливо замирала от его легких прикосновений и долго ждала, когда коснется его снова обольстительный ветер. Тогда он покорной мягкой волной стелился по земле, как будто повинуясь неслышным ее властным желаниям. Лисимах почувствовал, что нечаянно нарушил тихий разговор двух родственных душ. Он знал, что ковыль у кочевников в большом поклонении и скифы изготавливали из него различные волшебные снадобья. Увидев эллина, она сорвала неожиданно былинку и, зажав ее между ладонями, наставила на него, словно защищаясь грозным оружием. Неожиданно травинка взметнулась вверх, потом вниз, завертелась и плавно, как бы в изнеможении потом бессильно склонилась в сторону. Лисимах вздрогнул от увиденного, будто прикоснулся к незнакомой магии, силясь понять происходящее. А она лишь громко засмеялась в ответ, грустно глядя на успокоившуюся так же внезапно колдовскую травинку.
-Что это значит? – тихо спросил Лисимах, перемежая скифские и эллинские слова.
-Пытаюсь заглянуть в тайну твоей судьбы, понять твои мысли, может быть, неведомые и тебе самому .…, и свои тоже, - но он не смог всего разобрать, что она ответила. Потом Опия достала маленький медный кинжал и быстрым движением срезала несколько пучков ковыля, бережно завертывая их в кусок мягкой ткани. Наблюдая за ее действиями, Лисимах вспомнил, что и греки пользовались для срезания колдовских и лечебных трав только медным серпом, а римские жрецы-фециалы, еще обязаны были бриться даже медной бритвой. Поэтому его не удивило употребление подобного ножа у скифов, ведь медь с древности у всех народов имела какое-то забытое сакральное значение. А ведь скифам приписывали некоторые писатели и изобретение железа. Но священная медь сберегла у них свою древнюю святость.
-У нас в Аттике нет такой мягкой и послушной травы, - исподволь любуясь скифянкой, сказал Лисимах.
-У вас многого нет, что есть в Скифии.
-О, если бы ты видела Элладу во всей красе, ты бы так не говорила.
-Если бы у вас все было прекрасно, вы бы не стремились приплывать сюда, строить здесь свои скученные города и покупать у нас зерно.
Ее довод был неоспорим, что заставил даже его задуматься. А действительно, что нас гонит в неведомые страны, чего не хватает на родине? Легкой прибыли, позволяющей жить потом в беззаботной роскоши или жажда познания? Или желание преодоления неведомых опасностей, которые приносят потом славу? Все смешалось в какой-то непонятный клубок.
-Не терзай себя, - как бы сочувствуя его сомнениям, выговорила она, медленно собирая мягкий ковыль в пучок руками. Вам просто тесно в ваших душных городах. Любому человеку важен простор для души. Разве может человек не слышать шума ветра, не ощущать запаха родной земли. Какой скудной становится его душа, если она не видит ежедневно восхода солнца или края бесконечного уходящего вдаль горизонта. Душа тогда, как бесплодная женщина стонет от тоски, выдумывая себе важные занятия, чтобы уйти от сомнения. У нас ничего нет лишнего, каждый довольствуется малым, никто никому не завидует. Первейшими из зол всегда служат многоликие желанья наши, - так говорят у нас мудрецы. А одеянием нам служит скифский плащ, обувью – кожа ног, ложем – земля, едой – молоко, сыр и жареное мясо, а питьем простая вода. Нам ничего не нужно лишнего и золота у нас вашего нет. Мы довольствуемся тем немногим, что нам по душе. А у вас, посмотри, одни излишества. Вы себе заводите разные флейты и кошельки, а у нас только лук и стрелы. Поэтому мы свободны, а вы рабы своих пристрастий. У вас греков, даже боги поделили мир: одному небо, другому море, третьему подземное царство. А землю вы сами все время делите и вечно из-за нее ссоритесь. А у нас почти все общее. Если ты хочешь, отбросив жажду богатства, носить колчан стрел и жить со скифами, то ты станешь таким же свободным, как и мы.
И тут она, загадочно улыбнувшись, резко встала и, расправив складки на длинном платье, оставляя волнующий аромат своего пленительного девичества, удалилась, погрузив Лисимаха в полное недоумение.

2.
Сидя у ночного костра, когда огненные искры поднимались высоко в темное небо, к сияющим вечным звездам вселенной, эллины однажды слушали рассказ седого покалеченного воина Орика, неспеша рассказывавшего детям и женщинам старые скифские легенды.
-Когда-то земля эта была пустынна и дика. И никто не скакал по этому вольному простору и не вкушал никаких ее плодов. И только буйный ветер полновластно хозяйничал здесь. Первым ступил на эту землю, Таргитай, сын нашего верховного божества Папая и дочери славной реки Борисфен. Это было очень давно, много много лун и поколений назад. У них родилось вскоре три сына: Липоксай, Арпоксай и Колаксай. И все они жили дружно и справедливо. Но однажды на землю, во время их мудрого царствования, упали с неба три золотых предмета: плуг с ярмом, обоюдоострая секира и чаша. Первым увидел эти предметы старший брат. Но как только он подошел к ним, чтобы поднять, золото все запылало нестерпимым жаром. Тогда он невольно отступил, и золото сразу потухло. Тогда к таинственным предметам подошел второй брат. Но опять все повторилось вновь. Жар пылающего золота отогнал двух недостойных братьев, и только третьему оно далось в руки. Когда оно неожиданно погасло, он отнес его в свой дом. Поэтому старшие братья справедливо признали его первенство и согласились отдать ему в мудрое правление их общее царство. От трех братьев произошли наши скифские племена: от старшего брата Липоксая произошли авхаты, от среднего Арпоксая – катиары и траспии, а от Колаксая – паралаты. Все племена вместе называются нами сколотами, т.е. царскими и лишь эллины зовут нас скифами. Священные золотые предметы все наши цари всегда тщательно сберегали, с благоговением почитали их и приносили им ежегодно богатые жертвы. Говорят, что если кто-нибудь заснет под открытым небом на празднике с этим священным золотом, то не проживет больше года. Такую оно имеет силу и так почитается у нашего народа. Когда пришло время, то Колаксай разделил землю на три царства между своими сыновьями. А самым большим и главным он сделал то царство, где хранилось священное золото. Такая вот древняя легенда существует о нашей земле сколотов. Но эллины рассказывают про наших предков обычно по-другому. Не правда ли, Лисимах? Ответь нам, кто лучше должен знать историю своих предков?
-Конечно, вы, мудрый Орик. Я ничего не могу возразить. Но в наших древних мифах говорится, что в далекой северной стране жили когда-то легендарные гипербореи. И в их страну приходил наш легендарный герой Геракл, где совершил четыре знаменитых подвига. Здесь он преследовал Керинейскую лань, шел за яблоками Гесперид, гнал коров Гериона и сражался с амазонками. И эта далекая страна многими считается Скифией. И был у нас великий мудрец, «отец истории» Геродот, как называют его эллины, который объездил большую половину всей ойкумены. Приезжал он и к вам, на северный Понт. Долго наблюдал жизнь ваших предков, расспрашивал многих стариков и мудрецов об их жизни и собрал эти рассказы в своих книгах. И поведал в них о вашей благодатной земле и ее чудесной истории. А одну из своих легенд изложил он так. Угоняя как-то коров Гериона, Геракл прибыл в эту страну. А Герион жил этот очень далеко отсюда, на острове в Океане у Гадир, за Геракловыми Столпами. Здесь в Скифии, Геракла застали зимние холода и непогода. Закутавшись в шкуру Немейского льва, с которой не расставался, он заснул, а в это время его пасшиеся кони исчезли. Пробудившись, Геракл исходил всю эту страну вдоль и поперек, но никак не мог их найти. Наконец, он прибыл в землю, по имени Гилея , что у могучего Борисфена. Там, в одной из пещер он нашел сказочную полудеву, полузмею. Верхняя часть ее была обольстительно женской, а нижняя отвратительна – со змеиным хвостом. Женщина-змея на краткий вопрос Геракла: не видела ли она его коней, снисходительно призналась, что они находятся давно у нее. Но она отдаст их лишь при условии, что он вступит с ней в любовную связь. Ради возвращения своих горячих коней он выполнил все ее условия и прожил с ней много лет. Но женщина-змея не спешила отдавать коней. А когда отдала, то сказала: «Коней я твоих сохранила, и ты отдал за них обещанный выкуп. У меня теперь трое добрых сыновей от тебя. Но что с ними делать, когда они вырастут? Ответь мне, неукротимый Геракл. Оставить их в здешней стране или отправить к тебе?» Геракл немного подумал и медленно сказал: «Когда сыновья возмужают, ты поступи с ними так: кто сможет натянуть мой лук и опоясаться поясом, которые я здесь оставлю, тому жить здесь, на этой земле. А кто не сможет, того отправь на чужбину. Так ты выполнишь мое желание». С этими словами Геракл оставил лук (у героя всегда было два лука) и боевой пояс, на конце застежки которого висела золотая чаша. С тем и уехал. Сыновьям мать дала такие грозные имена: Агафирс, Гелон, а младшего назвала Скифом. Когда дети возмужали, она поступила по желанию Геракла, передала им лук и пояс для испытания. Двое сыновей – Агафирс и Гелон не смогли справиться с задачей, и она выгнала их из страны. Они дали начало племенам агафирсов и гелонам. А младшему сыну удалось выполнить все два условия: натянуть тугой лук и надеть боевой пояс, и он остался в этой стране правителем. От него и произошли все скифские цари. А в память о той золотой чаше все скифы до сих пор носят на поясе чашу. Вот так описал Геродот историю ваших предков.
-Мудр был ваш Геродот. Скифы всегда считают речь дурной, когда за словами скрываются дурные помыслы. Ведь слова истины всегда бывают просты. Но в этой истории я не чувствую обычных дурных эллинских помыслов. Хоть и придумал он многое от большого желания угодить своим эллинам.
-И у вас мудрецов всегда было достаточно. Один ваш царевич Анахарсис  своим умом навсегда сумел прославить скифскую мудрость, ведь он был признан в Элладе одним из 7 величайших мудрецов. Афинянам было чему у него поучиться. А учил он, что за речами и хорошими мыслями должны всегда следовать прекрасные дела. И прославил, говорят, навсегда скифские добродетели: любезность, простоту и величие справедливости.
-Многому плохому он научился у вас – забыл про своих великих богов, потому и поплатился жизнью за это. У нас не принято о нем вспоминать.
Лисимаху захотелось заступиться за него и, вспомнив старую историю, неоднократно излагавшуюся различными авторами, он рассказал ее вслух. Ведь когда Анахарсис плыл на корабле, возвращаясь в Скифию, то попал он в жестокую бурю. Кто плавал по морю, тот способен понять тот ужас, который испытывает человек на море, а кто сам испытал шторм, тот простит страх любому. А во время жестокой бури Анахарсис, на удивление всем, сохранял самообладание. У матроса он даже спросил, какова толщина бортов корабля? А когда тот ответил, что только четыре пальца, то мудро заметил, что только на это расстояние мы удалены от смерти. Он был великим мудрецом. Но когда корабль оказался на краю гибели, когда волны захлестывали его, затягивая в темную бездонную ахерузийскую  пучину, то обратился он к эллинским богам, которые укрощают морскую стихию, ведь у скифов нет таких милостивых богов. Он клятвенно пообещал, что в случае спасения принесет им достойные жертвы. И когда спасся, то вознес он жертвы на Ахилловом дроме эллинской Великой Матери богов. Но увидели это соотечественники, и решили, что он изменил своим богам. Тогда и погубили они безжалостно его.
-Убил его сам царствовавший тогда его брат, верной стрелой из верного лука, - дополнил его рассказ Орик. Нет для скифа никаких оправданий, Анахарсис обесчестил свое имя, забыв гордое имя сколота. Его приводят в пример лишь в качестве пагубного влияния ваших обычаев, которые портят даже таких мудрых людей, каким был он. Да и самого царя Скила за подобные отступления когда-то скифы предали смерти. У нас в чести наши традиции и все перед ними равны и все свято обязаны беречь их. Независимо царь ты или простой воин. Царствовал когда-то, еще до ваших войн с персами у нас легендарный царь Атей, он воевал еще с Филиппом, отцом Александра Македонского. А царство скифское было тогда очень обширно, простираясь от далекого Истра до Меотиды. И погиб он как воин – с акинаком на поле боя и в расцвете мудрости, в 90 лет. Так вот, прибывших к нему однажды послов Филиппа он спросил, чистя коня, делает ли это их царь. Они ответили  - нет, что у него для этого есть слуги. «Вот в этом между нами и разница, - гордо ответил Атей. У скифов обычаи равны для любого звания и в этом есть величайшая справедливость». А однажды, захватив в плен превосходного музыканта, Атей приказал сыграть тому на флейте. Когда прочие выражали восторг от его игры, он сказал, что с большим удовольствием слушает ржание своего строптивого коня, чем писк сладкоголосой флейты. И это была чистая правда человека степей, знающего каждый голос степной птахи, умеющего слышать и ценить песнь степного ветра, ласковый шорох ковыля и тихое умиротворение на закате дня. Только вам этого не понять. Вот такой мы народ – гордые сколоты, а по вашему скифы. И хоть сегодня боги больше помогают вам, мы еще заслужим их милость. Мы едины и в этом наша сила. Когда умирал недавно наш царь Скилур, перед кончиной, говорят, он предложил каждому своему сыну, а их было у него 80, связку дротиков, приказав переломить ее. Когда никто не смог, он сам, вынимая дротики по одиночке, легко переломил их, объясняя сыновьям, что если они будут действовать сообща, то останутся сильными, а разделившись и враждуя друг с другом, будут слабы. Если наши цари опять объединятся, то недолго вам эллинам должно будет торжествовать. Ведь ничего не бывает настолько крепкого, чтобы невозможно было его превозмочь. Так говорит мудрость сколотов.
-Чем же вам помешали так эллины? Может, зависть свернулась коварной змеей, и наша обеспеченность колет очи справедливых сколотов? – уже с незаслуженной обидой спросил Лисимах.
-Сколоты всегда радуются чужому благополучию, глупый эллин. Ведь зависть служит доказательством низкой души. И сколоты изгоняют пагубные страсти из своих душ, как злейших врагов. Вы зовете по-гречески величие своей души - мегалопсихия. Разве может там ужиться зависть? Нет, так и мы отвращаемся от нее. Мы хотим только вернуть обратно свои земли и распоряжаться ими по своей воле. Мы не хотим больше слушать ваши подлые условия. Мы хотим жить по своим обычаям и со своими богами. Мы скоро перестанем быть хозяевами на своей собственной земле. Гордый сколот не может больше этого терпеть, и требует отмщения.
-Но и мы имеем право на эти земли. Ведь еще Геракл бродил по этой степной пустыне и от него пошли ваши племена.
-Ах, вот для чего вы выдумали эти легенды. Чтобы доказать свое право на эти земли. Красноречием своим вы всегда умеете обольстить сердца простодушных скифов. Хитры же вы эллины. Но наша сила всегда была в правде!
С этими словами старый Орик медленно поднялся с земли и, прихрамывая, молча удалился прочь, сразу растворившись в ночной темноте. За ним поспешили и остальные сколоты. Лишь Лисимах с Никандром еще долго смотрели на слабое пламя остывающего костра, вспоминая свою далекую родину. Глубокая пропасть непонимания лежала между их мирами, и Лисимах грустно сожалел об их закостенелом варварстве. А коварная ангедолия  ядовитой змеей заползала в эллинские души.

3.
Полководец понтийской армии Диофант, разгромив непокорных скифов и разорив таврские поселения, начал строительство на их земле новой крепости, названной по одному из прозвищ своего царя Митридата Евпатора - Евпаторион . Удача и милость богов сопутствуют всегда солнцеподобному повелителю, - думал Диофант, да останется навечно его город во славу этих победоносных дней. Да и необходимо было закрепить отнятые теперь у тавров земли под понтийским владычеством. Но сначала, по обычаю предков, принес он жертвы Зевсу-Воителю. Роздал также Диофант и большие пожертвования храмам в Херсонесе.
Ставку свою Диофант расположил недалеко от нового строительства. Несмотря на расположенный лагерь армии, он предусмотрительно позаботился о своей безопасности. Палатки его верной гвардии стояли рядом, а воины несли вокруг круглосуточную охрану. На ночь, рядом со своим цветастым шатром, он обязательно приказывал оставлять еще своих личных лошадей. Чуткость их всегда может спасти от появления чужих людей. Так же поступал и его повелитель Митридат, в комнате которого перед спальней всегда находились конь, олень и бык, чутко реагировавшие на малейшую опасность. Жизнь, полная непредвиденных неожиданностей и врагов, всегда заставляет быть вдвойне осмотрительным.
Согнанные отовсюду в округе рабы и пленные скифы рубили известняк в горах и свозили сюда, в его новый строящийся город. Работы продвигались быстро. «Его повелитель царь Митридат будет доволен», - думал могущественный полководец, глядя на споро возводимые стены крепости.
Диофант, одетый в роскошный греческий гиматий, молча сидел в своем походном шатре, внимательно слушая доклад лазутчиков. Они робко сообщали, что царь скифов - Палак сейчас находится в Неаполе Скифском и имеет тайное сношение с Боспором. Что у него там много сторонников, и что Боспор, находившийся в договорных отношениях со скифами, обещает им, якобы, военную помощь.
Диофант прекрасно понимал, что успех начатой кампании может быть легко упущен по вступлении в войну Боспорского царства.
-Надо добить наглых скифов, огнем и мечом пройтись по всей Скифии, разрушить их крепости, а столицу Неаполь стереть с лица земли, чтобы гнездо их больше не восстанавливалось, - говорил властно Филолахет, один из грозных его военачальников. Иначе они сумеют вновь собраться с силами и опять начать разорение эллинских земель. Все вы идите, обратился он к еще толпившимся перебежчикам, нетерпеливо взмахнув рукой. Мой помощник Палакий вам выдаст вознаграждение за ваше усердие.
Те, низко кланяясь, прославляя милосердие понтийцев и восхваляя царя Митридата и Диофанта, согнувшись и пятясь, быстро удалились. Слуга Палакий согласно кивнул и тоже поспешно вышел за ними.
-Ты, конечно, прав Филолахет, - продолжил, после паузы, Диофант. Справедливые боги на нашей стороне. Надо будет только пополнить армию отрядом херсонеситов, проследи за этим. Они полны негодования и жажды добычи, так и рвутся отомстить скифам. Поставь в походе их в первых рядах, пусть насладятся местью. Но боюсь, что царь скифов может отойти к Боспору и если они договорятся, хоть это и маловероятно, то нам с ними двоими не совладать.
-Эта старая бестия Перисад , сын Аримана , недавно еще писал нашему венценосному Митридату о взаимной дружбе, если я не ошибаюсь. Вчера он опасался скифов, а сегодня опять мечется в своих неразумных пристрастиях.
-Ты прав, весь царский двор давно обсуждает слабость Боспорского царства.
-Но хорошо у него это не кончится. Всю эту династию Левкона  всегда эллины считали варварской, потому они к ним и тянутся, Диофант. Но славно было бы положить между ними раздор.
-Раздор между друзьями – удача для врага, не так ли Филолахет?
-Истинно говоришь Диофант. А потом поодиночке истребить. Плохим становится тот, кто общается с плохими. Его лукавое притворство хуже всех козней врагов. Оно всем уже надоело. Херсонесцы его ругают почем зря. Нам нечего с ними церемониться, пока мы в силе. Мы их легко перебьем поодиночке.
-Поспешай медленней, Филолахет, - мудро попытался сдержать Диофант решительный напор военачальника. Недаром древние говорили, что высокомерие над врагом убивает раньше вражеского меча.
-Ты прав, конечно. Но у Перисада ведь нет наследников, а значит и претендентов на престол. А царству всегда нужна царствующая сильная рука. Кому еще достанется после него этот сладкий пирог. Мне кажется, Понт не должен оставаться в стороне. Ты лучше знаешь боспорский двор, и ты наделен полномочиями царя Митридата, тебе решать.
Диофант вспомнил старое время, когда он воспитывался при дворе Перисада, как возмужав, он скоро уехал в Понтийское царство. Как быстро проносится время, словно половодье после снежной зимы. Лишь цепкая память еще долго хранит обрывки всевозможных воспоминаний. Перед ним калейдоскопом пронеслись картинки из далекой юности. Ему вдруг стало жалко старого немощного теперь царя. Вспомнив старую пословицу «Пороки друга знаешь, но не ненавидишь», он не высказал ее вслух. А у него возникла неожиданно смелая мысль, но и ею, он не поделился. Вслух он сказал следующее, достаточно жестко и повелительно.
-Филолахет, ты останешься здесь в строющемся Евпаторионе с армией, а я поеду в Пантикапей. Пошли гонцов к царю Перисаду, пусть сообщат ему заблаговременно о моем визите. Да напиши письмо в подобающих выражениях его царскому титулу. Пусть будет так.
-Сделаю все, Диофант. Но ты не боишься предательства и выступления против тебя. Ведь ты едешь в самое осиное гнездо, поостерегся бы.
-Он не допустит покушения на меня. Наоборот, будет охранять зорче ока от своих несносных скифов. Ему не выгодно это после наших побед. Лучше подготовь корабли для плавания, поплыву через два дня.
-Все будет исполнено, Диофант.

4.
Подплывая к столице Боспорского царства – Пантикапею, издалека видишь на высокой горе, на вершине акрополя, грандиозный храм лучезарного Аполлона . Построенный еще во времена войн эллинов с персами, храм милетинского божества, которое было когда-то низвергнуто персами в покоренном ими вольнолюбивом Милете, вновь восстало на этом краю понтийского моря. Храм Аполлона стал величественно взывать к объединению всех эллинов против персидских поработителей, напоминая многим поколениям о единстве эллинского дела. Это был один из великолепнейших храмов на всем море, как оно звучало по-гречески, Эвксинос Понтос.
Пантикапей расположился на левой, европейской стороне пролива, в самой удобной бухте Киммерийского Боспора, лениво расползаясь во все стороны по склонам высокой горы. Старая агора была около гавани, но главные храмы и общественные здания, вместе с царской казной, располагались в укрепленном акрополе на вершине горы.
Вообще сколько великолепных храмов в Пантикапее! Диофант начал вспоминать самые известные храмы города: богини Деметры, Артемиды, Афродиты, бога врачевания Асклепия, героя Геракла. А скольким еще божествам благодарные боспоряне построили достойные обители! Не каждый полис может похвастаться таким благополучием и таким заступничеством богов.
Пантикапей лежал на перепутье многих торговых путей. Весь основной поток товаров с запада – из Эллады, Египта, Сирии, Родоса или Пергама шел через него. А для товаров, привозимых из Меотиды и лежащих за ней варварских стран, основным торговым пунктом стал служить город Фанагория, расположенный на правой, азиатской стороне пролива. Но были у боспорян и свои торговые фактории в варварской степи. Все народы, подвластные Боспору назывались боспорцами, но живущие на азиатской стороне имели и собственное прозвание - фанагорийцы.
Диофант молчаливо взирал на приближающийся город, горделиво блиставший в своем спокойном величии. Богат и могущественен Боспор, думал он, золота у него много, но не всегда разумеет он свою выгоду. Сможет ли он соперничать с понтийским царством? Сегодня, пока да. А в будущем? Купцы, эти бестии, конечно, понимают, кто может быть гарантом их спокойствия. Производимое местное вино еще можно самим выпить, но вот куда девать купленный хлеб у скифов или пойманную и заготовленную в избытке рыбу? А закупленную возами кожу или драгоценные меха? Никуда они не денутся. Вся торговля держится на спокойствии царств. А вот кто позволит обезопасить мир и плавание на Понте Эвксинском? Сегодня здесь еще хозяйничают пираты, но Митридат строит мощный флот и завтра он будет хозяином положения. Придется подчиниться тогда Боспору венценосной силе потомка Ахеменидов. На ней будет полагаться наше новое слово, и никто не дерзнет противоречить царю царей Митридату Евпатору, - с гордостью думал Диофант о своем повелителе.
Толпа на берегу бурно приветствовала Диофанта, слава которого прибыла сюда намного раньше его корабля. Почетный эскорт, в блиставших на солнце панцирях всадниках, давно поджидал победителя несокрушимых скифов. Многие, правда, из горожан с презрением взирали на митридатова полководца, - Боспор всегда был независим от чужестранцев. Но Диофант ни на кого не обращал внимания. Рабы сбросили широкие мостки на пристань, и он в великолепных доспехах, подняв высоко руку и приветствуя граждан полиса, съехал на берег прямо верхом на своем боевом коне. Охрана, ведя за повод своих лошадей, также не отставала от него.
-Граждане Боспора, я пришел к вам с миром, неся славу великого царя Понта – Митридата Евпатора, - выкрикнул громко Диофант, приструнивая резвого коня, нетерпеливо вертящегося на месте. Да ниспошлют боги милость и процветание вашему царству и венценосному вашему царю Перисаду!
-Слава Диофанту! Слава Митридату! – ответствовала не очень слаженно толпа.
Эскорт оттеснил толпившихся на пристани боспорцев, и Диофант быстро поскакал с охраной по пыльным улицам, а потом по полупустынному знакомому серпантину, идущего вверх к величественному акрополю.

