Старая тетрадь Перегон. Глава 18

Глава  18  «У каждого есть свой скелет в шкафу и пыль с него иногда надо стряхивать»
Восточный ветер гнал низкие тучи, они цеплялись за холмы, прикрывающие бухту с этого направления, рвались в клочья и неслись дальше серыми ошмётками. За ночь шторм разгулялся в полную силу. С ещё большей яростью волны штурмовали рифы и скалы. Ветер приносил к нашей стоянке не только звуки канонады разбивающихся волн, но и водную пыль. А в самой бухте было всё спокойно, только мелкая рябь морщинила водную гладь.
После завтрака на судне закипела работа. Механики перекачивали топливо в кормовые танки, поднимая тем самым пробоину в трюме выше уровня воды. Облачившись в синий комбинезон, радист забрался на крышу ходового мостика и, ползая на коленях, колдовал над антенной локатора. Боцман разделил своих ребят на две группы. Трое матросов, гремя молотками,  рихтовали обшивку,  порванную на правом выносном мостике. А Саныч вместе с Санькой возились с креплением мотобота. Ударом волны его  не сорвало, но стойки искривились сильно.
Ближе к обеду Ароныч совершил обход, проверяя выполненные  работы. Наблюдал, как матросы закрашивают  выправленный металл на мостике, потом радист продемонстрировал ему оживший экран локатора. Затем капитан со старпомом спустились на корму.
Помощник направился к мотоботу, у которого возились боцман с Санькой, а Мастер прошёл ко мне на камбуз.
- Как у тебя с продуктами? – спросил с порога.
- С мясом и картошкой напряжённо будет.
- Картошкой мы тут нигде не разживёмся, экономь, а вот с мясом попробуем что-то придумать. Отовариться в Тикси вряд ли получится, не дадут там постоять.
И возвращаясь на корму, крикнул боцману:
- Саныч, как у тебя дела, подправили всё?
- Да, сейчас опробуем, спустим на воду, не оборачиваясь, - ответил за него Санька.
Наблюдая за работой моряков, капитан сказал, обращаясь к старпому:
- Сбегай к рыбачкам, привези мне шкипера, разговор у меня к нему есть.
Минут через пятнадцать мотобот с боцманом и старпомом осторожно притёрся к борту сейнера. Вернулись они с гостем быстро.
Шкипер первым поднялся на палубу. По случаю дружественного визита он сменил пропахшую рыбой брезентуху на спортивные штаны с лампасами, чёрный свитер и такого же цвета кожаную куртку нараспашку. Рыжая, кучерявая борода плохо скрывала багровые шрамы на щеке и подбородке. Улыбаясь и демонстрируя при этом несколько стальных зубов во рту, он протянул огромную лапищу.  Здороваясь с Санькой, легонько ткнул матроса огромным зубодробильным кулаком в плечо, говоря:
- А ты, паря, языкастый, поберёгся бы, а то тут не все такие добрые, как я.
- Договорились, учту, - пробормотал Санька, поглаживая плечо и уважительно косясь на заросшую рыжим мхом пятерню рыбака.
Дошла очередь и до меня. Я стоял на пороге камбуза, так что в моей принадлежности к не очень уважаемой на флотах касте коков-хлебопёков у него сомнений не возникло.
- Здорово, кормилец! – И протянул лапу.
Моя ладонь утонула в ней.
- Чего худой такой? Повар должен быть здоровым, мордастым, вон на берегу, как ни посмотришь на кого из ваших - все упитанные. А ты?
- Так-то ж на берегу, - пытался отшутиться я, еле сдерживаясь, чтобы не скривиться от  нежного пожатия.
- Это точно, на морях не зажиреешь, - и, отпустив наконец-то мою руку, он стал подниматься следом за старпомом на вторую палубу.
- Да, не хотел бы я встретиться с таким медведем ночью в тёмном тупичке, - пробормотал Санька глядя шкиперу во след.
- Как минимум штаны пришлось бы менять потом, - подтвердил боцман.
По судовой трансляции капитан вызвал его к себе. Вернулся он на корму  вместе со шкипером, открыв дверь на камбуз, сказал мне:
- Я на обед опоздаю, Ароныч меня к рыбакам отправляет, оставь мою пайку на плите.
За спиной боцмана маячила довольная, улыбающаяся физиономия рыбака. Подмигивая мне, он любовно поглаживал оттопыривающийся карман куртки. Ароныч, похоже, не только хорошо накатил моряку на грудь, но и отвалил от щедрот своих бутылку питьевого спирта на весь экипаж сейнера.

Встряска предшествующей ночи, работа - всё это как рукой сняло с людей апатию, раздражение, или как выразился стармех – ипохондрию. На обед  явились все кучно, шутили, подначивали друг друга. Всё, как в первый месяц перегона.
Капитан прошёл на своё место во главе стола, сел и постучал чайной ложкой по стакану. Разговоры за столом стихли.
- Сейчас боцман привезёт рыбу. Будет уже готовая горбуша, по пять хвостов каждому - это возьмём домой. Ещё привезёт свежей рыбы и немного икры.
Последняя фраза была встречена всеми бурным «одобрямсом», а мне стало тоскливо – надвигалась угроза скудным запасам хлеба. Как бы прочувствовав мою лёгкую панику, Ароныч сказал, обращаясь ко мне:
- Подбери место и подготовь морозилку. Икру на завтрак и вечерний чай, когда будем на ходу. Если мяса мало, вводи ещё один рыбный день кроме среды, а под икру делай блины.
