Размен

 
Размен

1

  Древние греки считали, что нас изобрели мифические герои, римляне приписывали это событие богам Янусу или Сатурну. Согласно их воззрениям моих древнейших потомков с головой двуликого бога и носом корабля выбил Янус в честь бога времени Сатурна, приплывшего в Италию с острова Крит на корабле. Смысл нашего названия в переводе с латыни означает «предостерегающая» или «советница». Такой титул имела римская богиня Юнона – супруга громовержца Юпитера. Считалось, что они неоднократно предупреждала римлян о землетрясениях и нападениях врагов.

  Геродот и некоторые другие авторы древности писали о том, что впервые мы появились в малоазиатском государстве Лидии. В наше время точно установлено, что мои древнейшие предки появились именно там около 685 года до нашей эры при царе Ардисе.

  Через несколько лет мои предки появились в греческом городе Эгине. Есть предположение, что там они появились независимо от Лидии. Из Лидии и Эгины мы быстро распространились по всей Греции, ее колониям и далее в Иране. Затем мы появились и у римлян и у многих варварских племен. Так же самостоятельно нас изобрели в Индии и Китае. В Китае появились, аж, в двенадцатом веке до нашей эры, но тогда мы имели только региональное значение.

  Наше быстрое распространение по всему миру связано с удобством и хранением, дроблением и соединением, относительно большой стоимостью при малом весе и объеме, что очень удобно при обмене.

  Да я монета! Монета номиналов в пять рублей. Впрочем, мой номинал мало что значит. Я стою немного дороже, чем то, что на мне выбито.

  На свет я появилась в 1999 году на монетном дворе Санкт-Петербурга и на данный момент я являюсь одной из самых дорогих монет современности по причине своей необычайной редкости. Я мечта любого нумизмата. По крайней мере, отечественного.
Меня изготовили из биметалла (двойной металл): в основу, являющуюся моим сердцем, вплавлена благородная медь, заботливо окутанная мельхиором.

  Поначалу я долго пролеживала на монетном дворе со своими коллегами. Да – коллегами, поскольку нам была уготована судьба стать частью финансового мира со всеми его законами и странностями. Но я в этом мало до сих пор разбираюсь. Ведь мне так и не представилась возможность его познать. Лишь в самом начале, когда с монетного двора попала в банк, затем в одно из отделений почты, откуда бессовестно меня передали в руки сварливой бабульки, получившей там свою пенсию! Из этой пенсии она попросила разменять пятьдесят рублей мелочью. Вот так я и попала в обшарпанный кошелек к уже ждавшим там своего часа одно -, пяти-, десяти-, пятидесяти копеечным соратникам. Там же были и рублевые и двухрублевые монеты.  Порой даже попадались железные десятки. Но они там долго не задерживались. В основном я имела беседу с теми, кто мне был равен. Все-таки, пять рублей - это пять рублей. Десятки на нас смотрели свысока, как, кстати, и мы на остальных, несмотря на постоянное перемешивание в общей куче. Особенно, когда костлявые пальцы нет-нет, да и вынут кого-нибудь из нашей темницы.

  Иногда нас становилось много, да так много, что казалось и поместиться уже нет возможности. А порой совсем мало. Тогда можно было перекатываться из угла в угол и создавать глухие побрякивающие звуки при ходьбе нашей хозяйки.

  И все же приходилось время от времени общаться и с остальными узниками. К тому
времени я практически ничего не знала о мире и о том, что меня ждет впереди. Я не выдерживала и заводила разговор с кем попало.

  Были среди нас четыре однокопеечные монеты. Старожилы. Они помнили всех, кто был здесь. Если верить им, то в кошельке они пробыли не меньше года. Но была среди них и самая пожилая. Она стала своего рода талисманом в данном месте. Видимо, ей никогда не суждено было покинуть это временное пристанище, коим кошелек являлся для многих. Она была сильно обшарпана, расцарапана. Кое-где ее гурт был сильно приплющен, примят и испещрен крохотными ямочками. Но это не самое страшное.

