Бархатный сезон

1. Срочный заказ

В августе от палящего солнца плавился асфальт, но и сентябрь, вопреки  прогнозам синоптиков, выдался сухим и жарким. Жизнь протекала привычно. Работу за письменным столом я иногда прерывал для того, чтобы выбраться на Бочарку и поудить рыбу, окунуться в бирюзовую прохладу воды.
Однажды, собрав удочку, спиннинг, садок, я готов был оставить свое жилище, но у порога меня остановил  телефонный звонок. Приглашали в местную мэрию, поэтому был вынужден  отложить приятный отдых на берегу и сменить экипировку.
“Зачем я ему понадобился?” — с этим засевшим в сознании вопросом я переступил через порог приемной. Женщина-секретарь, приветливо улыбнувшись, указала на дверь, в кабинет Ланцюга. С правой стороны за широким полированным столом я увидел плотного коротко стриженного рыжеволосого мужчину с круглым упитанным лицом и пухлыми, как у хомяка, щеками. За его спиной на древках свисали флаги, со стены взирал портрет президента.
— Прошу вас, Владлен Алексеевич,— приподнявшись из-за стола, произнес чиновник, едва я ступил на мягкий ворсистый ковер. В помещении с тремя десятками стульев и длинного стола для заседаний было прохладно и уютно. Работали два кондиционера, на окнах жалюзи и свет был приглушен. С противоположной стороны от стены находился мебельный гарнитур со встроенными телевизором, видеомагнифоном и холодильником. Хозяин кабинета приблизился ко мне, подал руку и я ощутил крепкое рукопожатие. Он жестом указал на мягкое кресло, а сам возвратился в свое кожаное. Внимательно, пристально посмотрел не меня, словно пытаясь проникнуть в мир моих мыслей. Затем его по-женски сочные губы изобразили улыбку.
— Владлен Алексеевич, я перед вами виноват,— произнес он вкрадчиво ироничным голосом.— Вы уж извините меня великодушно. Знаете столько важных дел с раннего утра до глубокой ночи. С интересными людьми некогда пообщаться.
— Вы, Ярослав Гордеевич, мне ничем не обязаны, поэтому не знаю о какой вине идет речь,— с недоумением пожал я плечами.
— Да как же, виноват на все сто процентов,— покаялся он.— Только недавно узнал,  что в городе живет известный писатель. Вы о себе по ложной скромности почему-то не напомнили, а мои аппаратчики прошляпили, не доложили, как положено. Но будьте, уверены, я с них взыщу, чтобы впредь неповадно было...
— Не в моем стиле обивать пороги высоких кабинетов,— ответил я.— Не хочу, чтобы из-за меня кто-то пострадал. Вы уж, пожалуйста, никого не наказывайте.
— Эх, Жарков, милосердный вы человек,— вздохнул чиновник.— Именно таким я вас себе и представлял. Вы, писатели, поэты, художники — народ свободолюбивый, своенравный. Я вам по-доброму завидую, что вы можете себе многое позволить, а на государственной службе без железной дисциплины невозможно,  иначе не ты аппаратом, а он тобою управлять станет, превратит в  марионетку. Особенно сейчас в кризисное время нужна твердая рука. Подчиненные должны работать в поте лица своего. У чиновников ведь зарплата раза в четыре-пять выше, чем у простых  работяг на производстве.
— Значит, вы руководите методом пряника и кнута,— усмехнулся я.
— По другому и нельзя, сознание еще не достигло прогресса,— ответил Ланцюг. — А перед вами я испытываю вину за то, что не позаботился, не создал нормальных условий для творческого труда. Знаю, как сейчас туго живется прозаикам,  поэтам. Журналисты еще кое-как  перебиваются, пристроившись в коммерческие издания, а вот у писателей хлеб труден и горек. Издательское дело на Украине загублено, убыточно. Если бы не поставки книг из России, то и читать было бы нечего. Мало книг на украинском языке. Всего ноль четыре десятых книги издает в год на человека. Стыд и позор, а когда-то считались самой читающей нацией.
— Вы и об этом знаете? — с напускным удивлением сказал я.
— Такая у меня работа обо всем знать и иметь свое мнение,— не без гордости  заметил он. — Коль мне доверили этот пост, то я отвечаю за все, что происходит городе. Жаль, что только сейчас удалось познакомиться. Но лучше позже, чем  никогда. Постараюсь с лихвой компенсировать дефицит внимания к одному из представителей славной интеллигенции. Окажу и  материальную и моральную поддержку.
— Мне благотворительность ни к чему,— возразил я.— Привык честным трудом зарабатывать на жизнь.
— Владлен Алексеевич, не темните, не скромничайте,— усмехнулся Ярослав Гордеевич.— Знаю  о ваших жалких гонорарах.
— Откуда?
— Из налоговой администрации сведения предоставили. Поди, на бумагу, чернила и денег не хватает. А чтобы издать новую книгу, надо выложить не менее семьсот, восемьсот, а то и тысячу долларов. Да потом самому еще суметь реализовать  книгу и все равно себе в убыток. Дело писателя, как это было прежде работать за столом, а не за прилавком. Так ведь?
— Конечно, так, вы правы, — согласился я и добавил.— Для того, чтобы книга увидела свет,  необходима помощь спонсоров, меценатов, но они вкладывают  деньги в бизнес, сулящий гарантированную и высокую прибыль.
— Скупые и темные, не понимают великую силу и магию искусства,— посетовал он. — А насчет честного труда я вас поддерживаю. Сейчас бесплатно никто ничего не дает. Вы ведь знаете цену своего интеллектуального труда?
— Вполне, но сейчас он не востребован.
— Будет востребован,— лихо подхватил фразу чиновник. — Я предлагаю  вам интересную работу, срочный заказ. Денежное вознаграждение будет довольно щедрым. Таких денег вы и за  год не заработаете. У вас будут средства не только на вполне обеспеченную жизнь, поддержание физических и духовных сил, но и на издание новой книги. Подозреваю, что немало замечательных рукописей залежалось в вашем письменном столе.
— Предложение заманчивое, — ответил я, действительно ощутив интерес, поскольку  меня угнетала ситуация, когда готовые к печати рукописи накапливались, не имея выхода к читателям. Короткие в шесть-десять машинописных страниц рассказы  иногда удавалось опубликовать в газетах “С места происшествия” и “Керченский  рабочий», а вот романы и повести в пятьдесят-сто и более страниц, дожидались своего часа.
Ланцюг заметно оживился, уловив  неподдельный интерес в  моих глазах, продолжил, взяв со стола лист бумаги с записью.— Мой помощник Устюжин, я вас с ним познакомлю, даже стих сочинил о бедственном положении пишущей братии. Вот послушайте, как говорится,  и смех, и грех.
Он глубоко вдохнул воздух и, не отрывая глаз от записи, прочитал:

И не пишется, и не читается,
И не мил мне домашний уют,
Потому, что везде причитается,
Но нигде и хрена не дают...

— Ну, как, попал в “яблочко”?
— Точно подмечено,— улыбнулся я, вспомнив куцые  гонорары или отсутствие оных за опубликованные статьи, очерки, т.е. элементарное нарушение авторских прав. Но кому до того дело, если сплошь и рядом процветают плагиат и пиратство.
— Видите, какие талантливые люди меня окружают,— не без гордости заметил он.— Я бездарей не держу, на пушечный выстрел их не допускаю. А Устюжин, откровенно признаюсь, меня удивил. Я даже не подозревал, что он пишет стихи и очень удачные. А то ведь,  как говорят: сила есть — ума не надо. А у него и сила есть, подковы, как пластилин гнет, и  «масло в голове»,  надежный помощник, на десяток хваленных телохранителей его не променяю. Может, и породнюсь, у меня дочь Инга — невеста на выданье.
Он с явным самодовольством отложил в сторону лист бумаги с записью. Я, уже однажды слышавший эти стихи, не стал его разубеждать, что четверостишие принадлежит перу моего приятеля, журналиста полковника  милиции Юрия Павловича Меньшикова. Пусть и дальше восхищается способностями своего помощника. Чем бы, дитя не тешилось.
— Это деловое предложение,— повторил он, словно запрограммированный.— Было бы глупейшей ошибкой от него отказаться. Только из уважения к вашему писательскому таланту и искреннему сочувствию к трудному положению, я решил, что вы с поставленной задачей прекрасно справитесь.
— В чем ее суть?
— Вам предстоит написать книгу страниц на шестьдесят не меньше, больше даже желательно о моей кипучей деятельности на посту мэра города,— не  моргнув глазом, сообщил чиновник. — Для иллюстрации издания фотографиями и рисунками, красочного оформления обложки уже подобрана группа  фотографов и художник Глеб Верницкий. А вот текст за вами, но чтобы не сухой канцелярский, а красивый, образный. Конечно, Шолохова вам не превзойти, но в меру сил и таланта постарайтесь не ударить в грязь лицом. Ваш труд будет щедро оплачен.
— Щедро оплачен..., — в задумчивости произнес я и решил играть.— А где гарантии,  что меня не проведут, не кинут?
— Не к лицу писателю этот бульварный жаргон,— поморщился Ланцюг и нажал на  кнопку селекторной связи, услышал отзыв и строго приказал.— Артем Силантьевич ко мне с контрактом на издание книги «Живет ради блага людей».
“Уже и название придумали, видно срочно хотят сотворить этот бестселлер,— подумал я, сообразив, что издание книги является одним из средств  предвыборной агитации и  пропаганды, борьбы за симпатии и  голоса избирателей. А мое имя, хотя и по редким публикациям в прессе известно читателям. Поэтому кто-то  из избирательного штаба и надоумил его использовать этот резерв. Да, схватка за кресло мэра предстоит жаркая.”
В кабинет  вошел тридцатилетний мужчина с черной папкой в руке. Поздоровался со мною кивком головы и положил папку, предварительно развернув ее перед  начальником. Тот жестом велел ему присесть.
— У нас все на законных основаниях, мы ни какая-нибудь шарашкина контора, — промолвил он и подал мне фирменный лист с отпечатанным на лазерном принтере текстом. Я углубился в чтение, из которого понял, что договору-контракту мне поручается в течение месяца написать книгу с условным названием «Живет ради блага людей» о  жизни и деятельности Ярослава  Ланцюга. Определена выплата денежного  вознаграждения / гонорара/ в сумме 2000 / две тысячи долларов США. Указано,  что контракт после подписания обеими сторонами подлежит строгому исполнению. Сторона, нарушившая условия договора обязуется компенсировать ущерб в размере обозначенного гонорара.
— Хотя, Владлен Алексеевич,  я убежден, что талант должен быть голодным. Сытый, а значит и ленивый человек, чаще всего неспособен создать шедевр. Это касается литературы, живописи, музыки, скульптуры и других видов искусства, — многозначительно, менторским тоном заметил  мэр.
— Вам что же, нужен шедевр? — усмехнулся я.
— Ну, что вы, я реалист, понимаю ваши потенциальные творческие возможности и поэтому на шедевр не рассчитываю, — признался он и, добавив металла в голосе, приказал. — Но из-под вашего пера должна выйти  настоящая вещь, большой очерк или документальная повесть о моих достижениях и заслугах. Имейте в виду, фуфло, халтура  не пройдут, у меня на нее стойкий иммунитет. Поэтому постарайтесь все сто процентов. Если потребуются словари  Даля, Ожегова, то я вас  этой  и другой энциклопедической литературой обеспечу?
— В этом пока нет необходимости. А заявка весьма серьезная,— вздохнул я. — Мне прежде не доводилось выполнять подобные заказы. Не знаю, справлюсь ли?
— Справишься, справишься. Это социальный заказ, горожане должны знать, как  много, не жалея сил и знаний я для них сделал,— с уверенностью произнес Ярослав Гордеевич, словно сам собирался стать автором шедевра.— За такой гонорар, что я приготовил, любой на вашем месте в лепешку расшибется, а  заказ обязательно исполнит. Деньги лишними не бывают.
— Не в деньгах счастье,— возразил я.
— А в их количестве,— натянуто улыбнулся он.— Я это понял, сидя в этом кресле. И чем их больше, тем лучше. Аппетит приходит во время еды.
— Должны быть разумные пределы. В могилу все равно не заберешь, ни особняки, ни машины и прочие богатства, — заметил я.
— Оставьте свой черный юмор,— осуждающе покачал он головой.
— В каком издательстве будет выпущена книга?
— Это моя забота. С издательством уже заключен договор, все полиграфические работы оплачены авансом,— ответил Ланцюг.
— Какой тираж?
— Сначала тридцать тысяч, а потом по мере потребности,— с самодовольством сообщил он.— Надеюсь, что эта книга прославит не только главного героя, но автора. Вы тоже, Владлен Алексеевич окажитесь в лучах славы. Одним выстрелом  убьете двух зайцев — и деньги, и слава. А будет валюте, значит и красивые женщины, приятный отдых, застолья, развлечения...
— Я— человек сдержанный в чувствах и потребностях, поэтому женщины меня интересуют,  поскольку постольку, как персонажи романов, повестей, — охладил я его пыл.
— О-о, мы этого не слышали, —  подмигнул он Устюжину.— Такой видный мужчина, в расцвете не только творческих, но и физических сил и вдруг  равнодушен к женщинам. Никому об этом не говорите, иначе сочтут за импотента. Ничто человеческой до последнего смертного часа  нам не чуждо, надо жить весело, полноценно, чтобы было о чем вспомнить  на старости лет. Вам сколько стукнуло, Владлен Алексеевич?
— Тридцать шесть.
— Вы еще так молоды и половины  жизни не прожили. Мне вот сорок пять, а чувствую себя юношей. Не отказывайте себе в земных радостях и удовольствиях. Жизнь коротка и после смерти небыль, тлен. Тем более, что писатель из  личного опыта и впечатлений черпает сюжеты своих произведений.
— Меня выручает сила воображения,— улыбнулся я.
— На одном воображении далеко не уедешь,— резонно заметил  Ярослав Гордеевич.— Для достоверности повествования нужны личные переживания, мысли, а не придуманные.
— Зачем вам книга? О ваших делах, каждом шаге и вздохе почти в каждом номере сообщает городская  газета, радио и телевидение?— поинтересовался я.— Вполне достаточно информации для популярности и авторитета.
— Недостаточно, — возразил он.— Для надежности надо использовать все резервы.  Газеты, листовки  живут один-два дня. Почитали и выбросили в мусорную урну или завернули хамсу и селедку. У людей короткая память. А книгу долго буду беречь, даже тогда, когда нас с вами на земле не будет. Мне ведь не все равно, какая останется память, добрая или плохая, злая.
— О человеке судят по его делам и поступкам, а не по количеству прожитых лет.
— Вот именно,— подхватил Ланцюг.— Поэтому я и хочу, чтобы обо мне шла добрая слава, а не досужие сплетни и слухи, мол, он главарь мафии и тому подобное. В городе есть,  кому распространять клеветнические слухи, порочить мое доброе и честное имя, чтобы вывести меня из равновесия, спровоцировать на скандал. Вы думаете, мне приятно, когда дикие невероятные слухи  доходят до  ушей моей девятнадцатилетней дочери Инги, когда на нее  указывают, что она дочь криминального авторитета. Жена к таким гнусным слухам привыкла, у нее стойкий  иммунитет, а вот у девочки душа ранима. Ее надо оградить от клеветы, раз и навсегда. Этой книгой мы заткнем глотки моим недругам, которые бы с удовольствием  сплясали бы на моей могиле гопака. Но я не скоро предоставлю им это удовольствие. Я им всегда отвечаю: не дождетесь! Пора из пассивной обороны переходить в атаку. И первым таким залпом будет книга.
— А вторым? — поймал я его на слове, заметив его налившееся кровью лицо, вспотевший лоб.
— Не будем так далеко загадывать,— решил он не раскрывать карты.— Мой арсенал еще не исчерпан.
— С положительной информацией о кандидате может выйти перебор, — напомнил я нередкие случаи в тактике предвыборной борьбы. — И тогда сработает эффект бумеранга, вместо поддержки, охлаждение.
— Это тоже не ваша забота. На меня работает группа специалистов, в том числе  зарубежных по избирательным технологиям, компромату, черному пиару. Ваше дело — книга. Она должна появиться в срок, не позже,  как через месяц. Могу вам сейчас в качестве аванса выдать до тысячи долларов, чтобы не испытывали дискомфорта и проблем?
— Нет, благодарю, — отказался я. — Никому никогда не был должен. Это неприятное ощущение быть в зависимости.
— Понимаю, понимаю, творчество требует свободы, вдохновения, полета мыслей, — усмехнулся он.— Раз так, то творите. За месяц срубите две куска. Рыбакам загранплавания за такие деньги приходится почти год в  штормовых морях и океанах болтаться, рискуя пойти на дно.
“Конечно,  о таком гонораре сейчас остается только мечтать,— подумал я. —  Прежде у автора не болела голова о том, будут ли распроданы его книги. Впрочем,  таких проблем не возникало, ведь книги были дешевыми и доступными многим гражданам и поэтому быстро раскупались. Гонорар выплачивался сразу же после издания книги. И тогда, действительно, рабочее место прозаика, поэта и драматурга было за письменным столом, а не за прилавком.
Я почувствовал, что Ланцюг пристально наблюдает за выражением моего лица и несколько смутился проницательного взгляда его маленьких въедливых зрачков.
— Вам  остается скрепить контракт своей подписью,— с нетерпением  поторопил он меня.— Вот вам ручка с золотым пером, смелее. Выпьем по такому торжественному случаю по бокалу шампанского или коньяка и вперед за работу, время не терпит.
— Все прекрасно...
— Вот и замечательно, — не дал он мне закончить предложение.— Вы — умный, деловой человек, другого ответа я от вас и не ожидал. Справитесь в срок, отвалю солидную премию, будете жить, как кум королю...
Он перевел дыхание, собрался с мыслями и продолжил:
— Возможно у вас, Владлен Алексеевич, есть недруги, а может и лютые враги, которые притесняют, угрожают, житья не дают, так вы не скромничайте, скажите. Я обеспечу вас охраной. Могу подарить вам газовый пистолет. Вам журналистам, писателям даже по закону для самообороны разрешено оружие. Все-таки профессия нынче опасная, связана с риском для жизни и здоровья. Острого печатного слова все боятся, как чумы.
— Да, слово способно и возвеличить, прославить и с таким же успехом ославить и больно ранить, если не убить,— согласился я.
— Вот посему я очень опасаюсь за вашу драгоценную жизнь,— с озабоченным выражением лица, мэр приподнялся с кресла и подошел к небольшому сейфу в углу кабинета. Нажал на кнопки кодового замка, открыл тяжелую стальную дверцу и обернулся ко мне с самодовольной улыбкой и шутливо, спросил. — Может, вам не газовый, а боевой вручить, конечно, не орден, а пистолет Макарова или ТТ? Здесь у меня стволы на любой вкус. Так что соображайте, пока не передумал.
Я увидел на полке тускло поблескивающие вороненой сталью пистолеты с рукоятками, рядом снаряженные патронами магазины и ответил:
— У меня к любому оружию скептическое отношение. Все, что направлено на уничтожение человека, всего живого в природе вызывает протест.
— Религия не позволяет брать оружие или пацифист по убеждению?— ухмыльнулся он.— В армии хоть служили, Родину-мать готовы защищать?
— Где она теперь эта Родина, бывший великий Союз канул в Лету, разве что Россия, которая остается надеждой и верой для русского человека,— вздохнул я.— А оружие мне вроде и не к чему. Для его ношения требуется разрешение органов разрешительной системы милиции. Я  не религиозный фанатик и не пацифист, верю в жизнь и здравый смысл. А с оружием хлопот не оберешься, придется пороги обивать да презенты делать.
— С разрешением на ношение проблем не возникнет,— заверил  Ланцюг. Закрыл дверцу сейфа,  возвратился в уютное кресло.— Милиция, прокуратура у меня в кулаке.
В подтверждение он плотно сжал короткие пальцы и чуть не грохнул кулаком по поверхности стола  и в следующий момент потянулся к телефонной трубе.
— Так мне позвонить полковнику?
— Нет, не надо,— остановил я его и пояснил.— Спасибо за заботу, но я человек  мирный, не конфликтный, никого шибко своими публикациями не задеваю. Герои моих романов, повестей и рассказов — вымышленные и если кто-то в них узнает себя, то это его личные проблемы. А с оружием могут возникнуть непредвиденные ситуации.
— Какие еще ситуации? — насторожился он.
— Не исключено, что кто-то из отморозков узнает о наличии у меня пистолета и постарается любым способом им завладеть. Так, сам того не подозревая,  могу стать объектом для нападения с непредсказуемыми последствиями. Поэтому  не вижу смысла подвергать свою жизнь и здоровье риску.
— Пожалуй, вам не откажешь в логике. Но, если вдруг понадобиться ствол либо какая другая помощь, обращайтесь в любое время суток. Устюжина и его бойцов по спортклубу “ Савмак” подниму среди ночи. Знайте, что в обиду не дадим. Мы своими людьми дорожим, не допустим беспредела.
— А что,  я уже ваш человек?
— Хотелось бы надеяться, что так,— мягко произнес он, а я успел подумать “мягко стелет, да жестко будет спать”. Ланцюг между тем продолжил:
— Наслышан, что писатели, поэты, художники — народ своенравный, строптивый, вольнолюбивый, не терпящий над собой власти, диктата, я полагаю, что вы не из  их числа, мы без проблем найдем  общий язык. Деловые серьезные люди всегда  сумеем договориться, не  доводя дела до абсурда, а отношения до вражды. Мы с вами прагматики, а не романтики, видим жизнь такой, какая она есть со всеми прелестями и пороками, а не через очки с розовыми стеклами. Так ведь?
— В принципе так,— согласился я и слегка подкорректировал.— Однако без романтики, поэзии и лирики жизнь теряет свое очарование и магию таинственности. Поэтому прагматизм не следует доводить до крайности. Всего должно быть в меру и прагматизма, и романтизма.
—  А вы,  хитрый  дипломат,— усмехнулся Ярослав Гордеевич. — Вам бы в МИДе советником работать или где-нибудь послом. Умеете излагать мысли тонко и виртуозно, никого не обижая, ни то, что некоторые дубины стоеросовые из моего окружения. Давно собираюсь провести чистку, избавиться от бездельников, интриганов и трепачей.
— Спасибо за оценку моих скромных достоинств, — ответил я. — Дипломатия, как и политика — это искусство компромисса, удел избранных. Делая временные уступки, они нередко одерживают победы, соразмерные с триумфом. — Мне импонирует, что у вас нет врагов, что никому не успели насолить, никому не перешли дорогу, — признался он. — А я вот не могу жить без врагов, без адреналина в крови. Тем более, что есть много желающих есть в это кресло. Недаром вождь мирового пролетариата говорил, что власть легче взять, чем потом ее удержать. Я боец по натуре, мне необходима схватка, ощущение опасности, чтобы быть в отличной спортивной форме. Выборы на носу и любая слабость, как физическая, так и интеллектуальная, на пользу моим соперникам. Поэтому по совету умных людей я и призвал вас под вои знамена. Вы об этом не пожалеете, щедро отблагодарю, в моих руках бюджет. Страна, как говорится, должна знать и ценить своих героев.
— Герой это вы, а я скромный раб пера и бумаги. — Не скромничайте, у вас божий дар. Не каждому дано, так искусно владеть пером, — возразил Ланцюг и обернулся к смиренно молчавшему Устюжину. — Вели Алевтине Федоровне устроить маленький фуршет. Это дело надо обмыть.
— Все прекрасно, но меня смущает несколько нюансов,— потянул я оборванную нить  предложения и увидел, как тень легла на его некогда добродушное лицо.
— Какие еще могут быть сомнения между деловыми людьми? — насторожился он,  жестом руки остановив у самой двери Артема Силантьевича.
— Во-первых, невозможность одностороннего разрыва договора. Ведь в этом пункте не учтен ряд обстоятельств,— заметил я.
— Каких еще обстоятельств!? — подался он вперед грудью в белой сорочке с выпирающим брюшком.
— Например, болезнь или неожиданная кончина автора. Получается, что его родственникам придется в таких случаях выложить две тысячи долларов. Это кабальное, неприемлемое условие, оно грозит автору полным разорением.
— Вы — крепкий мужчина в полном расцвете физических и творческих сил, — упрекнул меня Ярослав Гордеевич. — Поэтому никакие обстоятельства, а тем более болезнь и смерть не помешают. У вас будет отменное питание, идеальные условия для творчества. Хотите, работайте дома,  а если нет, то устроим вас  в престижный санаторий или дом творчества в Ялте? А если опасаетесь за свою драгоценную жизнь, то обеспечу охраной?
— Нет уж, я не привык к роскоши и достатку, а дома и стены помогают, — отказался я от предложения.— К тому же сытость и комфорт расслабляют человека,  делают его ленивым и флегматичным, не стимулируют вдохновение. Только те прозаики, поэты, живописцы и музыканты, за редким исключением, которым жилось тяжело, смогли создать шедевры мировой литературы и искусства. Без напряженного труда любой талант обречен на угасание.
— От вас не требуется шедевр,— с заметным раздражением сказал мэр. — Нужна добротная, убедительная по содержанию книга, чтобы горожане поняли, кто денно и нощно заботится о их благе, кто жертвует личным временем для решения их насущных проблем.
— Все же я предлагаю пункты о невозможности расторжения договора и обязательной компенсации исключить, — не уступал я.
— Однако, какой вы принципиальный,— угрюмо произнес он.— Хорошо, будь по-вашему. Теперь надеюсь все прекрасно?
— Слишком короткий срок для выполнения заказа, всего месяц, — посетовал я и  пояснил. — Понимаете,  художественное произведение, а  вы предложили большой очерк и повесть, строго по плану не пишутся. Необходим душевный настрой, вдохновение. Бывают такие периоды, когда за целый день, а то неделю ни одной строки из-под пера не выходит. В этот период идет накопление  информации, мыслей, наблюдений для рождения сюжета. А бывает, что в течение нескольких недель, месяца два рождается роман или повесть. Вдохновение, словно капризная женщина,  очаровывает тебя, а потом надолго оставляет. У каждого писателя своя творческая лаборатория, свой стиль. Попробуй-ка  поймай жар-птицу удачи.
—Время не терпит, выборы на носу. Некогда гоняться за  Василисой прекрасной  и жар-птицей, — грубо оборвал меня  Ланцюг.
—Через месяц  рукопись должна лежать на моем столе. Дорога ложка к обеду.
— Не все так просто, я должен вжиться в образ своего героя,— выдвинул я следующий аргумент.— Мне надо о вас узнать, как можно больше, характер, привычки, поступки, стиль работы, круг интересов и другие детали. А для этого надо почаще быть рядом, видеть вас в стихии работы.
— С этим проблем не будет, окунетесь в стихию, — заверил он. — Я— человек прямой, открытый. Мне  нечего скрывать, свой хлеб ем не напрасно.
— Не уверен, что оправдаю ваши ожидания,— признался я. — Писать романы, повести, рассказы  несколько легче, так как автор не ограничен в художественном замысле. А вот о конкретном человеке все должно быть документально правдивым,  точным, без всяких фантазий и домыслов. Дайте мне дня три для размышления, чтобы я мог взвесить свои творческие возможности. Смогу ли  написать, чтобы содержание вас устроило.
— Два дня,— не допускающим возражений тоном, разрешил он.— И имейте в виду, Владлен Алексеевич, на вас свет клином не сошелся. Есть немало желающих заработать на этой книге. Я мог бы даже объявить конкурс, но не стал этого делать.  Решил дать вам шанс поправить свое материальное положение.
— Почему бы вам не предложить этот заказ кому-нибудь из журналистов? — не унимался я. — Они пишут быстро, не дожидаясь вдохновения. Газета приучает  к оперативности.
— Знаю, я этих журналюг,— отмахнулся Ланцюг.— Пишут, конечно, быстро, иногда даже опережают события, заготовляя разные там “болванки”, сухим штампованным языком, как будто под копирку. А мне нужен сочный, яркий язык, чтобы за живое читателя брало и подолгу в сознании засело. Настоящая  литература, которую время не берет, как вино. Чем больше лет, тем крепче ценнее. Я убежден, что такую книгу способны написать только вы.
— Благодарю зн доверие, я подумаю, — пообещал я и направился к двери. Устюжин посторонился, уступая мне дорогу. Фуршет не состоялся.
Уже находясь в своей квартире, я задумался над предложением, довольный тем,  что не бросился сломя голову, а взял тайм-аут. “Может, действительно согласиться на этот заказ, хотя душа к нему не лежит, — подумал я.— Получив гонор я наконец то смогу успешно решить свои издательские проблемы. Слишком долго рукописи ждут своего часа. Надо издать уже написанное, наберется на две-три полновесные книги любовно-криминальных историй, сборники потешных рассказов  и стихов. Это сделает мое имя популярным, а иначе зачахну в безвестности. С другой стороны нет никакого желания попасть в экономическую зависимость чиновника. Придется ублажать его амбиции и капризы, теряя творческое имя, превратившись в мелкого придворного писаря. Настоящий писатель должен быть свободен в выборе темы, никто не смеет навязывать ему свою волю. Творчество не терпит  диктата и насилия. Но обстоятельства нередко довлеют над принципами.

2. Жестокий  стиль

На исходе второго дня, когда истекал отпущенный мне на раздумья срок, Ланцюг позвонил сам и напомнил. Я все-таки под его напором дал согласие на сотрудничество. На это решение меня подвигла не столько возможность заработать,  сколько творческий интерес к личности Ярослава Гордеевича,  азарт человека,  истосковавшегося по приключениям. Я интуитивно почувствовал, что могу оказаться в гуще событий,  которые,  возможно,  станут сюжетом, фабулой для увлекательной повести. Но в  целях подстраховки настоял на  том, чтобы договор был  заключен на мой литературный псевдоним Жарков. Он для гонора было заупрямился, но потом согласился, пожурив для острастки.
— Упрямый все-таки вы народ — писатели, творческая богема. Все норовите по-своему сделать. Нет на  вас никакой управы.
— Писатель тем и отличается, что у него свой взгляд на события, явления жизни и природы,— парировал я.— Он художественно осмысливает действительность.
— Если так, то пора вам вживаться в образ, — велел он. — Завтра в десять часа я провожу аппаратное совещание, поэтому прошу не опаздывать.
— Хорошо, я человек пунктуальный, — заверил я его.
—Это мне нравится, — похвалил он.— Больше всего почитаю дисциплину  и порядок.  Может вас все же устроить в какой-нибудь элитный санаторий? «Южный», «Россия» или «Ай-Даниль»?
— Нет,  я слышал, что сутки проживания в «Южном» обходятся в двести долларов,— поделился я информацией.— Поэтому обойдемся без лишних затрат.
— Чудак вы, Владлен Алексеевич, альтруист,— рассмеялся он.— Вам шикарный  отдых, ничего не будет стоить. Найду в бюджете статью расходов на представительские  цели, и выкиньте мысль о затратах. Считайте с моей стороны путевку, жестом доброй воли. Отдых в бархатный сезон — одно удовольствие. Море, солнце, женщины, пылкие курортные романы… Впрочем, вам нельзя отвлекаться и расходовать энергию и эмоции на красоток.
— Нет, никому не хочу быть обязанным, — твердо ответил я.
— Будь по-вашему, но я не снимаю этот вопрос с повестки дня. После того,  как выполните заказ, мы к нему возвратимся,— многообещающе заверил он.
На следующий день, без пяти минут десять,  я был в зале заседаний. Сел почти  в последнем ряду, чтобы лучше было наблюдать за происходящим. Сотрудники  аппарата заполнили кресла. При появлении Ланцюга в дверях дружно встали и,  устремив взоры, проводили его умиротворенными взглядами до стола президиума. Я тоже вынужден был подняться с места,  чтобы не выглядеть белой вороной. Опершись руками о стол,  Ярослав Гордеевич небрежным жестом велел всем присесть. Удостоверившись, что я на месте, он кинул головой и сообщил:
— Сегодня на нашем совещании присутствует журналист и писатель Жарков Владлен Алексеевич.  Поэтому прошу всех настроиться на плодотворную работу, вести себя корректно,  отвечать по существу, кратко и конкретно, чтобы у него сложилось благоприятное впечатление о плодотворной работе  сотрудников нашего аппарата. Отключить  всем мобилки, иначе конфискую и разобью. Отставить лишние разговоры. Я почувствовал себя неловко, оказавшись в центре внимания. Но этот интерес быстро пропал.
— Итак, все ли на месте? Никто не опоздал? — он обвел беглым  взглядом притихших,  даже затаившихся сотрудников и обернулся к женщине-секретарю из протокольной части:
— Екатерина Павловна, доложите.
— Все, — тихо произнесла она и подала ему список сотрудников с пометками.  Ланцюг убедился в верности ее ответа и поднял, круглую,  словно шар голову.
— Мы собрались, чтобы обсудить текущие дела и проблемы. В который уже раз акцентирую ваше внимание на необходимости строжайшего соблюдения исполнительской  дисциплины. Все вы находитесь на государственной службе и поэтому должны четко и беспрекословно выполнять все мои указания  и распоряжения. Может у кого-то на  сей счет, есть свое мнение, предложения, возражения?
Зал молчал, покорно внимая словам оратора.
— Итак, начнем разминку,— он деловито положил пухлые руки на стол.— Надеюсь,  все готовы по своим курируемым отделам и службам держать отчет?
В ответ аппаратчики усердно, словно тараканы ночью, зашуршали бумагой, справками, туго соображая, кому на этот  раз отведена роль “именинников”.
— Максим Андреевич,— после трехминутной паузы и изучения лиц подчиненных,  поднял с кресла начальника отдела транспорта и дорожного  хозяйства. Тот стал, переминаясь с ноги на ногу, беспокойно кивая головой. Разгладил рукой по-цыгански черные усы, тяжело вздохнул.
— Что вы танцуете, как кавалерийская лошадь,— упрек его председательствующий.— Стойте смирно и не отвлекайтесь.
— Я весь внимание,— смутился Максим Андреевич.— Это у меня такая привычка, волнуюсь, нервничаю. О деле душе болит.
— Значит,  есть повод для волнения,— с явным удовлетворением заметил мэр. — Бог шельму метит. Я  редко ошибаюсь, знаю с кого спрос требовать.
— Не ошибаетесь, — согласился подчиненный, только бы польстить начальнику.— У вас профессиональная интуиция, опыт руководителя высокого ранга.
— Так вот ответь мне, каким транспорт с работы и на работу ездишь? — неожиданно спросил Ланцюг.
— Общественным. автобусами, троллейбусами,— отозвался Максим Андреевич, не ожидая подвоха.— Служебный автомобиль использую очень редко. Сами знаете, лимит бензина.
— А я думал ты на вертолете,— грубо оборвал его начальник.
— Почему на вертолете? — не понял тот.
— А потому что ты не замечаешь или не желаешь замечать в каком скверном состоянии дороги на улицах города, в выбоинах, колдобинах, как стиральная доска, по танкодрому, наверное, приятнее ездить.
—Дороги, как дороги,— пожал плечами Максим Андреевич.— Это же вам не автобан с четырехполосным движением.
— Не умничай, — повысил голос чиновник.— Ты знаешь из-за чего всегда Россия,  да и Украина страдала? Из-за плохих дорог и дураков. Намотай себе на ус. Пойми, я не о себе забочусь, на «Аudi» система амортизации надежная, а о простых гражданах. Каково им в переполненных автобусах в тесноте  и тряске. Такая поездка всю душу вытрясет. Рессоры лопаются, автобусы выходят из строя. Ты же у нас не только за  дороги, но и транспорт отвечаешь.
— Моя служба не виновата, — помягче, чтобы не вызвать на  себя гнев, произнес Максим Андреевич. — Ремонтники едва успевают дыры латать, асфальт укладывать. Водопровод, канализация то в одном, то в другом месте  рвутся. Да еще частники, владельцы пивных баров и других курятников самовольно норовят подключиться к водопроводу. Грунт оседает, отсюда и выбоины.
— О курятниках мы еще поговорим, хорошо, что напомнил,— заметил Ланцюг. — Даю тебе срок, месяц на устранение недостатков. Не выполнишь — полетишь с должности. Екатерина Павловна запишите в протокол мое предупреждение. Затем небрежным жестом велел Максиму Андреевичу присесть.
— А ты что скажешь, Наум Яковлевич? — поднял он седовласого, но не по годам прыткого начальника жилищно-коммунального хозяйства.— Почему твои подчиненные довели водопроводно-канализационную систему до такого плачевного состояния. Фекалии, всякое дерьмо город заливают. Вместо аромата роз и акации горожане вынуждены вдыхать зловония. Благо хоть морской ветер с пролива освежает, а бы совсем люди очумели.
— Ярослав Гордеевич, я ведь и раньше перед вами ставил вопрос ребром,— вздохнул Наум Яковлевич.— Требуется не текущий, а капитальный ремонт водопровода,  канализации, насосных станций, очистных и других  сооружений. На некоторых участках разводящие сети, которым уже четверть века, не подлежат ремонту, требуют срочной замены. Вы же знаете, какая агрессивная среда, изоляция не спасает, коррозия ест металл. Трубы не выдерживают давления, лопаются. Отсюда частые порывы, разрытия дорог...
— А ты не повышай давление, чтобы трубы не лопались, — посоветовал мэр. — Может, специально  вредишь, устраиваешь саботаж, чтобы настроить против меня людей? Так я поручу органам разобраться.
— Упаси Господь, что вы такое говорите, — встревожился Наум Яковлевич.— Если  я понижу давление, то до верхних этажей вода не дойдет. И без того жители сел Аджимушкай и Опасное страдают из-за дефицита воды. Доставляем ее  водовозками. Все инстанции жалобами завалены. Приходится из двух зол выбирать меньшее. Нужен основательный ремонт, большие капвложения, а не латание изъеденных коррозией труб.
— На это денег в казне нет, — хмуро отозвался мэр.— Мобилизуй свои внутренние резервы, если тебе, Наум Яковлевич еще дорого кресло, а то живо подыщу замену. Ты у нас уже три года, как на пенсии. Сядешь на голую пенсию, по-другому запоешь, узнаешь, почем фунт лиха. Подумай, как использовать артезианские скважины в Аршинцево и Баксы.
— Я вас понял,  можете не продолжать, — засуетился тот. — Постараюсь изыскать резервы. Я еще не стар, женщинам нравлюсь и чувствую в себе силы и энергию.
— Так и трудись, а не дремли, если такой энергичный. Не забывай засыпать я и укладывать асфальт. Запишите ему тоже срок, что и Максиму Андреевичу, по ликвидацию недостатков. Пусть сообща подумают, как выйти сухими из ситуации. Я бездельников на казенных харчах долго держать не буду. А теперь поговорим  о курятниках.
В зале воцарилась напряженная тишина. Взоры устремились на Ланцюга, гордом одиночестве восседавшего за столом президиума. “Да он ощущает себя в бюрократической среде, как рыба в воде,— подумал я.— Каждому дает понять,  что его судьба зависит от его настроения и воли. Не хотел бы я оказаться на  месте этих запуганных до энуреза аппаратчиков. Но, как говорится, каждому свое”.
— А куда вы смотрите, Клара Львовна?— поднял он с места начальника управления  торговли и бытового обслуживания полнотелую, коротконогую женщину с высокой  медно-рыжей прической—шиньоном, едва уместившаяся в кресле. Она со страхом и трепетом уставилась на него своими по-воловьи большими глазами. Оглянулась по сторонам, ища поддержки и сочувствия.
— Куда вы смотрите, поди, не барыня? — повторил он властно.
— На вас,— робко улыбнулась дама.
—  Я не икона, чтобы на меня смотреть, вы лучше исполняйте свои функциональные обязанности, — посоветовал он.
— Планы по товарообороту и внедрению новых услуг выполнены,— начала было отчитываться Клара Львовна, шевеля ярко накрашенными помадой губами.— Несмотря  на низкую платежеспособность  покупателей с поставленными задачами работники прилавка и сервиса успешно справляются...
— Да я не о том спрашиваю, проснись,— грубо оборвал ее чиновник.— У вас под носом, на  каждом шагу курятники-киоски, как грибы  после дождя, вырастают, а вы и бровью не ведете. Блошиные  стихийные рынки, антисанитария. Мало того, что портят архитектурный облик города, так еще и налоги в бюджет от прибыли не платят. Развели анархию, поэтому и казна пуста.
— Так это, любезный Ярослав Гордеевич не моему адресу критика и претензии,— облегченно вздохнула она пышным торсом.— Эти вопросы в прямой  компетенции архитектора, санэпидемстанции и налоговой инспекции, а моя забота — товарооборот, ассортимент.
— Ах, как вы изловчились стрелки переводить. Моя хата с краю, ничего не знаю, — осадил ее мэр.— С ними я еще разберусь, но и вы не должны оставаться в стороне. Попросили бы в ДРСУ бульдозер и сгребли бы к чертовой матери все курятники, я бы вас только поощрил за решительность. А вы ждете, пока гром не грянет. Гляжу, тяжелы вы стали на подъем, эко разнесло, словно на дрожжах. Всех заставлю спортом заняться и нормативы по легкой атлетике сдать. Обросли лишним мясом, жиром мозги заплыли, плохо соображают, поэтому и работаете вяло из-под палки.
— Какая из меня спортсменка в пятьдесят то лет,— едва не плача, прошептала Клара Львовна.— Разве что ядро или диск метать, на первых шагах удар хватит.
И густо покраснела, закрыв лицо белым в кружевах платочком. “Круто он взял ее в оборот,— подумал я. — Да и с другими не церемонится.
—Господа чиновники, если кого-то из вас не устраивают работа, мои законные требования — заявление  на стол и шагом марш на все четыре стороны.— сурово изрек , не про Ланцюг, явив к женщине милосердия.—Свято место пусто не бывает. Претендентов на каждое кресло хоть отбавляй. В шеренгу выстроились, не дождутся очередной вакансии. Может, кто-то недоволен, есть возражения?
Ярослав Гордеевич, на секунду-другую задерживая взгляд на лицах, зорко оглядел подчиненных и с удовлетворением произнес:
— Молчание — не только золото, но и знак согласия. А теперь живо по рабочим местам,  дорога каждая  минута. Шагом марш!
Я надеялся, готов был услышать следующую команду “ с песней”, как в армии,  но мэр  смолчал. Аппаратчиков из зала заседаний, словно ветром сдуло. Видимо, никто из них не рискнул замешкаться, дабы не попасть под горячую руку ретивого начальника. Он ведь мог нерасторопного задержать и дать ЦУ.
— Ну,  как, Владлен Алексеевич? — довольный собою, поинтересовался он у меня. — Поддал я им жару, теперь будут работать с энтузиазмом. Хотя бы раз в неделю им нужна взбучка, стимулятор, иначе обленятся. Не так ли?
Если бы он не призвал меня в союзники своей методы, то я бы, наверняка, и воздержался от комментарий негативного впечатления от совещания. Но Ланцюг намеревался услышать от меня лестный отзыв. Я выдержал паузу, собираясь с  мыслями и решая,  стоит ли мне откровенничать. Впрочем, я не его подчиненный, чтобы испытывать патологический страх за потерю рабочего места и другие неприятные последствия.
— Ярослав Гордеевич, я не вправе вмешиваться в дела вашей компетенции. У вас и без меня хватает советников,— начал я не спеша.— Но мне кажется, что вы жестоко обошлись с этой  начальницей управления торговли Кларой Львовной. Незаслуженно обидели женщину, задели ее внешние качества.
— Не жестоко, а жестко,— с явным недовольством поправил он. — Вам бы, как литератору, следовало различать нюансы. Это мой стиль руководства. А вы предлагаете нянчиться с ними, играть в бирюльки. На шею сядут и кнутом погонять станут. Поэтому для пользы дела лучше, если этот кнут будет в моих руках. А требую строго с целью профилактики, чтобы на будущее неповадно было. Пора вам, инженеру человеческих душ, понять, что женщина, когда у нее нет веских аргументов в свое оправдание, прибегает к такому эффективному средству, как слезы, обмороки и т.д. Но Москва слезам не верит, я тоже. У меня эти штучки не проходят.
— Но все-таки она женщина, тонкое, ранимое существо. Надо было бы помягче,— не согласился я с его доводами.
— Для меня в аппарате нет разделения на мужчин и женщин. Есть сотрудники, призванные четко исполнять свои функциональные обязанности.
— Словно бездушные роботы, — усмехнулся я.
— Прошу не утрировать,— оборвал он.— Вы думаете, что меня вышестоящее начальство по головке гладит, комплименты нашептывает? Как бы, не так. По всей  вертикали власти  жесткие требования, иногда доходит до матерщины. Я со своими сотрудниками еще деликатно обращаюсь. За три с половиной года, которые я правлю, еще никто из них добровольно не подал в отставку, не написал заявления. Значит, их вполне устраивает мой стиль, конечно, не без закручивания гаек. Если президента допекли до такого состояния, что он срывается на брань и мат, я  имею в виду “кассетный скандал”, то нам, его подданным, и подавно не возбраняется. Крепкое слово быстрее доходит до сознания исполнителя. Сентиментальностью, сюсюканьем и заигрыванием с подчиненными любое дело загубишь, хорошей каши не сваришь.
“ Да, суровый кашевар,— подумал я с грустью.— Его похлебка в горле колом станет и когда-то терпение людей может лопнуть.”
—Все же люди заслуживают достойного обращения и уважения, — не отступал я. Он хмуро исподлобья взглянул на меня, словно впервые увидел и медленно  процедил:
— Вы , Владлен Алексеевич не отвлекайтесь на мелочи, не акцентируйте на них свое внимание. Быстрее вживайтесь в образ. Время не терпит. Наверное,  привыкли  писать по настроению, вдохновению, а для меня оно на вес золота. Книга должна быть написана в срок. Это вопрос принципа и долга.