Фу, на душе у меня отлегло. Появился шанс дотянуть без выпечки хлеба до Тикси.
Ароныч обвёл всех взглядом и продолжил:
- После обеда боцманская команда в трюм. Заделывать как следует пробоину. Всем остальным, свободным от вахты – на разделку рыбы. На завтра я пригласил рыбаков в гости. Ребята они не простые – кручёные. У каждого за плечами не по одной ходке и сроки были у всех немалые. На материке их давно уже никто не ждёт, а здесь хоть и край света, но вольница и ментов нет. Покажите им судно, книги и журналы им не нужны, а вот к магнитофонным записям они интерес  имеют.
- Так что «марконя», поднапрягись, отоварь ребят, чтобы остались довольны, - это он уже в сторону радиста.
И опять обращаясь ко мне:
- Обедают они с нами, рыба им, сам понимаешь, во где, - и Ароныч приставил ребро ладони к горлу. Мяса на обед не жалей – потом наверстаешь.
И заканчивая, продолжил:
- Метео дали на завтра, обещают, что за ночь шторм спадёт. Из Тикси торопят нас, после обеда, как проводим гостей,  будем сниматься.
Про предстоящий большой расход мяса и возможность потом наверстать у меня были большие сомнения, но пришлось промолчать. Гости всё же.
После обеда матросы, во главе с Санькой спустились в трюм и оттуда начал доноситься грохот кувалд.
Два стола из кают-компании ребята вынесли на корму поближе к борту. Я уже собрался раздать все острые ножи с камбуза, но это оказалось без надобности. Все имели свои - привычные, у кого фирменные, у других откровенные «финки» с наборными ручками. Невольно вспомнилось: «Что за матрос без хорошего ножа?»
Подошёл мотобот с боцманом, кто-то спрыгнул в него - в помощь Санычу. Кряхтя и чертыхаясь, подняли, перехватили и вытащили на палубу два огромных брезентовых мешка с рыбой.
Большая колония арктических чаек бело-серого окраса отдыхала на прибрежных камнях в бухты. Одни сидели, нахохлившись, другие бродили по узкому каменистому пляжу, высматривая что-то в камнях. Заметив оживление и возню на судне, одна из птиц снялась и, лениво взмахивая крыльями, сделала разведывательный облёт кормы судна. Не усмотрев ничего интересного, недовольно проскрипела и легла на обратный курс – к берегу.
Трёхлитровую банку с малосольной красной икрой боцман сам принёс на камбуз и водрузил в холодильник. Потом сходил за большими бумажными мешками, и мы стали расфасовывать рыбины по пять штук в каждый,  уложили их на полку в кладовой. Размеры кеты поражали – в длину были как подростковые лыжи. 
В это же время на корме, в воздухе и на воде происходило чёрте что. Шум-гам, скрипучий крик чаек, хлопанье крыльев и мат мужиков. В воздухе мелькали выбрасываемые за борт внутренности, и рыбьи головы. Далеко не всё долетало до воды. Птицы ловили и дрались за добычу прямо на лету. Особо наглые опустились на палубу и бочком, бочком, подступали в куче уже потрошённой и чищеной рыбы. Их приходилось ежеминутно отгонять.
- Уносите рыбу, пока эти заразы не растащили её, - крикнул кто-то,  увидев нас с боцманом в дверях камбуза.
Морозильник забили до отказа. По поводу моего удивления о том, с какой скоростью ребята управлялись с рыбой, Саныч только хмыкнул. И доставая сигарету, пояснил:
- Да разве это много? Мы раньше этой рыбы за один перегон в разы больше перерабатывали. Это сейчас мы идём в караване под приглядом начальства. А когда гонишь судно самостоятельно, совсем другое дело. Зайдём, бывало, куда надо, рыбы хорошей наберём и икры, если знаем, что будем возвращаться домой железной дорогой. Засолим и навялим, вся корма в шнурах с рыбой, как новогодняя ёлка в гирляндах. Пока на поезде из того же Салехарда плетёмся, большую часть ещё в дороге распродадим проводницам и попутчикам. Домой приезжаем с гостинцами, и деньжата в кармане шелестят. А в этот раз, похоже, голяк будет. Хорошо, если рыбки чуток привезём домой. Ладно, всё вроде бы сделали, теперь пора и  в трюм, посмотреть надо, что они там без меня наворочали, - и боцман вышел на корму.
Звуки ударов кувалды и слабые всполохи электросварки были слышны и видны из открытого трюма до самого ужина.
А вечером были посиделки в курилке, где нам с Лёхой пришлось рассказывать, как мы докатились до такой жизни, что оказались в перегонщиках.
Если с Лёхой – в недавнем прошлом водолазом-глубоководником было всё более-менее понятно, то со мной, работником «Аэрофлота» - не очень.
Появившись на свет в Керчи Лёшка, как и большинство мальчишек из приморских городов, летнюю часть детства провёл в сатиновых трусах на пляжах и волнорезах, загорая летом, на зависть «сдыхам» до шоколадного цвета. В ластах и маске он обследовал всё морское дно не только на своих пляжах, но и в пригороде. И как говорится, знал в лицо всех местных бычков и крабов. Ближе к окончанию средней школы в городском ДОСААФе окончил с отличием  курсы аквалангистов. А призыв на Черноморский флот после школы воспринял как подарок судьбы, связав себя с морем накрепко. В Севастополе попал в школу водолазов-глубоководников. За три года службы участвовал в судоподъёмах на Чёрном море, несколько месяцев провёл в командировке в Египте, участвуя в разминировании Суэцкого канала. Вернулся после службы домой в Керчь с орденом Красной звезды на форменке.
