***

  ЮРИЙ МОЛЧАНОВ

БОЖЕСТВЕННЫЙ ОГОНЬ 

Главы С XVI по XVIII

Глава XVI

Дядя Лены – Виктор  Иванович пригласил Олега в баню попариться.
– Такой бани, как у меня – говорил Виктор Иванович – редко где найдешь. Я уже тридцать лет изучаю лучшие бани мира и сделал свою баню по лучшим образцам. Изучаю литературу, касающейся бани. Олег, я научу тебя и дам совет, как правильно пользоваться баней и банной атрибутикой.
Топить баню Виктор Иванович начал после обеда. У реки дымила затопленная Виктором Ивановичем баня. 
Когда Олег и Виктор Иванович зашли в баню, каменка уже полыхала жаром. В бане  было жарко. 
В предбанники они разделись.
Согнувшись  под тяжестью жара, Виктор  Иванович омыл полати.
Олег сидел в предбаннике, слушал этот шум. За рекой садилось солнце. Запахи сникшей под вечер травы плавали около бани. Над водой летели вечерние ласточки. Из бани доносился, как сквозь сон, Виктора Ивановича голос:
- Нынче что. Нынче, Олег, парятся не то, что раньше. Вот раньше парились так парились, не надо тебе никакого фельдшера. Бывало, дедушка мой идет в баню, два ведра квасу с собой берет. Один, чтобы внутрь принять, а другой для пару… 
– Как для пару?
– А так. Воды поддаст на каменку, а веник-то в квас, да как начнет хлестать по лопаткам, по загривку, почему попадя. По всей бане так ароматы пойдут. Зато и жил он девяносто три года.
Они зашли в парилку.
Раздался хлопок и оглушительное шипение.  Горячий волной пара распахнуло дверку, а у Олега остановилось дыхание. Виктор Иванович полез на самый верхний полог. Блаженно крякая, он поднял свои мосластые ноги в потолок, тогда как Олег едва усидел на полу.
Кха! Ядрена – Алена, – священнодействовал наверху  Виктор Иванович, – в такую бы баньку да потолстее  Параньку, а ты Олег, полезай повыше, на полу какой вкус?
Олег взял веник, отчаянно взобрался на верхний полок и вмиг превратился в язычника: все в мире перекувырнулась и все приобрело другое, более широкое значение.
– Вот, теперь посидим…
Виктор Иванович вспомнил про транзистор, слез с полатей незаметно покрутил колесико, и в бане, произошло какое-то новое чудо. Голос певца народился неизвестно откуда. В этих естественных, удивительно отрадных звуках не было ничего  непонятного, как в хлебе или воде: они так просто, без натуги, не чувствуя сопротивления, слились с окружающей, казалось бы, совсем неподходящей обстановкой.
Сидя на верхней полке в парной Виктор Иванович начал рассказывать о прелестях бань и давать советы, как надо париться:
– Но не мойтесь с мылом, иначе смоете с кожи жир, который предотвращает ее от пересушивание.
Когда идете в парилку, оденьте на голову шерстяную (войлочную) шапку, желательно влажную. Она предохранит голову от перегрева и волосы от вредного воздействия высокой температуры. Обязательно захватите простынь или полотенце,  на которое будете садиться, иначе можно получить ожог на самом «умном» месте вашего тела.
Если вы новичок, то не спешите забираться на верхотуру, вам достаточно 3-4 минуты посидеть внизу. Вообще в парной лучше всего лежать. Причем ноги должны быть чуть выше головы. В таком положении голова не перегревается. Но если лечь невозможно, смело садитесь по-турецки. Никогда не вскакивайте резко в парной, рискуете посчитать носом ступеньки. Максимальная длительность процедуры для завсегдатаев – 10 минут. Количество заходов в парную - не более 5-6 раз - определяйте в зависимости от самочувствия. Лучше всего, если вы проведете в парной в общей сложности около 35 минут.
В перерывах между парной можно окатиться в холодном душе, поплавать в бассейне, но ни в коем случае не переохлаждайтесь до озноба. Холодная процедура должна быть очень короткой. Тем, кто хочет избавиться от лишнего веса, следует воздержаться от контрастного душа, т.к. холодная вода прекращает потоотделение.
 Перерывы между заходами в парилку должны быть не менее 15 минут. Сначала - 5 минут в душевой, затем – в комнате отдыха, закутавшись в простыню.
Оптимальная температура при парении 70-90° С. При влажности 80-100 %. Более высокая температура у неподготовленных людей может вызвать спазм сосудов.
Мыться надо начиная с ног, а заканчивать головой.
Мочалку лучше всего иметь лыковую, но подойдут и другие. Главное, чтобы она была не слишком жесткой, но и в меру ласковой. Чтобы легче избавиться от мозолей, попарьте во время мытья ноги в мыльной воде с содой. Чтобы разгладились морщинки и уменьшились мешки под глазами, попробуйте окунать лицо поочередно в таз с горячей, а потом - с ледяной водой.
Но парится каждый день не стоит, достаточно 2-4 раз в месяц.
Свежий веник достаточно промыть в холодной воде и положить минут на пятнадцать в парилку. Сухой замочите на 15-20 минут в холодной воде, а затем ошпарьте горячей. Если веник пересушен, то замочите его с вечера в холодной воде, а затем заверните в ткань и укутайте полиэтиленом.
Веники:  березовый, дубовый, можжевельник, пихтовый, кленовый. 
Иногда для опрятности и аромата, в веники вплетают полынь, смородину, мяту. Полынь, пожалуй, самый интересный аромат.
Охаживая своего друга веником, никогда не вспоминайте старых обид. Не надо хлестать беднягу со всей силы. Проку от этого никакого, а синяки и ожоги  гарантированы. Веником  надо орудовать с умом. Для начала просто нагнетайте  горячий пар на тело. На¬чинать нужно с ног, постепенно перемещаясь к голове, затем в обратном направлении. Но над самой головой  махать веником нельзя, иначе она перегреется. Плавно гоните горячий пар с боков, нежно касаясь тела. Скользящими движениями смахивайте выступающий пот. Затем начинайте легкие и меткие постегивания, особенно в проблемных местах. Затем можете принять меры покруче: поднимите веник повыше, чтобы он  вобрал  горячий пар, и  пройдитесь им 2-3 раза по телу “жертвы”.   
Если в парилке слишком жарко,  действуйте не торопясь. Жжение с кожи можно снять веником, окунув его в холодной воде. После похлеставаний  можно сделать своеобразные компрессы: подержите несколько секунд веник на  верху, опустите его на тело и прижмите ненадолго рукой. Но не делайте этого под коленками, там кожа очень нежная. В конце  процедуры прижмите одной рукой листву веника к телу и  разотрите его в любом  направлении. А вот “зверский” аппетит после бани приходит потому, что во время процедур снижается кислотность желудка и усиливается пищеварение.
Безусловно, баня - это одно из лучших средств избавится от лишнего веса. За счет усиления обмена веществ сгорает холестерин. С потом выходит лишняя жидкость.
Люди ходят в баню, чтобы получить удовольствие. Баня – как наркотик. В хорошем смысле слова. В банном отдыхе есть несколько составляющих, но главные – удовольствие от общения в хорошей компании плюс укрепления здоровья.
– Как это – грамотно париться? – спросил Олег.
Когда в парной не ощущаешь дискомфорта. Для этого, обязательно, пар должен быть мягким и приятным. Такое чувство, что ты укутан уютным теплым одеялом. Если жжет, это уже не парилка – это камера пыток. Жаркий пар он обжигает тело, а не прогревает. Он палит кожу, а надо прогреть мышцы, чтобы до костей пробрало. Если обожглись с первого захода – лучше выйти и подождать, когда банщик доведет воздух в парной до кондиции. Тепло должно проникать внутрь ненавязчиво, оно должно быть терпимым.
–Как ты доводишь парную до кондиции?
– Если сильно жарко, поддаю струю холодной воды из шланга – только не на каменку, а на деревянные стены – и ненадолго приоткрываю дверь, чтобы пар стал помягче.  Теперь можно заходить и укладываться на полки.
– Куда укладываться? – не понял Олег
– Проходите, ложитесь на живот, а, чтобы не обожгло «умное» место, застелите лежанку простыней или полотенцем. Удобно?
– Приятно – отозвался Олег.
– Теперь будем парить. Эвкалиптовый веничек  окунул в ледяную воду, и – под нос, чтобы лучше дышалось. Вот так – не жжет?
