***

Юрий Молчанов

БОЖЕСТВЕННЫЙ ОГОНЬ С IV главы

Глава IV

Однажды вечером, Олег со Светланой отправились на вечеринку. Возвращались оттуда за полночь.   
Когда они повернули к дому, мимо их с ревом пронеслись пожарные машины. Впереди, совсем близко, вовсю бушевал пожар. Насколько секунд они тупо стояли и смотрел на пламя, пока до них, наконец, не дошло, что это горит дом  Хохрякова.
Олег бросился туда.
Вокруг уже собралась целая толпа зевак. Несколько полицейских с трудом удерживали любопытных подальше от огня. Пожарные уже поставили лестницу и лезли по ней наверх, на пятый этаж. Из брандспойтов мощными струями била вода – прямо в пылающее здание. Олег пробрался сквозь толпу в первый ряд зевак и стал озираться, пытаясь обнаружить кого-нибудь из Хохряковых.  Было уже довольно темно, и он никого не мог разглядеть. Вдруг чья-то рука охватила его за плечо.
– Олег! – Произнес голос знакомого Олегу Толика. – Где они?
Он обернулся.
– Не знаю, Толик. Я не видел. Только пришел. 
– Я тоже только что вернулся.
Тут рядом появились  родственники Хохряковых  Слава и Эльвира. Они задыхались от быстрого бега.
– А мама где? – закричал Слава.
– Да я только приехал, – ответил Толик. – А разве она не с вами?
– Нет, – ответил Слава, – Она поспать легла, когда мы уходили.
Они обратились к одному из полицейских, здоровенному мужчине.
– Вы нашу мать не видели?
– А как она выглядит?
– Старая женщина… Ее зовут Настя... Семьдесят восемь лет… Волосы седые…
Полицейский покачал головой.
– Нет, такой женщины я не видел. Вам лучше спросить у пожарных. Вон стоит их шеф.
Они побежали туда, куда указал полицейский. Но командир пожарников тоже не видел Настю.
– Вы не волнуйтесь, - сказал он. – Если даже она еще там, мы ее вытащим!
Толик повернулся к горящему дому.
– Да, она, видимо, все еще там, – сказал он. – Надо спешить! – Он рванулся, было туда, но двое полицейских преградили ему дорогу.
– Нельзя! – сказал один из них. – Пожарники сами справятся!
- Моя мать там, в огне! – Закричал Толик, пытаясь прорваться к дому. – На четвертом этаже! Я должен ей помочь!
Да нельзя же туда, черт бы тебя побрал! – заорал полицейский. 
 Нельзя тебе туда, погибнешь в огне. Сам  видишь, как горит. Как сухое сено.
Тут кто-то заголосил в толпе зевак. Олег посмотрел в ту сторону и увидел, что Эльвира,  проскочив сквозь кордон полиции, бежит прямо к дому.
– Стой! Вернись! Назад! – заорал Олег.
Но она уже исчезла в огне. Не раздумывая, Олег рванул следом за ней. Когда он вбежал в подъезд, в спину ему ударила тугая струя воды: один из пожарных окатил его с ног до головы. С трудом удержавшись на ногах, Олег бросился вверх по лестнице.
– Эльвира! Звал он, взбираясь по ступеням. Эльвира! Вернись!
Она не отвечала. Олег добрался, наконец, до четвертого этажа. Здесь уже плясало пламя. Эльвира оказалась на кухне. Он схватил ее за руку и попытался вытащить на лестничную площадку. В квартире уже полыхало вовсю, и они с трудом различали друг друга в дыму. Эльвира, задыхаясь и кашляла.
– Пошли! – кричал Олег. – Здесь опасно!
Но она вырвалась и бросилась в другую комнату.
– Мама где- то здесь! – закричала она. – Ма, где ты? Ма, я иду за тобой! – И она исчезла за дверью спальни. Языки пламени тут же сомкнулись за ней.
Олег попытался было последовать за Эльвирой в спальню, откуда доносился ее голос:
– Ма, ну где же ты?! Ма!!!
Тут раздался грохот и следом жуткий крик. Олег остановился: объятая пламенем перегородка рухнула внутрь спальни, а вместе с нею и куски потолка. Вход был закрыт намертво. В лицо Олегу с новой силой ударило пламя, и он отскочил назад. Квартира была уже вся в огне.