Покуролесил недельку с дружками в городе и пошёл устраиваться на работу.
В порту родного города его встретили с распростёртыми объятиями. Опять было много интересной, трудной, и очень хорошо оплачиваемой работы. А потом в жизни Лёхи случился курортный роман, переросший в страстную любовь на всю жизнь.
Закруживший его вихрь страстей вынес водолаза в обнимку с питерской студенткой к ступеням городского Загса. Затем встал вопрос – где им жить? В керченском домике с пристройкой, кроме родителей и бабки, жил ещё старший брат Лёшки с беременной  женой.
И пришлось Лёхе менять берег тёплого моря на берега невские - подался он в примаки, на жилплощадь родителей жены. Работал в Балтийском морском пароходстве, со временем стал одним из лучших водолазов в Ленинграде.
Первой у них родилась дочка. Через пару лет с помощью родителей жены,  построили кооператив, а въезжали в свою квартиру, уже держа на руках и сына. Всё было хорошо, а должно было быть ещё лучше – послало пароходство двух водолазов на переучивание в Финляндию, аж на шесть месяцев. Одним из них – и был Лёха.
Они тогда прикинули с женой, что если не тратить валютные чеки на всякие  мелочи, то если уж не на «Волгу», то на «Жигули» последней модели, Лёшка точно заработает за эту командировку.  Козырная масть сама шла водолазу в руки. Но в жизни, как и в картах, так не бывает постоянно. Всему приходит конец, в том числе, и удаче.
От учебного центра в Финляндии Лёшка был в восторге. Ещё в Ленинграде, пока оформлялись документы на выезд, он обложился учебниками и разговорниками английского языка. Учил, запоминал выражения, даже зубрил, и теперь в учебном центре, чувствовал себя намного лучше, чем его напарник из Питера. Дотошно вникал во все особенности новейшего оборудования, технологий и особенно в новые приёмы работы под водой.
Одним из преподавателей теории и практики подводных работ был опытнейший водолаз из Норвегии – фанат своей профессии. Он, безошибочно определив в русском парне такого же одержимого, и стал уделять Лёшке особое внимание. Они подолгу оставались после занятий в классе, что-то чертили на доске, проигрывали  всевозможные ситуации, которые могли возникнуть под водой. Гуляли по городу, или сидели за кружкой пива в баре, и всё время  разговор шёл о работе. Им было интересно вдвоём, они не уставали друг от друга. Так прошли пять месяцев учёбы.
Как-то утром Лёшку пригласили в дирекцию школы и вручили письмо из Ленинграда. В письме говорилось, что он срочно должен прибыть в пароходство для выполнения каких-то архиважных работ.
Прощаясь с учеником, норвежец-преподаватель  успокоил Алексея, сказав, что он получил знаний в теории и практике намного больше, чем предполагалось дать ему за шесть месяцев учёбы. И прощаясь, вручил свою визитку со словами:
- Если возникнут вопросы по работе, звони, спрашивай, всегда с удовольствием помогу тебе.
- Позвоню обязательно, вот только бы английский не забыть без практики, - ответил Лёшка, прощаясь с преподавателем.
Прилетев в Ленинград,  он объявился дома без звонка, устроил семье сюрприз. Радости дочери небыло конца, а вот в глазах жены нет-нет да проскальзывал немой вопрос  и тревога, но расспрашивать мужа с порога она не стала. И уже глубокой ночью в постели, выслушав его рассказ, прижимаясь к нему и засыпая, тихо прошептала:
- Ох, Лёш, не нравится мне это…тревожно как-то на душе.
- Спи, всё будет нормально, - и осторожно погладил жену по щеке.
Она уснула, тихо посапывая у него на груди, а ему не спалось. Тревога жены невольно передалась и ему. Лежал и прокручивал в памяти всё, что произошло за последние месяцы.
Утром завтракали почти молча, только перекинулись  парой ничего не значащих фраз. Он оделся и, сунув письмо из пароходства в карман, шагнул было к двери, но в последний момент обернулся. Жена стояла с приподнятой правой рукой, три пальца собраны в щепоть. Видно собиралась перекрестить его в спину. Шагнул к ней, привлёк к себе, прижал и, боясь заглядывать ей в глаза, где чёрным пламенем полыхала тревога, поцеловал в пушистые завитки волос спадавших на шею, а не как всегда - в губы.
Сейчас он смутно помнил, как ехал, а потом шёл по коридорам пароходства, изредка кивая знакомым морякам. Вошёл в приёмную начальника отдела кадров, чья подпись стояла в письме. Секретарша опередила его и, не вставая из-за стола, сухо бросила, кивнув на дверь кабинета:
- Проходи, он свободен, ждёт тебя.
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Доставая письмо из кармана, Лёха заметил, как предательски подрагивают пальцы. Сжав их в кулак, костяшками стукнул в притолоку двери и, не дожидаясь ответа, вошёл в кабинет.
Оторвав взгляд от бумаг на столе, пожилой, тучный мужчина снял очки и положил их на стол. Встал и, обходя стол буркнул:
- Прибыл – это хорошо.
Не обращая внимания на бумагу в Лёхиной  руке, повторил, подходя к нему:
- Хорошо, пошли.
