Мой город Могилев-Подольский

                «Три этапа истории города:
                сперва исчезают животные,
                потом деревья и наконец – дети»
                - «20000 Quips & Quotes»

                «…потом наступают еще два этапа:
                возвращаются деревья, животные.
                Всё!»
                - Петр Скорук
      
     Я приезжаю сюда уже гостем. Всё меньше узнаваемых лиц на улицах, всё больше знакомых фамилий на надгробиях. Умолкают телефоны. Приходит душевное томление, обнимает тоска, щемит сердце, выступают слёзы и никак не глотается перцовый комок в горле.
     Я человек сентиментальный, у меня слезные железы изрядные, почтенные и квелые, чуть что – сыреют. И веко едва успевает смигнуть набежавшую влагу, как жизнь становится прошлой.
       
     Было небольшое цветущее местечко, много садов, элегические уютные домишки, милая сердцу, старая деревянная пристань и вечно быстро бегущий Днестр. Теперь город, который я когда-то для себя называл «мини-Одессой», его люди и дома, и, самое главное, его дух уходит! ушел? в небытие. Это признают даже, живущие в нем безвыездно, мои, уже немногочисленные школьные друзья. Нет уже во многом простодушно расстегнутого и наивного,  юморного, непоседливого, живого, пёстрого и трепливого «за все на свете» населения,  вставлявшего  в  речь  одесские  словечки  и местные выражения. У Пастернака есть строчка – «воздух криками изрыт»  Ах, каким чудным, теплым лингвистическим ветерком веет оттуда, с чердаков и подвалов моей памяти!  – «Шоб я так жыл!»; «Ну, ты кароль!» - (король в смысле -  молодец); «Чё жабисся?!» - т. е. «Чего выпендриваешься?»; «А ху-ху не хо-хо?!» - в смысле «Может тебе еще и ключи от квартиры, где деньги лежат?!»; «Отзынь!» - «Отстань!»; «Позырь! или  Позынь!» – «Посмотри!»; «Сосни!» – (не в смысле «Поспи немного!», а в смысле категорического отказа); «сармак» - деньги, выручка; «Шоб вы нашли подкову от слона!» - пожелание огромного счастья молодоженам; «Оцым-поцым!» - что-то вроде – «Вот тебе, бабушка, и юрьев день!»;  к пацану-сопляку обращались - «Мелкий!», а «труп» означал любого сверстника или мужика постарше - «Один труп живет на “проспекте”, бегает за моей чувой» - “проспект” (сейчас «Незалежності») – одна из не центральных улиц города с хулиганской репутацией, “бегать” означало “ухаживать”, а “чува, чувиха, чувак” – были словечками всесоюзными и объяснений даже сейчас не требуют; «накабуцим» – будто-бы, понарошку; «навигли» - наотмашь…
      
          Совсем недавно услышал – «Та нэ буду я йому розцегойкуваты. Цэ ж елементарно!» Ну, не блеск!? «Розцегойкуваты» - объяснять. Язык развивается сам.
      «Хай воно сказыться, йоб яго мать! «Шо это за гармидэр цыганський», «О, опять начинаются фигли-мигли!» И вот это дивное многоголосное - «Мушчынка, брынза рубель шматок, пробуйте, страшно укусная! Женьщичка, покуштуйте. Матка боска, игде же вы йдьоте, я же ж могу и  вступыть!» - такое и сейчас можно услышать.
      Одно слово, предложение, но они пропитаны насквозь временем. Да, память всегда противоречива. И я не претендую на ювелирную правоту и точность.  Не  снайпер, чай!  Возможно, эти словесные обороты звучали еще где-то. Но в мой обиход, в мое сознание они внедрены, как именно  могилевские. Ну, где  еще  был  такой дядя Фима, который на вопрос – А что будет, если выпить очень много водки? – мог ответить, - Что будет, что будет… Послезавтра будет!  А про его друга-собутыльника, который работал крановщиком, говорили, что он забирает ребенка из детсада, не уходя с работы (стройка была рядом)
      
     В каком еще городе знакомились – Девушка, как мне тутки пройти прямко?  Или - «Разрешите пригласить вас на кино. - А шо, в Сочах вам уже не сочно?!» Или - «Девушка, дайте, я вам через лужу перелечу»

     Где еще я мог услышать потрясающий, совершенно эпический, диалог двух стариков – Который час? – Уже пятница. Скоро зима.
    
         У каждого человека – большого и маленького – на дне воспоминаний, как золотой песок после промывки, лежит какая-нибудь картина – яркая, любимая. Это воспоминание снизу освещает и окрашивает жизнь.
    