Он кинулся на лестничную площадку, но и здесь бушевало пламя. Скатившись по лестнице, Олег обнаружил, что входная дверь тоже горит, но иного выхода из дома не было. И он, пригнувшись, рванул вперёд.
На улице Олег, наконец, выпрямился. Один из пожарных схватил его за руку:
– Ты не обгорел?
– Ничего, – ответил Олег, кашляя и хватая ртом воздух.
Он подхватил Олега и помог дойти до противоположного тротуара, где стояли зеваки и полицейские, все еще пытавшиеся оттеснить народ подальше от огня.
– Назад! – кричали они. – Отойдите подальше! Дом сейчас рухнет! Назад!
Тут сзади раздался чудовищный треск и грохот: Дом рухнул. Дом рухнул грудой красных углей и черного нагара. Он лежал на земле, укрытый периной из сонного розовато-серого пепла, и высокий султан дыма вставал над развалинами, тихо колеблясь в небе.   
Толик не шевелился. Огненная буря только что сровняла его дом с землей; там, под обломками, была погребена его мать и его сестра, и вся его жизнь. У него не было сил двинуться с места.
Пламя на мгновение опало, а потом вновь встало стеной.
Воздух был весь пропитан дымом и пылью. Дышать было трудно, многие кашляли.
Мертвых никто не трогал, пока не прибыла скорая помощь. Двое полицейских завернули обугленные трупы в простыни, погрузили их в фургон и, накрыв сверху брезентом уехали.
Люди разошлись по домам: от дома осталась куча золы.
* * *
Придя домой Света, разделась и легла спать. Её потрясло то, что увидела на пожаре.
Зеленые шторы на открытых окнах в спальне чуть-чуть колыхались от легкого дыханья июньской ночи. Света лежала в постели. Ее головка покоилась  на мягких подушках в наволочках с кружевными оборками, руки были простерты поверх одеяла. Но глаза ее, следили за бесшумными, неустанными взмахами крыльев какого-то насекомого с длинным тельцем, вьющегося вокруг ночника. Но разве может это служить утешением, когда вот так, с открытыми глазами, лежишь ночь напролет, и тебе не с кем поговорить.
 Светлана уснула в своей комнате, на новой, мягкой постели, спала долго и сладко. Она спала  все такая же напряженная, только волосы были расплетены, распущены, она спала,  глупо открыв рот, слегка посапывая, тело ее пахло, как пенки вскипяченного молока. Уже солнце давно заглянуло к ней в окно, наполнило комнату золотыми и радужными лучами; но девушка, разметавшись в истоме, Не может открыть своих глаз; над ней еще реют дивные образы и чарующие картины. Грезятся ей райские сады,  убранные невиданными цветами; между изумрудной зеленью сверкают прозрачные голубые озера с дном, усыпанным золотом; в глубине их тихо плавают рыбы, а между ними одна в серебряной чешуе, большая, пышная... Светлана раздевается, обаятельная нагота ее отражается и дрожит в прозрачной воде, даже рыбы все замерли и остановились, но это не смущает Светлану; она бросается к серебряной большой рыбе, схватывает ее за жабры и вытаскивает огромную, серую, с выпученными глазами жабу. Светлана хочет вскрикнуть, бросить жабу, но ни того, ни другого не может.
Она проснулась, села на кровать, обхватила руками колени, тряхнула растрепавшимися волосами и, прищурившись на узкую ослепительную полоску дневного света, пробивавшуюся сквозь закрытые ставни, стала  неторопливо припоминать все события вчерашнего дня.
Так проходили для Светланы эти летние дни, счастливые и быстролетные, каких она еще не знала. Ничего больше не угнетало ее, она расцвела, слова, и движение ее стали по-прежнему резвы и беззаботны. Светлана грелась на солнышке, купалась, ела и совершала дальние прогулки с  Олегом: по прибрежному шоссе в соседнее селение и на гору, с высоты которой открывался далекий вид на сушу, или в рощицу на пригорке.

Глава V

 «Итак, Олег уезжает домой! Трудно уезжать с такой тяжестью на душе… очень трудно! А оставаться невозможно. Нужно дать Светлане время подумать, разобраться в своих чувствах. Может быть, поскучать. – При последней мысли Олег побагровел от стыда.  – Дурак ты, дурак! – промолвил он с сердечным сокрушением. – Она все делает, чтобы ты не уезжал. У нее прямо на лице написано: не уезжай! Фу, черт возьми! Я сам боюсь решительного объяснения. Никогда ничего не боялся, а тут боюсь!  Все хочется иметь хоть какую-нибудь надежду…»
Теперь, в последние минуты перед отъездом, он особенно любил ее. А она целый день старалась быть рядом с ним. Не оттого ли она так суетилась, что не хотела оставаться одна.