Развернул его лицом к выходу из кабинета и даже положил руку ему на спину, как бы слегка подталкивая парня. Они вышли в приёмную, затем в коридор. Прошли мимо нескольких дверей и остановились перед одной – без вывески. Кадровик постучал и, услышав ответ, открыл. Пропустил Лёху вперед себя. Вошли.
Обычный кабинет. За столом сидел сухопарый мужчина с ёжиком коротких волос на голове. Белая рубашка, рукава расстёгнуты и закатаны, узел галстука слегка ослаблен, серый пиджак от костюма накинут на спинку стула. Следом за кадровиком Лёшка поздоровался. Окинув их внимательным взглядом, мужчина за столом кивнул в ответ.
Начальник, стоя у Лёшки за спиной, представил его и более тихо спросил:
- Я могу идти?
- Да, конечно, спасибо.
И уже обращаясь к Лёшке, человек за столом предложил:
- Проходите, садитесь молодой человек, - и указал рукой на два стула, стоявшие у стола.
Пока Лёха делал эти два-три шага к стулу, все сомнения рассеялись окончательно, он чётко понял, у кого оказался «в гостях». В голове заметались мысли: «Чего ради, зачем, почему?»
Слегка хлопнула плотно прикрываемая дверь. Лёха перевёл взгляд на человека за столом и слегка опешил. Лучезарная, просто дружеская улыбка сияла на лице особиста. Слегка подавшись корпусом в сторону посетителя, хозяин кабинета заговорил с ним дружелюбным, почти весёлым тоном:
- Ну, рассказывай, рассказывай, как там наши соседи поживают? Не плохо, черти под нашим боком устроились. Эх, давненько я у них не был. А какое пивко у них! Когда мы научимся варить у себя такое?!
И глаза у мужика такие весёлые, почти добрые.
- Как учёба, научили чему-нибудь новенькому, или мы и так всё знаем и умеем? Рассказывай, рассказывай, как съездил.
Напор в голосе особиста усилился, а вот весёлость куда-то пропала, растаяла весёлость. И глазки-буравчики в прищуре стали жёсткими и не очень дружелюбными.
«И откуда вы такие только берётесь – хамелеоны», - промелькнула мысль в Лёшкиной голове. Стараясь не смотреть на человека за столом, начал как можно спокойнее рассказывать. Особист слушал внимательно, не перебивал, не пытался сбить Лёху с рассказа вопросом, только пригнувшись, выдвинул ящик стола, достал и положил на стол перед собой тоненькую папку. Лёха и бровью не повёл. Понимая, что рассказ приближается к финишу, особист заглянул в папочку и всё же перебил Лёху вопросом:
- Теорию и практику подводных работ у вас кто вёл?
Слегка запнувшись, Лёха назвал фамилию норвежца.
- Почему о нём ничего не рассказываешь? – Ты же с ним столько времени проводил за разговорами, пиво по кабакам пил с ним. – Какую зарплату он тебе в Норвегии обещал? - Что, мало здесь зарабатываешь, за бугор потянуло? А ещё орденоносец, звезду имеешь.
Желваки вздулись на Лёхиных скулах, он еле сдержался, чтобы не нахамить этому…  Осевшим враз голосом тихо ответил:
- Он водолаз-профессионал высочайшего класса и подобной хренью не занимается.
Всё же вылетело это словечко из Лёхи, не удержался.
- Хренью говоришь, - глазки мужчины превратились в щелочки, а гуды сжались в тонкую слегка искривлённую нить.
Перелистнув листок настольного календаря, и глянув в него, он перегнулся через стол, ткнул пальцем в сторону письма, которое Лёха продолжал держать в руке, процедил сквозь ниточку губ:
- Отдашь это в кадрах инспектору Волкову, твоим оформлением он будет заниматься.
И уже совсем другим тоном, надменным с нотками пренебрежения  закончил аудиенцию:
- Всё с тобой. Свободен!
Лёха встал и, не попрощавшись, на деревянных ногах пошёл к выходу. Уже закрывал дверь, когда из кабинета до него донеслось:
- Хренью говоришь! Ты у меня её похлебаешь ещё досыта…
Кадровик Волков оказался пожилым мужчиной.  Вполне возможно, пенсионер - одиночка, предпочитающий любую работу лишь бы не мыкаться одному в опустевшей однажды квартире.
Почти не читая он сунул Лёхино письмо в папку и, взяв из стопки чистый лист бумаги, двинул его по столу в сторону парня. Из стакана с карандашами и ручками, выбрал одну и положил на лист со словами:
- Пиши парень заявление о переводе тебя на портовый буксир на должность матроса. Там у них загулял один крепко, вышибли его за прогулы, вот и освободилось местечко для тебя.
Аж в глазах потемнело у Лёхи. Сжал кулаки, булькнув горлом, прохрипел, вытягивая шею как гусак:
- Вы что, совсем охренели! Я водолаз-глубоководник высшей категории, а вы меня в матросы. Да шли бы вы… я лучше… заявление на увольнение напишу.
- Не кипятись парень, не выйдет у тебя с заявлением по собственному желанию. Спасибо скажи начальнику нашему, что уговорил он комитетчика, чтобы не вышибать тебя по статье.
И оглянувшись по сторонам, не слышит ли кто из сотрудников, тихо добавил:
- Перекантуешься пару-тройку лет в матросах, а там, глядишь, всё и позабудется, или этого, - кадровик кивнул в сторону коридора, - переведут от нас. Вот тогда и вернёшься к своей профессии, а будешь ерепениться, уволят тебя по статье – по потере доверия. Оно тебе надо? С такой меткой в трудовой книжке, тебе даже метлу не доверят. Пиши, давай, не дури. Кто знает, что за эти годы может случиться, а у тебя семья, дети. Пиши.
