Шолохов

О ТВОРЧЕСТВЕ МИХАИЛА ШОЛОХОВА

Представить литературу ХХ века без Шолохова совершенно невозможно. Видимо, Нобелевский комитет придерживался такого же мнения, когда принимал свое решение о присуждении Шолохову Нобелевской премии за роман «Тихий Дон». Когда я прочел в 10-м классе эту книгу, я был ошеломлен. Ошеломлен, во-первых, грандиозной картиной событий, открывшейся передо мной. Это не было  привычное красивое описание событий Гражданской войны, к каким нас до тех пор приучили. Здесь белые не были однозначно «черными», а красные не были однозначно «беленькими».
Поражало и то, что главный герой Григорий Мелехов не был образцовым героем без страха и  упрека, каких рисовала нам остальная советская литература (Павел Корчагин, Чапаев и др.). Мало того, что он сомневался и колебался, его колебания порой заводили его в белый лагерь, и роман кончается не апофеозом революционной идеи, а возвращением героя к исходным, казалось бы, совсем далеким от пафоса эпохи, очень мирным, основательно подзабытым в кровавой каше Гражданской войны, малым в ту пору ценностям: родной дом (баз), родной хутор, родной сынок. И надо всем этим – не какой-то великолепный символ победы, а… черное солнце! Такой невероятный образ венчает роман, вот таким увидел солнце герой после всего, через что ему пришлось пройти. И никаких фанфар и литавр. Для сравнения: знаменитая эпопея о той же войне «Хождение по мукам» Алексея Толстого завершается куда как мощно: ее герои присутствуют в Большом театре на съезде, где принимается программа ГОЭЛРО, и под бурные нескончаемые аплодисменты слушают выступление Ленина.
Не слабым характером Мелехова вызваны его колебания и метания, совсем напротив: характер у героя очень сильный, упрямый, самостоятельный, он остро ощущает несправедливость – а несправедливостей в той войне было безмерно, что с той, что с другой стороны, – вот он и бросается очертя голову то на белых, то на красных. Его постоянные мучительные сомнения – не свидетельство ли ума незаурядного? Но это не сомнения бездеятельного Гамлета нашего времени, это сомнения человека действия, они сопровождаются поступками, на вопрос: быть или не быть? у него один ответ: быть! Жизнь раздирается противоречиями, и для него она – источник таких же противоречивых страстей и раздумий, и эта сильная натура не может не вызывать симпатий, хотя в те времена, во времена издания романа, такая фигура была, мягко говоря, нетипичной в литературе соцреализма. За героев думали партия и вождь, а сомнения – это было нечто чуждое. Но какие-то не очень ясные причины вознесли роман и его автора на вершину славы. Здесь приходит на ум пьеса Булгакова «Дни Турбиных», ее отец народа смотрел во МХАТе полтора десятка раз и всё не мог насмотреться на ее белых героев. Какой-то род мазохизма, не иначе! А мнение отца единственно было решающим, как в том, так и в любом другом случае.
У Шолохова Гражданская война показана без прикрас и умолчаний, показана во всей своей непривлекательности: братоубийственная, невероятно жестокая, кровавая схватка, требующая нечеловеческого напряжения сил; цепь мучений и потерь, разрушение всего, что было свято в прежней жизни. И – даже на таком трагическом фоне – одна из самых ярких в мировой литературе история любви, любви, ломающей все преграды, проходящей через жестокие испытания судьбы и делающей познавших ее людей – несмотря ни на что, даже в этом кошмаре – счастливыми. Как Карамзин за сто лет до того показал, что «и крестьянки любить умеют», так и Шолохов показал, как любить умеют каз;чки. Без любовной линии любой роман превращается в историческую или бытовую хронику, не зря ведь этот жанр и назван романом, как и отношения между мужчиной и женщиной, если они любовные. В этом смысле «Тихий Дон» – настоящий роман.
