На берегу

Песок казался серым. Это впечатление усиливалось у самой кромки воды, там, куда доставали пенные языки волн.
Давид обхватил себя руками, словно так мог унять холод воспоминаний.

- Ля-ля-ля-ля…

Он обернулся на голос, чувствуя, как паника отступает, а грохот обрывающихся цепей становиться все тише.

По берегу вприпрыжку бежала девочка лет семи с таксой в вязаном комбинезоне на поводке. Собака радостно трусила впереди хозяйки, время от времени останавливаясь, чтобы понюхать особо приглянувшийся камешек.

Марта, когда была маленькой, точно так же выгуливала Тобби: поздно вечером на берегу моря.

Рука невольно потянулась к груди, нащупывая медальон в виде песочных часов.

…Давид тогда пригласил сестру в музей, где работал смотрителем. Как раз проводилась выставка известного художника. Впрочем, это там он был популярен, а в этой реальности карьера у мужика не задалась.

Главным экспонатом выставки была инсталляция «Дамоклов поцелуй».

На трех цепях с потолка свисал украшенный шелковыми лентами и мумифицированными морскими ежами чугунный якорь.

Давид помогал его устанавливать и сам проверял крепления. Как случилось так, что одно из них не выдержало, и этот проклятый «поцелуй» сорвался ровно в тот миг, когда под ним проходила Марта?

До сих пор этот страшный звук падающих цепей приходит к нему во снах, заставляет вздрагивать наяву, чудясь в каждом вздохе ветра. Звон и глухой удар.

Марте размозжило голову.

После этого все было, как в тумане.

Давид не мог простить себя, считая, что виноват в смерти сестры. Это он не досмотрел, надежно ли закреплен якорь, это он пригласил Марту в музей, это он не оказался в нужный момент достаточно близко, чтобы спасти.

Хотелось, чтобы этого дня никогда не было. Охваченный этой идеей, Давид весь погрузился в мысли о том, что он сделал бы, имея возможность повторно прожить злополучный день.

Он забросил работу, выключил телефон, перестал общаться с друзьями, поссорился с родными и даже не пришел на похороны сестры. Зачем, если их не должно было быть?

Закрывшись в квартире, Давид рисовал. Самозабвенно, отчаянно. Сначала – портреты Марты, потом – часы. Карманные и настенные, неуклюжие будильники, древние клепсидры и простые песочные часы.
 
Давид потерял счет времени. Он бросил есть и следить за собой. Сальные пряди спутанных волос лезли в глаза, давно небритая щетина чесалась, а в красных от недосыпа глазах горел огонь безумия.

Последнее время Давид изображал на бумаге одни и те же песочные часы – маленькие, хрустальные, на золотой цепочке.

Очередной рисунок Давид закончил, когда было далеко за полночь, а в окно ярко светила луна.

Голова кружилась от усталости, и стоило карандашу перестать мелькать на бумаге, как Давид уснул за столом, уронив голову на руки.

Очнулся он, когда солнце напекло ему макушку. Первое, что Давид увидел, открыв глаза, были песочные часики, стоявшие на том самом листе бумаги, на котором еще вчера он рисовал.  Лист оказался чист. Часы были не больше мизинца. Хрустальные, они висели на золотой цепочке.
Давид машинально протянул к ним руку, сжал пальцами неожиданно холодный хрусталь и поднес к глазам. Стремясь рассмотреть непонятно как появившуюся вещицу, Давид перевернул колбочки часов, и в тот же миг все изменилось.

Мир на миг подернулся серым туманом, а когда марево развеялось, Давид обнаружил себя стоящим посреди зала современных искусств в музее. «Дамоклов поцелуй» по-прежнему раскачивался под потолком, а Марта делала последние свои шаги…

Ринувшись вперед, Давид оттолкнул сестру, и в тот же момент с хищным лязгом обрушилась инсталляция.