     В этом городе – вчерашние следы моих босых ног в холодной мягкой пыли переулков и эхо школьного звонка. Здесь я учился плакать, а значит, любить, был счастлив и, конечно, жестоко страдал. Здесь я переживал первые обиды, унижения и гордился первыми победами. И здесь же сейчас хожу с овдовевшим лицом и глазами, через край полными видений и призраков. Но без этого разве можно представить жизнь!?
      И скучаю я уже не за самим городом, а по тем временам, когда все друзья были вместе и мы были счастливы, молоды, талантливы и нам казалось, что молодость вечна и впереди еще вечность, как минимум. 

     Когда тебе мало лет, на лице и на душе нет морщинок, ты не задумываешься над тем, что же такое счастье. И лоб твой не хмурится при мыслях о глобальном смысле существования. Ты просто живешь и наслаждаешься каждым мигом.  Ведь на самом деле человеку для счастья надо мало.  Надо просто ощущать полноту бытия, жить каждую минуту не будущим, не прошлым, а именно настоящим. И радоваться! Всему - солнцу, ветерку, ребенку, человеку – любимому и любому!      
      В детстве мы это умели. И нам неважно было, у чьих родителей больше денег, мы не выясняли, кто круче. Просто жили и радовались. Дружба и жизнь были синонимами.
         Но человек устроен противоречиво. Он торопится за миражами. А потом стремится вернуться в детство. Почувствовать, вспомнить, ощутить. Как сказал кто-то умный, не помню, -  Юность в чистом виде существует только в воспоминаниях о юности.  А когда на самом деле юн, то озабочен, черт знает, чем и ни фига не понимаешь, что надо было наслаждаться каждым мгновением.
     Как жаль, что большинство, взрослея, забывает о том, что в жизни стоит ценить только саму жизнь.

     Вот так и живешь, живешь, а потом глядь в зеркало, а там – хромой лысый дед Петька – На – Одну – Ногу – Шкарпетька. Смотрит на тебя больными глазами и спрашивает – Ты кто?  А из-за плеча его подмигивает твоя юная душа, и в глазах у нее тот же вопрос.   

     Шестьдесят пять лет назад этот город приветливо встретил меня ласковыми апрельскими лучами солнца и звонкими фанфарами футбольного матча. Затем он торжественно провел меня шумными первомайскими и ноябрьскими демонстрациями, благоухал для меня лучше любых парфюмов запахом летних абрикосов и мандаринов под Новый год,  испытывал  меня первыми муками учебы и приступами юношеского стихоза и, наконец, томительным предчувствием будущей прошлой любви.

     На ноль делить нельзя, - я помню это из школьных уроков, но не помню почему. Кажется, результатом будет бесконечность. И умножать на ноль тоже нельзя, - получится ноль. Т. е. та же бесконечность, но со знаком «минус» Такие величины не помещаются в голове. С раннего детства я пытался представить бесконечное пространство космоса, но не мог. С годами я привык, что это так. Просто поверил, что Вселенная безгранична, потому что так проще. Человек всегда привыкает к тому, что не может себе представить.

    Не далее, как вчера, я, маленький клоп, прицепившись к руке родителей, прыгал через лужи, смотрел по сторонам и диву давался. Но это вчера.  Прошлое стремительно исчезает – таков закон природы, город – это не музей, он развивается, новое заменяет и вытесняет старое.
     Сегодня я хожу по почти заброшенному парку, по заросшим переулкам и щербатым улицам, разговариваю со старыми одноклассниками и новыми земляками, захожу в свою школу, стою под небесной пожарной лестницей, окунаю память в «дырло» и молюсь древней мудрой заброшенной родной хате. И меня не покидает ощущение, что мой город съела суета. Мой город детства исчез, сжался, словно та самая, классическая,  шагреневая кожа. Как Вселенная, тяготеющая к нулю.    
    
     Когда-то он был добрым, в нем не страшно и не стыдно было стырить в приемном пункте  бутылку и туда же ее сдать. Или – книжку в библиотеке. Когда - то можно было говорить про базар в городе, теперь - о городе в базаре. Средопупие городской иннервации, он торжествует и довлеет. В мое время город был причиной базара, порождал его. Теперь базар – причина  города,   его   родитель   и   кормилец,   его оправдание. Может это и правильно. Не мое наблюдение, - чем беднее страна, тем богаче ее рынки. Бывший пупок, а сейчас -  чрево Могилева, пухлое от продовольственного и тряпичного великолепия, оно смердит и благоухает, будит аппетит и вызывает отвращение.  Увы, это  уже  не мой базар. Когда-то свой среди своих, теперь я там свой среди чужих.  Учитывая даже то, что при каждом приезде в город я обязательно заглядываю туда за брынзой и фруктами.