Как и во всякой эпопее, в «Тихом Доне» – масса персонажей. Но среди этой массы – десяток-другой отчетливо запоминающихся, нарисованных выпукло и объемно характеров. Отец главного героя Пантелей Прокофьевич, с истории появления которого в станице начинается роман, – из тех прижимистых казачков, что за свое добро готовы перегрызть глотку всякому, но и на чужое добро при случае не прочь позариться. Жена его Ильинична, мать семейства, на которой держится дом. Почему-то пара эта напомнила мне чету Кашириных, описанную в «Детстве» Горького: злобствующий дед и добрейшая бабушка. Брат Григория Петр, ничем не примечательный, кроме богатырской силушки, казак, честно идущий воевать сначала за царя, а потом не ведая толком, за кого. Жена Петра Дарья, разбитная бабенка, не знающая, куда девать свою кровь с молоком. И младшая из Мелиховых, девушка Дуняша, будто Аленушка из сказки: чистая и ненароком влюбившаяся в Мишку Кошевого, не сказать, чтобы неистового, но твердого в своих убеждениях, не то, что Григорий, раз и навсегда «красного». Вот так война перемешивала судьбы людей… А еще бессловесная Наталья, жена Григория. Запоминаются и господа Листницкие, младший из которых соблазнил-таки Аксинью в тяжелый час ее жизни, за что и был исхлестан Григорием плетью казацкой. И присланный большевиками на Дон бесстрашный агитатор, слесарь Штокман. Ну, и многие другие.
Отдельно надо сказать об удивительном по своей красоте, яркости, новизне русском языке, которым написан роман. Которым наслаждаешься, его пробуешь на вкус, смакуешь. Не чурающийся (но в меру) диалектизмов, которые придают ему особый аромат. И очень сочный, цветистый, полный неожиданных, смелых – после того, к чему мы привыкли в русской классике – средств художественной выразительности: сравнений, эпитетов, метафор. Метафорическое богатство языка Шолохова неисчерпаемо.
Язык Шолохова – одно из удивительных явлений в русской литературе ХХ века. Может быть, впервые после Лескова он черпает с такой мощью и глубиной из сокровищницы живого разговорного языка народа. Шолохов смело переводит многие слова из просторечия в литературу. Диалектные слова и формы речи малограмотной, широко бытующие в сельской местности, в среде казачества, в «Тихом Доне» занимают большое место: «гутарили», «ажник», «дюже», «жизня», «зараз», «идтить», «кубыть» и т.д. Это, разумеется, речь персонажей, авторская же речь – образцовая, вполне литературная, хотя пуританские ограничения и здесь смело сняты. Шолохов творил на переломе времен. Отсюда – сила и оригинальность его языка. На его стиле, как и на всём его творчестве, лежит яркий отблеск эпохи.
Вот только один маленький пример из описания грозы у Шолохова: сначала "первые зерна дождя засевали отягощенную внешней жарой землю", затем "над самой крышей лопнул гром, осколки покатились за Дон", наконец, "дождь царапал ставни".
Шолохову было 20 лет, когда он начал писать свой великий роман. Это дало повод к сомнениям в авторстве. Как мог такой молодой человек, да еще и сам не успевший повоевать, создать такой гениальный роман? Среди сомневавшихся или даже уверенных в авторстве другого человека, были такие корифеи, как Солженицын. Сомнения подогревались тем, что была утеряна рукопись первой и второй книг романа. Вешенский архив писателя пропал во время войны. Споры были долгими, яростными, но анализ текста, проведенный шведскими учеными с помощью специальных математических методов, показал, что более ранние «Донские рассказы» и более поздняя «Поднятая целина» принадлежат перу того же автора, который написал «Тихий Дон». Кроме того, нашлась та злополучная рукопись: Шолохов до войны передал ее на хранение московскому другу, тот умер, вдова перепрятала ее. Рукопись после долгого поиска, в середине 80-х годов обнаружил московский журналист Лев Колодный. После этого у Нобелев-ского комитета уже не было никаких причин не присуждать самую престижную премию якобы «сомнительному» автору.
