Тридцать первый - 7. Черновик

глава шестая - http://www.proza.ru/2015/05/18/1549
   

                Глава седьмая.
                Клюге.




Задумчив Кировский проспект,
И у Невы большой успех,
Как у певицы оперной в "Аиде".
И листья медленно кружат,
И осени безумно жаль,
Она старалась как могла,
Всю ночь ковры в садах ткала,
А Ромка этого уже не видит.
Белой звёздочкой во лбу облака - коней табун - идут грозой.
Мчатся кони по небу, мчатся кони по небу с тобой.
Будем мы искать тебя в неба синей скатерти, там теперь твой дом.
К самолётам рейсовым прилетай, погреешься,
Мы ждём.
                Александр Розенбаум.



Любое городское кладбище - островок стабильности, особенно старая его часть. Всё те же, что и десяток лет назад, вкривь и вкось нагороженные оградки, протиснуться между которыми зачастую большая проблема. Те же кучи мусора в оврагах. Те же упитанные кладбищенские белки. Те же нереально громадные чёрные вороны. Те же и женщины у входа, торгующие полиэтиленовыми символами памяти и уважения в виде всевозможных цветов и букетов.
"Полиэтиленовые символы соотносятся исключительно с полиэтиленовой памятью…" - хмыкнул Николай Иванович, осторожно въезжая в кладбищенские ворота. Он всегда опасался, что часть этих самых букетов уже побывала на чьих-либо могилах, поэтому предпочитал живые цветы.

Илюха упокоился в новой, верхней части кладбища, что расположилась ближе к городу и где было гораздо светлее, геометрически вывереннее и приятнее для души. И памятники там были побогаче, из китайского гранита. Зеркально чёрные из "Shanxi Black", зелёные из "Forest Green" и даже торжественно-белые из "White Pearl". Николай Иванович был, что называется, в теме, его приятель, директор ритуальной компании, давно и успешно закупал прославленный гранит Поднебесной. Камень безбожно фонил на границе, но таможенные дозиметры чаще не работали, чем наоборот. Внезапно сломаться за небольшую мзду - неотъемлемое свойство любого отечественного контролирующего прибора.
Вокруг могил с шикарными памятниками были огорожены едва не волейбольные площадки, то ли многочисленная родня усопшего заблаговременно столбила себе места в неизведанном светлом будущем, то ли тот при жизни попросту любил простор. И ещё обожал смотреть, как пьют-едят (…естественно, всегда любопытно наблюдать за тем, чего ты уже не можешь), иначе чем объяснить наличие всех эти вычурных скамеек-столов? Если бы не памятники, местность крайне напоминала некое продвинутое форест-кафе под открытым небом.

Николай Иванович искренне считал, что все люди равны. На чердаке его дачи какое-то время даже висел двухметровый глянцевый принт, выполненный под заказ. На качественной финской бумаге в полный рост красовались семь держащихся за руки, совершенно одинаковых и натуралистичных скелетов, под которыми значилось: "black - white - gay - straight - religious - atheist - you", то есть "чёрный - белый - гей - натурал - верующий - атеист - ты". Знаете, как славно жарким летним вечерком, забравшись с дюжиной холодного пива в уютный "скворечник", расслабляться в столь дружной компании. Один вечер - с верующим, устраивая жаркий религиозный спор, другой - с чернокожим, из раза в раз припоминая ему "Boney M" и мучения Артура Бертона в рабстве у "негров на сахарных плантациях", следующий, в качестве эксперимента - с геем. Последний оказывался интересным собеседником, но как мужик - полным дерьмом, о чём неизменно и категорически бывал извещён в финале попойки… А со всеми сразу, начиная вечер с дружелюбного "ну чё, братаны, по пивку?", ещё славнее.   
Разместить столь пафосную декларацию равенства на более почётном месте категорически запретила супруга, заявив "или я или эти дистрофики". То есть, она против самого принципа, работающего, по крайней мере, при рождении, в бане и после смерти? Хм, "после смерти"... а отчего тогда наши кладбища столь разношёрстны? Состязание в масштабах незабвенности обернулось соперничеством в области материального благополучия "благодарных родственников". Николай Иванович предпочёл бы несколько иной стиль, такой, как на Арлингтонском, весьма прозрачно символизирующий уход за грань любых различий, но... что имеем, то имеем. 
А в то же время… как ты относишься к могилам предков, так потомки будут относиться и к твоей, это непреложно.
"Интересно, - подумал Николай Иванович, - а есть ли для усопших разница, как выглядит их последнее земное пристанище - фамильным склепом или отсеком в колумбарии? А ещё интересней - могут ли ушедшие тайно покопаться в головах родных и таким образом выяснить, чего больше, истинной памяти или дежурного чувства долга, катализируемого социумом?"
- Пришли… - сказал Цыпа, поднял с могилы какой-то видавший виды крест и перевалил его через чужую оградку.
- Скоты, - пробормотал он, наткнувшись на недоуменный взгляд Николая Ивановича, - памятник новый, вишь, установили, а крест… да пусть, дескать, валяется, неважно где. И неважно, что с именем-фотографией и в грязи. Эх, народ…
      
