Когда тебя уже нет

Сейчас, когда тебя уже нет, я еще не  раз вспомню тебя и заплачу по тебе, мама. А в твои последние дни мне не всегда хватало терпения слушать твои стоны и жалобы. Если бы я могла помочь! Но тебе было 88 лет, все в организме отказывало одно за другим. Ты сопротивлялась до последнего, крепко держалась за жизнь, а она уходила, таяла. Сил становилось все меньше, ты не смогла сидеть, не смогла глотать. Последние четыре дня ты не приходила в себя. Слышалось только хриплое дыхание, потом стихло и оно.

Ты родилась в Сибири в селе Кривошеино Томской области  в 1925 году. О своем отце ты вспоминала, что он был высоким, красивым, «не мужланом», скорее всего офицером Красной армии. Твоя мать вышла за него замуж восемнадцатилетней девчонкой. У них родилось пятеро детей, ты старшая. А потом выяснилось, что у него была другая жена, дочь. Но когда он вернулся с войны (гражданской, надо понимать), у жены была еще одна дочь, от другого  мужчины. Тогда он уехал в Сибирь, где женился на твоей матери. Возможно, он был не разведен с первой женой, или твоя мать не захотела менять фамилию. Вы, все дети, носите фамилию Пешковы, а на памятнике твоей матери написано Пономарчук Пелагея Никифоровна. О матери ты всегда отзывалась с большой любовью, тосковала по ней, по Сибири. Про отца вспоминала, что он рано потерял все зубы – цинга, лучший кусок в семье  предназначался всегда ему. Он умер до Великой Отечественной войны или во время войны. Когда началась Великая Отечественная, тебе было 16 лет, а самому младшему братишке Пете два года. Вы голодали, есть было нечего. Петя все время просил: «Иисть! Иисть!» До твоих последних дней тебе слышался этот  голосок.

Вас отобрали сто наиболее крепких девушек из села. Хотели послать на фронт, учили стрелять, выполнять команды. Но на фронт ты не попала, работала в Томске сантехником. Вам приходилось носить тяжелые батареи, трубы, жили на квартирах. Одна из девушек не выдержала, сбежала, ей дали пять лет лагерей. В Томске в 1946 году ты познакомилась со своим будущим мужем Павлом. Он дослуживал там срочную службу после окончания войны. Ты вспоминала, что всегда очень легко танцевала, летала, как перышко. С тобой хотели танцевать многие, а Павел вцепился и никого не подпускал. Жениться он не собирался, но у вас должен был родиться ребенок, оставить ребенка без отца он не смог. Хотя ты ни на чем не настаивала, твоя мать уговаривала тебя не уезжать из Сибири. В марте 1947 года вы расписались с Павлом, и ты уехала с ним на Волгу в город Вольск Саратовской области. Первого мая у вас родился сын Слава.

Отец Павла умер в самом начале войны. Детей осталось двое: семнадцатилетний Павел и четырнадцатилетняя Нина. Их мать занималась домашней работой, шила на заказ. Павел оставил школу и стал работать, чтобы помогать семье. Потом ушел добровольцем на фронт. Мать и сестра жили трудно, пускали квартирантов, продавали книги из библиотеки отца. Ждали с надеждой возвращения Павла.

Мать увидела в первый раз свою сноху, о которой до сих пор ничего не слышала, черную от паровозной гари, с большим животом, отвернулась и заплакала. А ты сохранила навсегда обиду – плохо встретили.

Через два года, в 1949 году родилась я. Делать аборты тогда запрещали, но и содержать большую семью не было возможности. Специальности не было ни у тебя, ни у отца. Вы учились заочно. Он окончил сначала учительский,  потом педагогический институт. Ты окончила финансовый техникум. Он работал учителем, завучем, директором школы, ты работала бухгалтером.

Мне всегда казалось, что вы с отцом не очень подходили друг другу. Меня, как и его, напрягали твои частые крики, истерики. Ты постоянно ревновала его ко всем подряд, высказывала свои обиды на его мать и сестру. Остановить тебя было просто невозможно. Правда, ты потом быстро «отходила», разговаривала, как ни в чем не бывало, но я каждый раз со страхом ожидала следующей вспышки. С отцом мне было проще и спокойнее.   Он брал меня  с собой за Волгу, на рыбалку. Сначала я соглашалась, просто не желая его огорчать отказом, потом мне стало интересно. Я стала замечать удивительную красоту окружающего. Мы столько прошли и проехали по лесам, речкам, озерам. Вставали очень рано,  переправлялись на другой берег на катере или пароме. Встречали рассвет солнца на воде, на дороге. Мы могли разговаривать, могли молчать, нам было легко и хорошо вместе. Выезжали иногда и всей семьей, с друзьями отца и их семьями. Но чаще всего все-таки вдвоем. Сначала отец возил меня на раме велосипеда, обернутой одеялом, потом на небольшом мотоцикле. Гораздо позднее у нас появилась деревянная лодка. Самая первая была старенькой, смоленой, с щелями в днище. В ней все время набиралась вода, которую надо было отчерпывать. Другие лодки, большие, с кабинами, строили отцу по заказу. Последним был металлический «Прогресс» и тогда же у отца имелся мотоцикл «Ява» с коляской.

На этих лодках вы чаще выезжали со своими компаниями. Я присоединялась, пока училась в школе и на каникулах в университете. Слава ездил с нами очень редко. У него рано появилась своя мальчишеская компания. Выпивать они начали с 14 – 15 лет. Отец возмущался, но ты всегда защищала Славу, обвиняя во всем его друзей: «Увели, напоили!» Ты и сама любила компании, пожалуй,  больше, чем отец.

