Волк Серый, гл. 19

Глава 19

    Ладно замышлялось, да неладно пошло…
 
     На правом фланге все складывалось удачно: сотни Сушняка разом ударили по бусурманам, вытесняя их в балку. Атака была столь неожиданной и яростной, что у татар не оставалось никаких путей к отступлению, кроме как пробиваться к Днепру – под огонь гармат с чаек.

     Не ладно вышло на левом фланге… Яков Благой слишком рано вывел свои сотни во фланг татарской конницы, и сипаи, завидев опасность, стали на ходу перестраивать свои боевые порядки, готовясь отразить удар. И когда противники сблизились, сразу же стало сказываться превосходство татар в живой силе.

     Теперь уже не ясно было, кто кого атакует. Страшный натиск превосходящих сил врага заставил казаков дрогнуть – раз, другой…
 
     В тот страшный миг, когда лавина татарской конницы прорвала казачий строй на правом фланге, словно ударом вострой сабли отсекло всё  прошлое атамана Сирка. Стало лишь настоящее – миг жизни, озаренный вспышкой небесного меча, и он - атаман Воинства Христова, русский богатырь, стоял сейчас в Диком Поле, бестрепетно встречая многоглавого серого змея. Он ясно видел множество змеиных голов, узкоглазых, с оскаленными пастями, исторгающими зловоние, слышал сверлящий змеиный визг,  но разве способны дрогнуть сердце и руки казака от лютого змеиного свиста?

      Кошевой молитвенно сложил руки перед грудью и склонил голову. Ему привиделся дед Кондрат, стоящий на круче Днепра с непокрытой головой, и ветер треплет его буйный казацкий чуб.
 
     - Что есть зло? – спрашивает маленький казачок Ваня, глядя на деда снизу вверх.

     - Что есть зло? – переспрашивает дед. – Что ж, внук, расскажу тебе… С незапамятных времен с украин Дикого Поля, что уходят в сторону полудня, к Крымским землям, со всех сторон омываемых морем Черным, странники несли тревогу. Сказывали, будто бы видели: каждую ночь бледные огни загораются по всему полю, тысячи призраков блуждают между Бердой и Днепром, то завывая погребальные песнопения, то стеная и грозя кому-то костлявыми руками. А в самый глухой час полуночи, когда волки роют ходы в овчарни и в черных банях нечистые устраивают свои гнусные игрища и скачки на грешных душах, слетают на Красный Холм два ангела – белый и черный, закутанный в огненно-кроваво-черный плащ. И говорит белый ангел: «Здесь, на крови христианской, я воздвигну храм вечной тишины и мира, счастья и братства людей во Христе. От света храма сего рассеется зло в окрестных землях, люди протянут друг другу руки без оружия, сгинут войны и страшные болезни, пробегающие по человеческой поросли, будто пожар по сухому бору, и сольются все словены-християне воедино, - заносчивый господин назовет братом своего раба, установится тысячелетнее светлое царство, искупленное кровью казаков-воинов». Черный же, кутаясь в свой кроваво-черный плащ, смеется в ответ: «Царство твое станет на костях – что же это за основа? Год-другой минет, кости сгниют, подрастут мстители за убитых, и рухнет твой «небесный храм» в мерзкую яму, а я выпущу из нее на свет такие свирепые воинства и такие злосчастия, каких люди и не видывали в прежние времена. Никогда не будет на земле ни мира, ни тишины, ни справедливости, ибо нечестивые силы обращены к злому и жадному в человеке, а жадность дана ему от рождения – уже в колыбели младенец хватает и тянет к себе что ни попадя. Каждый хочет иметь больше другого, каждый норовит стать выше другого, сильный попирает слабых, униженный хочет возвыситься и стать сильным, обиженный – отомстить, бедный – разбогатеть. Чем люди лучше зверей, ведающих один закон – пожирать тех, кто слабее? Ну-ка, попробуй, - брось в самую мирную толпу лакомый кусок – она передерется, каждый станет рвать его себе, как собаки мясо. Никогда князь не откажется от удела, боярин – от вотчины, купец – от лавки с товарами, смерд – от лучшего поля. Ты скажешь: есть которые отказались, святые люди. Но оттого и святые они, что горстка их в человеческих сонмищах! Даже церковь, призванная учить людей бескорыстию, накапливает богатства, старается расширить монастырские владения, кабалит крестьян, а святые отцы покупают себе чины за серебро. Проклятье гордыни и алчности управляет народами, и Великолепная Порта – это наказующий бич в руке божией. Разбита одна, так явится другая, и не с восхода, так с заката. Вечно будут люди драться за землю и воду, за право властвовать над другими, пока сами себя не изведут железом и огнем».

     И так спорят они на холме до первого проблеска зари, потом, взмахнув крыльями, истаивают, как тени в зале, куда внесли горящую свечу.

     - Так что, диду, - спрашивает Ваня. – Не одолеть белому ангелу черного?

     Дед пристально смотрит прямо в бездонные глаза внука.