5.
Базилевс Боспора Перисад V, из рода Левконидов , имевший официальное название архонта Боспора и Феодосии, давно уже переписывался с царем Понта Митридатом Евпатором, пытаясь наладить союзнические отношения. С Понтийским царством у Боспора издавна сложились самые тесные торговые связи, которое было наиболее сильным из эллинистических царств на Понте Эвксинском, и на его помощь Перисад очень надеялся, в случае крайней опасности. Он боялся стремительных успехов скифов, опасался их влияния в Таврике. Скифы сначала подчинили древнюю Ольвию, теперь завоевали херсонесские города Керкинитиду, Прекрасную Гавань, а там может пасть и сам Херсонес. За ними может последовать и его очередь. На азиатской стороне Боспора варвары тоже пришли в брожение. Теснят боспорских подданых - сираки, а на Меотиде теснят племена воинственных сармат. Меоты все больше отходят от царства, перестают платить дань. А без дани казна пустеет день ото дня. На что содержать наемное войско, половина которого из тех же скифов, - так недавно печально рассуждал царь Перисад.
-Может признать верховенство скифов, как сделала Ольвия и сохранить возможную самостоятельность? Тем более Боспор с ними всегда был связан союзными обязательствами. Но тогда прощай эллинские обычаи, город совсем станет варварским и горожане здесь не все останутся. Еще случится кровавый бунт.
Но ни государственной, ни личной казны скоро не хватит, чтобы откупаться от скифов. Все более настойчивыми и требовательными становятся их претензии, и никаких посулов уже не хватает. Царство может легко стать добычей воинственных своих соседей, - день за днем, переживая, размышлял царь Боспора, стареющий Перисад.
Чувствуя сомнения Перисада, и несмотря на традиционные связи Боспора со скифами, Херсонес предложил Перисаду неожиданный союз против степняков. Перисад не дал согласия, но само это предложение вызвало в дворцовом окружении явный перепелох. Скифская аристократия с подозрением теперь взирала на царский двор, а ведь в Пантикапее половина населения была скифами, да ненадежными метеками , которые легко могли быть вовлечены в разбойные выступления. Поэтому приезд старого своего воспитанника, а теперь самого удачливого понтийского полководца Диофанта, обрадовало сердце уставшего от тревог боспорского царя. Теперь будет у кого попросить помощи от теснивших царство варваров, будет на кого опереться. Поэтому Перисад широко распахнул двери своего гостеприимства и радушно принимал Диофанта с царскими почестями. И тот не оставил без внимания боспорского владыку, учтиво преподнеся ему царские подарки: золотые кубки тонкой эллинской работы, выполненные в скифском зверином стиле, ритон, несколько мечей в дорогих ножнах (все, кстати было военной добычей из недавно взятого скифского обоза), да несколько амфор с дорогим хиосским вином и аттическим оливковым маслом.
-Не взыщи владыка Боспора и Феодосии, базилевс торетов, дандариев, синдов, меотов, фатеев и многих других племен, за скудость моих подарков: походная строгость больше приличествует воину, - сказал Диофант в подобающем случае поклоне. Хотя и не все названные им племена, горделиво звучавшие в царском титуле, подчинялись теперь боспорскому царю, - подумал полководец, но он произнес их по старому, заведенному прежде обычаю.
Многие племена меотов давно были предоставлены воле своих богов. Ведь Перисад не оказал им в нужный момент военной поддержки и теснимые теперь племенами сираков на азиатской стороне они почти все вышли из состава царства. «Такая слабость Боспорского царства может привлечь сюда, как на пиршество, множество варваров и тогда не одолеть их будет. Да и сколько разорения принесут они этому краю?» – так думал Диофант, когда плыл на корабле и размышлял о неясном будущем Таврики.
-Что ты, мой дорогой Диофант, сын Асклапиодора. Твой приезд большая радость для всех нас, ты наш друг и благодетель, - искренне говорил царь Перисад. На тебя указывают боги, как на великого вершителя судьбы Таврики. И мы уповаем на тебя. Ты – победитель скифов и тавров. Для нас честь принимать такого посланца богов. Ты как Ормузд, бог света и добра у персов, потомком которых является солнцеподобный твой повелитель Митридат. Нарекаю тебя – будешь моим первым гостем, а я стану тебе лучшим гостеприимцем. Сейчас идет 186 год нашей боспорской эры  от времен нашего первого царя Спартока, и он отмечен, благодаря тебе, бессмертной славой твоего царственного владыки Митридата.
Диофант понимал, что это были высокие слова и почести, оказываемые ему, показывали великодушие, но в тоже время и слабость царя Перисада. А это во многом способствовало задуманному им предприятию. «Надо только подождать до нужного момента, не спугнуть удачу и быть вдвойне осторожным. И надо оказать достойное уважение стареющему моему воспитателю Перисаду, боспорскому народу и его богам», - лукаво думал про себя Диофант, приступая к нелегкому делу.
На Боспоре, как на периферии ойкумены, с большим трепетом относились еще к религиозным обрядам, чем в крупных полисах уже самой Эллады. Поклонение богам здесь еще не стало пустой формальностью.
-Надо будет оказать уважение боспорянам, зайти поклониться в храм божественному царю Перисаду I  и поднести достойные дары, - подумал Диофант. Граждане полиса об этом быстро узнают, разнесут весть по городу, а это мне весьма необходимо. Авторитет понтийского царства следует приумножать на этой земле.
Этому базилевсу, тезке правящего царя, за заслуги перед Боспорским царством, был возведен когда-то потомками в Пантикапее храм, а сам он обожествлен. Подобный чести больше не удостоится никто из владык Боспора и его культ сохранится на многие последующие века. При нем владения могущественного царства были раздвинуты от земель тавров до гор кавказских. И похоронен он был в огромном кургане, доныне носящий название Царского . Виден он хорошо с акрополя Пантикапея, выделяясь далеко в степи своими монументальными размерами, внушая преклонение и уважение живущих.
Диофант почувствовал, что он отвлекся в мыслях, пытаясь вновь сосредоточиться. Главное сейчас незавершенное дело, ему следует отдать предпочтение.
Но впереди ждали еще долгое застолье пира, здравицы в честь царственных повелителей и высокого гостя, потом великолепные скачки на колесницах лучших боспорских коней. Старый стадион был полон и щедро рукоплескал царю Перисаду, Диофанту и вознесшимся в славе победителям. Лишь на следующий день Диофант смог начать задуманный разговор, ради которого он сюда так скоропалительно прибыл.
Утром, в царском дворце, Перисад, восседая на величественном троне  в дорогих шелках и парах благовоний, был по-прежнему благодушен и ничего не подозревал о замышляемом коварстве своего бывшего воспитанника. После принятых приветствий Диофанту предложили сесть в удобное кресло, для продолжения разговора. Речь свою он начал издалека, долго говоря о необходимости совместной защиты эллинства от варваров на берегах Эвксинского Понта. Перисад не почувствовал подвоха и открыто обрадовался так необходимой ему помощи. Начав рассказывать о переживаемых царством трудностях, о невозможности самостоятельно противостоять грозному скифскому напору, он окончательно показал свою старческую слабость и открытое бессилие властителя. Диофант неожиданно тогда, с радостью предложил вверить защиту всего Боспора Понтийскому царству, как поступил недавно вольный Херсонес. Обещалась всемерная поддержка во всех вопросах. Но дальше Диофант мягко намекнул и о несомненных интересах своего владыки Митридата. Перисаду предлагалось сохранение царского титула, но естественное ограничение всей полноты власти, особенно касаемых военных вопросов. Это было полной неожиданностью для растерявшегося теперь, гостеприимного Перисада. Это было крушение царских надежд на миссию Диофанта. Но то, что сказал тот дальше, вообще повергло его в изумление. Диофант открыто предложил в дальнейшем, в интересах Боспорского царства, завещать свой трон после смерти, ввиду отсутствия прямых наследников, - Понтийскому царству и его повелителю Митридату Евпатору, который обеспечит все условия для процветания боспорского народа. Передал же недавно царь Аттал свое Пергамское царство великому Риму. Конечно, документ завещания был бы большим гарантом для упрочения взаимоотношений с Понтийским царством и шире бы открыл двери его помощи. Это предложение окончательно обескуражило Перисада и изменило их дальнейшие отношения.
Длительная пауза зависла в царской зале. Холодный ветер коварства остудил весь жар боспорского радушия.
-Плохой пример ты приводишь Диофант, гражданин Синопы, - рассуждал про себя, медленно обдумывая ответ, Перисад. Царь Аттал вовсе не образец для подражания древним эллинам. Он запятнал все свое правление убийствами друзей и сородичей. Да и делами государственными не занимался к концу жизни: отрастил бороду, оделся в рубище, не появлялся в обществе и перед народом, не устраивал пиров, проявляя этим все признаки безумия. Вскапывал в тишине свои грядки и высевал семена ядовитых растений вперемешку с садовыми, рассылая их потом своим друзьям. Самостоятельно решив построить надгробный памятник своей матери, он получил солнечный удар и умер. Так бесславно закончил свои дни этот царь. А в завещании назначил своим наследником весь «римский народ». Пергамское царство было когда-то достаточно сильным и могущественным, а до какого падения дошло от неразумия своего правителя. И плохой пример подал тогда Аттал всем царям: его решение раздирает теперь жадностью сердца всех сильных властителей мира. Дали бы мне боги мудрости! Боспоряне вообще могут возмутиться предлагаемым завещанием. Как бы забота о благоденствии царства не обернулась кровью народного возмущения. Хотя самым богатым купцам, может быть, и приглянется во всем понтийская защита. Но лучше выторговать сейчас хоть какую-то самостоятельность и не лишиться военной помощи Понта. Одному теперь с варварами никогда не справиться. Насчет самого завещания у него были еще худшие предчувствия: как долго он сам сможет прожить после его подписания? Митридат не пощадит его, зачем он будет ему нужен? Отравит очень скоро с помощью недругов. А врагов у него сейчас достаточно. Не на кого даже положиться. Чаша весов не устойчива, как неустойчива и ветреная фортуна. Диофант, конечно, мог бы быть более великодушным, помятуя свои прошлые годы при дворе. Но времена теперь меняются быстро, прошлое не многие хотят вспоминать, как прошлогодний снег. Надо будет все тщательно обдумать, чему отдать предпочтение в этой ситуации? Только времени совсем нет, а моя старость просит больше покоя.
Так рассуждал царь Перисад. Окончательного ответа Диофант так и не услышал в тот вечер, посему остался с надеждой на благоприятный исход на следующий день.
Диофант, не обремененный особыми делами и раздумьями, праздно проводил нежданно выпавшее ему свободное время. Сопровождаемый усиленной охраной он, на следующий день, посетил храм божественного Перисада, прогулялся по знакомым полузабытым улицам. Разменяв у трапезита серебряную понтийскую тетрадрахму, долго рассматривал на бронзовых пантикапейских монетах - тетрахалках и дихалках знакомый облик Аполлона с большим луком. Выйдя на окраину города, он потом разбросал деньги на попавшиеся ему по пути надгробия. Внимательно прочитал одну из встретившихся эпитафий: «Да будет легок тебе каждый камень, если при жизни ты был ласков со всеми». Про меня такое не напишут, грустно подумал он, продолжая свой путь. Таким добродетелям не суждено было выпасть в моей жизни. Но собирать царство митридатово тоже не легкий хлеб, да может и поважнее будет для народа. При всяком великом деле случаются несправедливости, но они искупаются в дальнейшем благополучием всех. В крепком царстве всегда живется легче, - рассуждал в свое оправдание удачливый и жесткий, как о нем говорили многие, понтийский полководец Диофант. А служить справедливому царю, что выше этого счастья? Как у тела – одна голова, так и у государства должен быть один властелин. Его власть глупо даже сравнивать с властью народа или с властью знати. Справедливый царь не даст знати угнетать народ, а народу не позволит преследовать знать. Таков, кажется, и молодой наш повелитель Митридат Евпатор. Он блюдет справедливость среди подданных, учит языки своих народов, чтобы можно было разговаривать с ними уважительно на равных, хотя он и царь, помнит множество подданных по именам. Тем снискал он уже уважение у своего народа. А среди врагов царь должен сеять повсеместный страх, и в этом он, Диофант, послужит своему владыке своим воинским усердием.
Диофант шел стремительно и властно по мирным улицам древнего полиса. Он не переставал думать, что свои действия он подчинял великой цели, а также сохранению мира на земле своего детства. И от этого его решительность становилась еще уверенней.
Попадавшиеся по пути боспорцы нередко удивляли Диофанта своим внешним видом. Необычная одежда - варварские шаровары, куртки, немыслимые дорожные шляпы на прохожих, все здесь давно стало по-другому. Как далека была их одежда от привычных при его дворе эллинских одеяний. Даже в разношерстной понтийской армии все военачальники давно одевались по греческому образцу. Эллинские гиматии здесь, наоборот, были редкостью.
-Да, город совсем стал варварским. Херсонес даже больше сохранил эллинской культуры и произношение там чище, чем на Боспоре, - заметил про себя наблюдательный и зоркий Диофант.
На третий день Диофант получил через посланника свиток с принципиальным согласием Перисада и сухим приглашением прибыть во дворец.
Встреча выдалась напряженной. От прежних доверительных отношений не осталось и следа. Царь Перисад сидел на троне и еще издалека сделал короткий жест остановиться Диофанту. А стража зорко следила за исполнением воли могучего владыки Боспора. Диофант сразу остановился с лицемерно низким поклоном. Первым заговорил Перисад. Голос его был совершенно подавленным, немного дрожал, а сам он пытался сдерживать выдававшее его волнение. Перисад был совершенно изможден и удручен от раздумий, что выдавали его опухшие глаза, и отражалось на одутловатом лице. Короткие фразы о принципиальном согласии Перисада завершили краткий разговор. Оформление завещания отложили на будущее.
-Ты, Диофант, совершаешь много благодетельных поступков для своего царства, и пусть незаходящее солнце вечно сияет над нескончаемыми просторами царства божественного Митридата. И прольется его мудрая сила на защиту и процветание нашего Боспорского царства. Но когда принимаешь милость от других, Диофант, никогда не держи руку на рукоятке меча, мой тебе совет, - были последними словами к нему Перисада. После чего тот сделал знак об окончании аудиенции. Перисад, поспешно встал и удалился первый, не пожелав больше встречаться.
Диофант поблагодарил его поклоном, правда, молча, в недоумении ощупал место отсутствующего своего меча, отбиравшегося всегда перед царскими покоями, не уловив точного смысла в последних его словах. Впрочем, каждый свободный человек сам знает, как перекинуть свой плащ через плечо, - с усмешкой подумал он, облегченно вздохнув от выполнения своей трудной миссии.
Диофант вскоре отбыл из Пантикапея, радуясь еще одному удачно улаженному великому делу в интересах своего царства. Его царь Митридат еще даже не подозревает о достигнутом успехе. Отправляя Диофанта, царь Митридат говорил о возможном дипломатическом покровительстве Боспора и, зная его связи на Таврике, полностью доверил ему миссию переговоров. А здесь такой договор. А вдруг ему это все не понравится, - засомневался неожиданно Диофант, - то тогда, может быть, он просчитался? Но такой успех не может быть не одобрен, прочь глупые сомнения! Хотя нужно будет послать в Синопу срочного вестника, пусть сообщит радостную весть владыке.
В Херсонесе в это время шел набор наемников, как потом отметит декрет на памятной стеле, «цветущего возраста». Большинство херсонеситов кипело бурным негодованием против скифов, а предыдущая победа Диофанта и легкая воинская добыча многим вскружили голову. И тот, кто мог взять в руки оружие стремился всячески попасть в проводившийся понтийский набор.
Диофант, прибыв в Херсонес и осмотрев пополнение, с новым набором присоединился к армии уже на марше, которая выступила на Неаполь Скифский. Попадавшиеся по пути скифские крепости, хотя и достаточно слабо укрепленные, к удивлению понтийцев сдавались вовсе без боя. Царь Палак, после поражения неожиданно исчез, как будто бесследно растворился в степи с остатками разгромленных войск. А оставшиеся его мадшие братья видно все решились склонить головы перед небывалой силой эллинов, а многие предпочли даже принять понтийское гражданство. Это было так не похоже на считавшихся доселе непобедимых скифов. Диофант, со всеми побежденными, был великодушен и милостив, щедро обещая выгоды от такого замирения. Царские скифские, самые грозные и хорошо укрепленные крепости Неаполь и Хабеи, также сдались без боя. Зря только везли стенобитные машины, всяческие катапульты и материалы для строительства башен-гелеполисов . Триумф был полный. Войска, нагруженные богатой награбленной добычей, возвращались в Херсонес довольные и счастливые.
Город, освобожденный от владычества варваров, воздал подобающие почести вернувшемуся с триумфом полководцу Диофанту. Боги даровали ему удачу, а победа над непобедимыми скифами снискали ему любовь горожан и славу героя. Там, где совсем недавно угрожали варвары, теперь снизошло спокойствие и процветание, принеся еще и добычу. Даже не верилось никому в такую полную победу. Боги изобильной милостью осыпали ошеломленных удачей эллинов. Празднества в городе долго не утихали в течение нескольких дней, шумными кавалькадами будоража ночные и дневные улицы.
Как только началась осень Диофант, оставив небольшой гарнизон в Херсонесе, с основной армией и добычей на кораблях вернулся в понтийскую Синопу. Угроз ниоткуда не предвиделось, скифы полностью были разбиты. В Таврике почти все сделалось, как ему казалось, подвластным божественному владыке царю Митридату Евпатору.

6.
-Лисимах, я подслушал недавно разговор, что Палак с роксоланами объединился и война еще не окончена, - шопотом говорил Никандр, собирая просыпанную, на подстеленную ткань, истертую муку. Скилл сыновьям Дромитека об этом рассказывал. Через две полных луны, сказал он, Палак вновь будет в Таврике. Ты не знаешь, где племена роксолан обитают, далеко?
-Роксоланы, раньше врагами скифов были. Лисимах устало присел на землю и продолжил: «Да это вроде сарматские племена, где-то на европейских берегах Меотиды живут. Их кочевья рядом со скифскими раньше были. Как и большинство варваров, шлемы и панцири себе делают из сыромятной бычьей кожи. Имеют копья и луки. Говорят у племен сарматских, не в обычае щитом защищаться, потому щитов не делают вообще, предпочитая бесстрашно смотреть в лицо врага. Как у племен роксоланских не знаю. А озеро то Меотида, пишут многие авторы, такое огромное, что в половину Понта Евксинского будет, и ни одна птица не может перелететь через него. Живут, как и раньше все скифы жили, кочевой жизнью. В повозках следуют за своими стадами; питаются мясом, сыром и молоком. Роксоланы не знаю, но савроматы на попойках, говорят, дочерей своих продают. Подлые варвары! В хмельном угаре, так и продают. На Меотиде и боспорские эмпории  есть, далеко, в самой глубине озера. Слышал про Танаис  - на одноименной реке, которая разделяет Европу и Азию? Правда, нам-то какая от этого выгода?»
-Во время войны всегда сумятица, вечная неразбериха бывает. Может там, к своим сумеем как-то выбраться, как думаешь? Мы должны получить долгожданную свободу, Лисимах! Мы ее давно с тобой заслужили!
Лисимах задумался. Ему вроде сейчас и не очень хотелось бежать. Что-то удерживало его в этой варварской среде, какая-то неведомая сила не отпускала своим еще неосознанным желанием. Да и невиданная доселе зима страшила своей явью: хлопья снега, словно белые мухи, плотно слетались с неба, недружелюбно пугая своим пронизывающим холодом.
-Я даже не знаю.
-Неужели скифянка тебя приворожила? – засмеялся вдруг Никандр, туже кутаясь в кафтан. Ты как хочешь, а меня рабская и варварская жизнь утомила. Неужели скифские женские прелести заглушили в тебе эллинскую кровь и зов наших предков? Ты же сам мне все время твердил про наши эллинские традиции! А ведь мы с тобой недавно отпраздновали священный брак Зевса и Геры , неужели забыл?
Лисимах понимал, что он все время думает об Опии. Вернее не думал, а каждой клеточкой тела ощущал присутствие ее на этой земле. И она как добрый дух теперь всегда была в чувствительном его сердце.
-А в Афинах у нас сейчас месяц анфестерион , - сказал он вдруг задумчиво, совсем не слыша вопроса Никандра. Наверное, начались уже празднества Дионисия и почитание душ умерших. Ласточки, наверное, прилетели, - мечтательно произнес он, посмотрев в высокое чужое небо и тяжело вздохнув. Потом медленно опустился на камень.
-Это когда пробуют молодое вино? – спросил заинтересованно Никандр.
-Да, первый день называется у нас пифойгия - день открытия пифосов, это когда пробуют новое вино. Второй день называют хоес - кувшинным или день кружки, когда пьют вино везде, состязаясь на скорость, прямо из целых кувшинов, а по городу ходят ряженые и хмельные сатиры. А третий день называется горшечным - хитрои, когда в изобилии подают на стол благодатные плоды земли и поминают души своих усопших.
-У нас в Керкинитиде тоже праздновались дни молодого вина. Раздавали желающим такие большие кубки, наполняли вином и по трубному сигналу все пили наперегонки. Кто первый допивал, тот получал в награду целую амфору с молодым вином. Я бы, наверное, вышел победителем сейчас. Лисимах, я так соскучился по вкусу хорошего вина.
-Что-то мне совсем не до празднества Никандр. Сердце, знаешь, болит, словно коварного яда отведал. А в душе огромная пустота, как говорят наши поэты «пустей змеиной кожи сброшенной».
-И меня тоже, Лисимах, злая ангедолия совсем заела. И сердце тоскует постоянно по родине, не в пример тебе, - уколол он друга.
Лисимах вдруг молча встал и, пытаясь совладать со своими мыслями, быстро пошел к дальнему загону, где скифы холостили  необъезжанных жеребцов. Степняки так делали, чтобы унять дикий нрав своих скакунов, отличавшихся особым буйством. Ведь верховыми служили у них всегда только мерины.
Ноги лошади, на время болезненной процедуры, растягивали они прочными арканами, а когда конь бессильно падал, то с ним производили это действо. Отчаянное конское ржанье и залитый кровью снег сопровождало безжалостное человеческое насилие. Жестокие будни погрузили здесь Лисимаха в реальный мир жизни, отвлекая от неуемных фантазий. Здесь же скифы объезжали лошадей, а один из них даже приучал свою объезженную лошадь становиться передними ногами на запястья, подгибая их, чтобы легче было ему садиться на нее будучи тяжеловооруженным.
Отары овец скифы давно перегнали к лиману реки, где сохранялись еще остатки пожухлой травы. А оставшийся скот вокруг лагеря, в основном лошади и волы, упрямо добывали пищу из под снега, разбредясь в поисках корма далеко в степь. Сена скифы никогда не заготавливали на зиму, довольствуясь щедростью природы даже в зимний период.
Лисимах стоял, облокотившись на легкую изгородь, и долго наблюдал за умелыми действиями степняков, хорошо знавших привычки и гордый нрав своих лошадей. Неожиданно сзади к нему подошел старый Скилл, неслышно ступая по тонкому снежному насту. Он был в легких воинских доспехах и без шапки, а спутанные его волосы, спадавшие до самых плеч, иногда тихо звенели от висящих на них многочисленных ледяных сосулек. Блестела и борода, вся побелевшая от податливого инея. Лисимах, увидев его, даже заулыбался, невольно снимая рукой белый иней и со своей разросшейся бороды.
Скилл скупо предложил Лисимаху поехать к дальнему скифскому становищу. Там жили скифы оседло и сеяли давно хлеб. Земледельцы часто платили своим кочевым соплеменникам настоящую дань – форос. И Скилл со своим отрядом собирал ее, прибегая порой и к жестокому насилию. В таких случаях требовалась там и рабская сила для переноски тяжестей и мелких работ, почему и привлекали скифы частенько эллинов. Поэтому Лисимах подумал, что отряд вновь отправляется для сбора фороса. В качестве дани забирали хлеб, скот, шкуры, не чураясь за долги обращать и в рабство.
Но сегодня Лисимах удивился, видя, как скифы загрузили в большие кожаные сумки куски красного льда. Это было замерзшее вино, которое еще сохраняло во многом формы широких сосудов, из которых его вынули. Зимние морозы заставляли людей по-новому приспосабливаться в степи. Лисимах уже однажды с удивлением наблюдал, как вино на ночном пиршестве раздавали кусками, вместо привычного разлития в сосуды.
При военных сборах и представительстве Скилла как главы рода, он всегда водружал в руку большой бронзовый скипетр с орлиной головой, напуская на себя смешную важность и напыщенно сидя на пегом низкорослом коне. И теперь Скилл спрятал скипетр в искусно сшитый кожаный чехол, туго приторочив его к седлу. Грудь его коня была украшена большими парадными бронзовыми бляхами и колокольчиками, а налобником у лошади была большая золотая пластина с изображением орла, с распростертыми крыльями. Парадные одеяния свидетельствовали, что отряд выезжал совсем не за прозаичной данью, а для участия в каких-то важных мероприятиях.
Лисимах не надо было уговаривать, он с радостью отправился в поездку. С Никандром они уже неоднократно выезжали в дальние скифские становища по разным будничным поводам.
Лисимах уже научился искусно управляться с лошадью и скакать длительное время, словно сам был рожден в степи. У него была своя любимая лошадь, которую ему иногда позволялось брать с разрешения хозяев. Он часто любовно ее холил, подрезая длинную и строптивую гриву, подкармливая порой горелыми хлебными корками. Гривы у лошадей степняки искусно подрезали и длинными они оставались лишь у необъезжанных лошадей.
Лисимах быстро поймал в загоне свою лошадь и набросил на нее привычное деревянное седло с кожаной подушкой. Подтянув подпругу и просунув ногу в широкое кожаное стремя, он уверенно вскочил в привычное седло. Скоро они уже скакали в сопровождении еще десятка вооруженных воинов. Ветер приятно бил в лицо и радостью кратковременной воли наполнялась душа. Быстрые ноги коня несли его, казалось, к полнозвучной свободе, давно ожидающей его где-то впереди. Так бы и скакать все время, забывая на просторе про свою непутевую долю.
Лишь к вечеру они достигли знакомого скифского становища, где они бывали не раз, но быстро миновали его и поскакали еще дальше. Только через пять десятков стадий они были на новом месте, поразившем сразу своей многолюдностью. Можно было подумать, что здесь был военный лагерь, по количеству мужчин, скученно толпящихся на небольшом пространстве. Но многие находились без оружия и без военного снаряжения, но с неизменной плеткой и чашей на поясе.
Лисимаха не очень привечали присутствующие там скифы: эллин вызывал у многих степняков подозрение, а многие даже наглядно показывали, что его присутствие здесь совсем неуместно. Поэтому он, пристроившись у хозяйской пристройки, лишь издалека наблюдал за происходящими событиями у огромного кострища, вокруг которого расположилось уже множество воинов. Словно радуясь этому многолюдству яркие языки пламени поднимались все выше и выше в темнеющее небо. Это было подобие эллинского народного собрания, только на вольном степном просторе.
Лисимах давно заметил, что когда скифы закалывали быка, то это часто бывало приметой бога войны Ареса, собирающего воинов в военный поход. Кто становился ногой, на край расстеленной на земле бычьей шкуры, а потом садился в большой круг и брал из котла кусок вареного мяса, тот и участвовал в будущей военной экспедиции. Выбор был добровольный, но для скифа не было большей награды, чем участие в войне. Только там могла проявиться доблесть воина и его удача. Только там он мог получить признание и уважение сородичей. Только там он мог добыть себе почет и богатство. Поэтому, отказывавшихся никогда не бывало. Все стремились попасть в этот доблестный круг воинов. И удивление в этом могло вызывать только у тех, кто не всосал вкус гордой степи с молоком матери.
Здесь, у костра проходило годичное войсковое собрание воинов, из многих окрестных скифских становищ и городищ, разбросанных в северо-западной Таврике. Именно на подобных собраниях всегда провозглашалась новая война. На них воздавали и заслуженный почет отличившимся воинам, наливая каждому чашу из общего пиршественного сосуда с вином.
В скифском кругу всегда большим почетом пользовался тот, кто больше убил врагов, а значит, сохранил жизни своим соплеменникам. Не убившие совсем, обделялись вниманием и в круг не приглашались, испытывая злые и ядовитые насмешки друзей. «Это сколько же они убили эллинов?», - подумал с горечью Лисимах, издалека рассматривая награждавшихся в неясных сполохах большого костра. При строе военной аристократии у скифов подобное собрание не играло уже существенной роли, но это была старая традиция, которая помогала чтить и блюсти свои родовые обычаи и законы, на которых всегда держалось скифское государство. На нем же запрашивалась старейшинами и воля милосердных богов.
Лисимаха многие из кочевников знали, поэтому не удивительно, что к нему подошел молодой Октамасад, гиппотоксот, как назывались конные скифские стрелки, из свободных общинников, с которым он был давно знаком. Тот горделиво держался одной рукой за рукоятку акинака в красивых кожаных ножнах, а другая была заложена за рукоятку плети за поясом.
-С вами эллинами будет вновь война. Богу Аресу мы уже воздали священные жертвы. Царь Палак снова вернулся в Таврику, слышал Лисимах? Вот когда вам возвратится все сторицей за прошлое наше поражение. Он злобно рассмеялся. Лисимах, а может быть, ты пойдешь воевать в нашу армию? - заносчиво спросил он. Лучше быть в победителях, чем рабом-то на всю жизнь. Хотя, как из репейника не сделать наконечника копья, так и из тебя не сделать хорошего воина.
-Лишь конечный исход дела, становится судьей наших деяний.
-Исход дела решит скифская стрела и воля бога Ареса.
-Сила воина в его разуме, так всегда говорили древние мудрецы. Не спеши загадывать незнаемое.
-Многие говорят о твоем уме Лисимах. Так будь умным, не растряси его в наших кибитках. И никогда не смотри на солнце, а то от него легко ослепнуть. И не заглядывайся на наших женщин, а то жизни лишишься лукавый раб, - сурово сказал он, но уже с явной угрозой. Октамасад, нервно теребя уже серьгу в мочке уха, потом, немного погодя, добавил, словно подводя непримиримую черту между гордым скифом и чужестранцем эллином: «Не позволено нечистому рабу касаться чистого. Клянусь царской Табити, я отучу тебя от этого», - а это была самая грозная скифская клятва.
Лисимах не ответил на его заносчивость, покорно смолчав. Он догадывался, откуда в нем это раздражение. Он неоднократно видел, как тот приезжал в их бывшую усадьбу, как пытался заигрывать с хозяйскими дочерьми. Они не очень были с ним ласковы, и это было в присутствии раба Лисимаха. Вот почему он так злился. А может быть, он даже видел, как они смеялись над его эллинскими рассказами, какими непосредственными они бывали, особенно одна из них. Задетая мужская гордость непременно могла породить врага, и Лисимах почувствовал эту недружественность давно. Да и в нем самом говорила скрытая ревность, интуитивно чувствуя противника. Хотя какой он в рабском звании был ему противник?
-Хоть вы и отличаетесь умом эллины, но преданности вам не хватает, - продолжил неожиданно разговор Октамасад, словно пытаясь высказаться и доказать никчемность Лисимаха. Хитры вы и не надежны. Продаетесь за пару драхм. Скифы презирают вас за это.
-Достоинства человека скифы всегда определяли его справедливостью к другим. А твои слова полны несправедливости к нам, к эллинам. И среди нас всегда были достойные мужи.
-Глядя на боспорских эллинов и херсонесцев, только в одном убеждаешься, что все вы озабочены получением прибыли. А наши исконные добродетели это преданность своим богам и верность мужской дружбе. Ведь друзья у нас надрезают руку выше запястья, клятвой и кровью соединяясь на все времена, в знак вечного единения души и тела. У вас такого не встретить. Есть у нас старинная легенда про двух друзей. Хочешь, расскажу тебе, может, тогда лучше начнешь понимать сколотов, властителей могучих степей? Ведь вольная степь не терпит лукавства и может быть, ты научишься скифским добродетелям. Так вот, Лисимах, слушай, вот эта простая история. Два верных друга однажды отправились на кровавую войну. Давно это было, когда эллины еще не ступали на наши земли, и огромное царство наше было до самого края земли. Были великие битвы и победы, и друзья показали себя отважными героями. Но, однажды, один из них, после жестокого сражения, попал тяжелораненным в плен к коварным врагам. Раненый и изможденный, он готовился принять скорую смерть, чтобы предстать перед богами. Но друг не мог бросить его в нагрянувшей беде, не мог спокойно жить, когда побратим в плену. И вот, однажды ночью, переплыл он широкую реку, впадающую в бескрайний Каргалук , и в одиночку ступил в спящий лагерь врага. Неслышной змеей прополз он мимо сторожевых постов, хитрой лисицей заглянул в каждую юрту, пока не нашел своего друга. Освободил его от пут и потащил на себе. И уже подтащил он раненого друга к берегу реки, и уже близка была свобода, когда враги неожиданно окружили их. Все были удивлены его отчаянной смелостью, но не стали его убивать, а захотели проверить скифскую преданность дружбе, о которой они много были наслышаны. Коварно предложили враги отпустить друга, если он добровольно лишится своих очей и останется навечно в плену. И он без колебаний согласился на условия жестокого рабства и вечного мрака. Перевезли они раненого на другой берег и отпустили на свободу, не думая, как он сможет после этого жить. Но ничего тот не мог сделать, лишь в изнеможении скрежетал зубами и проклинал коварных врагов. А оставшийся друг спокойно лег на землю под лезвие холодного ножа, и сделали враги его незрячим, дабы не видел он осрамившихся. Твердость и скифское благородство так поразили вражеские сердца, что не взяли они его в полон. На следующий день нашли его сколоты одиноко лежащим на берегу, слепого и улыбающегося. И ни о чем он не жалел. А многочисленные враги ушли далеко в степь и больше никогда не возвращались в нашу страну. А звали его Ариапиф. Его мужество и преданность благодарной памятью сохранились в наших легендах. Вот так, Лисимах. А способен ли хоть один эллин на это?
Лисимах давно поражался простодушию скифов, их честности и верности слову. Но их благородство и жертвенность во истину превосходила все другие народы. Что он мог ответить Октамасаду. Только посрамленно молчал. Он чувствовал властное приближение новой войны, в которой победителя выберут капризные боги. И горько сознавал, что им с Никандром никак не избежать этой круговерти.