Света поехала провожать его в аэропорт. Атмосфера в аэропорту всегда сказывается на состоянии находящихся там людей, на их умственных способностях и нервах. Они, конечно, обменялись адресами, но это был туман, туман мечты, и не имело значения. А значение имело только то, что Светлана побыла счастливой, как никогда в жизни, но уже понимала, что последние минуточки её счастья отчеканивают, и потом никогда в жизни не встретит она этого Олега, такого необыкновенного, таких вообще мужчин нет, у него даже пот не пахнет, просто как у ангела.
Она обняла его за шею, провела руками по воротнику рубашки, затем коснулась прохладной кожи, зарылась пальцами в его волосы. Все было так: легкое свежее дыхание, его объятия и ее уверенность, что они созданы друг для друга.
– Милый Олег, – прошептала она. – Я буду по тебе скучать.
Она надеялась, что ее голос звучал просто по дружески, так же как и его голос. Она хотела, чтобы он понял, как ей будет одиноко.
– Я буду тебя ждать.
Олег взял ее руку.  Рука была очень легкая. Он посмотрел на ладонь, она была совсем детская, без глубоких складок. Явственно выделялись только три линии. Ему захотелось дотронуться этими линиями до своего лица, но было стыдно. Секунды торопили его. Он загля¬нул ей в глаза, и ему стало грустно: что, если он больше ее не увидит? “Глупости”,— подумал он и, чтобы не оробеть, рассмеялся. Поцеловал ее ладонь. Поцеловал ладонь с этими тремя линиями и словно поцеловал всю ее жизнь. Эти три линии — судьба, как говорят цыганки. Ладонь была очень теплая, он почувствовал, как она дрожит.
Слёзы ручьем хлынули у нее из глаз, рыдания душили ее. Говорить она больше была не в состоянии. Просто стояла, закрыв лицо руками, и плакала, плакала…
В горле у него стоял колючий комок. Олег не мог больше смотреть ей в глаза.
Потом Олег вместе с другими пассажирами долго шел по полю. Самолет ждал их, раскинув сильные, надежные крылья, огромный, отсвечивающий серебром. Света смотрела на спину удалявшего  Олега, тревожась, думала: оглянется или не оглянется?
Олег оглянулся, помахал рукой!

А потом Олег улетел. И хотя небо над аэродромом продолжало гудеть и рокотать, потому что взлетали и садились другие самолеты, Светлане оно казалось удивительно скучным и пустым.
Она вернулась в здание аэровокзала, подошла к окну справок и,  назвав номер рейса, на котором улетел Олег, спросила, какая ожидается погода на трассе. Очень вежливая девушка в синем форменном кителе ответила серьезно:
– Прогноз хороший!
– Значит, сегодня долетят?
– Если погода позволит, долетят.
– Вы же сказали, что прогноз хороший?!
Вежливая девушка нахмурила подбритые бровки, сказала настойчиво:
– Метеорология – наука молодая, гражданка.
Кровь горячей волной разлилась по телу. Нервное напряжение ослабло. Она вышла на улицу, кишевшую народом, и почувствовала себя в какой-то новой атмосфере. Как, оказывается, легко шагают люди на тротуарах! Она впервые заметила, что на лицах мелькают улыбки. До ее слуха доносились обрывки разговоров и  взрывы смеха. Воздух был теплый и мягкий.
* * *
Самолет совершал  свой обычный рейс. На борту тихо звучала  музыка, многие пассажиры спали, в конце лайнера группа  молодых людей о чем-то оживленно беседовала со стюардессами. Они оживленно разговаривали, то и дело смеялись.
Самолет поднимался в воздух, из иллюминатора  были видны приморские селения. Потом они вытянулись в цепочку, и ушли под облака. Самолет набрал высоту, продолжал свой курс.
