НП. 6. Балаболы и прочие

Бескрайняя, жгучая, злая…


В непогоду не по себе. Нескончаемый дождь пытка. Пребывая в непривычной для себя меланхолии, Попсуев не заметил, как очутился возле дверей Несмеяны и позвонил.
— Закирова нет? — спросила она, открыв дверь и кивая вниз.
— Закирова? Я не к нему.
— Прошу. Вот тапочки. («Купила, для меня?») Пальцы не поджимай. Или носки целые? Чай?

Горел торшер возле дивана, раскрытая книга, клетчатый плед.
— Погода сегодня… — сказал Попсуев.
— Какая? — Зевнув, хозяйка глянула в окно. — Да ничего вроде.

Чай пили молча, без слов и улыбок. Так провели четверть часа. «Тихий ангел пролетел, — подумал Сергей. — Тюкнул бы нас по башке, чтоб в себя пришли».

— А с чего это вы надумали прийти ко мне? — спросила Несмеяна, когда Попсуев засобирался уходить.
— Замерз.
— А, — кивнула она и неожиданно добавила с улыбкой, от которой хотелось заплакать, — знакомо. Даже плед не согревает.
При этих словах Попсуев поглядел ей в глаза. Они были бесстрастны.

— Вы так и живете? — спросил он, думая о том, есть ли у нее мужчина или нет. «Если нет, это преступление. Если есть, это катастрофа».
— Да, а что? Плохо?
— Напротив, уютно.
— Какие ваши годы? — Несмеяна заметила его взгляд, скользнувший по обстановке. — И у вас будет свой угол. Квартиру пока не дали?
Попсуев дернулся от вопроса, но, похоже, Несмеяна спросила просто так, лишь бы что-то спросить. А это еще хуже, чем подкалывать!

— Читаете? — Сергей взял в руки книжечку. — О, Хименес? — Он процитировал: — Острая, жгучая, злая тоска по всему, что есть.
— БЕСКРАЙНЯЯ… Бескрайняя, жгучая, злая, — поправила его Несмеяна. — Острая, на перец похоже. К кулинарии ближе проза.
— А вы что же, любите Хименеса?
— А что, нельзя?

«Девушки становятся женщинами не когда лишаются невинности, а когда перестают читать стихи. Или наоборот, когда начинают? В любом случае, поэзия и женщина — единая плоть, БЕСКРАЙНЯЯ, ЖГУЧАЯ, ЗЛАЯ».

Вспомнился дождливый воскресный день, когда Закиров затащил его на пару часов к Несмеяне на дачу. Облепиха под сыплющим дождем с черным, корявым, причудливо по-восточному изогнутым стволом и мелко-кудрявой светло-зеленой кроной вызвала в душе такой же поэтический образ, как сосна или пальма Лермонтова. Раздвоенный ствол и струящиеся черные ветки, как артерии, вены и капилляры земного сердца жизни…

— Вот читаю, и дождь уже не кажется таким скучным, — произнесла Несмеяна.
— Утром я думал, что вечность это дождь. Нет, это стихи Хименеса.

И снова молчание.
— Я пошел? — сказал Попсуев.
— Идите, — как начальник, произнесла Несмеяна.
— А я только что вспомнил облепиху, что под вашим окном на даче.
— Она красивая, правда? — на мгновение оживилась Несмеяна. — До свидания.

Попсуев с шумом в висках, с шумом в груди, вышел. Казалось, шум шел по всему свету. «Что делать? — думал Сергей. — Почему я такой пень?»


МКК


В начале смены Попсуева вызвал к себе Берендей. В кабинете сидели Свияжский, Несмеяна и приборист цеха. Начальник был непривычно мрачен.

— Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам прилетела рекламация. Без крылышек. Но размером с ведерную клизму. Поздравляю присутствующих (и себя лично) с личным вкладом в это общее дело. Тринадцатую зарплату придется добровольно отдать в пользу бедных. Завтра с утреца мы с Попсуевым… (да, ты теперь, Сергей Васильевич, не и.о., а полнокровный старший мастер, приказ подписан, с чем и поздравляю, обмыв за тобой)... едем на комбинат, а на той неделе сами встречаем дорогих гостей. Кстати, два дефекта из трех на комбинате поймали на входном контроле, что очень хорошо, а то бы вонь до Америки дошла. Твои проворонили, Несмеяна Павловна. Глаза не кругли, они, они. И знаешь что? Межкристаллитную коррозию! МКК! Вот номера изделий. Кто делал шлифы и смотрел в окуляр — фамилии мне на стол. Пятьдесят микрон пропустили!

