***

ЮРИЙ МОЛЧАНОВ


БОЖЕСТВЕННЫЙ ОГОНЬ


Глава  XXIII

После оформления необходимых документов тело Лены перевезли домой, и положили в её спальню. 
Посреди большой, залитой светом комнаты, откуда вынесли всю мебель, она лежала в гробу, окруженная дурманящим ароматом роз, фиалок и других цветов. Венки, букеты, корзины были расставлены вдоль стен, разбросаны по полу и гробовому покрову.
Грациозная фигура Валентины, молодость, искренняя и тихая скорбь, подавляемые рыдания – все это обратило внимание присутствующих на девушку. 
Девушка, казалось, забыла все и всех; она спешила  ласкать покойницу, поминутно целуя ее  оледенелые руки и лицо, обливая ее слезами. Слезы ручьями текли по ее щекам; но она не замечала этого, погруженная в раздумье.
– Милая ты моя соседушка, – причитала соседка Катерина, – уходишь ты, нас покидаешь, оставляешь дочь без матери... Уходишь, и мужа покидаешь, молодого, статного, покидаешь его оставляешь одного. Ох, ох, ох, соседушка добрая моя, хорошая, прости меня, Лена, коли я, в чем перед тобой виновата, или я тебя обругала, была недобрая. Потому так между соседями водится: то поссоришься, то по¬миришься, прости меня, милая соседушка. Но тебе хорошо станет, не будешь больше метаться, не будешь мучиться да корчиться, не будешь знать ни голода, ни жажды. Хо¬рошая моя соседушка, милая моя, уходишь и нас поки¬даешь; мы тебя оплачем, мы тебя не забудем, при¬дем на твою могилку, покадим ладаном...
Катерина и вовсе расплакалась. Все дивились. Выходит, у Катерины сердце не как трутник, она убивается по лежащей мертвой соседке. Она не осталась бесчувственным, она плакала так же, как плачет всякий другой.
Женщины стали готовить Лену к погребению: раздели и осторожно обмыли тело теплой водой. От куска полотна оторвали длинную полосу и подвязали подбородок Лены, чтобы рот не открывался. Потом закололи повязку маленькой булавкой, а руки сложили на груди и сверху придавили простым деревянным распятием. Соседка осторожно пригладила волосы. И снова почувствовала, как слезы щиплют глаза, но на этот раз сумела взять себя в руки.
Гроб с телом Елены Алексеевны в течение двух дней стоял в комнате. Друзья и многочисленные соседи приходили прощаться с покойной, выразить соболезнование семье усопшей
Похороны Лены были назначены на пятницу; до этого дня гроб ее, открытый, усыпанный цветами и душистыми листьями, стоял все время в спальне. Олег проводил там дни и ночи – бессонный сторож.

С неизменной ловкостью действовали люди из похоронного бюро. Они прекрасно отдавали себе отчет в том, что мгновенье, когда чужие люди подхватывают гроб и на глазах у осиротевшей семьи на веки вечные уносят его, требует сугубо такта и профессиональной сноровки. Двумя – тремя проворными, неслышными и сильными движениями они переложили тяжелый груз себе на плечи, и, прежде  чем кто-нибудь успел уяснить себе весь трагизм этого мгновенья, покрытый цветами ящик уже закачался в воздухе и без промедления, хотя и без излишней торопливости, поплыл вперед.
Гроб с крышкой и венками поместили в катафалк, и он медленно тронулся с места и поехал.
И вот далеко растянувшийся траурный поезд медленно-медленно двинулся в долгий путь по улице, туда, на кладбище.
 Впереди шагал духовой оркестр. За ним ехала машина с гробом.
А за гробом следовали родственники и знакомые.
И обыватели, точно артистов, рассматривали похоронную процессию.
Все шли, опустив головы, как и полагается на похоронах.
 Олег шел, нахмурив брови и потупив глаза: то было его обычное выражение; он имел привычку на ходу обдумывать свои дела.