Илюха дружелюбно и слегка насмешливо взирал на пришедших с тёмного камня. Красивый парень. Его непослушные вихры казались настоящими, а глаза… Николай Иванович недоверчиво покачал головой - лазерная гравировка достигла немыслимого ещё десяток лет назад прогресса.
- Сынок, - Серёжка, словно забыв о Климкине, опустился на колени и принялся рукой сметать с могилы налетевший мусор, - здравствуй. Вот и я. Снова. Ты не серчай, что часто беспокою тебя там, но… и меня пойми. Я с новостями. Иринка твоя родит скоро. Живут вроде хорошо. Я как-то встретил её в поликлинике, как ты, спрашиваю. А она смущается. Чего смущаться, жизнь есть жизнь. Не хоронить же себя заживо. Знаю, ты со мной согласишься, тем более вы с Сашкой дружили. Кстати, на УЗИ сказали - сынок будет. Я ей - покажешь мальчишку-то, нет, когда родишь? А вдруг ты надумаешь вернуться? Я ж сразу узнаю, не сомневайся даже… Семёна видел, сослуживца твоего. На третьем курсе уже, но перешёл на заочное, он же без отца, помнишь? В Елизаветинском был на прошлой неделе, баушка держится, хотя самочувствие не блеск. Ахает только - посадки градом прибило. Просилась, чтоб к тебе её свозил, надо будет… не против? Нижний венец сгнил, планирую на август замену. Придётся мужиков нанимать. Уже не выйдет как тогда, с крышей - пацанов собрали… помнишь? Слушай, ты там случаем отца не встречал? Передал бы ему, что…

Николай Иванович, не вынеся скрытой в монологе боли, неслышно отошёл. Он медленно брёл между оградками, то и дело останавливался, вглядываясь в лица усопших, уважительно читая фамилии и вычитая из даты смерти дату рождения. Лицо на одном из памятников показалось до боли знакомым. Коротко стриженый мужчина, можно сказать - парень, в старшинском мундире и со знаками отличия смотрел куда-то чуть в сторону, сжав губы.
- Кирилл Бертольдович Лаубе… - пожал плечами Николай Иванович. Странно, но ощущение пересечения с этим человеком не проходило.
- Узнал? - Климкин вздрогнул. Ну, ёлки-палки… да разве можно так подкрадываться на кладбище?
- Нет...
- Клюге.
- Ё-моё… - теперь Николай Иванович его узнал. Грозу района и совершенно безбашенного хулигана Клюге. Выпившего немало крови пацанов и тридцать первого квартала.
- Постой, а почему Клюге, если он Кирилл Лаубе?
- В честь фельдмаршала какого-то. Фриц… да и всё тут. А матушку его помнишь, как звали? Нет? Эльзой… - Цыпа напрягся и довольно фальшиво выдал: - Безобразная Эльза, что ты шаришь глазами и, как зверушка, когтями скребёшь по стеклу? То, что было, прошло, значит, надо добавить… на-на-на… не помню. Ведь мы живём для того, чтобы завтра сдохнуть! Ведь мы живём для того, чтобы…
- Очень кстати, на кладбище-то… - вздохнул Николай Иванович. - Да и название группы в тему - "Крематорий"... Слушай, так что с Клюге?
- А-а-а... - Цыпа уселся в машину и пшикнул открываемой пивной крышкой. - Пока до твоих едем, расскажу…