3. Прелестное  создание
 
—Владлен Алексеевич! — ни свет, ни заря разбудил меня по телефону Ланцюг. — Вы  меня в работе видели?
— Да видел, имел такое счастье,— ответил я иронично, не зная, куда он клонит.
— Правда, хорош, убедителен, тверд, как кремень?
— Силы воли, твердости характера вам не занимать.
— Время такое, всех в кулаке надо держать, иначе дело не сдвинется с мертвой точки. Чиновник, бюрократ  ленив по своей природе, потому что в отличие от работяг на сдельщине, высокая зарплата ему гарантирована и нет смысла слишком напрягаться. Это, как в армии, солдат спит, а служба идет, — пояснил он. — Позвонил я вот по какому поводу. Приглашаю на рыбалку с  ухой и шашлыками. Заодно увидите, как в очень редких случаях, провожу свой досуг.
— Я планировал поработать над очерком,— произнес неуверенно, не испытывая желание часто общаться с заказчиком.
— Еще успеете поработать. Вы получите массу ярких впечатлений и положительных эмоций,  вдохновитесь на творчество, а не халтуру, — пообещал чиновник.— Даю  вам десять-пятнадцать минут на сборы. Машина будет ждать у подъезда.
— Что с собой взять? Рыбацкие снасти, провиант?
— Все есть, и харчи, и напитки, и снасти,— рассмеялся он.— Прихватите с собой плавки, если изъявите желание покупаться и позагорать. Яхта в нашем полном распоряжении.
— Яхта? Не слишком ли расточительно? — заколебался я. — Можно было бы обойтись весельной лодкой или с берега поудить, как я это делаю на Бочарке. За яхту ведь потребуют плату?
— Эх, Владлен Алексеевич, о чем вы печалитесь,— снова рассмеялся он.— И много  вы с берега наловите? Разве что с десяток мелких бычков, да зеленух. Мы с  вами не туземцы, чтобы натирать мозоли на веслах, заслужили отличный отдых, который  надолго запомнился. Не надо себе отказывать в земных удовольствиях. Если даже нам потребуются теплоход или катер, то по первому звонку предоставят. У меня с этим осечек не бывает, все в наших крепких руках. Ничего лишнего не берите. Главное— ваше присутствие.
Я отыскал свою походную амуницию — потертые джинсы, малинового цвета футболку, кепку и солнцезащитные очки. Взял с собой блокнот и ручку. Вдруг из разговоров удастся выудить россыпи народной мудрости, интересные  присказки, афоризмы. Пригодятся для очерка или других произведений. Сказывают,  что в свое время Шолохов в станице Вешенской устраивал праздники, нечто вроде сходов донских казаков с застольями, песнями и танцами. Десяток стенографисток / тогда еще магнитофоны, диктофоны были в диковинку / записывали  народный фольклор, шутки-прибаутки, пословицы, поговорки. Эти золотые россыпи казацкой мудрости и культуры писатель органично вплетал в яркую сочную ткань своих произведений. Так это было или нет, утверждать не берусь, но способ  достойный подражания. Вдруг Ланцюг и те, кто будет на  рыбалке, блеснут остроумием, либо поведают какую-нибудь интересную байку.
Когда я с пятого последнего этажа, где находилась однокомнатная квартира,  спустился в подъезд, то увидел черную “Аudi” с четырьмя переплетенными кольцами. Навстречу вышел водитель — коренастый мужчина лет сорока от роду.
— Вы писатель Жарков? — спросил он, я кивнул в ответ.— А меня зовут Георгием, Жорой. Хозяин велел доставить вас на причал. Все в сборе, яхта готова к отплытию. Прогуляетесь с удовольствием.
— Все, это кто? — спросил я, утонув в мягком кресле.
— Через пять минут будем на месте, увидите, — ответил он и тронул с места, уставившись через лобовое стекло на дорогу. Когда нерасторопные водители создавали помехи, Жора включал сирену и машины съезжали на обочину. «Аudi» свернула с улицы в переулок, а затем на набережную и остановилась у причала, метров на пятьдесят вдавшегося в залив.
С левой стороны на бетонных сваях,  прикасаясь голубого цвета бортом к подвешенным для амортизации старым черным шинам, была пришвартована трехмачтовая яхта. Паруса были опущены, но в туго натянутых канатах звенел норд-ост. На борту красовалось название “Пантикапей”. Я направился к группе людей, среди которых узнал Ланцюга и его помощника  Устюжина.
Они познакомили  меня с капитаном яхты бывалым рыбаком Петром Евсеевичем Шелестом. Он был в полосатой тельняшке и темно-зеленых шортах. Я прикинул, что капитану лет под шестьдесят, но выглядит он бодро. У него нордически суровое лицо, седые, а может просоленные морскими ветрами и волнами пышные усы. Ощутил его крепкое рукопожатие, заметив узловатые, жилистые руки.
— А эта юная леди, моя дочь Инга,— представил мэр стройную девушку.— Услышала, что среди  нас будет писатель, вот и напросилась на рыбалку, непоседа. Студентка, девятнадцать лет. Выше среднего роста  в белой блузке и фиолетовых джинсах. Милое овальное лицо, обрамленное каштанового цвета волосами. Она с нескрываемым любопытством взглянула на меня зеленовато-голубыми глазами, протянула изящную руку и, приоткрыв сочные нежные губы, произнесла:
— Инга.
— Владлен Жарков,— ответил я, почувствовав ее теплую ладонь, и задержал ее дольше обычного. Она не отняла, только загадочно улыбнулась.
— До сих пор бы, наверное, в постели дрыхла,— пояснил  Ярослав Гордеевич.— Но слово «писатель» на нее подействовало, как звук боевой трубы. Вот как вашего брата, Владлен Алексеевич, почитают и любят, даже зависть берет. Чиновников, бюрократов хоть пруд пруди, а писатель, довольно редкая и загадочная персона.  Так ведь, Инга?
— Ценю мастеров литературы и искусства,— дипломатично ответила девушка.— Они окружены аурой таинственности, а меня привлекают загадочные личности.
— Остальной экипаж матросы, машинист, радист, обслуга,— указал Ланцюг на нескольких бравых шоколадно загоревших ребят, снующих по палубе. Я обратил внимание на безупречный вид чиновников: белые сорочки, светлые брюки в “стрелочку” и итальянские туфли. Собрались, словно на светский банкет.
— Или я вас неправильно понял,— сконфузился я, окинув свое затрапезное простецкое одеяние.— Мы, кажется, собрались не в театр, а на рыбалку. Господа, где ваши удочки, спиннинги?
— Вы, что всерьез собираетесь рыбу удить?— на сей раз, удивился Ярослав Гордеевич.
— А как же в этом суть рыбалки, ее азарт и восторг.
— Вы меня удивляете. Без нас, есть кому рыбу ловить. Поди,  уже уха и шашлыки из краснюка готовы,— сообщил он. — Не царское это дело сидеть с удочкой, наша забота — дегустация и отдых.  Но, если вы желаете ощутить азарт рыбака, то ради Бога. Удочка или спиннинг у нас найдутся, так ведь, Петр Евсеевич?
— Верно, всегда при мне, на яхте, — отозвался капитан.— На досуге иногда забавляюсь. Коту Степке десяток-другой бычков промышляю. Не все же ему масленица  в виде заморских кормов в пакетах. Вот выплывем в Азов и там вы, Владлен Алексеевич обязательно отведете душу. А  в заливе бычков не густо. Ну, что, Ярослав Гордеевич, прикажите отчаливать?
С причала по мостику мы поднялись на палубу яхты.
— Отдать швартовые! — приказал матросам Шелест. На палубу полетели концы канатов, пойманные на лету ловкими матросами. Ровно заработал двигатель и яхта, взбурлив гребным винтом воду, отошла от причала.
— Хочу плыть под парусами,— через несколько минут, когда набережная с белой ротондой-беседкой и с домами на склонах горы Митридат отдалились, заявила Инга. Лазурная волна ласково плескалась и билась о корму судна.
— Как скажите, начальник?— обернулся капитан к Ланцюгу.
— С Ингой лучше согласиться, — улыбнулся он.
— Так бы и раньше, — просияли глаза девушки.— Зачем жечь топливо, когда есть паруса. С ними красиво, романтично.
— Поднять паруса! — приказал капитан  и  трое матросов бросились выполнять команду. Вверху, сначала на грот-мачте, а затем на фок и бизани захлопали белые  полотнище и, пойманный ими ветер, слегка накренил судно.
— Великолепно! — воскликнула Инга, запрокинув вверх голову к упруго зазвеневшим парусам.— Вот если бы еще алые, как у Грина...
— Но тогда пришлось бы Петра Евсеевича поменять на капитана Грэя, а вас,  Инга назвать  Ассолью,— напомнил я ей героев знаменитой феерии “Алые паруса”. Яхта,  словно ножом разрезала набегавшие от таманского берега волны. По правому борту остался мыс Ак-Бурун  и плоский остров Тузла с рыбацкими строениями. В отдалении виднелась в золотистой дымке солнца обрывистая желтовато-бурая полоса таманского берега. Где-то там юная контрабандистка чуть не утопила Печорина. Наша яхта пересекла маршрут дизель-электрохода, курсирующего между пристанями паромной переправы “Крым—Кавказ” и, обогнув мыс Еникале со старой турецкой  крепостью, вошла в Азовское море.
— Сейчас вместо легкого завтрака маленький фуршет,— сообщил Ланцюг, пригласив  в кают-компанию.— Вы, Владлен Алексеевич, поди не успели позавтракать?
— Увы, нет, даже чашку кофе не выпил, — ответил я.— Вы ведь меня по тревоге подняли.
— Оперативность в любом деле полезна, — улыбнулся он.— Лучше аппетит будет, сейчас наверстаете упущенное.
Спустились в небольшую кают-компанию с холодильником и телевизором. Инга помогла накрыть на стол: шампанское, коньяк, сухое и крепленое вино, пиво,  бутерброды с икрой и сыром, овощи, фрукты.
— Давай, Артем, разливай,— велел мэр Устюжину. — Начинай с шампанского.
Тот наполнил бокалы, но Шелест свой бокал прикрыл ладонью.
— Что ж ты, морской волк, не примешь на “грудь? — с укоризной взглянул на капитана хозяин.
— Я при исполнении, сухой закон,— отказался тот.
— Так и выпей сухое, или Алиготе. Для здоровья полезно, врачи рекомендуют.
— Разве что пиво “Петрович”, — согласился капитан.
— Уважаю людей твердых, принципиальных,— похвалил его Ярослав Гордеевич. Мы выпили шампанское, затем коньяк, закусили бутербродами с сыром, колбасой. Я наблюдал за Ингой. Ей явно не сиделось на месте, хотелось действовать.
— Айда, на палубу,  — весело предложила она, увлекая меня за собой. Я вопрошающе поглядел на Ланцюга.
— Чем бы, дитя не тешилось, — разрешил он, приподнявшись из-за стола.— Надо и нам  передохнуть, на свежий воздух, здесь душно.
— Петр Евсеевич,— тронул я за руку капитана.— Вы, кажется, обещали удочку и спиннинг?
— За этим дело не станет,— улыбнулся он в усы.— Не только дам удочку, но и проведу инструктаж, поделюсь опытом.
По трапу, следом за Ингой, поднялись на палубу. Капитан ушел  в рубку за удочкой.
— Я буду загорать,— сообщила  девушка, оказавшись со мною рядом. Она сняла с себя джинсы и блузку и осталась в оранжевом, словно  шляпка  подсолнуха,  купальнике. Он плотно облегал ее красивое стройное тело, невысокую аккуратную грудь, округлые бедра. От нее, от цвета купальника исходило знойное сияние. Я невольно любовался и она это почувствовала. Улыбнулась, взмахнула рукой, ловко подхватила ступнями пляжные тапочки, так как палуба яхты успела нагреться. Я ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулся и увидел, как Ланцюг поспешно поднес к глазам бинокль. Наверняка, от него не ускользнул мой слишком откровенный взгляд на Ингу.
— А я буду ловить рыбу,— громко произнес я, заметив Шелеста с телескопической удочкой в руке.
— Я тоже,— с детским восторгом отозвалась девушка.
— Но удочка одна, — вздохнул капитан.
— По очереди будем рыбачить. На спор, кто больше выловит, кому улыбнется удача,— нашел я выход из ситуации.
— Вот  приманка,— Петр Евсеевич подал консервную банку с мелко нарезанными  красными кусочками мяса и пояснил. — Это прежде бычок, когда его было вдоволь, ловился  даже на голый крючок, а нынче лучше его ловить на мидию, но бычок ее быстро сбивает, бисус не держит. Креветку тоже ловко с крючка снимает, особенно кругляк. А на кусочек мяса, не меняя приманку, можно с десяток бычков подцепить.
— Говорят, что в Азове и Черном море обитают несколько видов бычка? — подкинул я вопрос бывалому рыбаку.
—  Да, — охотно подхватил он тему, налаживая удочку. Инга устроилась в шезлонге, подставив под лучи солнца красивые длинные ноги с слегка загоревшей нежной кожей. На  лице очки с перламутровыми стеклами, на  прелестной голове — белая шляпка. Я уловил себя не мысли, что хочется прикоснуться к девушке, ласково погладить по бархатистой коже ладонью. Возможно, что   истосковался по женскому теплу и ласкам. Вся энергия и чувства уходят в творчество.
— Бычок, довольно интересный вид рыбы. В Бердянске ему недавно установили памятник,— неспешно продолжил рассказ капитан. —  В Азовском и Черном морях, в основном обитают пять его видов. Кругляк достигает двадцати пяти сантиметров. В зависимости от сезонности, он отличается,  как буц хорошо упитанный, кашник —  икряной, черныш — самец в брачном наряде и хляк — истощенный после нереста. Кроме того песчаник — белый бычок, травник —  зеленчак лиманский, подкаменщик — ратан. Обычный их размер до двадцати пяти сантиметров в длину. А самым крупным считается мартовик, или его еще называют жабой, кнутом. Он при весе восемьсот граммов достигает длины тридцати семи сантиметров. Кроме осетра и севрюги в Азове водится кефаль, пиленгас, керченская сельдь, барабулька, камбала-глосса, ставриде, сарган и разная мелкая рыбешка, хамса, килька,  тюлька, моллюски…
— Вам бы, Петр Евсеевич, на кафедре ихтиологии преподавать,— заметил я.
— А-а, этим делом есть, кому заниматься,— усмехнулся он добродушно.— Хватает и без меня специалистов в ЮгНИРО* и КМТИ* с учеными степенями  кандидатов и докторов наук. А у меня своя нынче кафедра по судовождению, вот эта великолепная  яхта. Я на ней себя чувствую Колумбом.
— Как это все интересно, — произнесла Инга.— Вы, наверное, и о других обитателях  морей и океанов многое знаете, о разных там приключениях?
*ЮгНИРО — Южный научно-исследовательский институт морского рыбного хозяйства и океанографии.
*КМТИ — Керченский морской технологический институт.

— Да-а, довелось на своем веку всякое повидать. Ходил на судах «Керчьрыбпрома» и «Югрыбпоиска»,  промышлял  в Атлантике,  в  Индийском океане, не говоря уже о Черном и Азовском морях на, так называемом, тюлькином флоте, — улыбнулся  бывалый рыбак. Он  подал  мне удилище и я нацепил на оба  крючка по кусочку мяса.
— Здесь глубина метра три-три с половиной,— подсказал он.— Поэтому поплавок можно не регулировать. Клев вы почувствуете по дерганию удилища и напряжению лески.
И, действительно, едва свинцовое грузило успело достичь дна, как я ощутил  резкий клев. Вскинул вверх удилище, оно изогнулось, а леска напряглась и зазвенела, как тетива лука. Из водной зеленовато-желтой глубины серебром блеснул бычок— кругляк и затрепетал на палубе.
—  Ой, я тоже хочу,— девушка живо поднялась из шезлонга. Наклонилась гибким станом и подхватила в руки бычка с фиолетово-тусклыми зрачками. Я снял  его с крючка.
— С почином,— поздравил меня капитан и подал садок из мелкоячеистой зеленой  рыбацкой сети. Следующую рыбешку плоскую камбалу-глоссу со светлым брюшком мы с Ингой вытянули вместе. Я положил свою ладонь на ее теплую руку, держащую удилище, близко ощутил ее горячее дыхание и трепет тела. Мы так увлеклись рыбалкой, что за короткое время выловили более десятка бычков, две камбалы и серебристого длинного саргана.
— А почему не ловятся кефаль и пиленгас? — поинтересовался я у Шелеста.
— Э-э, это хитрая, осторожная рыба, —  лукаво подмигнул он. —  Она признает только особую наживку — морского червя. Его не так то просто достать. Опытные рыбаки добывают в лиманах и плавнях или в речке Приморской. Как-нибудь в другой раз припасу для вас эту наживку, —  пообещал капитан  и поднял садок. —  О-о, молодцы. Хватит на уху, да еще и коту Степке достанется. А этого малька отдадим чайке.
Он ловко подбросил мелкого бычка вверх и одна из нескольких чаек, поджидавших гостинец, сверкнув белым крылом,  на лету схватила рыбешку.
 —  Делу время, а потехе — час, — суровым тоном произнес,  появившись за моею спиною,  Ланцюг и велел неотступно следовавшему за ним Устюжину. —  Свяжись по мобильнику, все ли  у Ашота готово, а то засиделись мы здесь на якоре.
Артем Силантьевич достал из-за пояса мобильный телефон  «Pаnаsоnniк», вышел на связь и через минуту доложил:
— Заждались они нас, Ярослав Гордеевич. Все готово к приему гостей. Ашот начал было волноваться, не изменились мол, наши планы.
— Не изменились. Полный вперед, капитан! — приказал мэр.
— Я хочу порулить штурвалом,— попросила Инга.
— Это уже баловство, еще на мель яхту посадишь,— не разрешил он и девушка с  грустью взглянув на меня, поняла, что упрашивать бесполезно. Ярослав Гордеевич был чем-то озабочен. Я собрал удочку, смотал леску, чтобы ненароком кто-то не поранился о крючки. Из рассказа Шелеста  кое-что почерпнул для себя, значит,  не зря согласился на рыбалку. Да и знакомство с Ингой мне доставляло  удовольствие. Приятно было видеть рядом и общаться с этим прелестным искренним, по-детски восторженным созданием.  Яхта, оставив по левому борту бухту Булганак, а затем и бухту Рифов, взяла курс на мыс Зюк. В отделении в золотистой дымке виднелся мыс Казантип,  едва различимые корпуса  не построенной Крымской АЭС. Яхта, не поднимая паруса,  взяла курс  на берег, уверенно работая гребным винтом. С каждой минутой берег с сооружениями пансионата и  домами селения приближался. Инга выпросила у Ланцюга  бинокль и, приставив окуляры к глазам,  любовалась морским простором, сейнерами, уходящими на промысел.
— Хотите взглянуть? — обратилась она ко мне и,  не дожидаясь ответа, передала бинокль. В перекрестье координат я отчетливо увидел корпус пансионата и  причал с катером и несколькими весельными лодками. С нахлынувшей на сердце теплотой вспомнил, какую радость в далеком детство мне  доставил армейский бинокль, подаренный старшим братом Виктором. Для сельского мальчишки, увлеченного,  как и сорванцы играми в “войнуху”,  этот неожиданный подарок был настоящим  сокровищем, также как и кожаный ремень, сохранившийся до сих пор. Я редко  тогда расставался с биноклем, лишь иногда передавал  его смотревшим на  меня  с завистью ровесникам. Впечатления детства  всегда очень свежи и ярки, сохраняются до последних мгновений жизни.

4. Пикник  на  берегу

Яхта, сбавив обороты гребного винта, мягко причалила, коснувшись правым бортом обвешанного старыми шинами, железобетонной стенки пирса. Матросы бросили концы и  мы по мостику сошли на причал.
— Добро пожаловать, Ярослав Гордеевич, дорогие гости!— приветствовал нас плотно сбитый среднего роста смуглый кавказского типа мужчина, лет сорока роду.— Заждались вас, все глаза проглядел. Уха и шашлык остыл, вино прокисло,  водка, коньяк перегрелись, а вас все нет и нет.
— Не беда, Ашот Суренович,— пожал ему руку Ланцюг.— На наш век харчей и выпивки хватит. А у такого специалиста по шашлыкам, как ты, никогда проколов в организации банкетов-фуршетов не бывает. Ты в этих делах — самородок.
— Правильно говоришь, начальник, — дож похвалой отозвался Ашот и, окинув всех радушным взглядом, широким жестом пригласил.— Прошу, гостям всегда рады. Я так подумал, что лучше стол накрыть на свежем воздухе под шатром.
— Верно подумал. — одобрил хозяин.— Мне, Ашот, железобетонные стены на работе надоели. Сидишь в них, словно фюрер в бункере.
Все рассмеялись его неожиданному сравнению. Под стандартным летним шатром с четырьмя стойками и надписями на голубой ткани «Пепси»  находился стол, окруженный стульями.
— Прошу, дорогие гости,— слегка склонившись, повторил Ашот Суренович.— Чем  богаты тому и рады.
А радоваться было чему — стол ломился от яств и разных напитков. Были на нем черная, красная и паюсная икра, балык, сыры и  колбасы, сало-бекон (любимое блюдо мэра),  различные  салаты, фрукты, лимоны, яблоки, апельсины, киви,  янтарно светящийся ранний виноград. Из напитков: водка “Союз-Виктан”, “Немиров” ,“Абсолют’ разных марок шампанское, сухие и крепленые вина, коньяк “Ай-Петри”, “Коктебель”, прохладительные напитки, нескольких сортов пива. Сервировка была прекрасной. Жаль было разрушать этот натюрморт. Словно уловив суть моей мысли, по-хозяйски устроившись во главе стола.  Посадил  меня справа, а Ашота Суреновича — слева, Ланцюг  провозгласил:
—  Молодец Ашот! Твой стол достоин кисти художника. Такую красоту грех  не запечатлеть. Давай-ка, Артем, сними нас видеокамерой. Всем минуту внимания.
Устюжин охотно запечатлел содержимое стола и нас на видеопленку.
— Спасибо, Гордееч, только вы и можете по достоинству оценить труд, —  встал Ашот и указал взглядом на стоящую возле треноги с закипающей в котле ухой женщину.— Это Наталья Васильевна постаралась, а я мастер по шашлыкам, а она универсал по кулинарии.
— Давайте к нашему шалашу, присаживайтесь,— пригласил женщину мэр.
— Я потом,— смутилась она и принялась колдовать над ухой.
— Господа! — поднялся Ланцюг, когда шампанское разлили в бокалы.— Прошу внимания. У нас прекрасный повод хорошо отдохнуть от дел праведных. Предлагаю выпить за наше с вами здоровье! Будет здоровье, значит,  будут счастью и другие блага.
Раздался звон хрустальных фужеров. Все дружно выпили и заработали вилками и ножами. Инга сидела рядом со мной. Я ощущал ее вроде бы нечаянные прикосновения рук, локтей, округлого теплого бедра. Мы встречались взглядами и,  похоже,  ей нравилась эта безобидная игра. Я наполнил Ингин и свой бокал шампанским, но Ярослав Гордеевич, взяв  на себя функции тамады, властно остановил меня:
— Будет вам компот, женский напиток хлестать, от которого ни в одном глазу.  Наливай коньяк. Это сосудорасширяющее средство, будет лучший приток крови в мозг, яркие мысли и образы родятся. Мне известно, что некоторые из писателей,  перед тем, как взяться за перо, рюмку-другую пропускают и работа у них идти,  как по маслу.
— Предпочитаю писать на трезвую голову,— ответил я сухо Тем временем, Ашот,  освободив мой бокал от шампанского, наполнил его золотисто-шоколадным  напитком.
—  Уха поспела, велите подавать? — послышался голос Натальи  Васильевны. Ашот  вопрошающе посмотрел на Ярослава Гордеевича.
— Пожалуй, под коньячок славно пойдет,— ответил хозяин.
— А уха-то  необычная, тройная,— сообщил Ашот и поспешил на помощь к женщине. Они быстро разлили дышащую ароматом горячую уху по мискам. Такой вкусной ухи из осетра со специями мне еще не доводилось отведать. Наваристая, ароматная. Вообще я подметил, что под хорошую закуску можно выпить четыреста-пятьсот граммов водки и чувствовать себя вполне комфортно.
— Что, писатель, доволен, что я тебя вытащил из берлоги?— запросто  перейдя на “ты”, поинтересовался чиновник. — А то, ведь  живешь замкнуто, изолирован от общества, будто в колонии. Бурная жизнь  с ее земными прелестями  и радостями проходит мимо.
— Что ж поделаешь, у каждого своя планида,— усмехнулся я.
— Впервые вижу живого писателя!— с восторгом произнесла Инга.— Что вы ли написать? На какую тему?
— Десятка два романов, повестей и рассказов, не считая публицистику,— улыбнулся  ее почти детской непосредственности.— В основном на любовно-криминальную тему. Какая жизнь такие и романы.
— Замечательно! Я люблю читать остросюжетные детективы, дух захватывает,— призналась девушка и,  потянувшись ко мне с бокалом шампанского, смело заявила:
— Предлагаю выпить за писателя и его творчество!
— Вот так, Инга, непоседа. Ты всегда норовишь вне конкурса,— пожурил ее Ланцюг. — Опередила  меня с тостом. И как это, Владлен Алексеевич, так быстро смог тебя очаровать?
— Он интересный, загадочный человек,— призналась она. Все следом  за  хозяином дружно встали и выпили коньяк, а  Инга шампанское.
— Вы мне дадите что-нибудь почитать? — попросила девушка, нежно и смело, глядя мне в глаза.
— Если у вас появилось такое желание, то охотно.
— Конечно.
— Художественная литература не только одно из моих увлечений, но и будущая профессия,— заметила она. — Я учусь на филологическом факультете университета. Русский язык и литература. Даже сама пыталась сочинять, но получалось по-детски наивно.
— Тогда мы с вами коллеги, родственные души, — улыбнулся я. — Литература, как жар-птица. Не каждому дано завладеть ее волшебным пером. Это и талант, и тяжкий труд. А почему вы, Инга, не на занятиях, ведь уже вторая неделя сентября на исходе? Отстанете от своих однокурсников, догонять нелегко.
— Ярослав Гордеевич, влиятельная  личность,— улыбнулась девушка.— Позвонил  ректору и  меня освободили от сельхозработ. Наверное, для вас не является новостью, что с наступлением осени студентов активно привлекают к сбору урожая  овощей, фруктов, винограда...
— Да, очень знакомая практика,— подтвердил я, вспомнив студенческие десанты  из  общаг в окрестные села. Днем — работа на плантациях и в садах,  а вечером до полуночи, а то и до утра дискотека и танцы, охота за местным красавицами, что кровь с молоком. Но об этом я скромно умолчал.
— Мне стало известно, что вы пишите книгу,— сообщил Инга.— Может, и мне посвятите несколько строчек? Все-таки рядом с героем обитаю.
«Она тоже не лишена тщеславия, наверное, в тщеславного отца пошла, — с грустью подумал я, но все-таки обнадежил.— Если так хочется, то напишу. Но для этого я должен вас хорошо узнать, образ жизни, духовный мир, устремления, девичьи тайны…
— Согласна, — с воодушевлением сказала она.— Общение с вами доставит мне удовольствие. А вот насчет девичьих тайн подумаю.
— Боюсь вас разочаровать,— скромно склонил я голову.— Вы, наверняка,  избалованная комфортом и роскошью  девушка с большими претензиями, а я скромный раб пера и бумаги. Живу чувствами и проблемами своих литературных героев.
— Вот и не угадали,— прошептала Инга.— Я обычная девушка, любопытная и компанейская. Считаю, что жить надо свободно и весело, не причиняя другим боли и вреда. Всем должно найтись место под солнцем,  чтобы было тепло и уютно.
— Мне нравится ваше кредо.
— Тогда давайте дружить, — обрадовалась она и подала мне свою руку. Я с трепетом  ощутил нежное прикосновение ее тонких пальцев. Мы успели выпить за здоровье гостеприимного Ашота Суреновича и кулинарное мастерство Натальи Васильевны. После чего Ашот, блестя черными зрачками предложил:
— А теперь отведайте мое коронное блюдо.
Почему-то вместо “фирменное” он назвал коронное? Наверное, потому, что звучит величественно. Он подошел к мангалу и принес шампура с нанизанными  на них кусочками ароматного мяса разделенных помидорами и луком. Стекали капли янтарного жира.
— Из краснюка, осетра и севрюги,— сообщил Ашот, вручая каждому по шампуру. Я снял кусочки мяса и приправу на тарелку. Инга и другие последовали моему  примеру и  только Ашот  крепкими зубами уминал мяса с шампура. Наполнили рюмки  шведской черносмородиновой водкой “Абсолют”
— Выпьем за прекрасных женщин! Пусть большая, светлая любовь всегда озаряет их сердца!— произнес я с пафосом. Хмель начал меня разбирать.
— Эх, Владлен Алексеевич, вижу, ты неравнодушен к женщинам,— подначил меня Ланцюг.
— А разве можно быть к ним равнодушным, пока сердце стучит, — нашелся я с ответом.
— Браво, Владлен Алексеевич! — воскликнула Инга и захлопала в ладоши. Ее поддержала Наталья Васильевна. За этот тост мужчины выпили стоя. Наталья Васильевна тоже охотно выпила фужер  шампанского.
— Рыбы мы наловили? — неожиданно спросила Инга.
— Наловили, — ответил я, озадаченный ее вопросом.
— А теперь пора купаться. Девушка смело взяла меня за руку и увлекла на песчаный пляж с островками отшлифованной волнами разноцветной гальки. «Прекрасная фигура вполне сформировавшейся женщины, возможно уже испытавшей первые блаженства страсти, пьянящий восторг любви,— подумал я, следуя за прелестницей.— А нет ли в ее действиях  коварного замысла? Не приставил ли он ко мне свою дочь в роли очаровательной соблазнительницы, чтобы потом диктовать мне свои условия. Не задался ли  он целью сделать из меня своего придворного писаря-библиографа? Нет, с его стороны это было бы слишком цинично и подло по отношению не только ко мне, но к дочери. По раскованности, искренности  Инги, ее невозможно заподозрить в исполнении неблаговидной роли. Будь что будет, куда волна вынесет, так тому и быть. Чрезмерная подозрительность только во вред».
Девушка вошла в воду, смело нырнула в накатившую волну. В прозрачной воде, я увидел преломленное в лучах солнца ее гибкое тело в ярко-оранжевом купальнике. Я поплыл следом и догнал ее у красного буйка, обозначавшего границу  заплыва. Мы решили отдохнуть, повиснув на буйке, закрепленном ко дну тросом.
— А здесь змеи водятся? — спросила она, опасливо озираясь по сторонам.
— Нет. Их отсюда курортники выжили,— предположил я.— А  вот у мыса Змеиного, потому он так и называется, и на Бочарке довелось их наблюдать. Змеи охотятся на бычков и мелкую рыбешку, забираются в садки зазевавшихся рыбаков и лакомятся.
Я открыто с нежностью взглянул на девушку. И она, видимо, осознав власть своей красоты и очарования, не смутилась, а загадочно улыбнулась.
— Хочу побывать на этой Бочарке,— сказала она.— Там, наверное, дико и  романтично?
— Да,  укромное место, берег укреплен от размыва камнями, обросшими  мидиями и водорослями, но есть и удобные для купания участки, — пояснил я.— Интерес представляет старый полуразрушенный грот, а вблизи него в зеленом обрамлении камыша озеро, в котором водятся караси.
— Очень обожаю нетронутые уголки природы,— призналась она.— Там сохранилось разнотравье, полевые цветы...
— К сожалению, таких уголков становится все меньше,— заметил я.— Человек разрушает животный и растительный мир, созданный веками.
К берегу поплыли рядом. Инга, словно русалка, подплывала то с одной, то с другой стороны, на мгновение, прикасаясь ко мне рукой, локтем или ногой. Эти,  вроде бы нечаянные прикосновения для меня были приятны. Похоже, что и девушку забавляла игра. Она вышла на песчаный пляж и капельки воды радугой засияли на ее теле. Перевалившее через зенит солнце быстро выпило всю влагу. Немного позагорали на теплом песке, но наше уединение было нарушено окриком.
— Писатель, Инга! Вас приглашают к столу,— позвал неожиданно появившийся Устюжин и, ревностно оглядев, произнес. — Ну, что порезвились, дельфин и русалка? Держитесь подальше друг от друга, а то, как бы чего не вышло.
Мы, переглянувшись, направились к шатру.
— На десерт, дын и арбуз,— произнес Ашот Суренович и подал Наталье Васильевне знак. Она принесла на круглом подносе аккуратно нарезанные скибы истекающего соком арбуза.
— О-о, гарный кавун! — с восторгом воскликнул Ланцюга.— У меня на родине в херсонских степях  кавуны растут. Солодки як мед.
На другом подносе Ашот подал разрезанную продолговатую туркменскую дыню с желтовато-ароматной мякотью. Я видел, как ровными цвета сахара-рафинада зубами Инга впилась в сочную мякоть арбуза, собирая черные семечки в ладонь.
— Правда,  вкусный? — спросила она.
— Да, замечательный арбуз,— согласился я.— Хорошо утоляет жажду.
— Вы напишите об этой морской прогулке?
— Возможно, впечатления яркие, — пообещал я.
Возвращались мы на закате. На море был легкий бриз. Солнце опускалось над  грядою Митридата и бросало отсвет на белые паруса яхты и они стали подобно гриновским.
— Сбылась, хоть и на короткое время ваша мечта,— обратил я внимание Инги на цвет парусов.
— Очень красиво, — обрадовалась девушка. Но вскоре солнце, когда мы приблизились к причалу, спряталось за грядою и паруса стали мраморно-белыми.
— Мне грустно с вами расставаться,— неожиданно призналась Инга.— С вами интересно беседовать на разные темы.
— Вы — очень утонченная, любознательная девушка,— ответил я.— Мне очень жаль, что эта встреча подошла к концу.
— Я вам позвоню, номер  узнаю у Ярослава Гордеевича.
— Не надо его беспокоить,— предусмотрительно заметил я. Вырвал из блокнота листок и  записал на нем свой номер.
— Извините меня за настойчивость, — прошептала она, спрятав листок в карман джинсов.
— Это естественная настойчивость. Я очень рад нашему знакомству, — признался  я. — Конечно, много времени занимает творчество, но порой бывает грустно от одиночества. А с такой очаровательной девушкой, как вы общение всегда приятно.
— Мне тоже. Но времени осталось немного, в конце сентября заканчивается  мой отпуск,— сообщила она.— Тогда снова учеба, конспекты, лекции, зачеты, экзамены...
—Ученье — свет, а не ученье — тьма, — с юмором и легкостью в сердце напомнил я, довольный тем, что время потрачено не напрасно.