  Посредине зияло небольшое отверстие, в которое пройти могла лишь иголка, и то не всякая. Очевидно, поэтому она так долго не была востребованной. По ее рассказу она являлась частью некоего костюма, обвешанного такими же копейками, как и она и успела увидеть многое, прежде чем оторваться и закатиться под балюстраду.

  - Ах, какое это было время, - рассказывала она. – Я видела многих хозяев. Бывала в разных местах, сменила множество кошельков и портмоне. Меня подбрасывали в воздух, катали по столам, даже пытались расплавить огнем от спички. Однажды я пролежала на дне фонтана целых два года, пока меня не подобрал бездомный. Много чего повидала. Но самое мое светлое воспоминание – это сцена!

  Копейка рассказала, как она со страхом и болью наблюдала за возникновением в ее центре отверстия, чтобы потом оказаться на костюме у одного начинающего кутюрье.
Да, мы тоже можем испытывать боль и страх. Более того, мы способны на проявление чувств. Умеем различать голоса и распознавать человеческую речь. Практически все. Единственное, что мы не умеем – отвечать взаимностью. Находимся в неподвижности, от чего всем кажется, что мы глухи, слепы и бесчувственны.

  После того, как копейка оказалась в свете софит, вспышек фотоаппаратов, жизнь ее показалась прекрасной и бесконечной. Перед этим ее тщательно очистили и отшлифовали. А ощущать на себе тепло манекенщиц, светиться под электрическими лучами было блаженством.

  Счастье продолжалось до того момента, пока не произошла стычка между двумя манекенщицами, на одной из которой в этот момент светился костюм где обитала наша копейка. Два дня в темноте и ее засосало в пылесос. Так закончилась ее карьера. Затем был мусорный бак, помойка. Мокла под дождем, разбухала от палящего солнца и скукоживалась от невыносимых морозов. В конце концов, она попала в руки жителя свалки. Он оказался необычайно набожен и в очередное посещение храма бросил ее в кружку старушки у входа, просящей милостыню. В тот же день старая женщина купила перловой крупы на все деньги, что смогла собрать. Среди тех крох была и копейка. Ею тут же дали сдачи нынешней хозяйке, которая до сих пор так не избавилась от нее.

  Новой обладательнице копейки было восемьдесят восемь лет: маленькая сгорбленная старушка. Блокадница. Ее слезливые глаза часто сверлили нас взглядом. Это происходило в те минуты, когда она, вернувшись из очередного похода по магазинам, высыпала всю мелочь на стол и тщательно пересчитывала остатки. Немногочисленные купюры ровной стопкой покоились неподалеку. Они являлись для нас некими возвышенными созданиями, от того и недосягаемыми и интригующими.

  За то время, что она возилась с нами, я могла хорошо разглядеть и ее и ту комнату, где старушка доживала свой век. Из единственного окна солнечные лучи порой ярко освещали портрет Сталина, размещенный над тяжелым дубовым шкафом. Слева от него была дверь, очевидно ведущая на кухню и удобства. Оттуда хозяйка появлялась со своим скромным обедом или ужином. Часто, в течение дня, она любила пить чуть подкрашенный чай вприкуску с сахаром, изредка обмакивая в него сухари, заморенные в духовке, после чего заботливо собирала редкие колючие крошки и оправляла их в полиэтиленовый мешочек. Вечером она выходила во двор и кормила ими голубей.