– Нет. Чувствую себя, как у Бога за пазухой. А веником, каким будешь хлестать?
– Я предпочитаю дубовый – береза, она пара меньше хватает, так как лист маленький. Дубовый – он эластичный, им пошлепать здорово. Хотя и в березовом венике есть свои достоинства – он очень полезен для кожи.
– Хлестать сильно будешь? – поинтересовался Олег.
– Нет, это не мой стиль.
– А твой стиль какой? И чем он отличается от других?
– Я веники никогда не поднимаю высоко над телом. Под конец, когда тело прогрелось, я могу дуплетом пройтись по спине. Но опять же, ласково, не сильно. Главное – не бить, а нагонять пару. Веник в данном случае – все равно, что вентилятор. Разогреются мышцы, и – в купель или в речку. Потом еще немножко в парной, и на воздух отдыхать. Если банщики, которые, по просьбе клиентов, поддают жару и лупят со всей дури, высоко замахиваясь веником. Следят только, чтобы кожа не облезла. Я считаю, они не профессионалы. Нельзя идти наповоду у людей, которые «добрались до бани». Умеренным надо быть – за излишнее рвение «оттянуться пополной» парная может и отомстить. Разбитым настроением, плохим самочувствием. Перегреться хуже, чем перепить. Голова будет на утро болеть хуже, чем с похмелья. Вялость, реакция торможения.
Олег выслушал полезные советы, данные Виктором Ивановичем, вволю напарился, и отправились в дом, где их уже ждал накрытый стол.   
* * *
Плотно поужинав, Олег отправился спать. Он погасил свет и лег. И сразу уснул. 
Сон, который приснился Олегу, был отвратительный. Это был его первый человеческий сон после свадьбы. Только открыв глаза, он в полной мере осознал, насколько необыкновенно это человеческое переживание. Необыкновенно и, вместе с тем, истинно. Проснувшись, он все еще трепетал от чувств, которые испытал во сне и о существовании которых даже не подозревал. Как будто он вдруг заглянул в какой-то иной мир, совсем не похожий на тот, который знают и который люди терпят только потому, что свыклись с ним, как свыкались самими собой.
А приснилось ему вот что. Он – в каком-то озере, скорее даже болоте, густом и теплом, как кофе. Над мертвой поверхностью воды висит, как изорванный бархатный занавес, клочковатый туман. В поисках чего-то он, дико озираясь по сторонам и наконец, видит то, что ищет, – гладкую женскую спину, которая быстро удаляется к берегу. Олег яростно бросился к ней: то ли  плывет, то ли бредет по илистому дну болота.  В бешенстве пытается настичь эту женщину – невидимку, эту голую женскую спину, которая извивается перед ним, как змея. Ему хочется догнать ее и вонзить в эту спину свои железные пальцы. Ему это долго не удается, он продвигался мучительно и неуклюже, а она плывет легко и свободно. Тогда он предпринимает последнее отчаянное усилие и вдруг вырывается из собственной оболочки. Он настигает ее, горячую и скользкую, и заключает в объятия. Женщина оборачивается, и тут он видит ее лицо. Это лицо ему знакомо и близко, так же знакомо, как лицо Лены. И все-таки он не знает её. Женщина с размаху бьет его по лицу, и он чувствует, как из носу течет кровь. Любит он ее или ненавидит? Не знает. Но чувство к ней незнакомое и невыносимое. Он сжимает ее шею, которая  вдруг источается в его руке, сжимает изо всех сил, вскрикивает и просыпается.
Такой вот сон – пошлый и бессмысленный одновременно. И не столько сами видения, и даже не его действия во сне, какими бы противоестественными и нечеловеческими они ни были, бросили его в дрожь, сколько те чувства, которые он при этом испытал, - чувства насыщенные, яростные, нестерпимо сильные.
Он проснулся сразу,  не сделав ни одного движения, – просто открыл глаза и увидел, что еще темно. Ему не нужно было, подобно большинству людей, сначала пошарить вокруг себя, прислушаться, ощутить внешний мир, – он сразу нашел свое «Я» в определенных условиях пространства и времени.
Но, испытав радость от пробуждения, Олег, как обычно, тут же пошел к окну. В раскрытое окно вливается прозрачный воздух. Видимо светает. Он закрывает окно и снова ложиться в постель.
–С добрым утром, Олег! – приветствовала его через некоторое время  всегда сладостный для него слуха голос, и Лена впорхнула к нему в легком утреннем халате, обвила его шею рукой и уселась на услужливо представленное  им колено. Олег прижал ее к себе, показывая, что весьма дорожит ее присутствием и близостью.

Глава XVII

Утром проснувшись, тесть позвал Олега на кухню. Немного приняли горячительного, и тесть задал вопрос Олегу: «Почему мы плохо живем?» и сам стал рассуждать:
– Вопрос о том, почему мы, жители богатейшей по природным ресурсам страны, кормившей в свое время едва ли не половину Европы, ныне живем беднее, чем даже в странах, недавно освободившихся от колониального ига, – это волнует, пожалуй, каждого. Кто только не выступает по проблемам экономики, отовсюду слышишь: кризис, разорение, безысходность...
Я не разделяю точки зрения тех, кто оценивает состояние и перспективы нашей экономики столь пессимистически. Кризис – да, разорение – да,  но безысходность — нет!
Словно чудовищной глубины ров разделил всю нашу жизнь: на одной стороне униженные, обиженные, оклеветанные и обделенные, на другой – жадные, наглые, уверенные приобретатели капиталов. Воры на министерских постах, чиновники всех рангов, прокуратура,  полиция, суды.
Мы уже притерпелись к тому, что у нас полно бездомных детей и роющихся в мусорных бачках стариков и старух – бывших, может быть, школьных учителей, пытающихся своими нищенскими пенсиями спасти внуков от голодных обмороков. Мы привыкли к работорговле, к тому, что «права человека» у нас имеет только тот, кто умеет воровать и брать взятки.
Криминальный интернационал позволил нам стать в услужение чужеземных криминальных группировок, контролирующих практически всю систему бывших колхозных рынков России. Они пришли к нам не в гости; они пришли с целью заработать на нас, даже больше – забрать у нас кусок нашего пирога, если мне будет позволено так выразиться. У них психология раба; они пришли не созидать Россию; им наплевать на нашу мораль. Они покупают квартиры в русских городах, они рожают детей – по трое, четверо, пятеро! Они выписывают на жительство в Россию многочисленных родственников. Придя к нам, наводнив Россию, они пытаются здесь жить по своим, не по русским, моральным нормам. Эти люди – враги России, враги самой русской сути, русской жизни. Мы для них – мусор.
Это же нашествие – все эти иноземцы, желтые, пегие, черные… они ведут себя как завоеватели, мы для них быдло. Но да ведь бесы всегда вокруг человека крутились, и всегда будут крутиться. Нужна не только внешняя, нужна внутренняя защита от них.
…Бедные требуют справедливости, богатые настаивают на продолжения реформ – и нет, и не может быть между ними согласия, только глухая вражда. Богатые и бедные настолько далеки друг от друга, настолько в разных обитают мирах, что ни один бедный не убил богатого и ни один богатый не помог ни одному бедному.  Бедные между тем спорят, ходить или не ходить им на выборы, и, в сотый раз обманутые, все-таки идут и голосуют за тех, что тут же о них забывает. Эти два разных  мира разнятся не только богатством и бедностью и вызванными ими инстинктами, не только несхожими приемами жизни – всем, всем без исключения: что хорошо для одних, то плохо для других. Но ни там, ни там нет согласия и внутри себя – у одних от непривычки к роскоши, у других от непривычки к нищете. И никто не знает, и знать не желает, удастся им когда-нибудь притерпеться друг к другу и стать одним народом или никогда не удастся и кому-то, в конце концов, придется уходить.
Не сегодня это началось. Но сегодня дошло до какого-то грубого примитивизма. Как бы до окончательного распределения ролей и решения судеб, когда на русского человека в России, несмотря на его восемьдесят или восемьдесят два процента от населения страны, - смотрят, как на выстеленное им подножье общей жизни, по которому можно топтаться. Кто во что горазд и с числом, с мнением, с ценой, которого можно не считаться, поскольку это «закатывающаяся», опадающая за горизонт нация, уже и не способная за себя постоять.