5. Неожиданный  визит

Без четверти пополудни, когда я, сидя за письменным столом, убористым мелким почерком дописывал пятую страницу, неожиданно прозвучал настойчивый электрозвонок. Работа шла гладко, впечатления от рыбалки были свежи, и поэтому  я нехотя поднялся, отложив ручку в сторону. «Кого это нелегкая принесла, —  с досадой подумал я. — Наверное,  контролеры с РЭС по поводу проверки счетчика и уплаты за потребленную электроэнергию.
— Кто? — спросил я, подойдя к двери. “Глазок так и не удосужился врезать.
— Принимай гостей, Владлен. Если гора не идет..., — узнал я знакомый голос Ланцюга и на  мгновение замешкался. Затем открыл дверь.
— Ну, здоров творец,— переступив через порог, сказал Ярослав Гордеевич  и подал руку и с иронией произнес.— Мир и  достаток  твоим апартаментам.
За ним следом вошел Устюжин с увесистым пакетом.
— Не ожидал,  у меня извините, беспорядок,— пояснил, приглашая гостей в комнату. Позвонили бы по телефону,  предупредили. Я бы  приготовился.
— Решение заглянуть к тебе родилось по пути, экспромтом. Так ведь, Артем?— он поглядел на Устюжина. Тот в знак подтверждения кивнул головой.
— Значит,  так и живешь, черный хлеб жуешь, — мэр оглядел мое жилище и усмехнулся.— Конечно, лучше, чем в камере, но все равно ни ковров, ни хрусталя, ни приличной мебели. Главное, что нет решеток на окнах и постового за дверью. Спартанский быт.
— Меня вполне устраивает такой быт. Ничего лишнего, чтобы мешало,— ответил я. — Для творчества необходимы, кроме вдохновения,  стол, стул и  побольше бумаги.
— Скромные запросы, — Ярослав Гордеевич подошел к стоявшей на столе старой пишущей машинке. Нажал  пальцем  на  литеру,  машинка отозвалась стуком и шумом съехавшей  каретки.
— Стучим, значит?
— Стучим, — повторил я.
— Пора бы обзавестись компьютером, сканером и принтером,— заметил он.— Солженицын со своей супругой, почитай, все его романы сами на компьютере набирали.
— Такая вещь мне не по карману.
— Ничего, будет и на твоей улице праздник,— заверил Ланцюг,  заметив мелко исписанный лист бумаги, спросил.— А это что? — Рукопись, — ответил я сухо, так как дал себе зарок никого не знакомить с произведением,  пока оно не завершено и чуть мягче пояснил.— Мой почерк трудно разобрать. Это черновой вариант, требующий доработки и отшлифовки.
— Неплохо было бы еще до издания книги начать публикацию отдельных ее глав в городской прессе,— предложил он. — Это стимулировало бы  повышенный интерес  у читателей, послужило бы отличной рекламой для реализации тиража. Конечно,  часть книг будет подарена и роздана бесплатно.
— Хочу, чтобы повесть к читателю пришла не отрывками, а в полном объеме,— заупрямился я.
— Что ж хозяин-барин,— посетовал он и присел на табуретку, а Устюжин продолжал стоять, держа в руке пакет. Наступила пауза. Ярослав Гордеевич выжидающе смотрел на меня, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.
— Сейчас минутку, я угощу вас грузинским чаем. Спиртным не увлекаюсь,— по-своему понял я его желание.
— Чай, а тем более грузинский,  с баранками или лимоном будем пить в другой раз,— жестом остановил он меня и обернулся к помощнику.— Давай, Артем, выкладывай наше НЗ.
Устюжии молча подошел к столу и выставил из пакета узкогорловую бутылку коньяка “Коктебель”, палку копченой колбасы, баночку красной икры, три лимона  и батон хлеба. Попросил нож и быстро сервировал стол. Выпили по сто граммов коньяка. Я ломал голову над тем,  с какой целью пожаловал мэр. Не ради,  праздного любопытства?
— Ты уже много страниц написал? — неожиданно спросил он.
— Страниц двадцать. Вы меня от стола оторвали.
— Тогда прости, извини, — приподнялся он.— Понимаю, что творчество — это дело интимное, все равно,  что любовь с женщиной. Не терпит чужого вторжения. Продолжай творить и не затягивай с этим делом. Раньше управишься, быстрее разбогатеешь.
— А куда все это? — я указал взглядом на стол с початой бутылкой коньяка нетронутыми бутербродами с колбасой и красной икрой.
— Это тебе гуманитарная помощь для поднятия тонуса,— улыбнулся Ярослав Гордеевич.— Не мешало бы в твоей хижине произвести евроремонт. Обои выцвели, потолок почернел, не жилье интеллигента, а захудалое КПЗ.
— Последний этаж, во время дождя и таяния снега крыша протекает, поэтому чернота  и сырость, сколько не забеливай, результат один,— пожаловался я. — От  жэка никакой помощи, как с козла молока.
— Закончишь книгу, пришлю мастеров из РСУ. Они из твоей берлоги конфетку сделают,— пообещал он. — А пока твори в тишине, чтобы никто не мешал.
Я промолчал и Ланцюг расценил это, как знак согласия. Уже у самого порога остановился, потоптался на месте и доверительно произнес:
— Завтра предстоит культурное мероприятие. После концерта скрипачей и пианистов, ансамбля спортивных бальных танцев будет банкет для избранных лиц. А затем сауна, красивые  женщины без предрассудков и комплексов. Надо тебе, затворник  иногда в светское общество выбираться, поближе к элите, туда, где жизнь бьет ключом...
— И все по голове,— пошутил я и он, похоже, оценил соль шутки, а я продолжил. — Инга тоже приглашена?
Вспомнил, что у нас  на завтра назначена встреча у театра Пушкина и поэтому решил проверить,  не передумали ли она, не отдала ли предпочтение культурному мероприятию.
— Нет, ей еще рано посещать такие мероприятия, гульки. Каждой ягоде свое время,— ответил он. — К тому же она сама не проявила интереса к  концерту, сослалась на усталость и встречу с подругой.“Под подругой она, конечно,  имела меня ввиду”,— подумал я с теплотой в сердце  и поспешил отказаться:
— Спасибо за  приглашение, как-нибудь в другой раз. Пока меня не оставило вдохновение, я намерен завтра поработать над рукописью.
— Значит, уже вжился в мой образ? — оживился он.
— Не совсем, но правильно сказал поэт Евгений Евтушенко: «Людей неинтересных в мире нет, их судьбы, что истории планет», — процитировал я.— Поэтому любого человека до конца познать невозможно. Надо съесть с ним не один пуд соли. А отразить основные черты его характера в динамике взаимоотношений с другими людьми вполне реально.
— Отражай, но не переусердствуй, а мы навестим художника Глеба Верницкого. Заказал ему портрет для обложки. Поглядим, как у него дело продвигается, дважды уже ему позировал.
Ланцюг и Устюжин исчезли за дверью и минут через пять я услышал, как от подъезда отъехала машина. Вышел на балкон и заметил  удаляющую “Аudi” черного цвета. Чем больше я узнавал Ярослава Гордеевича, чем сильнее сожалел, что опрометчиво позволил сократить дистанцию, перейти на “ты”. Но, что сделано,  то сделано. Возможно, возвратимся к статус-кво. Присел к столу, выпил граммов пятьдесят коньяка, но к рукописи душа  не лежала. «Значит,  Инга решила не посвящать отца в наши отношения»— подумал я  с удовлетворением. Усомнился я и в случайности визита, ведь кроме меня мэр решил облагодетельствовать и Верницкого, а заодно воочию, убедиться в бытовых условиях, пристрастиях своих исполнителей. Не такой он человек, чтобы действовать с кондачка. Поступает осмысленно с дальним прицелом, исподволь незаметно, словно липкой паутиной опутывая благотворительностью, чтобы поставить человека в экономическую зависимость. А затем можно будет потакать, как рабом. Нет,  Ярослав Гордеевич, этот номер у тебя не пройдет, мы тоже не лыком  шиты, кое-что в психологии понимаем. Не зря ведь когда-то назвали писателей “инженерами человеческих душ”, поэтому добровольно совать  свою голову в холопский хомут нет никакого резона. Затем мои мысли переключились на предстоящую встречу с Ингой.
Она, конечно, могла  бы  посетить
 концерт и  Ланцюг  ей бы не отказал, но девушка решила пожертвовать искусством ради встречи. Ко мне возвратились свежие впечатления от первой встречи  сначала на причале, а затем палубе яхты, купание в море. Похоже,  вдохновение возвратилось ко мне и боясь потерять детали встречи и ощущения, я сел за письменный стол. Послушное мыслям и руке перо заскользило по белому листу бумаги. К вечеру, когда багрово-огненный закат заглянул в мое окно, я  на одном дыхании написал две главы “Прелестное создание” и “Пикник на берегу”.

6. Прогулка  на  Митридат

Вечером за час до заката я с радостью увидел Ингу на ступенях у входа в драмтеатр. Она легко сбежала ко мне на встречу и нежная улыбка тронула ее пылкие губы, а глаза просияли тепло и доверчиво.
— Я думала, что вас соблазнили культурным мероприятием,— пожурила она меня за минутное опоздание.
— Виноват, — улыбнулся я. — Замешкался. Это недостаток многих писателей, им в ответственный момент всегда не хватает времени. Либо не могут оторваться от стола, находясь во власти своих героев и вдохновения. А что же вы, Инга, не пошли на мероприятие?
— А-а, знаю эти мероприятия. Заканчиваются застольем и всякими забавами, оргиями в сауне и гостевом домике,— махнула она рукой.
— У нас как программа?
— Хочу взглянуть на город и море с Митридата. Давно уже туда не забиралась, — призналась она.
— Я тоже там давно не был, разве что на День Победы,— ответил я. Не доходя до желтого здания картинной галереи, мимо старой школы-гимназии, которую почти два века назад посетил великий поэт А.С. Пушкии, мы по ступеням Большой Митридатской лестницы поднялись на одну из площадок с балюстрадой  и двумя грифонами по сторонам. Остановились, чтобы передохнуть. Отсюда открывалась часть голубого залива за Генуэзским молом, колокольня храма Иоанна Предтечи и другие строения. По блистающей в лучах солнца водной глади скользили небольшие яхты и виндсерфинги под парусами, белый след тянулся за водными мотоциклами.  Инга неожиданно спросила, кинув взгляд снизу вверх:
— А сколько здесь ступеней?
Вопрос застал меня врасплох. Я повторил движение ее взгляда и прикинул: — Наверное,  штук триста-четыреста наберется. Наверняка, больше, чем в Потемкинской лестнице, что в Одессе на спуске к морскому вокзалу.
— Я люблю точность,— озорно рассмеялась она.— Не признаю приблизительности.
— Если так, то подожди меня здесь, а я снизу начну счет,— нашел я выход.
— А ты не устанешь, ведь нам предстоит крутой подъем. Сердце выдержит? — забеспокоилась девушка.
— Выдержит, ты меня окрыляешь,— ответил я и легко спустился вниз. С мальчишеским озорством открыл счет, поднимаясь наверх. Она приветливо помахала мне рукой, стоя у серого грифона.
— До этой площадки шестьдесят шесть ступеней,— сообщил я, взяв ее за теплую руку.
— Роковое число,— заметила она.
— Не надо придавать этому значения,— посоветовал я.— Магия чисел — это выдумка для людей слишком  доверчивых и суеверных.
— Возможно,— согласилась Инга.— Но без тайн  и мистики жить неинтересна.
— Вполне с тобой согласен.
— Забавный ты, готов выполнить любой каприз.
— Мне самому интересно узнать, сколько ступеней,— ответил я. — Итак, вперед на  вершину.
Мы продолжили подъем к устремленному в порозовевшее небо обелиску Славы с тремя пушками на пьедестале. Я считал ступени,  понимая, что как только мы достигнем вершины, она, улыбаясь, спросит: “Сколько?” По мере того, как мы поднимались вверх, все шире открывалась панорама города и  бирюзовая чаша залива от мыса Еникале до Ак-Бурун. Свежий  ветер наполнял паруса. Его йодисто-бодрящее дуновение ощущали и мы с Ингой. С правой стороны за приткнувшимися к склонам горы черепичными и шиферными крышами зданий ЮгНИРО  и культурного центра была  видна набережная с беседкой-ротондой,  причалом и строениями водной станции, а далее медленно вращающееся колесо обозрения. По набережной двигались фигурки людей, по улицам мчался транспорт и до  самого таманского берега открывался широкий в золотистой дымке простор. По акватории пролива из Черного в Азовское море и в обратном направлении плыли  танкеры, сухогрузы, рыболовецкие суда...
— Прекрасный вид! — восторженно произнесла моя спутница. — Жаль, не догадалась взять фотоаппарат.
— Будь я художник, то ни не минуту не расставался бы с мольбертом,— заметил я.— Замечательные бы получились этюды.
— Как у Айвазовского?
— Нет, этого знаменитого мариниста вряд ли кому удастся превзойти,— возразил я. — К тому же всякое подражание — это всего лишь копия, которая хуже оригинала. Ценность художника, в том числе и писателя, в  его самобытности, в отличие от других. Бог меня обделил талантом живописца, иначе бы на всех этюдах и гравюрах я бы запечатлел твой нежный облик. В моих словах было столько искренности и жара, что она взгрустнула:
— Жаль, придется довольствоваться фото с помощью аппаратов “Коdак” или “Коniка”
— Зато у меня бойкое перо, я создам твой словесный портрет,— нашел я выход.
— И опишешь наши отношения во всех подробностях?
— Не во всех. Должна же быть у нас заветная тайна, недоступная читателям,— заверил я ее.— И вообще прозаик чаще всего реализует художественный вымысел, создает образы персонажей, которые могут быть похожи на конкретных людей-прототипов. Но все-таки это не документальное, а художественное произведение и поэтому есть простор для фантазии, создания острых и даже опасных ситуаций для действующих героев...
— И убивает их,— с грустью продолжила она.
— Если это следует из логики событий, сюжета,— подтвердил я.— Но в реальной жизни драм и трагедий значительно больше, чем в романах, рассказах и других произведениях. Острый, захватывающий сюжет привлекает читателей.
— Пощади своих героев, не будь кровожадным,— не полном серьезе,  попросила она.
— Хорошо. Во всяком случае,  положительных героев и героинь буду щадить. Но знаешь, во время создания произведения наступает такой момент, когда персонажи перестают подчиняться породившему их автору, проявляют строптивость, начинают действовать самостоятельно в силу особенностей своего характера и развития событий, нередко алогично. Особенно это касается женщин, капризных и непредсказуемых. Наверное,  потому, что женщина — это уникальное создание, великая тайна природы, которая вряд ли когда-нибудь будет разгадана. Иначе угаснет огонь, очарование любви.
— А ты философ, Владлен. Тебя очень интересно слушать,  — склонив на бок прелестную голову, — произнесла Инга.
—Это мой любимый конек. Люблю поразмышлять на вечные темы,— признался я. — Однако нередко увлекаюсь. Прежде, чем написать рассказ, либо роман их надо пережить, пропустить через сердце.
— Значит все, что ты написал  на личном опыте?
— Почти, хотя не обошлось без вымысла.
— Тогда с тобой опасно общаться, — насторожилась она.— Ты ведь можешь такие сцены изобразить, что потом стыдно будет знакомым на глаза показаться. Наверное, должен быть предел откровенности?
— Должен, но милая Инга, ничто человеческое нам не чуждо.
— Пожалуй, мы увлеклись и я сбился со счета,— посетовал я.— Придется спуститься  к грифонам, где я насчитал шестьдесят шесть ступенек.
— Не волнуйся. В то время, как ты витал в облаках, я мысленно считала ступени, — хитро улыбнулась девушка.— Мы уже преодолели триста пятьдесят семь ступеней.
— Молодец,— похвалил я ее.— У тебя аналитический склад ума. А литераторы, журналисты, деятели искусства — народ бесшабашный, рассеянный, привыкший к вольностям. Хотя точность наблюдений, зоркость в  их творчестве очень  важны.
Не отвлекаясь больше на рассуждения, мы достигли площадки на вершине Митридата.
— Четыреста тридцать две ступени,— торжественно сообщила Инга, тут же озадачила меня вопросом.— А сколько их в Потемкинской лестнице?
— Не припомню,— напряг я память.— Когда-то знал во время пятилетней заочной учебы в Одессе. Бродил по Дерибасовской улице, сиживал с приятелями за кружкой пива в знаменитом “Гамбринусе”. Старею, видимо, память не держит факты
— Не напрашивайся на комплимент,— улыбнулась девушка.— Ты еще молод и энергичен. Бог с ними, со ступенями. Как-нибудь заглянем в библиотеку и узнаем.
— Конечно,  узнаем,— согласился я.
— Впрочем, я ведь скоро вернусь в Одессу и пересчитаю ступени,— пообещала Инга.— Мне часто приходилось с девчонками гулять по Потемкинской лестницы от площади с памятником Ришелье до морского вокзала. А ведь знала, вот девичья память.
— Знакомые места, — поощрительно произнес я. — Хотя мое учебное заведение было расположено в районе Аркадия, но во время сессий я проживал в центре города, в гостиницах “Пассаж”, “Спартак” и других, я ведь учился заочно на отделении журналистики в ВПШ и дважды в год наведывался в город белой акации. Тогда под таким названием проводились фестивали эстрадной песни. А для одесситов главные достопримечательности улица Дерибасовская и театр оперы и балета.
— И на улице, и в театре на спектакле «Жизель»  я побывала, — с озорством сообщила Инга. — А еще во Дворце спорта, где нередко устраиваются концерты и музиклы.
— А в пивбаре “Гамбринус”, где играет на скрипке старый еврей?
— Не довелось, хотя ребята и приглашали на пиво и осетрину. Но я к этому напитку равнодушна. А вот  шампанское и хорошее сухое вино обожаю, — призналась она.
— Появятся деньги, будут вино и песни! — с пафосом заверил я.
— Хорошо бы,— улыбнулась Инга. — Может, мне одолжить у Ярослава Гордеевича?
— Ни в коем случае, никогда не был альфонсом  и не хочу им быть,— возразил я. — Привык зарабатывать на жизнь честным трудом и не залазить в долги.
— Я тоже дорожу личной свободой и независимостью, — поддержала она. Инга огляделась вокруг. Запрокинула голову вверх, устремив взгляд к пику обелиска. Затем подошла и прочитала названия воинских частей, освобождавших  город в апреле 1944 года, а на мраморе стелы прочитала имена павших воинов.
Мы поднялись чуть выше к чаше потухшего из-за дефицита топлива Вечного огня. Я осторожно придерживал Ингу, стоявшую на огромном сером камне с мшистыми  накрапами празелени.
— А это что за развалины? — она обратила свой взор на приютившиеся внизу археологические раскопки.
— Древние городище,  некогда до нашей эры, могущественного Боспорского  царства, — пояснил я. — Двадцать шесть веков минуло с той поры. А там внизу за оградой остатки колоннады, раскопки Пантикапея, створ древнего колодца,  следы винодельни. Кстати,  название Пантикапей означает рыбный путь. Так что мы не напрасно тогда занимались рыбалкой. Это самый древний вид промысла.
— Сколько столетий, сколько человеческих жизней время унесло,— грустью произнесла она.— А ведь те,  неизвестные нам люди, любили, страдали, погибали  в сражениях...сотни тысяч, миллионы  канули в бездну.
— Да,— посочувствовал я.— На этой Митридатской горе в минувшую войну шли ожесточенные сражения, вершина и склоны до сих пор покрыты воронками, а железобетон дотов расколот искорежен авиабомбами и снарядами, хранят следы орудийных гнезд. Я указал рукою на едва различимую в сгустившихся сумерках геодезическую мачту-треногу — репер  и плиты железобетона на возвышенных участках гряды.
— Жизнь по своей сути трагична,— неожиданно прошептала она.— Ведь каждая секунда, каждый час приближают нас к роковой черте, к смерти, хотя мы и не хотим, особенно в молодости этого замечать. Едва родившись, человек начинает это печальное движение. Я не верю в загробную жизнь...
— Таковы законы природы и человек не в силах их изменить. Давай не будем о грустном, — попросил я.— Радуйся каждому новому дню, солнцу, морю, цветам и деревьям, пению птиц...
— Владлен, я тебе нравлюсь? — она приблизила ко мне свое милое лицо.
— Да, конечно, такая юная очаровашка не может не понравиться,— ответил я. — Иначе бы я сейчас сидел бы за письменным столом, разбираясь со своими виртуальными героями.
— Я это чувствую, — прошептала она.— Еще там, на яхте, ты не сводил с меня глаз. Признайся?
— Да, ты очень женственна и прекрасна.
— Тогда поцелуй меня,  — и смело прильнула ко мне своим гибким и упругим телом,  подставив губы для поцелуя. Я робко прикоснулся к ним. Но она,  пристав на носочки и обхватив мою голову теплыми ладонями, сладко впилась губами. Я ощутил хмельной вкус поцелуя и горячий трепет ее тела. Задохнулся от  нахлынувшей страсти.
— Инга, Инга,— прошептал я.— Давай не будем торопить события и совершать глупости.
Я с трудом разомкнул руки на ее тонкой  талии.
— Ты меня боишься? — улыбнулась она обворожительно.
— Нет, просто отдаю отчет своим действиям. Не следует поддаваться первым порывам страсти, чувствам, эмоциям, чтобы не пришлось сожалеть,— пояснил я. — Мужское дело не хитрое, а женщина — натура тонкая и очень ранимая. Я не хочу причинять тебе раны и страдания. Мы ведь еще не познали друг друга.
— Познаем,— рассмеялась она.
— Инга, а почему мы вдруг перешли не “ты”, не сговариваясь?
— Само собой получилось,— ответила  девушка, мы рассмеялись. Я не ощущал разницы в семнадцать лет, словно груз минувших лет свалился с плеч.
— Инга, уже поздно. Видишь все небо в звездах,— напомнил я.— Твои родители забеспокоятся, поднимут тревогу, полагая, что их драгоценную дочь похитили с целью выкупа. Ярослав Гордеевич милицию на ноги поставит.
— А-а, кому я нужна,— небрежно махнула она рукой.
— Не скажи, такая красивая, соблазнительная девушка,— возразил я.— Каждый  посчитал бы за честь завести знакомство.
— Ты тоже?
— К счастью мы уже знакомы, — улыбнулся я и посочувствовал,— Влетит тебе из-за меня от родителей.
— Я взрослая женщина,—  смело взглянув мне в глаза, ответила Инга. — И сама решаю с кем проводить время. Внизу морем огней, а их гирлянды отражались в заливе, словно серебро и золото на черном бархате, лежал ночной город. Доносились звуки музыки из открытых дверей и окон кафе, баров и открытых танцевальных площадок.  На освещенной фонарями набережной было многолюдно. Я взял девушку за руку и мы начали спускаться вниз.
— Я ни разу не была на Бочарке,— сообщила она.— Интересно, как там?  Меня всегда влечет дикий берег, нетронутая природа. — Это место за Цементной Слободкой,  по берегу залива до мыса Ак-Бурун, где расположена старая крепость- форт Тотлебен. Берег там, действительно дикий, укреплен камнями, уходящими в море. Для купания  место не совсем удобное. На скользких, поросших водорослями и ракушками мидии камнях легко расшибиться или поранить ноги. А вот для рыбалки место прекрасное, укромное. Бычки под камнями прячутся, но я давно приноровился их оттуда выдергивать.
— Я хочу там побывать,— не отступала она.
— Когда? — поинтересовался я, радуясь возможности новой встречи с ней.
— В четверг, послезавтра.
— Хорошо, встретимся в девять утра возле музея,— предложил я. Она кивнула головой.  Мы довольно быстро спустились к подножию лестницы. Вдруг Инга загадочно-смущенно улыбнулась и вложила мою ладонь небольшой конверт.
— Что в нем? — удивился я.
— Мои откровения, девичьи тайны. Прочитаешь на досуге.
— К чему такая конспирация?
— Есть вещи,  о которых вслух не скажешь, — призналась она. По стене здания метнулась тень. Из темноты вынырнул мужчина, в котором я узнал Устюжина.
— А-а, вот куда вы запропастились,— мрачно произнес он.— А я с ног сбился, раская по всему городу. Так-то вы усердно работаете над рукописью. При таких темпах вам и года будет мало.
— Зачем нас разыскивать? — фыркнула Инга.— Следите за мною, как за агентом  разведки, свободно вздохнуть не даете.
— Я то что? Гуляйте себе, тешьтесь хоть до утра,— ухмыльнулся он.— Но  Ярослав Гордеевич не велит.
— А вы господин Жарков не слишком зарывайтесь, а то возомнили из себя классика, — угрюмо продолжил Устюжии.— Имейте в виду, если с Ингой случится что-нибудь неприятное. Надеюсь, хорошо понимаете о чем речь, то не сносить вам головы. Мы из вас сделаем отбивную,  жаркое...
— О сексе, что ли речь? — улыбнулась девушка.
— Догадливая, как кошка,— сверкнул он сердитым оком.
— Так это же очень приятное занятие,— рассмеялась она.— Главное таинство любви.
— Откуда ты знаешь? — встрепенулся Устюжин.— Наверное, успела испытать?
— От верблюда,— осадила его Инга. — Глупый вопрос. Из книг и кино.
— Ну, смотри, — погрозил он пальцем.— Я за твою невинность, девственность головой  отвечаю.
— Знаю, как ты отвечаешь, — оборвала его девушка.— Домогаешься, прохода не даешь, в близкие родственники набиваешься. Сам, поди не прочь «клубничкой» полакомиться?
— А хотя бы и так, — похотливо облизал Артем жирные губы, растянув их в лукавой улыбке.— Чем мы  с тобою не пара?  Ярослав Гордеевич был бы рад нашему браку. Я с ним говорил на эту тему. Он и даже твоя мама Вера Павловна, не против. Охотно бы нас благословили. Последнее слово за тобой, Инга?
— Вот и женись на Ярославе Гордеевиче, если он в тебе души не чает, а меня оставь в покое,— сурово взглянула она.
— Я крепкий, здоровый, породистый, ни какой-нибудь хлюпик-интеллигент,— продолжил он себя расхваливать. — Потомство будет здоровым и красивым. А главное, я богат. Будешь жить, как у Бога за пазухой, ни в чем,  не зная нужды.
— Кроме породы и богатства, надо иметь доброе сердце, а у тебя холодный камень за пазухой,— вздохнула она с досадой.
— Эх, Инга, Инга, ты не знаешь, какой я горячий и нежный,— возразил Устюжин и, не подумав, ляпнул. — Женщины от меня в восторге. Сами на шею вешаются.
— Отстань!— отрезала она. — Иди к своим бабам и забудь обо мне.
Я решил прервать, этот неприятный для меня диалог, чтобы оградить Ингу от его пошлых подозрений.
— Если вы, Артем Силантьевич, сделаете из меня отбивную, то вам кроме каратэ,  таэквондо и кикбоксинга  придется еще осваивать и литературное творчество,— ответил я спокойно, чтобы не обострять ситуацию.
— Освою, без проблем, — хмыкнул он.— Сейчас таких писак, как нерезаных собак. Кинь палку,  обязательно угодишь в поэта или прозаика. На вас свет клином не сошелся — за большие баксы любой писарь охотно роман сварганит.
— До свидание, Инга,— попрощался я, не желая далее общаться с Устюжиным. Она одарила меня нежностью своих теплых, как ночные фиалки глаз. Я легонько  сжал ее теплую ладонь и долго еще стоял на улице, провожая взглядом удаляющие фигуры: девичью тонкую и стройную и мужскую — плотно сбитую, кряжистую.
«Инга, Инга — милое создание, что день грядущий нам готовит? — подумал я со смешанным чувством радости и тревоги.— Теплым бризом вошла ты в мою жизнь. Теперь  я не представляю, как мог жить без тебя раньше. Что нас ждет впереди? Счастье, любовь, разлука или трагедия?»
Откровенно говоря, меня одолевало любопытство: какую тайну это прелестное создание решило мне поведать? Находясь в своем холостяцком  жилище, я  поспешно  распечатал конверт. На белом листке ровными рядами разбегались мелким бисером буковки. Был изображен  Купидон с ромашкой в руке, а  в уголке  сердечки, пронзенные его стрелами, что свидетельствовало об интимности любовного послания. С волнением в груди, я углубился в суть ее признания:
«Владлен,  мне необходима ясность в наших отношениях. Вот и пришлось прибегнуть  к такому банальному способу, как письмо... Я вам пишу, чего же боле... Смешно  и наивно, а может, наоборот — печально. Не знаю, смогу ли выразить все то, что чувствую. Но с помощью пера и бумаги попробую… Очень люблю море. Мне нравится сидеть на берегу в одиночестве и просто смотреть вдаль, чувствовать запах и слышать шум волн. В эти минуты  забываются  все проблемы, заботы и чувствуешь себя по настоящему счастливым. Увы, такие минуты выпадают слишком редко. Будни и  быт съедают все. Чувства притупляются. И начинаешь понимать, что зачастую, ты не живешь, а играешь чужую роль, старую и, порой, бездарную. Что видят окружающие? То, как ты смеешься и дурачишься, молчишь или просто грустишь. А то, что в душе скрыто от людских глаз... К чему эти откровения? Да к тому, что вы смогли задеть в моем сердце  ту самую струну, которая  давно спрятана, даже от меня самой. Я не смею лукавить. В моей жизни уже написано несколько глав, сейчас чистая страница, но вряд ли я готова сейчас к… Я  не могу и не буду говорить,  что люблю вас! Хочу сказать только одно,  мне не хватает вас, ваших глаз, в которых я готова утонуть. От одной  мысли меня охватывает озноб и сразу бросает в жар. Я постоянно хочу ощущать прикосновение ваших  рук, хочу слышать голос и просто быть рядом. Что это? Новое чувство или просто страсть? Быть может... Ну и пусть. Что будет дальше и как быть? Я не знаю, но живу в ожидании новой  встречи. Инга”.
Это признание очень дорогого стоит, — подумал я с горячим трепетом в сердце и затаенной надеждой о предстоящей встрече.

7. Вызов  на  «ковер»