7.
Весной 110 г. до н.э. владетель всех вольных скифов: земледельцев и кочевников, могущественный царь Палак возвратился с новой армией из припонтийских степей в Таврику. Он легко восстановил свою утраченную власть над многочисленными своими младшими братьями. Все скифские крепости вновь перешли под его единодержавную власть, тем более многие их них оказались без надежных гарнизонов. Их не стоило большого труда завоевать, но крепости с покорностью сдавались исконному царю. И скоро ему вновь подчинялась вся скифская Таврика. Переговоры с царем многочисленных племен роксолан Тасием, завершились для Палака более чем успешно. Был образован новый военный союз кочевников, дающий вожделенные надежды на успех набега. Целью степняков был все тот же Херсонес, с его подчиненными городами. Скифы чувствовали его явную слабость, но всевозможные обстоятельства все время не благоприятствовали и мешали овладеть им.
Кочевники всегда были хорошими воинами, таковыми их создали боги и суровые условия существования. И войны они вели часто за торжество справедливости, по своему варварскому разумению. А земли с находившимися на них эллинскими городами они считали своими, а потому справедливым и получение несомненной дани за свою землю. Хотя назначавшаяся дань бывала настолько умеренной, что служила чаще не для обогащения, а для удовлетворения необходимых ежедневных потребностей.
В тоже время, не утраченное величие скифов и не развеянное еще в поражениях от сарматов, толкало их к новым попыткам захвата Херсонеса. Давно уже вся северо-западная Таврика подчинилась скифам. Ольвия признала грозную скифскую власть, и Херсонес потерял многие исконные земли. Но он по-прежнему владел огромной территорией плодородных земель западной Таврики, с городами Керкинитида, Прекрасная Гавань, со многими клерами и филами. И никто не мог торговать там без его ведома и разрешения. Это давало немалые доходы и скифской знати не терпелось самим овладеть этими лакомыми кусками. Главное, что они чувствовали свое собственное могущество, и у них имелись все реальные возможности для осуществления задуманного.
Херсонеситы беззаботно отнеслись к выпавшей передышке. Они совершенно были уверены в окончательном завершении войны и праздно проводили время. Они не подготовились к новым военным действиям, благоразумно запасясь хлебом и укрепив старые крепостные стены. Не обновили и противотаранные укрепления вокруг города. Ведь скифы к этому времени все больше овладевали техникой ведения осадных действий. Беспечность херсонеситов была поразительной. Ведь старая мудрость во все времена гласила: «Хочешь мира - готовься к войне». Но она часто забывается в суетливой мирной жизни, незримо опутывающей нас нескончаемыми своими проблемами.
Осенью того же года Палак вновь неожиданно осаждает Херсонес со своей новой армией кочевников. Пала вновь изможденная Керкинитида, взяты скифами херсонесские города Прекрасная Гавань и Укрепления. Вновь нависла угроза самому существованию дорийского древнего Херсонеса. Горожанам стоило немалого труда, в который раз запастись мужеством и уверенностью и положиться на милость богов. Но шансов было у них теперь значительно меньше.
Небольшой отряд понтийцев, оставленный Диофантом для охраны города, разместился на мысе Ктенунт, расположенный в 15 стадиях от Херсонеса. Наспех сооруженная крепостная стена и вырытый ров, перегородившие мыс, сдержали первые стремительные атаки скифов. Чтобы преодолеть ров, они неистово, под грудой стрел защитников, методично забрасывали его, в течение нескольких дней, многочисленными связками сухого тростника. Но то, что они успевали набросать за день, незамедлительно сжигалось понтийцами ночью. Чтобы воссоединить силы понтийцев с городскими защитниками, с двух сторон осажденные стали строить по морю дамбу, скоро успешно завершенную под ликование двух сторон. Прошло лишь только два месяца, а запасы продовольствия у осажденных стали таять на глазах. Обеспечить осажденный город продовольствием до весны не было никакой реальной возможности. Страшный и коварный враг всех осажденных - голод стал пугать горожан не меньше варваров. Сильные шторма на море, обычные в осенние месяцы, не оставляли никакой надежды на помощь из вне. Лишь слабая надежда на какое-то чудо поддерживала защитников. Лишь одно оно могло спасти обреченный город. Горожане горячо молились сразу всем богам о помощи, особенно богине Деве и герою Гераклу, о защите своего полиса от скифов.
Посланное посольство в Синопу с большим трудом добралось до понтийского берега, преодолевая бурное море и находясь много раз на краю гибели. Вновь херсонеситы припали к ногам могучего царя Митридата и в очередной раз милостиво просили его помочь изможденному эллинскому полису. Ему нужна была незамедлительная военная помощь, а также посильные запасы продовольствия. И мудрый царь, несмотря на опасную непогоду, вновь демонстрирует свою надежность и решительность союзника. Покровительствуя Херсонесу, он в тоже время вынашивает далеко идущие планы на великодержавное свое владычество в регионе. Он посылает войска на множестве кораблей, под охраной своего военного флота. Они вновь отправляются в Таврику под началом непобедимого Диофанта уже ближе к зиме, как только немного стихает бурное осеннее море.

8.
Дождь со снегом, промозглая слякоть надолго утвердились в Таврике, наводя и без того безмерную тоску. Лисимах с Никандром никак не могли привыкнуть к подобной непогоде. Как ни кутались они в скифские кафтаны, изморозь пробирала все тело постоянно. А тут еще постоянные переезды. Лисимаха дважды уже использовали в качестве переводчика. Их перевезли ближе к военным действиям, и они жили в плотной войлочной кибитке, перевозимой теперь с места на место. «Жилища на колесах, как удивлялись мы им в первый год рабства», - вспоминал Лисимах те первые безрадостные дни, казавшиеся теперь невыносимо далекими.
Как-то Лисимах со стыдом, тяготясь рабской долей, с трудом переводил на скифский язык слова попавшего в плен изнуренного понтийца. Сначала Лисимах помог перевязать ему рану и грозно потребовал накормить раненого. Скифы даже смутились от такой наглости, но все-таки недовольно выполнили распоряжение властного раба. Тот благодарно и смущенно улыбнулся Лисимаху, обессиленно и с трудом вкушая потом простую трапезу. После кратковременного насыщения он рассказал, что Диофант направил войска сначала на Неаполь Скифский, но потом вдруг повернул к побережью. Что его заставило это сделать, можно было только догадываться: толи постоянные атаки на марше скифской конницы, использовавшей свою любимую тактику - осыпать противника на расстоянии кучей стрел и растворяться потом в степи, толи невозможная непогода с сильными ветрами и снегом. То и другое деморализовывало войско и вселяло в него неуверенность. И он благоразумно повернул войска к знакомому побережью, вновь, как и год назад, осадив Керкинитиду. Взятие ее стало делом лишь нескольких дней. Лисимах это хорошо представил, вспоминая ее полуразрушенные стены, которые скифы вряд ли смогли надежно укрепить.
-Теперь мы осаждаем Прекрасную Гавань, - продолжал понтиец, и она должна скоро пасть.
Понтийца вскоре разменяли на попавших в плен скифов. «О, если бы эллины узнали о нем, Лисимахе. Может, расскажет этот пленный понтиец?» Он ему расссказал, что они с Никандром здесь в неволе второй год. А чем они смогут помочь нам? Эх, судьба, ты как злая богиня – мстительница Мегера, метаешь безумные стрелы, попадая часто в невиновных.
Лисимах с Никандром изнывали порой от нетерпения. Свои были очень близко, но сбежать было делом нелегким, практически невозможным. Они это отчетливо понимали. Лагерь был огромен, а царское войско сопровождало еще и множество безоружных слуг. Здесь, на первый взгляд, царила полная неразбериха. Но это было обманчивое впечатление. Кто-то прислуживал скифской знати, кто-то упражнялся на мечах или был занят хозяйственными заботами, кто-то отдыхал после ночного дозора, но никто бездельно не прохлаждался. Десятки ездовых в степи, охрана в лагере не дремали ни днем, ни ночью. На войне все люди живут войною, все ей подчинено и все исполняется ее суровыми законами. Иногда только скифы отлучались на излюбленную охоту, промышляя добычу больше ради славы, гоняя зверя на степном приволье.
Иногда скифам удавалось захватить в плен нескольких понтийцев. И тогда эллины, несмотря на раздражение скифов, всячески старались облегчить их участь, помогая им, хотя бы в пропитании. Поговорить с ними не всегда удавалось. После безрассудной прошлогодней жестокости понтийцев с таврами, скифы во многом стали еще озлобленней относиться к пленным. Да и те сами мало ждали пощады. Их использовали исключительно для обмена, если сразу не убивали на месте.
Однажды вечером, неожиданно в лагерь приехала его кареглазая Опия, как язвительно смеясь, доложил ему радостно Никандр, когда они остались наедине. Она прибыла в обозе с матерью, доставляя в скифский лагерь продукты со своего становища. Как безумно был рад увидеть ее Лисимах, бросившийся сразу к ней. Как сжатая пружина разогнулась и выплеснулась наружу его радость, словно выпорхнувшая птица из гнезда. Это заметил не только Никандр.
-Будь осторожнее, здесь тебе не Эллада, Лисимах. Не дай воли своим чувствам, обожгут так, что не сразу вылечишься, - предупредительно просил его Никандр.
-Ты же знаешь, как душа болит, словно терновником рана расцарапана, - отвечал, печально вздыхая, Лисимах.
-Здесь женщинам живется не лучше нашей неволи. И ей причинишь неприятности и себя погубишь.
Но разве молодость склонна к мудрости. Да и любовь совместима ли с мудростью. О, если бы это было так, то не совершались бы неистовые безумства и порывы благородства, освещая длинный путь человеческой безрассудной истории.
Лисимах несколько раз невзначай проходил мимо скучено стоящих повозок, запыленных от длинной дороги, мечтая хоть раз издалека увидеть свою долгожданную Опию. Но ее нигде не было видно. Лишь на третью попытку его заметил один из сыновей Дромитека, позвавший помочь выгрузить вещи из прибывших кибиток. Этому неожиданному приглашению он несказанно обрадовался, нетерпеливо взявшись сразу за работу. Разгружать пришлось утомительно долго, да и он не спешил, а вскоре подошла и Опия.
Уже отдыхая, после выполненной работы, когда они тихо вместе сидели на разбросанных шкурах на земле, она, улыбаясь, трогательно спросила: «Хочешь, расскажу тебе нашу древнюю легенду о двух влюбленных? Еще маленькой девочкой я слышала эту историю и не одно поколение женщин повторяет ее, мечтая о своем любимом. Легенда эта хорошо известна среди всех племен сколотов».
Лисимах, восторженно глядя на нее, лишь кротко кивнул, нетерпеливо ожидая интересного рассказа.
-У одного царя была дочь, - начала Опия, и она была одна из самых прекрасных женщин во всей Скифии. И никто не мог сравниться с ней красотой. И очень далеко от нее жил один юноша, что в землях выше Каспийских ворот  и ниже Танаиса. Несмотря на возраст, он был уже вождем большого и могучего племени. Но никогда молодые люди не встречались и не знали друг о друге. Только однажды она увидела его в своем чудном сне и без памяти влюбилась. А юноша, прослышав о красоте царской дочери, вскоре прислал гонцов, чтобы попросить ее руки у отца. Но не захотел отец отдавать дочь в чужое и далекое племя и отказал. Через некоторое время решил он провести большое пиршество в своем царстве, чтобы выдать дочь замуж на нем. И съехались отовсюду на торжество самые прекрасные юноши, давно мечтавшие о красивице. Застолья ломились от яств, и праздник удался на славу. Только в самый разгар торжества, когда все были разгорячены вином и трапезой, вышел на середину пира царь, взял большую золотую чашу и передал дочери со словами: «Возьми эту чашу, наполни ее вином, и кому хочешь, кто мил тебе, тому отдай. А выпивший из нее вина, станет твоим достойным мужем. Так решил я и это мое царское слово». А она взяла чашу и, не видя своего любимого, отошла в сторону и, обливаясь слезами, начала смешивать вино с водой. И слезы обильно капали в чашу, смешиваясь с вином вместо воды. Но никак не могла дочь ослушаться воли отца, даже если она была и несправедлива.
А юноша, заранее узнав о готовящемся царском торжестве, вскочил в колесницу и долго мчался по степи, не останавливаясь ни день, ни ночь, пока не достиг царских земель. Спрятал он колесницу в густых камышах, переоделся в скифское платье и тихо подкрался к дому, где был шумный праздник. А там, у окна стояла в этот момент царская дочь и готовила вино, обливаясь горькими слезами. Вдруг увидела она рядом своего любимого, кто являлся ей постоянно в сновидениях, обрадовалась и передала ему сразу золотую чашу. Подхватил он тогда ее на руки, добежал до колесницы и умчал быстрее ветра в свои далекие земли. И никакая погоня не смогла их уже разлучить. Бессильна самая могучая власть перед настоящей любовью.
Опия закончила свой рассказ и грустно смотрела на Лисимаха, обреченно вздыхая от непроглядного будущего.
Когда ночью скифы, сидя у общего костра, сильно увлеклись доставшимся трофейным вином, Лисимах тихо подкрался к женским повозкам. Собаки его хорошо знали и лишь нетерпеливо и дружелюбно замахали в ночи хвостами. Он попытался изобразить крик совы, к которому не раз прибегал, вызывая Опию, но это вызвало неожиданный смех в одной из повозок. Опия откинула полог, и смешливо вспрыснув, нетерпеливо спрыгнула на землю.
-Это ты, Лисимах? – шопотом спросила она в темноту. Ты своим криком разгонишь всех сов в округе. Я совсем ненадолго. Мать сейчас будет звать обратно. Ты ведь знаешь…, - шептала она, скорбно придыхая последние слова и поправляя накидку на голове.
Полная луна ровно освещала степное однообразие, равнодушно взирая на земную суету.
Лисимах крепко сжал руку Опии и уверенно повел в сторону, к темным зарослям мелкого кустарника. Потом молча и резко привлек к себе, сжимая в жарких объятиях и жадно начал осыпать ее лицо и шею горячими поцелуями.
-Лисимах не надо. Что ты, - но голос ее был теплым и доверчивым, как теплы были доверчивые губы, истомившиеся девичьим ожиданием.
Как часто на войне сердца озлобляются ненавистью к врагам, но словно пытаясь возместить утраченное равновесие человеческой натуры, ненасытно тянутся наши души к простому человеческому счастью.
Лисимах не помнил, как целовал ее, как твердил какие-то пустые эллинские слова, словно это было не с ним, словно мир внезапно провалился в какую-то неведомую бездну и они остались одни в лучезарном свете восторженного счастья.
-Опия, - где ты? – раздался неожиданно в темноте властный женский голос из повозки.
-Да, да, уже иду, - говорила Опия, пытаясь совладать с неровным своим дыханием. Лисимах перестань. Ты же слышишь…
Наутро они встретились, как будто ничего не произошло. Лишь сердце жалобно щемило от вынужденной скрытности, а хотелось, как можно дольше наслаждаться присутствием каждого.
Ее отец Дромитек и старый Скил, сидя холодным утром на поломанных остатках полусгнившей кибитки, что-то горячо обсуждали. Но как только появился Лисимах, они выжидательно устремили на него взгляды, как будто только что о нем шел прерванный разговор. Он интуитивно почувствовал невольную опасность, что они о чем-то догадываются или что-то замышляют.
-Лисимах, подойди сюда, - позвал громко Дромитек, сурово поднимаясь навстречу и размахивая неизменной плетью в руке. Хочу предупредить тебя, что твоя Эллада далеко отсюда и не каждому суждено до нее добраться. В его словах была явная угроза и, сделав паузу, он властно продолжил, повернувшись к Скиллу: видно рабам не позволительно давать лишние вольности. Иначе они могут позабыть свое место. Понимаешь меня, Лисимах? – повернулся он вновь к нему, грозя плетью и грозно глядя на растерявшегося Лисимаха.
-Да, да, понимаю,- отвечал тот, а сам лихорадочно перебирал варианты хозяйского гнева. Возможно, что-то рассказала мать или только предполагают. Иначе меня сразу бы убили, а может, видели нас вместе? – пронеслась испуганная мысль, в искреннем переживании больше за Опию, чем за себя.
Скилл пронзительно долго на него смотрел и выжидательно молчал. А потом неожиданно махнул рукой, словно прогоняя прочь и давая понять, что разговор окончен.
Целый день они с Никандром паковали огромные головы круглого кобыльего сыра, терпкого и ставшего теперь ненавистным, потея от непосильной работы. Его свезли сюда из нескольких скифских становищ загодя. Они загрузили доверху уже несколько кибиток для развоза по воинским отрядам. Еще подумалось, что хватит на пол армии. К вечеру, они в полном изнеможении лежали в своей юрте, и им не хотелось ни о чем думать.
На следующий день в их небольшой отряд прискакал с важным известием гонец из царской ставки. Немедленно начали собираться многие воины, во главе со Скиллом. Вдруг одновременно в лагере залаяли все собаки, как будто предчувствуя близкую беду, как вороны каркают перед смертельной битвой. Уже собрался большой верховой отряд и готовились в путь груженные продовольствием повозки, когда два вооруженных скифа запоздало зашли и за эллинами. Им грубо приказали немедленно собраться. А что им было собирать? Встали и пошли, не собирая юрты.
Лишь в последние мгновения перед отправлением отряда, прибежала испуганая Опия. Она была растеряна и не знала как себя вести. Покрывало с головы ее почти сползло, слегка обнажив распущенные густые волосы. Лисимах также был в замешательстве. Это было прилюдное прощание, но она успела ему что-то быстро сунуть в раскрытую ладонь и прерывисто прошептать: «Это тебе перстень. Береги его, Лисимах. Они хотят тебя убить, я слышала. Они догадываются о нас».
Лисимах безнадежно устал от всех пут рабства, войны, а больше от невозможности быть свободным и иметь право на свою жизнь. Теперь, когда разлука с любимой вновь заволакивала черной тучей его неясное будущее, он готов был в одночасье разрубить эти ненавистные путы.
-Давай сбежим Опия! Наши совсем рядом. Надо только достать коней. Мы будем с тобой вместе, я уверен.
-Нет, нет, я не могу. Ты пойми. Там - твоя родина. Там твои боги, твои обычаи. Я не смогу там без своих богов, без степи, я никогда не смогу выжить в ваших душных городах. Отломи кончик у копья, - все остальное становится ненужным. Пойми ты эту простую истину. Тебе самому надо бежать.
Слезы навертывались от ее слов, от ее дрожащего голоса. И от полного бессилия опускались руки.
-Прощай Опия. Да помогут нам боги, я буду помнить тебя всегда, я найду тебя, - и он вспрыгнул вдруг своим отяжелевшим телом в отъезжавшую скрипучую повозку. О боги, почему так? – думал совсем растерянно Лисимах, рассматривая в руке, подаренный Опией простой бронзовый перстень. Свидимся ли мы еще? А мне так хочется ее любить!
Эрос жестокий! Зачем, присосавшись пиявкой,
Высосал кровь из груди ты моей без остатка.

А Опия смотрела огромными грустными глазами вслед уезжавшей кибитки и не могла понять, что это конец ее судьбы или начало новой жизни.