Олег и не заметил, как уснул. Ему приснился  странный сон – настоящий, оформившийся где-то в глубинах подкорки мозга, как выразился бы его лечащий доктор Зверев. Определить, был ли он быстрым или медленным, как принято теперь в науке, он не смог, но берется с уверенностью утверждать, что это был поразительно настоящий сон. Снилось ему, что он летит в безбрежном мраке целую вечность. Не знает ни кто он, ни где он. Еще не пришло, вероятно, время дней и ночей, и мрак, который окутывает его, абсолютный, тот самый, какой мы привыкли определять как Ничто. Что же случилось с ним? Может быть, наступил конец света и в небытии последней осталась существовать одна его несчастная душа? «Господи, помоги мне! – молвил он. – Спаси же меня, господи!» И только тут понимает, что, кроме его, нет ничего, что он сам себе и Бог и все остальное. Что же делать? – думает он в отчаянии и в то же мгновение осознавал, что его удел – навсегда остается в этом мраке. Нет-нет, не может быть, чтобы выхода не было. А если попробовать изменить направление? Но как это сделать, если направления не существует вовсе, ни реального, ни воображаемого. Итак, ему не остается ничего, как только кружить в этом Ничто, в его бесконечности. Ужас и отчаяние захлестывают его. А может быть, ему самому удастся создать свет? – проносится внезапно мысль. Ну, хотя бы одну – единственную искорку. Ведь может статься, что душа его – последняя опора последней возможности превращения вселенского Ничто в свет, а этого свет – в жизнь? Однако все его попытки вызвать к жизни свет ни к чему не приводят. Свет не рождается от него. Что же дальше? Дальше – небытие…
Охваченный безграничным, неописуемым отчаянием, он не сразу слышит идущий откуда-то звук. Сначала он едва уловил – как легкое потрескивание раскаленных добела камней. Потом он начинает нарастать, пока не переходит в равномерный гул, угасающий в пространстве баз отзвука, без эха… Господи, да  это же гул мотора!..
До него вдруг доходит, что он в самолете и находится в кабине. А вокруг – все тот же бездонный, непроглядный мрак, свистящий за стеклами кабины. В этот момент он ощупывал штурвал, лихорадочно хватается за него, самолет накреняется и внезапно ныряет вниз.  «Осторожней!» - почти кричит он себе, а самолет все опускается, словно падает в бездну, пока наконец, не касается посадочной полосы и катит по ней, содрогаясь и подпрыгивая. Спасенным Олег себя не чувствовал, ибо не догадывался, как можно  остановить эту мощную слепую машину. Посадочная полоса не  бесконечна, где-нибудь да кончиться. А конец ее несет гибель. Другого выхода нет. Нет другого выхода.
Но вот самолет замедляет ход, тяжело проползает по полосе и замирает, как живое существо перед пропастью. Вспыхивают, наконец, прожекторы. И в их ярком свете он видит дом родителей Светы. Всего в десяти шагах. Обрадованный, он распахивает дверь и оказывается в комнате. Голый по пояс, отец Светланы сидит в роскошном кресле со смертельно бледным в свете прожекторов лицом. Неужели мертв?.. Почти в отсутствии сознания Олег делает еще несколько шагов.
- Умоляю тебя, старик, сделай одолжение! – просит отец Светланы. – Спустись в подвал и принеси бутылку вина… Очень тебя прошу!
Он не знает, где находится подвал, но идет. Он на ощупь находит лестницу и спускаясь по влажным ступеням. Дощатая дверь, почти сгнившая, он толкнул ее локтем, и она бесшумно открывается.
И вот он уже в каком-то необычном помещении, освещенном мертвенно-зеленым светом, наводящим на мысль не  столько о жилье, сколько о карцере. Все здесь – словно из бетона, не успевшего затвердить из-за подземной влаги. В глубине помещения - пять деревянных дверей без ручек. Над ними громадными красными буквами от руки написано: ЧЕРТИ.
Совсем свежая краска местами  подтекает, как кровь, сочащая из раны. Он стоит, ошеломленный, и не верит своим глазам. Может быть, это нелепые шутки отца Светы? Приближается, как автомат, к дверям, открывает первую из них и отшатывается. В узкой коморке – человек, точнее – мертвец. Вид его ужасен. Самое лучшее, что он мог сделать, это повернуться и бежать. Но для этого у него нет ни воли, ни сил. Открывает вторую дверь, третью. А у последней двери, падает на колени и делает попытку отползти.  Только теперь он замечает, как скользит под ним пол, словно залитый раствором  щелочи.  Он с трудом поднимается на ноги и с ужасом обнаруживает, что входная дверь исчезла – перед ним совершенно гладкая глухая бетонная стена.
