Геометрия нашего мира

Рассказ


1.
Я дружил с Михаилом Пичугиным более семи лет. У нас было  много общего. Мы оба хорошо учились в школе. Читали в юности одни и те же книжки. Верили, что наука — самое великое изобретение человечества. Оба не верили в Бога. Оба ненавидели Сталина. Оба презирали политиков. Практически каждый день Мишель заходил в мою рабочую комнату на чай. Правда, чай был хуже некуда — грузинский второй сорт — но ритуал есть ритуал. Попивая горячую буроватую водичку, мы обсуждали с ним новости внутренней жизни Института и жизни бодро катящейся вниз некогда великой страны. Бывало, касались и научных проблем, но чаще темой нашей болтовни было поведение начальства и наше отношения к нему. Мишель прекрасный рассказчик. Он живо и красочно, вставляя диковинные словечки, описывал свои беседы с начальниками всех уровней. И всё получалось у него легко, интересно и весело. Я так привык к нему, что говорил с ним о чём угодно, ничего не опасаясь. И он вёл себя соответственно.
Как-то раз я спросил его, насколько он искренен в болтовне со мной.
Мишель даже обиделся:
— Нелепый вопрос, Сергей. Подумай сам, зачем мне тебе лгать? Ты же не начальник и даже не конкурент, — он хлопнул меня по плечу и весело рассмеялся. Я тоже рассмеялся.
— А почему ты считаешь возможным лгать начальству? — спросил я.    
— Да я не лгу, — весело скалясь, ответил Мишель, — я просто слегка фильтрую информацию, сообщая власть имущим то, что они хотели бы от меня услышать.
Я насупился.
— Да не дуйся ты и не делай больших глаз. Вспомни, к примеру, что пишут журналисты.
— Нашёл, с кого пример брать. Да их репортажи — сплошное враньё. Не информация, а дезинформация. Но почему они так врут?
Мишель посерьёзнел:
— Да чтобы их начальники были довольны. Впрочем, это враньё ещё цветочки по сравнению с тем, как врут идеологи Партии. Эти товарищи умышленно творят мифы, а потом запудривают ими мозги неискушённых граждан.
— Интересно было бы с такими поболтать в неформальной обстановке.
— Это не так уж сложно. В местном универе на кафедре философии есть такие люди. Кстати, очень милые ребята. Могу познакомить, — Мишель снова расхохотался. — Забавно, но сейчас они обитают на необитаемом острове. Недавно я рассказывал им о тебе, и они хотели бы поболтать с тобой о твоей работе. Надеюсь, ты не против прокатиться на моторке с ветерком.
— О чём вопрос? — ответил я.
— Тогда встречаемся в пятницу на причале в шесть утра.
— В пятницу? и так рано?
— Что делать, это их условия, да и путь не близок. Оденься потеплее и прихвати плавки.



2.
В шесть утра я подошёл к пристани. Над озером клубился густой туман. Сквозь него просвечивало восходящее солнце, оно было ярко-белым с радужными косматыми краями. По ветхому деревянному причалу нетерпеливо похаживал Мишель, закутанный в длиннополый парусиновый балахон, а в дюралевой моторке сидел крупный упитанный парень в новенькой штормовке. Я видел этого толстяка в Институте, он был аспирантом лаборатории, занимающейся химией нуклеиновых кислот. Мы залезли в лодку. Знакомься, — сказал Мишель, — это Андрей. Он сын главаря банды интеллектуалов, захвативших остров Безымянный.
Более часа наше судно летело по спящему озеру. Туман понемногу таял, становилось суше и теплее. Примерно в полвосьмого моторка вошла в крошечную бухту небольшого острова. Мы с Мишелем сняли обувь, закатали брюки и вышли на чистый светло-жёлтый песочек пляжа. Аспирант вытащил лодку на берег и привязал её к прибрежной иве.
На зелёной травке, метрах в двадцати от воды, стояли три палатки. Две из них — серая и цвета хаки — были обычными советскими двухместными палатками. Но третья была особенной. Она была высокой и просторной, и материал её был необычный — добротный нейлон красного цвета. Естественно, мой взгляд сразу остановился на этой яркой палатке. Будто уловив моё любопытство, застежка-молния на палатке разошлась, и на берег вышел статный загорелый мужчина лет пятидесяти. Его единственной одеждой были довольно элегантные чёрные трусы с двойными красными полосами по бокам. Эти полосы, вызвали у меня ассоциацию с генеральскими лампасами. Его смуглое горбоносое лицо источало величие и гордость, граничащую с высокомерием. И было странно видеть, как это самодовольное выражение при виде нас пропало, заменившись на приветливую улыбку гостеприимного хозяина.
— А вы, должно быть, Сергей Сергеич? — обратился он ко мне. — Меня зовут Лев Семёныч, моя должность — генерал-губернатор этого клочка суши, со всех сторон окружённого водой. Рад приветствовать вас на священной земле нашего Вольного Братства. Привет, Миша! — генерал-губернатор, положил руку на плечо радостно подтянувшегося Мишеля. — Спасибо за увеличение списка почётных гостей моего острова.
Мы суетливо поблагодарили хозяина за приглашение.   
  — Отдыхайте, товарищи, — Лев Семёнович махнул рукой в сторону широкого стола, искусно сбитого из жердей и досок, выброшенных на берег весенними штормами. — Для отправления естественных нужд — территория за ракитником.
В этот момент из красной палатки вылезла, протирая глаза, невысокая, бесцветная, ничем не примечательная женщина в белом махровом халате. «Танюшка, — насмешливо улыбнулся ей генерал-губернатор, — организуй гостям чайку из плодов боярышника, ну и добавь что-нибудь деликатесное.
— Будет исполнено, Лев Семёныч, —  промямлила явно невыспавшаяся Танюшка.
— Андрей, ты всё привёз? — хозяин острова строго взглянул на сына.
— Всё в порядке, — ответил тот, и стеснительная улыбка оживила  одутловатое маловыразительное лицо молодого человека.