9.
Война – отец всего и мать всего живого, одних она являет героями, других трусливыми гиенами, одних рабами, других свободными и богатыми. Многие живут ее промыслом, но не каждый способен осознать ее грозный лик. Все ломает война, как необузданная стихия крушит без сострадания кров, очаг и нет предела ее разорению. Кто вступает на этот путь, тот вверяет себя переменчивому богу войны. Здесь существует одна высокая цель - заслужить его милость, но не всякому суждено это увидеть. Здесь одна цена – воинская честь, и каждый воин бережет ее выше жизни. Достоинство и долг – вот что движет его неукротимым духом. А какую награду даруют боги, никто не в силах заглянуть за край незнаемого. Суждено будет прожить жизнь героя или встретиться с богами на небесах - любой путь воина освящен могучими богами.
Чтобы внятно говорить о войне, надо ее пережить. Увидеть кровь и боль, познать скорбь утрат, потерю близких, чтобы ненависть к врагам перелилась через край обыденных чувств. Нелегко через это пройти, а еще труднее сохранить человеческую природу. Все здесь смешивается в одну большую кровоточащую рану. И есть две стороны у войны, как у игры в орлянку, какая еще выпадет герою: радость победы или горечь поражения?
У каждой войны существует своя упрямая правда. Какое сердце простит поругание своего отечества? Кто не встанет к отмщению за бесчестие своих жен и дочерей? Разве можно простить врагам разрушение своих алтарей и поругание своих обычаев и святынь? Мирный кров защищается мечом воина и его война лишь совершение возмездия.
Но война есть и деяние героев. Она вписывает в страницы истории имена полководцев, она создает империи и могущество государств. Сколько героев покрыто славой на ее полях, скольких она возвеличила в веках. Она грозными испытаниями выковывает характер воина. И победитель несет справедливую волю богов, так считали древние. А в награду ему достается земля, женщины, рабы, золото. Кто способен отказаться от риска ради этого богатства? Не каждый!
Кто сможет до конца пройти войну, тот станет знающим истину. И слава героя будет витать над ним. Но кто сумеет усомниться в этой славе, тот станет мудрым. И слава мира проходит, как былое величие обращается во прах. Лишь богам суждено сохранять несокрушимую вечность.
Но соблюсти чистоту и справедливость на земле может только дух настоящего воина, как лезвие закаленного меча отразить натиск коварного врага.
Не оскудела еще Великая Скифия от праведного гнева, не перевелась воинственность ее мужей для ратного дела. Сколько недругов нашло свою смерть в степи, и эллинам суждена будет немилость и гнев скифских богов. Все сколоты твердо верили в избранность и храбрость своих воинов. Все смеялись над эллинским малодушием и стремлением их сражаться в тесных фалангах, сбивающихся как в стадо бараны. Кто сможет спастись от быстрой стрелы сколота? Кто сможет превзойти его в меткости? А скифская взаимовыручка всегда превосходили эллинское себялюбие. «Мы лучше и нам должны покровительствовать боги, - так считало большинство степняков. Победа должна достойно увенчать наше усердие. И поведет нас к славе, страшный в своем могуществе, бог войны Арес».
Скифы несколько раз нападали на гарнизоны понтийцев. В мелких стычках, наделав больше шума, они исчезали также внезапно, как и появлялись. Потери понтийцев были незначительны. В нападениях на эллинские фаланги, ощерившихся длинными копьями, они сами несли колоссальные потери. В этом виделся всем грозный гнев бога войны. Но снова и снова скифы испытывали свою капризную военную удачу.
Уже почти три дня Лисимах с Никандром находились на передовой. Они не сидели без дела и отрабатывали свой хлеб сполна. О пленных эллинах, исправно справлявших функции толмачей, скоро дошел слух и до царской ставки Палака. Эллинов приказано было держать поблизости, на случай неожиданных переговоров и они это хорошо поняли, чувствуя свою неожиданную важность.
Находясь рядом с великим скифским царем, они наблюдали постоянную суету у его ставки. Две царские повозки с высокими расписными балдахинами, украшенные бронзовыми навершиями с шаровидными бубенцами, всегда стояли готовыми к выезду степного владыки. Вооруженная охрана плотным кольцом окружала царский шатер, расшитый грозными орлами и мифологическими птицами. Но самого царя эллинам видеть так и не удалось.
Жизнь в лагере была однообразной и не богатой на события. Известий они никаких не получали, довольствуясь лишь отрывочными слухами. Перемещаться по лагерю им не разрешалось, так что приходилось лишь изнывать от непривычной скуки. Только простенький перстень Опии поддерживал удрученного Лисимаха, вселяя надежду и тихую радость для его сердца. Сделанный в подражание греческой работе, с круглым выпуклым щитком, он был самым ценным, что осталось теперь у Лисимаха. Он часто прижимался к нему губами, словно силясь передать тепло своей души далекой любимой и скрасить скорбную разлуку.
Уже во всю чувствовалось приближение волшебной весны, когда днем припекает по-особенному солнце, воздух становится прозрачней и дышится неясной истомой. Показались первые перелетные птицы, потянувшиеся на родину из далеких южных стран, наводя порой невольную тоску. С грустью смотрел Лисимах на стройный длинный гусиный клин, однажды величаво растянувшийся высоко в небе. Все стремятся на родину, только им с Никандром никак не взлететь, не расправить своих крыльев. О, если бы…
Однажды весь скифский лагерь пришел в бурное движение. Вооруженные воины строились в конные отряды и молча срывались в галоп, разбрызгивая хлипкую грязь во все стороны. Скоро эллинов тоже увезли. Верхом, в сопровождении трех хмурых воинов, их доставили на отдаленный холм в степи, чтобы они смогли наблюдать приближающееся великое сражение, которое могло решить исход войны. Сознание численного превосходства придало сколотам самоуверенности в ожидаемой победе, и они хотели унизить эллинов своей явной военной мощью. Но бог войны опять отвернулся от них. А зрелище вышло ужасно кровавое и страшное, ибо понтийская фаланга напротив показала все свое могущество и смертельный напор.
На понтийский лагерь неожиданно накатилась грозная волна степняков, и они значительно превосходили их числом. Масса пеших и конных воинов заполонило всю широкую долину, и громкий шум двигающейся армии намного опережал ее.
У понтийцев сразу же загудели трубы, и гоплиты быстро выстроились в привычную фалангу, ощерившись длинными, в несколько рядов, пиками-сариссами. Передние ряды крепко держали копья двумя руками, стоящие за ними - клали длинные пики на плечи передних воинов, из-за чего передний край, густо усеянный жалами пик, стал воистинну неприступным. Дальние ряды держали копья вверх, для защиты от вражеских дротиков и стрел. Металлические панцири и щиты грозно сверкали на понтийских воинах, словно солнце отмечало своей дланью избранных.
Грозная надвигающаяся масса варваров ужасала своим количеством. Впереди шли стройным рядом пехотинцы, с деревянными овальными щитами, обтянутыми толстой бычьей кожей и выкрашенной в неизменный красный цвет. Словно широким непрерывным мазком тянулась эта вытянутая красная линия щитов, над которой возвышался лес коротких пик.
Но никто не дрогнул, плечом к плечу уверенно и прочно стояла понтийкая фаланга. Раздался громкий глас военной песни, с призывом грозного Ареса, могущественного бога войны. Наверное, глотки тысячи воинов огласили своим призывом притихшую равнину, а гулкое эхо отнесло их далеко в степь, на степное раздолье.
Подскакавшие конные скифы и плотная масса скифских пехотинцев вдруг издалека выплеснула на врага множество стрел. Словно темной тучей нависли они над понтийскими гоплитами. Разящие смертельные жала впивались, несмотря на доспехи, повергая наземь десятки воинов. Но на место раненых вставали из задних рядов, и фаланга снова смыкалась. Она действовала сплоченно, как единый механизм. И вот уже щиты взнеслись над головами воинов, и фаланга стала почти неуязвимой. Отразив рой стрел, щиты вновь опустились. Сохраняя, насколько возможно линию равнения, фаланга двинулась вперед. Раздались вновь громкие трубные звуки, и по понтийским рядам вновь прошел грозный военный клич: а-ла-ла-ла. Тысяча щитов застучало тут одновременно о копья, пугая металлическим, непривычным гулким звуком лошадей неприятеля.
А на фалангу двинулась лавина пеших степняков, все ускорявших шаг и вот уже побежавших и на ходу бросавших дротики. Нападавших скифов также встретил смертоносный рой дротиков, брошенных понтийскими пельтастами. Скифы на бегу, издавая воинственные кличи, прикрываясь щитами, попытались вклиниться между длинными, выставленными вперед, грозными сариссами, отважно бросаясь на них грудью. Но безнадежно полег первый ряд нападавших степняков. Затем другой, затем следующий, словно подкошенная трава никли они волна за волной, нанизываемые понтийскими пиками. Они вовсе не теряли мужества и яростно лезли вновь и вновь через смертельно падавших. Чужие страдания не служили для них наглядным уроком, а бог войны упрямо их вел вперед. Крики грозных призывов везде перемежались с криками невольного ужаса и человеческой отчаянной боли. Звук медных понтийских труб оглушал скифов, как извергающийся рев чудовища, которое, как казалось, стремительно надвигалось на них, тесня, круша и сея панику. И как его жала методично кололи смертельные грозные пики. Понтийцы шли достаточно быстро, переступая через трупы поверженных врагов вперед и вперед, пробивая себе дорогу выставленными рядами сокрушительных своих сарисс. Их невозможно было остановить. Какая сила, казалось, может противостоять могучей греческой фаланге?
Лисимах с Никандром смотрели на битву с завороженным ужасом, не осознавая ни радости, ни огорчения. Как в случившемся беспамятстве они не могли осознать, кто теперь они. Радоваться победе понтийцев или скорбить об убиенных скифах? О боги, что за времена! Лисимах вдруг неожиданно почувствовал, что он не понимает, на чьей стороне его симпатии. Его сородичи, даже не сородичи, а понтийцы, приобщенные к эллинской культуре побеждали, но побеждали и убивали тех, с кем он провел последний, такой нелегкий год в рабстве. На кого он в изнеможении работал, но с кем и делил свободные минуты, уча варварский язык, кого силился понять своей истерзанной душой. И сейчас, возможно, многие из них лежат мертвыми на поле брани, а их души бродили и взывали к справедливому мщению у сородичей.
Скифы попытались обойти понтийцев с фланга, но они быстро перегруппировались. За фалангой осталась куча окровавленных поверженных тел, над которыми уже кружили алкающие черные птицы.
Отступали скифы неорганизованно, осыпая напоследок неприцельно стрелами, но они мало чинили урона. Большая часть пеших варваров осталась лежать на поле брани, кроваво-красными пятнами выделяясь теперь на грязном снегу; из них почти никто не спасся. Великая скифская храбрость оказалась бессильной пред прочно закованной в броню эллинской фалангой. Малочисленной, но так прекрасно организованной силой Понта. Лисимах был очень далек от военной тактики, ничего не понимая в ней, но он интуитивно чувствовал, почему варварам трудно противостоять, своим бездумным эмоциональным натиском, холодному строю эллинской фаланги .
Возможно, Лисимаху с Никандром следовало бы, пользуясь всеобщей паникой, бежать в сторону понтийцев, попытавшись побороться со своей малочисленной  охраной, но они, охваченные общим смятением, бежали в степь вместе со скифами.
Но боги не оставили их без последней надежды, не могли бросить без помощи. Скоро, буквально через день, на случившихся переговорах по обмену пленными, уже поздно вечером, когда темнота делает всех почти незрячими, старый понтиец, участвовавший в переговорах, тихо прошептал Лисимаху по-гречески, что он слышал недавно о них от товарищей.
-Рассказывали о вас наши пленные, и они благодарны вам. Постараемся выручить вас. После переговоров, за ближним холмом я оставлю двух оседланных лошадей. Если вам улыбнется судьба, и сумеете, незаметно, сбежать от скифов, то будете свободны.
Лисимах волнуясь, сделал вид, что переводит понтийца, сказав, что тот восхищается простыми нравами скифов, а у самого задрожали руки от близкой удачи. У них давно не было серьезной опеки, от которой нельзя было бы избавиться. Это был действительно реальный шанс получить неоднократно выстраданную ими свободу.
Они с Никандром еле дождались отъезда понтийцев. Те забрали двух своих пленных, отпустив заранее из лагеря нескольких пленных скифов. Сдержат ли они обещание? Лошадей у них ведь лишних не было. Да это и насторожило бы врагов.
Из облаков медленно выплыла луна, беременная очередным полнолунием, и круглый диск, как злой недруг, ярко осветил местность своим мутным светом. Лисимах с другом, низко припадая к раскисшему снегу, быстро пробирались среди ночи к темнеющему невдалеке небольшому покатому холму. Но, обойдя его вокруг, лошадей они там не нашли. Может быть, их вспугнули и они убежали? Но могли же ведь привязать понтийцы их за ближайший кустарник. Может, их обнаружили скифы? Тысяча вопросов разом кружило голову удрученных эллинов.
-Лисимах, про этот ли холм говорил гоплит? – тихо спрашивал Никандр, осторожно оглядываясь во все стороны.
-Смотри, конный разъезд скифский. Похоже сам Скилл, а с ним еще трое наших воинов.
И в этом невольно произнесенном слове «наших» Лисимах вдруг почувствовал всю двойственность своего глупого положения.
Те проскакали совсем близко, разбрызгивая хлипкую грязь в разные стороны, а друзья, спрятавшись за мелкую поросль, еле сдерживали бурное дыхание, дрожа от возбуждения и холода.
Они рискнули идти дальше, надеясь к утру добраться до понтийского лагеря. Вспомнив логику искусных софистов, подумали, что понтийцам удобней было бы всего оставлять лошадей за соседним холмом, расплывшимся в стороне от скифских разъездов. Стоило бы только им неприметно вернуться назад и именно там припрятать лошадей для беглецов. И решив попытать счастья еще раз с фланга, с которого было и безопасней добираться к понтийцам, они резко свернули в сторону от лагеря. Да и скифы явно бросятся искать их по прямому пути к вражескому лагерю, а здесь у них появится значительно больше шансов.
Они вымокли все до нитки от мокрого снега, пока добирались до злополучного холма, но через некоторое время уже воздавали хвалу всем эллинским богам сразу. За неприметным грузным холмом стояла одинокая лошадь, внезапно появившаяся, как робкий мираж в снежной пустыне. Почему она одна, они не задумались, а были рады и такому долгожданному подарку судьбы, словно долго поджидавшего их. Быстро добежав и взгромоздясь на нее, они резко тронулись. Лошадь попыталась сопротивляться, но быстро подчинилась. Их не насторожило, что она была оседлана скифским седлом, у них совсем не было времени на глубокие размышления. Но лишь только они проскакали каких-то пол стадия, как раздался такой истошный крик в ночи, словно вопль пронзенного животного. Это был возглас какого-то скифа, лошадь которого они только что украли. Он принял их за понтийских лазутчиков и теперь пытался предупредить сколотов. Что он делал здесь поздней ночью, было неразрешимой загадкой. Но крик его быстро услышали в отдаленном лагере.
Лисимах с Никандром нисколько не сомневались, что за ними пошлют погоню. Уйти вдвоем на одной лошади от скифских всадников было невозможно; у них был лишь слабый шанс затеряться в темноте. Поэтому они поскакали еще дальше в сторону от понтийского лагеря, рассуждая, что скифы бросятся догонять их по прямой дороге, тем более вытоптанная степь и слякоть давали долгожданный шанс. Набежавшие отовсюду неожиданно густые тучи и редкий снег еще больше способствовали их успеху. Долго кружа по холодной степи, они сумели оторваться от погони. Только бы не встретиться с разъездом степняков, молили они богов. О, могущественный Зевс, Аполлон и Афродита, Артемида и Ахилл Понтарх, будьте милостивы, помогите!

10.
Капитан Мегакл, на судне которого когда-то плыл Лисимах, выбравшись из Херсонеса, целый год провел на Боспоре. Здесь тоже было неспокойно. Особенно бурлила столица Пантикапей, обсуждая и искренне переживая все происходящие события. Население разделилось на две части: сторонников и противников скифов и Митридата. Скифы в большинстве своем составляли оплот армии, да и скифской, зажиточной, степной аристократии проживало немало в городе. Не говоря уже о самом большом царстве: скифы-земледельцы жили на европейской стороне Боспора повсеместно, везде, вплоть до Феодосии. И именно у них за бесценок арендовали земли боспорские граждане для выращивания хлеба, с целью дальнейшей продажи. А скифские рабы были почти в каждом боспорском доме. Скифы также работали наемными рабочими на бесчисленных полях, где они пахали, сеяли и убирали урожай.
Крупные торговцы-перекупщики были, конечно, за царя Митридата, чувствуя постоянную слабость Боспора, боясь скифских выступлений, восстаний рабов и нарушения установившихся порядков. В случае прихода скифов к власти, все понимали, что многое сразу изменится. Хорошо бы признать только их верховенство как в Ольвии, а жить по-прежнему, но она была так далеко от их столицы Неаполя. А Боспорское царство, наоборот, совсем близко, в один дневной переход для войска. И Боспор может стать тогда окончательно варварским. А царь Митридат обязательно захочет сохранить старый порядок, пусть и за счет некоторых дополнительных налогов. «Новые подати введут, так можно будет старые обойти, прибыль не упустим», - так хитро думали зажиточные купцы.
Но простые граждане думали совсем по-другому. После слуха о завещании царя Перисада в пользу Митридата, многие даже противники скифов перешли на их сторону. Так предать интересы царства. Отказать в помощи скифам против Херсонеса, это одно, но искать новых покровителей, зачем? Боспор всегда был независим. Еще бы римлянам продался наш властелин, этим непримиримым латинянам. Даже при царском дворе наблюдалось замешательство. Боялись еще большего подорожания скифского хлеба, который и так из-за войны стал недешево стоить. Значительно подорожали все привозные эллинские вина и оливковое масло. А оно, большей частью, привозилось из Синопы, столицы Понта и был это довод против самого царства. Всевозможная рыба, из-за огромного количества, только одна еще сохраняла старые привычные цены, лишь немного поднявшись. Но сама серебряная монета стала цениться почти в половину стоимости, не говоря уже о грязной меди, потерявшей совсем свою цену. До бунта было недалеко, достаточно было слабой искры или появления опытного предводителя.
Царь Перисад это понимал и всячески пытался задобрить всех приезжих купцов и именитых горожан. Организовал для них большое пышное празднество, с музыкантами и яствами, но это не слишком помогло ему поднять свой падающий авторитет. Многим солидным гражданам даровал проедрию, т.е. право занимать почетные места, а многим иностранцам предоставил проксению, дававшую гражданские права и асилию – гарантирующую безопасность и неприкосновенность имущества на всей территории царства. Но многие купцы алчно взирали на царя, жаждя получить от него главную вольность - ателию – свободу от уплаты податей, выполнения государственных повинностей и права беспрепятственного входа и выхода из гавани во время войны и мира. Но это мало кому удавалось, ведь казна и так была пуста. Перисад обещал по весне снизить пошлины для всех, а некоторым купцам предоставил гражданские права и неприкосновенность имущества, широко наделив землей. Это многим счастливчикам понравилось. Он послал бы, с удовольствием, и целую флотилию в Понт или Элладу за товарами, чтобы пополнить обнищавший рынок, да зимние штормы совсем не позволяли этого сделать. Желающих рисковать среди купцов тоже не было. Все жили в предверии каких-то новых событий, предчувствуя неясные потрясения.
«Не успел я перестроить пантикапейский акрополь вместе с дворцом в укрепленную цитадель», - с сожалением думал царь Перисад. «Пожалел храмовый центр. А чего жалеть-то? Было бы спокойнее тогда жить здесь. После меня преемники обязательно перестроят, грозные обстоятельства заставят. Мир с годами все более неспокойным становится».
Каждый день полнился новыми слухами. Лишь постоянные поражения скифов снижали накал страстей. Это явно отбивало от них сторонников. Неудачников нигде не любят. И Перисад стал уже царю скифов Палаку отвечать более дерзко. А тот все настойчиво слал и слал послания с требованием выполнить клятвы союзника, не теряя надежды на союз с Боспором против Понта, зная о силе там своих сторонников.
Мегакл был на стороне, конечно, понтийцев. Хотя и скифам он симпатизировал когда-то. Но, вспоминая Керкинитиду, Херсонес, Лисимаха и своих погибших друзей, он не мог сдержать неприязни к варварам. Он тщательно хранил еще вещи Лисимаха, его терракотовую богиню домашнего очага – Гестию, доски с посланиями и другие личные вещи. Мегакл не разбирал их, лежавших в простой холщовой сумке, считая это неприличным и в душе надеясь на необыкновенное чудо. Задержавшись с ремонтом судов, застигнутый зимними штормами, он вынужден был задержаться в Пантикапее. Хотя ремонтировался он в соседнем городе Мирмекие; где хоть немного, но было дешевле. И еще по душе была ему легенда на всех монетах Мермекия – чеканенный муравей, такой же трудолюбивый и отважный, как сами граждане полиса. Товары свои он давно продал, отправил деньги кредиторам, а сам остался здесь, по необходимости. На закупку новых товаров денег совсем не было, да и на ремонт необходимы были дополнительные средства. Поэтому потребовался новый кредит, на оформление которого ушла куча времени, хотя его здесь многие хорошо знали. Пока оформили поручительства и все формальности, пока приступили к долгожданному ремонту, зима и подоспела. Поэтому Мегакл прозябал в бездеятельности: половину дня проводил на агоре в бурных разговорах, а вторую - в гостинице, где проживал, усердствуя в совместных возлияниях с хозяином, с которым давно близко подружился.
В небольшой комнате, выкрашенной в традиционный красный цвет, где на низком столе небрежно была разбросана различная снедь: сыр, небольшие хлебцы, выпеченные из элинского кислого теста, копченая рыба, оливки, виноград, они возлежали на широких скамьях, ведя неспешную беседу и изредка подливали себе вина в широкие скифосы.
-Послушай, Перикл, - говорил уже изрядно подвыпивший Мегакл. Заметь, все поднимается вверх к богам: как аромат благовоний, так и запах наших ужасных человеческих зловоний. Ты заметил, что я выражаюсь как философ. Так что богам наверху тоже несладко от нашей грешной жизни. Поэтому надо чаще воскурять фимиам. А сегодня ты явно пожалел лаванды. Запах давно улетучился в доме.
-Да я для тебя на всю ночь оставлю курильницу. Хочешь?
-Нет, не надо. Зачем мне. О богах лучше подумай. Чтобы им было сладко, тогда и нам снизойдет от них радость. Вот посмотри, куда не упадет солнечный свет, все всегда преображается. Расцветает жизнь. А почему? Если бы не было бога Гелиоса, то чтобы стало со всеми нами? С лесами, садами, животными нас окружающими? Он всегда «сияет для смертных, на земле плодоносной живущих». А как он воздействует на нашу душу, вдувая дыхание жизни. Понимаешь? Вот то-то же. Что есть боги? – патетически воскликнул он, растягивая слова. Боги есть всё !
-Тебе Мегакл нужно быть не капитаном судна, а настоящим философом.
-Вот осяду в старости на берегу, тогда и займусь философией и географией. Есть о чем рассказать до глубокой старости. Опишу чужеземные страны, нравы и обычаи народов, а их я повидал не мало. А то плавал всю жизнь по чужим периплам и пергенесам. Кстати философы дольше всех живут, заметь. Вот Демокрит, дожил до 90 лет, Полибий, историк, я тебе о нем рассказывал, – до 80 а Эратосфен  – до 80. А поэты и большинство моряков почему-то живут только до 30-35 лет. Почему спросишь ты? Потому что поэзия, это фантазия, она как бурное море, как неукротимая стихия, укорачивает жизнь и может вас потопить. А писатели и философы живут всегда разумно, вот так я думаю. Давай еще выпьем, Перикл, на зло всем нашим недругам. Смелость -  ты мать кораблей, ты вселила наживу в наши сердца, - привычной скороговоркой выговаривал Мегакл. Знаешь, так много хороших на свете людей, вот ты из их числа Перикл, поэтому пусть тебе всегда сопутствует прибыль в делах, - говорил он, поднимая очередную полную чашу с вином.
-Какая прибыль, Мегакл? Теперь все наши деньги потекут в Понт. Подати, налоги. Жили ведь раньше без Митридата. Что, разве на нас напали скифы, мы пригласили Диофанта? Пускай бы Херсонес и платил. Он сам не бедный полис. Почему мы должны стать новой сатрапией Понта. Боспорское царство само всегда было владыкой другим народам. Этот Диофант на все теперь руку наложит в Таврике, пустили прожорливого козла в огород. Говорят, в молодости его не очень жаловали при дворе, строптивый был юноша. И дела, видишь, как повел. Говорят же «от дара подлых рук – добра не жди». Боюсь, этим дело не кончится, многие очень недовольны в городе. Особенно от скифских кровей кто. Город, как порченое вино бурлит, вот-вот пробка выскочит.
-Для прокисшего вина, знаешь, есть свои рецепты лечения, не сразу потом различишь.
-Только друзьям его не подают, заметь. Вон на рынке одно косское дешевое вино осталось, что для рабов только прилично потреблять. Херсонесское и боспорское и те стали редкостью. Если бы не твои запасы Мегакл, нечем было бы и нам сопроводить застольную беседу.
-Эх, Перикл. Полезнее приобретать достойных друзей, чем все царства ойкумены, скажу тебе. Да и гневаться на власть имущих, значит подвергать себя большой опасности.
-Ты конечно, прав. Но спроси меня, разве я жалел когда-нибудь денег на налоги своему полису? Нет, - отвечу я. А почему? Потому что надеялся, что они пойдут на благо и могущество моего Боспорского царства. Это мое отечество, оно меня вскормило и вспоило и я даю эти дары в знак признательности за это. Мы и навыки и знания накапливаем, чтобы принести ему пользы больше. Платон говорил: «Отечество нас порождает, вскармливает и воспитывает». Оно как мать, его любят всегда, куда бы ни забросила тебя потом подлая судьбина. Да и любят его не за величие, а за то, что оно твое. В жизни на чужбине, мне кажется, всегда есть какая-то доля бесчестья. Мы это ощущаем и потому стремимся вернуться назад домой хоть в старости. В этом великая мудрость стариков, стремящихся хоть умереть на своей родной земле. Ведь кто живет повсюду, нигде не живет. Не так ли?
-Благородный человек не предпочтет никогда родному отцу другого человека. Нет ближе отчизны, как нет дороже отца. Это так.
-А теперь Мегакл, я должен платить свои деньги понтийскому владыке? За что?
-Ты прав, Перикл, но подати платят все. И афиняне платят дружественную дань римлянам. Думаешь, им это выгодно? Я просто хочу, чтобы ты был осмотрительным.
-Избегает опасности, наверняка, лишь тот, кто остерегается, даже находясь в полной безопасности. Так говорят у наших купцов. А я не такой.
-Но когда ум занят другими вещами, то глаза часто становятся слепы. Может быть, стоит и пользу поискать в этом. Понт обезопасит вас, в первую очередь, от наседающих варваров, да и от римлян тоже.
-Да пусть они только попробуют сюда сунуться эти латиняне, да и что проблем у них больше нет?
-Вы же скифов сами всегда боялись. Ведь если бы не Диофант, кто знает, чем бы все это закончилось.
-Нет, Мегакл, ты ничего не понимаешь в ситуации.
-Заблуждаться свойственно каждому, но не каждый упорствует в своем заблуждении, - подумал про себя Мегакл, подливая неразбавленного вина в свой недопитый скифос. А вслух сказал: «Перикл, давай не будем спорить из-за пустой тени неразумного осла . Еще бы нам не хватало с тобой поссориться».

11.
Диофант несколько дней уже жил в Херсонесе, в выделенном для него доме одного из архонтов. Сегодня целое утро он был угрюм, погрузившись в свои мысли. Пышное застолье его совсем не занимало. Он прогнал рабов и молча сидел за трапедзой, низко опустив голову и охватив ее руками. Войска, доносили ему, находились в сильном волнении. Осада Прекрасной Гавани проваливалась. Она уже шла не первый месяц и все безрезультатно. Все планы рушились. А здесь подходят сами кочевники. Необходимо было что-то предпринять. По донесениям лазутчиков царь скифов Палак сам теперь вел свои войска из столицы по дороге на Керкинитиду. Надо было срочно ехать к армии. Ох, как он устал от этой сырости, грязи и промозглого снега. Хотелось скорее вернуться в Понт, ко двору, к уютной сытой жизни; нет, это возможно только в мечтах. Так много надо еще успеть сделать. По войскам, донесли ему, прошел слух, что с Палаком идет несметное количество воинов. Все близки к панике. На его армию это так не похоже. Что случилось? Паникеров надо будет казнить, - думал он, они хуже врагов: подлы и коварны. А лазутчики действительно доносят, что ведет он 25 тысяч своих воинов и еще 50 тысяч роксолан. Все-таки ему удалось договориться с их царем Тасием, - со злостью думал Диофант. Такой огромной собранной силы варваров он не ожидал. Против его-то 6 тысячной армии, да еще может быть полутора тысяч херсонесского ополчения. Такая громада может легко смять его армию и опрокинуть сразу в море. Спрятать часть войск в Керкенитиде? Так она совсем разрушена, и ее не успеть укрепить. А на равнине ему не устоять. Хорошо, что у роксолан тяжелой конницы нет. А если есть? Ведь они одно из сарматских племен. Некоторые сарматы стали уже конницу свою заковывать в тяжелые панцири - катафрактории . Это великая сила, против их грозной лавы и не всякая фаланга устоит. Копья их не менее длинны, а длинные мечи, не чета понтийским. Не потому ли не совладали с ними скифы, со своими грозными луками. Выгнали ведь они скифов из припонтийских степей. А впрочем, какая разница, что о них думать. Как ему теперь самому быть? Опасность полного разгрома была очень велика. На одного его воина с десяток врагов. Терпение и воля все может, конечно, превозмочь, сами скифы учили его этому в юности. Его мужи испытаны и надежны. Видели всякое. Да и мужество в них всегда он воспитывал, щедро награждая подарками и почестями отличившихся. Но теперь все может быть по-другому. Какую тактику еще изберут сами скифы? Просто нападут щит в щит, тогда еще фаланга сможет устоять. Или ударят с флангов? Жаль, что нет у меня хорошей конницы, фланги прикрыть. Конечно, на все воля богов. Но никогда не преодолеть опасность без самой опасности. Но возможно ли все предусмотреть? Отказаться от битвы, а для чего он тогда здесь? Царь Митридат не простит ему трусости и будет прав. Не отступать перед опасностью, а пойти ей навстречу? А если проиграю, погублю войско. Что тогда делать? Броситься на собственный меч, чтобы смыть позор? Только это и останется. Так размышлял в то утро командующий понтийской армией Диофант.
Позднее, когда он стоял в молитвенной сосредоточенности в храме могущественной богини Девы – покровительницы Херсонеса и великой богини земли, воды, и как здесь считалось владычице всякой жизни, моля о даровании ему мудрого решения и помощи, легкое облачко неожиданно поднялось над древней скульптурой. Когда он внимательно присмотрелся, как ему показалось, на нем восседала сама воительница с грозным своим копьем. С ней была и вся вооруженная ее свита. Облако медленно проплыло через весь сумрачный зал храма, над сильно мерцающими светильниками и остановилось неожиданно прямо над ним.
-Что же ты, Диофант, великий полководец, медлишь, пойдем с нами на скифов. Или уже испугался? Не бойся и не сомневайся, мы отстоим вместе наш Херсонес, - говорила ему грозная богиня.
Он остолбенел от явленного чуда и не мог долго пошевелиться. Кровь застыла в его жилах, сковав холодный разум. Облако также медленно стало выплывать из храма, и Диофант неосознанно пошел за ним. Он ни о чем не мог думать, а лишь зачарованно, не отрывая взгляда, смотрел на него. Но вскоре облако расстаяло, бесследно растворившись в сыром воздухе вместе с великой богиней. А Диофант неожиданно вновь приобрел былую уверенность. Он теперь нисколько не сомневался в успехе, он знал, что делать. Смелым - всегда помогает судьба, и на то была услышанная им воля милостивых богов.