А объяснение феномена молодого автора очень просто: он – гений! А гении нарушают все наши представления о возможностях человека.
То, что «Донские рассказы», написанные в еще более раннем возрасте, принадлежат перу Шолохова, никто не отрицал. Но ведь на них тоже была печать выдающегося таланта.
С другой стороны, после «Тихого Дона» Шолохов резко снизил свою писа-тельскую активность: достаточно сравнить объемы и сроки написания двух главных его вещей: «Тихого Дона» и «Поднятой целины». Живя в станице Вешен-ской и только изредка наезжая в столицу (в основном, для выступлений, чаще всего, очень одиозных, на партийных и писательских съездах), живой классик вел очень спокойный образ жизни, не слишком утруждал себя писательством, пожинал лавры, которыми был увенчан после издания «Тихого Дона». Чего греха таить, и попивал. За всю оставшуюся жизнь он написал всего три сравнительно небольших вещи: упомянутую «Поднятую целину», роман «Они сражались за Родину» и рассказ «Судьба человека». Не густо, скажем прямо. Если еще учесть, что незадолго до смерти писатель сжёг рукопись «Они сражались за Родину». В печать вышли только отдельные главы произведения. Да и рядом с «Тихим Доном» та же «Поднятая целина» выглядит вымученной, плосковатой…
Шолохов был правоверным коммунистом, из тех, кого называют: «святее Папы Римского». Тем удивительнее, что он в «Тихом Доне» задумал и нарисовал такую неоднозначную фигуру, как Григорий Мелехов, который, как уже сказано,  и близко не стоял к красному лагерю, хотя порой и воевал за него. В Мелехове нет и сотой доли прямолинейности его создателя, он неистов только в своих сомнениях, в мучительных поисках правды, он раздираем противоречиями, но ему веришь безоговорочно, гораздо сильнее, чем не ведающему сомнений Павке Корчагину. Николай Островский – иконописец, хотя он не обходит молчанием жестокое окружение своего святого героя, Шолохов же – глубочайший реалист.
Но если «Как закалялась сталь» – безоговорочно партийная книга, то «Тихий Дон» назвать партийной книгой язык не повернется. Образы коммунистов в ней выписаны гораздо слабее образа главного героя и запоминаются плохо. Что уж говорить, если даже Сталин не упомянут в романе ни разу! И во всем этом тоже есть некая загадка, при той партийной одержимости, какую демонстрирует автор. И здесь еще один источник возникших сомнений и споров об авторстве, которые разрешены были ценой больших усилий.
Зато уж в «Поднятой целине» «ум, честь и совесть нашей эпохи» заговорила в полный голос. И Сталин там помянут, как положено, и не раз. И писалась она по самым горячим следам («Тихий Дон» начал создаваться спустя 5 лет после конца войны, «Война и мир» аж спустя 50 лет!). И тема была прямо сегодняшняя, с пылу с жару, и рабочий гегемон руководил всем происходящим, и крестьянское сословие подтягивалось к гегемону и равнялось на него, и враги народа были тут как тут. Но не помогло: книжка вышла бледная, худосочная, и даже зубоскал дед Щукарь не спас положения. Да и любовь куда-то подевалась – не до нее было в пору коллективизации и борьбы с врагами и кулацким элементом… «Роман» Лушки и Давыдова так же худосочен, как и всё остальное, а уж в сравнении с Аксиньей эта Лушка и вовсе жалкая пародия на героиню романа…
Причины, почему позднему Шолохову «не писалось», видимо, достаточно сложны, не здесь их обсуждать. Но можно вспомнить, что в мировой литературе не так уж редки примеры того, что после создания нетленного шедевра автор больше ничем особенным себя не проявил. Вот несколько примеров. Кроме великого «Дон Кихота» Сервантес написал несколько малозначительных вещей, не оставивших заметного следа в литературе и известных лишь специалистам. А что мы знаем о Дефо, кроме «Робинзона Крузо»? Голсуорси, помимо известного шедевра – эпопеи «Сага о Форсайтах», тоже написал несколько вещей, которые не стали памятниками литературы. Рабле мы связываем только с «Гаргантюа и Пантагрюэлем». И в русской литературе тоже есть, кого вспомнить, например, Грибоедова.