 В девяностые годы в России было легализовано то, что фактически сложилось уже к началу восьмидесятых годов. Сделано это было по-русски, одним махом, возникает чувство обвала, оползня, при наступлении «новой жизни». Приглядись они пристальнее, как и все мы, к тому, что забурлило в восьмидесятых, заметь все возрастающие аппетиты  оборотистых людей «новой формации»: бывших партийных и комсомольских чиновников, руководителей производств, работников торговли и сферы обслуживания, с их жаждой легализовать и преумножить свое незаконное и в русском, и в советском понимании благосостояние.
 Это ощущение нового, резко чуждого воздуха, принесенного «новой жизнью». Это дух торгашеской цивилизации, которая, почти не таясь, воцарилась в последние годы советской власти: дух спекуляции, наживы, блата, взятки. Оказалось, что «в стране победившего социализма» продаются и перепродаются не только заморские джинсы и подпольные видеокассеты, но и места и должности, научные степени и положение в турнирной таблице, и еще очень и очень многое. Возможность продавать все и в открытую – для большинства из нас, стала шоком. Произошло то, что можно назвать цивилизационной  подменой – на канонической территории земледельцев, в открытую воцарился и манифестировал себя торгашеский дух потомков Сима. И ничего удивительного, что именно семитские народы (в первую очередь арабы и евреи) почувствовали себя «в новой политической и экономической реальности», как рыбы в воде. Этим объясняется и невиданный доселе наплыв в крупнейшие русские города (именно города!) выходцев с Кавказа, Средней Азии и из Закавказья. Не понимая, что состязаться в умении наживы с тем, кто занимается этим уже тысячелетия – бессмысленно, и что уже их же детей и внуков, потерявших землю и недра, должности и перспективу образования, ждет неизбежное физическое рабство и вымирание! Даже вековая ненависть между потомками Сима (арабами и евреями), сложившаяся из-за жестокой и опять–таки многовековой их конкуренции в торговле, даже эта ненависть оказалась забыта. Просто поделили сферы: сверхприбыльная торговля сырьевыми ресурсами и «образом жизни» – у одних, продуктовые и вещевые рынки – у других. Торгаши в России, даже те, которые прибывшие нелегально, чувствуют себя в ней  «победителем», хозяином «новой жизни», который на таможне кому надо сунет, и в прокуратуре. Рука торгаша, к чему ни прикоснётся, все делает своей собственностью. И он совершенно не боится, что кто-то придет и спросит с него за хамство, грабеж, убийство и изнасилование  несовершеннолетних. Собственно сегодня народ стал принадлежностью торгаша. Стало быть, не подзаконным ничему. Происходит это в стране, где более восемьдесят процентов населения продолжают оставаться «паспортными» русскими.
В России два процента олигархов, двадцать два процентов чиновников всех уровней, и большая часть населения сумела пристроиться в «новой жизни»! Получила возможность «иметь». Одни больше, другие меньше. Чиновники с торгашей, торгаши с рядовых граждан, те друг с друга: врачи с больных, учителя со школьников, преподаватели со студентов, и т. д.
Чиновники из прокуратуры, люди, долженствующие защищать граждан от преступников, но они продажны; ради наживы следователи, готовы врагам нашим принести в жертву все – лишь бы набить свой карман. Две группы из разных, по сути, миров, смыкаются на почве наживы.
Державу буквально растащили по чуланам и перепродают – и не только Чубайсы и Абрамовичи, но и прапорщики, механизаторы, лесники. Ведь русские  даже не торгуют, а всего лишь распродают, пока им есть, что распродать – остатки державной плоти: большую и малую государственную собственность, должности, звания. И сами этого не понимают, как более сплоченные и искусные торгаши – перекупщики занимают уже не только рынки, но и посты в администрациях, кафедрах, должности, подтягивая к себе своих бесчисленных чернявых родственников. Оставаясь в численном большинстве, русские оказались в своей стране эмигрантами, которые вынуждены приспосабливаться к чужим цивилизационным нормам.
Современная культура, медленно разъедающая нашу человеческую ценность ядовитой кислотностью своего изощренного зла или увлекающая наркотиком удовольствия?
 Нельзя позволять гибнуть русской культуре, русской литературе, мерзко и подло извращать нашу историю, превращать в быдло наш талантливейший народ…Скоты, в общей атмосфере вседозволенности и под воздействием алкоголя совершают грабеж, убийство и насилие и тут же забывают об этом.
Вот чего не хватает, не мой взгляд, русскому народу – веры православной, жизни по единой на всех книге – Евангелию. Одной крови для скрепления единства русской нации мало. Потому что давно распались наши тейпы, много веков назад. Наши семейные связи жестоко порублены последней войной, у нас всех мало родни.
 Почему, собственно, мы, русские так не дружны? Не приходим друг другу на помощь, как приходят, например, кавказцы или евреи, по первому зову? На мой взгляд, даёт нам ясный ответ: потому нации дружной и сплоченной нет, что нет дружной и сплоченной семьи.
Почему? Мне кажется, что в своей семье, русской, внимательной и щедрой любви к себе не нашли. Любви матерей, отцов, братьев и сестер.
Кому же не угодили простые русские труженики, над которыми власть предержащие вот уже два десятилетия проводят изуверский эксперимент?
Итог русского исхода – начавшегося в годы революции и коллективизации, и окончательно совершившегося в послевоенные десятилетия, когда крестьянская Россия перестала существовать, и количество городского населения впервые за последнюю тысячу лет нашей истории превысило её население сельское. Тот самый «народ», который два последних столетия являлся для русской литературы синонимом национальной идентичности… исчез, растворился в сутолоке больших городов.
Только когда к нам придут со смертью, с огнем, с кровью, когда встанет непосредственная угроза всему народу, проявляется ответная реакция. Быть может, это наша слабая, вековечная черта – взрывается ответной реакцией только на внешнюю угрозу.
Да, горько, да тяжело, – но это заставляет нас еще более пристально вглядеться в собственную душу и в то, что происходит вокруг…
Русский народ с большим трудом осознает ту истину, что невозможно полноценно бороться со злом, не уничтожая носителей зла…
«Весь наш нынешний русский народ впал в апатию и безразличие».
Враг русского народа вполне очевиден: это мрачные племена инородцев, которые заполняют отечественные города, на востоке – вместе с кавказцами, с китайцами и вьетнамцами. В ответ русский народ практически ничего не предпринимает.
Что делать? И как быть? На этот вопросы, как мне кажется, можно найти  ответы – это в объединении нации и в веру Бога.
– Другая жизнь пошла. Сколько бандюг расплодилось дальше некуда. Что делается, что делается! – Олег покачал головой.
 – Тащи, воруй, будто так и надо, и никому дела нет – продолжал тесть. – Когда врать перестанут. Врут в газетах, по радио, по телевизору, от предпринимателя и до кандидатов в президенты. У страны много долгов, обязательств, рвут нашу землю на куски, растаскивают. Высосут, вывезут все – кому мы будем нужны?
Эти господа ходят разодетые, ездят на престижных машинах, обучают детей в платных элитных учебных заведениях или за рубежом. Вырасти их ничтожества в миллионеры, эти люди поклоняются только  одному богу, признают одного повелителя, ищут одного счастья – деньги. В России все покупается: любовь, дружба, знакомства, человеческие отношения. Без традиции, без прошлого или с прошлым, которое всеми силами стараются забыть, эти люди, собственной жизнью познавшие всю колоссальную власть денег, иначе ни к чему и не могут относиться.
Разврат утонченный, дорогой, требующий сотен, тысяч, десятков тысяч рублей, возведен здесь в культ, и едва ли где в таких размерах практикуется торговля невинными девушками, как здесь.
Люди, дорвавшиеся до денег, до общественного положения, до власти, даваемой миллионами, жадно и грубо спешат взять от жизни все, что можно
 – Неужели все такие? – спросил Олег
– Нет. И среди обеспеченных, и среди неимущих есть добрые трепетные сердца, есть и жестокие, безразличные. Очевидно, портит человека не сама обеспеченность, а жажда накопительства. Заболевший вещизмом куда хуже той деревенской девки, которая хвасталась кружевами из-под юбки. Тошнит только. А супружеская пара, которая, копя на машину или «собирая» хрусталь и книги, забывает о родной матери – омерзительно.
Больше всего человека и человечество губит жадность, страсть к богатству, к деньгам, к славе, к материальным благам, к вещам, к удовлетворению всех физических и материальных потребностей, к разным излишествам, к владению миром. Она корень многих бед и зол. 