Вечером, когда я допечатывал на пишущей машинке шестую главу, неожиданно приехал Устюжин и, едва я открыл двери, прямо с порога приказал:
— Собирайтесь, живо! Ярослав Гордеевич велел доставить немедленно. «Audi» у  подъезда. Возимся с вами, как с принцем датским. Был бы от этого прок.
— К чему такая срочность? — опешил я, недовольный тем, что меня оторвали от рабочего стола.
— Не знаю,— проворчал он.
— А нельзя ли отложить?
— Нельзя! — властно ответил он.
— Странно?  — вздохнул я, меняя сорочку.— Сбиваете с творческого ритма, не даете спокойно поработать от души. Из-за дурной головы и ногам  нет покоя.
— Видел я, как вы усердно трудитесь, обольщая Ингу, — ухмыльнулся Устюжин.— Смазливая девчонка. А вы, я гляжу, губа не дура, знаете в женщинах толк. Клаудию Шиффер вам подавай...
— А это мое личное дело,— оборвал я его.— С кем хочу с теми и общаюсь.
— Общайтесь, общайтесь, да только знайте меру, свое место. Каждый сверчок, знай свой шесток.
— Это что, угроза?
— Нет, дружеское предупреждение,— сухо ответил он.— Мой босс весьма  ревностно и сурово относится к ухажерам своей дочери. Она вам явно не пара. Подыскали бы себе богатую вдовушку с коровой или козой, по своему возрасту и катались бы, как сыр  в масле. У меня есть несколько  на примете, могу свести, если жизнь холостяцкая надоела и потянуло к бабам, а Ингу не тронь. Она тебе не по зубам, не твоего поля ягодка.
— Обойдусь без советников и сводников,— охладил я его пыл. Сохраняя спокойствие, взглянул на свое отражение в зеркале на стене в прихожей. Пригладил прическу, усы.— Пошли, если твоему боссу невтерпеж...
— Э-э, так не пойдет,— остановил он меня на пути к порогу.— Забирайте  свою писанину.
— Но повесть еще не готова и срок не вышел, осталась еще неделя,— сообщил я.
— Берите то,  что есть. Ярослав Гордеевич изъявил желание почитать, что вы там нацарапали.
— Написал,— поправил я его.
— Для меня без разницы, — пожал Устюжин  крутыми плечами. Я,  нехотя, выдвинул ящик из письменного стола и взял один из двух отпечатанных на машинке экземпляров. Затем плотно закрыл двери квартиры. Вместе с гостем по лестнице спустились в подъезд.
Черный автомобиль с немногословным Жорой быстро примчался к зданию из стекла и бетона. В сопровождении Устюжина,  словно под конвоем, я прошел в приемную, где перед монитором компьютера сидела  уже знакомая мне Алевтина Федоровна.
— Ярослав  Гордеевич свободен, ждет,— сообщила женщина, изобразив на лице официальную улыбку.
— Проходи, садись,— Ланцюг, сидя за столом, подал мне руку.— Не обессудь, что вызвал. Издательство меня торопит. Им нужен текст, чтобы создать композицию  книги. С фотографиями, иллюстрациями проблем нет. А текст пора сдавать в набор.
— Но вещь еще не завершена и сроки не вышли, — напомнил я о договоре.
— Что мне сроки? Чем быстрее, тем лучше.
“Спешка нужна при ловле блох,”— так подмывало меня возразить, но я благоразумно промолчал.
— Поэтому я так решил, — продолжил он.— Чтобы не было заминки, прямо, как говорится, с колес,  из-под пера отправлять материалы в издательство. Сколько ты сумел сотворить за три недели? Я без энтузиазма подал ему скрепленные листы. Он словно ассигнации пересчитал их и хмыкнул:
— Не густо, двадцать шесть страниц, меньше половины запланированного. Чем же это ты занимался все это время? Следовало  страницы  по три-четыре в день писать и тогда бы справился с делом. Обленился, расслабился на казенных харчах.
— Времени было в обрез,— уклонился я от прямого ответа.
— Времени говоришь, не хватило,— недоверчиво поглядел он.— Меньше надо было с Ингой по горам шастать, искать приключения. Что молчишь, словно воды в рот набрал? За столом надо было трудиться в поте лица своего. Ведь договор дороже денег. В следующий раз на такой выгодный заказ не рассчитывай.
— Люди имеют право общаться.
— Гляди, Владлен Алексеевич, строго предупреждаю, чтобы с дочкой никаких романов, — с угрожающим видом произнес он, не сводя с меня тяжелого взгляда.
— Она взрослая девушка и вправе поступать по-своему...
— А-а, — остановил он меня жестом руки.— Сам ведь знаешь, женщина, что кошка,  живет не умом, а чувствами. Приласкай ее, приголубь, шепни на ушко нежное слово и она твоя.
— У вас богатый опыт обольщения, — усмехнулся я.
— Не злорадствуй,— оборвал мэр. — Общайся, экспериментируй с кем угодно,  но с Ингой этого не должно произойти. Ясно?
— Это вы Устюжину приказывайте, он у вас на службе, — огрызнулся я.— А я в телохранители к вам не нанимался.
— Тогда оставь девицу в покое, не обнадеживай и не обольщай,— сурово велел он.
— Самое великое благо, не капитал, не слава, не власть, а общение. А вы из своей дочери хотите сделать монашку, затворницу, лишаете ее свободы действий.
— Вот сентябрь закончится, уедет в Одессу, там и надышится свободой, а  дома будет вести себя так, как я велю,— повысил он голос.— Мне и ей подмоченная репутация ни к лицу. Я на виду у всего города и любой компромат оппозиция, мои враги используют на все сто процентов. Из мухи сделают слона. Мое право уберечь Ингу от дурных поступков, а твое — исправно выполнить заказ. Не в моем характере покупать кота в мешке. А ты пока полюбуйся фотографиями.
Я принялся рассматривать фото черно-белые, видимо из семейно альбома и цветные, недавно отснятые фотоаппаратами “Kodak” и “Nikon”. Снимки были расположены в хронологическом порядке. Наверное,  так и предполагались в качестве иллюстраций к книге. На пожелтевшем от времени глянцевитом фото Ланцюг   был изображен в младенческом возрасте, далее школьные годы и  студенчество в аудитории, в библиотеке, на природе. И самые свежие — в кабинете на фоне флагов и портрета президента, с телефонной трубкой в руке, среди детишек и рабочих на заводе, в кругу семьи...
Следующую фотографию я,  особенно долго рассматривал, потому что на ней вместе с Ярославом  Гордеевичем и его женой — пышнотелой блондинкой была изображена  Инга. В  белом  платье с кружевным воротничком и  доверчиво-нежной улыбкой  на милом лице. Лица ее родителей были строги и даже суровы, словно фотография предназначалась для паспорта или другого серьезного документа. Краем глаза я заметил, что по мере того, как Ланцюг  углублялся в чтение,  лицо его с пухлыми, как у хомяка щеками, мрачнело. Он тыльной стороной руки смахнул со лба пот и после этого поднял на меня гневный взгляд. Брезгливо бросил листы на стол. Стальная скрепка ослабла и они рассыпались.
— Тошно, противно,— процедил он сквозь зубы.— Дома дочитаю... Ну, спасибо, удружил, подсунул свинью, отблагодарил за хлеб, за соль. Это же не очерк о  добрых делах  мэра, а обвинительное заключение следователя. На кого ты работаешь, только  честно, как на духу?
— На правду,— я был готов к ответу.
— Газету коммунистов что ли? Кому она нужна эта твоя скандальная правда? — выпрямился он,  откинувшись на спинку кресла. Я промолчал, сделав вид, что не расслышал вопрос.
— Бархатный  сезон… Мг? — почесал он жирный затылок. — Причем здесь бархатный сезон? У меня не сезонная работа. Я тружусь в поте лица своего круглый год, даже в отпуске не был, хотя ужасно устал. Я  же тебе сам предложил  прекрасный заголовок “ Ради блага людей”. Зачем было выдумывать что-то экстравагантное. Бархатный сезон, мертвый сезон? Что это еще за глупые намеки?
— Бархатный сезон, потому что события происходят в сентябре. Разве не понятно?
— Это намек на праздную, беззаботную и разгульную жизнь, а я человек дела, хозяйственник. Политика у меня поперек горла, вызывает аллергию.
— Но ведь вы, по сути,  занимаетесь и политикой, без которой невозможна экономика, — возразил я и выдал классический аргумент. Еще Ленин свое время утверждал, что “Экономика — это концентрированное выражение политики”.
— Прежний вождь для меня теперь не авторитет,— мрачно заметил Ланцюг.
— Быстро вы сменили кумира, — упрекнул я его и продолжил.— Вы ведь уже сейчас еще до официального объявления о начале предвыборной кампании активно  занимаетесь популяризацией своей кипучей  на «благо» горожан деятельностью. Книга, буклет,  благотворительные акции, материалы в печати на радио и телевидение — все это мощный арсенал пропаганды и агитации с одной целью завоевать симпатии избирателей и сохранить за собою высокий пост.
— Это происходит само собой. Такой характер, специфика моей работы, — парировал он. — Я даже иногда прячусь от слишком дотошных и назойливых, как осенняя муха,  журналистов. Но они наседают, не дают прохода.
— Однако не забываете часто проводить пресс-конференции. Значит, плохо прячетесь, — возразил я. — В итоге получается, что другие кандидаты в сравнении с вами находятся неравном ущемленном положении. У вас под рукой и средства массовой информации и админресурс.
— Из твоего очерка получается, что я беспробудный гуляка и обжора, — закипал Ярослав Гордеевич от негодования — С такой характеристикой меня точно прокатят. Мол, объедаю бедных детей, сирот, стариков, инвалидов, бомжей… Транжирю бюджетные деньги на фуршеты и банкеты.
— Если прокатят, значит,  такова будет воля народа.
— Ты не писатель, а ремесленник, специалист по компромату,— взорвался он. — Твой  «Бархатный сезон» — зловредная вещь и подлежит немедленному сожжению.
— Рукописи не горят.
— Еще как запылает,  — пообещал он и предупредил.— Не вздумай этот опус разместить в Интернет-сайте.
— Это покушение на мою интеллектуальную собственность, — напомнил я. — Кстати, уголовно наказуемое деяние. Вы же, не захотите быть в центре скандала?
— Ладно, не будем горячиться,— сменил он гнев на милость, почувствовав твердость моего характера. — Некоторые главы тебе придется написать заново.
— Я не фантаст, а реалист. Что увидел, то и написал.
— Ты меня представил пьяницей и обжорой, который только тем и занимается, что  устраивает фуршеты-банкеты, и,  как деспот, распекает своих подчиненных,  слабых и нежных  женщин доводит до слез...
— Но это соответствует действительности. Есть магнитофонная запись. Он работают у вас из-под палки.
— Везде так, на производстве, в управлениях, министерствах, в коммерческих структурах, — парировал он.— Другого способа заставить человека, а тем более чиновника, работать нет. Они трудятся не за совесть, а из страха быть наказанными или уволенными. Ты же понимаешь, что написано пером, не вырубишь топором. А вдруг твоя писанина попадет в руки моим врагам-соперникам? Ты  об этом подумал со своей правдой,  будь она неладна? Скандал, вынужденная отставка. Ну, писатель, ну Жарков, не ожидал я от тебя такой  пакости.
— Прошу впредь обращаться ко мне на “вы”,— резко оборвал я его, намереваясь покинуть кабинет. Но за спиной неожиданно вырос Устюжин. Видимо, он находился в смежной комнате отдыха и слышал наш диалог на повышенных тонах.
— Невелика птица,— ухмыльнулся Ланцюг. — Может Толстым или Шолоховым себя возомнил, так мы быстро на место поставим?
— Любой человек заслуживает уважения.
— Уважения? И это после  того, что написал?! — негодовал он.— Это же черт знает что?  Клевета, донос! Оскорбление представителя власти. Уголовщина, подсудное дело...
— Не вижу признаков состава преступления,— спокойно языком юриста заметил я.
— Те,  кому надо, увидят,— сухо пообещал он.— Гляжу я не тебя, Жарков, и поражаюсь. Казалось бы, взрослый человек и должен понять, что мне после напряженной работы по должности и рангу полагается полноценный отдых. Ты сколько  времени в сутки работаешь? Не за обеденным, а за письменным столом?
— По вдохновению,— ответил я.— Бывает, что четыре-пять часов, а то и десять, когда попадешь в струю романа или повести. Случаются и кризисные периоды, когда ни одной строки в сутки и кажется, что уже никогда ничего не напишешь. Ходишь,  опустошенный, как женщина после родов. Потом накапливаешь новый материал, появляется художественный замысел. Таков творческий процесс.
— Счастливый ты человек, — вроде бы  примирительно произнес он, немного остыв.
— Хочешь работаешь или дурака валяешь, ждешь вдохновения. А я себе не могу позволить этой роскоши. Каждые сутки, в выходные и праздники, как рабочая  лошадка,  пашу по десять-двенадцать часов. Поэтому имею я право хоть один, два раза в месяц выехать на природу? Снять стресс, пообщаться с полезными и интересными людьми. А ты этот и другие факты преподнес,  как злоупотребление служебным положением, как привилегии. Я же живой человек, а не робот-функционер. Ничто человеческое мне не чуждо, но я знаю, что делу — время, а  потехе — час.
— Но не за казенный счет,— возразил я.— А то получается, что не дано быку, то положено Юпитеру.
— Эх, писатель, мечтатель,— вздохнул он.— Ты безнадежно отстал от жизни,  живешь старыми представлениями, идеями социализма, а на пороге рыночная экономика, капитализм...
— Дикий, жестокий капитализм с метастазами криминала и коррупции,— не согласился я.
— Общество никогда не будет идеальным и равенство — это красивая сказка, которой политики ублажают сердобольных и наивных старушек,— усмехнулся мэр. — Некогда мне с тобой разводить дискуссию. Бесполезное занятие. То, что ты написал,  никуда не годится. Ни слова не сказано о моей общественной благотворительной деятельности, заботе о ветеранах войны, пенсионерах, инвалидах и сиротах, о моих заслуженных наградах, зато приплел рассказ об Инге. О ней то, зачем?
— Она сама об этом попросила.
— Мало ли что капризной девице взбредет в голову. Ты я гляжу, парень не промах, жалуешься на большую загруженность творчеством, на дефицит времени, а сам тихой сапой Инге свидания назначаешь, весь вечер по горе Митридат, в  дотах и других укромных местах, подальше от глаз шастаете. Может,  и совокупляетесь, кто вас знает, это дело не хитрое, много ума не надо...
— Что вы такое говорите? Бред сивой кобылы, постыдитесь о своей дочери так отзываться, вы ей должны доверять, как отец,— резко  оборвал я его и почувствовал прилив крови к лицу, полыхнувшему румянцем.
— Доверяй, но проверяй— таков у меня принцип. А насчет кобылы и притом сивой, полегче. Ишь, смутился, как красна девица. Правда глаза колет, — угрожающе произнес он. — Не вздумай совратить Ингу. Загремишь у меня лет на десять в тюрягу за изнасилование. Повкалываешь в карьерах и на лесоповале, всякое желание отпадет на порядочных людей грязные пасквили сочинять.
Хотел я было послать его подальше, но Ланцюг, очевидно почувствовал, что  перегнул палку насчет подозрений в отношении Инги. Понизив тон, продолжил, не сводя с меня своих оловянных зрачков. — Главы о заседании исполкома, нашем  знакомстве, прогулке на яхте и пикнике придется переделать заново. Даю на это два дня и ни часа больше.
— В лакеи к вам не нанимался и ничего переделывать не буду, — холодно произнес я.— Если не устраивает произведение, то возвратите мне  и на этом поставим точку.
Я протянул руку за  отпечатанным экземпляром.
— Нет, так не пойдет,— резко отвел мою руку в сторону Ярослав Гордеевич. — Теперь тебе придется выполнять наши условия, а не наоборот. Ты отдаешь нам оставшиеся экземпляры, рукопись и отпускаем тебя на  все четыре стороны.
— Произведение — моя интеллектуальная собственность и вы не имеете права  насильно его забирать. Это равнозначно грабежу,— не отступал я.
— Эх, Владлен Алексеевич, черт меня дернул с тобой связаться! — выругался Ланцюг.— Предупреждали  ведь знающие люди, что строптив и своенравен. Хотел помощь, а ты за все отплатил черной неблагодарностью.
—  Артем Силантьевич,— обратился он, к молчаливо взирающему Устюжину.— Поручаю тебе разобраться с Жарковым. Оставшиеся у него материалы, рукопись должны быть у меня. Договаривайтесь, как хотите, никто посторонний не должен знать ее содержание. Разговор окончен.
Я резко поднялся и по-английски, не попрощавшись, вышел из кабинета с единственным желанием больше никогда не переступать его порог. Хватит с меня одного творческого эксперимента, остроты впечатлений и вживания в образ героя.
8. Заманчивое  предложение
В две часа после полуночи меня разбудил телефонный звонок. Я приподнялся, приложил трубку к уху.
— Писатель Жарков? Владлен Алексеевич? — спросил незнакомый голос.
— Он самый, — отозвался я.— Почему столь поздно и с  кем имею честь?
— Это пока не важно. Извините за поздний звонок,— покаялся он.— Раньше не рискнул позвонить, так как не исключено, что ваш телефон прослушивается.
— Сомневаюсь, не такая уж я важная персона, чтобы круглосуточно держать на прослушке?
— Журналисты, писатели, занимающиеся публичной деятельностью, всегда для спецслужб представляют большой интерес, так как своими публикациями формируют общественное мнение, представляют собой оппозицию,— заметил он.
— Но сотрудникам службы безопасности запрещено заниматься политическим сыском,— напомнил я, ранее познакомившись с содержанием закона. — Они призваны бороться с оргпреступностью, коррупцией и прочими пороками, угрожающими безопасности державы.
— Запрещено, но президенту на стол регулярно поступает информация о политических противниках, а он дает силовым структурам задания по упреждающим мерам, — ответил он.— А после того, как вы решили написать очерк о Ланцюге, вы находитесь в центре внимания.
— Я взялся за это дело ради спортивного интереса, и сейчас сожалею об этом.
— У нас есть деловое предложение,— сообщил незнакомец. — Полагаю, что оно вас заинтересует, тем паче, что у вас с Ярославом Гордеевичем возникли недоразумения похожие на конфликт и вы нуждаетесь деньгах.
—В чем суть вашего предложения и откуда такая осведомленность о конфликте Ланцюгом и моем финансовом положении? — недружелюбно произнес я и он понял это по интонации моего голоса.
—А вы не волнуйтесь, успокойтесь,— мягко посоветовал мужчина.— Речь пойдет об очерке или повести, написанной о бурной деятельности мэра. Надежный источник  сообщил, что он крайне негативно отнесся к ее содержанию, потребовал переделать и отказался выплатить обещанный гонорар. Кстати, какая вам сумма причиталась?
— Что ж ваш надежный источник не выяснил столь важную деталь?— упрекнул я.
—  Источник выяснил, но я хотел услышать от вас,— и помолчав, продолжил. — Хорошо, можете не отвечать. Вам полагалось кроме премиальных две тысячи долларов. Но вам за творческий труд не заплатили ни гроша. И не заплатят, не тешьте себя иллюзиями. Ланцюг не тот человек, который легко расстается с валютой. Запомните, чем человек богаче, тем жаднее, у него среди зимы снега не выпросишь....
Я промолчал, подозревая откровенный шантаж. Не исключено, что кто-то из  аппарата мэрии  проверяет меня, как себя поведу после конфликта. Интересно,  кто является осведомителем, источником, заслуживающим доверия? Впрочем, информация достоверна. Не приходится удивляться, ведь Ярослав Гордеевич своим жестоким стилем, унижающим достоинство подчиненных, многим насолил и настроил против себя.
— Так вот, чтобы ваш скорбный труд не пропал даром, предлагаем вам три тысячи долларов за рукопись,— продолжил незнакомец.— Во-первых, вы прилично заработаете. Мы умеем по достоинству оценить писательский труд. Будете жить припеваючи, без проблем, продолжать свое творчество. Во-вторых,  отомстите Ланцюгу за паскудное к вам отношение...
— Я не мстительный и не злопамятный.
— Вам,  как писателю следовало бы знать, что в криминальных кругах он известен под кличкой Монстр? Страшный тип. Через любого, кто встанет у него на пути, проедет танком и не содрогнется.
«Что ж вполне соответствует, —  подумал я.—  Были в городе и другие авторитеты с не менее экзотическими  кликухами. Но этот, похоже,  своей хваткой, жестокостью и непредсказуемыми действиями перещеголяет всех, если, конечно, конкуренты в ходе политической и криминальной борьбы за власть и сферы влияния не ухлопают». — Кроме того он шизофреник, страдает симптомами паранойи. Страдает,  а может,  и наслаждается манией величия и красоты, упивается властью над людьми и оставляет метки на памятниках о своем пребывании на этой грешной земле. А теперь вот кроме газет захотел еще прославиться и в книге, но вы ему не угодили. Имейте в виду, он не только очень тщеславен, но и мстителен.
— Это уже клинический случай. Пусть им занимаются психиатры,— ответил я.
— Они перед ним цепенеют от страха, как кролики перед удавом,— сообщил незнакомец.— Никто не отважится поставить точный диагноз. А некоторые из прихлебателей даже льстиво убеждают его, что он гениален и здоровый,  как бык. Мол, резкие перемены настроения, с милости на гнев происходят из-за кипучей работоспособности и усталости.  После обеда он предпочитает часа три-четыре соснуть...
— Меня не интересует его режим,— хмуро заметил я.
— Он жлоб,— двинул мужчина еще один аргумент. —  Его обуял гордыня, уверенность в собственной непогрешимости и безнаказанности.
— Вам лучше знать.
— Против него было возбуждено уголовное дело по фактам крупного хищения и мошенничества.
— И каков результат? Доведено ли оно до суда и приговора?
— Увы, Ланцюгу удалось выйти сухим из воды. После того, как стал мэром, дело прекратили  из-за отсутствия состава преступления, спрятали в архив, а возможно,  что и уничтожили. Он вошел в касту неприкасаемых, которых вместо тюремной решетки главный мафиози  страны награждает орденами и медалями, потому как видит  в них себе подобных. Лишь опрометчиво, выехав  в дальнее зарубежье, чтобы снять похищенную валюту со счетов в банках, казнокрады попадают под карающий  меч  западной Фемиды. А в этой державе им все по барабану. Для уголовного розыска, следствия и суда они недоступны,  так как имеют сильных покровителей на  Олимпе власти, которым усердно отстегивают валюту. Такова криминально-клановая система.
— Типичный случай,— согласился я с его доводами.— Как говорится, в стае быть,  по-волчьи выть. Звездный час для преступников и всякого рода  мошенников.
Незнакомец замолчал, подыскивая убедительный аргумент и наконец, выдал:
—  А вам известно, что Ярослав Гордеевич грубо нарушает законы “О государственной службе”,  “О борьбе с коррупцией”. Он, будучи госслужащим четвертого ранга,  занимается коммерческой деятельностью, имеет сеть магазинов, кафе, маршрутных такси, собирает дань с предприятий и фирм, лоббирует свои личные  корыстные интересы. Он за восемь лет кипучей деятельности столько  наварил “зеленых”, что вам и не снилось. У него маниакальная жажда власти. Сотрудников аппарата, своих подчиненных так замордовал, что они стонут и в глубине души его люто ненавидят. Он превратил всех в безропотных санитаров  по наведению чистоты и порядка. Если где-то в глухом углу увидит кучу мусора,  всех по тревоге поднимает на ноги.
— Коль терпят его  самодурство, значит,  достойны такой участи,— сказал я.
— Чиновники, клерки боятся потерять работу. Он ведь самостоятельных и строптивых не любит,— заметил незнакомец. — Вы, наверняка, знаете  поговорку: я — начальник, ты — дурак и,  наоборот, ты — начальник, я — дурак. Вот он, давая  абсурдные задания, требует беспрекословного подчинения и исполнения. И пока запуганные и затравленные люди метут улицы и белят бордюры,  Прохиндей  успешно отмывает грязные деньги. Покажите, вскройте его гнусное нутро. Он же скотина, под видом добровольно-принудительной благотворительности обложил поборами  руководителей предприятий, коммерсантов, объекты всех форм собственности. А те, чтобы не быть в  накладе, повысили цена на товары, продукты питания и услуги. Ведь никто не согласится работать и отстегивать хозяину на лапу  себе в убыток. И чем больше он обирает коммерсантов, а алчности, как  известно,  нет предела, тем круче они взвинчивают цены. В конечном итоге за  все его идиотские «новации» вынуждены платить и без того бедствующие, едва  сводящие концы с концами, простые граждане, горожане из своих карманов и тощих кошельков. Таким способом, опосредованно он запустил свои липкие руки в карманы всех горожан.
— Да-а, схема вымогательства и обогащения простая, но эффективная, — согласился я с его доводами.
— И это еще не все,— охотно продолжил он, почувствовав мою солидарность.— Кроме того Ланцюг обожает разного рода земельно-строительные работы по  реконструкции улиц, площадей, скверов, косметическому ремонту фасадов зданий, т. е. закапывая, похищает из казны дармовые деньги. И здесь ларчик тоже открывается просто. По фиктивным  документам в несколько раз завышаются  объемы строительно-монтажных и прочих работ, но никто не контролирует. Он и его ближайшее окружение, набивают карманы, барсетки валютой, поддерживая ушлого босса. Под дымовой завесой заботы, якобы о благе горожан, транжирит  бюджетные деньги, остро необходимые на решение приоритетных проблем.
— Это компетенция  правоохранительных органов, милиции, прокуратуры, службы безопасности,— оборвал я его, давно осознав простую истину, что сейчас за редким исключением,  при сложившейся политической и социально-экономической ситуации, валютно-финансовых процессах, нет руководителя, который бы не преступил закон. Одни  в меньшей, другие  в большей степени. Все зависит от доступа к  материальным ценностям,  нахрапистости, алчности и криминальных навыков. Мэр  тоже не из ангелов. Матерый и наглый.
— Правоохранительные органы находятся под его влиянием,— посетовал незнакомец. — А вы могли бы об этих нарушениях закона написать в  очерке. Прославились бы,  как смелый и честный журналист и  писатель.
— И разделил бы участь Георгия Гонгадзе, —  усмехнулся я.— Конечно, мог бы написать о злоупотреблениях. Но для этого, чтобы обезопасить себя от судебного разбирательства, необходимо иметь неопровержимые доказательства, документы, показания свидетелей,— Мы вам все предоставим,— оживился он,  решив, что нащупал слабое место.
— Нет, — охладил я его пыл.— Повесть написана и я не намерен что-либо переделывать. Это не в моих правилах. Обратитесь к независимым журналистам, если таковые, вообще существуют. Сейчас практически  все  работники масс-медиа  ангажированы, представляют интересы тех или иных политических партий, либо коммерческих, а то и криминально-клановых структур и групп. К тому же у Ярослава Гордеевича кроме недостатков есть и достоинства. Не забывая о себе, он немало сделал и делает для города. По его инициативе проводится реконструкция и благоустройство улиц, скверов, возводятся памятники. Он не лишен эстетического вкуса и задатков зодчего. К тому же президент не случайно наградил Топчия двумя орденами  “За заслуги”...
—  Ха-ха-а! Оказывается  вы  тоже  заблуждаетесь по поводу этой одиозной личности, — с явной досадой вздохнул незнакомец.— Я посоветовал бы вам внимательно прочитать роман  Марио Пьюзо “Крестный отец “. Так вот президент в нашем криминально-клановом государстве вполне претендует на роль главного героя, который, возможно, даже в подметки ему не годится. Ведь масштабы и влияние покруче.
— Роман о мафии мне довелось прочитать, поскольку сам пишу в этом жанре, — признался я.
— Тогда тем более,  вам не сложно понять за  какие “заслуги” президент раздает  должности, звания, премии, награды и прочие блага. Он поощряет своих подельников, щедро удобряет “малину”, чтобы снять богатый урожай. Вот увидите, едва он сойдет с  политической  сцены,  и многие тайные его деяния станут явными.  Разве что не подыщет себе приемника, который подобно тому, как российский  президент В.Путин бывшему экс-президенту Б. Ельцину не выдал “охранную грамоту”, списывающую все  преступления и прегрешения и обеспечивающую неприкосновенность личности. Даст Бог,  доживем до времен, когда перед Фемидой будут все равны: и президент, и министры ... и рядовые граждане.
— Но все же при Ланцюге город внешне обновился? — напомнил я.
— Это лишь видимая сторона медали, — заметил он. — Заведомо хитрый трюк. Красивые декорации, призваны скрыть истинное положение вещей. Благоустройством мэр занимается не из любви к городу, хотя нельзя исключить, что его обуяла мания величия и красоты. Есть такие амбициозные типы, с явными отклонениями от нормы. — Тогда из-за чего? — поторопил я его с ответом.
— А потому, что любая большая стройка представляет самый лучший способ для  хищения бюджетных средств. Их сколько угодно можно закопать в землю, а вернее, положить в карман организатора. Никто, особенно в нынешних условиях бесконтрольности и вседозволенности, никогда не станет обмерять реальные объемы выполненных строительно-монтажных и других работ. Тем паче, что значительная их часть методом кнута и отчасти пряника выполнена бесплатно с использованием военнослужащих срочной службы и МЧС, студентов и школьников. Это ничто иное, как принудительный труд. Мне даже известно, что он пропагандирует тезис: учитесь трудиться бесплатно. Великие экономисты Адам Смит и Карл Маркс не додумались до такой степени эксплуатации наемного труда. Это шедевр новейшей политэкономии — заставить человека работать бесплатно без восстановления затраченной на труд энергии.
— Здесь он, конечно,  всех ученых заткнул за пояс, — согласился я, поощрив собеседника на дальнейшую откровенность.
— Сейчас Ланцюг оброс капиталом, влиятельными покровителями и криминальными связями, стал матерым, властным и циничным,— продолжил незнакомец.— А вначале карьеры мэра вел себя, как мелкий воришка и жулик.
— Что вы имеете в виду?
— Был случай и не единственный, когда он подменил подарок, купленный на бюджетные деньги одному из его подчиненных сотрудников. Он нагло, особо не тревожась о своей репутации, забрал себе новые наручные часы, а юбиляру вручил старые, поношенные.
— Ну, это самое примитивное жлобство.
— Вот именно, маниакально-болезненная алчность,— охотно согласился мужчина.— Не забудьте об этом написать в своем очерке. Я не вправе навязывать вам свои советы, но для полноты портрета вашего героя, а вернее,  антигероя, эта информация может пригодиться. — Не исключено, — ответил я.— Благодарю за то, что вы меня просветили. Из подобных деталей, штрихов складывается образ, характер реального персонажа.  Хотя к действиям конкретных лиц  я отношусь критически-сдержанно, ведь идеальных людей в природе и  в обществе не существует. Главное, чтобы положительные качества доминировали над недостатками, пороками, чтобы добро преобладало над злом и торжествовала справедливость.
Мои рассуждения явно пришлись ему по вкусу, он охотно произнес:
— Кроме того,  у Ланцюга есть личные коммерческие интересы  в строительной фирме, выпускающей тротуарную плитку. Он ее закупает за бюджетные средства по сознательно завышенным ценам, а разницу вместе с подельниками крадут, то есть, пользуясь служебным положением, лоббирует свои корыстные интересы. Дай ему волю, он и гору Митридат обложит тротуарной плиткой  от подножия до вершины. А вы, как и большинство горожан, очевидно, наивно полагаете, что он сгорает из любви к городу, заботясь о побелке бордюров.  Он,  считая всех простаками, наваривает капитал, сооружает декорации, за которыми искусно скрывает истинные причины своих действий. Такие вот, Владлен Алексеевич, пироги.  Только вы можете вывести этого афериста на чистую воду. Местная пресса, телевидение и радио у него под колпаком. Из номера в номер, изо дня на день, поют дифирамбы, из-за опасения навлечь на себя гнев самодура. Вся надежда на вас.
— Нет, с аферистами и бандитами пусть борются милиция, прокуратура, служба безопасности, а у меня  литература. Надо успеть  написать, что отображает наше жестокое время криминала, пороков и цинизма.
— Напрасно, напрасно вы отказываетесь, — посетовал  он и неожиданно озадачил меня. — Нам стало известно о ваших неформальных отношениях с девушкой Ингой. Что  может связывать юную красавицу со зрелым мужчиной? Думаю, что Ярослав Гордеевич, эту, мягко говоря дружбу, не одобрит.
— Это вас не касается! — возмутился я.
— Подумайте, Владлен Алексеевич над нашими предложениями, — спокойно отреагировал он. — Дня через два я побеспокою вас. Мы считаем вас человеком твердым и решительным. Поэтому не торопим. Предложение остается в силе. До встречи, творческих вам успехов. Связь оборвалась. Я долго не мог заснуть, размышляя над сутью диалога. Итак, это может быть проверка, провокация со стороны Ланцюга, чтобы узнать мою реакцию на заманчивое предложение. Но могут быть и его политические противники. Предстоящая борьба за власть, несмотря на демократические лозунги, будет жесткой и, возможно, кровавой, ведь речь идет о доступе к казне, земле и коммунальной собственности. Не дав согласия, я поступил благоразумно. Главное выдержать паузу.

9. Ревнивая  фаворитка

— Погоди, душечка, зайди ко  мне в кабинет, есть деликатный разговор!— властно велела Антонина Гавриловна Кряка, положив свою тяжелую, словно из  чугуна,  руку на хрупкое плечо Людмилы Рудак — Я давно за тобой наблюдаю. Какая  ты слишком самостоятельная, независимая и неуправляемая. Мне это очень не нравится.
— О чем вы хотите поговорить? — с недоумением взглянула на помощницу мэра молодая симпатичная женщина.
— Обо всем и, особенно, об этике отношений,— сурово произнесла женщина и, грубо подталкивая, увлекла в свой кабинет, расположенный в рядом с приемной  Ланцюга и обставленный дорогой офисной мебелью и оборудованием, компьютером, кондиционером, телевизором «Тоmson», музыкальным центром и видеомагнитофоном, с вазами, амфорами и  цветами. Вся эта атрибутика признана была подчеркнуть значимость обладательницы кабинета, ее влиятельность на принятие решений, небескорыстное лоббирование интересов состоятельных бизнесменов, коммерсантов и прочего зажиточного торгово-посреднического люда, именуемого торгашами. Антонина Гавриловна по-хозяйски села за стол, положила на его полированную поверхность крупные руки с пальцами,  щедро унизанными  золотыми перстнями и кольцами. Выжидающе, словно следователь,  поглядела на сотрудницу. Та хотела было присесть в уютное с чехлом бордового цвета кресло, но хозяйка остановила ее окриком:
— Со мной принято разговаривать только стоя, поди, еще не беременная? Или может уже успела подставиться?
—Так в ногах правды нет,— смутилась обескураженная грубым  намеком Людмила.
— А мне твоя сермяжная правда до одного места,— с завистью оглядела ее  стройную с тонкой талией фигуру Антонина. Длинные красивые ноги  в розовых ажурных колготках, прелестную голову с золотисто-пшеничным цветом волос, удачно гармонирующую с красным костюмом. “Да, такая красотка способна вскружить  ему голову и увлечь за собой,— с грустью подумала фаворитка. — И тогда моя песня будет спета. Необходимо срочно принимать радикальные меры для охраны своей территории и положения правой руки шефа”.
— Ты, что это, Людмила, вырядилась, как пава? Чуть ли не каждый день меняешь гардероб, из кожи лезешь и стараешься выделиться. Где твоя скромность? Не по средствам живешь Может щедрый спонсор появился?
— Вы тоже, Антонина Гавриловна, одеваетесь современно, не отстаете от моды при скромной официальной зарплате,— возразила Рудак. — Но я вам глупых вопросов не задаю. А, если вам так интересно, откуда у меня средства, то в отличие  от вас,  я экономлю на продуктах питания, поэтому нет лишнего веса, выгляжу стройной и изящной, а не бабой с лошадиной поступью.
— Ты со мной таким тоном не говори, а то живо выставлю за дверь, — повысила  голос Кряка. — Бери пример с других сотрудниц исполкома. Они скромны, незаметны, держатся в тени, не высовываются, почитают этикет, знают свое место. А ты возомнила себя топ-моделью. Смущаешь, провоцируешь мужчин. Наверное, специально это делаешь, чтобы потоптали, как курицу и потом был бы повод для шантажа. Запомни,  ты работаешь в солидном государственном учреждении, а не в борделе. Здесь тебе не  подиум для демонстрации не столько моды, сколько своих женских прелестей.
— А что, разве нельзя? — удивилась Людмила. — Я — молода, красива, даже очаровательна, и люблю со вкусом одеваться.
— Я тоже очень красива, но не кричу об этом на каждом перекрестке, — оборвала ее начальница.— Не смей больше появляться на службе в красных костюмах, блузках, платьях. Это мой любимый цвет, который очень приятен Ярославу Гордеевичу. Одевайся, как другие сотрудницы аппарата  в темные, серые цвета.
— А в белый можно? — потупила взор Рудак.
— Ты, что не целованная невеста в подвенечном платье? Еще фату на себя напяль и объяви, что  непорочная дева,— прижала ее холодным  взглядом Антонина. — Я ведь тебе  популярно и ясно  объяснила, что никаких ярких праздничных нарядов, ни голубых, ни розовых, ни оранжевых, а  только серый, мышиный, коричневый и черный. И чтобы просторного, а не приталенного покроя. Нечего тебе свои прелести выставлять на показ. Чай, не на конкурсе красоты. Что это у тебя за такая экстравагантна прическа? Безобразная гуля,  словно Пизанская башня.
— Нормальная, модная, — прикоснулась Людмила к золотым в завитушках локонам.
— Почему такой яркий, бросающийся в глаза цвет? Красишься, что ли, блонд-викторией или локи?
— Нет, естественный, с  рождения. Я косметикой не злоупотребляю, ведь самая лучшая естественная красота лица и души.— Странно, тебе бы больше подошел каштановый или черный цвет. Попробуй перекраситься, изменить свой имидж.
— Я косметикой и красящими средствами не пользуюсь, предпочитаю оставаться блондинкой.
— Смотри, чтобы потом не пожалела. Обычно сотрудницы, что пониже меня должностью и рангом,  охотно следуют моим  ценным советам. Я ведь не из зависти, а по доброте душевной предлагаю, как лучше. Обладаю изысканным вкусом, потому что вращаюсь в светском обществе, среди элиты.
— У меня своя голова на плечах и в чужих советах я не нуждаюсь,— осмелела Рудак.
— Напрасно, напрасно, — посетовала Антонина.— Прическа у тебя все же вульгарная, типа “ Я у мамы дурочка”. Зачем тебе эти завитушки, как у школьницы.  Ты еще косички заплети с бантиками и белый фартук надень или животик  обнажи с  пирсингом, чтобы мужики за тобой табуном бегали. Тогда уж точно всю работу чиновников парализуешь.
— Надо будет, заплету и обнажу. Женщина должна быть привлекательной, это нам  на роду написано.
Антонина Гавриловна неожиданно поднялась из-за стола и подошла к собеседнице, потянула воздух крупным носом:
— Что у тебя за парфюм такой дорогой?
— Духи  «Опиум».
—Ух, ты, губа не дура! Не смей больше пользоваться Французскими духами и дезодорантами. От  них у меня и Ярослава Гордеевича аллергия.
— Что ж мне теперь перейти на “Тройной одеколон” или “Шипр” ,— возразила Людмила.— Я ведь не нищенка, а людьми мила.
— Советую пользоваться “Русским лесом”, “Сиренью”. Не дорого, зато оригинально.
— Это же мужские  парфюмы?
— А тебе,  какая разница?
— У них не тонкий, а резкий запах.
— Тогда вообще откажись от парфюма, — велела Кряка.— И поменьше всяких  драгоценных украшений — кулонов,  бус, сережек, браслетов,  чтобы никакой роскоши и помпезности. Запомни, Людмила, что скромность и простота украшают человека.
“Вот пристала, словно пиявка. А  ведь еще несколько лет назад, работая у6орщицей в морском порту, а затем машинисткой  в горисполкоме, Антонина едва  концы с концами сводила, ходила в обносках от секонд-хендон. Но когда Ланцюг  при поддержке  криминалитета поднялся из грязи  в князи и положил свой шальной глаз на машинистку,  приголубил и, несмотря на отсутствие высшего образования,  сделал своей помощницей,  она воспарила, найдя в шефе родственную душу,— припомнила  причину неожиданной карьеры этой грубой и необразованной фаворитки Рудак. Ее так и подмывало напомнить ретивой и ревнивой начальнице о ее социальном  происхождении, но Людмила, чтобы не обострять и без того неприязненные отношения, благоразумно промолчала, хотя невольно возникал вопрос: «А почему ты сама одеваешься в яркие цвета и сверкнешь в золоте, платине и драгоценных самоцветах,  как рождественская елка?» Между тем Кряка перешла к заключительной фазе профилактической беседы:
— Людмила, если ты неглупая женщина, то должна понять, что твои попытки завоевать симпатии у Ярослава и стать его фавориткой бесполезны, обречены на провал.  Ты совершенно не в его вкусе. Там, где я, Антонина,  прошла, другим женщинам делать нечего.
— Почему же вас тогда так раздражают и тревожат цвет и стиль моей одежды, прическа, духи и украшения? — поймала ее на слове Рудак.
— А потому, что рабочее место — это не театр, не концертный зал, ресторан,  музей или казино, где отдыхают и развлекаются состоятельные люди,  демонстрируя свою крутизну. На работе, будь добра,  четко выполняй свои функциональные обязанности, вкалывай, а не строй шефу глазки и не крути перед ним полуобнаженными  бедрами. Еще раз увижу этот флирт и вылетишь с работы, как пробка из шампанского.
— Антонина Гавриловна, но ведь существует трудовое законодательство, профком, призванные защищать права гражданина от чиновничьего произвола. К тому же вы не мэр и даже не начальник кадров, чтобы решать мою судьбу?
— Ха-ха! Не питай иллюзий,— барственно откинулась на спинку кресла. — Вспомни, милочка, кто в семье генерала главный? Жена! Так  вот, я у Ланцюга первый и единственно верный помощник и поэтому командую парадом. Кого захочу того и уволю и никакой  профсоюз мне не указ. Так что не перечь , а выполняй мои указания, для своей же пользы. А  вздумаешь ослушаться,  то жди  неприятностей. Выгоню по статье в трудовой книжка, тогда от тебя все будут шарахаться,  словно от прокаженной. У меня рука тяжелая.
«И поступь тоже», — с тоской подумала Людмила.
— Перестань строить ему глазки и вилять бедрами!
— Даже в мыслях такого не было.
— Ты не первая и не последняя, кто так говорит, а сами только и мечтают нырнуть к нему  в постель. Я уже двоих таких, как ты, молодых и красивых, из аппарата уволила. Сейчас на рынке бижутерией, косметикой и презервативами торгуют. Ты  же не хочешь стать безработной и опуститься до уровня алкоголички и уличной девки?
— Не хочу. Упаси, Господь.
— В таком случае не высовывайся и не рыпайся. Держись в тени,  иначе подстерегу тебя, как газон.
— Я пойду, Антонина Гавриловна? — попросила уставшая стоять Рудак.
— Иди и заруби себе на носу, оставь попытки соблазнить Ланцюга своими прелестями, у него есть даме сердца, — предупредила Кряка  и небрежно указала рукой на дверь. И, едва та скрылась, подняла телефонную трубку, набрала номер и мягко произнесла:
— Ярослав, меня осенила гениальная идея, которая укрепит режим работы сотрудников аппарата, повысит уровень исполнительской  дисциплины и эффективность использования рабочего времени.
— Интересно, каким способом?
— Для женщин, нашего прекрасного пола, следует установить однотонный темный тип служебной одежды по аналогии с формой сотрудниц милиции и прокуратуры, чтобы они своими яркими нарядами не отвлекали мужчин от важных государственных дел, не вовлекали их в служебные  романы и интриги. И я на сто процентов уверена, что тогда производительность труда чиновников намного возрастет, больше будут плодить разных бумаг.
— Дельное предложение,— похвалил мэр.— Пока государство не способно, хотя и обещало, обеспечить  госслужащих форменной одеждой,  то  сами проявим инициативу. Готовь распоряжение, я его охотно подпишу.
— Спасибо за  понимание и поддержку,— обрадовалась помощница, хотя и была  уверена, что шеф ей не откажет.— Но для меня сделай исключение, так  как на всех представительных и культурных мероприятиях я нахожусь рядом с тобой, и поэтому  должна выглядеть красиво и стильно.
— Конечно, Тоня, для тебя никаких ограничений,— подтвердил он. — Ты вне конкурса.
На следующее утро на аппаратном совещании Кряка огласила распоряжение:
— В целях  повышения эффективности работы исполкома и его аппарата  всем сотрудницам,  не старше сорока  лет в рабочее время быть в брючных костюмах,  причем,  широких, как казацкие шаровары, чтобы своими прелестями не смущать и не отвлекать шефа  и других мужчин от  исполнения служебных обязанностей.
— Как же так? Мои габариты не позволяют носить брючные костюмы, —  зароптала одна из тучных женщин. — У  меня нестандартная фигуре и  в  брюках  я буду выглядеть, словно дубовая колода.
—  Только посмей ослушаться!— угрожающе предупредила Антонина Гавриловна. — Если страдаешь от избыточного веса, то  займись  лечебным голоданием  и закажи себе нестандартные брюки. А впрочем, это твои проблемы. Надо было диету  соблюдать, а не нажираться до отвала  варениками со сметаной. Мучные продукты в рационе способствуют ожирению и полноте. Займись спортом или активным сексом для сжигания лишних калорий.
— А как быть тем, кому за сорок и пятьдесят, кто готовится на пенсию?— подала голос одна из заведующих  отделом исполкома.
— Носите темные удлиненные платья и юбки. На ваши старые варикозные ноги все равно уже никто не посмотрит, — разрешила Кряка и с грустью добавила.— Мужики, это такие бабники, что в каком бы они возрасте не пребывали, заглядываются на молоденьких, стройных, тонких и звонких. Такая эта неисправимая порода  любителей “клубнички”. В солидном учреждении не должно быть служебных романов.  Никаких  соблазнов  и интриг, а  тем более интимных связей. Забудьте, что вы женщины,  у нас здесь  не бордель или казино и сауна, а солидная контора. Никаких различий по половым признакам, вы  — сотрудники и... баста!  Кто не согласен, может идти на все четыре стороны, где ждет безработица и нищета.
С мрачными лицами и  думами расходились женщины  по своим служебным кабинетам. Каждая из них с тоской думала о том, что придется  надолго припрятать обновы  ярких цветов  и стильных моделей до лучших дней, когда абсурдное  распоряжение будет отменено. Ни для кого не было секретом,  от кого исходила инициатива всех одеть в  коричневый или мышиный цвет, чтобы на этом скучном фоне  Антонина могла блистать звездой первой  величины в своих ярких и роскошных одеяниях при топорной и грубой фигуре.
Спустя пять дней, одна из молодых  сотрудниц и молодых мам Настя, отсутствовавшая на том совещании  из-за болезни ребенка, появилась в ярко-красной блузке, короткой юбке, поддерживаемой  на округлых красивых бедрах широким поясом, с модной красного цвета сумочкой не ремешке, перекинутом через плечо.
— Что это ты, красавица писаная, приперлась, словно на конкурс красоты или в бордель!? — набросилась на нее в коридоре Кряка. —  Здесь тебе не подиум, ни коррида, чтобы красным цветом быков возбуждать и ногами  из-под мини-юбки мужиков соблазнять. Того и гляди, как на пляже в  бикини  заявишься и парализуешь всю работу исполкома.
От злости  и зависти не удержалась и грубо задрала рукой край юбки, обнажив белые трусики с кружевами.
— Уберите руки!— опешила Настя, взвизгнув. На шум собрались сотрудницы и сотрудники в костюмах мышиного, серого и коричневого цветов.
— Ты грубо нарушаешь распоряжение мэра, — попыталась ее усовестить, ища поддержки у собравшихся, заметила.— Видишь, все одеты скромно, как  подобает сотрудникам солидного учреждения и только ты  выбилась из общего строя.  Так не годится, Настя. Я тебя заставлю строго выполнять указания или здесь больше  твоей ноги не будет. Объявим вакансию и на твое  место не один десяток красоток прибежит.
— Что я нарушила? — недоумевала Настя. — Одеваюсь модно, современно, но ведь я молодая, а не древняя старуха?
— Другие тоже молодые, но одеваются и ведут себя скромно,— напомнила Антонина Гавриловна. — А ты  вообразила, что здесь все дозволено.
— Не вообразила.
—  Тогда почему перед Ярославом  Гордеевичем бедрами вертишь и задом виляешь? Выставляешь напоказ свои  прелести? — пошла в атаку помощница  мэра.
— С чего вы взяли, что я соблазняю? У меня есть  муж и  ребенок, которых я  люблю и ни на кого не променяю,— пожала плечами женщина.
— Виляешь, словно стрипризерша,  что вокруг  шеста  извивается, — не отступала  Кряка. — Это не одна я  заметила. Ты ему чуть ли не на шею вешаешься.
— Больно мне надо, он ведь  почти старик и годится, если не в дедушки, то в отцы. Я своим  семейным  счастьем  жертвовать не собираюсь,— призналась Настя.
— Даю тебе полчаса на то, чтобы переоделась. Живо все по местам, здесь вам не цирк! — приказала Антонина Гавриловна и возвратилась в свой кабинет.
— Ярослав, ты что белены объелся? — с места в карьер озадачила она шефа, позвонив  ему по телефону прямой связи, хотя их и разделяло расстояние в  десять метров, через общую  приемную.
— С чего ты взяла, Антонина? И что за тон, может не с той ноги встала?— сурово ответил Ланцюг, стремясь обозначить дистанцию, соответствующую их рангам.
— А с  того, что ты, наверное,  сознательно без моего ведома и согласия принимаешь на службу в исполком очень смазливых телок,— перешла она в атаку.— Я подозреваю, что таким способом ты хочешь возбудить во мне ревность и разозлить.  Не надейся, ничего у тебя не получится, у меня характер стойкий, нордический.  Я твой злой умысел без труда разгадала. Эти твои  юные пигалицы целый день вертятся перед зеркалом, подводят ресницы, делают макияж, виляют бедрами и точат лясы,  да своими прелестями,  выставленными напоказ, чиновников от важных государственных  дел отвлекают.
— Что поделаешь, женщины для того и родятся, чтобы ими любоваться,— вздохнул  Ярослав Гордеевич.— Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла. Каждой ягоде — свой срок.
— У нас здесь не модельное агентство, не бордель, а солидное учреждение,— напомнила помощница. — Когда освобождается вакансия, то следует объявлять  конкурс на ее замещение, а не принимать первых подвернувшихся по руку красоток с улицы Красных фонарей. Нужно отбирать грамотных специалистов, как требует инструкция. Причем, опытных специалистов со стажем работы не менее пяти лет, знанием государственного языка и навыками работы не персональном компьютере, а не вчерашних  развращенных студенток.
— Ты совершенно права, Антонина,— согласился мэр. — Но одно дело теория, всякие там инструкции, и другое — жизнь, практика. Все эти красивые девочки и женщины не с улицы, как ты заметила, а  являются дочерями или внучками влиятельных депутатов, чиновников  или бизнесменов, то есть нужных  для нас людей. Поэтому приходится считаться, вопреки инструкциям и прочим директивам. Чаще всего те, кто их принимает, спуская на места, сами же их и нарушают. А дурной пример, как известно, заразителен.
— Тогда все понятно, а я, грешным  делом подумала, что ты неравнодушен к юным созданиям и очарованиям. Ведь мужчины лукавят, когда называют своих жен или любовниц  единственной и неповторимой.
— Антонина, разве я похож на любителя нимфеток? — возразил он. — Не хватало мне еще скандальной славы. Итак, оппозиция и соперники наносят удары со всех сторон, обвиняя в коррупции  и казнокрадстве. У меня на интимные  приключения времени не хватает, да и не  мое это хобби. Главное обеспечить себе и семье солидный капитал, чтобы, как белые люди,  жить в свое удовольствие.
— Да, ты во власти “золотого тельца”, но и плотские удовольствия тебе не чужды. Как говорится, бес  в ребро, седина в бороду.— напомнила Кряка.
— Не волнуйся, мы с тобой теперь повязаны одной веревкой,  словно альпинисты при восхождении на Эверест, — произнес Ланцюг.— Общие дела и интересы сильнее, крепче даже любовных уз.