— А почему сразу мои? Кто нам протолкнул их? У них, что, своих микроскопов нет?
Попсуев было вскинулся, но Берендей осадил его:
— Гроссмейстер, не лезь поперек дамы.

— Вот от пятого марта распоряжение Рапсодова. — Светланова открыла свой журнал. — «Оборудовать лабораторию ОТК микроскопами с трехсоткратным увеличением, ответственный… Берендей и начальник снабжения»!
— Начальник снабжения и Берендей, — поправил Несмеяну Никита Тарасович. — Он первый.
— Неважно. А теперь крайние мы? Мне писать докладную Рапсодову?
— Не егози, оборудуем. Надавлю на снабжение. Они вечно телятся.
— Другого не могут!
— Так, этим же составом снялись и к главному.

У главного инженера лишнего не говорили. Обсудили командировку Берендея с Попсуевым, подготовку цеха и отделов завода к приезду комиссии. Набросали основные пункты для протокола согласительного совещания на комбинате.
— Всё? — спросил Рапсодов. Обычно этим безответным вопросом он завершал разговор.
— Нет, не всё! — сказала Светланова. — Без трехсоткратных микроскопов МКК не поймаем!
— Несмеяна Павловна, — поморщился главный, — знаю я об этом, знаю! Поставщика прикрыли, а с другим договорились только на следующий квартал.


Глинтвейн генерала Берендея


После парилки Берендей встал на весы и потянул 129 кг, но когда выдохнул, стало 128. Математики не дадут соврать: количество выдохнутого воздуха сравнялось с погрешностью взвешивания. В противном случае надо признать, что с выдохом Никита Тарасович снял с души килограммовую тяжесть, которая уже два дня лежала на ней. Облегченный Берендей подошел к зеркалу и полюбовался собой, похлопывая по тугому животу налитыми, как боксерские перчатки, ладонями. Только в бане можно было увидеть, насколько он могуч. Сергей, сам чрезвычайно сильный и жилистый и немалого роста, около 185 см, рядом с ним выглядел мальчишкой.

— Штангу тягал, Никита Тарасыч?
— Тягал, — усмехнулся Берендей. — Твоих успехов не достиг, но мастера в тяже дали. Однако с харчами тут у них, прямо скажем, швах.

Берендей втянул живот и встал к зеркалу боком, вытянув руки по швам, с шумом вдохнул и выдохнул.
— Не жалуют тут нас с тобой, Сергей Васильевич, не жалуют. Три кило за день потерял, а ведь они мои кровные! — он посмотрел на коллегу, точно тот мог вернуть ему эти потери: — Это что ж станется с меня, если я тут на месяц застряну? Они думают, мы так, мелкая сошка. Напрасно они так думают... — Он взял вафельный полотенчико с черным квадратиком цехового клейма в уголке, попытался окружить им бедра, но концы не сходились: — Подгузники, что ли? Всё одно к одному. Пошли отсюда! В последний раз приехал. Пусть теперь главный сам ездит или своих конструкторов-стратегов, бездельников посылает. Это их забота. А мой цех всё как надо сделал. Да чего я тебе говорю! А за МКК металлургов надо спросить.

Командировка красна междусобойчиком. Но в цеховой бане, вопреки всем неписаным законам гостеприимства, командированные парились одни. Другого и не могло быть после скандала, учиненного Берендеем сразу же по приезду в кабинете главного инженера комбината Клюева. Без предисловий Никита Тарасович спустил на Клюева собак за то, что тот растрезвонил на весь Союз о «якобы бракованной продукции», поставляемой «Нежмашем».
— Где выводы комиссии, чтобы утверждать это?! — гремел Берендей.

Попсуев удивился столь жаркой атаке начальника на Клюева, но Никита Тарасович вечером поведал ему о подоплеке: «Хотел услышать, что он скажет. Для острастки полезно первым надавить на противника. Дело в том, Сергей Васильевич, только это секрет, мне летом предложили кресло главного инженера комбината, а я чего-то раздумывать стал, ну вот в него и уселся Клюев. Мы с ним на одном потоке учились».