Главное качество народа проявляется в стремление жить готовыми рецептами, которые раздают  подсунутые ему авторитеты. Своим умом решать свои же  проблемы (толпа) народ не желает и, разочаровавшись в одних вождях, немедленно начинает ожидать новых авторитетных вождей. Благодаря этому свойству народ (толпа) следует за вождем бездумно и безответственно, неусомнительно веря в правоту вождя. Следует куда угодно фактически за мафией, пасущей вождя, в том числе и на убой не за понюх табаку.
… Власть должна быть подконтрольна народу в лице его выборного органа. Механизм катапультирования негодяев должен быть отработан до тонкостей. Вообще такие противовесы исполнительной власти, контрольные механизмы должны быть на всех уровнях. И в крае, в области, в городе, в каждом селе – тоже.
Сегодня главы регионов гораздо более жуликоватые, чем были первые секретари обкомов. Узды нет. Приезжали на сессию и учитель, и врач, и рабочий, и колхозник – вот кто были депутатами. У них не было необходимости лавировать, они требовали по полной программе от секретарей обкомов и крайкомов, потому что сами возвращались в свой район, и люди шли к ним, их просили вмешаться, улучшить условия, помочь, решать насущные проблемы. Они могли поднять руки в одночасье и сказать: "Мы тебя переизбираем, ты не работаешь, как надо, для людей". Конечно,  это каждого руководителя держало в узде, кого больше, кого меньше, но держало. Народ должен держать лидера под узду. Но у нас сегодня в стране произошла лукавая замена: вроде избирают всенародно президента или главу региона, республики, а спросить потом с него некому. И он козыряет этим: мол, демократия полная, я – всенародно избранный! Иному народ только для этого и нужен, – чтоб избрал. Зато ответственности перед ним – никакой.
Вот и вся Россия живет сегодня так. Раз начальник – подлец, то и мы все в гробу видели, ему не надо, а нам – тем более, ведь начальник – то он, с него и спрос. И невдомек людям, что нет сегодня спроса с начальников – за то, чтоб  не развалилось производство, чтобы детки были сыты, чтобы земля не заросла бурьяном. Нет этого больше!
Неконтролируемая миграция в числе других факторов способствует усилению национализма, политического и религиозного экстремизма, сепаратизма и создает условия для возникновения конфликтов.
Исключительно важно установление контроля над мелкой розничной торговлей, создающей экономическую базу для роста иностранных общин и этнических криминальных группировок. Численность которых в российских городах достигла  критического предела и создает целый спектр угроз для безопасности: от этнических конфликтов до терроризма.
Необходима своего рода «моральная революция» – возвращение массового сознания к идеалам традиционной семьи.
Россия, обладая всеми объективными предпосылками для преодоления внутреннего кризиса и выживания в кризисе глобальном, может и должна выработать и провести в жизнь свою стратегию устойчивого развития. Пределы падения достигнуты. Настало время приступить к новому строительству.
«Новые русские» достойны всяких крепких ругательных слов, они вывозят капиталы из России, но они не капиталисты. Они стремятся все виды капитала в России уменьшить: постоянный и оборотный по возможности вывезти (сырье, полуфабрикаты, технологии, квалификацию), что нельзя вывезти – износить (здания и сооружения), переменный капитал – уничтожить (переменный капитал – это рабочая сила) По сути, это «антикапиталисты».
Реальное средство борьбы против «новых русских» – лишение их доступа к выручке от продаж ресурсов. До тех пор, пока возможны легальные методы – борьба за национализацию, как  первый шаг – полный контроль со стороны государства. Отмена коммерческой тайны. Добиться этого (не добиваться, а добиться)  должны были бы представители народных сил в парламенте. Где их только взять?.. Необходимо было остановить любую сделку по вывозу ресурсов из страны, любыми доступными средствами, ради этого можно было идти на  любые компромиссы. Сократить вывоз, сэкономить ресурсы можно, и если бы не долги, то даже без особого ущерба для жизненного уровня, так как значительная часть их вывозится для того, чтобы удовлетворять потребности небольшого круга таинственных личностей, а не для того, чтобы платить государственные долги или даже долги коммерческих банков.
В наше время «сладкая жизнь» «новых русских» базируется исключительно на торговле природными ресурсами и разворовывании кредитов.
– Это я и без вас знаю! – Перебил его Олег. Он был согласен со всем, что говорил тесть. Но, Олег имел твердое убеждение, что виною всему бессовестные люди.
– Ты не хуже меня знаешь, что сейчас без помощи бандитов никакой бизнес невозможен. И ты достаточно умен, чтобы понять, кто смоделировал, кто создал такую ситуацию. Когда явление становится таким  массовым – это уже не просто закономерность, это уже объективность…
– Ну и кто же это все смоделировал?
– Те, у кого власть. Мы живем в стране, где не закон определяет справедливость, а зеленый цвет доллара. Без поддержки нужных контор и нужных людей бизнес сейчас не сделаешь. Таковы реалии. И все нормальные люди это понимают. А кто этого не понимает, того ждет нищая старость.
– Нищая старость – это ужасно.… Все-таки удивительное у нас государство – больше всего обижает именно тех, кто фанатично его защищает. Хотя, может быть, это высшая плата за фанатизм? Как знать, как знать – подтвердил Олег.
– Знаешь, почему раньше спокойнее было и порядка больше?
– Ну-ну, скажи.
– Думаешь, власть была крепкая? Да нет, такая же ерундовая, как и сейчас. Просто тогда богатых не было, и никто не мог купить ракету или даже простой автомат Калашникова. А сейчас денег столько, что можно целую дивизию со всей техникой и людьми выкупить.
У нас закон, что дышло, куда повернёшь, туда и вышло. Любого из законников возьми, и каждый закон крутят, как хотят. У всех закон один, только другой, не тот, что ты думаешь – деньги. Гаишники, налоговики, таможники, судьи, чиновники – все взяточники. Если ты беден, честен и не лижешь задницу, то для тебя один закон, а если у тебя есть деньги, связи, если ты лицемер, то для тебя закон другой. Но продажность закона – это еще не все и, может быть, не самое страшное. Страшнее то, во имя себя закон позволяет творить беззаконие. В законе написано, что если ты совершишь преступление, то против тебя начинает действовать уголовный кодекс. Это значит, что тебя принимают, проводят с тобой следственные действия, чтобы установить, как было на самом деле, доказывают твою вину, передают дело в суд, тебя судят, ты получаешь срок и едешь на зону, где терпишь наказание, но вместе с этим и перевоспитываешься, то есть делаешься таким, чтобы преступлений больше не совершать. Так должно быть по закону. А как получается на самом деле. Тебя принимают и начинают просто выбивать из тебя показания. Бьют, угрожают самыми жуткими вещами, унижают, оскорбляют, могут пытать, и все это направлено на то, чтобы раздавить тебя как человека, чтобы лишить тебя достоинства, чести, превратить в жалкое безвольное отупевшее существо, заставить думать о самом низком и примитивном: о куске хлеба, как спасти свою шкуру, как выжить, как сохранить здоровье. Тебя будут вынуждать  идти ради этого на подлость, на предательство, на бесчестие, тебе не дадут оставаться самим собой, не дадут оставаться человеком. Это будут делать люди, которые защищают закон. Одно дело, когда ты действительно виноват, а представь, если ты  попал в эту дьявольскую мясорубку случайно. Каково? Они считают, что если они защищают закон, то сами имеют право его нарушать; если они борются с преступлениями, то ради этой борьбы сами вправе их совершать. Тебя осудили и привезли на зону, где будут из тебя делать законопослушного гражданина. В первый же день тебя вызовет опер и начнет уламывать, чтобы ты стал сукой, то есть согласился бы доносить на таких же, как ты. Он будет обещать тебе всяческие блага: жратву, курево, чай, водку, даже бабу. И самое мерзкое в этом то, что тебе предлагают те запрещенные блага, за которые других – тех, на кого ты будешь доносить, – сажают в карцер, лишают свиданий, передач. То есть, если ты работаешь на них, то закон не для тебя, а если ты отказался, не стал падлой, то обязан жить по закону. С теми, кто хочет остаться человеком, ведут самую беспощадную борьбу, гноят, измываются, ломают последние остатки воли, которые не дают ему превратиться в скота.