10. Палаточный  пикет

Утром, войдя в служебный кабинет, Ланцюг был удивлен и озадачен, когда подняв жалюзи, увидел, что на  площади перед зданием горсовета установлены три оранжевого цвета палатки. «Во, блин и до нас оранжевая революция из Киева  докатилась,— с содроганием подумал он. — Значит, предстоит затяжное противостояние. Но я не лыком  шит, выдюжу.  Пусть хоть до второго пришествия стоят, но из кабинета  меня никто не выкурит. Я им покажу, как говорил Никита Сергеевич, кузькину мать».
 Он внимательно вгляделся, стремясь распознать бунтарей среди группы  и  мужчин, и женщин распознал  неугомонную оппонентку Инну Челдаеву. В отличии от  других политических соперников — депутатов и руководителей нескольких предприятий, которых Ярославу Гордеевичу  легко удалось,  подкупив должностями,  другими благами, земельными участками, объектами недвижимости  коммунальной собственности, склонить на свою сторону, либо нейтрализовать,  эта авантюрная особа осталась неуправляемой и непредсказуемой, не склонной на компромиссы. “ И откуда она только взялась на мою голову,— с досадой подумал  мэр.— Надо было в самом  начале ее изолировать или ликвидировать. Теперь, когда приобрела скандальную  известность и у нее немало союзников и покровителей, это сделать намного сложнее. Радикальные действия получат широкий резонанс и скандал. Однако ее надо остановить, несмотря на поддержку активистов общественной организации “Прозрачная  власть”.
Он услышал тяжелые шаги в приемной, дверь открылась и вошла помощница Антонина — крупная блондинка. Ей, как особо приближенной фаворитке, разрешалось в любое время без предупреждения входить в кабинет шефа. Действовать раскованно, исходя из женской логики, без каких-либо табу.
— С  этой заразой надо что-то срочно делать,— заявила фаворитка.— Она  нагло компрометирует власть,  роет под тебя,  поднимает шум, а  операторы из ТРК «Черноморская» охотно снимают сцены и пускают в эфир. Промедление для нас очень опасно. Продажные журналисты разнесут весть о палаточном пикете по всей стране и тогда за  нас  круто возьмутся работники милиции и прокуратуры. В Украине после избрания президента Виктора Ющенко уже нескольких крупных деятелей посадили в каталажку, может и до нас очередь дойти. А если тебя снимут с  должности и, упаси Бог, возбудят уголовное дело, арестуют, то придет новый хозяин со своей командой и все мы посыплемся; как горох. Хорошо, если только изгонят, а то ведь посадят на нары.— Да,  ты права, новая метла по-новому метет. Церемониться не станут, — согласился Ярослав Гордеевич.  Он решительно подошел к столу и набрал номер телефона начальника управления городского хозяйства: И сразу взял быка за рога:
— Что это за цыганский табор перед зданием горисполкома? Куда ты смотришь, почему не принимаешь адекватных мер?
— Наверное,  отголоски, осколки оранжевой революции, что свергла режим Кучмы, — ответил Дуболом.— Сейчас по всей Украине эта политическая эпидемия. Бездельники бузят, а народу надо зрелищ.
— Я  не допущу в городе никаких революций, ни красных, ни оранжевых!— гневно заявил мэр. — Срочно приказываю тебе убрать палатки к чертовой матери и  разогнать толпу бездельников-злопыхателей, чтобы они не возбуждали общественность, не настраивали других граждан против меня и власти.
— С удовольствием бы выполнил ваш приказ,— произнес Дуболом.— Но они действуют в соответствии с законом. Заранее подали заявку на организацию митинга  и пикета против повышения тарифов на  жилищно-коммунальные услуги.  Я вас об этом ранее информировал. Демократия, ничего не попишешь. Милиция  вмешиваться не желает, лишь охраняет общественный  порядок.
Кто же знал , что они развернут  палатки и выставят лозунги с  требованиями о моей отставке,— оборвал его Ланцюг.— Рассчитывал,  что час-другой побузят и разойдутся. Пар выпустят.
— Увы, они, похоже, обосновались надолго,— вздохнул Дуболом. — По  моей информации намерены дежурить круглосуточно до тех пор, пока не удовлетворят их требования. Если же мои работники применят силу, то это будет расценено, как  насилие над демократией и тогда скандала  на всю Украину не избежать. Не будь смены власти в Киеве, то действовали бы решительно, а теперь приходится считаться. Надо проявить максимум осторожности, чтобы  себе не навредить.
— Ладно, — согласился с его аргументами мэр.— Найдем на  пикетчиков другую управу.
— Позвони председателю городского суда,— предложила Кряка.— Пусть он сам или прикажет кому-нибудь из судей  в срочном порядке принять решение о запрете пикета и тогда у нас будут все основания снести  палатки.
—Умница, — похвалил ее Ярослав Гордеевич и потянулся рукой к телефону. Набрала  номер и суровым голосом  велел.
— Господин судья, когда у нас в городе будут уважать законы?
— А что случилось,  Ярослав Гордеевич? — насторожился Барский. —  Может, возникли проблемы?
— Да, возникли. Перед исполкомом какие-то идиоты установили палатки. Срочно прими решение, чтобы их снять.  Эти бунтари подрывают почву, бросают тень на мой позитивный имидж. Завтра в город для изучения ситуации, связанной  с  косой Тузла,  прибывают народные депутаты Украины. Я не хочу, чтобы в киевских кабинетах власти обо мне сложилось негативное мнение. Ясно? Действуй!
— Так точно, Ярослав Гордеевич! Нет проблем. Решение суда будет принято в  срочном порядке,— заверил служитель слепой Фемиды, а в данном случае  очень послушной и зрячей, держащей в руках не весы, а валюту.
И слово свое судья, наделенный пожизненным  статусом,  сдержал — в спешном порядке было принято решение о свертывания палаточного пикета, несмотря на то, что Челдаева и ее соратники подали кассационную жалобу в  Апелляционный суд  республики. Поэтому вердикт  суда первой инстанции следовало приостановить. Однако спустя полчаса после вынесения судебного решения,  прибыла бригада дюжих  мужиков. Противостоять им не было сил и поэтому они быстро сняли палатки, прихватив при этом метлу и совок и погрузили в грузовик, по сути похитив чужое имущество.
Ланцюг и подчиненные ему чиновники ликовали — номер удался. У прибывших на следующий день нардепов, проведших с участием мэра совещание в конференц-зале, сложилось впечатление, что в городе тишь и благодать: улицы ухожены, газоны подстрижены. А то, что не работают предприятия, царит безработица и людей косит мор, / смертность в два с половиной раза превышает рождаемость / за  красивыми фасадами не разглядишь.
Но радость Ярослава Гордеевича оказалась преждевременной. На следующее утро палаточный лагерь разросся у самого  парадного входа в здание городской ратуши.  А следующее утро палаточный городок разросся, подступив к парадным  дверям, а его участники приступили к активным действиям, войдя в здание. Едва представители делегации переступили порог приемной,  как из кабинета, расположенного с левой стороны, выбежала Кряка.  Она была начеку, ибо  до этого сквозь открытые жалюзи  бдительно наблюдала  за событиями и передвижениями пикетчиков перед фасадом здания.
— Вон отсюда, козлы вонючие! — угрожающе завопила она, встав посреди приемной и воинственно подперев руками крутые бедра. — Кто вам позволил, как вы посмели?! Это не шарашкина контора,  а солидное учреждение. Не нарушайте общий для  всех  посетителей порядок. Запишитесь на прием и через неделю шеф вас примет. А сейчас не мешайте ему заниматься исключительно важными государственными делами и проблемами города.
— Он уже ни мэр и не ваш шеф, — твердо заявил  представитель делегации. — Мы прибыли, чтобы официально ему об этом сообщить.
— Это, что еще за наглость?  Кто вы такие, чтобы здесь качать права? — возмутилась  Антонина Гавриловна.— Что за  бред сивой кобылы? Это натуральный произвол и беспредел, фантазии вашего воспаленного воображения.
— Реальность,  а не фантазии, — возразил представитель и пояснил. — После того,  как крымский  парламент подтвердил полномочия Ланцюга, как  депутата автономии, он в  соответствии с  вердиктом Конституционного суда о недопустимости обладания двумя представительскими  мандатами, автоматически лишился полномочий  городского головы. Поэтому должен передать свои функции секретарю городского совета.  Мы проконсультировались у прокурора республики и пришли к выводу,  что это единственно законный  выход из возникшей  правовой коллизии.
— Выкусите!  Не будет ни коллизий, ни ревизий, — Кряка ловко свернула фигуру из  трех пальцев и сунула ее под нос представителю оппозиции.— Никому своих  функций  Ярослав Гордеевич передавать не будет до очередных выборов. Вот, если  весной  он проиграет,  в чем я очень и очень сомневаюсь. Ведь у шефа самый высокий рейтинг популярности. Его уже шестой год  подряд признают лауреатом рейтинга. Целую коллекцию статуэток собрал. У вас нет ни одной и не дождетесь, пока он правит городом.
— Знаем мы цену этой  «липовой»  популярности,— усмехнулся мужчина.— Он сам себя и  своих приближенных и  очень нужных  предпринимателей награждает. Мнение жителей города давно уже не принимается во внимание. Разделяет и властвует, возомнив себя  Наполеоном.
На шум  в приемную вышел Ланцюг и  с места  в карьер закусил удила, поняв, что оппозиция прибыла его смещать с трона.
— Что это за сборище?! — вращая зрачками и содрогаясь от гнева, закричал он. — Я  вас не приглашал. Здесь не место для митингов и  разборок.
— Ярослав Гордеевич,  я вызову наряд милиции?— спросила у разрешения помощница. —  Пусть они их повяжут и  посадят в КПЗ за нарушение правопорядка и попытку захвата власти. Это же террористы, у них на рожах написано, что хотят  совершить переворот.
— Погоди, Антонина,  милиция им во всем  потакает, — жестом остановил он помощницу. — Я с ними сам разберусь по-мужски, чтобы  другим неповадно было. Они не на того напали.
Мэр лихо подскочил к ближнему  из оппозиционеров и памятуя о навыках, полученных во время службы надзирателем в колонии, попытался свернуть шейные позвонки. Но тот  увернулся, сцепил руки противника.
Нападавший, словно ошпаренный кипятком, вбежал в смежную комнату отдыха. Завращал белками ошалевших глаз:
— Я это так не оставлю, всех  пикетчиков  и их покровителей  отправлю туда,  где Макар телят не пас! До чего додумались,  в мой кабинет без спроса, без предварительной записи на прием, минуя помощницу. Наглость высшей степени. Вы у меня, гниды демократии,  попляшите... Получили сроки за нападение на представителя власти. Он рванул на груди  сорочку — белая ткань с треском разошлась по швам.
— Что ты делаешь, Ярослав? —  услышал он за спиной взволнованный голос фаворитки. — Зачем портишь вещь? Белая сорочка тебе очень к лицу,  очень молодит несмотря на седины.
— Народ, что стадо баранов. Он жалеет обиженных и побитых, — ответил босс с  лукавством.— Пусть сложится впечатление, что на меня напали и жестоко избили и покажут по всем каналам телевидения. Я сейчас же проведу пресс-конференцию, чтобы журналисты, а затем и телезрители увидели, что со мной сделали варвары-пикетчики...
— Это ты здорово придумал! — восхитилась помощница. — Но для правдоподобия не хватает некоторых деталей, маленьких штрихов.
— Что ты имеешь в виду?
— В случае нападения и насилия у пострадавшего должны остаться ссадины, кровоподтеки, синяки  и другие следы грубого воздействия кулаками или твердыми  предметами.
— Что ты предлагаешь? Значит, я должен сам себя избить и поцарапать. Чего ради?
— Ради создания эффекта достоверности. Искусство, как говорится,  требует жертв,  — напомнила она любимое изречение актеров.— Однако можно обойтись и без экзекуции. Где здесь у тебя аптечка?
— Погляди, там в серванте.
Она достала аптечку,  взяла флакон с йодом, бинт и велела:
— Присядь и успокойся, я забинтую тебе голову.
— О-о, ты очень сообразительная женщина, я не ошибся, что назначил тебя своей помощницей, — отозвался он.
— Я не только сообразительная и умная, но и темпераментная,— ответила она с лукавой улыбкой. Он послушно опустился в мягкое кресло и она обмотала бинт вокруг его круглой, как глобус, головы, верхняя часть которой стала похожей на кокон тутового шелкопряда. Края бинта пропитала желтовато-бурым йодом. Отошла на несколько шагов, оценивающе поглядела на  босса.
— Давай наклею на щеку  лейкопластырь и виски смажу зеленкой, — предложила фаворитка. — Тогда будет полный порядок. Можно без страха идти под объективы  телекамер и к микрофонам.
— Нет,  это уже будет перебор, не поверят,— возразил Ланцюг. — К тому же  зеленка  плохо отмывается, а лейкопластырь может кожу лица  испортить, на которой,  моя бубочка,  мозолей нет. Лучше ты себе что-нибудь йодом или зеленкой смажь,  и я сообщу, что эти варвары не пощадили и женщину — напали на тебя в момент исполнения служебных обязанностей.
— Нет, дорогой, не стану я ради сенсации жертвовать своей уникальной красотой. Она стоит дороже этих политических разборок, — твердо промолвила и посоветовала. — А ты  перед объективами не улыбайся, изобрази печально-скорбное  выражение лица, чтобы поверили пожалели. Я бы на  твоем месте еще и слезу горючую пустила бы..
— Никаких слез  и причитаний. Ни к лицу мне сырость разводить, — властно ответил  Ярослав Гордеевич. — Я хоть и пострадал  за идею, за  свои кровные интересы, но перед  избирателями  должен предстать волевым и стойким человеком, а не тряпкой,  о которую все, кому не лень, ноги вытирают. Я должен быть тверд, как гранит и  горд, как монумент.
Он взглянул на золотые наручные часы и засуетился:— Однако пора  в конференц-зал, а  то  пишущая братия разбежится, разную фигню состряпает и наши приготовления пойдут коту под хвост.
— Не разбежится, ради сенсации они, как папарацци,  готовы часами торчать в приемной,— уверенно произнесла помощница.— Вспомни, как ты прежде собирал пресс-конференции и опаздывал на полчаса, а то и более, чтобы показать, что по  горло занят неотложными  государственными делами, а тебя терпеливо ждали, не требуя ни извинений, ни объяснений.
— Чего придумала? Не по рангу мне перед этими моськами извинятся и кренделя  выписывать. Пусть будут довольны, что от первого лица снабжаю, причем бесплатно их ценной информацией. А мог бы потребовать часть гонорара, как это делают политики в странах Европе и  в США.  По сути, я их  кормлю, иначе им не было бы о чем писать, кого фотографировать и снимать на  видеокамеры.
— Да, ты самая популярная в городе личность, на каждом углу портреты на бигбордах, как в период предвыборной кампании.
— Если сам о себе не напомнишь, до  тебя никому нет деле,— резонно заметил  Ланцюг и поднялся с кресла, взглянул на свое изображение в  зеркале, покачал, словно маятником забинтованной головой.— Словно в бою, на передовой побывал...
—Так оно есть,— ободряюще улыбнулась фаворитка.— В этой жестокой борьбе за  власть, за тепло и доходное место под солнцем и под луной все средства хороши. Не обманешь, пропадешь, как гнида или вошь... Однако, время не ждет, ваш выход, сударь. Чиновник вошел  в переполненный работниками СМИ конференц-зал с нацеленными на него объективами телекамер и фотоаппаратов. Решительно тяжелой поступью командора направился к центральному креслу президиума.
— Ужас, как человека избили, на голове нет живого места,— с удовлетворением  услышал  он истеричный возглас какой-то экзальтированной дамы.— За благие дела  и убеждения человек  страдает. Это похоже на политические репрессии тридцать седьмого года. Столь же тяжелой, лошадиной поступью за мэром прошла его помощница, а также и вездесущая мышка-норушка, личный пресс-секретарь. Плотно устроившись в креслах,  дамы расположились по обе стороны.  Ланцюг  обвел взиравших на него представителей масс-медиа холодным взглядом и, не дожидаясь вопросов, гневно произнес:
— Это беспредел, бандитизм! Они как гестаповцы ворвались в мой кабинет и избили. Не пощадили моих седых волос. Если бы не помощница, которая пришла на помощь, то убили бы или лежал бы сейчас в реанимации. Они компрометируют новую власть, лозунги Оранжевой революции, президента,  премьер-министра и других наших верных соратников. Так поступают только террористы. Я это дело так не оставлю, каждый, кто хоть пальцев прикоснулся  ко мне получит по заслугам. Они откопали томагавк, и я буду вынужден достать топор.
— Судя по сравнению, вы  считаете их индейцами,  а себя варягом, мессией, наводящим порядок? — спросила один из принципиальных журналистов.
— Да, они  дикое племя, не признающее никаких законов и норм поведения,— с азартом произнес Ярослав Гордеевич. — Поэтому покорители Америки, европейцы правильно сделали,  что почти истребили это дикое племя, а остатки загнали в резервации.
— Но ведь это истребление коренного  народа, геноцид, тем более, что среди этих  покорителей в  основном, были преступники, мошенники и авантюристы‚  бежавшие в поисках приключений и захвата  чужих территорий из  Старого света поэтому на их ныне преуспевающих их потомках  тяжкие грехи колонизаторов, рабовладельцев.
— Это история, пройденный этап и давайте не влезать в большую политику. Пусть американцы сами разбираются со своими проблемами,  — резко прервал он ее экскурс в историю.— Мы говорим  о конкретной ситуации, о попытке силового захвата власти в нашем городе. Пусть оппозиция не рыпается,  я избран народом и буду сидеть до конца срока.
— Какого срока, уточните, может тюремного за коррупцию и казнокрадство? — отчетливо произнес кто-то из журналистов.
— Здесь шутки,  ирония неуместны! — повысил голос мэр. — Ишь, распустились, демократию,  гласность им подавай! Я сию же минуту прикажу вывести провокатора  из зала, чтобы не отравлял настроение и не возбуждал  публику.  Вы обязаны объективно отражать происходящие события,  поддерживать действующую  власть, а не совать палки в колеса...
— Ярослав Гордеевич, получается неувязка, — прервал его тираду журналист.
— Какая еще может быть неувязка?— насторожился Ланцюг.
— По достоверным сведениям пикетчики появились в приемной, еще до того, как  вы прибыли на  свое рабочее место и вели себя вполне благоразумно, рассчитывая на откровенный диалог продолжил журналист . — Но вы отказались от диалога и сами  спровоцировали конфликт. Никто к вам даже пальцем не прикоснулся, все ограничилось словесной перебранкой.
— Вы подосланный, купленный писака. На этот провокационный вопрос я отвечать отказываюсь, Пусть он остается на вашей продажной совести.
— В таком случае,  чтобы все убедились, что вы,  действительно получили серьезные телесные повреждения, а этот факт милиция  отрицает, прошу разбинтовать голову,— продолжил строптивый журналист. В шумном зале  воцарилась тишина. Ярослав Гордеевич нервно заерзал в кресле.  На помощь пришла фаворитка:
— Категорически запрещено снимать повязку из-за угрозы обильного  кровотечения и обширной гематомы.
— Кем запрещено? — не унимался дотошный журналист.
— Врачом.
— Покажите мне  того врача или медсестру, которые наложили швы и сделали  перевязку?
— Это врачебная тайна, — проворчала Кряка.
— Все ясно, комментарии излишни, — усмехнулся мужчина.
—  У кого еще будут вопросы? Ярослав Гордеевич на них охотно ответит?— приподнялась из-за стола пресс-секретарь.
— Я специализируюсь на подготовке материалов на криминальные темы,— сообщила красивая стройная блондинка с  миниатюрным диктофоном  в изящной руке.— Мне известно,  что в случаях нападения,  нанесения телесных повреждений, потерпевшие в обязательном  порядке  обращаются  за медпомощью, снимают побои. Получают направление на судмедэкспертизу  для привлечения  злодеев  к уголовной  ответственности. Была ли соблюдена эта процедура? Намерен ли потерпевший на общих  основаниях обратиться с заявлением в милицию или в  прокуратуру?
—  Деточка, лучше пишите о музыке, цветах, культуре, зачем вам этот жестокий криминал. Не ровен час, попадете какому-нибудь бандиту под горячую руку. А впрочем,  ваше дело, специализируйтесь на чем угодно, хоть на сексе,— резко оборвал ее Ланцюг.— Ты должна понять, что я не рядовой гражданин и поэтому считаю ниже своего достоинства обивать пороги всяких  экспертиз. Напишите правду о том, как избили  представителя власти на его рабочем месте и вы тем самым выполните свой гражданский долг. Если больше  таких глупых вопросов нет, а те все свободны.
Ярослав Гордеевич остался доволен тем, что  без потерь удалось отбить робкие поползновения  оппозиции, однако снимать повязку, дабы не быть разоблаченным, не рискнул. Несколько дней  ходил с забинтованной головой. Об этом инциденте я узнал от строптивого журналиста.

11. На  Бочарке

В десять часов утра мы встретились  в заранее условленном месте — в сквере Мира. На Инге были сиреневого цвета шортики, белая  футболка, на голове кепка.  Залюбовавшись ее стройным и упругим телом, тонкой талией, заботливо спросил:
— Ты легко одета, не холодно ли?
— Нет, молодая кровь греет, — отозвалась она и кокетливо улыбнулась. — Бархатный сезон  последний подарок знойного лета. Владлен, что  ты такое гениальное сотворил, что Ярослав Гордеевич злой и мрачный,  словно туча?
— Ему не понравилось мое произведение,— с грустью ответил я.— Не могу кривить  душой, подхалимничать, написал все как есть. А он хотел увидеть в себе идеального героя, но, увы, я не сказочник.
— Мне запретили с тобой встречаться,— вздохнула девушка.— Посадили под домашний арест и  Ярослав Гордеевич пригрозил выдать замуж за Устюжина, а я его патологически не переношу.
— Да, это серьезная угроза, я тебе очень сочувствую,— произнес я.— Надо им те подумать, как ее избежать. Мне этот лакей и самому неприятен, а уж тебе,  такой очаровательной и красивой девушке и подавно. А как тебе удалось вырваться из-под ареста?
— Ярослав  Гордеевич  запер входную дверь, но я хитрая. Воспользовалась  моментом, когда в комнате никого не было и выбралась через окно. Моя комната, к счастью, находится на первом этаже. Правда, от земли окно метра полтора. Я сиганула с подоконника на клумбу с цветами.
— Ты же мог расшибиться, — посочувствовал я.
—  Посадка была мягкой. Да и не к лицу мне нарушить слово и не придти на свидание,— сказала Инга. — Я ведь сама напросилась, хотя для девушки эта вроде бы и не прилично.
—  Я  еще раньше хотел предложить сам, но не отважился побеспокоить такую прелестную девушку,— признался я.— Опасался,  что ты откажешь старому ловеласу.
— Старому-у? — рассмеялась она чувственно. — Ты импозантный мужчина с загадочным шармом в расцвете сил. Такие, как ты, не могут не нравиться женщинам. Я  удивляюсь,  почему какая-нибудь ушлая красотка,  тебя до сих пор не соблазнила?
— Сейчас красавицы охотятся за банкирами, коммерсантами,  депутатами и чиновниками, а что взять с  писателя бессребреника, — усмехнулся я.— Но спасибо тебе за добрые слова. Я их еще не заслужил, но готов  в поте лица отработать  аванс. Тем более, что  я чувствую себя  виноватым. Из-за меня у тебя неприятности с отцом, а, возможно,  и с матерью, хотя  женщины чаще  душевны и ласковы.
Я взял в свою руку ее изящную теплую ладонь и нежно погладил.
— С каким отцом? — подняла  она на меня свои голубовато-зеленые глаза, слегка улыбнувшись краешками губ.
— С Ярославом Гордеевичем? — удивился я ее встречному вопросу.
— Он отчим. У меня только мама родная, Верочка,— сообщила Инга.— А  отчима, чтобы не огорчать маму, терплю,  как досадную  неизбежность.
— Вот это новость! — со смешанным чувством радости и надежды воскликнул я.— Тогда это в корне меняет положение вещей.
— Каких еще вещей?— пристально взглянула она.
— Вернее характер наших отношений,— уточнил я.— А что же твой родной отец? Оставил семью?
— Да, оставил, навечно, — в ее глазах  затаилась  печаль, я  пожалел о вопросе. — Мой папа Сережа погиб в  дорожно-транспортном происшествии, когда мне не исполнилось и трех лет. Ему тогда было  всего лишь двадцать семь.
— Прости, я не знал и  не хотел причинить тебе боль,— и чтобы дальше не бередить рану, не стал выяснять обстоятельства трагедии, а лишь поинтересовался. — Значит у тебя другая фамилия, а не Ланцюг, что в переводе с украинского означает цепь?
— Инга Нечаева, приятно познакомиться,— подала она руку.— Отчим предлагал записать на свою фамилию, когда сошелся с матерью. Было это лет пять назад, но я категорически запротестовала. Мне очень дорога память об отце, я  на него похожа, как копия. Берегу его фото, а Ярослав Гордеевич мне сразу не понравился, слишком властный и барственный. Он меня раздражает и, только ради мамы,  я терплю его присутствие, сохраняю дипломатические отношения. Но осталось недолго, через неделю в университете начнутся занятия. Так что скоро буду паковать чемоданы.
— То,  что ты свободна от его семейных уз, прекрасно,— с неожиданной теплотой в голосе признался я.— Он не  вправе диктовать свои условия, а тем более  принуждать тебя к замужеству без любви, а по меркантильным расчетам.
— Ты, как писатель, мог бы и раньше догадаться, что я падчерица, ведь совершенно ни внешностью, ни характером на него не похожа,— слегка упрекнула Нечаева.— Ты же должен тонко чувствовать натуру человека.
— Принимаю критику,— согласился я.— Действительно,  не припомню случая, чтобы ты при мне или публично назвала Ланцюга отцом или папой. Наверное,  я старею и  утрачиваю зоркость,  наблюдательность и вкус к жизни. Для прозаика это непростительно.
— Полно на себя наговаривать,— мягко заметила Инга.— Я очень ценю людей не пустых и примитивных, а духовно богатых, интересных с шармом таинственности. В каждом человеке должна быть загадка, изюминка.
— Спасибо, будем считать этот комплимент авансом,— ответил я.— Вот тебе  шоколад за доброе слово, которое не только кошке, но и коту приятно, — скаламбурил я неожиданно для себя и подал ей плитку “Короны”.
В знак благодарности девушка кивнула и напомнила.— Мы, кажется, собирались на Бочарку, рыбу удить?
— Обязательно наловим бычков на уху и надерем мидии для плова, — по-мальчишески задорно произнес я и, держа ее за обе руки, признался..— У тебя по нынешнему времени очень редкое и красивое имя.
— Ох, сколько я из-за него натерпелась, — вздохнула она.— В школе меня дразнил Дингой. Знаешь, ведь есть такое чудесное произведение «Дикая собака Динго или Повесть о первой любви»?
— Конечно,  знаю. Многие в детстве и юношестве зачитывались.
— Так вот ребята, порой,  доводили меня до слез,— продолжила она.— Я даже уговаривала маму, чтобы она поменяла свидетельство о рождении, заменив  мое  имя,  на  Анжелику или Инну, а теперь сама довольна, что не совершила тогда глупость. Это имя, как и жизнь дарованы мне матерью и отцом, в нем знак судьбы. Хотя это имя, в отличие от других, не богато на формы произношения. Кажется, единственное.
— Не может быть,— возразил я.— Ингочка, Ингуленок, Ингуша...
— Ну,  это ты лихо сочиняешь,— рассмеялась девушка.— И все же приятно, когда тебя называют ласково и необычно. Женщина ведь сначала любит глазами и ушами, а уже потом сердцем и телом.
— За нежными словами дело не станет. Это я обещаю.
— Так едем мы на Бочарку или продолжишь читать лекцию?— пожурила она, пряча шоколад в карман легкого бирюзового платья.
— Вперед! — скомандовал я, взяв  в одну руку свою походную сумку с провиантом,  а в другую спиннинг и бамбуковую удочку. для Инги, чтобы ей не скучно было на берегу.
Из сквера бы направились к ближайшей автобусной остановке, что поблизости  храма Иоанна Предтечи. Сели в подкатавший автобус маршрута № 6 и  минут через пятнадцать  сошли на конечной остановке  «СП “Мис». Далее мимо бочарного  завода прошли к Цементной слободке, миновали гаражи  и склады ППО “Югрыбпоиск”, нефтебазу,  с причала которой некогда заправлялись горючим сейнеры и другие рыболовецкие суда, ведущие промысел в Черном и Азовском  морях, в Керченском проливе.
По извилистой тропинке у заросшей камышом бетонной ограды, вышли на берег, усыпанный на мелководье серыми и выбеленными солнцем и солью камнями. Взорам открылась сверкающая в лучах солнца до самого мыса Еникале и ближнего Ак-Бурун бирюзовая чаша залива. Виден был желтовато-бурый таманский берег, а акватории пролива  периодически проходили танкеры, сухогрузы и другие суда. В десяти-двадцати метрах от береге нависли холмы с кое-где обнаженными  после проливных дождей красновато-глинистыми  обвалами, и оползнями, съехавшими  к срезу воды, и изменившими рельеф берега.
Я взглянул на Нечаеву.  Ее взор был устремлен вдаль, на блистающий, серебрящийся морской простор.
— Что там? — указала она изящной рукой не возвышающийся мыс Ак-Бурун с впадающим в воду причалом и зданием казармы на склоне, выкрашенной в цвет охры. Территория,  изрезанная оврагами и с холмами и поросшая диким мелколесьем и кустарниками, была обнесена рядами колючей проволоки с мачтами вышек для часовых.
— Там, наверное,  запретная зона,— догадалась Инга, не дождавшись моего ответа и,  переведя  взгляд на различаемые над поверхностью воды ставники с сетями. Или  рыбаки промышляют?
— Скорее всего, браконьеры, — улыбнулся я.— Время даром не теряют, ловят пиленгас, кефаль, ставриду, камбалу или  краснюка. Ты права, раньше там,  действительно,  была запретная зона, располагалось несколько воинских частей, а ныне осталась одна, украинская и та скоро будет расформирована, останутся лишь саперы, которые разминируют акваторию залива. А вообще это очень живописное и уникальное место. Там среди оврагов и холмов  находится крепость Керчь с фортификационными сооружениями, казематами, тоннелями и подземными ходами к капонирам и береговым батареям, построенная по проекту знаменитого военного инженера Эдуарда Тотлебена во второй половине  девятнадцатого века. Эта крепость охраняла вход в Керченский пролив и в Азовское море от турецкого военного флота. Только подземных коммуникаций около четырех километров. Настоящий памятник военного зодчества.
— Интересно было бы там побывать. Я люблю все необычное и загадочное, связанное с историей, большими событиями и известными личностями,— призналась она.
— Я разделяю твои увлечения и интересы. В крепости мы обязательно побываем. Ее после окончательно ухода военных собираются передать в ведение местного заповедника. Более того,  есть знаток и по сути,  хранитель этого памятника Владимир Стародубцев, который за двадцать лет, начиная со службы в гарнизоне крепости, изучил ее досконально. Хотя для ученых и археологов там работы непочатый край и она сулит находки и открытия. Мы обязательно совершим экскурсию.
— Ловлю тебя, Владлен, на слове,  — тепло улыбнулась Нечаева и обратила взор вниз. Я  вовремя придержал ее за руку.
— Ой,  завалило дорогу,— остановилась Инга в  растерянности, глядя на вспученную оползнем с  глубокими трещинами почву.
— Это препятствие легко преодолимо. Следуй за мной. Завал произошел года три назад после обильных дождей. Если разрушительные процессы и дальше продолжатся такими же темпами, то лет через десять, пятнадцать прибрежный  ландшафт  измениться до неузнаваемости. Дай Бог,  доживем до этого времени. Ничего в этом мире нет постоянного и вечного.
— А любовь?
— Конечно, но безотносительно к конкретным лицам,— пояснил я.— Жизнь человека конечна и поэтому,  когда она угасает, то умирает и любовь. Печально, больно, но  такова суровая реальность и мы неспособны что-либо изменить. Сколько замечательных людей, сколько прекрасных чувств и пылких страстей кануло в бездну...
— Это ужасно!  Я пришла к выводу, что надо торопиться жить, ярко, солнечно, ибо нелепая случайность может ее оборвать, — призналась Нечаева.— Жизнь хрупка и недолговечна.
— Виноват, что затеял этот разговор,— покаялся я.— Давай не будем думать о  грустном. Ты — молода, красива, достойна чистой и светлой любви. Рядом с тобой я  тоже ощущаю себя юношей. Ты волшебница,  зеленоглазая колдунья.
— Добрая или злая?— рассмеялась она к моему удовлетворению, что удалось отвлечь ее грустных мыслей.
— Обаятельная,— отозвался я и поймал на себе ее теплый взгляд.
— Какой прекрасный вид! — произнесла она с восторгом.
— Здесь дикая, нетронутая цивилизацией природа, укромный уголок, Бочарка — мое любимое место,— признался я.— Она меня вдохновляет на новые творения. Кроме рыбацких принадлежностей я обязательно беру с собой блокнот и ручку  для записи мыслей, своих впечатлений от увиденного,  ярких и необычных образов и сравнений.
— А я тебя разве не вдохновляю? — обиделась Инга.
— Вдохновляешь и волнуешь,— ответил я.— Теперь у меня два вдохновителя: ты и Бочарка — гарантия  плодотворности, рождения романов, повестей и рассказов.
— Ты обещал мне дать что-нибудь почитать остросюжетное, криминально-эротическое,— напомнила Нечаева.— Страсть,  как люблю запутанные,  тайные истории.
— На рыбалке не место для чтения, — заметил я.— Но слово свое сдержу — подарю тебе книгу “Под знаком Скорпиона”. Прости, что выпустил это из внимания. А теперь давай выберем удобное место на берегу и займемся древним промыслом. А роман почитаешь на досуге. Мне очень жаль, что главная героиня Снежана погибла от рук бандитов. Некоторые читательницы предлагали ее оживить и написать вторую часть романа. Не знаю,  соберусь ли с духом.
— Может, и меня постигнет горькая участь твоей героини?— вздохнула Инга.
— Не знаю,— честно ответил я. — Жизнь непредсказуема. Но впредь я  стараюсь  своих героинь щадить. Мне больно, тяжело с ними расставаться, но логика событий, обстоятельства, порой преобладают над желаниями. Надеюсь, у нас  с тобой все будет благополучно.  — Дай Бог,— улыбнулась она в ответ.
Мы прошли метров двести вдоль берега по утрамбованной гравием дороге, ведущей в район крепости с  красновато-кирпичными зданиями казарм и других строений, с  вдающимся в море минным причалом. Затем спустились к срезу воды с камнями, поросшими зелеными и бурыми водорослями, с желтовато-песчаными оконцами на дне.
Солнце, плывущее в зенит,  припекало. Нечаева сняла о себя платье и предстала  в оранжевом купальнике. Я залюбовался ее словно изваянной  умелым скульптором,  великолепной в строгих пропорциях, фигурой. “Правда, хороша?” — спрашивали у меня глазами. Встав на поверхность плоского камня, она словно балерина,  повернулась по оси.
— Ты бесподобна, — похвалил я. Соединил три колена бамбукового удилища, а затем настроил свой спиннинг, присоединив катушку с леской. Сбросил с себя верхнюю одежду и в плавках забрался в воду. Надрал с  камней черные ракушки мидии. Собрал их в полиэтиленовый пакетик и  вылез на берег. Разбил несколько ракушек о камень и нежную желтую мякоть насадил на крючки. Подал удилище Инге и с шуткой наказал:
— Ловись рыбка мала и велика. И не зевай, мидия плохо держится на крючках, поэтому при поклевке сразу подсекай и поднимай удилище. Иначе бычок собьет наживку или затянет крючки под камни и тогда придется лезть в воду.
— Все ясно,— кивнула она головой и забросила леску с грузилом в воду. На поверхности заплясал поплавок из гусиного пера. Я взмахнул спиннингом, забросив грузило и крючки метров на семьдесят от берега. Закрепил удилище в камнях и стал наблюдать за Нечаевой. Я все чаще стал ловить себя на мысли,  что эта девушка с того момента,  когда впервые ее увидел все прочнее входит в мою жизнь. Меня восхищают и вызывают трепет ее милое овальное лицо,  зеленоватые глаза и нежные чувственные губы, изящная фигура и жесты. Импонировала ее рассудительность, осторожность и сдержанность в чувствах и действиях. Конечно, как и любой другой человек, а идеальных людей не существует в природе, она не лишена недостатков, присущих ее ровесникам. Но я стараюсь их не замечать и не придавать им большого значения. Меня умиляет ее трогательная привычка. В минуты задумчивости она накручивает на палец завитки своих волос. Это у нее получается так естественно, что мне доставляет удовольствие наблюдать за этой забавной игрой. Все это  за короткое время всплыло в моей памяти. Позабыв о спиннинге без колокольчика, я  наблюдал за девушкой. Успел увидеть, как поплавок ее удочки стремительно ушел под воду.
— Инга тяни! — с азартом воскликнул я. Она подняла удилище, но леска зацепилась. Очевидно,  бычок успел схватить приманку и спрятаться под камень. Она попыталась вытащить леску, но тщетно. Посмотрела на меня беспомощно.
— Погоди, сейчас отцеплю, — поспешил я на помощь. Не желая рвать леску и терять крючки и грузило, я полез в воду. Слегка сдвинул камень и потянул, почувствовав упругость лески и тяжесть на крючке. Своим острым жалом он впился в нижнюю губу бычка. Вытянутый из воды на сушу песчаник  бился хвостом и шевелил плавниками. Мне показалось,  что его темно-фиолетовых зрачках застыла боль. Я отцепил его и бросил в садок из мелкоячеистой, зеленой сети.
— Один ноль в твою пользу,— сообщил я Нечаевой.
— Но это ты поймал,— возразила она и  крикнула.— Твой спиннинг сильно дергается. Того и гляди,  леска оборвется. Наверное, пиленгас или кефаль попалась.
— Пиленгас и кефаль на мидию не клюнут,— заметил я.— Им особую наживку подавай — морского червя. Его в речке Приморской или лиманах  добывают. Это кругляк резвится. Он мидию обожает. Быстро, ощущая тяжесть улова, намотал леску на катушку и на  двух крючках  затрепетали два крупных серебристо-светлых кругляка. Прогноз оказался точным. Снял их с крючков и, нацепив мякоть мидии, запустил леску в море. Едва, описав в воздухе дугу, свинцовое грузило кануло в глубине, я услышал Ингин голос:
— Владлен, погляди, какую я красивую рыбу поймала.
Я обернулся. Она держала на  леске и крючке рыбешку, переливающуюся в солнечных лучах, словно изумруд.
— Может,  она волшебная, как в сказке о рыбаке и золотой рыбке? Загадаем заветное желание,— предложила девушка.
— Это зеленуха. На вид красивая, диковинная, но обманчивая,— разочаровал я ее. Поэтому с волшебством и исполнением желаний  ничего не получится. Каждый человек — кузнец своего счастья.
— А жаль,— взгрустнула она и поинтересовалась. — А зеленуха съедобная?
— Считается сорной рыбой, но некоторые рыбаки ее вялят  под пиво и пока еще  никто не отравился. Как говорится, на безрыбье и рак рыба, — ответил я.— Отпусти ее с Богом, а нам и бычков будет достаточно.
Инга аккуратно сняла рыбешку с крючка и опустила в воду. Через полчаса в каждом из наших садков было по полтора десятка бычков. Кругляк брался резво, я только успевал цеплять наживку, поглощенный  рыбалкой, а Нечаевой, наверное, наскучило однообразное занятие. Закрепив  в камнях удочку, она подошла ко мне.
— Владлен, ты так увлечен рыбалкой,  что не обращаешь на меня внимания,— упрекнула она, капризно поджав чувственные губы с перламутром помады.
— Прости, родная. Во мне, похоже, проявился азарт древних предков, добывавших себе пропитание охотой и рыбалкой. Это зов крови.
— Но он должен проявиться и в  другом, когда рядом с тобой молодая женщина, — с вызовом ответила она.
— Ты совершенно права, но тебе лишь кажется, что я равнодушен к женским чарам. Ты даже очень волнуешь мою кровь,— признался я к ее удовольствию.
— Вот видишь, я сама напросилась на комплимент, — рассмеялась Инга, заманчиво блеснув жемчужно-белыми зубами.
— Прости меня, дикаря,— обнял я ее за хрупкие плечи.— Рыбалка подождет. Все равно всех бычков  не выловишь, да и в этом нет смысла. Удим ради спортивного интереса. Давай лучше поплаваем, покупаемся, пока еще  вода теплая, а то ведь через день-другой налетит норд-ост, нагонит из глубины холодную воду. Уже не лето, а сентябрь почти на исходе...
— Давай, — охотно согласилась она и вдруг заколебалась. — Я ужасно боюсь змей. Они здесь водятся?
— Немного и они не представляют для человека опасности,— успокоил я. — У мыса Змеиного для них вольница. Тоже охотятся за мелкими бычками, крабами и другой морской живностью.
— Ну, что ж тогда рискну, тем более, что рядом будет надежный телохранитель, — заметила Нечаева. — Ты ведь должен доставить меня домой в целости и сохранности. Ты гарантируешь меня от неприятностей?
— Безопасность от змей и прочих злодеев гарантирую! — заверил я с мальчишеским  запалом  и  предостерег.— В воду входи осторожно, чтобы не поранить ноги об острые камни и ракушки мидии. В прозрачной  воде есть песчаные отмели, по ним и передвигайся к глубине. А лучше я тебя проведу.
Взял ее за руку и завел в прозрачную и еще теплую / градусов двадцать / воду по грудь. Мы поплыли рядам, от каменистого берега, от оставленных удочек с  блестящими лесками. Инга,  играючи, словно нечаянно прикасалась ко мне упругой грудью и тут же,  смеясь, отплывала. От этого прикосновения меня охватывало чувство влечения к женщине, кровь приливала к лицу.
— Инга, шалунья, не играй с огнем. Я ведь не бесчувственный чурбан.
— В воде не опасно, огонь сразу погаснет,— пропела она в рифму.
— Этому огню вода не страшна, — ответил я, она озорно рассмеялась. Я  заметил приближающийся студено-матовый  парашют медузы и велел.— Осторожно, Инга,  по курсу медуза. Ее прикосновение очень неприятно, кожа покраснеет и будет жжение. Нечаева отпрянула в сторону от медузы с фиолетовой окантовкой.
— На том берегу залива, что в районе металлургического комбината, — я указал взглядом на белые многоэтажные доме на противоположном  от Бочарки берегу.— Есть пляж Молодежный с беседкой на возвышении,  а воде скалы. Одна из них очень похожа своими контурами на бегемота. Если погода не испортиться и вода сохранит тепло, обязательно там побываем.
— Мне там приходилось  купаться,— сообщила она.— Но Бочарка мне больше понравилась, здесь тихо, безлюдно, лишь несколько рыбаков и те далеко на лодках. Будем встречаться здесь, чтобы ни Ярослав  Гордеевич, ни Устюжин не  смогли отыскать.
— Будь, по-твоему — согласился я, глядя  на три рыбацкие резиновые и дюралевые лодки  в отделении. —  Здесь, действительно, укромные места.
Минут через пятнадцать, поплескавшись и порезвившись  вдоволь, мы вышли на берег к своей одежде, походной сумке и удочкам. Нечаева ступила на мягкую  подстилку, из сухих  бурых водорослей. Выжала из волос воду.
— Ой, щекотно, — произнесла она, взглянув на ступни и икры своих стройных  золотисто-загоревших ног. — Какие-то букашки ползут по коже.
— Не бойся, это морские блохи, — рассмеялся я. — Они не опасны. Скачут как  поджаренные и питаются моллюсками мидий, рапана.
Инга смахнула блох рукой и поднялась на поверхность камня. Вытянулась в  струну,  будто демонстрируя свое совершенство и красоту. Грешным делом, любуясь каждой линией ее тела, я с завистью подумал о ее избраннике, который  завладеет ее сердцем, а затем и  полакомиться этим великолепным  телом, сулящим страсть и блаженство. По большому счету,  мужчинам только кажется,  что они выбирают себе жен  или любовниц. Все совершается наоборот. Видимо, это наследие матриархата, когда женщина была главой рода, племени. И в ныне сохранившихся диких племенах такое ее положение остается неизменным. Ведь на ней лежит самая главная миссия —  продолжение рода человеческого.
У самого берега одна за другой проплывали стайки мальков. Инга взмахнула  рукой, мальки рассыпались / инстинкт самосохранения /,а затем вновь сошлись в стайку и поплыли своим маршрутом, начертанным вечными законами миграции. В пятнадцати метрах от нас на камни опустилась белая чайка  с розоватыми лапками и клювом. Вошла  в воду, наверное, лакомясь мальками. Обычно эти птицы сопровождают рыбаков, опускаясь на воду поблизости от лодок. Нередко мелкую рыбешку рыбак отдает птицам, подбрасывая  ее в воздух и чайки хватают с лета.
Метрах в тридцати от берега трудился неутомимый нырок. Он  надолго  погружался  в глубину в поисках добычи. Держался в радиусе двадцати метров. «Наверное,  нашел рыбное место»,— подумал я, поражаясь  извечной борьбе братьев наших меньших за существование. Людям бы такое упорство и жизнелюбие.  Эти существа живут по суровым законам природы, а человек все норовит перекроить на свой лад и зачастую, неудачно, нарушая  равновесие в природе и тем самым ухудшая среду своего обитания.
— Хочешь отведать деликатес?— спросил я девушку.
— Какой?
— Мидии. У нее очень вкусное, нежное и полезное мясо,— пояснил я.— Рекомендуется  для вывода из организма радионуклидов. Учеными ЮгНИРО  для этих  целей разработан медпрепарат “Биолан” и другие эффективные средства. Укрепляет иммунную систему, повышает жизненный тонус и потенцию.
— Ну, если повышают потенцию и  сексуальное влечение, тогда угощай, — заразительно рассмеялась Нечаева, одарив меня ласковым взглядом.
— В тихую погоду, чаще всего ранним утром и поздним вечером  мужики из Цементной слободки, кроме  мидий, их можно драть в любое время суток, промышляют еще и креветок-рачков. Передвигаются с большими сачками вдоль берега по мелководью. Пойманных  креветок  высыпают в ведро и сырую,  либо отваренную, предлагают гурманам. Креветка, как и речные раки,  ценится даже выше крабовых палочек, имитирующих вкус деликатеса.
— А мы сможем наловить креветок? — спросила Инга.
— Нет, для этого нужен сачок, да и море становится хмурым, погода портится, — ответил я, бросив взгляд  на сгустившиеся тучи.—  А вот мидии наберу сколько угодно, дери их с камней, не ленись. Вообще-то рыбалка — азартное дело. И не только я ею захвачен. Здесь частенько вечером  встречаю колоритного старика, бывалого рыбака. Так он  подальше  от глаз рыбинспекции промышляет пиленгаса, кефаль, как впрочем,  и другую рыбу, которая попадается в сети. Самое интересное,  что этот почтенный старик, несмотря на свой возраст, а ему далеко за шестьдесят, вместо насоса надувает резиновую лодку своими легким.  А потом, когда стемнеет,  выплывает метром на пятьдесят от берега, выметывает  мелкоячеистую сеть с поплавками сверху и грузилами внизу. Таким образом, преграждает путь мигрирующей вдоль берега рыбе. Не знаю,  насколько богаты его уловы, но,  судя по тому, что он не бросает это дело,  хватает на ушицу, засолку и, возможно, для  продажи  на рынке. Ведь сейчас при мизерных зарплатах и пенсиях, каждый выживает, как может. Одним словом, игра стоит свеч. — Так он браконьер,— догадалась Инга.
— Мелкий на фоне тех, кто сотнями тонн тралами и кошельковыми неводами  выгребает краснюка — осетра, севрюгу, судака, камбалу  калкан из Азовского и Черного морей. Но с крупных браконьеров, вооруженных сейнерами и быстрыми катерами, современным навигационным оборудованием и средствами связи, орудиями лова, как с гуся вода.— Почему? — огорчилась девушка.
— А потому, что у них есть высокие покровители в парламенте, правительстве и администрации президента, которым они поставляют краснюка и икры к столу на разные там банкеты-фуршеты, юбилеи и прочие питейно-развлекательные  мероприятия в соответствии с государственным и дипломатическим этикетом.
— Как зовут твоего старика-рыбака?
— Это не имеет значения,— ответил я нехотя. — Я не хочу, чтобы рыбинспекции вычислила его по имени или устроила на Бочарке засаду, чтобы показать, как усердно и эффективно борется с браконьерами, тогда, как матерые акулы остаются безнаказанными.
— Ты, что мне не доверяешь? — обиделась она.
— Доверяю, но знаешь, язык без костей, — ответил я. — Вдруг случайно проговоришься в кругу своей семьи  и Ярослав Гордеевич натравит на старика рыбинспекторов. Не хочу брать не себя этот грех.  Старик долгие годы проработал на траулерах и сейнерах на промысле, измочаленный штормами и ветрами, рисковал жизнью, поэтому заслужил того, чтобы море его кормило, спасало от голода.
— Логично и убедительно, — согласилась Нечаева.
— Мы с тобой полакомимся мидиями. Как говорил Аркадий Райкин, специфический вкус, во рту тает. Присмотри за моим спиннингом, а я займусь ракушками.
— Желаю удачи! — подбодрила она меня. С полиэтиленовым пакетом я полез воду и через десять минут надрал с подводного камня килограмма три-четыре крупных ракушек. Очистил их от водорослей.
— Знаешь, кажется,  я проголодалась, — призналась Инга. — Из дому успела  прихватить только шпроты, два лимана и апельсин... Сам понимаешь, пришлось спасаться бегством.
— У меня есть припасы, с голоду не умрем. Зажарим мидии и бычки,— заверил я. — Море издревле столько поколений кормило, да и нас детей природы не обидит.
Ветер изменился, покрепчал и я увидел, как несколько рыбаков спешно погребли веслами и пристали к берегу. Осень прохладой напомнила о себе.