- Местный. Я в том квартале живу!
- В то-ом? - Клюге изобразил несказанное удивление. И даже картинно сплюнул, сверкнув фиксой. - И что?
- Ничего…
- Ты чё, ты? - потешно оттопыривая рваную губу, ухватил Кольку за грудки главный подручный Клюге по кличке Босяк. - Клю, отоварить по полной этого фунфырика… да и дело с концом!
- Стой… - недовольно скривил губы Клюге. - Всё бы тебе отоваривать. Слушай, малёк… тя как звать-то?
- Коля Климкин.
- ...Кэвэ будешь.
- Почему это "кэвэ"? - Колька подёргал рукой. Бесполезно. Наручники, которыми его пристегнули к раскосу футбольных ворот, были настоящими. И где эти упыри их взяли?
И угораздило же попасться шпане из двадцать пятого. Клюге, Босяк, Глум, Воробей, да ещё тот… рыжий из шестьдесят шестой школы откровенно маялись бездельем на околицах межквартального стадиона. Пытаясь развеселиться при помощи "лимонного" вина за рубль-ноль-две и нещадно смоля папиросы. А тут - ба, какая удача - шестиклассник, ковыляющий с папочкой из бассейна в музыкалку. С месячной оплатой за эту самую музыкалку, надёжно заныканной в недрах одной из нотных тетрадей. Делов-то, следует крикнуть "э, стоять!", а потом подойти… и никуда тот уже не денется, страх скуёт ноги. А мысль "не было бы хуже" - разум. И кто в остатке? Ягнёнок на заклание.
- Самоходка такая была, "Клим Ворошилов", КВ. Ну, и ты Климкин…
- Отпустите, чё надо? - возобновил дёргание руки и попытки вытянуть кисть из наручников Колька. - Я папе скажу.
- Может, ты уже никому ничего не скажешь… - осклабился рыжий, вынимая из кармана колоду карт.
- Сперва сыграем на тебя, фунфырик, а потом посмотрим, - уселся напротив рыжего Босяк, - что, как и куда.
- Харэ бакланить! - рявкнул Клюге, открывая папочку. - Так... О, музыкант, бля… Значица, в том квартале?
- Отпустите, а?
- В тридцать первом, спрашиваю?
- Да.
- А дом?
- Восьмидесятый.
- Хм... Полынина знаешь? Участкового…
Лейтенант дядя Петя Полынин жил в соседнем подъезде, через арку. И всегда ходил в милицейской форме, даже во внерабочее время, словно успокаивая приподъездных бабушек - всё в порядке, я на посту. Проходя по двору, он так строго смотрел на пацанов, что те невольно прятали за спину рогатки или суматошно спрыгивали с детсадовского забора в самом разгаре местного чемпионата по дальности его прохождения.
- Знаю.
- Вечером вызовешь его в гаражи, понял? И получишь обратно свой... ридикюль. Не сделаешь, подкараулим. И кранты тогда.
- Как я его вызову? - поразился Колька.
- Придумай что-нибудь. Ты в какой квартире?
- Четвёртой.
- Босяк, отстегни его… Вали отсюда, бекас. А вечером жди в гости.
Клюге, учась в ПТУ, был, так сказать, лидером окрестной шпаны. О его извращённом уме, наглости и безжалостности среди пацанов ходили легенды. А ещё болтали, что он якшается со взрослыми уголовниками. По крайней мере, то, что перебрасывает через забор в зону брикеты чая - правда. И что передаёт через расконвоированных туда же теофедрин, в простонародье "тифу" - тоже. "Почему этого бандюгу ещё никто не засадил в тюрягу? - тоскливо размышлял Колька, волоча ноги домой. - Сейчас мать спросит - заплатил за музыкалку? И что говорить?"
- Заплатил за музыкалку? - спросила, открыв дверь и удаляясь в сторону кухни, мама.
- Да.
- А ноты где?
- Там оставил... - соврал Колька, искренне порадовавшись, что у них до сих пор нет телефона.

Тихий звук камушка, ударившего в оконное стекло, прозвучал набатом.
- Мам, я на пять минут.
- Далеко не уходи, темнеет уже!
Клюге стоял, скрестив на груди руки и прислонившись к старой яблоне, на ветвях которой висела знакомая папочка с нотами. Босяк меланхолично втыкал в землю свою "бабочку" поодаль. Кольку они словно и не заметили. Тот, обречённо вздохнув, двинулся в сторону соседнего подъезда.
- Дядя Петя, там в гаражах люди какие-то! Вроде ворота ломают!
- Покажешь? - Пётр Полынин был облачён в растянутые треники и майку. Оно и понятно, глупо щеголять в форме ещё и дома.
- Покажу.
- Погодь секунду. Всё, айда.