Господи, снится ему все это или он и в самом деле живет в каком-то чудовищном  мире? Лихорадочно осматриваясь, поднимает голову к потолку… Проблеск надежды вместе с дыханием свежего воздуха. У самого потолка он видит круглое отверстие – окно или отдушину, - через которое поступает этот свежий воздух. Отверстие  узкое, но все же через него можно выбраться. Только как это сделать, если до него от кончиков пальцев поднятых его рук меньше метра, а в помещении совершенно  пусто – ни спасительного стула, ни лестницы.
И вдруг его осеняет. Он ведь может свалить в кучу все эти ужасные трупы и, став на них, дотянуться хотя бы до рамы оконца.
Олег полный отвращения, открывает первую  из дверей. Так и есть – перед ним не труп, а что-то вроде экспоната музея восковых фигур или паноптикума. Дешевый экспонат дешевых коммерческих ужасов. Голый худосочный мужчина на довольно обшарпанном гипсом троне. На плечах у него мантия из дешевой красной материи, какой покрывают столы президиума. Золотой пояс, ножны без меча. Его голову, увенчанную короной, голову властелина, царя,  возможно даже императора, он держит на коленях, прижимая ее обеими руками к себе.
Он откладывает голову в сторону и поднимает фигуру. Она поразительно  легкая, как будто сделана из пенопласта. Выносит ее в скользкий коридор и ставит на пол, где она, естественно, принимает все то же сидячее положение.  Что делать, приходится мириться с этой отвратительной позой.
Открывает вторую дверь. За нею – самая ужасная для него фигура. Мертвая голая женщина с ножом в левой руке. Этим ножом она вскрыла себе живот, располосовав его сверху донизу так, что видны окровавленные внутренности. Ему чудится в выражении ее лица что-то очень знакомое. После минутного колебания он поднимает ее на руки и несет, исполненный нечеловеческого отвращения. И тот самый момент, когда он пытался положить ее на другую фигуру, она протягивает свои мертвые руки и обвивает ими его шею.
От собственного крика он проснулся. Олег чувствовал в теле какую-то усталость. Тут он открывает глаза и смотрит на соседа.
Господи, какой удивительно живой этот мир! Такой живой, словно никто и никогда не сможет его погасить!
Привычно гудели моторы, заглушая другие шумы. Пассажиры дремали в своих креслах. Приветливые стюардессы разносили  чай,  кофе, соки.
– Кофе? – обратилась одна из них к пассажиру, сидевшему в третьем ряду.
–Да, пожалуйста. – Он кивнул головой, улыбаясь. Крепкий обжигающий кофе сейчас он с удовольствием выпьет
Стюардесса принесла Олегу кофе.
«Наш самолет идет на посадку. Желаем вам всего хорошего», – объявила стюардесса, и в салоне сразу наступило дружное оживление. Пассажиры заулыбались, задвигались, защелкали ремнями, стали перекладывать газеты, журналы, книги в свои сумки.
Яркое солнце  било в иллюминаторы, и мягкий желто-голубой солнечный свет разливался по салонам самолета. Олег щелкнул ремнями. Самолет пошел на посадку. Показался аэродром. Посадка на аэродроме, стремительно летевшем ему навстречу.  Но вот самолет выровнялся, и край земли начал плавно опускаться. Из боковых окон было видно, как вокзал аэродрома все падал и падал и, в конце концов, потерялся. Где-то на краю горизонта. Самолет коснулся земли, натужно взревел и сразу превратился в большой неуклюжий автобус, к которому по ошибке были приделаны крылья. Он и шел, как автобус: раскачиваясь, переваливаясь с боку на бок.
Самолет подруливал к аэродрому. Вокзал выглядел уютно и спокойно. Он приглашал выйти и посмотреть на город, обещая гостеприимство. Олег не спешил. Сначала он пропустил группу молодых людей. Наверное, студенты. Уже у самого выхода огромная, неправдоподобно толстая  украинка с множеством ярких пакетов попыталась обойти его, и он благоразумно посторонился. Ослепительное солнце сразу ударило ему в глаза, и он непроизвольно поднял руку, словно пытаясь защититься от его лучей.
Ему  пришлось долго ожидать разгрузки самолета.
В аэропорту его, разумеется, не встречали. Получив свой багаж, он довольно быстро прошел контроль, благо вещей у него было мало.