После все сели в автобус и поехали на кладбище. Погруженный в свои размышления, Олег не заметил, что уже приблизились к кладбищу.
Подъехали к кладбищенской ограде, выгрузили гроб с крышкой и венками и пошли к месту захоронения.
Когда  толпа  вслед за гробом прошла по кладбищу мимо крестов, памятников, и обнаженных плакучих ив к вырытой могиле, тотчас же раздались приглушенные скорбные звуки похоронного марша.
Поставили гроб на стулья, Валентина встала возле него, она как будто обрадовалась, увидев лицо матери, и с любовью начала поправлять помявшиеся  на матери наряд. Лицо покойницы походило скорее на спящее, чем на мертвое.
Валентина очень много плакала на похоронах.
Олег поцеловала холодные  губы, прежде чем в крышку гроба заколотили первый гвоздь. 
Муж с дочерью, опустив головы, стояли у края могилы.
 Священник читал молитву, поднял глаза к небу:
– Господи! – воскликнул он. – Взгляни на нас! Посмотри на людей, что обращаются к Тебе в минуту скорби! Укрепи их! Дай им надежду!
Олега охватило чувство нежности. Он  вспомнил, что иногда Лена казалась ему совсем девочкой; ее серьезный вид часто забавлял его. Он нежно улыбнулся, но тут же с неожиданной остротой осознал, что она мертва и он больше никогда не увидит ее. Мысль об этом пронзила его. Подобно потоку воды  хлынувшей через открытые ворота шлюза, чувство утраты и безысходного отчаяния выплеснулись из него. Он услышал, что плачет, не стал сдерживать рыданий. Он почувствовал, как долго назревавший нарыв вдруг прорвался и горечь, страх и обида разлились  и захватили его всего. 
В памяти Олега снова и снова всплывали нежные воспоминания о Лене. Ему живо представились жаркие объятия в безумном любовном сплетении. Он вспомнил ее улыбку, с которой по утрам перед уходом на работу она вручала ему сверток с завтраком. Олег с болью вспомнил, как они, нежно держа друг друга за руки гуляли по парку. «Она была  хорошей девочкой», – сказал он про себя. Он думал сумбурно, слова не складывались во фразы, ему пришла  мысль, что никто, кроме Лены, не понимал и не знал его. Эта мысль снова разбередила рану, он долго и горько рыдая, не сознавая, где находится, не чувствуя ничего, кроме безвыходного отчаяния.
Когда гроб понесли к могиле при громких рыданиях, Валентина вздрогнула,   дико вскрикнув, рванулась к гробу. Олег удержал ее, боясь, чтоб она не помешала опустить гроб. Но силы девушки так были истощены, она  горько зарыдала. На холодном лице Олега явилось сострадание;  он с нежностью уговаривал дочь, которая  в отчаянии ничего не видела и, прильнув к нему на грудь, продолжала рыдать. Она  рыдала горько и долго, так что грудь заныла у отца. Наконец рыдания стали тише и тише и понемногу совсем замолкли. Валентина впала в забытье.
Когда опустили гроб в могилу, Олег упал на колени и таким раздирающим голосом произнес: «Лена!», что многие невольно схватили его за руки, опасаясь, чтобы он не упал в могилу.
Вот и первая горсть, вот и последняя – простоял со строго сведенными бровями, все время, шевеля губами. Вроде как считал каждый камушек, каждый комок – сколько их надо, чтобы вовсе человеку исчезнуть? Гладил невнимательно Валентину, прислонившуюся к плечу отца. 
После того как могилу зарыли, он  постоял  еще  немного, глядя, как  солнце опускается за зеленые холмы.
Только теперь он начал по-настоящему остро сознавать, что жена умерла. Олег почувствовал ужасную боль в груди, которая быстро усиливалась. Он заплакал. Звуки собственного всхлипывания дошли до него слуха, и он замолчал.