  Справа от шкафа стоял огромный сундук с замком, припертый кроватью с железными витыми спинками – ложе старушки. Несколько матрацев не без труда заставляли ее вкарабкиваться, дабы очутиться наверху, а подушки разных размеров позволяли уютно расположиться перед сном. У кровати красовался круглый вязаный коврик, всегда чистый и выправленный. Проснувшись, старушка ставила на него свои исхудалые ноги так, чтобы дотянуться до широкого стола, занимавший чуть ли не четверть комнатки: обшарпанный, но до сих пор крепкий. Его покрывала белоснежная скатерть, придавленная хрустальной вазой, в которой всегда находились цветы. У окна располагался столик поменьше, где и коротала свои вечера за чаем хозяйка.
Информацию из внешнего мира она черпала лишь из двух источников: радио, включающееся в определенные часы и скамейки с ровесницами во дворе. Гости в ее доме были редкостью.

  И все же они бывали. Среди немногих – соседка: женщина лет тридцати пяти по имени Людмила. Хозяйка называла ее нежно Людочкой. Когда-то на этаже еще в царские времена была одна большая квартира. Позже она стала коммуналкой, где размещалось несколько семей. Постепенно Людочка с мужем скупили все комнаты, расселив соседей по разным районам города. Несговорчивой оставалась только старушка. Она ни в какую не хотела съезжать, несмотря на предложенный хороший вариант недалеко от центра Санкт-Петербурга: первый этаж, солнечная сторона, магазин рядом с парадной и почтовым отделением через дорогу.

  Но подобные удобства не прельщали старушку. Она по-прежнему без труда поднималась на второй этаж, не сетовала на то, что солнечные лучи пробивались в окно только по утрам, а до почтового отделения приходилось идти больше двух километров.

  Людочка не могла ее уломать уже больше полугода.

  - Вы поймите, Анастасия Павловна, - уговаривала она. – Вам там будет лучше! Я вас буду навещать, помогать. Все рядом! И соседи хорошие. А здесь, ведь, мы вам покоя не даем. Постоянно гости, музыка. Опять же собака наша лает, шерсть и все такое….
  - Не могу я, Людочка, - мотала головой старушка. – Ну не могу. Я в этом доме всю жизнь прожила. Всех соседей знаю. Мне все тут знакомо. Мужа на войну здесь провожала, царство ему небесное! Детей вырастила…. Куда же я?!

  И так происходило каждый раз, когда разговор заходил на подобную тему. Людочка с огорченным видом выходила из комнаты, чтобы снова прийти через несколько дней с похожим предложением и это несмотря на то, что они постоянно сталкивались в коридоре. Но эти встречи сопровождались лишь взаимными приветствиями и банальными высказываниями о погоде и ценах на продукты.

  Все это время я не раз могла поменять хозяина или место пребывания, но всегда, когда мною то и дело хотели расплатиться, находилась замена. Рублевые и двухрублевые соседи спасали меня от размена. Но не что не вечно. Незадолго до этого Анастасии Павловне все же пришлось поменять место жительства. И пошла на этот шаг она сама - без принуждения Людочки. Нужно отдать ей должное за сообразительность. Уже тогда я начала понимать хитрую натуру человека. Начала пропитываться их мыслями и чувствами, по-другому думать, если я вообще когда-то была способна на это.
 
  В тот вечер я, как обычно, покоилась на столе у дна стопки. Рядом все те же купюры и стакан бледного чая. Когда вошла Людочка, хозяйка спешно прикрыла нас газетой. Но сквозь просвет между столом и бумагой я могла наблюдать все очень хорошо.

  Людочка буквально впорхнула в комнату. Блестящие глаза, белоснежная улыбка делали ее моложе лет на десять. Она была похожа на девушку из доброго советского фильма, где весь экран заполняет радость, счастье и любовь.

  - Здравствуйте, Анастасия Павловна! – не меняя улыбки, поприветствовала она. – Чаевничаете?

  Старушка ничего не ответила. С интересом оглядывая соседку, она словно замерла на стуле, как изваяние с куском сахара за щекой.

  - Погода какая хорошая! – Людочка посмотрела в окно, словно что-то там выглядывая. – Весна!

  Анастасия Павловна, провожая соседку взглядом, повернулась к ней на стуле и с хрустом раздавила кусок сахара вставными челюстями. Она сделала это так неловко, что прикусила язык, от чего ее глаза наполнились влагой и удивлением. Но Людочка, казалось, этого не замечала.