Вот так Лёха и стал матросом.
От душившей его злобы на стукача-напарника по финской эпопее, он тихо стонал и скрипел зубами. «Вот ведь сволочь, мразь! Ясно, что ты на крючке у комитетчиков, ну так и напиши для отчёта, что я бухал, пропускал занятия. Так нет - ему отличиться надо! Ни слова правды. Подожди урод, попадёшься ты мне, за всё спрошу с тебя! Всю жизнь мне испоганил – тварь!»
И опять скрипнул зубами, ткнувшись, горячим лбом в прохладное стекло трамвайного вагона. Старушка, сидевшая перед ним, обернулась, посмотрела на Лёху, сидевшего с полузакрытыми глазами, спросила участливо:
- Что с вами молодой человек? Сердце? У меня таблеточка есть, могу дать.
- Всё нормально мать. Пройдёт, всё перемелется – мука будет.
И постарался улыбнуться старушке.
Она отвернулась и приняла прежнюю позу, тихо шепча:
- О господи, куда всё катится? Совсем молодой, с виду крепкий, а уже сердечник.
Выйдя на своей остановке, Лёха достал из кармана деньги, пересчитал и направился к гастроному.
В этот вечер он впервые в жизни напился на детской площадке с мужиками из своего дома, до невменяемости. Ещё пару раз он посылал «гонцов» в магазин за водкой, пока соседка не увидела его в таком состоянии и не позвонила в дверь его квартиры. Как жена волокла его до дома и до кровати, как он рухнул поперёк, и как она раздевала его, он не помнил.
Лёшка начал работать матросом на портовом буксире. Один за другим пошли чередой месяцы. Специальной встречи со стукачом он не искал, хотя знал и хорошо помнил его домашний адрес. Просто была какая-то уверенность, что их дорожки однажды пересекутся, даже в таком огромном городе как Ленинград. Злость и обида потихоньку затухала и вспыхивала с новой силой только у окошка кассира, когда он получал на руки заработанные деньги. Вот тогда опять всё накатывало до темноты в глазах.
Обычно после получки ребята сбрасывались и отмечали получение денег выпивкой. Под любыми предлогами Лёха избегал участвовать в этом и денег в общий котёл не давал. Такое не принято  у моряков, да и не только у них. На парня начали коситься и сторониться его.
А он просто не мог позволить себе оторвать даже рубль, от этих денег, ему было стыдно нести в дом пятьдесят рублей аванса, и восемьдесят-девяносто в получку. Это было как минимум в три раза меньше, чем то, что он приносил жене совсем ещё недавно. Лёха знал и понимал, что такие деньги получает большинство людей в стране и как-то на них живут. Умом понимал, а примерить на себя – не мог, не получалось.
На столе в их доме чаще стали появляться макароны и блины, а мясо реже. Появление тёщи или тестя заканчивалось обычно их шушуканьем с дочкой на кухне или в прихожей уже перед уходом, где родители совали ей в карман халата деньги. Всё это Лёху бесило, он темнел лицом, долго потом курил на балконе, туша окурки дешёвой «Примы» в пепельнице, но молчал.
Нет, атмосфера в семье совершенно не изменилась, жена делала всё возможное и ни разу не упрекнула Лёшку в чём-либо. Только однажды в постели, осторожно завела разговор о том, что через годик дочке идти в школу, а младшего, ей пообещали взять в садик, но при условии, что она пойдёт работать к ним. И торопливо, горячо зашептала, убеждая его:
- Это так удобно, садик недалеко от дома, сынишка будет рядом и под присмотром, а с дочкой будет помогать мама. Будет приезжать к ним, пока они с Лёшкой на работе.
Умница - про лишнюю копеечку в дом, она даже ни обмолвилась.
Лёшка, молча ещё ближе придвинулся к жене, обнял её, привлекая к себе. Жена положила голову ему на грудь. Она очень любила засыпать именно так – прижавшись щекой к Лёшкиной груди. Его пальцы осторожно касались пушистых завитков волос, как бы перебирая их, нежно скользили по изгибу шеи. Через несколько минут жена уснула, улыбаясь чему-то во сне, а он, долго лежал на спине не шелохнувшись и не мог уснуть.
Через неделю, одно из дошкольных учреждений города Ленинграда пополнилось нянечкой с университетским дипломом в кармане. Правда, знали об этом, только она и заведующая детским садиком.
Конец августа в Питере это когда утренний свежий ветерок и вечерние более сильные порывы намекают вам, что в городе ещё лето, но осень уже где-то совсем рядом, просто она слегка заблудилась в парках Сестрорецка и Петродворца, но ещё день-два и…
Лёха шёл домой вдоль ограды парка.
Огромные клёны под порывами ветра солидно обмахивались ветками. Сочные резные листья дерева трепетали, шумели, переговариваясь, но в первый и последний полёт ещё совсем не собирались отправляться.
У ограды парка, ближе к углу  стояла овощная палатка. Продавщица - дама хорошо за сорок в засаленном фартуке, с каким-то невообразимо рыжим причесоном на голове, стояла рядом с рабочим местом, подпирая его плечом. Скучающим взглядом бродила по лицам прохожих, изредка поднося к ярко накрашенным губам беломорину, затейливо смятую «сапожком». Когда Лёха остановился у её прилавка, перевела изучающий взгляд на него.