– Все, нет у нас больше мамы, – так он хотел сказать напоследок, но губы не послушались, никто не понял его слов, разве только Валентина. 
Люди с похорон стали расходиться, по одному и группами покидая могилу. Все медленно направились к выходу.
После поминок, после чересчур сладкой кутьи и вина, Олег Петрович места не находил: сдавило нутро, медленно и тяжело разрасталась в нем то ли изжога, то ли другая какая муть. И соды выпил, и холодной воды – не помогло. Топал по дому, вздыхал, без нужды поправлял на Валентине одеяло. Видел, что она не спит, следит за ним большущими глазами.
Ушел на кухню, снова выпил соды, подождал: может, заглушит эту резь, всплывет она облегчающим пузырем. Нет, как было, так и осталось. 
* * *
Немного не дойдя до могилы, Геннадий Иванович Владимиров  остановился – четверо мужчин уже опускали на веревках гроб. Он не стал подходить ближе, наблюдал со стороны, и к нему не подошел никто. Вдруг эта куча людей пришла в движение, по одному и по два стали бросать горсти земли в могилу, и  Геннадию живо вспомнилась такая вот сцена на кладбище в его давнем детстве, когда хоронили тетушку. Тогда это происходило осенью, в пору листопада, все могилы и надгробья городского кладбища были усыпаны красной разлапистой листвой кленов и лип, лицо тетушки в кружевном чепце красиво выделялось восковой худобой в черном гробу, и было, похоже, что тетушка уснула и все слышит, что вокруг нее происходит. Покойница всю жизнь прожила в городе, он ее видел всего два раза до этого и теперь вот в гробу. Тогда ему было шесть лет, и он впервые  присутствовал  на такой важной  церемонии, как похороны, где все происходило так пугающе интересно и значительно. Только когда тетушку закрыли в гробу крышкой и стали заколачивать длинными гвоздями, он вдруг заплакал, испугавшись того, что тетушка не сможет выбраться из заколоченного гроба. Державшая его за руку мама вздрогнула и тоже заплакала, пока остальные, как вот теперь, не начали бросать горсти земли в могилу. Тогда она потащила его за руку – он также должен был бросить свои три горстки, чтобы не болеть и жить долго, как тетушка Зина. Эти похороны были для него первой и самой запоминающей картинкой из его раннего детства.
Могилу закапывали в три или четыре лопаты, сперва там гулко отдавались тяжкие удары земли о крышку гроба, потом эти броски стали глуше и смолкли совсем, когда могила наполнилась землей до  краев. В изголовье уже кто-то держал узкую красную пирамидку с табличкой на боку.
От могилы отступили, двое мужчин сгребли лопатами остатки земли с кладбищенским мусором. Толкнув худого мужчину с  кирпичной от загара шеей, Геннадий протиснулся вперед и близоруко нагнулся к табличке. Впрочем, он уже знал, что там написано, и минуту глядел в недоумении. Застыв  возле могилы, он  не чувствовал, как из-под его ног выгребали остатки земли, он явно мешал могильщикам. 
Схожие с ним мысли завладели им не впервые, множество раз, когда он слышал о неожиданной кончине близкого человека, недоразумения, в глубине сознания возникла прощальная надежда, что вот-вот что-то изменится, справедливость  восторжествует, и известие о смерти окажется ложным. Немного спустя и постепенно сознание привыкало и смирялось, но поначалу, как вот теперь, это чувство-протест было столь сильным, что кончина человека казалась нереальной, будто привидевшейся во сне.
Но и на этот раз не привиделось  во сне, все мелочи этих похорон были чересчур реальными и вполне последовательными. Могилу закопали, соорудив невысокий земляной холмик, сверху на него положили охапку цветов.
* * *
Выходной день,  родственники отправилась на кладбище, чтобы еще возложить венок на могилу Лены. Положили венок на то место, где свежими золотыми буквами было запечатлено имя матери, жены, дочери, невестки. Они опустилась на колени у могилы и начала молиться; черная вуаль на Валентине развивалась на ветру, и широкое платье – что и говорить – очень живописно драпировалось вокруг ее склоненной  фигуры.