Глава VI

Светлана пришла домой и села у окошка, положив руки на подоконник и прислушиваясь к тому, что происходило за оконным стеклом. Она улавливала какие-то крики, и хотела бы выйти на улицу, но привычно сдерживала себя.  Она пошла в комнату. Села на постель и углубилась в воспоминания: «Я до сих пор считаю те вечера самыми счастливым и самыми волшебными в своей жизни: тогда выяснилось, что с ума сошли мы оба. Никогда воздух не пахнул так сладко, луна никогда не была такой круглой, звезды – такими близкими, а я никогда не чувство¬вала себя такой красивой, такой женственной, такой необыкновенной.
Все было первым: первая прогулка, первое смелое недвусмысленное и однозначное признание. Первое на¬стоящее сплетение рук и пальцев, первый несмелый поцелуй, первые слова любви. Он рассказал  мне о себе все, что я хотела знать, – так я думала тогда, да и сейчас думаю, что почти все. Он рассказывал  о своих корнях, про детство, про друзей, про работу.
Я люблю его теплый голос, люблю прикосновение руки, которое всегда вызывало у меня дрожь возбуждения, люблю сосредоточенность на его лице, когда он слушал меня, люблю разговаривать с ним. Так очаровательно, люблю каждое его движение, люблю его всего, с головы до ног, люблю и внутри и снаружи. 
Никто никогда не понимал меня так, как он. Все вокруг знали только шероховатую мою оболочку, в которой жила. Я – резкая, горячая   и оттого недоступная. Он  один  отважился заглянуть внутрь этой оболочки, захотел  отыскать меня истинную и нашел – впечатлительную, отверженную, хрупкую, истосковавшуюся по любви. Только рядом с ним я не боялась быть собой, только рядом с ним мне хотелось раскрыть все свои секреты и самые затаенные и темные закоулки не только души, но прежде всего тела. И я раскрыла. Некоторые окончательно и бесповоротно. Это он нашёл  во мне и на мне такие места, которых я никогда бы не коснулась и которые сейчас при одном воспоминании пульсируют, наполняются кровью. 
Мне казалось, что он  знает каждую мою мысль еще прежде, чем я ее выскажу. В нем заключался весь мой мир. Он был началом и концом каждой дороги. Присутствовал  в каждом моем дне, в каждом сновидении, в каждом вдохе, в каждой мысли, в каждой улыбке, в каждой капле дождя. Вы же знаете, как это бывает. И даже способны все это выразить. Нотами, переложенными на звуки. Языком, который понятен каждому.
Пошла в кровать и стала читать книгу.
Ах, как же отличить эти чувства от настоящей любви? Светлана была так взволнована.  Она теряла ощущение реальности. Она позволила своим мечтам уводить ее в какое-то прекрасное далеко. Но нельзя допускать, чтобы мечты и действительность сливались. Действительность была в том, что их с Олегом связывала чистая и непорочная дружба, что, конечно же, подразумевало и некоторую нежность в отношениях. Вот и все.
Часу во втором ночи она закрыла книгу, дочитав последнюю страницу, и со сладким чувством необыкновенной истомы и неги, улыбаясь, потянулась на своей постели, ощущая холод чистого белья.
Она закрыла глаза - и в разгоряченном воображении ее соблазнительно  вставали картины только что прочитанного романа, туманно проносилась целая вереница сцен и образов, из которых каждый вводил молодую девушку в новый, неизведанный ею мир, раскрывая его заманчивые тайны. Ею овладело какое-то странное чувство, странное состояние нервов, что случайное прикосновение своей же руки к собственному телу заставляло ее как-то электрически вздрагивать и испытывать в эти минуты такого рода неприятное ощущение, как будто прикасались и, гладя, поводила по телу не ее собственная, а чья-то другая, посторонняя рука. Она крепко обняла свою подушку, прильнула к ней пылающей щекой, и через минуту заснула под неотразимым влиянием тех же образов и ощущений.

Глава VII

Прошел месяц, Олег получил письмо.
Он развернул листок. Листок был уже несколько потрепан и измят, и на нем было написано:
«Мой любимый! Почему ты так долго не пишешь? Ты ведь еще любишь меня, не правда ли?  Я боюсь, что ты меня разлюбил! Но нет, это невозможно, какая я глупая, вечно выдумываю небылицы! Но если ты действительно разлюбил меня, я не знаю, что я тогда сделаю, — может быть, убью себя! Я не могу жить без тебя. Иногда мне представляется, что между нами встала другая женщина. Пусть она остерегается, и ты – тоже! Я скорее убью тебя, чем уступлю ей! Я говорю это серьезно. Но довольно, я пишу невероятную чепуху. Ты меня любишь,  и я  тебя люблю — да, люблю, люблю, люблю!