12.
Прибыв под осажденную понтийцами Прекрасную Гавань, Диофант распространил весть о виденном им в храме чуде по всему войску.
-Он сам видел священную Деву, владычицу всего живого - говорили пораженные воины, испуганно глядя на грозного предводителя. Она хранит Херсонес и она с нами! Она дарует нам победу! – все более воодушевлялись они.
Весть о чуде быстро распространилась по войску. Воодушевление от милостивого покровительства богини подняло во многом его дух. А авторитет и могущество Девы Покровительницы было хорошо известно далеко за пределами Таврики. Даже составлялись целые книги о явленных ею чудесах и всевозможных заступничествах на протяжении многих поколений.
Теперь командующий Диофант вместе с несколькими командирами, кропотливо несколько дней дорабатывал расстановку войск на будущем поле битвы. Он тщательно осмотрел местность, где возможно расположить войска, а где тайно укрыть засадный отряд. Ни малейшая деталь не ускользали от опытного глаза военачальника. Даже все мелкие заросли кустарников осмотрели командиры по настоянию Диофанта.
-Надо расположить основную фалангу гоплитов между двумя этими холмами, а сами их укрепить. Нам нужно будет защитить фланги, чтобы скифам осталась лишь одна лобовая атака на нас. А там будем уповать на богов. Резерв оставим за холмами. Пращников и лучников поставим на флангах. Там же оставим и легкую пехоту с херсонесским ополчением. Пельтастов с дротиками за восьмой линией. Уменьшим глубину фаланги, но ее линию растянем.
-А если роксоланская конница будет с тяжелым вооружением и вся в доспехах. Их конную лаву такая фаланга не удержит, - кто-то сказал из военачальников. Может, увеличим глубину фаланги, чтобы плотнее сжавшись, она смогла держать больший натиск?
-Катафракториев любая фаланга не сможет сдержать. Только неимоверное везение в таких случаях может помочь, - ответил совершенно спокойно Диофант, как будто речь шла не о будущей битве, а о подготовке к мирной зимовке. Но у них не может быть тяжелой конницы, уверяю вас, и лазутчики это доносят. Будем надеяться на покровительство богов.
В тревожном ожидании прошло несколько дней. Разведчики скоро сообщили, что царь Палак в двух днях перехода уже расположился со своим лагерем. Напряжение все нарастало. Оружие давно у всех было отточено, панцири прилажены, каждый ремешок тщательно пристегнут. Только молча все молили богов о даровании победы и сохранении жизни. Чтобы можно было встретиться со своими близкими, и вернуться к родному очагу с добычей. Жертвоприношения простые воины делали тут же, на наспех сооруженных алтарях и жертвенниках, сжигая самых непритязательных животных.
В осажденном городе Прекрасная Гавань наоборот царило воодушевление. О скором приближении скифов им тоже донесли свои лазутчики. Все с облегчением вздохнули от каждодневных переживаний. Помощь теперь была совсем близка, а там конец затянувшейся осаде. Понтийцам тоже стало не до штурмов. Из города даже сделали одну ночную вылазку в лагерь понтийцев. Мелкая стычка не принесла никакого результата: сожгли лишь одну строющуюся понтийцами штурмовую башню и порвали несколько палаток.
Диофант распорядился малые катапульты – стрелометы поставить у оснований холмов, на возвышении, да и камнеметы от крепостных стен города придвинуть поближе к холмам. Чтобы можно было их использовать при атаке скифов, зажигательные смеси в них кидать. Да и другие метательные снаряды.
Уже на следующий день появились наглые скифские разъезды, которые открыто, ни от кого не скрываясь, гарцевали на низкорослых лошадях вблизи лагеря. Все люди были напряжены, видно поэтому, несмотря на большое расстояние, понтийские лучники запустили в них несколько стрел. Это, конечно, не причинило никому вреда; они пролетели лишь две трети пути. Один скиф медленно, намеренно показательно, вынул из горита свой лук и почти не прицеливаясь запустил, в свою очередь, в лагерь понтийцев свою красную стрелу. Она, шумно свистя в воздухе, воткнулась в плечо одному молодому лучнику, который сразу упал, извиваясь от нестерпимой боли. Эллины были явно посрамлены. Скифы довольные произведенным действием, что-то зычно горланя на своем наречии, ускакали обратно в степь. Невольное молчание нависло тяжелой тучей над понтийским лагерем.

13.
Лисимах с Никандром попали в понтийский лагерь лишь к вечеру следующего дня. Полностью изможденные, мокрые и голодные, обессиленные от пережитого напряжения, они молча повалились на землю. Лишь тщатетельно допросив и выяснив правдоподобие длинного рассказа с помощью бывших пленных, опознавших их, подали им остывшей еды. Какая-то жирная похлебка, наподобие спартанской чечевицы со свининой, была отвратительна на вкус, хотя возможно, и очень питательна. Лисимах с Никандром совсем отвыкли от эллинской трапезы, питаясь в неволе больше варварской молочной пищей.
Они расположились со всеми у костра, жадно поедая непривычную пищу. Окончив еду, им удалось задержаться у согревающего пламени. Эта ночь была их первой ночью долгожданной свободы, хотя и очень холодной: не в пример теплой ночевке в скифских кибитках или юртах, среди войлочных и меховых накидок. Вскоре их выручили воины, сжалившиеся и давшие им толстые стеганые одеяла. Без них они бы, наверняка, околели от пронизывающего ночного холода, подло пробиравшего до самых внутренностей.
Сидя у костра, хмурые воины тешили себя хвастливой бравадой о всевозможных воинских приключениях. Один из них, уже не молодой, с плотным шрамом через всю щеку, рассказывал молодеже о прошлом победоносном походе:
-Воевал я тогда с отрядом Евпора. Доблести он был неимоверной, но храп его, скажу вам, был ночью громче, чем боевой клич всего войска. Охранению, правда, хорошо было, ну никак, при таком шуме, не заснуть. Словно у большого водопада находишься. А то был случай в Капподокии у нас, заснул один однажды лентяй на посту, потом гоплиты его палками забили по приказу командира. Не знаю даже, остался ли он жив. Всем хороший и наглядный пример был, чтобы чтили воинский устав. Ведь ночью, от такого разгильдяйства, всех могли вырезать. Так вот, у Керкинитиды выходим мы с отрядом Евпора на берег какого-то небольшого озера. Все тихо, спокойно, противника нигде не видно, нападений ниоткуда не ждем. Смотрим, а недалеко, вдоль всего берега, выкопаны какие-то мелкие ямы, все заполненные черной жижой. И в них по шею сидят скифы и копошатся там, как свиньи. Как увидели нас, то все повыскакивали и побежали, черные и голые, во всей этой зловонной грязи. Это было смешно видеть, вы не поверите. Многих мы положили, как баранов, нанизывая на свои копья. Мало кто скрылся. Били, как разбегавщихся во все стороны кур или как глупых капподокийцев в прошлую войну.
-А что скифы в ямах делали? - с любопытством спросил один совсем молодой воин, с мягким пушком на верхней губе.
-Грязи принимали, залезли туда и сидели не двигаясь. Обычай здесь такой есть. Говорят, что для здоровья целительно и полезно. Даже некоторые эллины поступают так. Здесь все навыворот, скажу вам, варварская страна. Счастливому человеку совсем не стоит посещать эти гиблые места.
Лисимаху было неприятно слышать такие отзывы о скифах, и он отсел подальше в сторону. Подложив немного хвороста и пристроившись к одинокому пню, он вскоре быстро задремал, под тяжестью пережитых волнений и усталости.
Наутро Лисимаха с Никандром вначале хотели поставить в херсонесское ополчение, но потом, вспомнив про их хорошее знание скифского языка, оставили в отряде гвардии из старых воинов, охранявших самого Диофанта.
Единственная жалость, что битвы они не могли увидеть. «Зато останутся живы», - подумали они и это обрадовало их больше. Расположившись с гвардией полководца за холмом, они лишь слышали отчетливые звуки приближающегося сражения. Нарастающий гул приближался могучим комом, стремящимся снести на своем пути все препятствия. Напряжение нарастало. Обе стороны понимали, что от исхода сражения будет зависеть, кто станет будущим хозяином Таврики. Все предыдущие победы и неудачи затоптаны будут теперь в сегодняшней степной грязи, в непримиримой борьбе столкнувшимися армиями. Боги свели в одно место жаждущих славы воинов, чтобы решить исход битвы и дальнейшую судьбу этих плодоносных земель.
Ставка Диофанта была расположена на холме, и он с содраганием наблюдал за приближающейся издалека тьмой степняков. До края горизонта масса людей, пеших и конных, ставших теперь препятствием его царству, медленно приближалась навстречу. И все эти люди должны будут умереть или подчиниться ему, или должен будет погибнуть он со своей малочисленной армией. И тогда дело многих поколений эллинов, здесь на берегах Понта, возделывавших хлеб, строивших храмы и облагородивших этот край, должно будет разрушиться. И другого выбора нет. И он туже сжал свои кулаки.
Непривычный мокрый снег и пасмурная погода рождали какое-то у всех сумрачное настроение. «Злее будут», - немилосердно подумал Диофант о своих воинах, напряженно всматривовшихся в приближающегося врага.
Уже давно отгремели трубы, и воины выстроились в привычное построение тяжелой македонской фаланги. Закованные в броню все тяжело и глубоко вдыхали холодный воздух, и над колоннами скоро образовалось легкое облачко пара. Над боевым порядком, над сплотившимися многочисленными рядами, нависла непривычная утренняя тишина. Лишь в небе черными точками парила пара черных воронов или орлов, так высоко поднявшихся, что невозможно было их различить в вышине.
Жрец закончил жертвоприношение богам на сооруженном у ставки алтаре, и Диофант обратился к сгруппировавшимся вокруг военачальникам с короткой речью.
-Мы с вами пережили много побед и боги никогда не покидали нас. Но мы никогда не стояли так близко на краю погибели. Вы хорошо знаете меня, я всегда вас вел к победе с именем нашего солнцеподобного владыки Митридата Евпатора. Помнишь Филодем и ты Менелай, в скольких заворушках мы вместе участвовали. Но сейчас речь не о нас. Речь пойдет об Таврике, будут ли эллины по-прежнему здесь торговать хлебом, выращивать виноград или все отдадим наглым варварам? Мы пришли на помощь Херсонесу, и мы ее окажем. Нас мало, варваров значительно больше, но мы посланцы великого царя и мы не можем уронить его воинскую честь. Как солнцу сопутствует свет, так ему всегда – победа. Я никогда не обижал своих воинов долей в общей добычи, но в этом походе, если мы победим, я ее удвою. Передайте это всем воинам и херсонеситам. Их тоже это касается. И пусть никто не пугается скопища варваров. Боги с нами, грозный бог войны Арес Эниалий  нас не покинет!
-Мы опрокинем варваров. Таврика будет за нами! – закричали в один голос военачальники, грозно сжимая рукояти мечей.
Диофант запел военный пеан, призывая Эниалия, и все военачальники сразу подхватили его, а потом и вся стоящая внизу армия, грозно стуча копьями о щиты в такт песни.
Лисимаху, находившемуся за холмом, еще подумалось, про громогласье боевых труб: как это могли спартанцы, в древности, использовать вместо тяжелых звуков, легкие мелодии свирели, при битвах с противником ? Они совсем вроде не вязались с грозностью подобного момента. Но когда нависла неожиданно пронзительная тишина, заползавшая под каждый куст и под каждое укрытие, он многое прочувствовал. Она висела долго, тревожной неизвестностью сковывая холодный разум.
Опять загремели трубы, призывая к наступлению, и фаланга грузно тронулась с места, гулким эхом разнося шумную поступь воинов. Выставив вперед длинные сариссы и заняв диспозицию, фаланга скоро неожиданно замерла в ожидании дальнейших действий скифов. Вдруг почти одновременно со стороны двух армий раздались воинственные кличи, и тут скифы яростно бросились на понтийцев, вложив в порыв всю свою ненависть к эллинам. С двух сторон полетели сначала легкие дротики, разя наступающих и выдергивая убитых из стройных рядов фаланги. Скифы бросали на бегу по два дротика, сразу выхватывая потом свои акинаки, и отчаянно бросаясь грудью на смертоносные жала понтийских пик. В яростную атаку вел их грозный и непримиримый бог кровопролитной войны Арес.
Фаланга представляла собой силу, противостоять которой было очень трудно. Но храбрость варваров превозмогала порой железную крепость понтийцев. Хотя глубокий сомкнутый строй фаланги, ощерившись несколькими рядами длинных пик, пока сдерживал все нарастающий стремительный напор степняков. Задние ряды фаланги прижимались грудью к спинам впереди стоящих воинов, увеличивая плотность натиска, сливаясь с ними в единое целое, заражая друг друга мужеством и отвагой. Каждый воин здесь имел твердо закрепленное за ним место и клялся «не покидать товарища, с которым будет идти рядом в строю». Это была великая битва. Доблестны были все сражающиеся, и велика была у них жажда славы. Было много раненых, но никто не повернул вспять. Уверенные в себе понтийцы выдержали все ужасы битвы, с несметным скопищем варваров. Ярость сражающихся варваров натолкнулась на мужество доблестных понтийцев и херсонеситов. Фаланга сохраняла свой основной строй и в этом была ее сила. Хотя на флангах многие уже рубились мечами в рукопашной жестокой сечи. «Печальная работа мечами», снисходительно говорил когда-то греческий поэт Архилох, о подобных моментах, подчеркивая глубокое различие от воспетого поэтами сомкнутого строя боя в фаланге, до прозаической рукопашной схватки. С двух сторон непрерывно из задних рядов летели стрелы и дротики в противника. Сталкиваясь друг с другом в воздухе, они постоянно падали вниз, поражая порой своих же воинов.
После первой, неудачной атаки, варвары медленно отошли назад. Вперед теперь выступила конная лава роксолан, грозно выставив свои длинные копья. В первом ряду стояли наиболее защищенные доспехами воины, а грудь их коней прикрывалась толстыми и широкими кожаными нагрудниками. Сами воины защищались плетеными щитами, обтянутые толстыми воловьими кожами. Копья свои они ремнями прикрепляли к шее коня; а нижний его конец петлей присоединяли к его крупу. Поэтому в схватках всадник только помогал копью рукой, направляя удар, в стремительном натиске часто пронзая одним ударом сразу подряд двух противников.
Сомкнутым строем, один к одному, плотно прижимая крупы лошадей друг к другу, варвары молча стояли прямой вытянутой линией в отдалении перед понтийской фалангой. Долгое ожидание лишь возбуждало воинов, мечтавших о воинской славе и с презрением смотревших в лицо смерти. А это и есть самое победоносное оружие, какое могут даровать боги. Они твердо сдерживали коней, переминавшихся на месте и изредко храпевших от жестких удил и томительного нетерпения. Потом всадники, после невидимого сигнала, умело перестроились в широкий клин и медленно пошли рысью на притихшего и замершего врага. Ослабив поводья и горяча коней боевым кличем, они устремлялись на противника все быстрее и быстрее, переходя на размашистый галоп. Понтийцы с содроганием смотрели на быстро приближающихся варваров, еще прочнее сплачиваясь в своих застывших рядах. Что это за конница? Закована ли она в тяжелые панцири и закованы ли лошади в них? Куча вопросов пронеслась вихрем в голове у каждого воина. Ведь от этого зависел, возможно, исход битвы и их жизни. А степняки приближались все ближе и ближе.
Столкновение с противником было сокрушительным. Ржание раненых лошадей, стоны умирающих, жгучая ярость и крики ненависти все смешивалось в круговороте атаки. Казалась, что первые ряды фаланги смяты, но это скоро оказалось обманчивым. Она вновь сомкнулась, быстро сумев выпрямить свои ряды. Горы павших лошадей, пронзенные греческими сариссами, распростерлись теперь по переднему краю битвы. Сзади наседали другие варвары, окончательно смешивая свой строй и падая на только что убитых и раненых товарищей.
Скоро степняки отошли и вновь, перестроившись, повторили лобовую конную атаку. И это вновь не принесло желанного результата. Пешие и конные они попытались обойти заколдованную фалангу и ударить с флангов. Но и это им не удалось.
Легкая конница скифов и роксолан во многом были бесполезны в ближнем бою, осыпая теперь противника лишь стрелами и легкими дротиками. Тяжелой конницы, закованной в панцири, чего так опасались понтийцы, у роксолан не оказалась. И это существенно ослабило атаки степняков. Пытаясь вклиниться в фалангу, всадники порой больше мешали своим пешим воинам, бессмысленно давя их своими конями. Потеряв всадников, многие лошади в ужасе устремлялись в степь, сшибая и топча наседавших отовсюду пеших степняков. Многие кони уже одичало разбегались далеко в степь.
Вовремя введенный резерв Диофантом окончательно решил исход битвы. Варвары дрогнули и повернули вспять. Большинство их пехотинцев осталось лежать здесь, распластавшись под немым безучастным сводом небосвода, оставаясь на многие месяцы теперь лишь пищей стервятникам и степным хищникам.
Что до павших воинов-понтийцев, то не надо их оплакивать. Их души сразу попали в Аид, взирая оттуда на доблестную свою победу.

14.
Победа была полной и сокрушительной! Диофант распорядился не преследовать противника. Ополчение херсонеситов было оставлено для дальнейшей осады Прекрасной гавани, а сам он, во главе войск, направился в изможденную осадами и полуразрушенную Керкенитиду, а оттуда дальше на юг, в строящийся Евпаторион. Разрозненные скифские отряды по пути везде безжалостно уничтожались. Повсюду теперь, в степях западной Таврики, лежали непогребенными, многочисленные разлагающиеся скифские трупы. И некому было позаботиться больше о них.
Лишь дойдя до новой, почти построенной крепости Евпаторион, понтийская армия, наконец, остановилась. Здесь потом были разбиты зимние лагеря для победивших войск.
Осада Прекрасной Гавани херсонеситами и подошедшими затем отрядами понтийцев продолжалась до весны следующего года. Исчерпав все запасы продовольствия, голодая и видя бессмысленность дальнейшей обороны, город был сдан на милость победителей. Изможденные скифы являли жалкое зрелище. Длинной вереницей, под охраной выстроенных коридором вражеских войск, они медленно выходили из города. Многие падали от истощения, но стенаний и воплей не было. Скифы переживали поражение молча, сохраняя достоинство и мужество. Пленных разместили в оцепленном войсками и наскоро устроенном огороженном лагере. Всех руководителей обороны безжалостно казнили на следующий день, а остальных, вместе с женщинами и детьми, распродали за бесценок в рабство. Большая часть их была куплена самими херсонеситами из ополчения. Скифы недолго оставались в невольничьем лагере. Закованные в цепи, они скоро были разобраны своими новыми хозяевами и отправлены в Херсонес, для большинства для дальнейшей перепродажи. Многие мужчины и женщины покончили в последнюю ночь самоубийством, безучастно убивая и своих собственных детей, предпочитая такую скорую жестокую участь невыносимой неволе, так что в окрестностях города осталось много трупов.
Лисимах с Никандром много переводили теперь со скифского, участвуя в многочисленных допросах пленных, котрые ничего нового не могли поведать. Малая часть полона была передана военачальникам, которые тут же торговали им задешево. Лисимаха с Никандром, каждодневно сидевших на виду у начальства, также наделили, выделив им из добычи двух молодых скифянок.
-Сам командующий вам передал, чтобы не скучали, - смеясь, говорил пожилой воин из гвардии Диофанта, выталкивая впереди себя испуганных женщин. Укрощайте теперь скифию бабскую, мужицкую мы уже укротили.
Никандр первый уверенно выбрал себе рабыню и, взяв ее дрожащую за локоть, повелительно вывел из палатки. Лисимах долго смотрел на свою новую собственность и никак не мог этого осознать. Недавно сам бывший в рабстве, он теперь владел скифской невольницей. Почти подросток, она была так испугана и робка, что он не знал, как ее успокоить. Ее молодое гибкое тело еле скрывала порванная во многих местах фуфайка. Покрывала на голове не было, а спутанные длинные волосы ниспадали на грязную одежду. Это было трудно представить, но звали ее Опией, также как и его любимую. Несколько дней он старался заслужить ее доверие, разговаривая с ней по-скифски. Даже отобрал у нее нож, которым она однажды хотела перерезать себе запястье, следуя примеру сотням скифянок, лишавших себя жизни. Окружающие смеялись над ним и его обходительностью с ней, на что он равнодушно отшучивался. Но вскоре взор ее смягчился и засветился благодарностью, насколько это возможно у рабыни, находящейся в неволе у чужестранца.
Когда херсонесский отряд присоединился к понтийским войскам, началось новое совместное наступление армии в глубь Скифии. Все крепости по пути на Неаполь Скифский сдавались снова без боя, в надежде на уже испытанную милость понтийцев. Но теперь здесь оставлялись надежные воинские понтийские гарнизоны. Скифский царь Палак, при приближении Диофанта, вновь бежал в припонтийские степи, о котором античные писатели больше никогда не вспомнят. А разгромленые в битве роксоланы также поспешно уйдут из чуждой и несчастливой для них Таврики.
После взятия понтийцами Неаполя Скифского добычи было особенно много. Золотые кубки, ритоны, драгоценные украшения были загружены в большие лари, которые поднимало порой по несколько человек. Пленных из столицы не брали, учитывая добровольную ее сдачу. Великодушный Диофант сдержал слово и не обделил войско, и его воины были чрезвычайно довольны добычей. Досталось, по нескольку серебряных монет, и Лисимаху с Никандром.
Ранней осенью 109 г. до н.э. Диофант, вернувшись с победоносными войсками в Херсонес, был встречен гражданами освобожденного полиса с ликованием: «Слава, слава победителю! Слава царю Митридату!», - возбужденно кричали на всех улицах. Празднества продолжались несколько дней, с большими благодарственными жертвоприношениями богам.
Оставив армию на заслуженный отдых, Диофант, в нимбе величия, отправился вновь на Боспор. Слава легкокрылой чайкой летела теперь впереди него. С уверенностью победителя он прибыл туда, не рассчитывая, что кто-то теперь осмелится возражать ему. Даже все варвары Таврики искали теперь его примирения.
В Пантикапее царь Перисад, без пышных торжеств, передал Диофанту простой свиток. Это было завещание о наследовании своего титула и власти над Боспорским царством владыке Понта Митридату Евпатору, которому вновь благоволили боги, склоняя под его могучую длань новые своевольные народы.
А в самом Пантикапее официальное завещание прорвало бурлящее негодование, словно штормовое море явило буйный нрав. Слух об этом быстро облетел нетерпеливый город, чему поспособствовали и во многом недруги царя. Народ давно устал угрюмо молчать и с жаром принялся обсуждать запоздалые новости в тавернах. А при царском дворе окончательно составился тайный заговор.