12. Гроза  и  радуга

Сразу потемнело, задул резкий норд-ост  и  море взбунтовалось. От дымчато-размытой линии горизонта, где затерялся таманский берег и коса Тузла, покатились  бочками волны с белыми гребешками. Они разбивались о  камни, окатив нас  солеными брызгами. Набросали на камни зеленые плети водорослей.
 Я обернулся, с  запада,  зависнув над Керчью, потонувшей в мареве горой  Митридат со шпилем обелиска, наползла свинцово-черная туча с рваными краями. Воздух был насыщен влагой, запахом озона. Ослепительный зигзаг молнии на  мгновение расколол тучу, осветив зарницей залив. Затем до нашего слуха докатился раскат грома.
—  Инга, попали мы в переплет. Не только твой отчим, но и погода создает нам  препятствия, —  посетовал я, выбирая из воды и очищая от водорослей упругую леску спиннинга.
—  Это даже к  лучшему. Никому не придет в голову искать меня здесь в ненастье, —  заметила Нечаева и, последовав моему примеру, собрала удочку.
— Опытные рыбаки быстро узрели приближение грозы и пошабашили. А мы с тобой проглядели ненастье. Теперь придется под дождем время коротать.
— Ой, и я не догадалась зонтик прихватить,— вздохнула Нечаева, поглядывая на угрожающе сгустившееся небо.— Промокнем до нитки...
— До нитки? — усмехнулся я.— Да на тебе кроме купальника  нечего нет.
— На тебе тоже,— парировала она.
— Зонтик вряд ли поможет, какая мрачная туча наползает. Набухла от влаги, того и гляди,  обрушится на наши головы. Будет лить, как  из ведра. Понадеялись мы с тобой Инга,  на авось.
— Что же делать? — испуганно спросила она, слегка вздрогнув гибким телом.
— В ста метрах отсюда есть грот. Я там обычно скрываюсь от непогоды,— утешил я ее.— Собирай  быстрее вещи и живо за мной. Думаю, что гроза скоро пройдет. Ветер гонит тучи за Керченский пролив, на Кубань.
 Я взял походную сумку,  садок с бычками и пакет с мидиями, а Инга пакет своими вещами и второй садок.
— А как же спиннинг и удочка?— спросила она, видя, что я их оставил на камнях
—  Ничего с ними не сделается. Здесь, кроме нас,  ни одной живой души. После грозы  продолжим рыбалку.
Я подал ей руку и помог подняться на  верхнюю часть каменистого  берега, поросшего жесткими кустиками с мелкими фиолетовыми соцветиями— одной из разновидностей диких дубков, произрастающих на Керченском  полуострове. Я несколько раз приносил букеты домой. Они всю зиму и весну сохраняли свой первозданный вид, напоминая об осени и Бочарке.
Едва мы успели отойти метров на десять, как по придорожной траве зашелестели крупные капли дождя.
— Бежим! — я подал  девушке руку и сквозь плотную стену дождя  мы устремились к темному своду старого полуразрушенного дождями и оползнями грота. Я молил только об одном, чтобы там до нашего прихода не оказалось посторонних. И моя молитва, очевидно, дошла до Бога — никого не было. Мы забежали под каменный свод, сверху покрытый толстым слоем почвы
— Нас здесь не завалит? — встревожилась Нечаева, глядя, как по обвалившимся краям арки стекают мутные потоки воды.
— Может когда-то и обвалится, но не сейчас. Кладка довольно прочная — камни подогнаны друг к другу торцами и тем самым удерживают от обвала. На наш век  хватит.
 Между тем, неожиданно обрушившийся с неба ливень, словно какой-то гигант,  встряхнул и выжал всю тучу, цепями молотил по длинным стеблям растений, пригибая их к земле. Сбивал  синие, розовые и желтые соцветия.
— Точно такая же гроза застала  меня здесь в прошлом году,— сообщил я.— И случилось то в начале августа в день Ильн Пророка. Вот тогда  я поверил достоверность  поговорки: Илья Пророк — тепло уволок. Нынче такая же история. Над заливом стояла сплошная серая пелена, за которой спрятался город, ранее хорошо видимые жилые кварталы, портальные краны в морском торговом  порту,  словно огромные жирафы,  вытянувшие свои стрелы, колесо обозрения на  набережной  и другие строения вдоль голубой подковы бухты. Все кануло, лишь зарницы молний и глухие, словно удары по наковальне, раскаты грома.
 Я увидел, что Инга продрогла под прохладным дождем. Ее белые, как сахар-рафинад, зубы выбивали мелкую дробь. Она закуталась в платье, но оно не согревало.
— Чтобы не простудиться, надо выпить крепленого вина,— посоветовал я и достал из сумки бутылку массандровского белого портвейна. Охотничьим ножом открыл ее, налил в стеклянный стакан и подал девушке.
—  А ты? — спросила она, принимая вино.
— Я потом.
 Нечаева отпила  полстакана и передала  мне. Отломила плитку шоколада, закусила,  а часть протянула мне. Я выпил до дна, почувствовав, как теплая жидкость  разлилась  по телу. Нечаева заботливо, словно ребенку, положила мне в рот кусочек шоколада.
— Сейчас я разведу костер,— бросил я взгляд на обугленные камни таганка.— Согреешься,  мы зажарим деликатес, мидии и бычки.
— Но у тебя нет спичек или зажигалки,— сказала она.— Ты ведь не куришь. Я ни разу не видела тебя о сигаретой или трубкой, хотя писатели, тот же Жорж Сименон‚  забавлялся табаком, коллекционировал трубки.
—  Не курю. Хоть от одного порока избавлен, но спички после того дня Ильи Пророка, когда пришлось продрогнуть, теперь ношу с собой,— ответил я.— Горький опыт всему научит.
—  Я тоже не курю, хотя подруги-студенты все время подбивают на дорогие сигареты типа  Пьер Карден.
— И правильно делаешь,— похвалил я.— Курение портит цвет лица. Оно у тебя свежее и нежное,  словно персик. Поэтому дорожи своей красотой и молодости не увлекайся косметикой. Естество превыше искусственного лоска, косметики, будь она даже от “Лореаль Париж”.
— Я так и поступаю, —  улыбнулась она, немного согревшись вином. — А какие у тебя, Владлен, пороки,  если конечно не секрет?
— Люблю иногда  выпить, когда деньги, скудный гонорар перепадает, —  ответил я.— Но это случается не часто. В нашей державе литература, писательское творчество неспособно прокормить. Но, когда деньги появляются за  публикации рассказов или судебных очерков в газетах “ С места происшествия”, “Керченский рабочий”, то не скуплюсь угощать добрых друзей
— И это все пороки? — удивилась она.
 — Пожалуй, все, а остальные мелочь,— сказал я, собирая сухой хворост, занесенный  ветром в грот. Отыскал несколько дощечек и расколол их ножом на щепки.
— А как насчет женщин, прекрасного пола? — продолжила Инга допытываться.
— Женщины —  это не порок, а физиологическая потребность,— возразил я.— Пока человек способен любить, он живет  и его жизнь полна смысла. А для человека творческого, имеющего отношение к искусству это особенно важный фактор,  ибо он живет в большей степени чувствами, эмоциями, чем разумом. Ему для  вдохновения  необходимы свежесть  и  яркость ощущений и впечатлений. Если он сам этого не испытает, то ничего толкового  написать, изобразить не сможет. Таковы тайны творчества.
— Значит ты исследователь, экспериментатор,  в том числе в вопросах любви и секса,— предположила она.
—  Пожалуй, ты права,— ответил я и пояснил. — Но в большей степени теоретик, так как не с каждой героиней романа, повести или рассказа ложусь в постель,  помогают сила воображения, художественный вымысел.
Я отыскал в сумке старую газету, скомкал и сверху положил хворост и щепки. Чиркнул по коробку спичкой, поднес огонек к бумаге и она занялась, оранжевые язычки пламени  лизали хворост.
— Сейчас сварганим мидии,— пообещал я и положил  сверху на камни лист жести. Ранее до  нас его кто-то использовал в качестве жаровни. Возле  горки пустых ракушек валялось несколько бутылок из-под водки и вина, полиэтиленовые стаканы — следы недавнего пиршества. И когда жест нагрелась, высыпал сверху черные ракушки.
— Пока готовятся мидии, мы продолжим  наш пир,— сказал я и достал из сумки второй стакан, нарезал и положил на застеленный газетой плоский камень, хлеб, открыл банку со шпротами. Инга подала лимоны и апельсины.
— О-о, нам от голода не суждено умереть,— пошутил я.— С такой закуской, еще мидии, мы можем до вечера здесь коротать. У меня  есть и бутылка  вина Каберне. Замечательный напиток.
Нечаева присела рядом, протянула  красивые с круглыми коленями ноги. Я вроде бы нечаянно положил ладонь на ее красивое колено. Она не отстранилась и я, довольный ее покорностью, наполнив стаканы, предложил тост:
— За твое очарование.  Пожалуйста, до дна, чтобы счастья привалило полная чаша.
Мы выпили, а на жесте-жаровне зашипели ракушки мидии, раскрыли створки. Несколько готовых мидий я отодвинул лезвием ножа к краю жаровни.  Обжигая пальцы, отделил от ракушки и ворсинок бисуса мясо. Потом из второй, третьей, подождав пока остынет, подал  девушке.
— Пикантный вкус, —  похвалила она. Я вновь наполнил стаканы. Нечаева, согревшись вином и жаром от костра, сияла с себя платье,  развесив его для просушки. Я наблюдал за  ее плавными и точными движениями и в памяти всплыли, сочиненные несколько лет назад стихи. Нежно взирая на девушку, я с грустью произнес:

Судьба людей таинственна и странна.
И больно мне ту истину понять,
Что я родился  слишком рано,
А ты сумела к встрече опоздать...

— А вот и не опоздала, — улыбнулась она, уловив смысл.— Для мужчины возраст большой роли не играет, тем более, что ты в расцвете и физических, и творческих сил.
—  Рядом с тобой, Инга, я действительно чувствую себя бодро и молодо.
— Вот и прекрасно,— она встала и приблизилась к входу в грот, за которым  неистовствовал ливень. Подставила ладони под его звенящие струи и вдруг замерла. Ее внимание привлекло что-то необычное на кладке стены.
— Владлен, а мы здесь не одни нашли приют,— сообщила девушка.
— Кто же еще? Кого нелегкая принесла? — огляделся я по сторонам, никого не  обнаружив.
— Иди сюда,— поманила она плавным жестом руки. Я подошел и увидел на стене подобие выцветшей и засохшей маленькой шапки подсолнуха. В ячейках сот копошились, угрожающе жужжа, золотистые осы.
— Тоже спрятались от дождя,— улыбнулся я.— Не тревожь их, а то придется спасаться бегством. Разозлятся и начнут жалить, а это довольно болезненно. Лучше от них  держаться подальше. Здесь всем места хватит.
Одна из ос взлетела и закружилась над Ингиной головой. Я поспешно взял девушку за руку и увлек в глубь грота. Она доверчиво прижалась ко мне. Я бережно обнял ее за и с нежностью прошептал:
— Ты такая тонкая и хрупкая, боюсь, что переломишься, словно тростинка.
— Не робей, я гибкая и ловкая,— прошептала она,  стремясь раствориться во мне, запрокинув прелестную голову со смеженными от подступившей страсти веками.— Согрей меня, я очень озябла...
Она прерывисто дышала, подставив полуоткрытые пылающие губы для поцелуя. Потом неожиданно отступила на шаг и сняла с себя нижнюю одежду.
— Что с тобой?— смутился ее смелости, не в силах отвести взгляд от ее нежного соблазнительно-трепетного тела, от матово-белых округлых бедер с  темным мыском промежности,  ранее сокрытым от взора бикини Упругая грудь с лилово-коричневыми сосками слегка вздрагивала от волнения.
— Что же ты медлишь? — обиделась она, подавшись вперед.
— Вдруг кто-нибудь застанет нас врасплох,— попытался я найти оправдание своей нерешительности.
— Не бойся, никто в такую погоду сюда не сунется. Ты ведь сам об этом говорил. Мы здесь одни одинешеньки, — прошептала она, изнемогая от неутоленной страсти.— Я так долго ждала этого мгновения, так измучилась. Если бы ты знал сколько  провела бессонных ночей, мечтая о нашей близости, о слиянии рук,  губ и тел. Бери же меня, я вся твоя до последней клеточки, последнего дыхания. Или я не в твоем вкусе?
— Инга, ты восхитительна, — прошептал я,  наконец, решившись, ощущая фиалковый запах ее тела. Овладел ею жадно и страстно, истосковавшись по женским чарам и ласкам. Какое это блаженство — обладать женщиной. Ради этого стоит жить. Я бережно целовал маленькие родинки,  словно бисер, рассыпанные по ее трепетно вздрагивающему от угасающей страсти телу, на шее, возле соска, на животе у  паха.  Увидел бледно-синюю татуировку на бедре у темного мыска промежности и с удивлением воскликнул:
—  Что это за малявка?! Кто тебе ее нарисовал на пикантном месте?
—  Это не малявка, а кузнечик,— пояснила она и пропела.— Знаешь, есть  такая детская песенка: “В траве сидел кузнечик, совсем, как огуречик, зелененьким он был”и так далее.
—  Инга, почему тебе взбрело в голову мучит, такое прекрасное тело, портить бархатисто-нежную кожу?
— Наверное, дань моде, — улыбнулась она и после паузы выдала экспромтом. —  На всякий случай, если вдруг какой-нибудь сексуальный маньяк меня изнасилует и замучит, то по этой примете смогут опознать мое тело.
— Зачем ты о таких ужасах говоришь, выкинь из головы!— приказал я.
— Всякое в жизни случается, —  с грустью заметила Нечаева. Наши пути, будущее неведомо.
— Лучше бы ты увлеклась пирсингом.
—  Это для меня слишком дорогая забава. Бриллианты, золото, платина и даже серебро и самоцветы, пока не по карману. А клянчить деньги у отчима, не в моих правилах, —  ответила она.
«Самое прекрасное, самое сладкое чувство — обладание любимой женщиной. Это слияние в гармонии любящих сердец и тел, — подумал я. —  Что есть любовь? Вероятно, что люди никогда не смогут постичь глубинные таинства дарованного Богом  и природой чувства и получить ответ на вечный вопрос. Для каждого нового поколения людей, отдельного человека  любовь была и останется прекрасной тайной, неиссякаемым источником  наслаждения и блаженства. В этом смысле природа разумна и рациональна, ибо наделила все живое искусством воспроизводства для продолжения  рода. Причем, наделила этот процесс яркой гаммой приятных сладостных ощущений на пике любви— соитии. Если бы совокупление не доставляло наслаждения, духовной близости двух противоположных полов, то человечество выродилось бы  и  деградировало. Человек же, как разумное существо из волшебного дара любить и быть любимым извлекает для себя пользу, ибо в отличие от животных, живущих природными инстинктами, занимается любовью не только ради рождения и продолжения потомства, но и  ради удовлетворения своих сексуальных потребностей.
Гармония в отношениях между женщиной и мужчиной в яркости чувств и ощущений продлевает им годы жизни, сохраняя радость мировосприятия на этой грешной земле. Там, где нет светлого ореола любви,  там и жизнь серая и короткая  не в радость, а в тягость».
—  О чем ты задумался? У тебя какой-то отрешенный взгляд? —  прервала мои размышления Инга, возвратив в реальность. Я прижал ее прелестную голову к груди и с благодарностью поцеловал розовую мочку  маленького ушка с алой капелькой рубина в сережке.
Нежная с сияющими глазами она отдыхала у меня на коленях, обняв мою шею теплыми руками и прижавшись головою к щеке.
— Вот и обвенчаны мы с тобою грозой,— произнес я, поцеловав ее в мягкие послушные губы. — Теперь мы муж и жена и тебе предстоит поменять фамилию Нечаева на Жаркова. Милое, бесценное создание! Как я мог раньше жить без тебя?. — Владлен, я убеждена, что детей надо зачинать не в квартире ночью в темноте, а на лоне природы, в лугах среди цветов и трав при свете солнца и пении птиц, — с сияющими глазами произнесла Инга. — Тогда родятся здоровые, умные, красивые и жизнерадостные детишки.
  — Сама придумала?
 — Да, совершенно неожиданно пришли такие мысли.
 — Гениально! Надо бы обязательно использовать в своем романе, —  признался я. — Похоже, что ты мечтаешь о ребенке?
—Об этом мечтает каждая женщина, ведь это так естественно, это ее главное предназначение на земле.
—Ты мыслишь, как зрелая женщина.
— А я такая и есть, — улыбнулась Нечаева.
Неожиданно я ощутил смутное чувство вины и неловкости, словно совершил что-то постыдное, противоестественное. Но вскоре при воспоминании от случайно увиденной сцены оно истончилось. Во  время летней прогулки по Азовскому побережью я вышел  к живописному  урочищу, что в окрестностях рыбацкого поселка  Юркино, расположенного севернее Керчи. Это место по примеру бардов присмотревших район Борзовки, давно облюбовали  нудисты. Мужики, женщины их детишки, подростки средь бела дня под жаркими лучами солнца ходят в чем мать родила.  В понимании свободы, естества и единства с природой они превзошли даже  туземцев, дикарей, прикрывающих набедренными повязками или фиговыми листьями интимные, детородные органы. Обитатели  лагеря  дефилируют по территории совершенного нагими. При каждом  взаимном желании, а такое возникает часто при созерцании обнаженных золотисто-смуглых от загара тел, они совокупляются в разных позах и местах, полагая, что в урочище их никто не видит. Причем, забавляются  не только любители традиционного секса, но и геи,  лесбиянки. Их  сексуальные оргии, стоны и крики часто доносятся до края обрыва, с которого местные аборигены, особенно вездесущие  подростки и девчонки, с интересом наблюдают сцены страстных соитий. Идеальное место съемок  порнофильмов с ничего не подозревающими актерами и актрисами, как они сами полагают, беззаботными детьми природы под щедрыми и ласковыми лучами  крымского солнца. В тот раз я стал свидетелем динамично-темпераментной сцены,  любовной игры: обезумевший от желания самец, настиг обнаженную самку и вонзил  в ее нефритовые ворота свое упругое копье и этот акт совокупления сопровождается криками стонами до достижения пика наслаждения – оргазма.  Судя по тому, что женщина не кричала, не звала на помощь и не сопротивлялась, а лишь имитировала борьбу, ей эта гонка от преследования, а затем и процесс соития доставляли удовольствие. Она охотно со сладкими стонами и вскриками отдавалась возбужденному гонкой самцу. Они ощущали себя свободными от условностей, комплексов и предрассудков. На лоне природы по лучами ласкового солнца были охвачены радостью, блаженством  совокупления.                Только теперь после интимной близости с Ингой, причем по ее инициативе, я понял, что в этой спонтанной дикости, безумстве страстей есть своя прелесть, естество.
Мир  для меня  после любви, щедро дарованной Нечаевой, наполнился глубоким смыслом и новыми красками. Мы возвратились к своим рыбацким заботам. Волны,  набросав на прибрежные камни длинные плети водорослей, понемногу успокоились. С полчаса порыбачили и Инга , облокотившись  о мое плечо, сказала:
— Мне  пора домой пока мама и Ярослав Гордеевич не возвратились с работы, а то скандала  не удастся избежать. Я, конечно, не боюсь, но  нарекания, мораль неприятно слушать.
— Да, пожалуй,  пошабашим. Я не хочу быть причиной твоих неприятностей.
— Давай попрощаемся  с морем,— предложила она.— В этом сезоне мне вряд ли удастся еще искупаться. Сентябрь, бархатный сезон на исходе.
—  Хорошее предложение. Для нас оно подобно ритуалу крещения или даже венчания, —  ответил  я и,  смело подхватив Ингу на руки, вошел в воду.
— Или отпущения греха, — продолжила она мою мысль.
— Любовь грешной не бывает,— возразил я. Донес ее, прижимая к груди как хрупкое сокровище до открывшейся среди темных подводных камней песчаной отмели  и опустил в набежавшую волну.
— У-у, холодная,— вздрогнула она. Вода, действительно была обжигающе  холодной. Очевидно, норд-ост нагнал  с пролива глубинные холодные воды, но я  сразу не ощутил. Меня согревало вино и нежные прикосновения  гибкого соблазнительного тела. Оно причудливо преломлялось и светилось в лучах солнца.
— Инга,  не хочу, чтобы ты простудилась,— произнес, с радостью принимая ее ласки, прикосновения бедер, губ и рук.
— Ты меня согреваешь,— рассыпался ее смех. Но все же минут через десять мы  вышли на мелководье. Видно было, как по дну, поросшим  зелеными и бурыми водорослями камням змеятся золотые блики солнечных лучей, резвятся мелкая рыбешка и боком передвигается краб. Мы вышли на берег и я собрал удочки, смотал леску.
—  О-о, ты настоящая рыбачка! — поднял я из воды Ингин садок.— Десятка два  бычков поймала. Если бы не помешала гроза, то, наверняка, улов был бы  больше.
 — Она нам не помешала,  а помогла,— загадочно улыбаясь, поправила  Нечаева.— Если бы мы от дождя не спрятались в грот, то неизвестно, как бы обернулось дело. Это судьба.
— Спасибо тебе мое солнышко за нежность,— я обнял ее за плечи и привлек к себе, испытывая теплое чувство, искреннюю благодарность за блаженство, которым она меня так щедро одарила. Поцеловал ее в послушные влажные губы.
— Давай свой пакет для улова, —  велел я.— Сваришь уху или засолишь и завялишь бычки под пиво.
—  Нет, нет, — запротестовала она.— Мама и отчим сразу догадаются,  с кем я  была и чем занималась. Учинят допрос, замучают своими подозрениями. Поэтому весь улов забери себе. У тебя будет повод пригласить меня на уху, если, конечно, не  запрут меня за семью замками.
—  Ты права, не надо, как говорится, дразнить гусей,— согласился я с ее доводом и, окинув взглядом поросший цветами и травами склон холма, решил не с пустыми же руками нам возвращаться. Сорвал несколько жестких стеблей диких дубков с фиолетовыми соцветиями и преподнес их Инге.
— К сожалению, здесь розы не растут, но прими эти скромные полевые цветы.
— А ведь это тоже улика,— рассмеялась она, прижав к груди букет.
— Скажешь, что купила на рынке.
— Нехорошо обманывать.
— В данном случае это небольшой грех,— заметил я.
— Да, я грешница,— взгрустнула она.
—  Такова участь всех женщин, не кори себя, —  утешил я. —  Ты самой природой создана для любви и наслаждений.
— Не знаю,— ответила она,  взъерошив тонкими пальцами волосы на моей голове.— Не воспринимай все очень серьезно. Наша близость тебя ни к чему не обязывает. Будем жить в тайном гражданском браке. Сейчас это очень модно. Не будем, осложнять наших отношений и тем более посвящать в них посторонних. Женщина рождена для любви, для счастья, иначе, зачем приходить на эту землю.
 —  Возможно, ты и права, формальности нередко портят отношения,— согласился я.
—  Владлен, а почему ты до сих пор не женился?
— По молодости считал, что женитьба и семейная жизнь помешают моему литературному творчеству. Но, к сожалению, годы идут, а я не слишком преуспел, ни славы, ни денег...— Зато ты сам добрый, интересный и очень приятен, как мужчина,— улыбнулась Нечаева. —  Теперь у тебя есть я, любящая женщина. — Ты мне льстишь, —  словно ребенка погладил  ее по голове и продолжил.— После близости с тобой я понял, что, отдав предпочтение холостяцкой жизни, совершил большую ошибку, лишив себя земных радостей и удовольствий. А впрочем, кто может точно определить, в чем мы совершаем  ошибку или наоборот? Ведь есть такое понятие, как дуализм. События, явления, факты, поступки имеют двоякое, а то и многовекторное значение.
— Объясни, пожалуйста?
— Ведь, если бы я сейчас был связан семейными узами с другой женщиной, то вряд ли бы состоялась наша встреча. Поэтому, нет худа без добра.
— Я рада, что мы породнились и,  если не  юридически, то духовно,— призналась  она и доверчиво, слегка смутившись. —  Ты не обидишься, если я у тебя спрошу об одной интимной детали?
— После того,  что произошло между нами, не может быть запретных тем,— поощрительно ответил я.
— Знаешь, некоторым женщинам очень нравится, когда они не дают любовникам,  а те их берут силой,— сообщила она, удивив меня своей раскованностью. — При этом партнеры испытывают верх блаженства.
— Но ведь это грубо, неэтично, похоже на насилие и принуждение к сексу, —  возразил я. — На грани мозахизма и садизма?
—  Зато естественно, как в дикой природе,— рассмеялась она.
— Откуда такие познания? Тебе приходилось испытать? — с чувством ревности вырвалось у меня и она, словно спровоцировав меня  на этот вопрос, поспешила ответить.— Нет, но очень хочу. Жизнь и без того коротка,  чтобы отказывать себе в удовольствиях.
Нечаева потянулась ко мне горячими губами и нежным обнаженным телом. Она отдалась с упоением, как перед долгой разлукой. Никогда еще обладание молодой, темпераментной женщиной не было столь желанным и восхитительным. В ее томных глазах истаивал медленно  угасающей страсти. Но, кажется,  я ошибся, ощутив новый порыв ее желаний.
— Ты  неутомима,— прошептал я в ее розовое, как хрупкая раковина, ушко с рубиновым  камешком золотой серьги.
— Я сладострастная,— призналась она.— И ты, как писатель должен знать, что женская похотливость сильнее  мужской. На этой грешной земле нет лучшего блаженства,  чем слияние  двух любящих сердец  и тел.
—  Ты открываешься для меня неожиданными гранями характера.
— Плохими или хорошими?
— Ты — естественна, женственна, а это главное,— ответил я. —  Перед твоими чарами невозможно устоять. А что Ярослав Гордеевич? Не домогается ли? Некоторые отчимы,  у которых прелестные юные падчерицы, этим даже очень грешат в тайне от постаревших жен. — Еще чего не хватало, —  фыркнула Нечаева.— Если бы только посмел,  я бы ему  такой скандал закатила, на весь город  ославила, наступил бы крах его карьере. К тому же, как мужчина, он не в моем вкусе.
— Ты не из робкого десятка. Смелая и решительная.
—  В наше жестокое и циничное  время, только такой и надо быть, иначе затюкают, затопчут, — заметила она.— Внешняя нежность и мягкость должны быть прочными и недоступными для тех, кто не вызывает симпатий. Но ты не из их числа.
— Да, не из их числа, — подтвердил я, — Но, увы,  мой поезд стремительно приближается к последней остановке. По этому поводу даже  написал стихи:

Мне на земле отмерян малый срок,
Все чаще сердце подает сигналы.
Не написал я самых лучших строк.
Тех, для которых целой жизни мало.

—Не  играй с судьбой, не дразни ее, — встрепенулась Нечаева. — Имей в виду, что часто такие пророчества сбываются. — Чему быть, того не миновать, — вздохнул я. — У каждого на этой грешной земле своя планида
Мы, утомленные, но счастливые, проголодавшись, выпили еще по стакану бодрящего вина Каберне, закусили мидии и бутербродами. Как я и предполагал, гроза также быстро прошла, как и началась. Тучи понесло на Тамань. Там сверкали молнии и слышались отдаленные раскаты грома. Небо было исполосовано темно-синими линиями. А у нас распогодилось  и посветлело.
Выглянуло солнце из-за обрывков подсвеченных облаков  и над  заливом семицветной аркой засветилась радуга. Стали отчетливо видны  жилые здания на противоположном берегу залива, стрелы портальных кранов и обелиск на горе Митридат. На небесно-голубых волнах покачивались буйки, обозначающие фарватер движения к морским,  торговому и рыбному портам. Собрав  вещи, мы вышли из своего убежища — грота, где отныне поселилась наша любовь. На подсохших, выпрямившихся стеблях травы бриллиантами засверкал стеклярус. В каждой капле отразилось сияние радуги. Казалось,  что сама природа  отмечает пиршество любви. С правой стороны от грота Инга увидела тропинку, устремленную вверх, и спросила:
— Куда она ведет?
—  К пресноводному озеру. Оно наверху, стоит только подняться на гребень.
— Может там рыбы вдоволь, а мы на бычках зациклились?
—  Только мелкие караси,  лягушки и головастики.
—  Почему мелкие?
— Потому, что нет  хищника, окуня, а  еще лучше щуки, чтобы карась не дремал, а вес набирал. От поддерживающих баланс среди особей, тоже есть польза.
— Щука и окунь и без того хороши,  в жареном виде или в ухе.
— Не спорю, — улыбнулся я  ее практицизму и тут же озадачил.— А кто, по-твоему,  главный хищник на земле?
—  Наверное, человек, —  ответила она и  после паузы пояснила. —  Он часто предпочитает мясные блюда. Нередко убивает себе подобных ради корыстных  интересов.
— Верно. Вегетарианцев не так уж и много,— подтвердил я. — Большинство гурманов  не отказывают себе в удовольствии отведать дичь и живность. Вот и мы отведали моллюсков, да и бычков постигнет же участь.
— Да, это ужасно,— вздохнула  Инга и поинтересовалась.— Я слышала, что трагически  погибшая в  парижском туннеле принцесса  Диана была убежденной вегетарианкой? Она протестовала против того, чтобы  люди употребляли в пищу животных, птиц, рыб — все, кто имеет лицо. Кроме того,  вела борьбу против применения пехотных мин. Жаль, что она погибла. Красивая, милая была женщина.
— Видимо,  у нее такая судьба, воля свыше. А может, и роковую роль сыграл роман  и помолвка с миллионером арабом Доди аль Файедом. Елизавета II  была против кровосмешения, связи британской короны с мусульманским миром. В этой трагедии слишком много тайн.
— Опасно, когда в личные отношения людей вмешивается политика,— заметила она с грустью.
—  Я с тобой согласен на все сто процентов. В жертву государственным интересам,  порой,  отдаются человеческие жизни, даже царственных особ.
— Владлен,  меня тревожит недоразумение, твой конфликт с отчимом,— призналась Нечаева. — Твоя жизнь может оказаться под угрозой. Ведь это тоже политика, хотя и на местном уровне.
— Ты полагаешь, что он способен на криминал?
— Не знаю, чужая душа потемки, — ответила она. — Но Ярослав Гордеевич очень упрям, властен и непредсказуем. Бывают вспышки гнева, когда чем-то  недоволен или кто-то его огорчит. Нельзя исключить с его стороны самые крайние меры. Устюжин, как преданный пес, готов исполнить любой его приказ. Тем самым, служа хозяину, он добивается моей руки и благосклонности. Поэтому я прошу, умоляю тебя, будь с ними предельно осторожным, лишний раз не раздражай и не навлекай на себя их гнев. Знай, что после интимной близости ты мне очень дорог и я не хочу тебя потерять.
— Спасибо за предупреждение, но без тебя я теперь не мыслю своей жизни, — ответил я на ее искренний порыв. —  Я не привык лукавить и, если до Ланцюга дойдет информация о наших близких отношениях, то серьезных событий и объяснений не избежать.
—  Ни он, ни мама об этом не узнают, —  заверила она. —  Это мое личное дело, с кем делить свою любовь и нежность.  Я — взрослая женщина и отдаю отчет своим поступкам и действиям.
—  Ты — великолепная, отчаянная женщина, —  я страстно привлек ее к себе. — Ты создана  для чистой и светлой любви. О, милое и нежное создание, я безмерно счастлив, что наши пути пересеклись, а судьбы слились воедино. Нет слов, чтобы выразить тебе свою признательность.
— Мне об этом говорят твои глаза,— прошептала Инга. Мы попрощались с Бочаркой и все на том же автобусе маршрута № 6 доехали до  остановки «Боспорская». Пешком вышли на набережную у фонтана. Море успокоилось, и простор распахнулся до самого горизонта с блистающим лазоревым плесом. Легкие волны плескались о  бетонную стенку набережной, а на сверкающей поверхности  залива скользили под белыми, подобными крыльям чаек, небольшие яхты и виндсерфинги, замерли несколько рыбацких лодок.
Мимо водной станции с сооружениями на сваях, вышкой для прыгунов спасательным катером, весельными лодками и катамаранами для прогулок, мы вышли к памятнику А.С.Пушкину, почти двести лет назад,  посетившего древний город. Поблизости строгими колоннами белела ротонда.
— Вот здесь под взором великого поэта мы и расстанемся,— сказала Инга.— Я  не хочу, чтобы нас выследил Устюжин или мы случайно не попались на глаза Ярославу Гордеевичу. Хотя они мне не указ, но все же нет желания навлекать на себя неприятности. Дальше я пойду одна.
Она приблизилась к небольшой скульптуре поэта, на фоне арки и прошептала:
 
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса....

—Вот и осень пора разлук и ожиданий, —  вздохнула она.— Красное бабье лето с листопадом, туманами и дождями, первыми морозами. Жизнь коротка, как лето...
И в унисон ее тонким ощущениям из моей памяти всплыли есенинские строки,  и я не удержался от желания их озвучить:

О, возраст осени,  он мне
Дороже юности и лета,
Ты стала нравиться вдвойне
Воображению поэта...