«На этом не наваришь, ишь, как в помидорах копается, видно, одна мелочь в карманах», - мысленно оценила она клиента и щелчком запустила докуренную папиросу  в траву за ограду парка.
- Ну и чего ты их крутишь, жамкаешь? Это ж помидоры, а не ананасы, чего их разглядывать, - не удержалась, чтобы не нахамить торговка, обращаясь к парню.
Лёха посмотрел на неё, хмыкнул, положил помидорину на место и шагнул от прилавка. Поднял голову.
Прямо на него, по тротуару, задумавшись и глядя себе под ноги, шёл стукач. Лёшка сделал ему навстречу пару шагов и остановился.
Почувствовав, что кто-то стоит у него на пути, стукач поднял голову. Единственное, что он успел - это вытаращить глаза, то ли от страха, то ли от удивления и приоткрыть рот.
Лёха ударил сильно и резко под дых, выбивая из лёгких гада весь воздух. Сломавшись пополам, тот стал оседать. Второй удар был снизу вверх - в скулу, как бы распрямляя тело и бросая его спиной на асфальт. Один прыжок и Лёха опять рядом. Схватил за грудки, рывком поднял и прислонил к ограде парка. Рычал что-то нечленораздельное и бил, бил.
Он не слышал истошного визга продавщицы у палатки, не слышал и не понимал, что подбегают  люди. Бил его не как боксёрский мешок в зале, а как пыльный матрас, стараясь выбить всю грязь, накопившуюся в этой душонке. Бил за ещё только первые полтора года испорченной жизни, бил за жену, которая вынуждена выносить и мыть горшки и полы в детском саду, бил за то, что она не может позволить себе новые сапожки к зиме, взамен старых почти разваливающихся. Бил за  себя, вынужденного молча принимать помощь от её пожилых родителей.
Кто-то повис у Лёхи на плечах, его оттягивали, отрывали от сползающего по ограде на землю тела, а он рычал как зверь и тянул к нему руки. Его завалили на тротуар лицом вниз, заломили руки за спину. Затем рывком подняли и поставили на ноги, только тут он понял, что рядом милиция, что руки скованы наручниками, а вокруг толпа зевак. Не сопротивляясь, он сам забрался в «воронок» стоявший у обочины. Уже отъезжали, когда навстречу подвывая сиреной, промчалась «скорая».
Выслушав рассказ сержанта милицейского наряда, что привёз Лёху в районное отделение милиции, дежурный капитан бросил своему сержанту:
- Давай его в клетку, только браслеты пока не снимай, пусть очухается, охолонёт немного, потом снимем.
Звякнули ключи и решётчатая дверь «обезьянника». Лёха вошёл и сел на широкие нары, прислонившись спиной и затылком к прохладной бетонной стене. Закрыл глаза. В голове совершенная пустота, ни мыслей, ни эмоций.  Сержант закрыл дверь и прошёл в дежурку к офицеру.
- Слушай, а ведь он совершенно тверёзый от него не пахнет, - удивлённо сказал, обращаясь к капитану.
- Ему же хуже, даже отмазки нет, - ответил дежурный, разглядывая Лёхин пропуск в морской порт.
Прошло около часа. Капитан вышел их дежурки и подошёл к клетке. Посмотрел на задержанного парня, просидевшего всё это время в одной позе с закрытыми глазами. Окликнул его:
- Эй, боксёр, спишь что ли?
- Да нет, думаю, - отозвался Лёха, открывая глаза и поворачивая голову в сторону офицера.
- Раньше надо было думать, давай руки.
Лёха подошёл и просунул кисти рук сквозь решётку. Пока капитан отстёгивал наручники, он попросил его:
- Слушай, капитан, будь человеком, позвони моей жене объясни ей коротенько, где я оказался. Она ведь сейчас дома с ума сходит. Сделай доброе дело, как мужика прошу.
- Что, неужели никогда не загуливал, не пропадал с мужиками? - Удивлённо глянув на парня, задал свой вопрос дежурный.
- Никогда, впервые со мной такое. Позвони, пожалуйста.
Отходя от решётки, капитан хмыкнул, пожал плечами. Протянул неуверенно:
- Как бы ни положено у нас...
Оглянулся на Лёху, вошёл в дежурку и уже оттуда крикнул:
- Диктуй номер.
Лёха продиктовал и стоял, ухватившись за решётку, стараясь услышать, или по выражению лица капитана понять что-то. Разговаривал с  женой капитан немного - пару минут. Улыбаясь, вернулся к «обезьяннику». На немой вопрос задержанного ответил:
- Всё как всегда, вначале ахи, охи, что жив, а потом плачь и причитания. Сейчас прискачет твоя. Ты хоть скажи, за что ты так отделал того мужика? Говорят, тебя еле оторвали от него.
Пришлось Лёшке коротко рассказать свою историю.
- Значит, за дело ты ему врезал, вот только по-дурному всё обстряпал, можно было и аккуратненько, без свидетелей, … а там иди, доказывай, - задумчиво прокомментировал дежурный.
- Да, сорвался, не выдержал, - подтвердил Лёха.
- Ещё бы, в такой ситуации мало кто себя контролирует, - согласился капитан и, увидев появившегося из недр отделения сержанта, спросил его:
- Там у нас, кажется, одиночка пустует?
- Есть такая, - подтвердил сержант.
- Вот и отведи его туда, а то сейчас его жена примчится и будет тут у нас спектакль с морем слёз и соплей.