Одни они зашли и в ресторан при гостинице. Заказали блюда, ждут. За день так и не поели: то цех, то протокол, то кофе из банки, то баня натощак.
— Я им напишу, я им ТАКОЕ в протокол напишу... — грозился Берендей. — Встретить не могут по-человечьи, даже если мы им и брак поставили, с кем не бывает. Но ведь брак браку рознь. Браки вообще на небесах совершаются. Фотки они мне кажут, МКК нашли, пятьдесят микрон, невидаль. Можно подумать, первый раз в жизни. А сами белые и пушистые. — Он с тихим негодованием, оставаясь по большому счету невозмутимым, смотрел на Попсуева, будто именно тот корил его коррозией и морил голодом.

Сергей не выдержал: — Да что ты, Тарасыч, на меня смотришь, как на потребителя?
— А на кого мне еще смотреть? — проворчал Берендей. — На него, что ль? — указал он на портрет Горбачева. Ворчал, ерзал на стуле и вдруг с треском грохнулся на пол. Поднялся с невозмутимым лицом, осмотрел останки стула,  рассыпавшегося под ним на несколько частей, выбрал ножку: — Гарсон! Ком хиер!*
_____________________
* Мальчик, официант (фр.). Идите ко мне (нем.).

Подбежал официант. Показывает ему ножку: — У вас нет другой мебели? Замените, голубчик.

После того, как Берендей один выпил бутылку водки (Сергей потягивал пиво), скомпенсировав плотной закуской все потери дня, он обмяк, подобрел и на вопрос, как ему после принятого, изрек: — От-лично! Я ж генерал! — (Сергей окинул взглядом неохватную мощную грудь Берендея: и впрямь генеральская, как диван, только ордена с медалями в семь рядов цеплять) — Начальник моего ранга раньше, при Никите, да и при Лёне еще, генеральскую должность имел. Шутка ли — тысяча двести семь человек коллектив! В бою и за столом у меня должны быть одинаково ясные мозги!
— Никита Тарасыч, а давай завтра в гостинице оттянемся, по-домашнему. Глинтвейн пил когда-нибудь? Сварю.
— Суп, что ли? Да слыхал про него, девки жужжали: глинтвейн, глинтвейн! Но не пил. Чего сидеть, айда прошвырнемся. Внизу жду.

Еще в гостинице Попсуев услышал голоса. Берендей стоял под фонарем, окруженный подростками. Парни кричали и размахивали руками. Никита Тарасович сгреб двух юнцов за шкирку, как котят, потряс ими в воздухе и вернул на асфальт. Склонив обоих в поклоне, сказал: — Прием закончен! — и подтолкнув так, что оба носом забурились в сугроб, добродушно глянул на остальных, те попятились. — Малолетки еще, — вздохнул он, — совсем дураки. Ну да откуда им знать, что я «Запорожец» могу поднять. Особливо после пол литра! — захохотал он на всю улицу.

На завтра к вечеру Попсуев накупил всего, что требовалось, благо, в магазинах ОРСа рабочих снабжали по высшей категории, всего было полно и безо всяких талонов. Слил в трехлитровый чайник бутылки портвейна, вермута, сухого красного вина, выжал лимон, очистил и разломал пару мандаринов, накрошил мармелад, бросил корицу, пакетик ванильного сахара, а затем включил чайник. Подумал-подумал и свалил туда же мандариновые и лимонные корки. Берендей с несвойственной ему живостью следил за приготовлениями.
— Хочешь сказать, что вот ЭТО можно пить? — несколько раз поинтересовался он. — Столько витамина цэ истребил. С водкой понятней. Говоришь, у них так пьют? Извращенцы.

Чайник закипел, по комнате пополз пьянящий цитрусовый запах, от которого перехватывало горло. Попсуев разлил по стаканам дымящийся красный напиток.
— Пить горячим, чтоб обжигало.
Когда Берендей проглотил один глоток, а второй не смог, Попсуеву стало жаль его. Берендей с тоской огляделся по сторонам, не зная, куда выплюнуть сказочное питье.
— Я давно знал, что там одни придурки живут, — изрек он. — Ты-то что к ним примкнул? Водку купил? «Оттянулись».