Марта упала на пол. Вокруг забегали люди. Громче всех причитал художник, матеря судьбу-злодейку и кривые руки тех, кто устанавливал экспонат.

Давид помог сестре подняться, и она поблагодарила его, после чего сразу засобиралась домой. Он предложил провести ее.

- Не стоит. У меня ревнивый муж.
- Не будет же он ревновать тебя к брату.
- У меня нет брата.
- То есть как - нет?
- Я одна у родителей, а что вас так удивляет?

Марта не узнала его ни тогда, ни на следующий день.

Более того, его не признали ни друзья, ни коллеги, а в его студии работал совсем другой человек. С ужасом пришло понимание: в этой реальности Давида, молодого перспективного художника и по совместительству музейного работника, никогда не существовало. Он не учился в художке, не приглашал на свидание девчонок с параллельного курса, не напивался в клубе и не опаздывал на работу. Более того, он не рождался. Отперев своим ключом дверь родительского дома, Давид не нашел ни своих фотографий, ни старого футбольного мяча, вечность хранящегося на шкафу за коробкой с Мартиными куклами. Куклы были, а вот мяч исчез.

И, конечно же, родители его не помнили.

Изменив прошлое, Давид словно вычеркнул себя из реальности.

Он смирился. Начал жизнь с нуля, обзавелся новыми знакомыми и нашел работу. Вот только с тех пор Давид боялся брать в руки кисти и карандаш. При мысли, что снова придется рисовать, его бросала в дрожь и накатывала паника. Нет уж, спасибо, одного раза достаточно.

Он не прекращал следить за сестрой, переживая на расстоянии все ее радости и печали. Самым счастливым событием в жизни Марты стало рождение дочери. Девочку назвали Эллой, и она росла добрым, хоть и слегка избалованным ребенком.

Несколько раз Давид хотел заново познакомиться с Мартой и стать ей если уж не братом, то другом, но так и не нашел в себе силы для этого.

Он привык к одиночеству, ограничив контакты с миром и закрывшись ото всех. В этой реальности он также изменился, став замкнутым и нелюдимым. Лишь ночью, во сне возвращался прежний Давид, но каждый раз сон заканчивался тем, что рвались цепи и падал якорь, убивая на месте либо его самого, либо любимую сестру.

Громкий лай оборвал воспоминания. Давид перевел взгляд с накатывающих на берег волн на таксу. Уверенный в своей правоте, песик продолжал демонстрировать, какой он грозный.

- Фу, Рокки, фу! Не бойтесь, он не кусается, – Элла улыбнулась Давиду. – Можете его погладить, я разрешаю.

Она смотрела на Давида с улыбкой ребенка, который бесконечно уверен, что нет в мире человека, который не захочет приласкать ее любимого песика.
Давид нагнулся и почесал Рокки за ушком.

- Я вас здесь каждый день вижу. А почему вы без собаки гуляете?

- У меня нет собаки.

- Плохо. Вот мне без Рокки было бы очень скучно.  Вам тоже нужно завести собаку. Лучше – таксу, вот как Рокки. Таксы очень веселые.

Давид слушал непосредственный детский лепет, и старые воспоминания отступали. Мир не рухнул, мир просто изменился. Все имеет свою цену, а уж возможность изменить прошлое и вовсе не каждому дается. И разве так уж много он заплатил за жизнь сестры?

- Нам пора. Если Рокки опоздает к ужину, мама будет сердиться, – копируя поведение взрослых, Элла протянула ему руку.

Давид пожал теплую ладошку, ясно, как никогда, понимая, что на самом деле ему вовсе не обязательно жить в одиночестве. Он смог совершить чудо, нарисовав волшебные часы и изменив реальность. Так почему сейчас он ведет себя так, словно не достоин своей новой жизни?

Смотря вслед удаляющейся племяннице и ее Рокки, Давид решил, что завтра обязательно познакомится с сестрой. И, возможно, даже снова начнет рисовать…