- Товарищ капитан, да всё будет нормально, я только объясню ей всё, успокою, - попытался возразить и уговорить его Лёха.
- «Пой мне ласточка, пой», а то я первый день на службе и не знаю, как это бывает? Ты себе считай уже, срок намотал, так ты хочешь, чтобы и с меня звёздочку спороли? Вот и делай вам добро.
Звякнула открываемая дверь. Уже когда Лёха шёл с сержантом по коридору, капитан посоветовал ему:
- Ты лучше боженьке молись, чтобы твой клиент оклемался быстрее и пусть будет статья по хулиганке, но без отягчающих.
Уже поворачивая по коридору за угол, Лёха крикнул ему в ответ:
- Спасибо, капитан!
Придя в себя, ещё в больнице, стукач написал заявление. Под замком Лёшка просидел не менее недели. Водили его на допросы к следователю, писал объяснения, подписывал что-то. Дело потихоньку катилось к суду и сроку.
В тот день его вновь вывели из камеры и повели по коридорам, и оказался он в дежурке перед стеклом, за которым вновь сидел тот же капитан, что и принимал его.
- Ну, что орёл?! Повезло тебе, забрал заявление твой хмырь и отказался от претензий. Дело закрыли. Забирай документы, мелочь свою, расписывайся.
И пока Лёха подписывал бумагу, капитан добавил:
- Следующий раз умней будь, когда его встретишь. Вижу по тебе, что встретишь и опять не выдержишь. Я бы тоже не сдержался на твоём месте.
И забирая подписанную бумагу подмигнул парню и, кивнув на окно за свой спиной, добавил:
- Давай, лети, твоя стоит с самого утра, тебя дожидается.
Уже на бегу Лёха крикнул не оборачиваясь:
- Спасибо капитан за всё! Должник  я твой.
Дверь за ним захлопнулась, и он уже не услышал, как улыбаясь, дежурный пробормотал:
- Все вы так говорите, когда вас припрёт, а как коснись чего…
Она видно торопилась, выскочила из дома в старых, но удобных босоножках, когда ещё не было дождика, но зонтик по привычке захватила. А он моросил, мелкий и нудный.
Жена стояла под зонтиком, переступая с ноги на ногу, нос покраснел, под глазами залегли тёмные круги. У Лёхи аж сердце захолонуло, когда увидел её такой. А она, увидев его на крыльце, радостно, как девчонка взвизгнула, отбросила зонтик и помчалась по лужам навстречу ему. Так и замерли они, обнявшись посреди лужи.
Занавески на окне дежурки дрогнули и плотно сдвинулись.

На этот раз Лёху с работы уволили, но так как его история не дошла до суда, уволили за прогулы, а в служебной характеристике расписали всё подробно. Забирать трудовую книжку надо было у того же инспектора кадров – Волкова. Кадровик сложил лист с характеристикой пополам текстом внутрь и, вложил его в трудовую. Двинул журнал учёта к Лёхе со словами:
- Расписывайся за получение.
Он расписался и протянул руку за документами, Волков не спешил их отдавать. Оторвал листок настольного календаря с карандашными записями, положил его на трудовую книжку и только тогда всё протянул Лёхе.
- Здесь адресок и телефон одной конторы, - сдвинув очки на лоб, внимательно посмотрел на парня и продолжил:
- Там кадрами заведует мой бывший капитан, очень толковый мужик,  я созвонился с ним утром, он возьмёт тебя, им матросы всегда нужны.
Лёха молчал.
Очки кадровика вновь переместились на переносицу. Спросил боле жёстким тоном и с не скрываемой иронией:
- Не знаю, конечно, может быть, у тебя есть предложения на пассажирскую «Голубу линию»? Тогда другое дело. Или грузчиком пойдёшь в магазин ящики таскать и,  потихоньку спиваться?
- А что это за контора, где с таким «прицепом» как у меня, берут, - с сомнением в голосе спросил Лёха.
- Таких «артистов» как ты, там половина. Работа конечно не сахар, ходят они там, где, как говорят: «Макар телят не пас». А если точнее, он их туда не довёл даже – вымерзли все по дороге. В Арктике контора работает. Платят хорошо и мужики настоящие рядом будут. Так что думай, посоветуйся с женой и завтра с утра можешь подъехать, только не тяни, они сейчас караван комплектуют, и скоро будут выходить.
Поблагодарив кадровика за нежданную помощь, Лёха вышел на ступени пароходства и только тут развернул лист с характеристикой. Выхватив взглядом в центре текста фразу - «велось следствие», зло выматерился и, порвав бумагу в мелкие клочки, бросил в урну.
Там, куда он завтра приедет, о нём и так уже знают достаточно.
Через неделю он был в Архангельске, ещё через пару дней вышел в свой первый перегон.
Сейчас у него этот - пятый.
Лёха закончил рассказ, а Санька, через небольшую паузу, прищурив один глаз, вроде как от сигаретного  дыма, спросил:
- А к нам-то в экипаж, зачем так рвался, и на зимовку готов был добровольно остаться – неужели ещё раз своего «крестничка» встретил, после чего и решил спрятаться на зимовке?
- Не поверите, действительно встретил и в самый неподходящий момент, - Лёха затушил сигарету и продолжил рассказ.
- Получил я в конторе аванс, деньги на билет и собирался ещё пару денёчком дома побыть, а потом в Архангельск. Торопился домой и пошёл к метро дворами. А там, в одном месте есть скверик такой небольшой, я его уже почти проскочил, а тут он мне навстречу. И какого чёрта его туда занесло, живёт-то он не на Васильевском, а у метро Чёрная речка. Короче – опять нос к носу встретились.