Долго они еще бы философствовали, но их позвали пробовать фирменные дядины шашлыки. 
Шашлыки были приготовленные на славу. Мясо более двух часов томилось в луковом соку, а когда готовились на шампурах кусочки мяса, то их поливали сухим вином. После полили гранатовым соком. Запивали югославским вином  «Золотая капля».
Олег завел разговор со своей сестрой Анной.
– Да, Анна - убежденно произнёс он. – Прежде всего, я рад, что женился и теперь заживу своим домом. Ты меня знаешь: в холостяки я не гожусь. В холостяцкой жизни есть привкус не солидности и распущенности, а я, как тебе известно, не лишен честолюбия.  Я не считаю свою карьеру законченной ни в деловом, ни, шутки ради,  в политическом смысле. Подлинным доверием всегда пользуются только глава семьи, отец… Я, может быть, слишком разборчив. Долгое время мне казалось, что я никогда не найду ту, которая мне нужна. Но стоило мне увидеть Лену, и все решилось. Я тотчас же понял: вот она, единственная, та, что создана для меня… Она удивительное существо, таких женщин не много на земле. Но она совсем другая, чем ты, Анна. 
Только с приходом любви смирение покидает на время нас; и, возможно, лишь достигнув возраста, когда мужчина уж перестает уповать на человеческую любовь, он более всего походит на того мальчика, каким был. У иных детство и зрелость схожи между собой тем, что ничего не ждут от других: детство - потому, что еще не научились любить людей; зрелость - потому, что решили больше не любить других женщин.
 Жизнь – это текучая вода, любовь – это весеннее облако в небе, где царят ветры, радость – это туман над водой, поцелуй и ласка — стремительный вздох.

Глава XVIII

Выйдя замуж, Лена стала другим человеком. За каких-то два месяца в ней произошли удивительные изменения. Такие перемены! Ее просто нельзя было узнать. Глаза блестели, лицо сияло, она была переполнена счастьем. Казалось, даже ее фигура изменилась. До замужества она была как-то скована одеждой. 
Олег пришел с работы, а Лена  была в пеньюаре; она обожала пеньюары. Что может быть «аристократичнее»  изящного неглиже! А так как в родительском доме ей нельзя было удовлетворить эту страсть, то она с тем большим рвением предалась ей, став замужней дамой. У нее были три таких утренних наряда – мягких, ласкающих, для создания, которых требовалось больше изощренной фантазии и вкуса, чем для иного бального платья. Сегодня на ней был темно-красный утренний туалет – цвет его точно соответствовал обоям – из мягкой, как вата, материи с вытканными по ней большими цветами и подрытой россыпью крохотных красных бисеринок. От ворота до подола по пеньюару каскадом струились темно–красные бархатные ленты; бархатная же лента скрепляла ее густые волосы, завитками спадавшие на лоб. Хотя она, как ей и самой это было известно, достигла теперь полного расцвета, ребячески наивное и задорное выражение осталось таким же, как прежде.
Олег чувствовал себя с ней так, будто она как бы принадлежала ему. Пламенное его воображение разбивало оковы, по своей воле распоряжалось событиями, погружало Олега в блаженство счастливой любви. Он представлял себя ее мужем и приходил в восторг, когда ее занимали разные мелочи; видеть, как она снимает плащ и шляпу, было для него уже счастьем. На минуту она оставила его одного и, поправив прическу, вернулась, - она была обворожительна. И такой она хотела быть для него! За обедом она была чрезвычайно внимательна, бесконечное ее обаяние проступало во всяких пустяках, которые цены как будто не имеют, но составляют половину жизни.
Наблюдая за Леной, Олег решил, что она по натуре домоседка и ее главное призвание – дом, работа и хозяйство. К этому странному выводу он пришел после года совместной жизни, что теперь она привязана к квартире и к нему в силу созданных им условий. Его радовало, что у него есть жена, которая довольствуется  столь малым. Такой вывод на семейную жизнь к естественным последствиям: вообразив, что Лена всем довольна, Олег счел себя обязанным давать лишь то, что может обеспечить ей подобное удовлетворение жизнью. Иными словами, он заботился о мебели, об украшении квартиры, о необходимой одежде и средствах для пропитания, но все меньше и меньше думал о том, чтобы сколько-нибудь развлечь Лену приобщить ее к блеску и веселью города.
Домашний уют – одно из сокровищ мира; нет на свете ничего столь ласкового, тонкого и столь благоприятствующего  воспитанию нравственной силы и справедливости в людях, привыкших к нему с колыбели. Тем, кто не испытал на себе его благотворного влияния, не понять, почему у иных людей навертываются на глаза слезы от какого-то странного ощущения при звуках прекрасной музыки. Им неведомы таинственные созвучия, которые заставляют трепетать и биться в унисон сердца других.
Олег был вполне доволен ее спокойствием. И если случалось, что он не приходил к обеду, это уже не казалось  Лены ужасным. Она оправдывала все тем, что на его пути стоят обычные соблазны, которых не может избежать ни один мужчина. Друзья, с которыми хочется побеседовать, с которыми надо посоветоваться. Лена ничего не имела против того, чтобы он по-своему развлекался. Она только не хотела, чтобы он забывал о ней.
Вечером  Лена обратился к Олегу:
– Неужели всякий брак должен завершиться тем, что страсть уступает место тому, для чего придуман  термин «устоявшиеся отношения»? Ты нужен мне.  Мне не хватает тебя. Порой я ревную тебя. Мне нравится думать о том, что подать тебе каждый день  на ужин, хотя  ты иногда не замечаешь, что ешь. Все это так. Но исчезла радость.
– Никуда она не исчезла.  Мне хочется, чтобы ты была рядом.  Я воображаю, как и о чем  мы с тобой будем разговаривать, когда ты и я вернемся домой. Я звоню тебе узнать, все ли в порядке, мне ежедневно надо слышать твой голос. Заявляю со всей ответственностью, что я по-прежнему влюблен в тебя.
– То же самое происходит и со мной. 
– Я встретился со своей знакомой, совсем недавно расставшейся с мужем, и она сказала мне: «Теперь я обрела свободу, о которой всегда мечтала!» Это – ложь. Никто не хочет такой свободы, всем нужен рядом близкий человек, перед которым у тебя есть обязательства, с которым можно любоваться красотами города,  говорить о книгах, фильмах или просто поделиться впечатлениями о спектакле.
Лучше страдать от голода, чем от одиночества. Ибо когда ты один – я сейчас говорю об одиночестве, не  выбранном сознательно, а о том, которое мы обязаны принять, ты словно бы перестаешь быть частью рода человеческого.
Мы должны обзаводиться семьями, рожать детей.
Вступая в брак, мы обретаем право на обладание плотью и душой другого человека.
Любовь – это недуг, от которого никто не хочет избавиться. Человек, пораженный любовным недугом не спешит  выздороветь, страдающий не желает исцелиться.
После такого разговора, было решено, что супруги Мезенцевы отправятся вместе с их общим другом – Вадимом в театр. День был назначен, и  Лена задолго до него занялась подновлением своего театрального платья, чтобы иметь вполне приличный вид.
Наступил вечер великого события. Олег должен был освободиться пораньше, а  Вадим обещал зайти к ним около пяти. Когда Олег поест, умоется и переоденется, они возьмут такси и все вместе поедут в театр. Вадим  явился в назначенное время; Лена уже была одета в свое лучшее платье, а стол накрыт к чаю. Она была очаровательна – безупречна от последнего волоска на макушке до подмётки лёгкой туфельки. В четверть шестого  Олега ещё не было, и она решила, что можно уже заваривать чай, тем более что он  никогда не засиживается за едой. Пробило половину шестого, а он все не появлялся. Они оба сели за стол и стали прислушиваться к каждому звуку. Такси было заказано. На три четверти шестого.
Лена кипела нетерпением и гневом. Она встала и выглянула в окно – ей показалось, что кто-то поднимается по лестнице; она вышла на площадку, вернулась и принялась ходить взад и вперёд по комнате, мысленно браня мужа, конечно, не богохульствуя – на это она не осмелилась бы, но, тем не менее, в выражениях достаточно сильных.
– Вот что, – сказал Вадим – Вы согласны поехать со мной? Мы оставим ему билеты и записку, чтобы он ехал вслед за нами.