     В 10-м классе мы ходили на рынок в Молдавию. Хозяева, торгующие вином, завидя нас издалека, срочно сворачивались. Немудрено, - существовал порядок, согласно которому возле каждого бочонка стоял стограммовый граненый стаканчик-проба, тарелочка с нарезанной брынзой и пучок зелени. С видом знатока – сомелье, сняв пробу и закусив брынзой, нужно было скорчить недовольную гримасу и сделать шаг к следующей «жертве». Даже зная тебя в лицо, и что ты покупать вино не собираешься, хозяин не имел права отказать в дегустации. Это было попросту неприличным. И ходили мы туда, и соперничали в количестве стаканчиков не пьянства ради, а чтобы, как сейчас говорят, поприкалываться.
     Ныне, кокетливо дыша перегаром, мимо меня летит стайка старшеклассниц. А на траверзе пивного киоска от синюшного аборигена-аватара новой могилевской генерации на волнах густого сивушного выхлопа ко мне прибивается вечный сакральный вопрос. Он адресован то ли грядущему собутыльнику, то ли насущному миллениуму – Третьим бушь?      

          Сегодня это «город-призрак» Он борется с рыночной экономикой и в нем нет уже почти ничего от того города, в котором прошло моё детство и детство тысячи тысяч моих сверстников, родных и незнакомых людей.
     Может быть, город умирает потому, что не смог пережить предательства детей, которые, повзрослев, разъехались и уже никогда туда не вернуться? И, чувствуя свою вину перед ним, они снова и снова переживают незабываемые моменты своего детства.
    Так бывает у людей, что разошлись с общего выхода в разных направлениях. Этого мне больше всего жаль. Потому что время и пространство сжимаются, стирая границы. Потому что так проще.

     Но память все-таки поглаживает душу и целует мое сердце, и окрашивает во все цвета радуги черно-белые фотографии детства. Мой Могилев, мое детство и юность  живут в альбоме с ними. И где-то во мне. Я иногда перебираю эти старые школьные фотографии. Господи, сколько безмятежной удали в тех наших лицах, каким абсолютным счастьем они освещены и освящены!
     Прошлое всё больше сливается со снами, которые мне тогда снились и я, порой, не могу отличить, что было на самом деле, а что во сне. Мысли становятся воспоминаниями. Воспоминания становятся мыслями. Он – моя колыбель и я  возвращаюсь  к  ней снова и снова, и пробую  покачать,   чтобы услышать ее скрип, ее музыку. Теперь это город, чтобы сказать здесь своему воспоминанию – Остановись, ты прекрасно!

      А где-то в нем сейчас живет мальчишка, который играет в  футбол  во дворе  с  друзьями, прогуливается по парку со своими родителями,  ест   бабушкино  варенье под грушей или слушает жизненные истории соседа-старика. И даже не догадывается, что проживает самое интересное время своей жизни. Единственное, чего сейчас хочет этот мальчик, - поскорее стать взрослым. Как же я ошибался, когда хотел того же!!!

    
Р. S.   У меня в подреберье, чуть слева, есть город.
Сквозь пространство и время, морозы и зной
друг на друга мы смотрим с печальным укором, -
свой чужой, возвращаюсь к нему иногда на постой.

Он разбросан цветными детальками «Лего»
по дворам, чердакам, тротуарам, садам, пустырям.
Он рассеян по памяти детской моей, он под снегом
длинношерстных осенних туманов. Бальзам

могилевский вдыхаю, и перцем саднит мое горло,
окунаю, как в уксус, язык в дорогие навек имена,
припухаю ребячьей железкой. Невинно, задорно
изумрудным словесным горохом рисую сценарий «кина»,

что не будет уже в «Украине», лишь разве в YouTubе.
Опадаю листвой в тротуар, в сумрак, в дождь, в капюшон,
припадаю к стакана устам  и целую бутылкины губы,
вырастаю курганом окурков, немой хороня телефон.

Местечковым душком – сквозняку мировому навстречу,
и в карманы дворов – грошем тертым, досужим котом
Баюном. Поминальной лапшой зависаю – Чет? Нечет? –
на ушах у девчонок, тех самых, ушедших в «потом»

Алконостом седым под забором квохчу эпилоги,
- Ну, подумаешь, Вечность! Ну, не задалась. Не жалей!
И мой поезд уходит, последним вагоном виляя. Чертоги
закрывает вокзал ближе к ночи, как старый музей.

У меня в подреберье есть город. Он мой и ничей.

      P.S. Я просто маленький полусонный пацан. Еще? Уже? Вытянув руки, наощупь бреду в темноте, возвращаясь к  полоске света под дверью. Туда, где мне всегда улыбается детство и никогда не умирает любовь.  В полусон, где мамина рука ласково треплет меня по вихрам и звучит ее негромкий голос – Ничего, я подула, заживет. Просыпайся, Петя, вставай, пора!
     Я возвращаюсь к себе. Я обращаюсь к вам.  Просыпайтесь… вставайте… пора…

     Извиняйте, если чего-то не написал, что-то написал не так и если чего забыл написать про мой город. 
    
     А, вот еще, - Я ЕГО ЛЮБЛЮ!









(с использ. Сети)