— Красиво объяснились,— улыбнулась она, светлая и умиротворенная и вдруг печаль коснулась ее взора и Инга прошептала.— Мне не хочется с тобой расставаться ни на минуту, ни на секунду...
—  Ты словно читаешь мои мысли. Я хочу, чтобы ты была постоянно  рядом, но, увы, жизнь соткана из встреч и разлук. У меня по этому поводу еще в  далекой юности родились стихи, в которых  есть такая строка:  чем разлука на свете  длинней, тем и радость от встречи огромней. Но  пусть будет меньше разлук.
— Я надолго запомню этот день,— с жаром пообещала она.
— Я тоже. Прекрасные мгновения не забываются.
—  Прими еще одно письмецо. Я  не доверяю почте. Прочитаешь на сон грядущий, —  заметила Нечаева и улыбнулась. — У меня тоже появилась тяга к эпистолярному  жанру,  поэтому не обессудь.
— Это прекрасно, будем создавать романы в соавторстве, — предложил я,  принимая  из ее теплых рук конверт. — И тогда слава и популярность нам будут гарантированы.
Инга, не  обращая внимания на гуляющих по набережной, смело поцеловала меня в губы и, выскользнув из моих объятий, быстро пошла к центру города. Я проводил ее  долгим взглядом, с трудом  веря, что  это прелестное создание  даровано мне судьбой. Присел на скамью и распечатал конверт. Ощутил тонкий запах  духов, прелесть, написанных ее рукою ровных строк:
«Привет! Это опять я... Забавно получается очередное письмо. Не воспринимай  его, как новую информацию, как легкомысленное послание. Я просто решила изложить на бумагу те мысли, которые завладели моим разумом и сердцем. А у тебя появилась возможность прогуляться по дальним уголкам моей души  и узнать то,  о чем не хватает смелости сказать вслух. Чтобы я ни  делала, чем бы ни занималась, опять и опять мысленно возвращаюсь к тебе. Ловлю себя на том, что по нескольку раз  за вечер беру телефонную трубку, чтобы позвонить и услышать твой голос. Держу ее в руках и ложу на рычаг. А ведь так хочется услышать твой  голос. Чем дальше, тем сильнее я начинаю тебя бояться... или себя? Не знаю. Я боюсь, что ты  станешь значить больше, чем простое увлечение. Боюсь, что мое  сердце откроется тебе и тогда я больше не смогу без тебя. А ведь это вполне реально. Почему то уже сейчас я сильно скучаю по тебе, слишком  часто думаю тебе.
Я призналась тебе,  что вряд ли смогу еще раз полюбить и это правда. Мое  сердце испытывает жгучую боль, эту рану так  и не смогло залечить время. Только начинает потихоньку затихать, но я начинаю сама разрывать ее ногтями. Спросишь зачем? Да потому, что все случилось по моей вине. Я сама упустила шанс быть счастливой. Но сейчас речь не об этом. Просто я никогда не смогу себя  простить. Знаю одно, что мой разум не позволяет мне снова любить, потому что знаю — опять будет больно. Потерять родного человека очередной раз — это уже слишком. Поэтому в отношениях с тобой, я снова и снова сдерживаю себя.  Я мечусь между сердцем и разумом. Стараюсь,  как можно реже видеть тебя и  не могу. Стараюсь себе  внушить, что между нами ничего серьезного не может быть  и не верю себе. Ты появился в моей жизни и спутал все карты, смешал мои мысли, смутил и воспламенил чувства. Ты загнал меня в угол клетки, как  дикого беспомощного зверя. В моей  душе смятение.  е могу понять,  что я к тебе чувствую. Думала, что если познаю тебя, как мужчину, то остужу свой пыл и сразу  трезво смогу во всем разобраться. Но я ошиблась. Вместо того, чтобы остыть снова и снова  хочу тебя. Ты связал меня по рукам и ногам. Да и еще, я бы не хотела, чтобы ты  воспринял меня, как странницу, которая,  наконец  в пустыне набрела на оазис. Будем откровенны  друг перед другом — я не одинока и мне есть к кому пойти. Смело об этом могу заявить, но только тебе я  могу писать  такие откровенные письма. И только при встрече с тобой мое сердце встрепенулось. Я осмелилась поднять взор, чтобы посмотреть в твои глаза. И только ради того, чтобы снова увидеть твой теплый взгляд, ощутить твои руки, твое дыхание. Только для того, чтобы, как можно чаще быть с тобой рядом, я снова готова зализывать свои раны. Я хочу встать на ноги. Хочу быть с тобой, хочу тебя… О, Господи, не дай упасть мне снова».
Это письмо потрясло меня своей искренностью, отчаянием и болью. Я долго держал в руке лист, осмысливая содержание живых строк. Инга, Инга, ты светлой музыкой вошла в мое сердце и пленила своей красотой и нежностью.

