Лазурный берег

Глава 1.

Ноги мельтешат, вверх по лестнице, другие вниз. Ноги несут пакеты прозрачные с кефиром и колбасой. Одни носят туфли новые, другие потрескавшиеся, каблуки дюйма в три, колготки,  облегающие голени и икры - носят ноги, и брюки в стрелку со штанами, обрезанными в ателье. Субординацию стопы соблюдают, им не зайти за границу ими же установленную. Лучше бы вброд или босиком по острой гальке, только так, но не пересекать, же границу с Аркадием. Граница Аркаши усеяна раскинутыми коленями, мокрыми штанами в области паха и правого бедра. Зона Витальевича ограждена руками вальяжно отдыхающими, штыками из игл смятого пакета с едой, и хлорцианом собственного производства, лежачего на ступенях бородача. Или не хлорциана, а  зарина или иприта ловящего носоглотки ног. Вот пакет с надписью туристической фирмы пролетел мимо красного носа Аркадия Витальевича, вот  выпирает картофель в сетке через мякоть плоти пакета, облегающего контуры плодов, дальше консервы режут целлофан, дальше они падают на выходе в город и подбираются руками в перчатках. А у меня нет перчаток скотина – сказал бородач на ступенях, ну как сказал, только он, хозяин оброненных слов понимал сказанное, для владельца этих изысканных перчаток это показалось лишь словоблудием, пьяным и рыкнувшим. Фонари включили, а значит, пора вставать с места, насиженного, с места зассанного, поднимать ноги, дабы не быть выгнанным метлой на пурпурной палке.  Что бы ни прослыть не для кого жертвой в копилке наигранных добрых дел, от которых воротит больше чем от спирта выпитого пополам с соседом. Еды в пакете - маковая булка, сухая как глина с белыми плесневелыми пятнами, да рыба с помойного ведра, вяленная, пивная, видать, к празднику приготовленная и изринутая за ненадобностью. Метров пятнадцать до дома с полом мусоленным, и заплеванным окном, таким заплеванным, будто оно из слюды. Шесть шагов до двери, за которой в рамке ждет Сергеевна с потупившимся взглядом и лентой в уложенных волосах, смотрящей в профиль на Аркадия, на слюду оконной рамы, на хамство отклеившихся по углам обоев. Шаг до урчащего унитаза, прямо в сапогах, утешить раздутый пузырь с помощью окаменелых пальцев, врагов вьюги и колющего снега. Врагов, обтянутых теплыми колготками женских молодых ног.

Глава 2.

- Не смотри на меня – говорил Сергеевне проснувшийся в кресле Аркадий.
Он говорил ей по обыкновению, и сам отвечал за нее, опять же по обыкновению. Обыкновение это не смущало ни его, ни тишины, ни курантов царапающих слух.

- Опять ли писала на стекле мне послание?

- Писала и что с того? – ответил сам себе Аркадий Витальевич.

- О чем же сегодня? Я ведь тоже скучаю, зачем торопить меня.

Бороду, почесав рукой, Аркадий смотрел в окно, искав послание покойницы жены, искал пальцами бугры на выпирающем льду, растирал его до стекла и смотрел на гуляющую вьюгу. Она – вьюга, кружилась и хлестала одиноких прохожих по щекам, она рвалась. Рвались глаза под гноем. Хлестали маятником часы. Било утро по желудку, по памяти, по Сергеевне – било утро взглядом Аркадия Витальевича.

- В стужу такую идти губительно для меня, для глаз заплывших губительно.

- Ничего, ничего, шапку опусти пониже, да ногами быстрее шурши – ответила сухо Сергеевна, как будто отведя взгляд.
Если же смотреть на фотографию приходилось долго, то Сергеевна, начинала смотреть прямо в глаза, потом лицо ее расплывалось, превращаясь в черно-белую кляксу. Вышел  Аркадий Витальевич во двор, держась за скрипучую дверь. Сидел на ступенях в холле магазина с самообслуживанием. Шел, домой отсчитывая шаги. Сорок шагов, может больше до дверного проема.  Пятнадцать шагов до самоудовлетворения в желтую раковину с кружкой холодного чая. Пять шагов до логова. Шаг до тепла.

- Что Сергеевна, завтра у нас свидание.

- Не приходи ко мне, таким тебя видеть не хочется – говорил в лысой исцарапанной голове тонкий и нежный голос.

- Как же Лизонька, как же, давно я не был у тебя, стоишь одна в стуже. Замело тебя, поди снегом.

- И пусть! Ты приплетешься пьяным как в прошлый раз.

- Ей Богу пить не стану, клянусь тебе.
Аркадий по привычке выторочил перед портретом разведенные в стороны пальцы рук, доказывая тем самым всю серьезность своего намерения, доказывая отсутствие крестообразно сложенных пальцев. Маятник постукивает, отсчитывает свой счет, свои шаги до полуночи. Слушает счет Аркадий Витальевич, сморит в слюдяное окно. Не раздевшись, спит в кресле. Лизавета Сергеевна молчит, нахмурившись во мраке логова, виден с кресла ее белый лоб и подбородок.