Возможно, создав титаническое по замыслу и исполнению произведение, автор вкладывает в него так много самого себя, что пороха в пороховницах уже почти не остается.
И все же, несмотря на в целом не слишком богатое наследие (например, в сравнении с Горьким или Леоновым), в советской эпической прозе Шолохов остается, по общему признанию, номером один. У Горького самые значительные вещи все же созданы до революции. В поэзии, да, были еще два Нобелевских лауреата по литературе: Пастернак и Бродский. Были, конечно, еще и русские прозаики – Нобелевские лауреаты: Бунин и Солженицын. Но, во-первых, Бунин – писатель другого ряда, в советской России он не творил, а во-вторых, по литературному весу и уровню, по мощи «Тихий Дон», бесспорно, затмевает произведения этих, тоже выдающихся писателей. Всё же к их книгам термин «великие» как-то не прикладывается, а вот для «Тихого Дона» он естественен. Как естественен он для «Войны и мира», и если бы Лев Толстой не отказался от выдвижения на Нобелевскую премию, посчитав это суетой, был бы у нас еще один Нобелевский лауреат.
Конечно, «Тихий Дон» – глубоко национальное творение, и описанные в  нем события не просто интересны, а близки и понятны, способны по-настоящему глубоко взволновать, тронуть душу только русского читателя, которому история России о многом говорит: это его история. Но разве роман «Война и мир» не таков же? Однако же их признание вышло далеко за рамки одной страны, и речь здесь не только о Нобелевской премии. Дело в высочайшем художественном уровне. Так для нас понятны и близки упомянутые уже «Дон Кихот» и «Сага о Форсайтах», другие шедевры мировой литературы, такие, например, как «Фауст» Гете, «93-й год» и «Собор Парижской богоматери» Гюго, «Красное и черное» Стендаля, бессмертные поэмы Гомера и многое, многое другое. Природа чувств, раздумий, поступков очень схожа у людей разных наций. И поэтому любой национальный шедевр, если только это действительно шедевр, естественным образом вливается в общий поток мировой литературы, сближая нации, делая их более понятными друг для друга.
В последние годы популярности «Тихого Дона» способствовали блестящие его экранизации. Шолохов очень одобрительно отнесся к фильму С. Герасимова, и сразу безоговорочно отмел сомнения разного рода советчиков насчет выбора Э. Быстрицкой на роль Аксиньи. И тут чутье ему не изменило: ее Аксинья – один из ярчайших женских образов в нашем кинематографе. Попал в десятку, очень хорош и Петр Глебов в роли Григория Мелехова. Да и прочие персонажи отлично справились со своими ролями, запоминаются надолго. Но была великолепная литературная основа, характеры в романе были настолько глубоко и детально разработаны, что режиссеру фильма было на что опереться.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Уже после того, как был написан этот очерк, я прочел книгу Б. Сарнова «Империя зла. Судьбы писателей». В книге рассказано о взаимоотношениях с властью нескольких писателей: Бабель, Пильняк, Эренбург, Ахматова, Шолохов, Фадеев. Взаимоотношения эти подчас заканчивались трагически.
Мне показалось совершенно необходимым добавить к портрету Шолохова еще несколько важных штрихов, взятых из этой книги.