Сергей достал водку. 0,75. У Берендея оттаял взгляд. Тут пришел халявщик Брыкин из московского КБ. Он всегда держал нос по ветру и умудрялся приходить к первой рюмке.
— Пьете? — удивился он.
— Хочешь глинтвейн? — Попсуев подал стакан Берендея. — Для разгону.
Брыкин с удовольствием вытянул напиток, шумно выдохнул, наслаждаясь: «А-а-а!.. Какие напитки тут у вас!» Берендей передернулся.
— Водку будешь?

Брыкин ответил, как собака, глазами: буду, мол, и охотно. Берендей откупорил бутылку, разлил. Только конструктор поднес стакан ко рту,  Никита Тарасыч, нарушив обычай, отставил свой, достал смятую бумажку из кармана, разгладил ее на столе и сказал: — Мы тут, Глеб Саныч, скидывались... На вот это, — он указал пальцем на чайник и на водку с закуской: — С тебя, так и быть...

— Дверь-то я не закрыл! — вскинулся Брыкин, выхватив ключ из кармана.
— Куда ты? Выпей сперва. Кому твоя дверь нужна? — крикнул ему вслед Берендей, но Брыкина и след простыл. — Поехали, а то еще кого принесет. Хотя в чайнике много бурды. Ну, беленькая! Русь — ее ничем не замутишь.

Берендей выпил, включил телевизор, там шла пресс-конференция какого-то известного академика, директора института.
— Да, знать бы, где упадешь. Уже жалею, что не приехал в эту глушь. Хорошо тут у них. Всё есть. От одной закуски судороги по телу. Мне тут нравится. Городок, гостиница, коттеджи. Основательные, будто Собакевич строил.

В это время академик в телевизоре ликующе сообщил: — Скоро появится новый вирус гриппа, и миллиард человек умрет!
Попсуев развел руками: — Вот те на! Радости сколько!
— Не дрейфь, Серега, — сказал Берендей, — мы всё равно в другом миллиарде. Апокалипсис в их миллиарде случится, в «золотом». Там и так уже одни золотари живут.


Для написанья протоколов не надо десять балаболов


Протокол составляли в кабинете заместителя главного инженера. Мнения сторон были полярными. Когда все наорались и подустали, Берендей, до того молчавший, устроился в кресле и попросил минуту внимания. Добродушно и очень складно он двадцать минут вел речь о причинах коррозии, подмигивая металловедам, которые думали, что только они владеют тайнами своего мастерства. Пенял подрядчикам, нарушавшим режимы термообработки и проталкивавшим на «Нежмаш» слитки со скрытными дефектами. Указывал на конструкторские недоработки и несовершенство приборного контроля. Укорял в лукавстве эксплуатационников, нарушавших режимы эксплуатации. Никто не перебивал, так как у всех рыльце было в пушку, и каждому было что исправлять.

— Предлагаю мировую, — в завершении спича произнес Берендей. — Консенсус. Леди Чаттерлей любила присказку: «Какая ж мисс не любит компромисс?» Вот наш проект…
Проект присутствующие приняли с тремя незначительными поправками.

Когда нежмашевцы вернулись в гостиницу, начальник похвалил Попсуева: — Правильно себя вел, Сергей, не егозил, но и поблажек не давал. Очень хорошо! Надо тебя дальше двигать, на место Поповой, а старушке на печь залезать.

Берендей включил телевизор и, кивнув на беснующихся депутатов, обронил:
— Мы ладно, десять часов орали за-ради дела, а эти чего? Когда в нержавейке много хрома, хром вызывает МКК…
— Нержавеющие стали вдруг ржавеющими стали, — не удержался Сергей от экспромта.
— Вот именно. Эти слуги народа хром и есть. Многовато их стало, заботливых. От них страна покрылась трещинами. «Мыслящая» интеллигенция, нам в пику, «немыслящим». Знаешь, в чем ее предназначение? Наливай, дома так не попьешь… Предназначение этих балаболов в разрушении страны, в которой вроде как родились. Чем больше обласканы они страной, тем глубже проникают в ее поры. Хуже азотки. Любую щель ищут, чтобы разъесть ее. Разрушая монолит, губят и себя. А потом нас начнут попрекать, что мы кормили их, но не досыта. Попомни мои слова. Они — МКК страны.

Рис. https://yandex.ru/images/search?viewport=wide&text