Я встревожилась, когда вы стали ставить самогон и выпивать по рюмке – другой почти каждый день, «для аппетита». Я в это время училась на втором курсе университета. Но отец заверил:
- У меня же есть сила воли. Как только что-то почувствую, сразу же брошу.
Ты беспокоилась:
- Как же я прекращу ставить самогон? Денег не будет хватать.

Потом вы обвинили во всем меня и Славу. Вроде бы из-за нашей не сложившейся личной жизни отец стал пить. Но когда это начиналось, у меня и Славы было все еще нормально. В 1975 году, когда я вернулась с ребенком из Коврова, а Слава вернулся после условного срока из Узбекистана, отец уже сильно пил. Он уже был болен алкоголизмом, сам остановиться не мог. Эта же болезнь постигла и Славу, никакими криками и истериками помочь им было нельзя.  Ближайший друг отца в это время Борис Ужинский втянулся вместе с ним. А новые соседи в доме рядом и до этого хорошо пили, им только наливай.

Да, все закончилось самоубийством отца. Мы с ним поссорились в тот день, и я не смогла его удержать, как удерживала раньше. Слава обвинил в этой смерти меня, я не простила его. Я отдала Славе по твоей просьбе подаренный мне отцом дом, перешла к тебе, но почти прекратила всякие отношения со Славой. В доме Слава стал спиваться гораздо быстрее, чем в квартире. Тем более он нашел себе подругу, которая пила еще больше, чем он. Они вдвоем пропивали все, что оставалось в доме. Ты их жалела,  несла им продукты, я молчала – сын есть сын. Это пьянство продолжалось семь лет и закончилось также самоубийством Славы.

Мы остались с тобой и двумя моими сыновьями Алешей и Павликом. Тебе очень хотелось вернуться в свою Сибирь. Ради этого ты стала распродавать дом, гараж, лодку, мотоцикл. Я просила не продавать дом, Алеша учился  на втором курсе университета, скоро окончит, женится. Ты ничего не слушала. На нижнем этаже дома жила тетя Нина, сестра отца. Ты не любила ее, обвиняла ее во всех своих несчастьях, не хотела, чтобы я и Алеша общались с ней.

Отцы моих мальчишек мне не помогали, мы растили их с тобой вдвоем. Полным ходом шла перестройка, росли цены, не выплачивались зарплаты и пенсии. Мне пришлось работать на двух работах по 10 – 12 часов,  чтобы прокормить детей. Павлик был еще совсем маленький, он младше Алеши на 12 лет. Я определила его в школу с обязательным продленным днем, ты забирала его по вечерам. Он называл мамой и тебя и меня. Никуда ты от нас не уехала, да и не смогла бы ты жить в  Сибири. Все там давно изменилось, все было не так, как ты помнила с детства.

Ты всегда очень много работала, все у тебя хорошо получалось. Сажала овощи на участках за Волгой и на этом берегу, вышивала наволочки и чехлы на стулья, пекла вкуснейшие пироги. И отдыхать любила с размахом, чтобы стол ломился от разнообразных угощений, чтобы все были сыты и довольны. Подруг у тебя становилось все меньше, они уходили одна за другой, и ты с радостью встречала моих подруг:
- Почему давно не приходила Галя? Когда придет Тамара? Алеша с семьей у нас давно не были.

Ты жаловалась, что тебе все труднее ходить, но подойти к телефону всякий раз успевала быстрее меня. Расспрашивала обо всем моих подруг. Стояла рядом, когда я разговаривала, подсказывая, о чем я должна еще у них спросить. Меня  это порой раздражало, я сердилась, выговаривала тебе, но все продолжалось по-прежнему. Так же, как и твоя паника, если я  или Павлик где-то слегка задерживались. Ты начинала звонить по  телефону мне, Павлику, Алеше: «Ой, наверно, что-то случилось!» То ли слишком много у нас было этих несчастий, что ты жила в постоянном ожидании их.

Когда я оставила, наконец, работу и стала также только пенсионеркой, ты решила, что наработалась достаточно, теперь моя очередь. Я не имела ничего против домашней работы. Стирка и уборка были и раньше на мне, а готовить я теперь могла по своему вкусу. Правда. Надо было еще угодить тебе, а это не очень-то просто. Хотя тебе всегда нравилось, как я жарю котлеты, и ты хотела их есть каждый день. Тем более носить зубные протезы ты так и не смогла, тебе было нужно все мягкое и протертое.

Бедой оказалось то, что ты почти совсем перестала выходить их дома. Мало двигалась, быстро набрала дополнительный вес, стали возникать застойные явления в легких. У тебя начался сильный кашель, врачи решили, что это воспаление легких, от него и лечили. Ты стала задыхаться, попросила вызвать Скорую помощь. Приехал фельдшер, сделал успокаивающий укол и уехал. Через какое-то время ты стала снова задыхаться, тебя увезли в реанимацию. Это был инфаркт. Три дня ты была в реанимации, потом еще три месяца дома со мной.

Ты боролась за жизнь до последней минуты, не веря и не соглашаясь, что это уже конец. Ты обвиняла меня в недостатке любви, утверждала, что я жду твоей смерти. А я просто ничем не могла тебе помочь и чуть ли сама не умирала от бессилия и жалости.

Тебя нет уже второй год, а  мне все кажется, что вот зайду в твою комнату, а ты все также сидишь на диване, смотришь телевизор, раскладываешь пасьянс и хочешь тепла, тепла, тепла…  Прости меня, мамочка, за недостаток этого тепла!

Моя мама Попова (Пешкова) Евдокия Ильинична родилась 14 марта 1925 года в селе Кривошеино Томской области, умерла 6 января 2014 года в городе Вольске Саратовской области.