Лена решила, что другого выхода нет. Гнева её как не бывало, и через минуту записка была написана, приколота к билету и положена на стол. День был на редкость жарким. В комнате стояла духота. Лена открыла пошире окно, и они вдвоем покатили в театр. Когда за ними захлопнулась дверь, сквозняк подхватил билет и записку, они вмиг взлетели и залетели за холодильник.
Пять минут спустя, явился Олег. Он бежал всю дорогу, и пот лил с него ручьями. Дома никого не было.
Олег и в мыслях не допускал, что  жена может так его оскорбить, да и Вадим, по самой своей натуры, был не способен на обман. Он был человеком весёлый, без предрассудков, повидавший свет, романтик, но он ни за что не унизился бы до того, чтобы соблазнить женщину и тем более жену друга.
Лена чувствовала себя в эту минуту такой разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима; ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было наполнено её сердце. Пока она ехала в машине и задумчиво глядела на мелькавшие в окне столбы и машины, она чувствовала себя еще влюблённее. Попав в вереницу машин, визжа колёсами, машина остановилась у театра.
Олег уже не мог пойти в театр без билета.
По окончании спектакля Лена отправилась домой. Олег уже спал, но проснулся и поднял голову, когда она проходила мимо к своей кровати.
– Это ты, Лена? – окликнул он ее.
– Да, я, - ответила она.
Наутро, за завтраком, Лене захотелось сказать что-то в свое оправдание.
–Я не могла вчера дождаться тебя, – начала она.
–Да  полно,  Лена! – отозвался  Олег – Зачем заводить об этом разговор?
Заметив выражение лица Олега, как будто го¬ворившее: «О, я прекрасно все понимаю!» – она до¬бавила:
– Как  тебе  угодно!
После   Лена   рассказала, как было дело. Нашли за холодильником записку и билет. Обида у Олега прошла.
* * *
Это было перед днем рождения Лены. Олег и Лена пошли в ювелирный магазин.
Олег заранее выбрал ожерелье и хотел сделать Лене подарок.
Утро ясное, теплое, летние, и солнце светит, когда они идут по направлению к магазину, над которым нависла сероватая дымка.  В магазине выставлены дорогие товары; драгоценные камни, золото и серебро. Они сверкают в солнечных витринах ювелиров. А высокие дома отбрасывают величественную тень на прохожих. Но и в солнечном свете и в тени  Олег и Лена идут согретые любовью, не видя окружающего, не помышляя о богатстве и великолепных домах теперь, когда они все обрели друг в друге.
Олег и Лена  медленно зашли в магазин. Шли по заполненным покупателями проходам, пораженные необыкновенной выставкой безделушек, драгоценностей. Каждый новый прилавок открывал перед ними ослепительное и заманчивое зрелище. Как ни трудно Лене было устоять против манящей силы каждой безделушки и каждой драгоценности, все же она не позволила себе задерживаться долго перед каждым прилавком.  Все здесь было нужно ей, все ей хотелось иметь.
В глубокой тишине отчетливо стучало сердце. И вот, наконец, после томительного безмолвия за стеной послышался шорох, дверь бесшумно открылась, и в облаке белоснежных кружев появилась продавец с ларцом в руках, который заказал Олег.
Взгляд Лены упал на ларец, и глаза ее мгновенно зажглись шаловливым огоньком. Олег перехватил ее взгляд и, весь красный, дрожащий от волнения, раскрыл ларец и вынул алмазное ожерелье. В ярком живительном потоке света брызнули синеватые искры, и драгоценные камни заиграли переливами радуги.
– Какая прелесть! – очаровательными глазами она впилась в сверкающее ожерелье.
Олег молча подошел к ней и бережно надел драгоценности на ее шею. На теплой коже самоцветы вспыхнули жарким огнём. Она подбежала к зеркалу и, околдованная переливами красок, долго любовалась сказочными камнями. Охваченная восторгом, сияющая, она как ребёнок, радостно захлопала в ладоши:
– Смотри, смотри, как сияют!
Она  хлопала в ладоши и засмеялась. Она смеялась звонко, как заливается колокольчик в горах. Смех был беззаботен, радостен и брызгал, как искорки в бокале шампанского…
Олег обнял, и покорно поцеловал ее. 
Она думала: "Какая красивая цепь, как сверкает оправа, как блестит ожерелье".
Олег достал из внутреннего кармана пиджака солидную сумму денег, передал их продавщице, поблагодарили ее, за то, что она сохранила, а не продала ожерелье. Продавец тоже поблагодарила их за покупку. Олег и Лена довольные покупкой поехали домой. 
В пятницу вечером раздался звонок и  на пороге, с букетом цветов,  появился Олег. Он долго стоял у порога, рассматривая Лену.
– Почему ты не входишь? – спросила Лена.
Он подошел к ней, поцеловал ее, снял плащ и повесил на вешалку. Вдруг она улыбнулась.
– Подожди, я поставлю чай … Ты устал.
Они прошли на кухню. Олег заметил какое-то необычное состояние и настроение у Лены.
– Что-нибудь случилось?
Лена промолчала. Она включила чайник и начала накрывать на стол.
– Что-нибудь случилось?
– Я беременна.
– Почему ты это от меня скрываешь, Лена?
– Сначала я ждала. Ну а потом я стыдилась, не хотела морочить себе голову, думала: а вдруг это у меня просто истерия?… Ты сердишься?
– Ну что ты! Но все-таки мне ты могла бы сказать. Мы ведь ничего не должны скрывать друг от друга.
Ему было стыдно, что он не заметил этого раньше.
Он поднял Лену и уложил в кровать. Она притянула его к себе. Он не знал, что ей сказать. Лена лежала с грустным выражением лица и глядела в потолок. Глаза ее были поблекшие, унылые, как дождливые сумерки. Неожиданно она поднялась и села на постель, обхватив руками колени.
– Я всегда этого боялась, но не хотела тебе говорить. Боялась, что ты поймешь меня не так, как нужно. А теперь я все время ощущаю свой живот.
Когда Лена выходила на улицу, всем было приятно смотреть на эту полную здоровья и живости хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
* * *
Начались хлопоты. Роддом. Короткая беседа с врачом, измерение артериального давления, необходимые гигиенические процедуры…
– Вполне возможно, что давление у вас несколько выше, а сердце бьется чуть чаще обычного. Не пугайтесь, небольшие отклонения от нормы сейчас естественны, как–никак скоро роды…
 
Было принято решение, что Лена будет рожать дома, постоянно быть под наблюдением врачей и не пропускать консультации врачей.
Подходило время родов. Лена проснулась около  полудня и долго лежала. По крыше дома мерно стучал дождь.
Лена думала о ребенке, растущем в ее чреве. О ребенке Олега. Она и проснулась с мыслями о нем,  как будто даже во сне подсознательно думала об этой новой жизни. Она положила руку на живот. Ребенок Олега. И ее. Ребенок, который имеет право на своего отца. Отец, который  имеет право на своего ребенка. Который будет любить своего ребенка той же безграничной любовью.
То и дело, сгибаясь от боли, она, тем не менее, успела накипятить воды,  найти чистые простыни и застелить ими постель и даже отыскать белую ткань, в которую можно было завернуть младенца. Все это заняло много времени, потому что приходилось пережидать, когда пройдет очередная схватка.
Мать Лены не могла присутствовать при родах. Она сама находилась на лечении в областном городе.
Пришла соседка. Соседке было достаточно одного взгляда, чтобы понять состояние Лены:
- Пришла пора!
Прижимая ладонь к чреву Лены и подержав до конца очередной схватки, она крикнула:
– Началось, но пока еще рано!
Соседка, пошла к себе домой, принялась набирать травы из висевших на вешалках связок, а Лена ощущала странное умиротворение. Теперь всем управляет ее тело, и она могла лишь предоставить ему полную волю.
Скоро ожидание вот-вот закончится. Она сосредоточилась на своих ощущениях, бессознательно ограждая себя от окружающего мира, когда новая волна боли, на этот раз более отчетливой, стиснула внутренности.
В комнату вошел Олег.
– Ты пришел, – прошептала она, не шевелясь, только глядя на него, упиваясь чудесным зрелищем. Олег, казалось, материализовался из ее сна. 
Он встал на колени подле нее и коснулся ее щеки.
Лена раскрыла губы для поцелуя, ощутила сладость его губ. 
Куда девалось сонное оцепенение? Она встрепенулась, взяла его руку и положила себе на живот.
– Ты  пришел вовремя. Ребенок уже просится на свет.
– Сейчас? – поразился он. – Сегодня?
