Парижское приключение. Ги де Мопассан

Есть ли более острое чувство, чем женское любопытство? О! Знать, испытать, почувствовать то, о чём мечталось! Чего женщина не сделает ради этого? Когда в женщине пробудится любопытство, она совершит любую глупость, любую неосторожность, отважится на любую смелость, не остановится ни перед чем. Я говорю об истинных женщинах, одарённых духом «тройного дна», которые снаружи кажутся холодными и разумными, но имеют 3 секретных отделения: одно – это никогда не дремлющее женское беспокойство, другое – хорошо замаскированная  хитрость, а третье, наконец – подлое очарование, изысканные обманы, деликатное вероломство, - все эти извращённые качества толкают на самоубийство глупых доверчивых любовников, но сводят с ума других.
Я хочу рассказать о приключении, которое случилось с маленькой провинциалкой, которая была до этого совершенно честной женщиной. Её жизнь, спокойная на первый взгляд, протекала среди хозяйственных дел, с занятым мужем и 2 детьми, которых она безупречно воспитывала. Но её сердце дрожало от неудовлетворённого любопытства, от неизвестного зуда. Она без конца мечтала о Париже и читала светские газеты. Рассказы о праздниках, о нарядах, о развлечениях будоражили её желания, но особенно сильно её интриговало эхо, полное намёков, полуприподнятая вуаль над ловкими фразами, которые заставляют подозревать горизонты опустошающего жуирства.
Из своей провинции Париж виделся ей как апофеоз развратной роскоши.
В течение долгих ночей, убаюканная ритмичным храпом мужа, который спал рядом с платком на голове, она мечтала о мужчинах, чьи имена появлялись на первых полосах газет, как большие звёзды в тёмном небе, и она представляла себе их безумную жизнь с бесконечными гулянками, с античными оргиями, в которых было столько сладострастия и столько сложной изысканной чувственности, что она даже не могла себе этого представить.
Бульвары казались ей выходом для человеческих страстей, а все их дома, конечно, таили любовные тайны.
Однако, она чувствовала, что стареет. Она старела, не познав жизни, если не считать своих повседневных занятий, отвратительно монотонных и банальных, так называемого «счастья домашнего очага». Она была всё ещё мила, она хорошо сохранилась в своём спокойном существовании, как зимний фрукт в закрытом шкафу, но её грызли, опустошали, будоражили пылкие тайны. Она спрашивала себя, умрёт ли, не познав всего это опьянения, не будучи брошенной один раз, всего один раз в поток парижских страстей.
Она долго и настойчиво подготавливала путешествие в Париж, изобретала предлоги, попросила родственников себя пригласить и, наконец, так как муж не мог сопровождать её, уехала одна.
Едва приехав, она придумала причины, которые позволяли её отсутствовать 2 дня (а, скорее, 2 ночи), так как она, по её словам, встретила друзей, которые жили в пригороде.
И она начала искать. Она обегала бульвары, ничего не находя, кроме многочисленных пороков. Она обшаривала взглядом большие кафе, внимательно читала объявления в «Фигаро», которые каждое утро казались ей набатом, призывом к любви.
Но ничто так и не навело её на след великих оргий артистов и актрис, ничто ей не открыло храмы разврата, которые, по её представлению, открывались волшебным словом, как пещера из «Тысячи и одной ночи» и римские катакомбы, где проходила тайная жизнь запретной религии.
Её родственники, мелкие буржуа, не могли познакомить её с теми людьми, чьи имена так волновали её, и она в отчаянии уже собиралась вернуться, когда ей на помощь пришёл случай.
Однажды, идя по улице Шоссе-д’Антэн, она остановилась, чтобы поглазеть на витрину, полную японских безделушек, от которых рябило в глазах. Она рассматривала фигурки из слоновой кости, большие вазы, покрытые яркой эмалью, бронзовых истуканов, когда услышала в глубине магазина голос хозяина, который с почтением показывал пузатую статуэтку какому-то толстому лысому коротышке с седой бородой. Статуэтка была уникальна, как говорил хозяин. И при каждой фразе торговца звучало знаменитое имя. Другие клиенты – молодые женщины, элегантные господа – смотрели на них быстрым, почтительным взглядом. Покупателем был знаменитый писатель. Он с обожанием смотрел на статуэтку пузатого урода. Они оба были одинаковы уродливы, как 2 брата.
