Сквозь мороки

  - Ярико, Ярико, Ярико, - шептала она, разнеживая ему губы до улыбки, до истомы, до самозабвения. Доверившись ей всем телом, мужчина раскинулся навзничь, его большие сильные руки покорились мягчайшей просьбе женских ладоней спрятаться пока под подушки, не отвлекать её лаской от ласки.
   - Ярико, Ярико, Ярико, - то ли заклинала, то ли умоляла, то ли боялась снова потерять она.
   И он не стал сдерживаться, утешающе пригладил разметавшиеся пушистые пряди. Раньше бы Айма шутливо возмутилась, принялась бы с нарочитой, домовитой даже серьёзностью снова пристраивать его бережно шалящие руки так, чтобы царить на поле схватки единолично, но не теперь, не теперь... иссохли, изнемогли, извелись в разлуке!
   Они всё же одолели её, страшную, неправедную. Впереди... впереди жизнь, а потому не избежать и новых - но невероятно ясно знали сейчас оба: они будут вместе, они снова и снова отвоюют у судьбы своё право вот на это... и на это... и - да, да, да! - и на это.
   - Почему ты убежала тогда, бросила, как отрезала? - не задал он ей горчивший и по сию пору вопрос. Ведь всё понимал сам.
   - Двое ворвались, сказали - от тебя, один держал за волосы, что не могла ни рта разомкнуть, ни глаз прикрыть, другой слепил горячим белым фонарём, запретили мешать тебе, сказали, ты должен быть счастлив с другой, - не хотела бередить его она. Ведь всё и так сам знает. Молчала, и что отправив вестового со рвущей всё по живому запиской, она в то же волглое белёсое утро поздней зимы, трясущаяся от горя и ужаса, на коленях вползла в храм всех богов и рухнула перед Матерью, моля простить и его, и её, и всех, запутавшихся, заплутавших, моля Пресветлую о радости для бесконечно драгоценного сердцу человека.
   И помогла Пресветлая: не принял Ярико вымученные слова исчерканной, заляпанной чернилами бумаги, понял: это не Айма, но мороки в ней. А ещё в древних книгах сказано - когда мороки поражают разум, их нужно перетерпеть. Не питать сомнениями в своей правде. Изо всех сил помнить её и ждать - иссякнет сила наваждения, крепко знать - иссякнет.
   О, мороки, проклятие мира! Тысячи мужчин и женщин пропадали в них насовсем, умножая заразу силой своих потерявшихся душ, хотя и хранители священных рощ, и степные шаманы, и жрецы храмов всех богов не уставали твердить: бдите! держитесь за память, дети бессмертных!
   Да где там... Именно любящий - главная цель мороков. Именно любящий перед мороками уязвим. Но именно любящий и может их одолеть.
   Ярико умел терпеть и ждать - без того не был бы он среди лучшего воинства короны - однако всякий толковый и знающий командир помнит завет гениального полководца прошлого: "Ничего, кроме наступательного".
   Верховный маг государства, сильнейший из сильных, немало удивился просьбе Ярико, долго решали они задачу. Но нашли всё же единственно верную формулу заклинания - и стал Ярико един во множестве лиц и времён.
   И девочка Айма навсегда запомнила тепло улыбнувшегося ей Рыцаря верхом на грифоне - приехал с поручением к отцу, главе гильдии звездочётов их города, был принят в доме, гостил седмицу. Навсегда запомнила она, как помог ей Рыцарь восторженно замереть в седле на могучей кожистой спине своего верного зверя и сколь бережными были его надёжные руки, весёлыми и пристальными глаза, мягким - голос с добрыми шутками для ребёнка, взбудораженного нежданным взрослым вниманием.
   И девушка Айма навсегда запомнила спетые проезжим Бардом песни, и ещё долго после пела их с подругами - "Сила моя и нежность - для тебя", "Ранит любовь", "Разгадаю тайну жизни". Бард свёл с ума всю женскую часть их города крепкой статью и плащом цвета воронова крыла, так Айма непременно захотела и себе чёрное платье в пол - хотя тогда ещё вовсе не пришла для неё пора длинных юбок. Матушка пыталась возражать, но Айма унаследовала от отца не только звездочейский дар, но и фамильное упрямство. Она даже изыскала способ светлые свои волосы перечаровать платью в тон, вызвав у родных шок и такое огорчение, что пришлось ей мучительно возвращать всё, как было - оскорблённое жёсткой магией естество долго не желало восстанавливаться.
   Навсегда запомнила Айма и взгляд случайного попутчика, когда дилижансом добиралась в столицу поступать в Высшую школу звездочеев. Тоже всё от упрямства - когда родители не смогли уговорить дочь учиться частным порядком на дому, то вознамерились отправить её в путешествие собственным экипажем. Но Айма хотела всё сама - так и оказалась в уютной тесноте кареты вдвоём со Странником. Тот мало сказал о себе любознательной будущей студентке - голос его звучал утомлённо, но охотно выслушал все её фантазии о будущем, сам вольготно откинувшись на спинку широкого сиденья и внимательно глядя на вдруг разоткровенничавшуюся Айму. Показалась ли ей во взгляде том смесь трепетно оберегаемой мечты и намертво скрученной, чтобы не выла, тоски? По торопливой молодости и беспамятству своему замороченному не разобралась - но осознала, когда наконец-то струпьями отпало с неё наваждение.
   А в тех временах, где перебаливал Ярико мороки своей Аймы, придворной звездочее встречался то Художник, прихоть которого создала её портрет верхом на грифоне, то снова Бард, растеребивший ей девичьи воспоминания, то Чародей, которому спешно понадобился профессиональный совет: "Особенный случай, коллега, дама в мороках, рыцарь верит, что она справится, но впервые в истории решился подсобить исцелению зельем. Будьте добры рассчитать наилучший для того срок".
   Сначала она ничего не понимала. Потом забрезжило что-то, потом всё чётче и чётче становились для Аймы узоры судьбы. А когда туманы вокруг женской души рассеялись совсем, когда высохли слёзы по утерянным, но всё-таки сбывшимся годам, встал перед нею Ярико весь, как был - единый. Рыцарь, бард, странник, художник, чародей. Победитель. Живой любовью.
   - Ты верил!
   - Я знал.