15.
Проживание в военном лагере Лисимаха с Никандром было сложным. В военной среде они были чужаками, да и надобности в них понтийцы больше не испытывали. Поэтому скоро они перебрались в Херсонес. Но и там они долго не задержались. Попытки Лисимаха узнать там что-нибудь о капитане судна Мегакле результата не давали.
И скоро найдя попутный корабль, они с Никандром и своими пленницами, решили отправиться на Боспор. Хотя для скифянок выход в открытое море дался с большим трудом, да и эллинам стоило немало сил преодолеть их страх и врожденное упрямство. Но боги им благоволили.
О, этот долгожданный Боспор! Сколько им пришлось вынести бед, прежде чем попасть сюда. Сколько раз смерть силилась одолеть их судьбу, но боги-заступники не дали превозмочь темным силам.
Друзья стояли на боспорском берегу и любовались величием столицы, Пантикапеем. Здесь, в огромной гавани, вновь чувствовалось, как бьется везде эллинская жизнь, а высоко на горе, как ее грозный страж, возвышался грандиозный акрополь города. После степных просторов белоснежные храмы казались здесь волшебным сновидением. Все дышало забытой эллинской культурой и в такт ей упрямо бились эллинские сердца.
Они устроились в неплохой гостинице, уже в отдельных комнатах, каждый со своей рабыней. Денег уже практически не оставалось, и они всячески экономили на всем. «Не быть расточительным – уже двойной доход», - учил, смеясь Лисимах, жизненным хитростям Никандра. Но суровая необходимость заставляла видно в скором времени продать одну из рабынь. Лисимах отчетливо это понимал. И эта мысль приносила ему немалые страдания, так что он всячески отгонял ее.
В первые дни распросы в тавернах о кораблях Мегакла успеха не принесли. Надежды было мало, но все-таки она еще оставалась. Не находилось и следов его дяди, Аполлония. Томительное ожидание становилось с каждым днем нестерпимо, и Лисимах подумывал уже о возвращении в Элладу. Как вдруг, однажды в гостинице, Лисимах случайно услышал знакомую прибаутку, которую часто употреблял Мегакл по любому поводу: «Смелость -  ты мать кораблей, ты вселила наживу в наши сердца». Чем-то повеяло родным и близким от этих слов. И Лисимах скоро разговорился с незнакомцем, который оказался хозяином другой гостиницы, поведавший ему о своем необычном постояльце. Его звали Периклом. Немедля Лисимах поволок Перикла в его гостиницу, несмотря на отчаянное сопротивление и полное непонимание в происходящем.
Бывает, когда счастье переполняет человека, даря его с избытком. Это был тот самый случай.
-Боги! Неужели это ты, Лисимах. Живой и здоровый, - еще не веря своим глазам, говорил удивленный и не пришедший в себя от встречи, Мегакл. Хайре, милый Лисимах. Перикл, неси скорее на стол самое лучшее, что есть из твоей снеди. Хиосского еще амфора у нас оставалась. Неси не разбавленное. Лисим-а-а-х. Как часто я тебя вспоминал, если бы ты знал.
-Я тоже скучал по тебе. Весь Херсонес и Пантикапей обегал и переспросил всех: «Не слышали ли вы ....о навархе Мегакле из Милета?».
-Я, кстати, сохранил твои вещи. И письма, и Гестию, все сохранил. Я верил, что ты жив. Сколько раз я себя укорял, что оставил вас в Керкенитиде. Как же вы спаслись?
Начались долгие распросы и рассказы о злоключениях Лисимаха.
Уже к вечеру, когда застолье разгорячило всех, Мегакл с Периклом рассказывали Лисимаху о напряженной обстановке в городе, высказывая каждый свое мнение.
-Все боятся, что скифы возьмут власть в городе. Диофант в царском дворце живет, но его это не обезопасит. Это еще опаснее, скажу вам. Наемники, вообще, мне кажется, ни за кого, - говорил уверенно Мегакл. Большинство из них ведь скифы. И во главе всех бунтарей – их предводитель Савмак.
-Уже толпы вооруженных сторонников Савмака, я видел, ходят по городу. Он скиф и воспитывался во дворце. И он всегда был ближайшим советником царя Перисада. За ним вся скифская аристократия стоит, и все скифы его слушают. И наемники за ним пойдут, за ним великая сила. Как только он позволил такое совершить Перисаду! Царь Перисад отступник и боги его накажут еще за предательство интересов царства. Лисимах, ты не слушай Мегакла, хоть я его очень люблю. Законное место Савмака, считаю, на престоле после Перисада. И многие так считают! И раньше считали. Поговаривают, что он даже незаконный его сын. Он один может сохранить Боспорское царство без Митридатовых подачек, - разъяснял возбужденно Перикл. Он, кстати, по-эллински свободно говорит.
-Тогда, может быть, они знакомы с детства: Диофант с Савмаком? Им легче будет договориться?
-Ехидне  легче с твоим Диофантом договориться, Лисимах.
Лисимаха, особенно после скифского плена, не очень страшили пугающие других варварские обычаи. Его не смущала скифская власть в городе, его даже это радовало. И сразу мелькнула в душе слабая надежда о встрече с не позабытой Опией. Он даже отчетливо представил ее будущий приезд в Пантикапей и их долгожданную радостную встречу. И как рухнут в одночасье все нелепые преграды судьбы, нагроможденные несправедливым временем.
Глава 4.   Боспор

1.
На следующий день Пантикапей замер. Слухи, один неправдоподобней другого, охватили бурлящий город. Усиленная стража появилась в порту и в городе. На городских воротах внимательно теперь осматривали въезжавших в город, грузы и всяческую поклажу. Многие в ужасе шептали, что царь Перисад убит. Первоначально казавшийся нелепым, слух этот скоро подтвердился. Говорили, что собственноручно убил его Савмак и что теперь он станет новым архонтом. Многие горожане не одобряли этот неблаговидный поступок, но многие другого решения не видели. Наемная армия, немного поколебавшись, скоро перешла на сторону нового правителя. Выступлений против Савмака в городе не было, хотя многие и затаили плохо скрываемую злобу. Особенно знатные и зажиточные рода. Богатые купцы, на всякий случай, уже подальше прятали свои заморские товары. Закрывались везде многочисленные лавки. Все в ужасе боялись бунта рабов, которые всегда кончались кровавым побоищем. Ведь во многих домах были скифские рабы. А скифская власть могла предоставить им свободу. И это могло закончиться полным крахом процветающего полиса. Но пока в городе было спокойно, день шел за днем и порядок в городе обеспечивался надежными войсками. Атмосфера первоначального страха постепенно рассеивалась.
Через несколько дней Савмак громогласно провозгласил себя архонтом Боспора. Народ воспринял весть недоверчиво, с сомнением наблюдая происходящее. Лишь только выпущенные позднее новые золотые монеты с изображением Савмака в царской тиаре показали прочность очевидных изменений.
Диофанта известие о перевороте застало неожиданно. Вся его работа рухнула в одночасье, все планы были разрушены в один миг. И он ничего не мог сделать, беспомощно наблюдая за происходящими событиями.
«Если меня сразу не убили, - думал он, значит, есть еще шансы побороться». Полководец Диофант не привык менять решения под давлением скорых обстоятельств. Он привык сам создавать трудные обстоятельства для других. И, несмотря на произошедший переворот, Диофант еще чувствовал себя хозяином положения во всей Таврике. Именно у него была победоносная армия, победившая варваров и склонившая их к миру, хотя и находилась она далеко в Херсонесе.
Несколько дней при боспорском дворе на Диофанта не обращали никакого внимания. Предоставленный сам себе он проводил их в тягостных размышлениях. Посланный им в Херсонес тайный гонец должен будет подготовить армию к решительным действиям. С ним же он переправил завещание Перисада, так было намного надежнее. Он не был уверен теперь в полной своей безопасности. Он не торопился и не волновался, желая разобраться в необходимых действиях на месте. Собственный корабль с охраной стоял у пирса, и он мог вернуться в Херсонес незамедлительно. Если, конечно, теперь позволят ему отплыть. Личная охрана надежно контролировала его покои, и пока жизни ничто явно не угрожало, так считал он. Диофант прекрасно сознавал, что Савмаку потребуется его невмешательство в произошедшие события. А самое главное признать законным дворцовый переворот со стороны Понта. Но это было бы поражением Диофанта. И он не мог принять его так легко и смириться с этим.
Однажды слуги доложили о приходе одного из новых царских придворных, пользующихся значительным влиянием. Диофант принял его даже с некоторым любопытством. Тот велиречиво, с подобострастием в нужных местах дворцового слуги кратко сообщил, что архонт Боспора и Феодосии, басилевс всех Синдов и Меотов Савмак милостиво встретится с ним, и просит пожаловать на следующий день в парадную залу для торжественных приемов.
Диофант учтиво и в меру поклонился, поблагодарил и обещал прибыть в назначенное время.
Савмак, на следующий день, предстал очам Диофанта в роскошном царском одеянии, с большой солнцеподобной тиарой на голове, возвышающимся на боспорском троне. Лицо его было немного женственным, а порывы во многом чувственны. «Хоть ты и старше, но тебе явно не хватает царского достоинства и непоколебимой воли, как у моего царя Митридата Евпатора», - пришло на ум Диофанту невольное сравнение. «Неукротим и непреклонен Митридат и не тебе тягаться с ним», - недружелюбно думал он о новом владыке, поимевшего дерзость противостоять его планам.
А царя Митридата современники действительно описывали как непреклонного властителя исполинского роста, огромной физической силы, неукротимой энергии и мужества, но имевшего к несчастию многих его окружавших друзей и врагов глубокий и коварный ум.
Диофант стоял перед боспорским базилевсом полный достоинства и силы, уверенный и непоколебимый. Савмак первый начал разговор, немного нервничая и стремительно выговаривая слова.
-Диофант, ты доказал преданность эллинскому делу и своим мужеством снискал уважение даже у всех варваров. Ты спас почти обреченный Херсонес и тебя справедливо восхваляют все эллинские города, благодарно вознося за тебя молитвы. Но Боспор не очень нуждается в твоей великодушной опеке, надеюсь, ты это понимаешь. Поэтому ваши отношения с бывшим царем Перисадом остались в прошлом. Царство Боспорское сильно торговой выгодой и купцам понтийским у нас открыты всегда все гавани. Мы милостиво даруем им всем асилию, гарантию безопасности и неприкосновенности имущества во всем нашем царстве. И всегда будем рады, как и тебе, чья слава несет могущество царя Митридата Евпатора. И прошу донести мои слова о желании нашей дружбы до великого владыки. И мы будем довольны заключить вечный союз гостеприимства с вашим великим царством.
-Я слышал твое слово, Савмак, теперь позволь мне сказать - жестко начал Диофант, после непродолжительной паузы, когда речь царя была закончена. В подобающем поклоне, в тоже время, не называя его архонтом или базилевсом, Диофант продолжил: Царство Боспорское сильно и за это слава великим богам. И я пекусь об этом тоже. Но оно нуждается в друзьях, для защиты наших общих эллинских интересов. Это хорошо понимал покойный царь Перисад. Поэтому он обратился за помощью к моему венценосному владыке Митридату. Ты знаешь о завещании его, поэтому после его смерти Боспорское царство по закону должно перейти под руку царства понтийского, для защиты его интересов. И я вправе оградить интересы своего владыки от посягательств любых недругов. Вот мой ответ.
-Данное завещание не действительно, Диофант. Перисад был стар, да и подписывал ли он его. Может быть, это только твои слова? Ты сможешь предъявить нам это завещание?
-Его у меня нет. Оно отправлено в Понт, к великому царю, - с достоинством слукавил Диофант. Как хорошо, что он заблаговременно отправил завещание в Херсонес, - подумал он. Хотя Савмак вряд ли решится обыскивать мои покои. Потому, что в случае отрицательного результата он полностью разрушит даже слабую надежду на установление дружественных отношений со мной.
Царь Савмак тоже понимал, что Диофант вряд ли хранит завещание в своих покоях. Но где оно? Еще на Боспоре или нет? А оно так много значило для него теперь, являсь могучим козырем для врагов и основанием для боспорского престолонаследия. Поэтому он всячески пытался договориться о будущем мире со знаменитым полководцем.
-Ты не доверяешь мне, Диофант? Царство Боспорское сильно и может отлично послужить и твоим личным интересам. Ты же воспитывался здесь. Разве ты не гордился в детстве величием своего царства? Разве не радовался его могуществу? И теперь ты хочешь его унизить?
-Разве это унижение служить великому царю Митридату?
-Ты дурным смыслом наполнил мои слова, Диофант. Мое царство желает жить в мире с могучей державой твоего повелителя. Но оно еще сильно, чтобы иметь свою собственную волю. Перисад изменил ей, за что поплатился жизнью. И ты, Диофант, пока что почетный гость на Боспоре, а не во главе своей армии, заметь. А она далеко отсюда, в Херсонесе. До него еще надо добраться. Научись достойно уважать волю боспорского народа и его владыки. Ведь город Пантикапей, это не разоренная тобой Керкенитида. У нас тоже есть немалая армия и разве нам надлежит ссориться? Кто от этого выиграет, подумай? Только наши общие враги. Что скажешь на это, Диофант?
-Воля богов определяет людской промысел, и мы все в их власти, - высокими словами, но жесткой непримиримостью, закончил разговор Диофант и слегка поклонился Савмаку, тон которого был явным признаком неуверенности и слабости его царского величия.
Савмак был раздасован совсем неудавшимся разговором. Он сразу почувствовал скрытую внутреннюю силу Диофанта и ничего не смог с этим поделать. Он надеялся, что Диофант смирится с произошедшим переворотом, но видел, что просчитался. Он ясно осознавал скрытую угрозу понтийца, понимая, что с ним не удалось договориться. И вряд ли он передумает. А за ним была его победоносная армия, сокрушившая огромные силы скифов и роксолан. Главное теперь не дать ему добраться до Херсонеса, - решил благоразумно Савмак. Убить его надо скрытно, подстроив несчастный случай или лучше отравить. Чтобы не вызвать гнев могущественного его владыки Митридата. Боспору не следует ссориться с Понтом. А для ловкого дела у нас есть мастера, не хуже эллинских.
Диофанта не надо было ни о чем предупреждать, он сам привык чувствовать за два шага любой ход противника. Поэтому он старался жить скрытно, редко выходя из покоев дворца. Дважды, причем заблаговременно, заставлял рабов пробовать подаваемую ему на стол пищу. Так прошли несколько томительных дней.
Раз, выйдя из дома, его чуть не сбила вместе с охраной колесница, промчавшаяся на большой скорости. Да случайно упала рядом огромная черепица с высокой боспорской крыши. Лишь неизменная удача оберегла его. Таких случайностей не бывает в один день дважды подряд, - подумал благоразумно Диофант и решил поскорее перебраться в дом старинного боспорского рода Ахаменов, славившегося на Боспоре своим эллинством и непримиримостью к варварам. Они уже дважды его тайно приглашали, а в прошлый приезд он беседовал за пиршественным столом с главой рода Демосфеном. Тот на него произвел самое приятное впечатление своей рассудительностью и благорасположенностью к Понту. Надо опиреться на боспорскую аристократию, только они смогут стать проводниками понтийской политики в Пантикапее, - тогда еще подумалось предусмотрительному Диофанту.
Выйдя однажды на прогулку вместе со своей и боспорской охраной, придаваемой ему скорее для соглядатайства, Диофант решил сбежать от своего назойливого попечения. В этом ему помогли собственные воины, задержавшие насильно царских слуг. Запутывая следы в городе, он с трудом добрался до дома Ахаменов, где сразу нашел надежный приют. Бросив свое охранение, он рассчитывал на оставшийся отряд на собственном корабле. Но оказалось, что судно было вынуждено недавно отплыть от берега, по приказу дворцовой стражи. Где оно теперь находилось, никто из друзей не ведал. Круг все более смыкался. Но опасности Диофанта не пугали, а наоборот, часто придавали ему больше холодной рассудительности.
Но и в доме Ахаменов Диофанту тоже оказалось небезопасно. Подозрительные лица постоянно отирались около усадьбы и даже дважды проникали в сад. Поэтому Диофанту постоянно приходилось находиться в душных помещениях, не выходя даже в андрон. Ему необходимо было срочно покидать Пантикапей. Многие доверенные лица уже подыскивали надежный корабль, который смог бы скрытно доставить Диофанта в Херсонес. Проходили многие дни, в городе уже установилось спокойствие, а Диофант по-прежнему таился в Пантикапее.
А в царском дворце с его исчезновением случился настоящий переполох, и многие рабы заслужили суровое наказание. Но обнаружить в городе местоприбывание Диофанта так и не удалось.
Когда зарядили дожди, с тайной миссией в город прибыл небольшой торговый корабль из Херсонеса. Узнав о свершившемся перевороте, херсонесситы сами отправили судно за Диофантом, предвидя, что ему будет угрожать чрезвычайная опасность на Боспоре. Многие даже засомневались, сможет ли он спастись среди бурных событий переворота. Прибыв в Пантикапей херсонеситы долго, через доверенных лиц, устанавливали его местонахождение, пока закупали всевозможные товары и загружали корабль, маскируя этим истинные намерения.
Уже через два дня, благополучно преодолев все опасности, Диофант благодарил херсонесский эсминет (коллегию должностных лиц) и граждан за своевременно оказанную ему помощь. В громогласной своей речи он призвал херсонесских граждан принять участие в новом походе. В военном походе теперь на Боспор, где царскую власть незаконно узурпировал Савмак. Граждане города вновь возликовали. Победоносная война могла принести им новую добычу и многочисленных рабов. Ведь опасности войны всегда вознаграждаются хорошей прибылью. В Диофанта они горячо верили, в его непреходящую славу и удачу. Хотя только сам Диофант сознавал, что его армия слишком слаба для предстоящей войны, с таким грозным противником, каким было Боспорское царство. И он отправился, несмотря на зимние штормы в море, в любимую понтийскую Синопу, за новым подкреплением. «Не давать врагу покоя, как поступают сами скифы», - таким давно стал девиз Диофанта в таврикской военной кампании.
А столица Боспорского царства Пантикапей пока зажила своей обычной размеренной и будничной жизнью. Многим даже подумалось, что запах войны совсем улетучился, но это было так обманчиво.

2.
Пантикапей при Савмаке быстро менялся. Варвары теперь в избытке получали земли вокруг города. Зачастили в город пеласты, разорившееся местное население, работавшее на полях как поденщики-батраки. У них немного теперь завелось денег, которые позволяли чаще совершать покупки. Но эллинское купечество, державшее морскую торговлю, почувствовало, что власть уходит из рук. Барыши теперь легко обходили их похудевшие карманы. В тавернах об этом только и шептались. В город зачастили теперь степняки, сами привозившие зерно и разнообразные продукты. Даже, несмотря на зимний период, на мясо стали падать впервые цены. Оно появилось в избытке, как и зерно. Бедное население приветствовало эти начинания, но богатое купечество почувствовало угрозу своему существованию. Цены на привозные вина и оливковое масло, наоборот, резко подскочили вверх.
Савмак быстро сумел подавить даже слабую тень оппозиции, пытавшейся соорганизоваться для поддержки Понта. Старая боспорская знать: Спартакиды, Гераклиды, Килиды, Эвии, теперь спешно покидала город.
Придавленные последними событиями закончили свои споры Мегакл с Периклом.
Лисимах, получив старые послания от Мегакла, отнес их по нужным адресам. Приняли его везде дружелюбно, но также дружелюбно и выставили. Теперь не было времени до эллинских интриг, но зерно пообещали, хотя и без скидок.
Неожиданно обнаружились сведения и о его дяде, Аполлонии. Один трапезит подал в суд на арендаторов, отказавшихся платить, ввиду длительного отсутствия хозяев земли, с которыми истекли договорные обязательства. Трапезит требовал повышения ставок, а они отказывались платить по ним. У трапезита был договор на получение денег, но не на заключение нового договора. Этим арендаторы и воспользовались. Этот случай долго обсуждали в городе и Лисимах, услышав знакомое имя, стал тщательно все разузнавать. Его появление в суде с документами, подтверждавшими родство и право наследования, несказанно огорчило обе стороны. Арендаторы вынуждены были согласиться с новыми условиями, а трапезиту пришлось расстаться с изрядной суммой денег. Жадность всегда приносит неожиданные убытки. Зато Лисимах, после полунищенского своего существования, почувствовал себя настоящим богачом. Они с Никандром уже ни в чем себе могли не отказывать.
Обнаружился теперь и бывший владелец судна Гиблесий, которого безуспешно так долго разыскивал Лисимах. Все складывалось весьма благополучно. Он с радостью принял Лисимаха и обещал поддержку в афинском суде. А для верности обещал заверить все письма еще на Боспоре.
Однажды на торговой пристани Лисимах неожиданно встретил свою Опию. Не свою рабыню, а ту самую, о которой он мечтал многие ночи в беспросветной неволе. Она была со своими родственниками, во главе со старым Скиллом. Здесь же был и ее отец, бывший его хозяин Дромитек. Встреча для всех оказалась явно неожиданной. Дромитек сразу набросился на Лисимаха, как на своего сбежавшего раба, попытавшись заломить ему руки. Но Лисимаху удалось жестко отбросить невысокого Дромитека в сторону. Неожиданно, на стороне Лисимаха, выступил сам Скилл, сумевший твердо объяснить Дромитеку, что они находятся в эллинском Боспоре. И что не надо давать волю рукам. Видимо разборки были никому не нужны, тем более что на них с любопытством смотрели уже многие горожане.
Лисимах давно обрел свое позабытое в неволе достоинство. Свобода и участие в войне вновь наполнили его утраченной уверенностью. А поражение скифов во многом возвеличило эллинскую культуру и набило его вновь пустым, но гордым самомнением. И он готов был теперь кровно отстаивать свои интересы. Да и внешний вид его никак не походил на рабское сословие. Любопытствующие боспоряне тут же стали собираться вокруг толпой. Послышались даже отдельные негодования в сторону скифов, явных их противников. Но сейчас, когда скифская аристократия оказалась у власти, все могло выйти и по-другому. Лисимах был уверен в себе, но это мало что решало. Только с Опией ему удалось издалека переброситься короткими взглядами.
-А хотите, я уступлю вам свою рабыню, - предложил неожиданно Лисимах своему бывшему хозяину.
-У тебя теперь своя рабыня? И кто она, скифянка, наверное? А зачем она мне нужна? - возбужденно говорил Дромитек. Ты – мой раб. Или ваши законы только не для эллинов?
-Если ты предложил, то исполни сказанное, - опять вступился в разговор Скилл, в чем-то даже покровительствуя Лисимаху.
Они договорились, что Лисимах приведет на следующий день рабыню к храму Аполлона, где они и оформят сделку. Дромитек недовольно молчал, кутаясь в кафтан, в раздражении вскоре отойдя в сторону.
Лисимах хотел задобрить Дромитека, чтобы ему было позволено видеться с Опией. Но он не пришел на встречу вовсе. Пришел один Скилл, сказав, что рабыня ему тоже не нужна. Лисимах тогда с радостью в сердце неожиданно оформил ей в храме вольную, что приветствовал довольный Скилл, благодарно крепко пожав его за руку выше локтя.

3.
Несколько дней, проведенные в Пантикапее или Боспоре, как называли столицу еще сами горожане, сблизили Лисимаха с Периклом, хозяином гостиницы, где проживал Мегакл. Перикл познакомил Лисимаха со многими горожанами, ярыми сторонниками Савмака. Да и большинство простых горожан, признавало права Савмака на престол Боспора, симпатизировало ему и принимало его сторону. Лишь боспорская аристократия тайно выступала против него, плетя все время нити заговора. Савмак сразу же предпринял жесткие меры против своих противников. Были арестованы или высланы из города ряд известных фамилий: остававшиеся Ахамены, кто-то из Килидов и Эвий. Недовольный Мегакл тоже заторопился теперь домой:
-Противно мне в вашем городе стало. Попробую добраться до Херсонеса. Переживу там зиму, а к весне вернусь в Мермикий, суда достраивать. Боги подскажут, что делать потом.
Товарищ по несчастью и старый друг Никандр тоже вознамерился покинуть Боспор. С ним тоже у Лисимаха стали чаще происходить печальные размолвки. А тут еще освобождение рабыни, вызвавшее его окончательное  непонимание. Его рабыня исправно служила ему, и он был удивлен бескорыстным поступком Лисимаха.
-Ты видно хочешь породниться со скифами, это твое право. А нам лучше держать варваров в виде рабов. Так сподручнее будет, и так завещано нашими предками, поверь мне.
-Недавно ты сам был у них в рабстве. Разве тебя не сажали за общий стол, разве не были они с тобой открыты, разве не помогали тебе овладевать скифскими навыками и учить язык?
-А разве тебя не хотели убить? А разве не заставляли постоянно работать на них? Забыл? Забыл побои в первые дни? За что я им должен быть благодарен? Прощай Лисимах, может быть, еще свидимся, - говорил Никандр, холодно раскрывая объятия другу.
Покинутый старыми друзьями Лисимах сначала затосковал, а потом бросился в гущу бурных городских событий.
Однажды в гостиницу за ним пришел посланец от Скилла и пригласил на симпосию, в дом какого-то Эминея. Лисимах сначала удивился, потому что у скифов не было симпосий. Но потом насторожился. Не ловушка ли это? На всякий случай он предупредил Перикла, но тот его успокоил. Это был уважаемый всеми гражданин, один из самых близких сторонников Савмака.
Дом Эминея был обставлен по всем эллинским обычаям: дорогими вазами, кубками, но явно с варварской пестротой. И не было домашнего алтаря. Здесь Лисимах действительно встретился со Скиллом, который представил его как верного друга скифов, хорошо знающего их язык и обычаи. Отчего Лисимах даже немного смутился. Он не углублялся в историю рабской участи Лисимаха, сохранив его гордость, за что тот был благодарен Скиллу. В доме с ним обходились все с большим почтением.
-Сегодня Лисимах решается, быть ли исконным царям на престоле здесь на Боспоре или утвердится понтийский владыка, пожирающий как саранча все живое, - обратился к нему седовласый Эминей, который одет был в редкое на Боспоре эллинское одеяние. Посмотри: Колхида, Каппадокия, Херсонес, на все он налагает свою длинную длань. Если падет Боспор, то весь Понт Эвксинский станет митридатовым и тогда весь мир содрогнется в ужасе. Тебя представили нам, как нашего друга. Не все эллины становятся нашими друзьями, чаще из-за коварной расчетливости. В нашей ситуации расчетов нет, каждый поступает, как велит ему сердце. Хотя, впрочем, у тебя есть тоже немаловажный довод - наследство здесь на боспорскую землю. Мы поможем тебе вступить в твои права и получить, если пожелаешь, боспорское гражданство.
-У Диофанта в Таврике огромное войско. Или вы забыли, что он полностью разгромил недавно целую армию царя Палака, - неуверенно возразил Лисимах. Победителей ласкают боги. А какая сила у вас?
-Диофант вынужден будет признать нашего нового владыку царя Савмака и отказаться от Боспора, - продолжал Эминей. У него были договоренности с Перисадом, но это все в далеком прошлом. Он прекрасно понимает, что у нас наемная армия и ничуть не хуже понтийской, и никак не меньше. Мы сможем постоять за себя. Да и скифы, наши союзники, еще смогут собрать новые военные силы, помогая нам. И еще Боспору платят дань многие народы, которые поставят своих воинов. Вот и подумай, какую армию мы сможем выставить против него. Думаю, что от Диофанта это тоже не может укрыться.
Лисимах продолжал обдумывать ответ, не понимая конкретно, что от него потребуется. Но он старался рассудить разумно: «Еще вчера он был в рядах Диофанта, а сегодня ему предлагают его предать. Хотя речь идет не о предательстве. Диофант действительно, мало вероятно, пойдет против Боспора. Боспорское царство слишком сильно. А значит, Лисимах просто будет служить новому законному властителю Боспора. Да и что в этом плохого, если это поможет вновь встретиться с Опией».
Он радостно встрепенулся. Уже только от одного ее имени вновь полыхнуло пламя пожара в груди. Как ветер будоражит легкий ковыль, так вновь всколыхнулись все его чувства, оживив тайные желания.
Лисимах рассеянно осмотрелся вокруг. Что этим людям нужно будет от него? Так далек он был от их примитивных интриг. Он мечтал о будущем, и как оно было велико по сравнению с приземленностью желаний его окружающих людей. Только бездеятельность страшила его в этом городе.
-А чем я смогу быть полезен царю Савмаку? Я искренне готов служить новому владыке Боспора, - дал он, наконец, свое согласие.
Эминей радостно заулыбался: «Мы готовим в Понт посольство к царю Митридату Евпатору. Поедут достойные граждане от Боспорского царства. Большинство будет эллинов, но будут и скифские вожди. Вам нужно будет передать владыке подарки от царя Савмака. Ты хорошо знаешь наш скифский язык и сумеешь перевести достойно речи наших скифских посланников».
-Да, но зимние штормы могут не позволить совершить плавание.
-На все воля богов. Поездка будет не из легких, знаем Лисимах. Но нужно заблаговременно опередить Диофанта до его возвращения в Синопу. А сейчас самое благоприятное время, пока он сидит в Херсонесе.
Лисимах со всем безропотно согласился и скоро попрощавшись, ушел, облегченно почувствовав свою миссию выполненной.
А дальше потянулось несколько дней томительных ожиданий. Были знакомства и встречи с несколькими претендентами в предстоящее посольство. Они тщательно отбирались и также скоропалительно менялись. Но потом вдруг все приготовления внезапно прекратились. Лисимаха больше не просили и не вызывали для знакомства с претендентами. Он терялся в догадках, что случилось или откуда к нему снизошла такая немилость. Ему понадобилось приложить значительные усилия, чтобы разузнать истинную причину всех перемен: Диофант уже отбыл из Херсонеса, возвращаясь в Понтийское царство, и предстоящее посольство Боспора стало теперь бессмысленным мероприятием.

