Андреевский спуск

После второго стакана газировки ему стало казаться, что ничего, в сущности, плохого не произошло. Нужно избавляться от старых вещей и впускать в свою жизнь новые! В волнении он начал покусывать себя за руку. Ну а что? Подумаешь, ложечка из серебра, отлитая каким-то мастером из Львова. Подумаешь, восемьдесят лет назад. Ах, потерял, потерял!

«Будь что будет!», - подумал он, и заказал третий стакан. Возможно, никто и не заметит пропажи, а он будет вот так сидеть – рот на замок, и ничегошеньки никому не скажет, и бабушка не расстроится. Как она может расстроиться от того, чего не знает? Однако ясно ведь, что в первый же праздник, когда семья соберётся, история про ложечку будет рассказана в сотый или двухсотый раз, а она сама должна быть пущена по рукам, и все будут разглядывать, будто первый раз видят, и восхищаться, и находить новые детали узора, на которые раньше не обращали внимания. С возрастом он начал понимать, что это такая игра, и сам уже входил во вкус. И даже заранее придумывал вопросы, чтобы выудить из бабушки новые подробности старой доброй истории. Что же они будут теперь делать всей семьёй?? О чем разговаривать, что обсуждать? Осознание масштабов катастрофы приходило постепенно, вместе с парализующим страхом, который заставлял трястись руку с газировкой. «Н-н-н-ничего страшного», - сказал он вслух, залпом допил и выскочил из буфета. Внезапная идея озарила его и подарила робкую надежду.

Мчась по улицам и распугивая прохожих, он все обдумывал идею. «Да-да, именно так. И фотография есть, вот она, в кармане», судорожно нащупывал он старую газетную вырезку, в которую ложка была завёрнута. На ней – черно-белый, а вернее, уже жёлто-серый бородатый мастер по серебру, а рядом – крупным планом серебряный набор, вылитый по случаю какого-то городского праздника, и ложечка, лежащая немного сбоку и обведённая чернилами. Приближаясь к месту, он таки сбавил шаг, потому что на Андреевском спуске было как всегда не протолкнуться.

Он попытался органично влиться, но с его нервной походкой это было невозможно – он то замедлялся, то слишком ускорялся. Иностранцы шли медленно, всматриваясь в каждую безделушку, а горожане занимали пешеходную зону посередине дороги - неспешно поднимались и спускались по гладкой брусчатке, наслаждаясь весной, непередаваемым киевским шумом-гамом и любимым местом на холме, среди зелени и вкусного воздуха.

Он не мог себе позволить оценить эту праздную атмосферу, и начал лихорадочно прочёсывать лотки, чуть ли не принюхиваясь к выложенному на них пёстрому товару. Пять минут, десять, пятнадцать.. Надежда начинала угасать. Караваном проносились похоронные мысли о том, как воспримут новость о пропаже родные, как постепенно его перестают уважать и собираются за семейной трапезой втайне от него.

 Представлять это было невыносимо, но и не представлять – тоже. Понимания он от них не встретит, нет, зачем нужно было относить на чистку ложку втайне от всех, что это за сюрпризы такие? Никто никогда её не чистил, и зеленца на её узорах воспринималась как благородный налёт всех восьмидесяти многоуважаемых лет. И надо же было ему проснуться с этой дикой идеей, тихонько достать свёрток с ложкой из серванта, поехать на том троллейбусе, (где злостные воришки без сердца и совести обчистили его), встать возле универмага и только потом обнаружить её пропажу? Зачем, зачем он это сделал??

Что-то зацепило его взгляд, и он заставил себя сфокусировать внимание на лотке, отгоняя мысленные прогнозы, какой именно способ наказания изберёт семья. В последний раз его на месяц лишили права голоса в семейных голосованиях, где обычно решались такие важные вопросы, как вид пирога на вечер или планы на выходные.  Но его вина сейчас намного внушительнее – тогда всего лишь «по-дурацки», как выразилась мама, проиграл на спор все карманные деньги. Он до сих пор считал, что это было вовсе не по-дурацки, была серьёзная муравьиная гонка и его муравей выглядел мощным легкоатлетом. Кто ж виноват, что спорт не заинтересовал насекомое так, как хлебная крошка, лежащая вне импровизированной беговой дорожки. Да и вообще, деньги его, что хочет с ними – то и делает!

Осознав, что уже очень долго стоит, уставившись в одну точку, он с усилием перевёл взгляд на хозяек лотка и виновато им улыбнулся. Перед ним сидели две дамы почтенного возраста, необыкновенно похожие друг на друга - обе с перстнями на тонких аристократических пальцах, в лёгких одеждах и тюрбанах - одна в изумрудном, вторая в пурпурном. Товар у них был под стать - старинные заколки, гребни, столовые приборы и изразцовые серебряные чашки и сахарницы. Вот почему он остановился! У них наверняка может продаваться такая ложечка.

Изложение сути дела не заняло и пяти минут, а ему казалась, что это страшная история на несколько часов. Дамы сочувствующе распереживались и стали рыться среди всех своих коробочек и мешочков, шелестя упаковочной бумагой и путаясь в сумках друг друга, расшатывая столики и роняя вещи.
Наконец, на свет появились три серебряные чайные ложки, а он стал жадно изучать узоры, поднося их к самому носу, а после сверяясь с помятой газетной вырезкой. 

Такая скрупулёзная экспертиза вскоре показала, что одна из них отдалённо напоминала искомую ложечку, вероятно, сделанную тем же самым мастером, но для другого набора. В отчаянии он предложил за неё все имеющиеся деньги. Однако дамы замахали на него руками, а потом и вовсе отвернулись и сделали вид, будто его здесь нет. Растерянно сжимая ложку в кулаке, не находя слов от жгучей благодарности, он развернулся и побежал домой.

Дома он завернул ложку в газету, с тяжёлым сердцем незаметно положил на место и поскорее выкинул эту жуткую передрягу из головы.

 В день Страшной Катастрофы, то есть семейного праздника, он явился позже всех, полный самых неприятных предчувствий. Нерешительно войдя в комнату, застал всех в интересных позах, ибо они сгрудились над бабушкой, наклонившись, и рассматривали предметы в её руках. Он тоже подошёл и заглянул. Бабушка держала в руках две ложки, одну – ту самую с Андреевского, вторую – ту самую, которую он потерял. От удивления ему даже не нужно было делать лицо – брови сами поползли вверх.
На ходу сочинялась новая история – о том, как чудесным образом в газетной вырезке вместо мешочка от моли появилась вторая ложка (первая, оказывается, лежала в соседнем ящике, завёрнутая в обычную коричневую бумагу,), как подобную (или эту же самую!) ложку бабушка купила когда-то, чтобы они с дедушкой оба  могли пить чай с красивыми ложками, как при переезде из Львова она потерялась, и вот, обратите внимание на этот узор, здесь как будто нарисован лев, а здесь цветок, а лев означает…