- Похоже, что так, - кивнула она и придерживала его руку, когда живот снова сжался. Бедняга уставился на нее с таким смущением и тревогой, что она улыбнулась сквозь боль. – Ничего страшного, - заверила она. – А я считала тебя знатоком подобного рода вещей.
– Я ничего не ведаю о родах, – с сожалением признался он. – Никогда не стоял возле роженицы.
– Все бывает в первый раз, – объяснила она, вставая и беря его под руку, как только прошла схватка. – Думаю, мне не мешает немного походить.
– Тогда пойдем вместе.
– Подумаешь, несколько шагов, - пренебрежительно отмахнулась Лена. Энергия так и бурлила в ней, и было почти невозможно представить себе, что всего несколько минут назад она ленилась лишний раз пальцем пошевелить. Больше она не ощущала  благодатного покоя. Наоборот, встряхнулась и была готова к дальнейшим событиям. Поскорее бы закончились роды, чтобы она смогла обнять свое дитя.
Пришла ее сестра Татьяна, 
– Похоже, мы действительно прибыли вовремя. Татьяне  не терпелось повидать Лену.
Лена открыла рот, чтобы ответить, но тут же сжала губы и стиснула руку Олега дожидаясь, когда боль отпустит.
– Нам лучше поторопиться, пока не началось, – заметила Татьяна.
Олег мрачно кивнул и, молча подхватил Лену на руки, почти бегом направился к дому. Он так спешил передать ее соседке, что даже не заметил тяжести.
Соседка с некоторым удивлением встретила возникшего невесть откуда Олега с его нелегкой ношей. Отставив горшок с кипяченой водой, который только что подняла с огня, она спокойно сказала:
– Добро пожаловать. Мы вам рады.
– Куда мне ее положить? Ребенок вот-вот родится, – взволнованно объявил он.
–До этого еще далеко, - с тем же спокойствием заверила соседка.
– Но ей больно!
– Так всегда бывает. Я приготовила постель. Положите ее туда, и я посмотрю, как обстоят дела.
Лене очень хотелось смеяться при виде полнейшей растерянности Олега. Это он, всегда сдержанный, владеющий собой и умеющий управлять событиями и людьми,  ведет себя подобно испуганному зайцу и без толку суетится. Как курица с отрубленной головой.
Олег уложил Лену и беспомощно наблюдал, как она борется с волной боли, не вытирая крупных капель пота, выступающих на лбу.
– Пойди, погуляй, – посоветовала Лена, когда снова смогла спокойно дышать. – Думаю, именно это полагается делать мужчинам в подобное время. Татьяна останется со мной.
– Да, иди, - поддержала Татьяна, подтолкнув его к двери. – Все равно от тебя никакой пользы.
Пришла соседка с тазом, из которого поднимался душистый травяной пар. Под мышкой она несла груду тряпок. Она повелительно показала Олегу на выход, и тот неохотно, но с некоторым облегчением повиновался.
Из глубины комнаты раздался приглушенный крик, и он побледнел.
За занавеской слышалось негромкое бормотание, но это спокойствие показалось ему поистине зловещим. Он в ужасе затаил дыхание, не зная, что делать дальше. И тут раздался пронзительный вопль. Сердце его  вроде бы замерло на несколько мгновений, прежде чем снова забиться.  Обретя способность слушать, он вдруг догадался, что Лена сыплет выражениями: разные проклятия перемежались стонами  и столь же затейливыми криками.
Олег, не помня себя, ринулся к кровати. Откинул занавеску и увидел Лену, опиравшуюся на руку Татьяны, которая поддерживала сестру за плечи.  Глаза роженицы были плотно закрыты, на шее вздулись жилы, но она по-прежнему не умолкала ни на минуту. Над  роженицей склонилась соседка. 
Олег вцепился в пальцы Лены, не зная, чем еще помочь в этой примитивной схватке с природой. Она сжала его ладонь с неистовой  силой, как будто хотела раздавить. Олег на миг даже побоялся, что его суставы вот-вот треснут. Но она так же внезапно расслабилась, снова привалившись к Татьяне, но, не выпуская руки Олега.
– Теперь не надо тужиться, Лена Алексеевна, – поступило спокойное указание соседки. Рука Лены по-прежнему сжимала ладонь Олега, но казалось, она уже не  осознает этого. Он был поражен внезапно проявившейся неземной красотой ее лица, на котором отражалась невероятно трудная  работа, происходящая сейчас в ее теле. Сердце Олега переполнила радость оттого, что  рука его каким-то, пусть и бесконечно малым образом помогает ей в этом труде.
Он перевел взгляд на другой  конец кровати и зачарованно уставился на  скользкое окровавленное тельце, которое держала соседка. Она сунула палец в рот младенца, очистила его от слизи, и спертый воздух пронзил тонкий жалобный крик.
Олег затаил дыхание, зачарованный чудом, происходящим на его глазах.
– Отличный ребенок! – Исполнив все необходимое, соседка держала маленькое, еще в кровавой слизи, новое человеческое существо.
Олег молча смотрел на свою дочь, понимая, что большего счастья в жизни просто не может быть. 
– Смотрите, какая чудесная девочка! – воскликнула соседка.
–Дайте ее мне! – выдохнула Лена и, взяв малышку, нежно посмотрела в крохотное  личико. – Ну, разве не красавица?
Лена, словно на чудо, взирала на крохотного младенца. Тоненькие золотистые волосики пробивались на головке, полузакрытые веки просвечивали голубизной.
Олег посчитал, что она  сильно преувеличивает. Кожа  ребенка была красной и сморщенной, глазки заплыли, тело затянуто беловатой пленкой. Зато он насчитал по десять пальцев на руках и ногах, а на лобик спадала целая масса светлых локонов. Ножки казались прямыми, а крик с каждой минутой становился все громче. Ничего не скажешь, истинная дочь своей матери!
– Да, сказал он вслух. – Красавица.
Лена улыбнулась сияющей, удовлетворенной  улыбкой, и ему захотелось смеяться от радости. Он поцеловал ее, отвел со щек  мокрые от пота волосы.
– До чего же ты мудра!
– Правда? Я тоже так считаю, – кивнула Лена, передавая младенца Татьяне, которая стояла над ней с протянутыми наготове руками.
Взглянув на Олега, Лена нахмурилась.
– Прости, что не смогла дать сына, которого ты так ждал, – хрипловато пошептала она.
– Какая разница, мальчик  или девочка! У нас будут еще много детей, и я всех буду любить. Но это краснолицая малышка навсегда займет особое место в моем сердце.
Олег наклонился, поцеловал Лену. 
– Никогда не видел тебя такой прекрасной и сияющей!
– Она станет еще прекраснее, если вы, наконец, пустите меня к ней, – в нетерпении отпихнула его Татьяна. – Идите же прочь! Мужчина в родильной комнате! Это неслыханно!
Поверив, что Олег не огорчен, Лена со вздохом облегчения закрыла глаза и мгновенно уснула.
– А теперь, Олег вам следует удалиться. Мы должны прибрать здесь и спеленать ребенка. Потом сможете вернуться.
Олег, не  помня себя от счастья, вышел на улицу.
Было порядком жарко, свернул на тропинку, по которой он с Леной часто прогуливались.
Шел, по этой шершавой, нагретой летним солнцем земле,  в закатанных до колен штанах. Шумела береза, очень высокая, затесавшаяся непонятно как в жалкие кустики вдоль тропинки. На обочине валялся серовато–бурый корнеплод, он еще поддел его ногой,  но поддел не сильно, просто дотронулся, почтил вниманием  и прошагал, не задерживаясь, дальше со счастливой улыбкой на лице.
 Огляделся... Береза была высокая: листья трепетали на солнце, а корнеплод валялся, похожий из-за усиков на гигантскую улитку. Побродил некоторое время,  Олег вернулся домой.
Олег пошел в дом и увидел, что причесанная и умытая Лена уже сидит на кровати в чистой сорочке и качает на руках крошечный сверток.
– Ты должен вынести нас наружу, – велела она. – Соседка говорит, что для  ребенка на улице достаточно тепло, а здесь такая духота, что я едва дышу.
– Но тебе это может повредить, – запротестовал Олег.
– Если откажешься, я пойду сама, – коротко бросила Лена. – Соседка считает, что роды были легкими, хотя мне валяться, как сброшенное ветром яблоко не годиться.