Продавец говорил: «Для вас, мсье Жан Варэн, я уступлю её за 1000 франков. Именно во столько она мне обошлась. Для всех остальных я продал бы её за полторы тысячи, но я дорожу своей клиентурой и делаю артистам скидки. Они все приходят ко мне, мсье Жан Варэн. Вчера мсье Буснаш купил у меня большую старинную чашу. Недавно я продал 2 подсвечника, как эти (они прекрасны, не правда ли?) мсье Александру Дюма. А эта вещица, которую вы держите в руках, она была бы продана, мсье Варэн, если бы её увидел мсье Золя».
Писатель был смущён и колебался. Ему нравилась вещь, но не привлекала сумма, и он обращал не больше внимания на взгляды, чем если бы был в пустыне.
Она вошла, вся дрожа, устремив взгляд на писателя, и даже не спрашивала себя, был ли он красив, элегантен и молод. Это был сам Жан Варэн!
После долгой борьбы, долгих колебаний, он поставил статуэтку на стол. «Нет, это слишком дорого», - сказал он.
Торговец удвоил красноречие. «О, мсье Жан Варэн! Слишком дорого? Да она стоит двух тысяч!»
Литератор грустно отвечал, глядя на статуэтку эмалевыми глазами: «Я не говорю нет, но это слишком дорого для меня».
Тогда она, которую охватила внезапная смелость, продвинулась вперёд: «А за сколько вы продадите это мне?»
Удивлённый торговец ответил:
«За полторы тысячи франков».
«Я её беру».
Писатель, который до этого её не замечал, резко обернулся и смерил её взглядом с головы до ног, слегка прищурив глаза. Затем с видом знатока он подробно рассмотрел её.
Она была очаровательна, оживлена, освещена пламенем, которое до этого дремало в ней. К тому же, женщина, которая покупает безделушку за полторы тысячи франков, встречается не на каждом шагу.
Она сделала быстрое восхитительное движение и, повернувшись к нему, сказала дрожащим голосом: «Простите, мсье, я слишком поспешила, вы ещё не сказали своего последнего слова».
Он поклонился: «Я сказал его, мадам».
Но она произнесла смущённым голосом:
«Если, мсье, сегодня или в другой день вы передумаете, эта вещь принадлежит вам. Я купила её только потому, что она вам понравилась».
Он улыбнулся, явно польщённый.
«Как же вы меня узнали?» - спросил он.
Тогда она сказала ему о своём восхищении, перечислила его произведения, была красноречива.
Для беседы он опёрся локтем о столик и вперил в неё свои цепкие глаза. Он хотел её разгадать.
Торговец был рад получить живую рекламу, вошли новые клиенты и кричали с другого конца магазина: «О, да это же мсье Жал Варэн!» Тогда все головы поднимались, и она дрожала от удовольствия, что все видят, как она беседует со знаменитостью.
Совсем опьянённая, она предприняла отчаянную попытку храбрости, как генерал, который собирается сдать крепость: «Мсье, сделайте мне большое-большое одолжение. Позвольте мне подарить вам эту статуэтку, как сувенир от женщины, которая страстно восхищается вами и которую вы видели 10 минут».
Он отказался. Она настаивала. Он не соглашался, весьма позабавленный, и смеялся от души.
Она упрямо сказала ему: «Хорошо, я отнесу её вам домой сейчас же. Где вы живёте?»
Он отказался сообщить свой адрес, но она спросила у продавца и узнала его, оплатила покупку и пошла к фиакру. Писатель бросился за ней, не желая подвергаться риску получить подарок неизвестно от кого. Он настиг её, когда она садилась в экипаж, прыгнул внутрь, почти упал на неё, подброшенный фиакром, который тронулся, затем в досаде сел рядом с ней.
Он напрасно просил, настаивал – она ничего не хотела слушать. Когда они прибыли к его дверям, она поставила условия: «Я соглашусь не оставить вам эту вещь, если вы согласитесь исполнять сегодня все мои желания».
Это показалось ему таким забавным, что он согласился.
Она спросила: «Что вы обычно делаете в этот час?»
После небольшого колебания он ответил: «Прогуливаюсь».