  - Жаль, конечно, что дороги сейчас все размыты. Грязи полно: вещи могут испачкать.
  - Какие вещи? – наконец очнулась старушка.
  - Наши, – продолжая вглядываться в окно, ответила Людочка.
  - А кто их может испачкать и зачем?
  - Грузчики.
  - Какие грузчики? Вы что, мебель купили?
  - Нет, мебель мы на новом месте возьмем. Здесь рухлядь оставим.
  - Переезжаете?
  - Да!
  - А как же…куда это…

  Людочка выбежала из комнаты, чтобы через минуту вернуться уже с фотографиями и подробностями неожиданной новости. За ее отсутствие Анастасия Павловна успела перенести вихрь эмоций. Сначала она обрадовалась тому, что соседка не стала в этот раз уговаривать ее съехать на другое место жительства: ненужно было теперь придумывать истории, помогающие отстоять свой законный угол и закатывать глаза, что у нее неплохо получалось. Но при этом какая-то неприятная ноющая боль внутри вызывала тревогу, причину которой она не хотела принимать, осознавать.
 
  - Вот, смотрите.

  Людочка разложила на краю столика фотографии, на которых были видны фасад дома, парадная, вьющиеся перила на лестничной площадке и светлые комнаты, не смотря на облезлые стены и потолки.

  - Что это? – неуверенно поинтересовалась старушка.
  - Надеюсь, что наше будущее гнездышко! – ответила Людочка, не отрывая взгляда от снимков. – Правда, предстоит еще уладить кое-что с жильцами, но главное уже сделано – они согласны.
  - На что?
  - На переезд.
  - А-а! - догадалась Анастасия Павловна. – Это хорошо. Не то, что я, да?
 
  Старушка захихикала и прикрыла лицо морщинистыми ладонями. Она не знала, как реагировать на происходящее и смех являлся единственным защитным средством от таких новостей.

  - Нет, что вы! – поспешила успокоить ее Людочка. – Я с ними еще хуже намучилась!
  - Представляете, жильцы не хотели разъезжаться из-за того, что боялись потерять друг дружку. Где, говорят, мы еще таких соседей найдем? А на новом месте не известно еще кто попадется! Но когда я рассказала, что им не придется терять друг друга из виду и, плюс ко всему, соседей прибавится, они согласились. Тем более район не плохой – практически центр. Кстати, вот они на фото есть…

  На столе появились фотографии людей с неприятными лицами. Они отталкивали и пугали. Среди них было много детей разных возрастов; непонятно кто в чем одетые, а порой и вовсе бегающие в прихожей мимо развешанного белья в чем мать родила.
Анастасия Павловна сощуренными глазами рассматривала фотографии. На ее лице постепенно появлялось брезгливое выражение – выражение, с которым обычно проходят мимо свалки, плохо пахнущих бездомных и попрошаек.

  - Мнда! – замотала она головой. – Расселять их по другим местам и впрямь не стоит. Им лучше соседничать.
  - Вот и я о чем! – Людочка собрала фотографии и направилась к выходу. Уже у двери она обернулась, оглядела комнату и посмотрела с улыбкой на старушку. – Да и вам теперь не так скучно будет. Спокойной вам ночи, Настась Пална!

  Через месяц я со своей хозяйкой уже жила в небольшой, но очень уютной, солнечной квартирке на первом этаже с магазином и почтовым отделением под боком. А раз в неделю к нам приходила Людочка, чтобы поделиться новостями и поинтересоваться здоровьем Анастасии Павловны.

  Для меня самой мало что изменилось. Вот только по ночам ровное сопение старой женщины стало сопровождаться тихим стоном, прерывавшиеся иногда то ли плачем, то ли хихиканьем, заставляя меня не на шутку тревожиться. А так – все хорошо.

21.05.2015.