4.
За несколько месяцев проживания в Пантикапее, Лисимах обзавелся новыми друзьями. Все они были из числа сторонников Савмака. Было здесь и много эллинов. И все они были вовлечены в круговорот происходящих бурных событий.
В Пантикапее, конечно, знали о призыве Диофанта в херсонесском эсминете идти походом на Боспор. Хотелось верить в лучшее, что великому царю Митридату хватит благоразумия не согласиться с решением своего стратега. Но, видя бекомпромисную понтийскую экспансию кругом, в это с трудом верилось наблюдательному человеку.
Крепостные стены города лихорадочно укреплялись властями. Надстраивались отдельные башни, особенно со стороны гавани, строились противотаранные укрепления, углублялись заросшие валы. Заменили новой, более мощной, подъемную решетку на главных, въездных воротах, вместо надменно скрипучей старой катаракты, вошедшей давно уже в городской фольклор. Заготовливались чаны со смолой, поднимался камень на крепостные стены для будущей обороны. Работа в городе кипела. Были посланы в подвластные племена послы, с требованием прислать вооруженных воинов. Закупалось оружие и продовольствие, формировались новые отряды наемников. Много нашлось желающих защищать свой город и среди горожан, которых обучали теперь искусству войны бывалые воины.
Первый месяц город бурлил активной жаждой деятельности, но скоро мирная жизнь остудила широкие военные приготовления. Всем показалось уже незыблемым сложившееся положение, и что царь Митридат смирился с потерей Боспора. Кончались скоро зимние штормы, и всем хотелось верить в лучшее мирное будущее.
-Лисимах, удар меча отражают сверху вниз, а не наоборот; так силы у тебя не хватит для отражения удара обученного противника. Еще раз смотри, показываю.
И Лисимаху в очередной раз демонстрировал упражнение его новый друг Диодор. Немногим старше Лисимаха, он был по рождению эллином и гражданином Боспора. Занимались они у круглой нижней башни, где размещался склад с оружием для сформированного ополчения. У новых друзей Лисимаха были приняты постоянные тренировки на мечах, и они его быстро пристрастили к своим увлечениям. И скоро он упражнялся не хуже многих боспорян-ополченцев.
-Хватит мечи тупить, поднимайтесь на стену, - кричал сверху им грубым голосом Диоген. Вон флот плывет.
Друзья, бросив упражения, быстро взбежали по лестнице наверх, взволнованные неожиданным известием.
-И где флот? – разочарованно говорил запыхавшийся уже на стене Диодор. Семь кораблей и это весь флот? Это камары , быстроходные узкие суда, на которых варвары и пираты ходят. Пора бы знать. Скорее всего, это синды в Пантикапей плывут. Не пугай понапрасну. А вот большой скифский отряд вижу, приближается по феодосийской дороге. И несколько кибиток. Вы слышали, вчера лазутчика поймали. Говорят, уговаривал хлеб везти в Херсонес.
-И что, сразу лазутчик? Там может цены выше, - засомневался Лисимах.
-Так ведь запретили хлеб вывозить туда. Они же целый год не сеяли. Конечно, там можно хорошо заработать. Хотя как проверить купцов, если погрузили товар на судно и уплыли неизвестно куда.
-Взяли его не спроста. Болтал, значит, лишнее, - добавил Диоген.
Лисимах скоро отправился к Аполлидору, на противоположную часть города, которому он оставлял афинские послания Менандра. С ним уже была договоренность о поставках хлеба под кредиты, которые он сам выхлопотал в Понте. Но Аполлидор был настроен против царя Савмака и Лисимах вынужден был сдерживать свое недружелюбие к нему. И вскоре он сам стал держаться довольно холодно.
Проходя мимо нижней площади, Лисимах вдруг заметил в толпе только что прибывших в город скифов до боли знакомую фигуру. Там выгружали из кибиток товары, и знакомая женская тень мелькнула мимо сновавших повсюду рабов. Неужели Опия? Но одета она была в удивительно богатый наряд. Такого Лисимах еще на ней не видел. На голове - высокая трапецевидная шапка, поверх которой спускалось тонкое алое покрывало, с пришитыми по передней кромке золотыми пластинами. Головной убор дополнялся изящными золотыми серьгами, явно греческой работы. На дорогое платье было наброшено одеяние, напоминающее запахнутый халат, весь расшитый узорами и оттороченный по краям белоснежным мехом. Из-под него на грудь выбивалась нитка разноцветных бус, с маленькими бусинками цилиндрической формы. Все делало ее почти неузнаваемой, настоящей скифской богиней, властной и таинственной. Куда делась прежняя простота ее одежды? Но Лисимах не мог отвести глаз от этого величественного нового образа. Недаром говорил Платон, что красота, это момент истины, которая раскрывает глаза даже не зрячим.
-Опия! – неуверенно окликнул он.
Она растерянно обернулась и посмотрела на Лисимаха, удивленная этой приятной неожиданностью. Но скоро свет искренней радости озарил все ее лицо, осветив и весь окружающий мир.
А он по-прежнему ходил в привычной скифской одежде, только теперь с более дорогой отделкой: в двубортной молодцеватой куртке, оттороченной мехом и в расшитых шерстяных шароварах поверх сапог. Из-под высокой скифской шапки, с закругленным верхом, выбивались пряди его непокорных длинных волос.
-А ты, по-прежнему с бородой, - сказала она тихо, ласково улыбаясь и слегка дотрагиваясь до него.
-Уже привык, - ответил он, бережно беря ее за руку.
-Носишь? – спросила она, хитро улыбнувшись, указывая взглядом на свой давнишний подарок – перстень, на правой руке.
Он, улыбнувшись, кивнул.
-Тебя не узнать. Ты такая стала красивая и недоступная.
-Это отец меня заставил одеться для приезда в Пантикапей. А драгоценности эти - все наследство моего рода. Но про то, что отец ее сватает в городе, она промолчала. Скоро они неумолкно болтали, не разжимая, соскучившихся друг по другу горячих рук.
Дромитека рядом не было, ее братья смотрели на Лисимаха достаточно дружелюбно и скоро она сама, страшась своей решительности, предложила убежать к гавани. Там они могли уже, не оглядываясь, открыто обнять друг друга.
-Лисимах, я теперь с братьями буду жить в Пантикапее, целых две или три луны, пока они не распродадут наши товары. Мы сможем видеться с тобой хоть каждый день. Ты хочешь этого? Ты рад? – говорила она в нетерпении.
-Мне трудно в это поверить, но я счастлив, как в тот раз, помнишь за день до нашего прощания.
Опия смущенно улыбнулась. Но ее смущение, словно легкое облачко, окутало Лисимаха с ног до головы, словно сетью опутав все его мысли, отстраняя  в сторону призрачную действительность.
-Если бы ты пришел в прошлый раз, я готова была бы сбежать с тобой. Отец даже пытался меня закрыть в комнате.
-Я не знал, где вы остановились, не следить же было за вами.
-Теперь ты знаешь!
И она открыто и решительно поцеловала его в губы.

5.
Перикл, хозяин гостиницы, в который раз предупреждал Лисимаха:
-Опия твоя, принесет тебе несчастье. Она как кикна , на лицо прекрасна, да имеет строптивый характер. Видимо ли, даже отца родного не слушает. А раз он против, что ты можешь сделать. Или хочешь, чтобы скифский акинак убедил тебя в твоей неправоте.
-Когда это простым смертным судьба давала что-нибудь без большого труда. Она, говорят, смелым помогает, - с лукавым прищуром отвечал Лисимах. Не отговаривай меня Перикл. Я предлагал ему уже денег, но он и слушать не хочет. Даже сыновья его уговаривают. Упрямо подыскивает ей жениха среди своих скифов, говорит, что таков обычай. Я так долго не выдержу. А в Элладу она не хочет отправляться со мной.
-Варвары не прощают нарушения их традиций и в этом они, наверное, правы. Женись тогда по эллинским обрядам, это лучше чем бегать ко мне в гостиницу тайком с ней.
-Перикл, посоветуй, куда сбежать, в какое тихое место, подальше от людских глаз. И чтобы варвары там редко появлялись.
-Езжай в Понт, к царю Митридату, пока война не началась. Потом будет поздно. Или на азиатскую сторону перебирайся. Фанагорийцы больше с меотами и синдами торгуют, скифов там вовсе нет.
-Счастье и несчастье у меня в душе, одновременно гнездятся. Почему так, Перикл? Посоветуй, ты ведь мудрый.
-Мудрец многого не знает, только глупцу понятно все, - так говорят на Боспоре. Единственное благо – это когда человек честно живет, и со своими обычаями не расходится. Сам замутил источник, где же теперь чистой воды испить?
-Ты, конечно, прав Перикл. Но как мне быть? Я здесь и гражданство боспорское должен скоро получить.
-Гражданство и на азиатской стороне останется у тебя. Хочешь, поезжай в Апатур , там знаменитое святилище Афродиты, будете вместе под ее защитой. А еще лучше в Патрей, маленький городок наш. У меня там даже знакомые есть, помогут устроиться.
-Далеко это?
-Нет, почти напротив Фанагории, через пролив. Виноградники там одни и городской суеты нет. Купишь винодельню, еще меня старика побалуешь хорошим винцом. И храм Афродиты там тоже есть и хорошая пристань для торговли.
-Хорошо бы съездить туда вначале, осмотреться.
-Езжай, я тебе письмо напишу знакомым. А сейчас пойду к навклеру Александру, у них какое-то собрание было, вроде решили они суда херсонеситам больше не предоставлять в наем. Послушаю, может быть, какие новости хорошие будут.
-Благодарю тебя, Перикл. Хайре!

6.
Весной 108 г. до н.э. полководец Диофант на множестве кораблей возвратился в Херсонес с новой армией. Город ликовал, приветствуя своего старого защитника и своего покровителя - царя Митридата Евпатора. Воодушевление охватило всех херсонеситов, многие из которых вновь устремились записываться в наемники. Благоприятные обстоятельства позволяли даже произвести отбор из многих желающих. Свою прибывшую армию Диофант пополнил остававшимися здесь на зимовку войсками, отборными отрядами херсонеситов и уверенно выступил войной на несговорчивый Боспор. Конница пошла маршем через бывшие мятежные скифские степи, с новой силой зазеленевшими после долгой зимы и раскрашенные весной своими волшебными красками. Покоренные кочевники сохранили верность Митридату и не потревожили понтийцев на марше. Пехота была погружена на всевозможные херсонесские торговые корабли (одних херсонеситов было на трех крупных судах), и поплыла вдоль побережья Таврики вместе с понтийским флотом.
Первый удар был нанесен по тихой, но хорошо укрепленной Феодосии, «богами дарованной», как называлась она по-гречески, стоявшей на окраине Боспорского царства. От нее начинались владения своенравных тавров, а сама она называлась на их наречии Ардабда, что значило «Семибожная», т.е. город «семи богов».
От Херсонеса до Феодосии всего 700 стадий морем, что при хорошем попутном ветре, несмотря на встречное подводное течение, составляет чуть больше полдня плавания. И понтийцы быстро осадили город по всем правилам войны. Катапульты изо дня в день начали равномерно забрасывать город камнями и горящим маслом, равномерно разрушая и подтачивая крепостные стены. Начали строиться осадные многоярусные башни гелеполисы. Многодневные пожары в городе, мощная армия Диофанта и его внушительная слава быстро подорвали волю к сопротивлению у большинства защитников. Быстро сформировалась партия пораженцев, которые сумели подчинить себе руководителей полиса. И, несмотря на мощную крепость, Феодосия достаточно скоро сдалась на милость победителей. Грабеж города был естественной нормой войны, но полное разграбление его могло было отяжелить добычей армию. Поэтому Диофант скоро отдал приказание двигаться войскам дальше, маршем к Пантикапею.
Получив Феодосию, Диофант обезопасил тыл всей своей новой военной боспорской кампании. От нее начиналась широкая равнина, с хорошей почвой, повсеместно засеянная хлебом. И через Феодосию осуществлялась связь Пантикапея со степной Скифией, которую он перерезал, тем еще более усилив осадное положение столицы. Но боспорского царя Савмака это не очень устрашило. Стены крепости были хорошо укреплены, продовольствие в городе запасено, наемная армия значительно увеличина и обучена. Можно было выдержать даже многомесячную осаду за надежными стенами города. Слишком силен был царь Савмак, владетель Боспора, чтобы испугаться даже такого грозного противника, как победоносный полководец Диофант. Многие варварские племена трепетали перед силой Боспора, и он не вправе был уступать врагу. Иначе варвары сами быстро отступятся от трусливого царя и хлипкого царства.
Кровавая борьба, как мрачное покрывало, на многие месяцы опускалось на бывшую благодатную землю Боспора, многие жители которого в страхе разбегались теперь в дальние поселения царства, бросая все свое имущество и рабов.
Диофант медленно приближался с войсками к Пантикапею. Впереди него опять неслась могучая слава, внушая невольный ужас врагам. Привезенные с Понта новейшие осадные машины и катапульты плыли морем. Впереди стремительно выступала подвижная конница. Несколько стычек с конными разъездами Савмака лишь усилили наступательный порыв Диофанта. Войска сами стремились в бой, за обещанной славой и добычей.
Через несколько дней столица Боспора была почти полностью блокирована и с моря тоже; лишь со стороны Темеринды, как называли Меотиду  меоты, оставалось еще сообщение. Город замер в безмолвном ожидании и мрачном предчувствии большой беды.
Многие горожане не усомнились тогда в своей правоте, перед видом грозного противника, а взялись за оружие. Столпившись на крепостных стенах, они несколько дней наблюдали, как медленно разворачивался лагерь понтийцев, ставились палатки, разгружались и подтягивались осадные катапульты. Еще была возможность покинуть город, но не многие последовали этому. Мощность стен и уверенность правителя Савмака давали веру и надежду на успех. И не всем хотелось бросать с таким трудом нажитое имущество. В храмах полиса беспрерывно шли жертвоприношения всемогущим богам.
Никто из жителей не помнил подобной большой беды под стенами своей столицы, и невольный страх иногда подло заползал под броню многих надежных панцирей.
Царь Савмак надеялся, что после нескольких бесплодных попыток штурма Диофант поймет, что город неприступен и уйдет восвояси. И все наладится снова, как было в прошлую зиму.
Но не таков был Диофант. Он готовился к основательной осаде, по всем воинским правилам, где нет места состраданию и жалости к врагам. И зная твердость полководца Митридата, у многих горожан возникали тогда сомнения в собственном мужестве.
Первые жесткие распоряжения боспорского владыки сразу сплотило осажденных сограждан. Боспорская наемная армия решительно заняла оборону, готовая на отражение самых мощных штурмов понтийцев.
Лисимах, наблюдая везде спокойствие воинов, сам воодушевился невольной отвагой. Хотя его грызли сомнения о правильности своих поступков: ведь завтра ему предстояло сражаться с воинами Диофанта, слава побед которых, недавно покрывала и его. И возможно, он встретится в битве на крепостных стенах со своими вчерашними знакомыми. Вопросы мучили его и терзали своей неразрешимостью. Тут же возникал вопрос и о дальнейшей судьбе Опии. Что ждет осажденных, в случае поражения? Выбор небольшой: только смерть или рабство. Лишь победа смывала все сомнения и боги, лучезарным сиянием, окропляли победителей. И Лисимах твердо взялся за рукоять своего меча.
Первый штурм состоялся уже через два дня. Туча камней, метаемых осадными машинами, называемых греками «палинтононами», т.е. стреляющими по навесной линии, а также называемых катапультами-камнеметами, неожиданно накрыла крепостные стены со стороны гавани. Гул, скрежет, удары, стоны раненых вмиг заполнили оборонительную линию. Машины беспрерывно посылали каменные смертоносные снаряды и огромные сосуды с горящим маслом. Вражеские лучники зорко выцеливали осажденных между защитными зубцами стен. Первые убитые и раненые медленно и неумело сносились вниз крепости. Пожар охватил всю нижнюю часть города, с которым мужественно боролись горожане.
Боспоряне также отвечали кучей стрел, но удары их были менее эффективны. Понтийские лучники прятались за осадными щитами с бойницами для стрельбы и были неуязвимы, а штурмовые отряды стояли вне зоны поражения.
По городу ходил бородатый старец Фемистокл, один из ярких сторонников царя Савмака, и вселял бодрость окружающим своими уверенными речами:
-Сограждане, победа не сопутствует робким и малодушным, знайте. Только терпением и волей все можно превозмочь. Уверенней смотрите в наше общее будущее. Вы знаете, что фортуна лишь с теми, кто храбр. Лучезарный бог Аполлон не позволит врагам захватить наш полис. Отстоим родной Пантикапей, сограждане! У кого держит рука оружие, ступайте смелее на крепостные стены. Не важно: гражданин ты или метек. Там твое место и там мы все равны. Там щедро злые эринии сеют смерть, но пусть это не пугает вас. Не тревожьтесь продолжительностью сей жизни. Она преходяща и кратковременна. Важно совершить в ней нужный поступок. А там на все воля богов, и они перенесут почивших прямо в Аид. Кроткие всегда в большей безопасности, но они всегда остаются рабами. Если вы не хотите стать рабами, то защищайте, призываю вас, свой родной полис.
Лисимах во время первого штурма прятался за зубцами стен, вспоминая имена богов и посылая им молитвы о своем спасении. В памяти пронеслась вся недолгая его жизнь. Думал он и о своей Опии и потребности защиты своей любви, уверенно убеждая себя в правильности собственного выбора и важности причин, заставивших его остаться здесь.
Вдруг рядом упал Диоген, пораженный огромным бесформенным камнем валуном. Половина зубца стены, за которым он прятался, была снесена вместе с телом бедного Диогена. Он упал замертво, не успев даже ни о чем подумать.
Первый обстрел был недолгим, но он показал осажденным всю мощь осадной техники Диофанта, заставив глубоко задуматься о трудностях выбранного пути.
Несколько дней хоть и были спокойными, но напряжение в городе все время нарастало. Все знали, что понтийцы готовят штурмовые лестницы и в ближайшие дни штурм должен состояться. И многие перенесутся тогда в страну мертвых, на свою небесную родину, оставив живым зыбкую возможность ускользающих побед и безмерные страдания на этой щедрой и политой солнцем благодатной земле.
Нескончаемой очередью шли теперь жители к целебному источнику, что у храма Асклепия на северной стороне города. Культ бога врачевания был широко принят в Пантикапее, но теперь, в эти тяжелые времена, его заступничество за хрупкую человеческую жизнь было всем еще больше необходимо. На рынок тайными тропами доставляли и целебную воду из знаменитого на всю Таврику фонтана Гликарии, что расположен в святилище на берегу моря, у города Нимфея, который скоро сдался без боя на милость понтийцев.
Однажды ранним утром, как только сошел утренний туман, в понтийском лагере затрубили военные трубы. И взорам осажденных предстали грозные колонны воинов, построенные для штурма города. Они медленно подходили с двух сторон с длинными штурмовыми лестницами. А со стороны пролива подплывало еще несколько судов с войсками. Во всю мощь заработали тут вражеские камнеметы. Туча стрел опустилась на осажденных, густо толпившихся на крепостных стенах. Многие падали замертво, раненные скрежеща зубами, просили о помощи.
Загремели мрачной мощью щиты, о которые били приближающиеся понтийцы своими мечами. Пронесся грозный призыв бога Ареса, и грозной волной захлестнул равнину воинственный понтийский клич над войсками: а-ла-ла-ла-ла.
Лисимах, быстро нацепив доспехи, вооружившись щитом и мечом, с напряжением всматривался в крепостной просвет между зубцами. Вот тот последний миг, когда весы еще не качнулись ни в чью сторону. Вот когда надежды еще удесятеряют силы и боги еще не выбрали победителей.
По крепостной стене пробежали командиры отрядов, заставляя лишних сограждан покинуть стены. Бой должен был быть напряженным и не нужны были лишние толпящиеся. Лучники выстроились на стене, ожидая команды опустить град стрел на рвущегося противника. За ними стояли воины с дротиками и копьями, тоже ожидая нужного момента. По сигналу, они поочередно метали оружие, встречая приближающегося врага, тучей острых лезвий поражающей смертоносной стали. Трупы и тела раненых врагов уже обильно распластались повсюду на земле вокруг крепости.
Высоко подняв над собой щиты и плотно их сомкнув, построившись так называемой «черепахой», понтийцы уже почти вплотную подступили к крепостной стене. Скоро, под продолжающимся обстрелом со стен, они с криками, лихорадочно полезли по лестницам вверх, движимые невидимой единой волей. Сверху сыпались на них камни и кипящее масло, а то и просто лился кипяток, но они продолжали неумолимо карабкаться. Покалеченные и ошпаренные скатывались они вниз, на землю. В других летели копья и стрелы, безжалостно унося сотнями человеческие жизни. Но, подходившие новые воины, умело прикрываясь щитами, упрямо поднимались вверх. Многим удалось вскарабкаться на крепостную стену и вступить в рукопашную схватку на мечах. Здесь во всю кипел уже бескомпромисный бой. Лисимах первого, поднявшегося к нему понтийца, удачно ткнул мечом в шею, который кубарем скатился по лестнице, увлекая за собой и остальных.
-Молодец, Лисимах, - подбодрил Диодор, краем глаза следивший за ним, и по старшинству опекая. Так их, проклятых понтийцев, вместе с их поганым Митридатом.
-Боспоряне, постоим за отечество! – отовсюду раздавались призывы, воодушевлявшие сражавшихся воинов.
Другой понтиец, поднимавшийся на стену, более умело защищался щитом и Лисимах лишь безрезультатно методично бил мечом по его поверхности, силясь оглушить и свалить врага вниз. Но это ему не удавалось. Слишком крепок и расторопен был вражеский воин. Вскарабкавшись, тот уверенно протиснулся между широкими зубцами и спрыгнул на крепостную стену. Он сразу же вступил в беспощадную рубку. Вряд ли суждена была Лисимаху победа в этом жестоком поединке, если бы тот на секуднду не отвлекся на крик Диодора и Лисимах, увернувшись от его неточного удара, не всадил свой меч прямо под блестящий панцирь. Тот замертво упал. Некогда было принимать поздравления Лисимаху, когда понтийцы продолжали подниматься один за другим. Он с двойным воодушевлением ринулся на нового врага.
Но милосердные боги были на стороне осажденных, видя несправедливость горьких деяний Диофанта. Они выдавили всех понтийцев со стены и скоро порыв нападавших совсем стих. Издалека, со стороны гавани раздался трубный призыв к отступлению. Куча вражеских трупов осталась безмолвно лежать у подножия покореженных камнеметами крепостных стен. Поломанные штурмовые лестницы, копья и стрелы бессмысленно громоздились рядом. Раненые и корчившиеся от боли понтийцы жалостно призывали о помощи. Но на них сверху, со стены, боспоряне немилосердно сбрасывали еще не остывшие трупы погибших недавно их товарищей.
Город праздновал победу! Не окончательную, но так необходимую кратковременную победу для каждого сердца. Крики радости и неуемное торжество победителей заполнили в этот миг боспорский простор до самого моря.
Понтийские командиры были в ярости, но Диофант спокойно взирал на неутешительное поражение дня. После минутной паузы он спокойно отдал приказ о строительстве осадных многоярусных башен гелеполисов. Материалы для них находились на кораблях. Боги не могли покинуть его, он был в этом уверен. Намечалась длительная осада, и другого выбора у него не было.

7.
Был уже разгар лета, но город твердо продолжал держать оборону. Силы осажденных постоянно таяли от частых вражеских штурмов и это не могло укрыться от противника. Но и почти половина армии Диофанта уже бесславно лежала под стенами древнего Пантикапея. В редкие дни перемирий трупы павших воинов торопясь убирали обе стороны и молча закапывали, как бы боясь их невольных вопросов. Это была святая традиция, и никто этому не препятствовал. Они отправлялись в последний и заслуженный путь в тягостной тишине, без привычных плакальщиц, на что вынуждали суровые законы войны.
Боспорский царь Савмак вынужден был издать указ, обещавший предоставить свободу рабам, участвовавшим в кровопролитной обороне города. Хотя и обещал их господам в неясном будущем предоставить других невольников. Указ вызвал немалые споры и сильное брожение в городе, больно ударив по карману небогатых граждан, которых в городе оставалось большинство.
-У меня трое сбежало, эдак я вовсе без рабов останусь. Кто мне оплатит потери, может быть сам царь Савмак, - говорил один из возмущавшихся горожан.
-Лучше без рабов остаться, чем самому тебе угодить в понтийское рабство. Да и потом, может быть, вдвойне получишь. Подумай лучше и выбирай, - с иронией успокаивал другой.
-Не мы развязали эту войну, почему должны страдать наши интересы, - говорил третий. Я сам хожу с рабами на стену, и они сражаются рядом со мной. Но ведь вольную я им, не обещаю.
-Я не могу понять, - продолжал другой горожанин, почему царь Савмак скифов не позовет на помощь. Почему Палак не пришел на выручку, где его союзники роксоланы? Ведь что нам обещали? Где воины синдов и торетов? Вот когда надо всем объединяться.
-Боспор тоже не очень жаловал скифов, когда им была нужна помощь. Теперь чего обижаться на них. Да и раны свои залечить они еще не сумели, не то, чтобы забыть об оплаканной вдовской доле. А остальные сами знаете, как будут долго собираться. Приходится нам больше на себя надеяться, друзья.
Изможденный Лисимах стоял на крепостной стене, устало всматриваясь в редкий движущийся туман. Он был уже командиром небольшого отряда, оборонявшего участок стены, примыкавшей к «башне титанов». В прошлый месяц ее прозвали так за мужество оборонявшихся там, во много раз с превосходившим числом противником. Они выдержали жестокий натиск и победили. Досталось в тот день и Лисимаху, когда полегла почти треть его отряда. Недалеко, на расстоянии полета стрелы, стоял хмурый остов сожженного гелеполиса, удачно подожженного в прошлую ночную вылазку боспорянами.
Лисимах стоял и думал об изменчивости судеб огромного мира, о переменчивой воле богов. А может быть, во всем этом, есть какая-то закономерность, не видимая нашему глазу? Есть поступательность и непреложность истории? Он вспоминал знаменитого историка Полибия, говорившего о преимуществах всеобщей истории над историями отдельных стран. Он был способен чувствовать ее непрерывный ход, выявлять благородные деяния судьбы. Но, глядя на судьбы многих людей, вовлеченных непримиримой судьбой в ее кровавый круговорот, Лисимах не мог понять всей целесообразности проносившихся чередой событий. Многие ее участники в общем-то решали собственные мелкие корыстные интересы, интересы укрепления своей власти, обогащения, или принуждаемые сложившимися обстоятельствами присоединялись к той или другой стороне. Херсонеситы стремились, за счет вчерашних соседей, получить побольше добычи; понтийцы озабочены интересами своего царства, а скорее всего опять получением добычи. В Пантикапее скифская аристократия боится потерять свое могущество; многие небогатые сограждане побоялись оставить свое последнее имущество, и вынуждены теперь защищать его. Лишь немногие, такие как его хозяин гостиницы Перикл, готовы были жертвовать жизнью за честь своего отечества. А много ли таких людей на свете? Милый Перикл, ты теперь уже из Аида взираешь на наши страдания? – благодарно вспоминал он убитого недавно своего товарища, с которым они по-настоящему подружились. Но что делает здесь он, Лисимах, разве это его родина? Скольких он уже убил, и сколько уже полегло воинов рядом в расцвете своих сил. И получается, что каждый за свои непродуманные желания? Как это, в общем, глупо! К чему стремиться, зная, что в конце концов удел каждого, это вырытая могила, длиной в один оргий . Может мне нужно все бросить и бежать с Опией отсюда? Что будет с нами, если падет город? Попасть в рабство к эллинам, разве это будет справедливо, после многих лет моего рабства у скифов? А мне не простят участие в войне, на стороне Боспора. Как долго еще будет держаться сам Пантикапей? Пали давно уже все города боспорского царства под понтийцев – Мирмекий и Нимфей, далекий Киммерик, Китей и Илурат. Кто-то сдался без боя, кто-то взят многомесячным штурмом. Многие пытаются теперь приспособиться к надменным своим победителям. Понтийский полководец Диофант действительно оказался несгибаемым, умеющим жестко добиваться своих целей. А мы лишь одни играем в глупую орлянку со смертью.
-О чем я думаю сейчас? – передернулся неожиданно Лисимах, в ужасе от своих мыслей. Может, это трусость заговорила во мне? О боги! Простите мое малодушие, - и Лисимах резко тряхнув головой, отогнал от себя дурные помыслы. Поздно менять лошадей. Стоять до своего смертного часа, выполнить свой долг, как бы это не было глупо! И в этом великая честь воина и его простая истина.