Тогда она решительно скомандовала: «В Парк!»
Они тронулись.
Ей было нужно, чтобы он называл ей имена всех знакомых женщин, особенно нечистых, и перечислял интимные детали о них, рассказывал об их жизни, привычках, домах, пороках.
Наступил вечер.
«Что вы обычно делаете в это время?» - спросила она.
Он ответил со смехом: «Пью абсент».
Тогда она важно изрекла: «Едемте пить абсент, мсье».
Они вошли в большое кафе на бульваре, которое он обычно посещал и где встречал собратьев по перу. Он представил ей их всех. Она была вне себя от радости. В её голове без конца крутилось: «Наконец-то, наконец-то!»
Время шло. Она спросила: «В это время вы обычно ужинаете?»
Он ответил: «Да, мадам».
«Тогда, мсье, едемте ужинать».
Когда они вышли из кафе Биньон, она спросила: «А что вы делаете по вечерам?»
Он внимательно посмотрел на неё. «По-разному. Иногда я езжу в театр».
«Прекрасно, мсье, едемте в театр».
Они вошли в Водевиль, и на неё, благодаря ему, смотрели все взоры, когда она сидела в кресле ложи.
Когда представление окончилось, он галантно поцеловал ей руку: «Теперь, мадам, мне остаётся только поблагодарить вас за восхитительный день…»
Она перебила его: «А что вы делаете в это время по ночам?»
«Но… но… возвращаюсь домой».
Она начала смеяться, но её смех дрожал.
«Прекрасно, мсье… едем домой».
Они больше не разговаривали. Иногда она вздрагивала, сотрясаемая дрожью с головы до ног. Некоторые желания были опасны, от них нужно было бежать, а некоторые оставались, но она решилась идти до конца.
На лестнице она вцепилась в перила, настолько эмоции переполняли её, а он поднимался перед ней, задыхаясь, с зажжённой свечой в руке.
Как только она оказалась в спальне, она быстро разделась и скользнула в кровать, прижавшись к стене и ожидая.
Но она была простой, какой и может быть жена провинциального нотариуса, а он был требовательнее, чем паша с гаремом. Они не поняли друг друга.
Тогда он заснул. Ночь протекла, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов. Она лежала неподвижно, думая о супружеских ночах. Под жёлтыми лучами китайского фонаря она смотрела с сожалением на этого маленького человечка рядом, который лежал на спине, чей большой живот вздымал одеяло так, словно это был надутый воздушный шар. Он храпел, как органная труба, храпел комично и длительно. Его 20 волосинок наслаждались отдыхом, смешались в беспорядке, устав от долгого неподвижного положения на черепе, где они днём прикрывали лысину. Из уголка его полуоткрытого рта текла струйка слюны.
Наконец, из-за закрытых штор пробились лучи зари. Она встала, бесшумно оделась и уже наполовину открыла дверь, когда петля скрипнула, и он проснулся, потирая глаза.
Несколько секунд он отупело приходил в себя. Затем, припомнив вчерашнее приключение, он спросил: «Вы уже уходите?»
Она стояла в смущении. Она пролепетала: «Ну да, ведь утро уже».
Его пристойный тон вернулся к нему.
«Теперь, в свою очередь, я тоже хочу кое о чём вас попросить».
Она не ответила. Он продолжал: «Вы очень удивили меня вчера. Будьте честны, ответьте, почему вы сделали всё это? Я ничего не понимаю».
Она приблизилась медленно, краснея, как девственница. «Я хотела узнать… порок… и… и это вовсе не забавно».
И она убежала, скатившись по лестнице и выскочив на улицу.
Армия дворников мела улицы. Они мели тротуары, проезжую часть, сметая весь мусор в канаву. Одними и теми же размеренными движениями – движениями косарей – они сметали пыль вокруг себя полукругом, и на всех улицах она встречала их, похожих на оживших марионеток, которые шли автоматически, упруго, как на подбор.
И ей казалось, что она тоже только что смела что-то в канаву: свои мечты о Париже.
Она вернулась к себе, запыхавшаяся, замёрзшая, в её голове было лишь одно воспоминание: движения дворников, которые мели Париж утром.
Оказавшись в своей комнате, она разрыдалась.

22 декабря 1881
(Переведено 19 мая 2015)