* * *
Прошло три года. Геннадий Иванович Владимиров решил посетить могилу Елены Мезенцевой.
День и впрямь выдался жарким — Геннадий ощутил это сполна, едва покинув прохладный салон авто¬мобиля и ступив на раскаленный асфальт дороги. Однако уже через несколько минут зной перестал быть нестерпимым и даже просто раздражать его – он шагнул за кладбищенские ворота, а там под сенью деревьев в тиши и покое аллей и дорожек, посыпанных мелким шуршащим гравием, дышалось совсем иначе. Воздух был пропитан арома¬том цветущих кустарников, молодой травы и свежей земли, особенно сильным в жарком мареве дня, но именно это и скрадывало жару, делая ее не столь ощутимой. Чем-то еще был насыщен этот воздух, и он не знал тому названия, но именно так всегда пахнет на кладбищах.
Много лет назад, когда  живы были еще родст¬венники, бабушка в маленьком городке, она наносила им визиты каждое лето и иногда брала его с собой. Там они обязательно ходили на кладбище, посещая многочисленные могилы умершей бабушкиной родни. На это уходил, как правило, целый день, и он очень хорошо помнил маленькое ухоженное кладбище с аккуратными дорожками, также посыпанными гравием, и строгими скорбными пирамидальными тополями, обрамляющими главную аллею, и даже название его помнил до сих пор – кладбище называлось «Госпитальным». Сейчас кладбище чудным образом напомнило ему то, далекое, маленькое, теперь, возможно, уже и стертое с лица земли какими-нибудь новостройками кладбище. Как он помнил, оно находилось едва ли не в цент¬ре города, и такой исход был наиболее вероятен. Еще он вспомнил, что однажды спросил бабушку, почему кладбище называется госпитальным, и она объяснила ему, что сначала здесь хоронили солдат, скончавшихся от ран в госпитале во время войны.
–Какой войны? С фашистами? – тут же полюбопытствовал он, будучи, как любой мальчик в его возрасте, увлечен войнами и их историей.
–Господи, какой ты глупенький, – ответила бабушка, – Гражданской войны, с белыми. Пойдем, я покажу тебе монумент красным солда¬там.
Они довольно долго пробирались в дальний конец кладбища, к самой ограде, здесь дорожки были слегка запущены, кустарники и высокая трава отвоевывали себе их пространство. Но ба¬бушка была женщиной целенаправленной – в конце концов, они выбрались на маленький пята¬чок, в центре которого высился небольшой обе¬лиск из белого камня, увенчанный красной звездой. «Героическим бойцам Красной гвардии, пав-шим в борьбе с белогвардейскими мятежниками» – такие слова были высечены на обелиске, а три белые мраморные плиты под ним были испещрены именами похороненных здесь солдат революции. Бронза на тиснении букв кое-где облупилась, и слова читались с тру-дом, но дежурные венки, правда тоже слегка пожелтевшие и с выцветшими лентами, подпирали обелиск со всех сторон, подчеркивая, что память красных бойцов местные власти все-таки чтят. Бабушка, однако, осталась недовольна и, осужда¬юще покачивая кружевным старорежимным зонтиком, под которым скрывалась от палящих лучей солнца, грустно заметила:
– А ведь здесь похоронены и дедушкины това¬рищи чекисты, убитые мятежниками.
«Странная все же штука, наша память», – подумал он, но долго предаваться размышлениям и воспоминаниям ему не пришлось, внимание очень скоро оказалось приковано к могильным плитам и надписям на них. Он медленно читал их, шагая вдоль безлюдных аллей, и ему иногда начинало казаться, что тихо шелестят страницы истории или вдруг оживали в памяти поэтичес¬кие строчки, отзываясь на имя, высеченное на мраморе или граните. Душа же пребывала в состоянии удивительного покоя и умиротворения, которое редко испытывал он в своей суетной жизни. И не было ни печали, ни тоски. Не скорбью веяло от старых плит, а тихой светлой грустью. И это редкое состояние души его вместе с удивительным, ни на что не похожим ароматом, растворенным в горячем, но не душном воздухе.