Шолохов хорошо знал себе цену, особенно после шумного признания его «Тихого Дона». И характер Шолохова был сродни характеру его героя Мелехова: прямой, смелый, упрямый. Проявился этот характер, когда в апреле 1933 года он обратился к Сталину с письмом, в котором подробнейшим образом и без всяких экивоков рассказал о творимых НКВД на Дону безобразиях, беззакониях и бесчинствах. Сказал Шолохов и о том, что НКВД копает под него лично. Вряд ли он не догадывался, кто на самом деле инициатор всех этих дел. Тем большего признания заслуживает этот поступок. Другому такой шаг обошелся бы дорого, а тут ему Сталин ответил своим письмом. Смысл ответа был тот, что да, мол, отдельные ошибки были, но общая линия правильная. Не исключено, что эту реакцию Шолохов предвидел, свое письмо он завершил многозначительной фразой: «Решил, что лучше написать Вам, чем на таком материале создавать последнюю книгу "Поднятой целины"». Мол, не сделаете своим бандитам укорот, опишу всё, как есть, по полной правде в книге. Это была неслыханная смелость! В то время уже никто не осмеливался говорить со Сталиным в таком тоне. Но сошло. Как сошло и то, что однажды (было это уже в 1937) он явился к Сталину в подпитии. «Пьете?» – недовольно спросил Сталин. «От такой жизни запьешь, товарищ Сталин!» – сказал Шолохов. В общем, на Дон была послана комиссия во главе с крупным партийным функционером Шкирятовым. Часть приведенных в письме Шолохова случаев была комиссией подтверждена, о каких-то было сказано, что их якобы невозможно проверить. Но какой-то «укорот» местным деятелям НКВД был сделан, в особенности, в отношении лично Шолохова. А время шло, и события в стране становились всё круче. И вот в феврале 1938 года Шолохов посылает еще одно, такое же душераздирающее и такое же подробное (аж 22 страницы книжного текста!) письмо Сталину. Если в первом письме речь шла об извращениях при проведении коллективизации, то во втором он написал о преследовании партийных кадров. Оба письма (о них, в общем-то, было известно, но  Б. Сарнов приводит их полные тексты!) потрясают своей откровенностью и жестокой, неприкрытой правдой. В обоих письмах никаких признаков холуйства и дипломатии. Уникальный случай! Невероятно: и тут ему сошло. Возможно, Сталину осточертели холуи, и он невольно испытал уважение к смельчаку. Короткая ремарка Сталина на письме: «Травля Шолохова» и поручение Ежову разобраться. А надо сказать, кресло под Ежовым уже стало шататься, и можно думать, что письмо Шолохова Сталин хотел использовать как еще один повод для «укорота» Ежова. Опять комиссия Шкирятова (об этом просил сам Шолохов), примерно те же выводы ее, включая и тот, что, дескать, никакой травли Шолохова не было. Но чью-то судьбу из тех, за кого хлопотал Шолохов, все же облегчили. Тем не менее, недовольный Шолохов обратился к Сталину снова, и на сей раз был приглашен в Москву. В октябре Сталин принял его, вторая беседа была уже в присутствии Молотова, Кагановича и Маленкова. А вскоре всесильный, казалось бы, Ежов был арестован.
Удивительные пируэты власти! Шолохов не мог не понимать, что ходит по краю пропасти. Его дерзкий призыв «покончить с постыдной системой пыток, применяющихся к арестованным», вряд ли был забыт Сталиным, который был, конечно же, не просто в курсе всех методов НКВД, но и поощрял их. Но Шолохов оказался счастливчиком: он стал пешкой в каких-то неведомых сталинских играх и уцелел. Это не мешает отдать должное его редкому мужеству.
Видимо, поняв до конца, особенно после развенчания культа личности, всё двуличие верховной власти, Шолохов много пил. Так же пил и Фадеев, только он не выдержал мук совести и в итоге застрелился. Шолохов же не стал сводить счеты с жизнью. Жил он на отшибе, далеко от всех подковерных игр, охотился, рыбачил, вел свое небедное хозяйство и поплевывал на всех. Жил на капиталы от своей репутации.