8.
Диофант несколько месяцев не штурмовал город, пытаясь взять его измором. Изредка работали камнеметы, пытаясь разрушить стены и башни огромными валунами. Но на место разбитых крепостных зубцов, возводились новые. Места проломов в стенах засыпались моментально камнями и укреплялись бревнами. Пантикапей как птица Феникс вновь и вновь неизменно восстанавливался. Город стоял неумолимой твердыней до глубокой осени, когда понтийцы решились на окончательный штурм.
Лазутчики доносили о нехватке продовольствия в городе, об упаднических настроениях и разладе в верхушке царского двора. Понтийцы не жалели денег на подкуп нужных лиц, посылая их с льстивыми перебежчиками. Было построено и несколько новых гелеполисов-башен, которые издалека теперь угрюмо угрожали городу своими сумрачными силуэтами.
После обильных жертвоприношений штурм был назначен на день, который указали понтийские провидцы - гадатели.
Напряжение охватило и жителей Пантикапея, которые вновь с тревогой всматривались в отдаленный вражеский лагерь. Все давно безнадежно устали, понимая, что Диофант не уйдет без решающего штурма. Лишь он мог подвести окончательную черту и решить судьбу города. И неудачный штурм, хоть немного, но давал слабые шансы осажденным. Ведь если они его выдержат, то у понтийцев не останется уверенности взять город до начала зимы. И им придется тогда зимовать здесь, на холодном просторе, испытывая все ужасы снежных заносов. Или убраться отсюда до начала зимних штормов на море, чтобы попасть в свои уютные зимние квартиры. Временами все молились богине мира Эйрене, чтобы принесла она долгожданный покой и защиту настрадавшимся жителям города. А справедливая богиня возмездия Немезида свершила правосудие над немилосердным Диофантом.
Описывать этот страшный последний штурм, где в каждое мгновение прерываются жизни десятков людей, занятие безрадостное. Казалось, как муравьи, со всех сторон понтийцы, прикрываясь щитами, подходили к городу со штурмовыми лестницами. Боевые песни и рев громогласных труб шумно подбадривали воинов, построенных многочисленными «черепахами». Десятки волов, прикрываемые остроумными конструкциями из щитов, тянули страшные штурмовые башни к стенам города. Они возносились над крепостными стенами, вровень с городскими башнями. Десятки лучников из их амбразур поражали защитников смертоносными стрелами. Катапульты и всевозможные баллисты, оксибелы и литоболы, все выдуманные пытливым умом человека всевозможные конструкции для метания стрел и камней, обрушивали свои смертоносные заряды, со свистом летевшие на обескровленный город. И ко всему прочему еще дым подожженных кварталов, относимый ветром в сторону отряда Лисимаха, застилал глаза защитникам.
-Попробуй поджечь башню, иначе они нас окончательно перестреляют, - кричал Лисимах сквозь шум случившемуся рядом лучнику.
-Это бесполезно, она обита бронзовыми листами, они..- это были его последние слова. Пронзенный стрелой в горло он что-то еще силился сказать, но только предсмертный хрип доносился из уже падающего тела. Страшный гелеполис уже вплотную подошел к стене, и с него перекидывались длинные мостки на крепостную башню, на которую готовы были перепрыгнуть враги. Сама крепостная стена была плотно усыпана ранеными и погибшими защитниками. Здесь был основной удар понтийцев и оставшиеся воины, закрываясь щитами от боковых стрел, обреченно ожидали поднимавшихся по штурмовым лестницам врагов, вступая с ними в последнюю рукопашную. Удар был жестким и стремительным, и скоро понтийцы, неравным числом, опрокинули изможденных боспорцев. Раненый Лисимах лежал поверженный и оглушенный ударом, силясь перевенуться, чтобы укрыться от пробегавших мимо врагов.
Волна завоевателей быстро захлестывала город, и не было защиты от их разгула. Черной саранчой они переваливались в город через стены, расползаясь узкими ручейками по улицам. Квартал за кварталом бедствие неумолимо пожирало город, и ничто не могло уже спасти жителей. Всюду хозяйничали меч и не менее жестокое пламя пожаров. Отовсюду доносились крики врагов, несмолкаемые вопли отчаявшихся женщин и детей, крики всемерного ужаса, смешиваемого с ревом обрушаемых домов. Скоро крепостные ворота были открыты, решетки подняты и через них стремительно ворвалась и вражеская конница. Трупами побежденных боспорцев медленно заполнялся весь древний полис, кровавым месивом, вместе с осенней грязью, стекая в уличные водостоки. Город был уже полон врагов, рыщущих везде в поисках добычи. Последние очаги сопротивления быстро подавлялись. Лишь на вершине горы, у акрополя, все еще не утихал продолжавшийся бой. Полководец Диофант, не дожидаясь окончания сражения, в сопровождении многочисленной охраны, сам скакал по слякотному осеннему серпантину вверх, к царской резиденции. Ему не терпелось насладиться долгожданной победой и увидеть лицо бывшего своего врага – царя-узурпатора Савмака. Посмевшего так подло украсть у него боспорское царство и противиться его могучей воле, а теперь, должно быть, полностью раздавленного поражением. Он скакал в надежде бросить ему в лицо каменные слова, без тени снисхождения, о жалком ничтожестве его величества.
Раненый Лисимах долго лежал в забытьи на крепостной стене. Лишь когда начало смеркаться, стали возвращаться к нему немногочисленные силы. Холодный озноб бил все тело. Он с трудом поднялся, и тут как стрелой его пронзило: «Что теперь с Опией?» Нужно было немедленно пробираться к дому, где, как он надеялся, она должна была оставаться в безопасности. «Боги, помогите ей», - судорожно твердил он, с трудом делая болезненные первые шаги. Зацепившись ногой за убитого понтийца, его вдруг осенило. Из последних сил он быстро снял с него доспехи и нацепил их, вместо своего пластинчатого панциря. Так он более походил на понтийца. Одел и его пояс с мечом. Найдя рядом поломанное копье, и кое-как опираясь на него, он, медленно пошатываясь, почти ощупью, побрел в сгустившихся сумерках, к спуску со стены.
Уже внизу, подходя к первому кварталу в городе, его окликнул караул: «Стой! Пароль!».
-Хайре! – полуслышно процедил Лисимах сквозь зубы и попытался помахать рукой. Но силы его вдруг оставили и он упал.
-Подожди ты! Какой пароль? Видишь он раненый, - говорил второй из подбежавшего к нему караула, ярко освещая лежащего Лисимаха факелом. Залитый кровью от ран он совсем затих.
-Воды, - попросил он тихо по-эллински.
-Видишь свой, - сочувственно произнес молодой караульный. Потерпи почтенный, - глядя на широкую бороду и раннюю пробившуюся седину Лисимаха, говорил страж, сейчас тебя перевяжем. Эй, помогите, - обратился он к подошедшим воинам из проходившего мимо отряда. Видите, как досталось бедняге.
-Ваш?
-Нет, кажется, с крепостной стены сошел. Наверное, только что пришел в себя, - ответил караульный.
-Ну, раз душа сразу не отправилась в Аид, значит, будет жить. Крови только много потерял.
Вчетвером они перенесли Лисимаха в ближайший дом и уложили на полуразрушенную кушетку. В доме случились две испуганные женщины и их заставили оказать ему первую помощь. Обмыв раны они умело перевязали их, под строгим наблюдением одного оставшегося понтийца. Скоро Лисимах опять впал в забытьи.
Сколько он пролежал, он не знал. В ужасе, от холода разом вернувшегося сознания, Лисимах сразу же вспомнил об Опии. Сквозь узкие окна дома пробивался солнечный свет, но Лисимаха от этого дневного света охватила еще большая тревога. «Уже день, сколько времени прошло, что с ней?» - нескончаемый поток вопросов мучил его своей неразрешенностью. В комнате никого не было, и он медленно поднялся. Весь перевязанный кровавыми бинтами он являл печальное зрелище. Взяв рядом лежавший меч, он медленно вышел на улицу.
-Ты куда, тебе нельзя вставать, - сурово встретила его на пороге вдруг вернувшаяся домой хозяйка. По виду она была еще молода, но видно много выстрадала за эти прошедшие месяцы, о чем говорила щедро разлитая седина в ее волосах. Может быть, она потеряла мужа, брата или отца. Нескончаемое горе давно скрало у многих женщин привычную красоту в этом городе, сделав их во многом ранними старухами.
-Мне очень нужно в район у западных ворот, там моя жена, помогите, - растерянно прошептал Лисимах.
-Так ты не понтиец? – недоумение застыло на ее изменившемся лице, лишь зоркие глаза тревожно заблестели непонятным напряжением.
-Сейчас выдаст, - подумалось Лисимаху, ругая себя за невольную оплошность.
-Тебе так нельзя на улицу. И она вернулась в дом, взяла доспехи и кое-как нацепила на Лисимаха. Потом уверенно положила его руку на свои хрупкие плечи и, взвалив на себя всю тяжесть неподъемного мужского тела, медленно повела по узкой улочке к западным воротам.
А ужасный день скоро сменила бессонная ночь, когда каждый страшился наступления нового утра.

9.
-Диофант проявил, конечно, великодушие. Он не тронул многих эллинов, - тихо говорил Лисимах в сгустившихся сумерках старому лодочнику.
-Как же вы выбрались из города? - все допытывался неугомонный старик.
-Через потайную калитку в башне, вот моя Опия про нее прознала, - улыбнулся он, обнимая скорбно сидящую рядом спутницу.
Они медленно плыли по спокойной глади пролива, видя, как удаляются, блистающие в темноте, редкие точки факелов на городских крепостных стенах. Равнодушные звезды и полная луна слабо освещали холодный сумрак многострадальной земли Боспора. И лишь мерный скрип уключин нарушал ночную тишину. Они долго плыли вдоль берега, и лишь миновав сонный Мирмекий и выйдя на ветреный простор пролива, поставили небольшой парус. Боги им благоволили, и попутный Зефир скоро с шумом надул парус.
Лисимах с ужасом вспоминал картины разграбленного города, множество валявшихся кругом трупов и жестокие пожары, охватившие центральные кварталы. Как многие боспоряне, участвовавшие в обороне, потом льстиво доказывали понтийцам свою лояльность. Лисимах усмехнулся их невольным хитростям, хотя чем он был лучше их? Переодетый в чужой доспех он сам обманом спасся от неминуемого рабства.
-Теперь понтийцы все приберут к своим рукам, несомненно, - нарушил вновь тишину лодочник. Может и мне со старухой придется перебираться на азиатский берег. Я вас попытаюся поближе к Ахилловому селению довезти, там и святилище есть. А дальше добиретесь сами, боги помогут.
-Хорошо, хорошо, - ответствовал Лисимах, радостно прижимавший Опию к себе и еще не веря, что они благополучно выбрались из города.
Опию время от времени сотрясали рыдания, но выплаканные глаза лишь редко выдавливали скупые слезы.
-Лучше поплачь, - говорил ей Лисимах, понимая, что скрытая скорбь вдвойне тяжелее для сердца. Им ничем уже не поможешь, - пытался он ее тихо успокоить.
-Чего она плачет? – вновь допытывался любопытный старик, выравнивая надутый парус.
-Братьев ее убили, - коротко отрубил Лисимах.
-Теперь многим придется оплакивать своих погибших, - сказал, тяжело вздохнув, старик и замолчал уже до самого берега.

10.
Лисимах с Опией, переправившись на азиатскую часть Боспора, добрались до тихого, полусонного Патрея только к вечеру. И то им повезло, что какой-то меот, неожиданно появившийся на пустынной дороге, согласился за небольшие деньги довезти их на своей примитивной повозке. Заблудиться или подвергнуться нападению теперь везде было много шансов. В неспокойные времена и люди теряют сразу свои добродетели. Вещей у них почти не было, лишь несколько теплых накидок, да изображение богини домашнего очага Гестии. Оно стало для Лисимаха неким дорогим талисманом, и он с ним старался не расставаться.
Знакомый Менандра с удивлением принял их в этот поздний час, забросав нескончаемыми вопросами. Но в гостеприимстве не отказал. На азиатском берегу много скрывалось беглецов с Боспора. Здесь были эллины и скифы, которых теперь прочно сплотило несчастье. И все с негодованием повсеместно обсуждали коварство понтийцев, жаждя их наказать и призывая богов свершить правосудие.
К зиме стали формироваться отряды для нападения на Боспор. Сторонники бывшего царя Савмака не переставали мечтать все время о реванше. О нем самом никто ничего толком не ведал, передавая разные слухи. Сюда пришли и некоторые скифские отряды с Меотиды. Гордые племена синдов и меотов вскоре тоже поддержали восставших, не желая становиться новыми подданными Митридата и платить непомерную «дружескую дань» новому владыке. Намечалась новая война.
Но Лисимах постарался побыстрее позабыть о своих военных злоключениях. Опия ждала ребенка, малую частичку нового мира. И Лисимах с радостью стал отдаваться нечаянным заботам, стараясь выстроить свою малую вселенную. Для него начиналась совсем другая жизнь, о которой никто не мечтал и не ведал, но которая неукротимо вторгалась со своей первостепенной важностью.
Скоро они обзавелись маленьким домиком на берегу моря. Он был глинобитный и всего из трех комнат, с видом на море. Но в одной из них Лисимах поставил погрудное изображение богини домашнего очага с треножником жертвенника, в надежде на ее заступничество, дабы оградила Гестия светлые дни зарождавшейся новой семьи.
Пышной свадьбы не было, и не кричали громко гости на эллинском застолье «Гименей, Гименей», лишь малый круг новых знакомых присутствовал на скромном торжестве.
Прощай старый мир. Пусть степь родит новые силы, чистые и смелые. И им уже предстоит постоять за светлые идеалы, чтобы потомки благодарно вспоминали их деяния. И пусть боги даруют им силы и великодушно наградят достославными победами.
Впереди еще будут кровавые «Митридатовы войны» с ненавистным Римом, и кто знает, как судьба повелит распорядиться сердцу Лисимаха, как поступить. Ведь он остался по-прежнему в душе эллином.
Жизнь дает человеку мириады путей, но судьба всегда с неумолимой силой пытается подтолкнуть его на свою дорогу. И если он по ней не пойдет, то это его собственный выбор и пусть он тогда никакого не винит. Потому что дорога каждого обязательно должна вести к славе его отечества и храму его богов.
Так думали народы прошлых цивилизаций и так думать нам, если желаем иметь собственное будущее.

Послесловие

Последовательность многих исторических событий похода понтийского полководца Диофанта в этом романе изложена по замечательной книге Евгения Молева «Эллины и варвары» , которую автор рекомендует всем для дальнейшего чтения.
Что касается героев и дальнейшей судьбы Таврики, то об этом следует сказать несколько отдельных слов.
Пелена кровавых событий еще долго будет витать над Боспорским царством.
Плененный царь Савмак будет доставлен в понтийскую Синопу, на суд царя Митридата. Больше его имя нигде не будет упоминаться, хотя не упомянут античные историки и о его казни.
Судьба Диофанта, любимца военной удачи, тоже окажется печальной. В Херсонесе, после достославных побед, его венчали золотым венком, установили медную статую в полном вооружении на акрополе; он получил за свою доблесть здесь полный триумф. Но, завоевав популярность на Таврике, он мог быть стать опасным конкурентом самому царю Митридату Евпатору. После подчинения Боспорского царства Диофант был отозван в Понт, а на его место прибыл стратег Неоптолем, которому также скоро пришлось воевать со сторонниками Савмака. С наступлением зимы, когда пролив Боспора Киммерийского будет скован льдом, на Пантикапей выступит конница оставшихся верных сторонников Савмака и варваров азиатской части, которые решат не подчиняться понтийскому царю.
Новый командующий боспорской армией Неоптолем разобьет восставших прямо на льду пролива. Вновь удача будет сопутствовать понтийцам, утверждая славу царя Митридата.
Но на следующий год весной восставшие вновь нападут на Боспорское царство. На маленьких судах камарах они будут переправляться через пролив, когда им преградят путь военные триеры Боспора и Понта. Им трудно будет противостоять военной мощи теперь объединенного царства, и они будут вновь полностью разбиты. Это будет окончательное поражение противников Митридата VI, которое позволит подчинить почти всю азиатскую часть царства. С некоторыми меотскими племенами будут заключены дружественные соглашения. С этого времени вся Таврика сделается подвластной царю Митридату Евпатору, который присоединит к своему титулу и «архонт Боспора и Феодосии, басилевс всех Синдов и Меотов». Таврика будет платить Понтийскому царству колоссальную дань по тем временам, которая по сообщению Страбона, составляла 200 талантов серебра и 180 тыс. медимнов зерна (около 8 тыс. тонн) ежегодно.
Митридат VI Евпатор после подчинения Таврики станет усиленно готовиться к войне с Римом, первое столкновение с которым произойдет в 89-84 гг. до н.э. Царь Митридат проведет с Римом три войны (вошедшие в историю, как «Митридатовы войны»), которые все бесславно проиграет. Сбежав позднее в Таврику, преданный всеми приближенными и даже сыном - правителем Боспора, перед угрозой выдачи римлянам, он будет вынужден покончить жизнь самоубийством. Причем убить себя простым мечом, т.к. не имел возможности отравиться из-за принимавшихся всю жизнь противоядий. Его жизнь и деятельность являла яркий пример скопившихся противоречий античной эпохи.
Скифы все больше будут утрачивать свое лидирующее положение в Крыму. Они окончательно сблизятся своей культурой с таврами, так что у античных авторов появится новое название народа - тавроскифы. Хотя не так много известно о скифской истории этого периода, т.к. о ней, как правило, упоминается у античных авторов лишь в приложении к событиям, происходившим в античных государствах. В середине I в. н.э. скифы потерпят очередное поражение от боспорского царя Аспурга, став на долгие годы зависимыми от Боспора. В 60-е годы первого века новой эры они совместно с савроматами в очередной раз попытаются взять Херсонес, но на его стороне выступит уже Рим. Разгромленные римлянами скифы больше не смогут в дальнейшем проводить активную политику, и наступит период распада централизованного скифского государства с единой политической и военной властью. Согласно археологическим данным во второй половине I в. и начале II в. н.э. резко сократится количество скифских поселений в северо-западном Крыму. В конце II в. н.э. Крымская Скифия окончательно подпадет под власть Рима и Боспора, а во второй половине III в. н.э. скифские городища будут повсеместно уничтожены вторгшимися в Таврику готами.
Бывшие «непобедимые» скифы, на протяжении многих веков наводившие порой ужас на многие народы и в то же время вызывавшие достойное уважение своими нравами и справедливостью, окончательно растворятся среди новых волн кочевников. Так исчезнет великая скифская цивилизация, но ее влияние еще будет долго ощущаться в культуре многих народов на протяжении последующих веков. Но особенно долго будет жить само имя скифов, которым часто греки именовали другие народы – сарматов, готов, аланов. Даже русские средневековые летописи будут называть свою страну как «Великая Скуфь». Влияние скифов испытают многие народы, особенно обитавшие на границе с лесостепью и впитавшие во многом эту культуру.
Семь веков скифы проводили активную политику в регионе, уступив сначала вторгшимся с северо-востока полчищам сарматов, а потом с северо-запада готов. И они оставили ярчайший след своей самобытной культурой.
«Жизнь коротка, но слава может быть вечной», - эти слова Цицерона можно отнести и к ушедшим цивилизациям. Античная греческая и скифская цивилизации, порой противостоявшие друг другу, перенимавшие опыт и знания, все больше открывают свои тайны исследователям. Они предстают нам во всем своем величии и красоте, непоколебимости своего духа и убеждений. И нам есть чему у них поучиться прекрасному и вечному, что составляет истинную славу человеческой жизни.
Приложение №1
Почетный декрет на постаменте статуи Диофанта, полководца понтийского царя Митридата VI  в Херсонесе  (конец II в. до н. э.)
«[...] сын Зета, предложили: так как Диофант, сын Асклепиодора, синопеец, будучи нашим другом и благодетелем, а со стороны царя Митридата Евпатора пользуясь доверием и почетом не менее всякого другого, постоянно является виновником блага для каждого из нас, склоняя царя к прекраснейшим и славнейшим деяниям; будучи же приглашен им и приняв на себя (ведение) войны со скифами, он, прибыв в наш город, отважно совершил со всем войском переправу па ту сторону; когда же скифский царь Палак внезапно напал на него с большим полчищем, он поневоле приняв битву, обратил в бегство скифов, считавшихся непобедимыми, и (таким образом) сделал то, что царь Митридат Евпатор первый поставил над ними трофей; подчинив себе окрестных тавров и основав город на (том) месте, он отправился в Боспорские местности и, совершив в короткое время много важных подвигов, снова воротился в наши места и, взяв с собою граждан цветущего возраста, проник в середину Скифии. Когда же скифы сдали ему царские крепости Хавеи и Неаполь, вышло то, что почти все сделались подвластными царю Митридату Евпатору; за что благодарный народ почтил его приличными почестями, как освобожденный уже от владычества варваров.
Когда же скифы обнаружили врожденное им вероломство, отложились от царя и изменили положение дел и когда царь Митридат Евпатор по этой причине снова выслал с войском Диофанта, хотя время склонялось к зиме, Диофант со своими воинами и сильнейшими из граждан двинулся против самих крепостей скифов, по, будучи задержан непогодами и поворотив в приморские местности, овладел Керкинитидой и Стенами и приступил к осаде жителей Прекрасного порта; когда же Палак, полагая, что время ему благоприятствует, собрал всех своих и, кроме того, привлек на свою сторону народ ревксиналов, постоянная покровительница херсонесцев Дева, и тогда содействуя Диофанту, посредством случившихся в храме знамений предзнаменовала имеющее свершиться деяние и вдохнула смелость и отвагу всему войску; когда Диофант сделал разумную диспозицию, воспоследовала для царя Митридата Евпатора победа славная и достопамятная па все времена: ибо из пехоты почти никто не спасся, а из всадников ускользнули (лишь) немногие. Не теряя (затем) ни минуты в бездействии, (Диофант) взяв войско, пойдя в начале весны на Хавеи и Неаполь со всей тяжестью [...] бежать, а остальных скифов совещаться о [...].
Отправившись в Боспорские местности, он устроил тамошние дела прекрасно и полезно для царя Митридата Евпатора; когда же скифы с Савмаком во главе подняли восстание и убили воспитавшего его (т. е. Савмака) боспорского царя Перисада, а против Диофанта составили заговор, он, избежав опасности, сел на отправленный за ним гражданами корабль и, прибыв (к нам) и упросив граждан, а (также) имея ревностное содействие (со стороны) пославшего его царя Митридата Евпатора, в начале весны явился с сухопутным и морским войском, а, кроме того, взял и отборных из граждан на трех судах и, отправившись из нашего города, взял Феодосию и Пантикапей, виновников восстания наказал, а Савмака, убийцу царя Перисада, захватив в свои руки, выслал в Царство (Митридата) и (таким образом) восстановил власть царя Митридата Евпатора. Кроме того, он, содействуя отправляемым народом посольствам, во всем полезном херсонесцам является благосклонным и ревностным.
Итак, чтобы и народ оказался воздающим достойную благодарность своим благодетелям, да постановит совет и народ увенчать Диофанта, (сына) Асклепиодора, золотым венцом в праздник Парфений во время процессии, причем симмнамони сделают (следующее) провозглашение: «Народ увенчивает Диофанта, сына Асклепиодора, синопейца, за его доблесть и благосклонность к себе»; поставить также его медную статую в полном вооружении на акрополе подле алтарей Девы и Херсонас. Об этом позаботиться вышеозначенным должностным лицам, чтобы было сделано как можно скорее и лучше; начертать же и постановление на пьедестале статуи, а потребные на это издержки выдать казначеям священных сумм.
Так постановил совет и народ месяца Дионисия девятнадцатого (дня) при царе Агеле, сыне Лагорина, при председателе эсимнетов Минин, сыне Гераклея, при секретаре Дамасикле, сыне Афинея».

Приложение №2
Договор о взаимопомощи между Херсонесом и царем Понта Фарнаком I  (179 г. до н. э.)
Начало не сохранилось.
«[...] но будем содействовать охране его царства по мере возможности, пока он останется верен дружбе с нами и будет соблюдать дружбу с римлянами, ничего не предпринимая против них. Соблюдающим клятву да будет нам благо, преступающим же — обратное. Клятва эта совершена месяца Гераклия в пятнадцатый день при царе Аполлодоре, сыне Герогита, и секретаре Геродоте, сыне Геродота.
— Клятва, которою поклялся царь Фарнак, когда явились к нему послы Матрий и Гераклей:
Клянусь Зевсом, Землей, Солнцем, всеми богами олимпийскими и богинями: я всегда буду другом херсонесцам и, если соседние варвары выступят походом на Херсонес или на подвластную херсонесцам страну, или будут обижать херсонесцев. и они призовут меня, буду помогать им, по скольку будет у меня время, и не замыслю зла против херсонесцев никоим образом, и не пойду походом на Херсонес, не подниму оружия против херсонесцев и не совершу против херсоиесцев ничего такого, что могло бы повредить народу херсонесскому, но буду содействовать охране его демократии по мере возможности, пока они останутся верными дружбе со мной, поклявшись той же самой клятвой, будут соблюдать дружбу с римлянами и ничего не будут предпринимать против них. Соблюдающему клятву да будет мне благо, преступающему же — обратное.
— Клятва эта совершена в сто пятьдесят седьмом году, месяца Даисия, как считает царь Фарнак».