- А в скверике никого, только девушка с детской коляской сидит на первой  лавочке от входа в сквер. Далеко от нас.
- Вот честно, как на духу, - и Лёха махнув правой рукой перед собой, изобразил, что крестится, - бить я его не собирался. Вот кто его за язык тянул? Прихватил я его просто за грудки и на хорошем «литературном» начал крыть. А он глаза вытаращил от страха и бормочет:
- Я тогда не тебя пожалел, а твою жену, она ко мне дважды в больницу приходила, в ногах у меня валялась, просила, чтобы я заявление забрал. А на тебя я плевать хотел, тоже мне – лучший водолаз нашёлся.
Лёха замолчал, начал рыться в карманах телогрейки. Боцман протянул ему открытую пачку. Достал сигарету, прикурил и продолжил:
- Мне жена никогда об этом не говорила, да и я не расспрашивал её, хотелось поскорее забыть эти нары арестантские, а тут такое. Аж затрясло меня тогда. Держу за грудки гада и так потихоньку  поворачиваю его, под удобную руку. Глаз скосил в сторону, смотрю,  девушка с коляской из скверика уходит, и больше никого нет. Ну и врезал ему, всего-то один раз. Он брык, и зарылся в кусты. Вижу шевелится, бормочет, ну и ладно. Я и зашагал из скверика к метро.
- Пока ехал домой, прикинул, что могу успеть на последний рейс  до Архангельска. Жене сказал, что начальство требует, чтобы вылетел не мешкая. Она поверила. Покормила меня, я быстро шмотки собрал, расцеловал всех  и в аэропорт мотанулся.
- А билетов на рейс нет. Я к стойке регистрационной, а там крик-гам скандал, милиция уже появилась. Оказывается, двух хорошо поддатых мужичков от рейса отстраняют. Я к дежурной, подмигнул, пошептался, троячок ей в кармашек уронил, а она мне записочку в кассу выписала, что два места на рейсе освобождаются и даже места указала. Там служивый один у стойки топтался, не мог улететь, в часть уже опаздывал, я его под ручку и бегом к кассам.
- Летим уже, а я вспоминаю всё и мысль у меня в голове засела: «Это ж какой мразью надо быть, чтобы вот так, по своей инициативе, только из зависти, что я лучше его работу знаю и делаю, надо было «телегу» лживую на меня накатать. Жизнь испоганить. Ладно, мне, а жена и дети тут причём? И как такую сволоту земля носит?!»
И улыбнувшись,  Лёха подвёл черту под своим рассказом:
- Звонил домой трижды за рейс, тихо всё дома. Да и ударил-то его всего разок, а кто у него за фингал под глазом, заяву примет? Свидетелей-то нет.
- Ага! – Оживился Санька. Значит, ты теперь на зимовку не рвёшься? Зимний подлёдный лов тебе резко разонравился, и любоваться ночным полярным сиянием вместе с волками, ты не хочешь, а рвёшься домой?!
- Нет, не хочу, - смеясь и мотая головой, ответил матрос и добавил утвердительно:
- Домой и только домой!
Настала моя очередь рассказывать свою историю появления на перегоне. В отличие от Лёхиной, она не изобиловала острыми коллизиями и бурными эмоциями. Постарался как можно короче и понятней рассказать ребятам, как довелось нам с бригадой «бодаться» в аэропорту «Пулково»,  с государственной системой за свои законно заработанные деньги. Пытались «бороться», хотя и понимали, что шансов практически нет. На то она и система, чтобы не допускать сбоев (в романе подробно не буду рассказывать, есть у меня один из ранних рассказов на эту тему и повторять всё здесь, не вижу смысла).
Выслушали ребята и, как всегда первым откликнулся Санька:
- Короче шеф, ты теперь понял, что мочиться против ветра очень вредно, самому можно обрызгаешься.
- Но и мочиться в штаны, тоже не стоит, ощущения потом уж больно неприятные,  – пришлось ответить Саньке в его же духе.
- Сколько я подобных историй наслушался за годы работы в Арктике, со счёту можно сбиться, - сказал, поднимаясь на ноги боцман.
- И за эти годы тебе Саныч так и не довелось встретить чистых романтиков, которые когда-то ехали «за туманами и запахом тайги»? – Встрял опять Санька.
- Помолчи балабол, дай мысль закончить, - и продолжил:
- Если бы этой перегонной конторы не было, её надо было придумать. Ведь сколько есть мужиков, которые не могут долго жить на берегу – им надо в море. В нормальные моря их не пускают под всякими предлогами, а вот сюда, в Арктику – пожалуйста. Хоть какую-то отдушину оставили.
- Саныч, тебе эта мысля недавно в голову пришла, а кому-то намного раньше -  ещё в тридцатые годы. И отдушину сделали и выгоду государство имеет немалую от таких как мы – не умеющих долго жить на берегу. Всё уже продумано и учтено боцман, – ответил Санька, направляясь к трапу.
- Да, пошли спать. Навкалывались  сегодня,  наговорились досыта, пора и по койкам. Похоже, шторм стихает, и завтра после обеда будем сниматься, - и Саныч тоже направился к трапу.
Действительно, удары волн о скалы уже не напоминали артиллерийские залпы, стали глуше и ветер не доносил водную пыль  до нашей стоянки.