Я умру, если ты не приедешь ко мне очень скоро или не позовешь меня к себе. Я заслужила наказание, которое ты наложил на меня, – знаю, что заслужила, и ты имеешь полное право на меня сердиться, ты справедлив ко мне. Но, Олег, прошу тебя, не будь таким справедливым, будь чуточку добрее  ко мне, даже если я этого не заслуживаю, – и приезжай. Если бы ты приехал, я могла бы умереть в твоих объятиях. И рада была бы умереть — зная, что ты любишь меня.
Олег, я живу только для тебя. Я слишком тебя люблю, чтобы упрекать за то, что ты уехал. Не думай, что услышишь от меня хоть одно злое или горькое слово. Только вернись ко мне. Без тебя я тоскую, мой люби¬мый. Так тоскую!
С тех пор как мы встретились, быть верной тебе в словах и помыслах стало моей религией. Неужели ты больше ничего не чувствуешь ко мне и кончилось все, что было? А если нет, то, как же ты можешь жить вдали от меня? Я уже не та девушка, Светлана, которую ты полюбил. Я сделалась другой девушкой, и ты наполнил меня до краев новой  жизнью. Могу ли я быть теперь той, прежней? Как ты этого не понимаешь? Милый, мог бы приехать ко мне — твоей бедной Светлане.
Как глупа я была, когда, счастливая, думала, что могу верить в твою вечную любовь ко мне! Следовало бы мне знать, что такая любовь не для меня, несчастной! Но меня не только грызет тоска по прошлому, меня гнетет и настоящее. Подумай!
Но если бы ты написал мне только одну маленькую строчку: «скоро приеду»,— о, как хорошо жилось бы мне, Олег!.. Подумай, подумай, как ноет у меня сердце при мысли, что я никогда тебя не увижу... никогда! Ах, если бы твое сердце ныло каждый день только одну минутку так, как ноет мое день за днем, ты бы пожалел свою бедную, одинокую Светлану... Я была бы довольна – нет, счастлива! Об одном только я мечтаю, одного только хочу на небе, на земле или под землею – увидеться с тобой, мой любимый! Приезжай, приезжай и спаси меня.
Твоя обожающая тебя Светлана».
P.S. Когда мы попрощались в аэропорту, я плакала и не могла остановиться и едва не превратилась в соляный раствор.  А когда во¬шла в квартиру, мне стало совсем плохо. Без тебя она казалась такой пустой. А еще я должна тебе кое в чем признаться. Помнишь черную майку, которую ты не смог найти? Ее взяла я. Она сейчас у меня под подушкой. Видишь, какая плохая (я, а не майка, конечно)? Я просто хотела, чтобы у меня осталось что-то с твоим запахом до тех пор, пока мне не станет легче. Ну ладно – хватит всего этого.
Люблю, целую, твоя Светлана.
* * *
Прошла неделя – Олег молчал. На заводе, где Олег работал  инженером, были трудные дни. Олег возвращался домой поздно ночью, валился на кровать и сразу же засыпал чугунным сном.
– Извини, что не сразу написал тебе, – говорилось в письме. – У меня все в порядке. Долетел нормально.  Насчет майки – все нормально. Я тоже должен тебе кое в чем признаться – я украл твои трусики. Они сейчас висят на батарее в моей комнате, (Шутка.) На самом деле я взял кассету, которую записал для тебя - ту, которую ты назвала «Музыка для неудачников, часть 2». Не знаю, зачем я ее взял. Чтобы осталось что-нибудь на память о нашей встречи. Скоро напишу еще. С любовью, твой Олег.
 Олег  писал ей, стараясь, что¬бы письма выходили занимательные, не навязчивые, не глупые, и в ответ получал надушенные листки, уписанные энергичным по-мужски почерком. В этих письмах, по исконному обычаю всех русских девушек, категорически решались всевозможные вопросы, в каждом письме новый, и, казалось бы, ей все равно, кому писать, лишь бы решить тот или иной вопрос на листке непременно надушенной почтовой бумаги, но Мезенцева всякое письмо ее наталкивало на множество мыслей и волновало долго.
* * *
Я забыл  упомянуть, что  месяца через четыре или пять после первого письма, Светлана прислала ему письмо.  Письмо  показалось сухим и холодным, но внизу страницы была нацарапана карандашом приписка с путаными извинениями и мольбой сохранить о ней добрую память и простить, если ее поведение оскорбило его. Олег оставил письмо без ответа; но еще месяц спустя он получил длинное послание, которое показалось ему странным, если вспомнить, что оно вышло из-под пера молодой жены чуть ли не в медовый месяц. 