Время от времени он появлялся в Москве и на высоких форумах продолжал резать правду-матку, как она ему виделась. Так, на XXIII съезде партии в 1967 г. он гневно осудил Синявского и Даниэля, сказав, что в 20-е годы их бы осудили по законам революционной совести гораздо жестче. Это была, конечно, подлая позиция, и ей дала громкий отпор Лидия Чуковская. В открытом письме (его не опубликовал ни один из печатных органов, куда оно было послано, оно ходило в самиздате) она назвала позицию Шолохова предательством идеалов гуманизма, которые всегда были присущи русской литературе. Характерно, что письмо свое она озаглавила так: «Шолохову, автору "Тихого Дона"». Тем самым признавая гуманистическую сущность, прежде всего, «Тихого Дона».
А потом случилось еще нечто. Когда «Новый мир» опубликовал «Один день Ивана Денисовича», Шолохова это уязвило: почему не он, а какой-то новый, никому не известный писака первым открыл эту тему? И он написал главу о том времени, о лагерях. Включать ее в «Поднятую целину» было уже поздно, и он ее предназначил для романа «Они сражались за Родину». Но прежде он намерен был опубликовать эту главу или ее часть в «Правде» и в журнале «Октябрь». Там  верховодили, вроде бы, преданные подручные партии во главе с Кочетовым. И вот тут что-то забуксовало. Времена уже оказались не те. Сначала газета, а потом журнал после проволочек отказались печатать главу. Шолохов просил о приеме у Брежнева, но ему сообщили, что в ближайшее время Брежнев принять его не сможет, занят. Шолохов взорвался. «Меня сам Сталин всегда принимал!». И еще он передал руководству союза писателей, что отказывается от всех занимаемых им постов в этой организации. Заявил: «Меня больше не приглашайте на свои съезды и совещания!». И окончательно укатил в родимую Вешенскую.
Я думаю, личность Шолохова, безусловно, достаточно противоречивая и в каких-то своих проявлениях малосимпатичная, все-таки заслуживает уважения и плюсов в свете тех историй, о которых рассказано в этом послесловии с легкой руки Б. Сарнова. На Божьем суде ему эти его поступки безусловно зачлись. Как зачелся и «Тихий Дон».
ПОСЛЕСЛОВИЕ-2.
Лев Аннинский, литературовед и писатель, сын донского казака и еврейской матери, высказал невероятную гипотезу, многое объясняющую в феномене М. Шолохова. Недавно он упомянул о ней в одном интервью.
У Михаила Шолохова был, оказывается, сводный брат Александр, намного старше него. История такая.
У донского помещика Попова в его имении Ясеневка была горничная и по совместительству любовница Анастасия. Когда она забеременела, помещица Попова принудила ее выйти замуж за сына казачьего атамана Кузнецова. В 1892 году у неё родился сын – Александр. Помещик Попов привечал своего сына, и тот часто жил в поместье у своего отца. Благодаря отцу Саша окончил кадетский  корпус и военное училище. Его мать, недолго прожив с Кузнецовым, ушла от него к мелкому предпринимателю Александру Шолохову. В 1905 году у них родился сын – Михаил. После смерти официального мужа Анастасии в 1912 году Михаил получил фамилию Шолохов. В 1915 году Михаил начинает учиться в подготовительном классе гимназии в Москве. Проучившись там один год, Михаил продолжает учёбу в течение трёх лет в гимназии в городе Богучар  Воронежской губернии. Потом в 1920 году его семья возвращается в Каргинскую, где Михаил начинает работать делопроизводителем станичного ревкома. В это время он окончил налоговые курсы и стал продинспектором, участвовал в продразвёрстке. 31 августа 1922 года М. А. Шолохов был арестован якобы за полученную взятку и находился в районном центре под следствием. Ему грозил расстрел. До 19 сентября 1922 года Михаил находился под стражей. Отец дал за него крупный денежный залог и взял на поруки до суда домой. На суд родители привезли новую метрику, и его освободили как несовершеннолетнего (по новой метрике возраст был меньше на 2,5 года). Это было уже в марте 1923 года. Судили тогда «тройки». Поверить в то, что ему было не 18, а 15,5 лет было, однако, нетрудно, Михаил был маленького роста и выглядел мальчишкой. Ему дали год исправительных работ в колонии для несовершеннолетних, отправили в Болшево (под Москвой). Этот факт в биографии М. А. Шолохова позже всегда скрывался. Но до колонии он почему-то не доехал, а осел в Москве. Как это ему удалось – загадка,  ведь ехал он туда под конвоем.