Олег не стал возражать. Поднял Лену, все еще державшую дочь, и отвел во двор. Гамак висел между двумя березами, осторожно опустил ношу в мягко покачивающуюся  колыбель. Соседка пошла за ним и накрыла одеялом мать и ребенка.
– Не более получаса, – велела она. – Пока я закончу то, что начала, и приберу все как следует.
Олег протянул руки  и взял сверток.
– Что, если ее назвать Валентиной? – нерешительно спросила Лена.
Олег дотронулся до щечки младенца, потрясенный мягкостью кожи и необыкновенным запахом, подобного которому он до сих пор  не знал. Тонкий, похожий на цветочный. Он сразу понял: это его, и только его дочь и ему не хочется выпускать ее из рук хотя бы на миг.
– Валентина – пробормотал он и, подняв девочку повыше, поцеловал в макушку.
– Валентина – повторила Лена, снова протянула руки. Олег приложил крошку к материнской груди.
Побыв на улице полчаса, они вернулись в дом.
Уложив младенца спать, Лена вскоре сама уснула.  Только ночью вставала и смотрела за малышкой, и кормила ее.
Стояло прекрасное утро. Солнце заливало комнату. Ощущение счастья и покоя, охватившее Лену накануне вечером, вернулось при виде крошечного свертка, мирно сопевшего  рядом. Через минуту ребенок, пискнув, зашевелился, и Лена испытала еще одно удовольствие, кормя младенца грудью.  Малышка, чмокая, жадно припала к соску.
В спальню вошел Олег и, сев рядом, взял Лену за руку, с нежностью глядя на мать и спящего ребенка.
– Как ты себя чувствуешь?
– Счастлива.
– Я не об этом, и ты сама прекрасно понимаешь, – с деловитой строгостью сказал он.
– Я прекрасно себя чувствую, честное слово, – улыбнулась Лена.
 Шесть недель прошло с той минуты, как оборвалась пуповина и  материнская кровь перестала питать ее маленькое тельце. А теперь у нее было своё сердечко, все своё.  При рождении она криком провозгласила сама себя. Уже тогда она ощущала твердое и мягкое, потом теплое и холодное, светлое и темное. Вскоре она стала различать цвета. Звуки понемногу тоже приобретали для нее свои различия. 
И вот она лежала в кроватке, и ей было хорошо, хотя она сознавала это только одним телом.  Не было и тени отвлеченного, нефизического сознания этого «хорошо». Ноги почему-то сами двигались, туда–сюда, пальчики на  руках, тоже сами, то сжимались в кулачок, то растопыривались. У Валентины еще не было разницы между сном и не сном. Во сне она жила так же, как и до этого. И переход от сна к не сну для неё не существовало.
* * *
Через год Лена вышла на работу. Лена вставала рано; бесшумно, как тень, двигалась по комнате и уходила на работу так тихо, что даже если Олег уже  не спал, то все равно не слышал  ни ее шагов, ни щелканье замка. Только гул водопроводных труб в ванной подсказывал ему, что она встала и принимает душ. Потом он видел ее влажное полотенце, висящее на крючке. На полочке перед зеркалом появлялась ее маленькая зубная щетка. Скоро Олег заметил, что Лена моется и утром, и вечером с такой невероятной старательностью, словно хочет смыть с себя все до последнего пятнышка своей прошлой жизни.
Более двенадцати лет она замужем. Думала, так и надо. Дочь вот растет. И вдруг поняла, что несчастна. Это случилось полтора года назад, когда Лену, после отравления колбасой, в больницу отправляли, – в тот миг Геннадий взглянул на нее с удивлением... Геннадий тогда еще не был Геннадием, а был доктором Геннадием Ивановичем Владимировым. Он взглянул на нее впервые, и она увидала в его взгляде удивление, будто он спрашивал: “Как ты сюда попала, красавица?” 
До того мгновенья она считала себя замужней женщиной, хоть ей и было за тридцать, а этот взгляд всколыхнул ее. В тот день она поняла, что он нравится ей. Лена почувствовала себя еще молодой, которую сможет полюбить интересный мужчина...
Несчастье, считает теперь она, началось с ее знакомства с Геннадием.
Наивная в обычном смысле этого слова, она, тем не менее, была настоящей женщиной и была бы лишена женского инстинкта, если бы чутьем не знала, какая сила заключается в такой совместной жизни. Она понимала, что ничто ей не поможет, если она в этом потерпит неудачу.
В первый раз она поняла, почувствовала, что любовь, чужая, не твоя любовь, может быть тяжкой.… Как быть с ней, что с ней делать?
* * *
 В небольшом саду, куда приехал Мезенцев, так понравилось ему   вместе со всеми, не торопясь, размеренно ходить по аллеям между цветами. Аллеи были усыпаны желтой ракушкой, электрические шары сияли ровно, трепещущие вуали трогательно окрыляли дам, даже пожилых и тучных. Перед большой эстрадой для оркестра подымались высокие розовые гладиолусы и еще какие-то миловидные цветы с сильным запахом, а вверху над эстрадой, как всегда, сверкала разными огоньками лира.
В оркестре было все, как в порядочных оркестрах: и капельмейстер во фраке, с длинными темными волосами, много скрипок, и виолончелист был почему-то загримирован под Тютчева. При игре умышленно устало наклонял то вправо, то влево голову, а господа с флейтами и кларнетами были все, как на подбор, очень изящные, молодые, упитанные, видимо уверенные в себе люди; и даже одна девушка была в оркестре – скрипачка в розовой шляпке, и к ней, чаще, чем к другим, наклонялся весь влюбленный в звуки капельмейстер, а у нее смычок казался бесконечным от длинной тонкой белой руки и потому всемогущим.
Не хотелось  Олегу Мезенцеву встать со скамьи, оторваться от этой картины и идти. Однако было уже поздно; он встал и пошел. 
Господин, в легком костюме из шелковой сырцовой материи встал со скамейки, мимо которой проходил Олег Мезенцев, и сказал:
– Позвольте закурить.
– Сделайте одолжение,  – ответил Олег Петрович. Красный отблеск озарил знакомое ему лицо.
– Игорь Александрович, друг мой! Ты ли это?
– Олег Петрович?
– Он самый... Ах, как я рад! Вот не думал, не гадал, – говорил Олег Петрович, заключая друга в объятия и троекратно лобзая его. – Какими судьбами?
– Я приехал на монтаж, пуск  и испытание моей новой разливочной машины. Только что приехал.
– Где же ты остановился? Если в гостинице, едем, пожалуйста, ко мне. Я очень рад видеть тебя. У тебя ведь нет здесь знакомых? Поедем ко мне, поужинаем, поболтаем, вспомним старину.
– Поедем, поедем, – согласился Игорь Александрович. – Я очень, очень рад! Приехал сюда, как в пустыню, – и вдруг такая радостная встреча.
–Таксист! – закричал он.
Олег сразу позвонил жене, сообщил новость. Лена стала готовить ужин.
* * *
Лена была очень весела, и Олег с изумлением увидел, что она закурила сигарету. За все  более двенадцати лет их брака он мог сосчитать по  пальцам, сколько сигарет она выкурила, - то она делала это только из вежливости, чтобы составить компанию какой-нибудь курящей гостье. Позднее, когда Олег налил себе  Игорю виски с содовой, она удивила его своей просьбой дать и ей стаканчик.
– Смотри, это  шотландское  виски, – предупредил он.
– Ничего, совсем немного, – настаивала она.
Она  говорила больше, чем обычно, и всячески старалась заставить мужа показать себя во всем блеске. Олег это заметил, но решил исполнить ее желание и выступил с импровизацией на тему как в  басни Крылова «Кукушка и петух»
Она переводила взгляд с одного на другого, и  когда мужчины заговорили о жизненных  схватках и борьбе – как реалисты,  трезво и холодно, – ее мысли устремились по тому же руслу, и она уже могла хладнокровно смотреть на Олега. 
Она гордилась им, – да и какая женщина не  стала бы годиться таким статным, красивым мужчиной, - но она его уже не жалела. Они правы. Жизнь – игра. В ней побеждают ловкие, самые сильные. Разве они много раз не участвовали в такой борьбе, в таких состязаниях? Почему же нельзя и ей? И по мере того как она смотрела на них и слушала их, этот вопрос вставал перед ней все с большой настойчивостью.
Мужчины сидели за столом долго, вспоминая прожитые годы. Спать они легли уже по утро.
X