Олег надрезал краешек конверта костяным ножом, купленным в антикварном магазине, и вынул несколько листов почтовой бумаги. Листы были исписаны мелким четким подчерком, и быстро прочитал.
"Дорогой  Олег! 
Когда я сегодня проверила свою почту и увидела все эти твои письма - «скучаю по тебе», я так расплакалась, что мне пришлось запереться в туалете. Жалко, что ты этого не видел: моя тушь растеклась, и я бы¬ла похожа на панду. Я такая плакса.
 Олег! 
«На этот шаг, который я сделаю, я решилась, скрипя сердцем. Знаю, какой ты гордый. Я постараюсь обставить все так, чтобы ты как можно меньше страдал. Думаю, что мы достаточно хорошо знаем друг друга, чтобы быть «откровенными». Как ты совершенно верно заметил в своем последнем сообщении, «искренность - важнее всего», и так оно и есть на самом деле. Когда я вспоминаю тебя, вспоминаю все, что у нас с тобой было, больше всего я думаю именно об этом - мы могли говорить с тобой обо всем на свете... Несмотря ни на что, ты был добр ко мне. Я думала, что люблю тебя. Еще несколько недель тому назад я верила в это всем сердцем, но потом узнала, кто поселился в соседнем доме. Сперва я рассердилась или подумала, что сержусь. Но он следил за мной, провожал меня на работу и встречал с работы. Мне нужно было тебе рассказать, но что-то заставляло меня промолчать. Я устроила ему встречу. Я ему отдалась.
Олег, бессмысленно тянуть с этим обманом. Я не могу с тобой быть. Я, в самом деле, стала тебя забывать; было просто обольщение - и миновало.
Я помню о том, что происходило здесь в этом городе, но не виню тебя. Ты знал, как я горевала, что нет тебя рядом. Так знай, Олег, я была уверенной, что ты меня любишь и уважаешь, оттого я и могла терпеть свою горькую долю. Но что осталось теперь?  Совесть моя спокойна, ибо я всегда останусь достойной твоей дружбы. Но в одном я твердо уверена: я люблю другого. Когда-то я считала тебя настоящим человеком, верила в красоту твоей души и за одно только слово «люблю» отдавала все то святое, что было в моем сердце. Когда-то я верила пламенным речам, в которых ты низвергал  человеческие пороки. Я теперь знаю, что жизнь – это очень трудная и сложная борьба. А чтобы выйти из неё победителем, надо научиться видеть не только явных, но и скрытых подлецов.
Думаю, во всем виновато то обольщение, то загадочное твое гипнотическое обаяние, которому не могут противиться женщины. Как бы там ни было, Олег,  я уезжаю с ним.
Делаю это так, чтобы избежать малейшей шумихи. Я никому не скажу, куда направляюсь.
На свой лад ты неплохо ко мне относился. Ты ни разу не отказал мне ни в чем материальном. Единственное, чего ты не можешь мне дать, – это насытить мою душу, как может только он. Я уезжаю с ним и знаю, что буду счастлива.
Ты думал, что я слишком молода и глупа и ты не будешь со мной счастлив. Возможно, это так и было, но теперь я стала взрослой. Я надеюсь, что ты будешь счастлив  и добьетесь всего, к чему стремишься. Я не сержусь на тебя, – мне только грустно и больно, словно умер человек, которого я любила.
Прошу, постарайся меня забыть. Поверь, я желаю тебе всего самого доброго».
Уважающая тебя Светлана!

Его роман со Светланой закончился весьма удачно. “Словно умер человек, которого я любила”, – он решил запомнить эту фразу. Она означала, что Светлана любила его, что теперь все кончено, что ей очень тяжело, – и при этом никаких унизительных для ее достоинства оскорблений или угрозы покончить с собой.
От всего, что сейчас прочитал и почувствовал Олег, на него повеяло родным спокойствием. Он стал обдумывать свои отпускные встречи и, неожиданно просияв, улыбнулся. Обрадовало состояние полной свободы: он уже не испытывал над собой власти Светланы  Багровой; более того, он и на нее перенес свое мнение о прекрасной половине рода человеческого. Он повернулся лицом к закату. Солнце уже совсем улеглось спать за зубчатым обрезом леса.