Между тем Александр Попов – старший  сводный брат Михаила – в 1914 году  был призван в армию и, имея специальное военное образование, воевал в чине офицера. В гражданскую войну он был завербован большевиками, и у Деникина служил уже как агент ЧК. В рассекреченной картотеке Сталина он фигурирует с пометкой «лично предан», из чего следует,  что он был секретным Сталинским осведомителем. Дальше его следы теряются.
Лев Аннинский в статье «Кто такой Михаил Шолохов?», опубликованной в журнале «Север» №9, 2013 г., выдвинул чрезвычайно убедительную гипотезу, проливающую  свет на очень многое в запутанной истории создания великого романа «Тихий Дон». Согласно этой гипотезе, Михаил Шолохов в колонии умер, а в Москве оказался его старший брат Александр. По своей инициативе или по легенде, предложенной ЧК, он взял себе в качестве псевдонима имя младшего брата и стал заниматься литературным трудом, к которому и раньше проявлял большую склонность и способности. В Москве он посещал учебные занятия литературной группы «Молодая гвардия», проводимые Шкловским, Бриком и Асеевым. В дальнейшем присвоил себе и биографию младшего брата. Известно, что жильё Шолохову в Москве дали чекисты, они же активно помогали ему продвинуть в печать его первые очерки и рассказы.
В 1926 году  Шолохов-второй возвращается из Москвы на Дон,  и в этом же году выходят в свет его сборники «Донские рассказы» и «Лазоревая степь». В 1925 году Шолохов начинает писать повесть из казачьего быта под названием «Донщина». Через некоторое время он забрасывает  повесть и приступает  к написанию «Тихого Дона». И уже в 1928 году в журнале «Октябрь», редактором которого был А. Серафимович, очень тепло принявший роман Шолохова, была опубликована первая книга «Тихого Дона». Практически сразу возникают версии о плагиате. Действительно, опыт 23-летней жизни Михаила и его четыре класса гимназии (согласно присвоенной биографии) никак не соответствуют огромному охвату казачьей жизни, военных событий империалистической и гражданской войн и писательскому мастерству, продемонстрированному автором «Тихого Дона». На самом-то деле новоявленный Шолохов, т.е. старший брат, был гораздо более образован и, главное, был непосредственным участником войны и восстания на Дону. Ходили слухи, что в руки Шолохова попали рукописи какого-то белого офицера. Но  если «Тихий Дон» писал Александр Попов, то ему не нужны были чужие архивы.
Версия Льва Аннинского позволяет объяснить и многие другие загадочные вещи. В романе «Тихий Дон» детально описывается имение Листницких, которое очень похоже на имение помещика Попова. Но ведь младший Шолохов никогда  не жил в имении Попова. «Тихий Дон» многие в тридцатых годах воспринимали как оправдание белой гвардии. У Шолохова были враги, готовые расправиться с ним, как расправлялись со многими писателями в те годы. Но у него был могущественный защитник – Сталин. Понятна в таком случае и та смелость, с которой Шолохов писал Сталину о беззакониях на Дону, этим сохранив жизнь там многих и многих. Сталин встречался с Шолоховым, это покровительство спасало его от грозившего ареста. Даже статья Сталина «Головокружение от успехов» была инициирована донесениями Шолохова. На похоронах Сталина Шолохов сказал «Прощай, отец!».
Когда Шолохову задавали неудобные вопросы о его биографии, он всегда отшучивался и никогда не отвечал по существу.
Правдоподобие любой гипотезы определяется тем, насколько широк круг вопросов, которые она объясняет. С этой точки зрения версия Л. Аннинского и впрямь многое объясняет в загадках «Тихого Дона», и я бы не стал ее с порога отвергать. 
                24.05-29.06.2015