- Ты, башмак, сдрисни. А с тобой побазарим… - от поглощаемой сумерками стены гаража вдруг отделилась какая-то фигура с трубой в руке. Незнакомая фигура. Взрослая.
Колька оглянулся. С тылу приближались ещё две. Тоже взрослые.
- Дя Петя… - не уходя, потеребил участкового за майку Колька, холодея - что ж он наделал-то. - Сзади...
- Не может быть! Брыля! - неожиданно весело удивился Полынин. - В бега подался? А это что за гоп-компания? С тобой?
- Задохнись, мусор… - коротко в ответ.
- Ну-ну… - в весёлом голосе Полынина угрожающе прозвенела сталь. Он вытащил из-за пояса зачуханных треников пистолет и, расставив ноги, прицелился в названного Брылей. Тот остановился. Двое, приближающиеся сзади, тоже. - Трубу брось! Стрелять буду!
- Ага, волына. С понтом. Не гони, волчара позор...
Предупредительный в воздух вдарил по ушам. У Кольки чуть не лопнула голова, а Брыля пригнулся и послушно отбросил трубу к стене гаража. Полынин оглянулся. Парочка стремительно удалялась.
Из отделения милиции, куда они с Полыниным сдали Брылю, Колька бежал сломя голову - совсем стемнело и скандала с матерью не избежать. Папка с нотами валялась в подъезде. Колька быстро проверил и перевёл дух - даже деньги на месте, надо же. Но что скажет Клюге, узнав о неудаче операции?
Клюге не сказал ничего. Видимо, не успел. В середине лета его судили показательным судом за какую-то мелкую кражу, прямо в актовом зале ПТУ. А дядя Петя поблагодарил за мужество в задержании "особо опасного" и даже вручил грамоту.

- ...Во второй чеченской выжил! - прорезался сквозь воспоминания голос Цыпы. - Без ноги, правда, остался. Это-то его и сгубило. Лучше б продолжал воевать. Потому что для него бой и не заканчивался. Не знаю, афганский ли синдром, какой другой ли, но крышу у Клюге сворачивало даже от глотка пива. А ему пофиг, бухал по-чёрному. Адаптировался якобы к мирной жизни. По кабакам сперва шлялся. Так, прямо в камуфляже, в котором из госпиталя выписался, с медалями. Прихромает в кабак и орёт "интернационалисты есть?" Есть, конечно. В кабаках же бизнесмены в основном штаны протирают. А половина нынешних деляг - бывшие афганцы. Помнишь, их освобождали от налогов на торговлю спиртным и сигаретами? Вот, поднялись. Дальше - больше… Так, я не об этом. Короче, садят его за столик, подносят. Он вмажет и понеслась - награды мои вишь? А ногу? И - бух! - свой протез на стол. Вы, дескать, где были, крысы тыловые, когда я по минам в Шелковском районе… И в драку. Ну… чистили ему морду периодически и прилично. В бассейн бросали посреди ресторана чтоб остыл. И полумёртвым находили поутру, всё было. А ему как с гуся вода. Одно плохо - в кабаки пускать перестали. Да поизносился ещё. Мы с Игорёшкой Смирновым подсобрали приличных пиджаков, пропил, сука. Так и шлялся в своём камуфляже, грязный, небритый. Спрячется, бывало, за мусорными баками и стреляет из палки по прохожим. Люди подходят мусор бросить, а он откуда не возьмись: "где Хаттаб, падла душманская?" И палку свою грязную к голове приставляет, застрелю, дескать. Девочку какую-то напугал, заикаться стала. А отец её следующим утром два ребра Клюге сломал. И тот переселился ближе к этому кладбищу. Где-то там, за аглофабрикой у них землянки да контейнера, под жильё приспособленные. А через полгода нашли убитым. В общем, прикончили Клюге свои, такие же бродяги. Дёрнули, поди, палёнки, да понесло того. Как косого на забор.
- Бомжевал? А памятник не бедный... - удивился Николай Иванович.
- Так Эльза-то в директорах швейной фабрики сколь ходила. А потом кооператив организовала. Обеспечивала, так сказать, народ другим палевом, тряпочным…

Николай Иванович уже не слушал Цыпу. Что-то внутри робко всхлипнуло, а потом, словно прорвавшись, залилось слезами. Из-за поворота выплыла старая ель с двумя верхушками. Под которой лежали родители. 



* продолжение следует