Было так приятно и восхитительно даже (хотя в обыденной жизни он был чужд какому бы то ни было пафосу и уж тем более чувствительной восторженности), что хотелось, чтобы это длилось вечно. Он не замечал времени и все шел и шел вдоль величавых надгробий, не чувствуя усталос¬ти шел, держась за бабушкину руку.
 
Геннадий тихонько пошел по тропинке вглубь кладбища. Где-то высоко над головой, в гуще деревьев хрипло каркали вороны. Большинство могил заросло высокой травой, кустарником. Особенно много было бузины. Красные ее ягоды уже переспели и осыпались. Геннадий вспомнил, как после войны они с матерью чистили бузиной самовар и широкий медный таз для варки варенья. Вспомнил и грустно улыбнулся: шагу тут не шагнешь без воспоминаний.
Тропинка вела все дальше и дальше, становилась уже, подлесок сплетался над головой, образуя зеленый шатер. Но Геннадий не сомневался, что идет по верной дороге – могила Елены Мезенцевой были в самом дальнем углу кладбища. Велико же было его изумление, когда тропинка уткнулась в забор. – Неужели я ошибся? – подумал  Геннадий и тут же отогнал  сомнения. – Нет, я шел  правильно. От входа все время прямо, и у большого дерева направо. Но здесь никакого дерева нет... Значит, это не та тропинка.
Он подошел к поваленной березе и долго стоял, вспоминая. Ошибки быть не могло. «Может быть, просто перегородили кладбище и теперь подход с другой стороны?» – подумал Геннадий. Спросить было не у кого, и он решил  пойти по другой тропинке, рядом. Здесь ему попалось много свежих могил с крестами, со звездочками, с увядшими и свежими цветами. Он  шел, машинально читая надписи, и вдруг словно споткнулся. «Незабвенной памяти нашей дочери, жены и матери Елены Алексеевны Мезенцевой» — было написано на пластинке, прикрепленной к мраморному кресту под фотографией совсем молодой и красивой  Елены Мезенцевой, его лучшей женщины и любовницы.
Милое кладбище, на котором похоронили Елену, – песочек, сосны, щебет птиц — выглядело опрятно.
– Может, завещать себя на этом кладбище похоронить? – мелькнуло в голове Геннадия. Однако развивать тему смерти не захотелось даже в мыслях. Слишком ярко светило солнце, слишком хотелось жить, и слишком нереальным в его годы, казалось прощание с белым светом.
Жаль, что у нас с ней ничего так и не склеилось. Наверно, сейчас, когда иллюзии растаяли, Лена не отказалась бы быть со мной... А я... Что мне остается? Я всегда буду помнить её. Сожалею, что мы сейчас опять расстаемся. И, наверно, надолго — и бог его знает, когда я в следующий раз смогу прийти к тебе. Но я приду. Обязательно приду. Обещаю».
* * *
Олег ездил  на кладбище часто. Бывал там без определенного графика, не на Пасху или Красную горку, когда к могилам весь город стекается, а в дни, когда накатывала грусть или боль.
Все это время Олег жил тихой, размеренной жизнью. Он не катился вниз по наклонной плоскости. Психологическая перемена совершилась – и настолько явная, что по ней можно было довольно точно определить дальнейшую судьбу Олега.
Вскоре он обрел новую работу, а вместе с ней и хорошую должность, и опять, казалось бы, в нем появилась  вера в себя, однако все равно некий надлом остался. Даже Валентина, несмотря на молодость, замечала эту трещинку. Кто знает: потом, со временем, она бы, верно, затянулась. Но... Никому не дано предсказать, что будет с Олегом Мезенцевым дальше.