13. Кража  рукописи

Давно подметил: когда все складывается хорошо,  жди неприятностей. Наверное,  правы астрологи, утверждающие, что жизнь это череда светлых и темных полос. А ведь я мог предвидеть, что ни Ланцюг, ни его ярые оппоненты, предлагая мне сделку, не успокоятся, пока не завладеют моим произведением. Но я слишком был увлечен Нечаевой и поэтому не удосужился поразмыслить над логикой их действий.
Тепло попрощавшись с Ингой, я  возвратился в свою квартиру. Открыл ключом дверь, переступил через порог, пребывая под сладким впечатлением от женских, хмельных чар и письма-признания. Прошел в комнату,  служившую мне и гостиной, и спальней, и рабочим кабинетом. Бросил взгляд на пишущую машинку и не увидел в каретке чистого листа. Не будучи суеверным, я по давней привычке, кем-то подсказанной, чтобы творческие замыслы и вдохновение почаще меня навещали, оставлял в каретке белый лист бумаги, как признак продолжения творческого процесса над романом или повестью.
Роман, действительно,  продолжился в реальности, причем с неожиданным для меня сюрпризом, на который способна отчаянная и прекрасная женщина, а вот лист бумаги исчез. Странная примета. Может,  я забыл оставить его в каретке?” — мелькнула спасительная мысль. По раздутой ветром, словно парус, шторе я понял, что дверь на балкон открыта. Откинул рукою полог ткани и увидел, что стекло разбита и под туфлями  противно захрустели осколки.
Вшел на балкон и посмотрел вниз. Конечно, злоумышленник, мог забраться на пятый этаж по водосточной трубе, хотя проще было бы забраться на крышу и уже оттуда по веревке спуститься на балкон. Но не затем же он проник в квартиру, чтобы выдернуть лист из каретки. Рукопись, отпечатанный экземпляр. Именно они из-за отсутствия ценных вещей, золота и валюты, могли заинтересовать похитителя.  Наверняка, жлобы анцюга потопталось. Он ведь на мое замечание, что рукописи не горят, самодовольно ответил, что еще как пылают. Хорошо хоть квартиру не подожги, а то ведь в таких случаях, чтобы замести следы, пускают “красного петуха”. Мол, короткое замыкание электропроводки и делу труба ни один сыщик не докопается.
Возвратился в комнату. Выдвинул верхний ящик письменного стола. Рукопись, черновики и отпечатанный экземпляр незаконченного «Бархатного сезона” исчезли. Лихорадочно задвигал остальными ящиками. Тщетно. Плоды моей трехнедельной работы, бессонных ночей, словно в воду, канули. Остальные вещи не тронуты. Чьих это рук дело? Кто заказал кражу? Мэр, но ведь у него есть первый экземпляр, хотя из опасений публикации, он намеревался завладеть всеми материалами. Не исключено, что это совершили его противники, добивавшиеся от меня торга  и сделки. Меня теперь слабо утешала аксиома, что рукописи не горят. Обязательно где-нибудь да всплывут. А нричастна ли к этой акции Инга? Может она специально увлекла меня подальше от города,  чтобы похитителя было достаточно времени для совершения кражи. Эта версия представлялась бы убедительной, будь Инга родной дочерью Ланцюга, но, увы, в своих чувствах и поступках со мною она была более,  чем нежной и искренней. Даже при большом желании, не обладая актерским талантом, такую сцену невозможно было так разыграть. К тому же, плата за обман слишком велика. Вряд ли бы Нечаева для неблаговидной цели согласилась использовать свои женские чары. Однако рукопись надо спасать.  С этой потерей я не мог смириться, а восстановление ее по памяти требовало терпения, без гарантии, что все будет написано дословно. Это подобно тому,  что невозможно дважды войти в одну и туже реку или обратить время вспять.
Сообщить о краже в милицию? Но без оценки стоимости рукописи, причиненного ущерба  вряд ли возбудят уголовное дело. Загвоздка в том,  что эксперты и смогут оценить произведение, поскольку не сохранился его текст, а мэр, наверняка,  не предоставит экземпляр, ведь в его интересах все оставить в тайне.  Поэтому у меня есть шанс оскандалиться. Хотя в данном случае скандал  может сыграть позитивную роль, вызван интерес к содержанию похищенной рукописи, т. е. сделав ей рекламу. Многие политики, те же Ельцин и Жириновский, именно,  благодаря скандалам сделали себе имя и карьеру.
Нет, милицию и прокуратуру пока беспокоить не буду. Для начала проведу  собственное расследование, но  без помощи Инги, как бы мне это не хотелось, видимо, не обойтись. Во всяком случае, мне через нее удастся установить, не причастен ли к краже ее отчим? Я изначально не питал больших иллюзий по поводу обещанного крупного гонорара, но все же обидно оставаться в дураках. Надо поторопиться до отъезда Инги. Тогда она уже ничем не сможет помочь. Я подошел к телефонному аппарату. Снял трубку и принялся вращать диск, на последней цифре палец замер. Не годится  время позднее, поэтому хозяин  или  Ингина  мама дома. Возьмут трубку и чем я объясню этот поздний звонок при  том,  что они запретили Нечаевой общение со мной. Нет, надо набраться терпения и самому дождаться Ингиного звонка. В том, что она позвонит, я не сомневался. Теплой волной меня окатили воспоминания. Словно наяву услышал ее нежные слова, увидел мягкие жесты и обворожительную улыбку...
Я не ошибся в своих предположениях. Утром, когда  Ланцюг  и его супруга  отсутствовали, Инга позвонила:
 — Доброе утро, милый. Как ты себя чувствуешь? — услышал я ее бодрый голос.
— Скверно. Здравствуй родная ,— ответил я.
— А что случилось? — тревожные нотки прозвучали в ее голосе.— Простудился, казнишь себя за вчерашнее? Не принимай близко к сердцу. Все прекрасно.
— Да, прекрасно, я тебе очень благодарен.
— Я тоже,— обрадовалась она.— До сих пор чувствую себя, как раю. Всю ночь не могла заснуть. Было ощущение, что ты продолжаешь меня обнимать. Так что же тебя огорчает?
— В то время, когда мы находились на Бочарке, у меня из квартиры похитили рукопись, — обреченно ответил я.
— Рукопись? Какая печаль, — посочувствовала она.
— Инга мне нужна твоя помощь.
— Я мигом приеду,— с готовностью отозвалась она.— Назови мне свой адрес.
— А удобно ли? — робко спросил я.
— Конечно, нас ведь гроза обвенчала, в радуга обручила,— напомнила она, и, интригующе рассмеялась и мне ничего не оставалось делать, как назвать свой домашний адрес. Надо бы приготовиться к ее приходу. Я заглянул в холодильник: сухое  вино Алиготе, две бутылки пива «Петрович» и  «Приятное свидание»’ сыр, немного рулета, два лимона, а на десерт — кофе. Я прибрал в комнате, создав видимость порядка.
Нечаева оказалась расторопной. Минут через двадцать я услышал трель звонка. Открыл дверь и она предстала в черной короткой юбке и сиреневой блузке с открытым смуглым животом. Через плечо на узеньком ремешке дамская лакированная сумочка.
— Здравствуй, это я , —просияли ее глаза и, привстав на носочки,  она поцеловала меня в щеку. Стерла платочком помаду.
— Очень рад тебя видеть. Ты легкая на подъем, проходи, — жестом пригласил я ее в комнату.— Ты только не пугайся, быт у меня скромный, лишних, не нужных вещей не держу, чтобы не стесняли движения на маленькой жилплощади. Богатств, золота, хрусталя, мебели не накопил, все средства тратил на книги..
— И крепкие напитки,— пошутила она.
— Этим не злоупотребляю, но для такого случая бутылка сухого вина припасена, — заметил я. Она вошла в комнату, где ветер парусом раздувал штору.
— О-о, хорошо, свежий ветерок, как на Бочарке, — заметила Инге.
— Вместо кондиционера,— усмехнулся я.— Стекло в балконной двери разбито. Через него и проник злоумышленник, выкравший рукопись.
Она отвернула штору рукой.
— Здесь,  наверное, остались отпечатки пальцев,— предположила она.— Тебе следовало бы пригласить эксперта-криминалиста. По отпечаткам вычислять воришку.
— Сомневаюсь, — усмехнулся я ее познаниям. — Наверняка, действовал профессионал и обязательно в перчатках. Его интересовала только рукопись, так как кроме книг у меня нечего брать. Да и те нынче не являются большим дефицитом, издательства в России работают на полную мощь А украинские националисты только возмущаются, что россияне от продажи книг ежегодно получают прибыль в двести миллионов долларов.
— Чем же я способна тебе помочь? — Инга присела за стол и тонким пальцем нажала на  литеру  «в». Машинка отозвалась стуком.
— У меня не осталось никаких записей «Бархатного сезона»,— сообщил я.— А утрата произведения для меня, что потеря ребенка. Ведь это плод моих мыслей, образов,  вдохновения. Я предполагаю, что рукопись и другие  материалы могли забрать по указанию Ланцюга,  либо его противники. Они выходили со мной на контакт и предлагали валюту. Я не согласился на компромисс. Здесь замешана политика. Ситуация весьма щепетильная.
— В каком смысле? — подняла Нечаева на меня свой взор.
— В таком. Если это сделали оппоненты Ярослава Гордеевича, то рукопись возвратить невозможно. Но рано или поздно без моего согласия и ведома они опубликуют ее, чтобы подорвать репутацию мэра и, возможно, это сделают в искаженном виде.
— В качестве компромата,— уточнила Инга.
— Ланцюг требовал от меня все материалы, но я отказался и у него остался только один экземпляр,— сообщил я. — Поэтому не исключено, что он  причастен к краже. Конечно,  не лично залез в квартиру, а поручил тому же Устюжину. — Он не мог этого сделать,— возразила женщина.
— Когда дело касается политики, борьбы за власть, доступ к бюджету и  другим благам, то все методы хороши,— напомнил я.— Цель, как говорится,  оправдывает средства для ее достижения. Во всяком случае, у твоего отчима  есть один экземпляр. Кстати, ты его читала?
— Нет. Ярослав Гордеевич не посвящает меня в свои служебные дела, а  в тем более в тайны. А я и не проявляю к ним интерес.—Инга, родная моя, солнышко,— я взял в свои руки ее теплые ладони.— Помоги мне возвратить этот, а возможно, и второй экземпляры. Вся надежда на тебя.
Она глубоко задумалась, затем подняла на меня свой нежный взор и прошептала. — Но это же элементарное воровство. Подумай, что ты мне предлагаешь?
— У меня нет другого выбора. А мое сочинение ему не нужно, он его забраковал и по сути,  незаконно присвоил, так как не заплатим обещанный  гонорар, — пояснил я.— Поэтому вынуждает идти на эту меру. И в этом нет ничего предосудительного, я хочу вернуть то, что мне принадлежит по праву, по авторскому праву.
Нечаева молчала, потупив взор, а я  почувствовал себя в роли насильника.
— Я, я  буду тебя на руках носить,— опрометчиво пообещал я, не подумав в  пылу азарта и в следующую секунду пожалел.
— А я думала, что ты меня любишь, а не исполняешь повинность?— обиделась она.
— Люблю, конечно люблю, ты мое прелестное создание, — поспешно ответил я, поцеловал ее в  полуоткрытые губы и почувствовал ответное движение.
— Не торопи меня, — попросила Инга.
— Прости, что заговариваю тебе зубы, — спохватился я. — оловья баснями не кормят. Пригласил гостью  и допекаю уговорами. Ты пока почитай, а я мигом накрою на стол.
Я подал ей книгу “Под знаком Скорпиона” и подшивку газет “С места происшествия” со своими публикациями.
— Может тебе помощь на  кухне? — предложила она, принимая книгу.
— Нет, отдыхай, я сам управлюсь, ты моя гостя, очень желанная и красивая.
— Ты так говоришь, как будто сюда не заглядывали другие женщины?
— Все это в прошлом, а мы должны жить настоящим и будущим, — уклонился я от прямого ответа и удалился на кухню. Принес бутылку холодного Алиготе, на тарелочках ломтики сыра и рулета, дольки лимона, присыпанные сахаром. Поставил на стол, отодвинув в сторону пишущую машинку.
— Скромный завтрак писателя,— улыбнулась она с легкой иронией, глядя на сервировку.
— Что Бог послал, тем и доволен. Мне чревоугодие претит, для творческого человека сытость, а с нею и лень подобны яду, — ответил я и открыл бутылку.
— Мы весь твой гонорар прогуляем. Бутылки придется сдавать, чтобы выжить до очередного скудного транша?
— Полагаю, что до этого дело не дойдет.— успокоил я ее.— Деньги для того и существуют, чтобы их тратить. Они должны по законам экономики находится в обороте, а не в кубышке или чулке.
— Ты живешь по-партански, как аскет, — окинула она взглядом мое скромное жилище.
— Это мой стиль, мой принцип — ничто не должно отвлекать от творчества. Нам и без того отпущено мало времени, чтобы его тратить бездарно.
— А я тебя вот отвлекаю,— взгрустнула она.
— Ты — приятное исключение и не отвлекаешь, а вдохновляешь,— возразил я.—  Не появись ты в моей жизни, никогда не родился бы «Бархатный сезон».
— Значит, я тебе нужна только для вдохновения, как Муза?
— Не только,— смутился я.— Это трудно объяснить словами, но когда  тебя нет рядом, я чувствую себя дискомфортно.
— Вот видишь, тебе необходим домашний семейный уют,— оживилась Инга.— А его способна создать только женщина. Так ведь?
— Тебе в логике не откажешь, — заметил я и предложил.— Давай выпьем еще, а то ни в одном глазу.
— огда наливай, — велела Нечаева.— Сухое вино очень полезно. Я разлил напиток по стаканам.
— Будь счастлива, Инга!
—Только с тобой,— ответила она весело и поднесла край стакана к губам. Холодное терпкое вино  прекрасно утоляло жажду. Инга съела  несколько долек лимона и, словно умная кошка,  с затаенной улыбкой наблюдала за мною.
— Ешь сыр, рулет,— посоветовал я, только бы нарушить молчание.
—Я сыта, дома поела, но голодна тобою,— она наклонилась ко мне гибким станом, овеяв тонким запахом духов и попросила.— Поцелуй меня, как тогда  в гроте.
Я не посмел ей отказать, потому что и сам испытывал в этом непреодолимо желание. Она села ко мне на колени, обняла теплыми руками за плечи и мы, хмелея не столько от вина, сколько от нахлынувшей страсти, долго не разнимали рук и губ, прислушиваясь к биению сердец.
— Погоди. Может это тебя утешит,— произнесла она с загадочно-нежным блеском  глаз и тонкими пальчиками расстегнула блузке, восхитив меня жасминовой белой упругой грудью с лиловыми сосками.
— Инга, мы с тобой слишком увлечены, азартны,— прошептал я, прижавшись губами к ее нежной коже.— Ты не боишься забеременеть?
— Чему быть, того не миновать, — ответила она, словно давно была готова к этому вопросу и тут же озадачила меня.— А ты разве не хочешь стать отцом? Я  рожу тебе сыночка или доченьку. Будет кому продолжить твое творчество.
— Каждый мужчина желает стать отцом,— заметил я. — Но не так скоро, я должен привыкнуть к этой мысли, подготовиться.
— Девять месяцев не так уж и скоро, приличный срок,— возразила она.— К тому же такая неожиданность очень приятная. Или я не права?
— Права, женщина всегда права.
— Тогда не робей, а будь добр,  раздень меня,— попросила она и я,  покорный ее воле,  с радостью снял с нее блузку, разомкнул “молнию” сбоку юбки и она сползла на пол, обнажив ее изящные бедра и стройные ноги.
—Ты — великолепна!— не сдержал я восторга и поднял ее на руки. Наши пылающие губы слились в долгом поцелуе. Затем я бережно положил ее на диван. Мы предались упоительно-сладким утехам, стараясь продлить их и испить наслаждение до самого донышка. В ее зеленовато-голубых глазах, как и тогда при первой близости в гроте, таял мед. Он разливался по нашим телам, заполняя  каждую клеточку.
—Ты — восхитительна, создана для любви, для нежности, — в пылу страсти шептал  я, целуя мочки ее ушей с золотыми сережками, сияющие глаза, влажные и пылкие губы, матово-лиловые соски. Инга слегка постанывала и я ощущал ее трепетно-горячее гибкое тело, изгиб бедер.
— Может, тебе больно? — спросил я, услышав ее стон со всхлипыванием.
— Мне очень сладко,— прошептала она, обвив мою шею руками. Когда мы,  устав от неги, разомкнули объятия, я вспомнил о кофе — из кухни повеяло ароматом. Я возвратился с чашечками горячего напитка. Подал одну Инге. Она благодарно кивнула головой.
— За тебе, моя прелесть,— провозгласил я тост, сдвинув чашечки.
— Ты неутомим, для мужчины это высшее достоинство, — сделала она мне комплимент.— Сам того не ведая, разбудил во мне женщину, пылкую и  сладострастную. Я даже не представляю, как буду жить без тебя, там, в Одессе?
— Все уладится,— успокоил я. — В твоем возрасте человек склонен к преувеличениям и влюбчивости, которая недолговечна.
—Не говори так,— обиделась она.— Ты мне очень дорог.
— Прости, больше не буду,— пообещал я. вонил телефон в прихожей. Встрепенувшись, Инга приложила палец к губам, словно кто-то мог нас подслушать. Впрочем, обнаружив кражу рукописи, я то не догадался тщательно проверить углы и укромные  места в квартире, ведь во время  моего отсутствия злоумышленник мог установить “ жучок” или другое подслушивающее устройство. Я не только для Ланцюга, но и его противников представлял интерес.
— Не снимай трубку,— велела Нечаева.— Я уверена, что это звонил Устюжин. Он такой настырный и наглый, что не приведи Господь. Обязательно сюда нагрянет. Перед Ярославом Гордеевичем за меня головой отвечает. Он знает, где ты живешь?
— Знает. Как-то однажды они неожиданно навестили, — ответил я.
—Тогда жди незваного гостя.
Женская интуиция ее не обманула. Минут через двадцать, когда мы допили сухое  вино  через приоткрытую дверь балкона послышался шорох шин, остановившегося автомобиля. Сдвинув край шторы, я бросил взгляд на участок у подъезда. Увидел черную “Аudi”, из которой вышел Устюжин. Он вскинул голову, обратив  взор на мой балкон.
—Явился  не запылился, — сообщил я Инге.— Ты оказалась права. Прикатил твой телохранитель.
—Меня  чутье не подводит,— улыбнулась она.—Что будем делать? Он ведь так просто не отстанет. Настроен агрессивно…
Сжавшись в комок, она в этот момент показалась мне беспомощной и слишком ранимой.
— Ничего, Ингочка, не бойся, прорвемся,— обнял я ее за плечи и она доверчиво  уткнулась лицом в мою грудь. И это прикосновение придало мне уверенность,  даже злость на Устюжина, который позволяет себе бесцеремонно вторгаться в жилище. Сосредоточившись, я приготовился к встрече. Прозвучал долгий электрозвонок, словно палец прилип к кнопке.
— Нас нет, не открывай,— прошептала Инга.
— Жарков, я знаю, что ты дома и не один! — крикнул Устюжин. — Я у слесаря из ЖЭКа  навел справку.
“Степан, прохиндей, сдал меня с церберу, — посетовал я в сердцах .— Видно, не удастся отсидеться.”
И в подтверждение моих мыслей он несколько раз сильно пнул ногами входную дверь, так что посыпалась штукатурка из-под косяка.
— Здоровый буйвол. Сила есть ума не надо,— произнес я, глядя в зеленые глаза Инги.— Разнесет дверь в щепки. Она ведь у меня из дерева, а не из стали. Он между тем не унимался, очевидно, решив любой ценой проникнуть в квартиру.  Вдруг Нечаева решительно поднялась со стула.
—А-а, пропадать,  так с музыкой. Рано или поздно все раскроется,— произнесла она с заметкой решительностью и задором и подала мне руку.— Пошли Владлен, мы никого и ничего не должны бояться.
—Совершенно верно, — поддержал я ее. Мы прошли в прихожую и я угрожающе крикнул:
—Уймись, Устюжин! Сейчас вызову милицию.
— Плевал я на твою милицию. Она у меня в кулаке, — огрызнулся он, но удары прекратил. Я отодвинул защелку и отворил дверь:
—Что надо, почему гремишь?
—А-а, и ты здесь, я так и знал. Попалась голубушка, — он попытался взять Нечаеву за руку, но она, гордо вскинув голову, отмахнулась:
— Не тронь меня  Убери руки!
— Ух, ух, какая  недотрога. Чем это вы здесь занимались? — он хотел пройти в комнату,  но я преградил дорогу. — Наверное, успел  ее распечатать? Это же моя девка. Я на Ингу давно глаз положил, оберегал ее невинность.
На его сытом холеном лице появилась похотливо-ехидная ухмылка. Он блуждающим взглядом скользил по нашим лицам.
— Тебе какое до этого дело? — смело ответила Инга.— Если уж такой любопытный и нетерпеливый, то скажу, что я жена Владлена Алексеевича.
—Жена-а? Инга, да ты наверное, пошутила. А как же я? — постная маска наползла на его лицо. Он судорожно достал из внутреннего кармана кожаной куртки мобильный телефон. Набрал номер и, услышав отзыв, сообщил:
— Ярослав Гордеевич, шеф, я их застукал. Инга находилась в квартире Жаркова. Пришлось почти брать штурмом. Не хотели открывать, но я их вынудил... Скверная новость, даже боюсь ее сообщить?
— Валяй, — велел Ланцюг.
—Инга легла под него,  отдалась.  Назвала себя женою Жаркова. Он ее распечатал и может быть оплодотворил?
— Женою писаря? —  повторил Ярослав Гордеевич.— Вот так удружила. А она тебе лапшу на уши не вешает?
— Вполне серьезно. Похоже, что без секса не обошлось. Диван разложен, постель смята, — ответил Устюжин. — Черт побери, все мои мечты и планы рухнули. Я так надеялся.
— Не скули, еще не вечер, — оборвал его мэр.— Передай аппарат Жаркову.
Артем  нехотя передал мне мобильник и я услышал металлический голос:
—Владлен Алексеевич, то что заявила Инга, правда?
— Да, мы с Ингой собирались вас проинформировать,— признался я и услышал его  напряженное дыхание. Он похоже сдерживал свои эмоции, чтобы не сорваться на крик.
— Вот что писатель, пригрел я тебя, как  ядовитую змею на груди, — сурово заметил он.— Срочно приезжай, есть разговор. Передай аппарат Устюжину.
Они продолжили диалог.
— Какие будут указания? — спросил Артем Силантьевич.
— Доставь  ко мне Жаркова.
— А что делать с Ингой?
— Отвези ее домой. С ней будет отдельный разговор.
—Я тоже поеду к Ярославу  Гордеевичу, — заупрямилась Нечаева.
— Нет,— сказал, словно отрезал, Устюжин.— Приказы хозяина не обсуждаются, а выполняются.
Конечно,  я мог бы наотрез отказаться от этой почти принудительной поездки, но понимал, что рано или поздно придется объясняться. Тем более, как мужчина,  обязан был облегчить участь Инги, смягчить удар приготовленный  Ланцюгом. Я чувствовал бы себя нашкодившим негодяем, спрятавшимся за спиной любимой женщины. Коль с нами такое произошло, то надо достойно выдержать все испытания.
Мы с Ингой устроились на заднем сидении. Я ободряюще взглянул на нее, взял  ее теплую ладонь в свою руку. Устюжин нагло следил за нами через зеркало в салоне  авто. Быстро  доехали и остановились у высокой ограды из белого силикатного кирпича с коваными из железа с затейливыми  узорами воротами. За ними возвышался двухэтажный особняк с флигелем под красной металлочерепицей с антенной-тарелкой.
— Не робей, держись с достоинством,— прошептала мне на ухо Инга и поцеловала в щеку. По злобному выражению лица, я мог только предполагать, что творится в душе Устюжина.
— Выходи, живо!— крикнул он.— Недосуг мне здесь торчать. Молодая жена, еще успеете натешиться в медовый месяц. Изображала из себя недотрогу, девственницу.. Все бабы— кошки!
—Полегче, Артем Силантьевич, не забывайтесь! — осадил я его.— Мы вам не обязаны давать отчет.
— Щас отчитаешься перед Ярославом Гордеевичем,— оскалился он. — Так врежет, что небо в овчинку покажется и я ему с большой охотой помогу. Под статью УК тебя подведем за совращение.
— Не так страшен черт, как его малюют.
Нечаева благодарно мне улыбнулась и вышла из салоне автомобиля. Устюжин резко вывернул баранку, круто развернул иномарку и лихо выехал на трассу. Перед  перекрестками  включил на полную мощь сирену и помчался на красный сигнал светофора. Водители, узнавая черный автомобиль с правительственным номерам послушно уступали проезжую часть, прижимались к обочине, снижали скорость. Остановились у адмииздания из стекла и бетона. Я вышел  и направился к парадному подъезду. Устюжин следом за мной, не отставая ни на шаг, демонстрируя функцию конвоира. Я спиной ощутил его неприязнь ко мне.
— В провожатых не нуждаюсь. Дорогу в кабинет Ланцюга хорошо знаю,— напомнил ему, замедлив шаг.— А то со стороны похоже на конвой.
— Ничего переживешь, привыкай к режиму на зоне, — хмуро ответил он.— Зато никуда не сбежишь. О  последствиях надо было думать, когда уложил Ингу в постель.
— Это не в моем характере. Никогда и ни от кого не бегал,— возразил я.— А что  до отношений с Нечаевой, то это тебя не касается.
— Касается. Еще не все потеряно, — в его была потухших глазах появился блеск. — Если Ярослав  Гордеевич согласится, то я хоть завтра готов жениться на Инге. Ты ведь с ней не расписаны, свадьбы и венчания  не было. А то, что она не девственница, так сейчас уже в двенадцать лет девки испорчены.
—И не мечтай. У нас будет ребенок,— сразил я его  первой возникшей сознании мыслью, только бы избавить Нечаеву от его домогательств.
— Ребенок? Успел таки,— с досадой  произнес он и замолчал, словно лишился дара речи. Через просторную приемную мы прошли в кабинет. При нашем появлении чиновник оторвал усталый взгляд от разложенных на столе бумаг, поднял тяжелую голову. Небрежно кивнул.
— Оставь нас наедине,— велел он Артему.— Если срочно потребуешься, то я позову. Далеко не отходи, будь начеку. Устюжин покорно склонил голову и вышел, плотно прикрыв за собой дверь
14. Призыв  к  компромиссу
— Ну что, творец, местная знаменитость? Будем и дальше враждовать? — проворчал и набычился,  сидя за столом в своем служебном кабинете, Ланцюг. — Тихой сапой соблазнил Ингу, растоптал нежный цветок.  Решил значит породниться? Как непутевый пацан, без благословения родителей невесты. Без откупного,  калыма,  хотя что с тебя возьмешь.  Однако ж за удовольствия, за мед  платить надо. Ну,  что молчишь, словно в рот воды набрал? Может я не прав, оклеветал непорочного  юношу? Мне Устюжин все доложил,  как полагается. Что ж ты Ингу,  девочку мою, испортил? Я ведь тебя предупреждал?
—Это наше с  Ингой Сергеевной Нечаевой личное дело, — терпеливо выслушав его назидательно-ироническую тираду, ответил я.— Она  взрослая женщина и вправе  сама распоряжаться своей судьбой. Я тоже далеко уже не мальчик, чтобы мною помыкали,  отдаю отчет своим поступкам и действиям. К тому же, не вам нас поучать, вы ей родня, как седьмая вода на киселе.
—Успел таки пронюхать, что я  для нее отчим,— с досадой заметил он.— Да, она Нечаева, но это не меняет сути дела, в том числе и вашего личного. Инга сидит у меня на шее. Я  оплачиваю ее учебу и прочие расходы. А теперь еще и тебя, нахлебника, норовит на мой семейный бюджет посадить. Ты что ли будешь ее содержать на жалкие гонорары? Сам не упускаешь возможности на халяву выпить и закусить. Ты охотнее работаешь  ложкой,  чем пером, а теперь еще и болтом…
— Мне ваше выпивка и закуска поперек горле. И прошу, чтоб без пошлостей.
— А дальше детишки пойдут, пеленки-распашонки...,— продолжил Ярослав Гордеевич, пропустив мимо ушей мою реплику.— Ведь для того, чтобы настрогать кучу детей,  большого ума не надо. Главное, что процесс приятный. Но заводить ребенка не спешите, Инге надо закончить учебу.
— Как-нибудь проживем без вашей опеки, — попытался я сбить с него барственную спесь.— Бывают ситуации и посложнее. Они только закаливают людей, делают их  выносливыми и твердыми. И впредь прошу обращаться ко мне на “вы”.
— Инга — женщина избалованная. Не привыкла себе отказывать в дорогих покупках и удовольствиях,— сообщил он.— Разорит тебя и сбежит. Не удержишь ты ее своими романами и обещаниями прекрасной перспективы. Есть единственное средство, способное удержать женщину — валюта, подарки, роскошь...
— А любовь? Взаимные чувства? — возразил я.
—Устаревшие представления,— вздохнул он укоряющее.— Плохо ты современную жизнь  знаешь. Нынче даже последняя дура не согласится жить, вернее прозябать с  милым в шалаше. Ты вот что, писатель, не бесись, возраст у тебя уже не тот, смири свою гордыню. Коль уж так с Ингой получилось, я тоже не доглядел: виноват, то мы с супругой, Верой  Павловной перечить вам не будем. Мы родному дитяти, да и тебе не враги. Но и ты будь покладистым и не лезь на рожон. Условие такое, сыграем  свадьбу по высшему разряду, я не поскуплюсь, это дело престижа. Гости будут только знатные и влиятельные, поэтому с дорогими подарками и широкими возможностями. Купим  вам новую квартиру от фирмы «Консоль»,  но и ты ответь добром на добро. Пойми ничего бесплатно не делается, за  все надо платить и обязательно валютой. Меценаты и альтруисты не скоро появятся. Давно бы пора понять, что мир жесток, а не тешить себя иллюзией, что все люди— братья. У каждого свой корыстный интерес. Вот и ты использовал Ингу для удовлетворения своих похотей. Такова природа человека.
«Да, такова твоя порода», — подумал я, но промолчал. Ланцюг сделал паузу и выжидающе поглядел на меня, но не дождавшись ответа,  продолжил:
— Какие еще могут быть претензии? Ты,  Владлен, хорошенько пораскинь мозгами. Мы живем в суровое и даже жестокое время, поэтому не до лирики и сантиментов. Петр I на костях Санкт-Петербург построил, тысячи людей в болотах и каторге сгноил, а ему нынче честь и слава. История все простила и даже возвеличила. Теперь он — великая личность, пример для подражания и кумир президентов. Вот я и стараюсь ему подражать..., хотя на моих руках крови нет.
— Не слишком ли усердно подражаете?— усмехнулся я. — Слишком недостижима цель,  чрезмерны амбиции. Во-первых, для сравнения с Петром Великим,  вы ни умом, ни ростом  не вышли.
— Ну, ты, паря, насчет ума полегче, я доктор наук, — метнул он в меня свой гневный  взгляд. — Могу расценить, как оскорбление личности с вытекающими отсюда последствиями.
— Свидетелей нет,— улыбнулся я.
— Идет запись разговора,— со злорадством заметил он, надеясь меня обескуражить,  но я невозмутимо ответил. — Если так, то вы обрели еще одно ценное качество — коварство. Поздравляю.
— Ладно, не паясничай, — насупился чиновник.— Я без злого умысла,  таковы правила, требования делопроизводства. Все официальные беседы обязательно надо протоколировать, в архив для потомков. Смахнув пыль, историки, архивариус потом по документам будут изучать наше интересное и смутное  время. Я бы мог для ведения записи пригласить стенографистку, но она бы смущала  тебя своим присутствием и откровенного разговора не получилось бы. Итак, извиняюсь, что перебил, продолжай.
—А во-вторых, — невзирая на его угрозу,  произнес я.— Петр I жил в эпоху дикого феодализма,  когда царили суровые нравы и сила кулака. Поэтому он другим  быть и не мог, таким его взрастило и воспитало время, ведь бытие определяет сознание людей и их поступки. Петр много полезного сделал для укрепления Российской империи, создал флот и армию для защиты ее рубежей от завоевателей и в этом его главная  заслуга перед потомками. И, кстати, умер он раньше времени потому, что с больными почками бросился в ледяную воду, спасая матросов. Никто из нынешних президентов не отважится на такой подвиг. Мы живем в ХХ 1 веке,  в цивилизованном обществе, в котором декларируется равенство всех перед законом. Так вот, невзирая на чины и ранги, каждый  обязан почитать эти законы и нормы морали  и этики, уважать людей, в том числе своих подчиненных. Требуя выполнения служебных обязанностей,  не оскорблять и не унижать публично или наедине их  человеческое достоинство.
— Довольно, будем меня  просвещать, как школьнику нотации читать. Мы и сами с усами, — грубо оборвал он, ерзая ягодицами на кресле.— Что же прикажешь мне с  тобой брататься, скатерть-самобранку накрывать? Хватит, было время и поил, и кормил, не все коту масленица. Никакой благодарности взамен, одни  неприятности. Ты в своем сочинении изобразил меня диктатором, тираном, монстр.
И запнулся, кровь прилила к его пухлым  щекам и, чуть умерив  пыл. — Что  будем  делать с твоей писаниной? Или тебе уже не нужен гонорар, куча валюты  подвалила?
— Не подвалила, чудес не бывает,— вздохнул я.
— Правильно, одобряю. Чудес не бывает.  Пора стать реалистом и прагматиком, а не наивным романтиком. Оставь свое донкихотство, глупое сражение с ветряными мельницами. Не поленись и переделай свой «Бархатный сезон»  в добротный  очерк под названием «Ради блага людей». Теперь ведь почитай, близкие родственники, должны работать на один  семейный котел. Если я удержусь в этом кресле, то и тебе, и Инге  от этого будет  выгода. Издадим массовым тиражом твои произведения.  Станешь популярным, пойдут  заказы  и валюта. Будешь с молодой очаровательной женой купаться в лучах славы и жить в свое удовольствие. Решите совершить свадебное путешествие в Париж, Рим или другой город, никаких проблем. Медовый месяц в дальнем зарубежье, как “новые русские”, чтобы на всю жизнь запомнился. Я  не торопился с ответом, внимая радужным картинам, изображенным неуемной фантазией Ланцюга.
—Я не привередливый. Поначалу можешь называть меня по имени-отчеству,  если  непривычно перейти на обращение “папа”. А Веру Павловну обязательно величай мамой. Сам понимаешь, поди не в лесу родился, что любая теща к форме  обращения зятя, особенно,  восприимчива. И если ты ее назовешь мамой, то на все сто процентов тебе ее доброе и даже ласковое отношение обеспечено. Ну, что, творец ты наш, Казанова, договорились?
— Надо подумать,— решил  я потянуть волынку.
— Думай,— согласился мэр.— Но помни, что время — деньги. Выкинь из головы эту свою сермяжную правду. Кому она нынче нужна? Разве,  что старикам и старухам-маразматикам, живущим ностальгией о прошлом, о своей шальной и боевой молодости. Сейчас эпоха людей деловых, хватких и решительных. Тот строй,  общество и мораль никому не дано повернуть вспять. Не мучай себя и других напрасными сомнениями. Мы живем в период смуты и бардака, когда деловые люди, нередко из числа бывших зеков и чиновников любой ценой  накапливают  первоначальный капитал, отмывают “грязные” деньги, чтобы потом развернуться  и запустить в оборот бизнес,  легализовать капитал,  либо перекачать его за кордон.
— Но это же криминал. Валютно-финансовые махинации?!— возмутился я.
— Не я придумал такую политику,— парировал он.— Она исходит сверху, от президента и его окружения. А победителей, вернее олигархов, влиятельных депутатов и чиновников, не судят, а холят, как цыган коня. Если и случаются скандалы, то их стараются побыстрее погасить. Ни один еще матерый казнокрад и мошенник не попал за решетку. Вот и прислушайся к совету бывалого человека, съевшего в своем деле собаку. Мотай  себе на ус. Такая ситуация  типична для  всей вертикали и горизонтали власти. Не случайно Украина по масштабам коррупции занимает  третье место  в мире среди других государств.
— Благодарю за откровенность,  — произнес я, изобразив на лице дружелюбие.
— Благодарностью сыт не будешь,— ответил Ланцюг. — Давай-ка мы по случаю мирного исхода беседы выпьем граммов по сто-двести армянского коньяка десятилетней  выдержки.
Он потянулся к кнопке, чтобы вызвать секретаршу, но я остановил его:
— В другой раз, Ярослав Гордеевич. Мне надо хорошо обдумать ваше предложение.
— Как знаешь, хозяин-барин, настаивать не стану,— сказал он.— Хотя и нарушаем  добрую традицию. Дела, договоры принято закреплять тостами, иначе ненадежно. Не забывай, что теперь свадьба и будущее Инги и твое зависят только от твоего решения. Не упусти шанс выбиться в элиту, он выпадает нечасто.
Меня так и подмывало  спросить не причастен ли он к краже рукописи, но я сдержал  себя и, как показали дальнейшие события, поступил благоразумно. Давно пришел к мысли, что в сложных ситуациях и обстоятельствах не следует торопиться. Надо уметь выдержать паузу, не раскрывать карты и приберечь  козыри.  Соперник или оппонент не должны раньше времени узнать о твоих замыслах и  планах, дабы не принять упреждающие меры.
— И не забудь,— напомнил о себе Ланцюг , поучая.—  Я на тебя слишком  много затратил, а долг, как известно, платежом красен. — Поди, не из своего кармана угощали? — парировал я.
— Из бюджета. Ну что,  доволен? Вырвал из меня признание,— ухмыльнулся он и тут же напустил на лицо суровость.— Прокурор,  следователь выискался. Если логически рассудить, то ты, Владлен Алексеевич мой соучастник. Поэтому  в худшем случае тебе сухим и чистым из  воды выйти не удастся. Свидетели есть, те же Устюжин, Ашот Суренович и его подруга Наталья охотно подтвердят, как ты пил и ел,  за обе щеки уплетая казенные харчи. Да и Инга,  при соответствующем внушении,  долго упрямиться не станет, даст показания.  Так что,  правдолюбец, любитель плотно поесть на дармовшину, ты у меня в кулаке.
— Эти расходы, по сравнению с другими теневыми делами, капля в море, — отозвался я на его шантаж.
—  И капли будет достаточно, чтобы привлечь тебя к ответственности,  причем,  уголовной, а не административной, — произнес он.— И вообще, Владлен Алексеевич тебе мой отцовский совет. Успокойся, пиши любовные романы, фантастику как Александр Грин, а в чужие дела не суйся. Если решил мне напакостить, то  это пустая затея. Плетью обуха не перешибешь.
— Обухом плеть тоже,— не остался я в долгу.
— Если вдруг заартачишься,— продолжил мэр.— То я сделаю все, чтобы твой брак с Ингой не состоялся.
—Вы не смеете. Это наше с Ингой сугубо личное дело,— повысил я голос.
— Смею. Выдам ее за Устюжина. Он давно добивается ее руки,— властно изрек Ланцюг. Такая перспектива меня огорчила, но я постарался сохранить  хладнокровие.
 15. Перед  разлукой
Прогуливаясь по обрывистому берегу Черного моря,  мы с Ингой оказались на высоком гранитно-кремнистом утесе. Внизу под нами в пятидесятиметровой глубине виднелась узкая полоса  желто-песчаного берега. На него накатывались блестя в лучах солнца  светло-бирюзовые волны и в воздухе с тревожными криками летали чайки и бакланы..
— В детстве во дворе дома на толстой ветке старой яблони сосед соорудил качели, — сообщила девушка. — Я очень любила на них раскачиваться. После занятий в школе мы с подругами устраивали этот аттракцион, потому что других развлечений в селе не было. Мальчишки меня сильно раскачивали   и сердце замирало от восторга, когда качели взлетали вверх, и от страха при падении вниз. Я хочу вновь испытать эти яркие ощущения детства, этот полет в бездну…
Инга поглядела на меня своими милыми зеленовато-синими глазами и попросила:
—Здесь удобное место не только для полетов на дельтаплане, но и для качелей. Давай испытаем экстрим?
 — Не шали, оставь свои фантазии. Это тебе не яблоня, а высокий утес и есть большой риск сорваться и разбиться насмерть, — сказал я и крепко прижал ее к себе, сцепил пальцы, мы ведь стояли всего в метре от края обрыва. Резкий порыв ветра мог сбить ее с ног. Я увидел небольшой камень-голыш и ногой столкнул его вниз. Досчитав до семи и сквозь рокот  волн  услышал глухой стук.
 — Владлен, ты меня не любишь, — обиделась  девушка.
— Люблю, — поцеловал я ее в солоновато-влажные, капризные губы.
— Докажи это, исполнив мою просьбу, — потребовала она.
— Рад, но невозможно, — развел я руками.
— Возможно. У меня в рюкзаке есть веревка из альпинистского снаряжения, — с загадочным блеском глаз сообщила Нечаева. Она так трогательно и искренне взирала на меня, что я не решился отказать.
—Уговорила, давай веревку.
Девушка проворно сняла с плеч рюкзак, достала моток прочной веревки длиною метров двенадцать. Один конец я закрепил на кожаном ремне, обвивавшем ее тонкую талию,  а второй на запястье своей руки. Инга осторожно спустилась на один из узких уступов, а затем смело оттолкнулась от гранитной стенки. Ее  изящное тело  засверкало в лучах солнца. Упираясь ногами в твердый выступ, и представив себя мифическим атлантом, я держал упругую, словно струна, веревку. До меня донесся восторженный голос Нечаевой. Ее стройное тело на фоне морской стихии раскачивалось все сильнее и сильнее. Она представлялась мне отважной воздушной акробаткой на стальной трапеции под высоким куполом цирка в лучах софитов. Амплитуда колебаний становилась все шире и зрителями этого опасного представления, кроме меня, были чайки, которые едва ли не касались крыльями ее невесомого тела. Птицы удивленно-тревожными криками оглашали простор. Возможно, что  Инга ощущала себя свободной птицей и поэтому на мою просьбу закончить игру ответила смехом.
И вдруг утес из твердой породы на моих глазах превратился в рыхлую из мокрого песка гору. Веревка резала его пластами, словно нож сливочное масло,  Я с ужасом увидел, как увеличивается проем, в котором раскачивалось девичье тело. Подобно Пизанской башне,  гора накренилась, а потом стала рушиться. Я физически ощутил свое падение среди сотен  тон зыбкого песка и с ужасом подумал, что он погребет под собой девушку. Веревка в моей руке потеряла упругость и тяжесть груза, а Инга исчезла из поля зрения.
В следующее  мгновение я вскрикнул и проснулся. Все еще скованный страхом, я подумал: "Что бы это значило?"
Потеряв всякую надежду возвратить рукопись, я прикупив у цветочницы три пурпурно-бархатистые розы и коробку шоколадных конфет “Ассоль” вечером прибыл  на железнодорожный вокзал. Вышел из автобуса  и перед фасадом на ступенях увидел Ингу. Она было все в тех же джинсах и в белой блузке, как в момент нашей первой встречи. Через правое плечо перекинута на ремешке дамская сумочка, а в левой руке небольшой саквояж. С милой  улыбкой на лице сделала шаг мне навстречу.
— Извини, родная, задержался,— обнял я ее за плечи и прикоснулся  губами к  теплой щеке.
— Я сама минут пять, как приехала, — сообщила она.— Отпустила водителя, что он  не мозолил глаза и не смущал нас. Поэтому ты правильно сделал, что опоздал. Нам свидетели ни к чему. Так ведь?
— Ты умница.— похвалил я и подал ей букет роз, книгу детективов и  коробку с шоколадом.— Это тебе, милая, чтобы разлука не была столь печальной и горькой, любовно-криминальный роман, чтобы скоротать время в пути.
— Спасибо, Владлен, — она поцеловала меня в  губы.
— Кто тебя подвез? — поинтересовался я.— Наверное, Жора?
— Нет, другой водитель.  Георгий вместе с Ярославом Гордеевичем спозаранку уехали Симферополь на  какое-то совещание. Откровенно говоря,  я обрадовалась этому обстоятельству и  воспользовалась ситуацией.
— В каком смысле?
— Подержи-ка,— она передала мне розы,  а сама достала из саквояжа  зажатые скрепкой листы бумаги с машинописным текстом.— Вот твое творение. Я нашла в ящике стола  в домашнем кабинете отчима. И успела перед отъездом на  вокзал прочитать. Ну, ты и даешь, все так подробно и откровенно описал.
Я принял из ее рук экземпляр, подметив, что это именно тот, который оставил  у себя Ланцюг. Значит рукопись, черновые заметки и еще один  машинописный  вариант, наверное,  похитили не люди мэра, а его оппоненты. Это круто осложнило ситуацию. Ведь они совершили кражу не для того, чтобы спрятать произведение в сейф,  а опубликовать его в  качестве компромата  против своего политического конкурента.
— О чем ты задумался, Владлен, очнись? Где ты витаешь? — Нечаева тронула меня  за руку.
— Прости Инга, что я посмел так искренне рассказать о Ярославе Гордеевиче и наших отношениях. Но ведь в  них нет ничего предосудительного и постыдного. Такова жизнь с ее радостями и печалями. Ты не обиделась?
Она не торопилась с ответом, лишь загадочно улыбалась.
— Если это не так, то скажи. Я готов исключить или переписать некоторые эпизоды, касающиеся наших интимных отношений,— пообещал я, в нетерпеливом ожидании ее мнения.
— Все правдиво и красиво, как в жизни, без пошлости,— произнесла она.— К тому же творчество не терпит чужого вмешательства. Поэтому пусть остается,  как есть, не будем ханжами и ревнивыми блюстителями нравственности. Их без нас хватает.
— Спасибо тебе за понимание и за риск. Ты сохранила роман, иначе бы мне  пришлось его переписывать, восстанавливать заново, а это очень рутинное занятие,— признался я.— Может мне все-таки  изменить имя героини.  Назову ее Анжелой или Дианой.
— Нет, это наша история, наша судьба, а из песни слов не выкинешь,— возразила Инга.— Когда я еще удостоюсь чести стать прототипом  романа. На старости лет будет что почитать, о чем вспомнить.
—У тебя, Инга, все еще впереди. Ты молода,  красива, очаровательна,— улыбнулся я. — Приедешь в университет и закрутит тебя водоворот: сессия, экзамены, зачеты, семестр, лекции в  аудиториях. Мне эта  студенческая стихия очень знакома. Новые поклонники, ночные свидания, цветы, кафе, рестораны  и забудешь ты горемычного писателя. А для меня этот «Бархатный сезон»  может оказаться последней лебединой песней. Слишком туго завязан узел.
— Никогда! — с жарам произнесла Нечаева, просияв улыбкой. Мне искренне  захотелось  в это поверить, согревала мысль о том, что еще могу нравиться такой прекрасной женщине, как Инга. Но я понимал, что первые очарования, хоть свежи и прекрасны, но мимолетны, непостоянны и мне стало немного грустно. Я взглянул на Ингу,  в ее голубовато-зеленые  глаза и понял, что в них тоже затаилась печаль. Видимо, мое  настроение,  вопреки тому,  что я не верю  в телепатию и другие чудеса, передалось и  ей. Конечно, я  не был безучастен к тому, как дальше сложатся наши отношения, сохраняться ли и на какой период сильные чувства, но я был  благодарен этому прелестному созданию за  радость любви и блаженство,  за жизнь, озаренную глубоким смыслом. До отправления поезда еще оставалось минут сорок.
— Инга, мне грустно и больно с тобой расставаться.
— Мне тоже, — ответила она.
—Твой отчим всюду за нами зрит и постоянно нас преследует,—  кивнул  я головой на большой щит бигборда, установленный на двух металлических стойках, с которого на нас взирал добродушно-ироничный облик Ланцюга с призывом:“ Дорогие избиратели! Голосуйте за отца города, он сделает вашу жизнь счастливой.”
Конечно, это не знаменитая “ Джоконда” или “Мона Лиза” Леонардо да Винча,  которая , если на нее долго смотреть меняет настроение от печального до магически таинственного, но тем не менее при тщательном рассмотрении портрета  Ярослава Гордеевича не трудно было распознать черты жестокости и коварства. Я поймал себя на мысли, что испытываю  острое желание запустить в портрет булыжником  и когда-нибудь это сделаю с уверенностью, что рука не дрогнет.
— Он и здесь не оставляет нас в покое,— продолжил я.— Нигде от него невозможно спрятаться.
— А на Бочарке,— с лукавствам произнесла Инга.
— Да, разве, что на Бочарке, подарившей нам радость любви, — согласился я с нежностью голосе и теплотою в сердце и предложил. — Давай спрячемся от его проницательного взора в каком-нибудь кафе?
— Давай, — согласилась она. В кафе было тихо и уютно и мы заняли свободный столик у окна, выходящего на перрон. Я заказал бутылку сухого вина “Монастырская изба”, бутерброды с сыром и по чашечке кафе с пирожным. Бармен штопором выдернул пробку и вместе с бокалами принес заказ на столик.
— Вино хорошее, болгарское, — оценила Нечаева.
— И символичное,— продолжил я .— “Монастырская изба”. Уйдем-ка мы в монастырь, я — послушником, а ты монашкой.
— Только при условии, что ты будешь садовником, а я одной из монашек, как в «Декамероне» Джованни Боккаччо,— рассмеялась она.— А, если серьезно, то я не понимаю людей, лишающих себя данных природой и Богом радостей  блаженства любви, обрекающих себя на затворничество.
— Они находят радость в служении Богу,— пояснил я. — А нам, грешникам, дорога  в монастырь заказана. Если мы,  конечно, не покаемся.
— Нам не в чем раскаиваться,— возразила Инга.— Если нашу любовь, наши чувства считать грехом, то тогда на земле нет праведников.
— Во общем, ты права, — согласился я с ее аргументом.— Если исходить из библейской притчи, то  не нашлось праведника, который бы 6росил камень в согрешившую женщину. Впрочем, что эта я тебя докучаю религией, поговорим лучше о чем-нибудь лирическом. Я разлил вино  по бокалам.
—Так как ты студентка, то я тебе пожелаю традиционное: ни пуха, ни пера!— произнес я тост.
— К черту,— ответила она.— Учеба мне дается легко, поэтому проблем со сдачей экзаменов и зачетов не будет.
Мы выпили мягкий,  бодрящий напиток.. Закусили.
— В награду за усердие посвящаю тебе эти стихи,— сказал я и после паузы тихо продекламировал:
Лилией светишься  дивно,
Хрупкая, как лепесток.
Песня прекрасная — Инга,
Солнечный, первый цветок.
Сердце,  как в юности радо
Встретить, ликуя тебя,
Здравствуй, моя ненагляда,
Нежная песня моя!
—Красиво и тепло. Спасибо,— улыбнулась Инга и тут же поинтересовалась.— Это  ты сам сочинил или у кого-то позаимствовал? — Конечно сам, ведь плагиат презираю,— скромно ответил я. — В юности и во время армейской службы писал стихи, публиковался в газетах. А началось все с  первой любви, прекрасной  и трогательно-наивной, поэтому и недолговечной Обычно все мальчишки, да и девчонки начинают плести, словно кружева, стихи под  впечатлениями от первой любви, от нахлынувших светлых чувств, надежд и ожиданий. Все им тогда видится чистым и непорочным в розовом цвете.  Время грез и чудесных роз.  Оно быстро проходит и поэзия уступает место суровой прозе жизни, борьбе за  достойное место под лучами благодатного солнца.
— А у тебя сейчас какая любовь? — неожиданно опросила Инга и замерла в ожидании ответа.
— Последняя, но самая  верная и надежная, — искренне признался я.
— Интересно,  что ты слагал в юности. Вспомни,  пожалуйста, я сгораю от любопытства.
— Стихи, пожалуй наивные, но искренние, как собственно,  и автор в ту золотую пору,— сказал я, вызывая из памяти, написанные лет двадцать пять назад  строки. — Для начала хотя бы эти, самые первые я уже и не помню. Время  вычеркнуло их из памяти, а блокноты с записями не сохранились.
— Прочитай, что помнишь,— попросила она.
— У нас экспромтом получи вечер поэзии, а не разлуки,— заметил я.
— Вот и хорошо, положительные эмоции полезны для здоровья,— улыбнулась она. — По наблюдениям медиков, люди добрые, умеющие прощать обиды, живут дольше, чем  злые, мстительные и жадные. Они сами того не ведая грызут свое сердце и укорачивают жизнь.
— Не  всегда так, — мягко возразил я.— Говорят, что добрых  и щедрых Бог раньше срока забирает на  небеса.. Хотя это тоже всего лишь версия. А стихи из далекого детства такие:
Ах,  все мы, мы все поэты,
Когда нам шестнадцать лет.
И девочки наши одеты,
Как утро в лиловый цвет.
Их руки нежны  и воздушны,
А мысли — чисты и светлы.
Их души, как крылья послушны
Дыханию первой любви.
— Очень мило. Наверное, все девчонки от тебя были в восторге? — предположила Нечаева.
— Я  вел себя очень скромно. Тогда были другие нравы и отношения. Любовь  почитали,  как  святое и тайное, как запретный плод. А нынче все списывают на сексуальную на революцию. Отсюда легкая доступность секса, продажность. Чувства,  страсти низведены до низменных похотей. Секс превратился в прибыльный бизнес. И все это пороки буржуазной западной цивилизации, о которой писал еще Оноре де Бальзак и другие знаменитости,— посетовал я.
— Успокойся, общество, природу человека не изменишь, все построено на удовлетворении потребностей, а они беспредельны, — тронула она меня за руку. — Несмотря на пороки и зло, я все же уверена, что в мире больше красоты и добра, чем жестокости и пошлости. Будь не так, то человек и общество давно бы деградировали  и одичали.
— Пожалуй, ты права,  согласился  я с Нечаевой.— Возможно, я склонен к преувеличениям. В литературе этот прием называют гиперболой. Я тебя еще не утомил тебя своими рассуждениями?
— Вспомни еще что-нибудь из своих ранних творений.
Я покорился ее просьбе  и как в пору юности, почувствовал себя в ударе. Придал голосу мягкость и трепет, прочитал:
В хороводе веселом ромашек
Мне так грустно, и так светло.
Здесь под неба синею чашей
Детство милое протекло.
Здесь глядели в глаза невинно
Полевые цветы и опять
Мне хотелось странно и сильно
Средь цветов увидеть тебя.
Вот такую, как есть простую,
В чистом платье юной зари...
Я  цветы  осторожно целую,
Прикасались к ним руки твои.
— Прикасались к ним руки твои, — прошептала Инга. — У тебя таких нежных стихов, наверное, наберется  на сборник? Неплохо было бы их издать, напечатать.  Думаю, что они  понравились бы не только юным читателям.
— Есть  желание  издать избранное из того, что написано за долгие годы. Но  для этого необходимы средства. А их у меня пока нет,— признался  я.— Сейчас издают только тех, у кого есть капитал или богатые и щедрые спонсоры. Издательства в  Украине влачат жалкое существование. Готовы издавать низкопробные вещи, сомнительные мемуары,  анекдоты, только бы автор заплатил побольше денег.
— Это грустно, — вздохнула она.— Ты надеялся заработать у Ярослава Гордеевича, так ведь?
— Предполагал, но больших иллюзий не строил,— ответил я.— Изначально знал, что правда  редко кому приходится по вкусу. А по-другому, кривя душою,  писать не желаю и  не умею. Вот и не обломился мне гонорар. Но я не огорчаюсь такому повороту событий, потому что не это дело, никогда бы не встретил тебя. А ты для меня дороже всяких денег и прочих благ. Поэтому я не обижаясь на судьбу. Она меня щедро одарила твоею любовью.
— А меня твоею, — призналась Нечаева.
— Знаешь, Инга, я ценю человека не по содержимому его кошелька, банковского счета или имущества, особняков, дач, машин и прочее, а по наличию ума, интеллекта, а возможно и таланта,— продолжил я развивать мысли.
—Ты — неисправимый романтик,— заметила она.— Какой прок от ума, эрудиции и  даже таланта, если они не приносят ни денег, ни благополучия, ни славы. Ведь чтобы полноценно и плодотворно заниматься творчеством. литературой или другими видами искусства, автор  должен иметь средства для существования, хотя бы скромного. Сейчас в большом почете аскетически жесткие прагматики,  умеющие любыми способами добывать валюту. Именно они считают себя хозяевами жизни.
—Тебе в логике не откажешь,—согласился я.— Хотя женщины, чаще всего в своих  действиях и рассуждениях алогичны. Но среди тех прагматиков, о которых ты говоришь, значительная часть откровенных аферистов-мошенников. Чиновники, погрязшие в коррупции, создали для себя и себе подобных,  благодатную почву, условия для развития капитализма в  его изначальной дикой и преступной форме. О сути такого государства точно сказал француз писатель Оноре де  Бальзак: “ За каждым крупным состоянием кроется преступление.“ В тоже время  люди искусства, за исключением тех, кто обслуживает порочную власть,  не востребованы и влачат жалкое существование. Надеются лишь на то, что возможно, после смерти их творчество будет по достоинству оценено.
— Но ведь это слабое утешение,— вздохнула Нечаева и после паузы спросила.—  Ты по-прежнему пишешь стихи?
— Нет, это юношеское увлечение прошло. Теперь я далек от поэзии, лишь иногда сочиняю для приятелей и милых дам по случаю юбилеев  или других приятных событий. На первом плане из жанров суровая  проза:  романы, повести, рассказы,  судебные очерки. Нынешняя жизнь — сплошной  детектив с трагедиями, драмами, преступлениями и жертвами. Нам, к сожалению, выпало жить в жестокую пору преступного раздела собственности, первоначального накопления капитала, в период тотальной несправедливости, мошенничества и человеческих страданий.  У японцев  по этому поводу есть точное по мысли проклятие: Чтобы  вам жилось в эпоху перемен, когда старое рушится, а новое еще не создано.  В этом бардаке одни, подобные Ланцюгу,  жируют, а большинства граждан бедствует. В основном  люди честные, совестливые, не склонные к  воровству и лишенные хватательных и алчных инстинктов. Государству не нужны рабочие, учителя, ученые, художники,  философы, музыканты и писатели. Оно в лице президента покровительствует коммерсантам-ловкачам, бизнесменам, банкирам, политикам и чиновникам с сомнительными репутациями.
— Владлен, ты очень резок и категоричен в  оценках, — заметила Инга.— С такими твердыми  принципами очень тяжело жить. Ты обрекаешь себя на длительную борьбу с недругами и неизвестно,  кто в ней еще одержит победу. Помни, что посредственность, серость подлы, агрессивны и коварны.
—Спасибо, я это знаю. Но никогда перед власть предержащими не пресмыкался и впредь не намерен это делать. Лакейство — не моя ипостась. В любой ситуации человек должен сохранять достоинство и честь, только тогда он личность, а не марионетка  в чужих руках.
Внимая моим рассуждениям,  Нечаева тонкими пальцами открыла обложку книги  «Под знаком Скорпиона» и прочитала вслух мой автограф: “ Милой Инге от автора  на долгую память. Будь всегда любима и счастлива!”
— Благодарю тебя за подарок,— улыбнулась она.— Это очень трогательно, ведь не каждый день писатели дарят книги читателям. Теперь мне будет, чем заняться на досуге. О чем она?
— О журналисте, который вместе с возлюбленной Снежаной вступили в схватку к  криминалитетом. Девушка погибает от рук  бандитов.  В книге,  кроме романа,  повесть и несколько рассказов. Не буду пересказывать содержание, фабулу, да и времеии уже на это нет, иначе тебе будет читать не интересно. Скажу  лишь, что те, кто прочитал роман  посоветовали его продолжить. Им, как и мне, очень жаль главную героиню Ларцеву и они предложили ее воскресить.
— Зачем же ты ее  погубил? — упрекнула Инга.— Не замечала за тобой кровожадности?
— Такова логика событий. Я размышлял над этим предложением. Впрочем, если прочтешь и придешь к  выводу, что следует Снежану оживить, написать продолжение, то  я последую твоему совету. Пока я занят  работой над другими произведениями, но откровенно говоря, хочется окунуться в мир своей  героини, узнать ее судьбу.
—Узнать ее судьбу? — удивилась Нечаева.— А разве не автор сочиняет сюжет, героев, формирует  их характеры, определяет судьбу?
— Конечно, автор, — улыбнулся я.— Но с определенного момента повествования  герои, персонажи, как  и живые люди в реальной жизни, проявляют свой  характер, строптивость, действуют сообразно  логике событий, а нередко и это большей степени касается женских персонажей, поступают алогично. Литературные герои — те же  капризные дети и автор в  роли терпеливого и заботливого родителя растит, воспитывает и выводит их в люди. Впрочем,  у каждого писателя своя  творческая мастерская, свои  приемы и секреты в художественном осмыслении и отображении на бумаге окружающей его действительности, жизни современников. Заговорил  я тебя, Инга. Давай еще по бокалу, если не возражаешь?
— Не возражаю, — согласилась она.— Владлен, ты очень интересный рассказчик. Мог бы пользоваться успехом, преподавая на кафедре русского языка и литературы в университете.
— Возможно,  так и поступлю,— ответил я, разливая вино по бокалам.— Ты сообщи  мне,  если в твоем вузе появится вакансия, прилечу на крыльях. И тогда мы постоянно будем рядом. Писательский  труд нынче не  ценится, он приносит автору лишь моральное удовлетворение от реализации творческих замыслов.
— Я тоже в школьные годы пробовала писать, вела дневник, но дальше сочинений по литературе дело не пошло,— призналась она.— Не моя стихия, но настоящую литературу, классику, я ценю и обожаю.
— На классика не претендую, но возможно мои сочинения тебе понравятся, — скромно произнес я.— Во всяком случае я на это рассчитывают. Кроме трудолюбия и желания сочинять, необходима божья искра. Ты, Инга, не огорчайся,  у тебя  много других талантов и достоинств.. Ты красива и умна.
— Это от родителей, так сказать, наследственность, гены, а моих личных  заслуг немного.
—Ты — замечательная женщина,— развеял я ее сомнения.— Давай за это и выпьем.
— Поэтому в  «Бархатном сезоне»  ты  написал о наших отношениях,— поймала она меня на слове.
— Может  они будут интересны и читателям.
Мы сдвинули тонко  зазвеневшие бокалы, выпили, я продолжил развивать мысль:
—Понимаешь, Инга, время жестоко, безжалостно и необратимо. Никому не дано его остановить и повернуть вспять. Лишь страницы романа сохранят для потомков  мир наших чувств, мыслей  и переживаний.  Ведь через несколько десятков  лет мы уйдем, превратившись в тлен и прах. Но прекрасное чувство любви, ее таинства останутся с теми, кто придет после  нас. Оно столь же сильно будет увлекать и восторгать их  в прекрасный миг слияния сердец, тел, рук, губ... Любовь — самое  бесценное сокровище, подаренное  природой и Богом человеку. Ради этого чувства, постижения  величия и блаженства  любви стоит жить на этой грешной земле. Любовь не должна превратиться в  товар, обыденность, средство купли, секс- бизнеса. В таком случае она потеряет свое очарование и таинство. Но  к сожалению,  десятки, сотни тысяч женщин вынуждены продавать свои тела, чтобы  не умереть с голода. Такова жестокая,  чуждая человеческой сущности,  реальность.
— Да, в мире много зла и несправедливости, насилия и цинизма, — с грустью произнесла Нечаева.— Поэтому надо дорожить каждым  счастливым мигом, каждым днем пребывания на этой земле, ведь неведомо, что может произойти завтра или через несколько часов, минут... Счастье очень хрупкое, словно хрустальная ваза. Ее легко обронить и разбить. А из осколков новую вазу не склеить.
— Не грусти, милая,— я нежно  погладил ее изящную руку своей ладонью.  В этот миг мне вспомнилась Бочарка, ливень, старый грот, восторг  любви  и семицветие радуги над проливом. Очень захотелось уединиться, испытать блаженство  близости. Такое же желание я прочитал в Ингиных глазах, обволакивающе  нежном  взгляде. Но, увы, безжалостное время истекло, как песочных часах.
— Инга, будь осторожна,— я взял ее руку в свою ладонь.
— О чем ты, Владлен? Разве мне кто-то угрожает? — она подалась вперед.
— К сожалению, да. После того, как ты спасла мой роман, подозрение падет на тебя. Прости, пожалуйста, что  втянул тебя  в это рискованное дело. У меня  не было другого способа возвратить произведение. Будь готова к неприятностям. Я помогу их преодолеть, ведь это моя вина.
— А-а, пустяки, как-нибудь переживу,— небрежно махнула она ладонью.— Отчим,  замороченный рутиной  проблем,  может быть и не заметит. У него столько разных бумаг, настоящий бюрократ...
— Нет, не пустяки. Обязательно заметит и даже очень быстро, сразу же,  как возвратиться из Симферополя  и займется расследованием.
— Почему бы тебе с ним не подружиться, хотя бы временно? Будь  хитрее, дипломатичнее, ведь худой  мир лучше вражды.
— Конечно, лучше,— согласился я. — Но  не могу и не желаю поступиться своими принципами. Есть вещи,  в которых компромисс невозможен. Ярослав Гордеевич в грубой форме требует заново и в ином ключе переделать роман, а это посягательство на свободу творчества, на  мое мировоззрение,  мысли и чувства. Согласиться с его условия означает продать себя, свое имя, честь, достоинство. Этому никогда не бывать.
— Я восхищена  твоей принципиальностью,— улыбнулась она.— Хотя и понимаю, что с такими принципами тяжело жить.
—А я легких  путей и не ищу, противно приспосабливаться и лебезить перед толстосумами и власть предержащими бандитами.
— Ланцюг тоже бандит?
— Не лишен криминальных наклонностей и хватки,— смягчил я свой ответ.— Факт исчезновения экземпляра романа из его кабинета разозлит Ярослава Гордеевича  и подтолкнет к еще одному коварному намерению, ускорит развязку.
— К какому намерению?
— Инга, он собирается выдать тебя замуж за Устюжина.
— За этого дебила? Чтобы я нарожала ему, таких же тупиц? Никогда и ни за что! Лучше, как Екатерина из “Грозы “ Островского сразу в омут.
—Топиться не следует, это признак  слабости. Надо срочно что-нибудь придумать адекватное.
— сообщу матери в письме или по телефону, что беременна от тебя, — нашлась Инга.
— Не поверят. Необходимы веские доказательства, справка от гинеколога.
— Ох, Владлен, почему ты в самый последний момент предупредил меня о его намерениях,— она с огорчением взглянула на часики с желтым браслетом на тонком  запястье. У нас до отправления поезда было более получаса в запасе. Мы бы могли уединиться. Здесь в пяти минутах от вокзала живет моя школьная подруга Амалия. Она бы все поняла и создала условия. Мы бы успели...
— Я не хотел тебя расстраивать, — посетовал я, огорченный своей нерешительностью. Инга права, надо было с первых же минут встречи поведать ей о реальных угрозах, а не развлекать стихами далекой молодости. Уединившись, испытанным способом решили бы проблему, обезопасил бы Ингу от притязаний.
— Зачать  ребенка — дело нехитрое, ведь во время близости мы не  предохранялись, — прошептала Нечаева, опасаясь. что нас подслушают.
— Нехитрое, но очень приятное,— улыбнулся я.
— А если так,— просияли ее небесно-малахитовые  глаза.— То тебе ничего не мешает  сейчас  же, пока еще есть время купить билет в мое купе и прокатиться до матушки Одессы. Пусть это станет прелюдией нашего свадебного путешествия и медового месяца. Соглашайся?
—Инга, мне стыдно признаться, но денег осталось лишь на то, чтобы оплатить этот скромный ужин. Гонорар из газеты обещают лишь на следующей неделе.
— Не отчаивайся, у меня есть деньги. Их у Ярослава Гордеевича  с избытком, — произнесла она.— Считай, что это лишь часть твоего гонорара за прекрасный роман. Я тебе обещаю, что ты не будешь разочарован.
— В этом я не сомневаюсь, радость моя. Но я никогда не был и не хочу быть  нахлебником и альфонсом.
— Но это совершенно не так.
— К сожалению, так, —  упорствовал я.
— Деньги, что вода, не придавай им значения, а у нас любовь, чувства  — святое и вечное…
— Да,  святое и вечное, но, если я сейчас поеду за твой счет, то никогда не избавлюсь от ощущения ущербности и неполноценности. К тому же в твоем купе и да и в вагоне может не быть свободных мест.
— Главное для тебя сесть в поезд, а там разберемся.
— Как ты себе представляешь нашу поездку: ведь в купе четыре места? Обязательно будут посторонние люди?
— Мы переоформим билеты на СВ.
— Но это обычный, а не фирменный поезд, без купе-люкс.
— У проводника всегда в резерве найдется парочка уютных местечек, стоит только хорошо заплатить. У меня и для этого найдутся средства.
— Инга,  это авантюризм.
— Мы  должны в срочном порядке зачать ребеночка, иначе ты можешь потерять  меня навсегда?
— Пожалуй, ты прав, но для меня это так неожиданно. Где я буду жить а Одессе?
— В студенческом общежитии. Но кто меня туда пустит?
—Я снимаю квартиру недалеко от Дерибасовской. Она в моем полном распоряжении, хозяйка редко наведывается и то заранее предупреждает о  визите. Решайся?
— Понимаешь, Инга, здесь завязался тугой узел и я не могу срочно уехать. Это будет расценено, как дезертирство, трусость. Поэтому прости, я не готов.
— Очень печально,— прошептала она. — Мне кажется, что ты меня разлюбил, охладел, упускаешь последний шанс. Ты, наверное,  из тех мужчин, кто добившись цели, овладев женщиной, теряет к ней интерес и намечает очередную жертву своих сексуальных пристрастий?
—Ты же знаешь, что это не так. Я тебя люблю и обожаю, — заверил я.
— Владлен, ты из-за своей нерешительности рискуешь опоздать,— сухо упрекнула Нечаева.
— Инга, давай не будем торопить события. Такие деликатные вопросы сгоряча  не решаются,— ответил я.
— Как знаешь, ты — писатель,  вершитель человеческих судеб, а я слабая женщина.
—Ты сильная и вместе мы с тобой выстоим. Я не хочу, чтобы главной  причиной, поводом для  зачатия и рождения ребенка стал конфликт с Ланцюгом. Слишком много ему чести. Ребенок должен стать венцом любви, и он им станет.
—Спасибо, утешил, милый. Теперь я могу с легким сердцем отправиться в город белой акации.
—Только, ради Бога, не обижайся, — попросил я, ощутив в  ее голосе нотки упрека.
Из репродуктора донесся приятный голос дикторши, объявившей посадку на поезд. Оставалось семь минут. Мы допили почти остывший  кофе, оставив часть пирожного. Собрали вещи  и  вышли на перрон. Фонари бросали блики на блестящую поверхность вагонов, тротуарную плитку и стальные рельсы пути.
—Позвони, когда приедешь в Одессу, — попросил я, бережно прижав к ее себе, с  радостью ощутив на своих  губах ее сладостно- хмельной поцелуй. Мы долго, не  замечая  кондуктора и пассажиров, совершавших  с чемоданами, баулами и прочим багажом посадку в вагоны. Не разнимая  губ и рук,  мы отгородились от всего мира и  суеты букетом благоухающих роз. Сквозь бархат нахлынувшей страсти я услышал  голос  вагоновожатой:
— Молодые люди, поторопитесь, через три минуты отправление, —  донеслось до моего слуха. Я с грустью подумал, что молодыми людьми она нас назвала только благодаря  юному возрасту Инги. Видимо, вначале была озадачена, решив, кто расстается: отец с дочерью, или возлюбленные? Но отцы с  детьми, своими  чадами так пылко не прощаются, поэтому и назвала нас нейтрально «молодые люди». И все-таки это обращение согревало осознание того, что находясь рядом с Нечаевой, я  выгляжу вполне респектабельно.
—Инга, время на исходе, нас приглашают,— напомнил я, хотя она и сама поняла, что наступил последний миг разлуки.
— Спасибо тебе, Владлен за все,— улыбнулась она, направляясь к  двери вагона.
—Это я тебе безумно благодарен за очарование неожиданной любви, за бархатный сезон, за обвенчавшую нас Бочарку и радугу,— отозвался я.
— Желаю тебе на красивой ноте закончить «Бархатный сезон». А я тогда его обязательно дочитаю, а то в сердце осталось ощущение тревоги,  предчувствие беды.
— В жизни чудес  не бывает,— вздохнул я. — Поэтому романы в отличие  от сказок  редко имеют счастливый конец. Постараюсь тебя не огорчить.
Я помог Нечаевой  по ступеням  подняться в  тамбур вагона. Затем  увидел ее силуэт в освещенном квадрате окна. Она взмахнула рукою. Прозвучал прощальный  гудок и вагон поплыл. Устремив взгляд на окно, я ускорил  шаг по перрону. Но состав, набирая скорость и учащая стук колес, обогнал  меня, запечатлев в памяти Ингин милый облик и красные огни  последнего вагона. Как  больно ранит сердце это жесткое, как удар хлыста слово «разлука».
 Вдруг щемящее чувство тоски и одиночества охватило меня. Я представил  Нечаеву одну в  купе среди чужих незнакомых людей, мне стало до боли ее жаль. Словно наяву увидел ее грустные  глаза и услышал голос, умоляющий  меня купить билет и поехать с нею в Одессу. Черт побери,  мне действительно, порой,  не хватает решительности, здорового авантюризма и отчаянности, присущих молодежи. Ведь вполне мог бы проехать с нею хотя бы до Джанкоя, где предстоит пересадка. Это почти пять часов общения с дорогим сердцу человеком,  но я из-за сомнительных предрассудков упустил  этот прекрасный шанс. И теперь Инга,  печальная  и обиженная, смотрит на редкие огни окрестных сел и  вслушивается  в монотонный стук колес. Как часто мы не дорожим дарованными нам судьбой минутами радости общения и, как горько потом  в этом раскаиваемся. Кто знает,  ведь проводница  вагона могла оказаться доброй,  понимающе женщиной и создала бы условия для нашего с Нечаевой уединения. Но даже, если бы этого не произошло, я должен был прислушаться к  ее предложению  и согласиться.
Долго стоял на опустевшем перроне,  улавливая затухающий шум,  растаявшего в вечерних сумерках поезда. Остается утешать себя тем, что память запечатлела ее милое лицо  и глаза нежный голос и мягкие жесты рук, радость и восторг близости. Эх, Инга, милое, прелестное создание, все мы пассажиры одного экспресса, который уносит нас по магистрали времени в .. бездну. Одни из пассажир совсем еще юные и постарше  заходят в вагоны, другие — старые и немощные — выходят, чтобы уже никогда не возвратиться. Для них это последняя  станция. Жизнь скоротечна, как вспышка звезды, сорвавшейся с орбиты. Обретения и потери и несть им числа. В детстве жизнь представляется   вечной и долго длится летний день. А потом с годами приходит понимание бренности бытия, неизбежности старости, болезней и смерти. И мне вспомнились написанные много лет назад стихи. Они пришлись под настроение. И я, окинув взором опустевший  перрон, произнес вполголоса:

Острее время чувствую с годами,
Тревога появляется в  глазах,
Дым от костра, как голубая память,
Плывет к  нерасторжимым небесам...

Я  взглянул на свернутый в трубочку и зажатый  в правой руке недописанный роман, спасенный Ингой и подумал, что, взяв его из стола Ланцюга, она из-за меня навлекла на себя опасность. Возвратившись с совещания домой, Ярослав Гордеевич обязательно обнаружит пропажу.  Ему не  составит большого труда  вычислить, что роман похитила его падчерица. Нечаеву ждут большие  неприятности. Надо бы подумать, как отвести от нее подозрения. Набраться смелости или дерзости, позвонить и сообщить, что я  сам нашел способ для  возврата принадлежащей мне вещи, тем более,  что обещанного  гонорара  я за нее так и не получил.
С  юридической точки зрения был бы вправе обвинить мэра за присвоение им моей интеллектуальной собственности. Но как экземпляр из его тщательно охраняемого особняка попал в  мои руки?  Не мог  придумать ни одной подходящей правдоподобной версии. Впрочем, с какой стати  я настраиваюсь на то, чтобы оправдываться, ловчить? Пусть у него по этому поводу голова болит. Значительно хуже могут быть последствия того, что  рукопись и еще один машинописный экземпляр попал к его политическим  противникам.
После публикации в открытой печати, в прессе разразится скандал с непредсказуемыми  последствиями и тогда гнев обрушится на мою голову. Необходимо принять превентивные меры. Презираю дезертирство  и трусость, но не исключено, что ради того, чтобы завершить роман, придется  покинуть город. Лишь  на короткий период, ведь  последующие, еще неведомые мне,  события должны войти в последнюю главу романа.
С этой мыслью, остро ощутив  холодок надвигающейся опасности, я сошел  по ступеням  с перрона и оставил территорию вокзала. Летящий сквозь  ночь поезд уносил от меня Ингу. А может уже ждут в темном подъезде дома? Да, заварил я кашу, ради творческого любопытства. Что день грядущий мне готовит?

г. Керчь