     - Ладно, Иван, по другому тебе скажу, - говорит дед. - В каждом казаке, в душе его, Богом данной, два волка живут. Сызмальства живут. Один волк - смелый и бесстрашный, за добро бьется, зло побеждая. Стережет он душу казака от напастей, кои людей губят: от гордыни, от жадности, от кривды, от злобы на людей. То - добрый волк. Он Богом для защиты души казацкой дан. А другой волк - злобен и дик. Нет ничего, что остановило бы его от злых дел. Рвет он душу казацкую, на дела злые толкая. На пьянство, на разбой, на воровство, на прелюбодейство. Ну, про то, тебе еще рано знать. Вот так и живут они, друг на дружку зубами щелкая, не давая покоя душе казацкой. И тот волк одержит верх над душою казацкой, коего ты, внук, кормить лучше будешь…

     - Тогда пусть злой волк в моей душе с голоду издохнет! - воскликнул Ваня…
     - Ну, Господи, помогай мне! – тихо сказал атаман и поднял голову…

     Сипаи, оттеснив казаков более чем на сто шагов от обреза балки, оставили позади себя открытое поле. И этим немедленно воспользовались гармаши Волошанина и сотня пластунов. Выкатив десяток фальконетов за увал, гармаши открыли огонь по вражеской коннице, не давая ей соединиться с теми, кто уже рубился с казаками, отжимая  их от Гремучей. Пластуны, стреляя из мушкетов на сто шагов, не давали ни одного промаха, поражая одного противника за другим. Натиск сипаев стал ослабевать… Теперь, когда они получили смертельные залпы из пушек и ружей, восстановить превосходство оказалось трудной, если не непосильной задачей.

     И тут Сирко понял, почему Яков Благой начал неподготовленную, казалось, атаку…

     У линии низкорослых кустарников казачья конница вдруг шарахнулась вправо-влево, открывая сипаям здесь и там широкие коридоры, в которые те и устремились на полном скаку, не успевая сдержать лошадей... Атаман хлопнул себя ладонью по лбу - Благой заманил сипаев в… сагу! Низкорослые татарские лошади сразу же ушли в топь по брюхо. Тяжелые в полупудовых бронях всадники, спрыгивая с коней, проваливались по грудь, а, барахтаясь в болотной жиже, только усугубляли свое положение, засасываемые в бездну.

      Конница сипаев была теперь в полном беспорядке. Благой все рассчитал верно, оставив в резерве две сотни казаков, и те рысью вышли из балки, отрезая сипаям пути отступления.

     Битва вспыхнула с новой силой. Рассеянные по полю сипаи быстро собирались в кучи и давали стойкий отпор казакам, которые продолжали теснить противника, выдавливая его к Днепру. И сипаи дрогнули…

     Сначала несколько десятков, затем сотни поворотили коней и пошли, набирая скорость вниз, к реке. Пластуны били их на скаку из мушкетов, и ряды сипаев редели на глазах…

     В серую пыль падали серые, в лохматой шерсти на головах и тяжелых бронях на плечах бусурмены, катились под копыта бешеной лавы, несущейся с немыслимой скоростью под уклон в свой неведомый ад или рай – и уже не чуяли, как раздавленные копытами своих же лошадей обливают чужую, казачью землю своей горячей кровью…

     Сипаев не преследовали, ибо конница Благого тоже понесла серьезные потери – каждый третий казак был убит в этом бою.

     Между тем, загоны легкой конницы татар и тяжело ступающая пехота достигли передовой линии казачьего заслона. Во главе отряда из пяти сотен всадников вышел им навстречу Петро Гук. Ринувшись вперед, казаки втоптали в дорожную пыль татарскую конницу и на полном скаку врезались в основные силы пехоты. Слегка удивившиеся подобной наглости, татары сомкнули ряды и бросились на небольшой отряд всеми своими силами. Казаки поворотили коней, отступая, а затем погнали вскачь. Враги устремились за ними, преследуя казаков до самого увала. И тут захватчиков поджидал неожиданный сюрприз: перед ними словно из-под земли встало гуляй-поле – передвижное укрепление из толстых деревянных щитов. Из щелей между щитами по степной коннице ударили пушки, из прорубленных в бревенчатых стенках бойниц громыхнули пищали, мушкеты и самопалы, поверх укрепления хлынул ливень стрел. Дружный залп смёл передовые татарские отряды – словно огромная рука смахнула со стола ненужные крошки. Татары смешались – Гук развернул казаков и снова ринулся в атаку.

     Кошевой, все это время стоявший напряженно, будто кол проглотил, смог, наконец, расслабить члены и присел на свой походный стул. Картина сражения все еще была перед его глазами, и он подумал, что любая, даже самая малая гармата превосходит меткостью самый лучший мушкет, не говоря уж о луках. К тому же никакая рушница, никакой мушкет не могли стрелять металлической сечкой, поражая сразу множество целей. Сирко нахмурился от мысли, что пройдет сколько-то лет, и огнебойное оружие может превратить войны в сплошное смертоубийство, перед которым побледнеют все нынешние битвы, даже нынешняя кровавая сеча… Прежние машины войны служили только слабым подспорьем мощи человеческих рук, эти же новые пугали Сирка: он предугадывал, что на страде смерти они со временем превратят разум и руки людей в свой придаток. Заряди, наведи, запали – и пушка сама совершит страшное дело разрушения и убийства, совершит так же слепо, безжалостно, бестрепетно, как это делает стихия…

     Иван Сирко тяжело вздохнул и поднялся со стула – битва продолжалась, и конца ей пока не было видно.

Продолжение следует –