Глава 3.


Сугробы по колено, чуть дальше можно выйти на дорогу, затоптанную или очищенную лопатами. Рядами стоит колумбарий, Сергеевна, где то здесь, до нее шагов сто еще. По очищенной уже дорожке, и вот она с датами в холодных плитах. Портрет ее стар, стара она на портрете, старее, чем в логове, здесь ей лет сорок пять, а не двадцать, и нет ленты в волосах. И здесь она не разговаривает в голове Аркадия Витальевича, здесь она просто смотрит.

- Что же, холодно с тобой, да и молчишь ты глупая, могла бы словечко промолвить.

Голой рукой Витальевич разгреб снег. Грел руку в кармане бушлата. Брел по дороге след в след с проложенным ранее маршрутом. Лица смотрели, провожая глазами. До часов с маятником шагов тысячи, в кармане подачка в сорок рублей, впереди дом шестьдесят седьмой - стоит, обернувшись окнами в подобие тундры. Мимо дома, и что это, крики! Взахлеб ревет, из подвала, надрывается. Аркадий Витальевич лег на живот, спрятав руки в рукава, и пополз во тьму. А во тьме трубы как змеи сбросившие кожу из стекловаты, колонны рядами как в колумбарии. И нечто ревет что есть сил, прося о спасении, нечто - комок из шерсти распластавшийся как Андреевский флаг, лежит мягким животом на промерзшем ледяном бетоне. В шарф его, и ползком назад мимо змей кусающих друг друга. И тысячи шагов до дома с телом у груди под бушлатом, триста шагов до маятника ненавистно отстукивающего время, до молодой жены в рамке и ее голоса. До кружки с недопитым чаем в раковине. До скул и ухмылки смотрящей на кресло. Руки окоченели, лапы твердые как куски льда с окна, отбитые монетой. Голова смотри-ка пестрая, как перо куриное, уши длинные, мокрый нос. Вот за сорок рублей тебе пакет собачьей еды, и воды в немытую тарелку после отогрева дыханием лап.

- Ешь, ешь.

- Не есть он такое, мал еще, молока ему и шарф положи под батарею, а на шарф его. Промерз.

- Ты заметила, что я не пил в этот раз? Ты ведь заметила и молчала.

- Кто тебя знает, не там, так дома напьешься. А его ты чем собрался кормить? Отдай в магазине кому-нибудь, а лучше продай за те же сорок рублей.


Глава 4.


Ноги ждут автобусов, ноги смотрят через стекло на номера желтых машин, топчутся на месте, месят остатки снежного теста на лестнице. Ноги уносят сумки, ноги в ботинках громоздких тащат за руки ноги детей.

- Щенка купите ребенку?

Ноги молчат.

- Папа, купи мне синка! Купи, купи сеноцка!

Ноги молчат и уходят. До вечера ноги безмолвны, до закрытия магазина они месили под собой тесто, смотрели глазами разными на щенка и Аркадия Витальевича. Отводили ноги глаза когда, на них смотрел Аркадий Витальевич из-под заросших бровей. Немые, холодные постукивают каблуками. При сердце урчит желудок собаки, при желудке собаки урчит желудок Витальевича, и язва гложет его старые стенки. В пакете осталась вяленая рыба, пакет затертый, рисунок пакета бледен как руки что его держат. С рыбой можно и к соседу зайти – думал Витальевич. Сосед живет через три дома, с соседом только пить спирт по тридцать пять рублей, разбавлять его водой в кастрюле и закусывать рыбой. Щенка оставить на присмотр Сергеевне под батареей, вблизи от маятника дарующего сон своим стуком.

- Куда ты собрался?

- Да приду скоро Лизонька, приду, не серчай.

- Нажрешься опять, не приходи, не смей.

- Не серчай говорю, смотри вон за этим - Аркадий ткнул пальцем в сторону сопящего тельца.

Ноги злые плетутся по снегу домой, голова не считает шаги, голова рассечена от удара, кровь по затылку не успевает впитываться в кофту, и мажет теплотой спину там, где лопатки. Ноги хрустят снегом, щеки красные, глаза чистые без гноя. Гной отступил, выступили слезы от ветра. Ноги по лестнице – кувырок. Ноги тянуться -обмякли колени. Щелчок замка. Маятник стучит, ускоряясь, Сергеевна игнорирует приветствие, за окном из слюды не чего не видно. Пакет из-под рыбы пуст. Хруст шеи животного, после попытки удушения, разрез брюха, после скуления и хрипа. Руки в крови, кишки в тазу. Тело в ванной, где рядом в раковине кружка с чаем. Пакет из-под рыбы и давно пропавшей плесневелой булки забит мясом. Пакет как окно из слюды, на нем пальмы стерты местами. На нем море с пятнами от крови и надпись - «Лазурный берег».  Пакет в морозильной камере. Сергеевна в гневе, ее лицо напоминает демона в падающем тусклом свете, прорывающемся через окно. Маятник стучит как проходящие ноги о плиты магазина. Аркадий Витальевич спит в кресле с гримасой от боли в желудке.