Мы с Мишелем сели на сбитую из подножных материалов скамью и стали со стороны наблюдать за жизнью странной колонии.
— Кто эта Танюшка? Кем она приходится генерал-губернатору? — спросил я Мишеля.
— Это его новая жена. Она дочь крупного философа Ивана Смирнова. Не слыхал? Он умер лет десять назад, оставив дочери роскошную квартиру в центре Москвы.
— Это тот, который написал биографию Спинозы? Кстати, очень неплохая, умная и занимательно написанная книжка.
— О нет, ты имеешь в виду Бориса Смирнова, а Татьянин папаша — настоящий, честно отработавший свой хлеб советский философ. Ох, и досталось же от него нашим физикам за идеализм и незнание Энгельса!
Татьяна Ивановна тоже философиня, но передовая, скинувшая оковы диамата, — Мишель помолчал, будто в раздумье, и добавил: — Этой женитьбой Лев Семёныч всем своим конкурентам нос утёр.  Бабёнка с виду никакая — ни кожи, ни рожи — а без неё не видать бы ему как своих ушей «московских окон негасимый свет». Теперь метит на Ленинские горы горным орлом взлететь.
— Постой, я совсем запутался. Поясни, пожалуйста, где он живёт и где работает?
— Женившись на москвичке, Лев Семёныч сменил место жительства и недавно нашёл работу в каком-то московском институте. А сюда приехал в отпуск отдохнуть и по привычке «посеминарить» с коллегами.
— Понятно. А куда делась его старая жена?
— Да никуда. Насколько я понимаю, она живёт в какой-то из этих простеньких палаток.
— Одна? И терпит такой разврат рядом?
— Не волнуйся за неё. Лев Семёныч женился на женщине моложе себя на 17 лет, а брошенная им Элиана Фёдоровна тут же вышла замуж за своего 30-летнего аспиранта Витюшу, который моложе её на все 22. Вот такая у них получилась рокировочка. А кстати, вон идёт этот молодой счастливчик, — шепнул мне на ухо Мишель.
Я последовал за взглядом приятеля, и увидел тощего, можно сказать, измождённого молодого человека, волочившего пару длинных сухих коряг. Выглядел он много старше своего возраста. Небритое серое лицо, пролетарская серая кепочка с торчащими из-под неё космами выгоревших русых волос, изношенная штормовка, протёртые до дыр советские джинсы и, главное, отсутствующий, будто обращённый в себя, взгляд. Бросив коряги на утрамбованную площадку неподалёку от кострища, Витюша сухо поздоровался с нами, извлёк из-за пояса небольшой топорик и стал с поразительной ловкостью разрубать коряги. Закончив эту работу, лихо вонзил топорик в широкий берёзовый чурбан и приступил к формированию костра. «У этого странного парня золотые руки, — подумал я. — Боюсь, он ошибся с выбором профессии».
 Из серой палатки, видимо, разбуженная звуком рубки, выскочила молоденькая длинноногая блондинка. «Я Нина — аспирантка Льва Семёныча, а вы, должно быть, наши гости?» — выпалила она, подбежав к нам. Мы представились, Нина тряхнула своими аккуратными формами, слегка прикрытыми минимальным бикини, и бросилась к зарослям ракитника. Витюша разжёг костёр, некоторое время задумчиво смотрел на пылающий огонь и отправился будить супругу. Он подошёл к палатке цвета хаки, и тихо позвал: «Эллочка, пора вставать». Минуты через две вылезла на свет божий и Элиана Фёдоровна, одетая в открытый голубой купальник. «А! – вскричала она, увидев нас. — Наконец-то Миша исполнил своё обещание. И сегодня мы узнаем, как делаются открытия в экспериментальной биологии». Продолжая говорить о высоких материях, она подошла к нам почти вплотную, смело выставив напоказ своё увядающее тело. Да и лицом она не вышла, такие лица в народе принято называть лошадиными. И всё-таки Витюша что-то в ней нашёл. «Неужто позарился на Эллочкину жилплощадь?» — подумал я. — «Да нет, непохоже».      

После завтрака все, кроме Витюши и губернаторского сынка, купались и даже загорали, благо день был ясным и тёплым. Сынок же сел в лодку и отправился в Сосновку — прибрежную деревню в трёх километрах от острова Вольного Братства. Через пару часов он вернулся. Длинноногая аспиранточка тут же подскочила к его лодке и вытащила из неё большую продуктовую сумку. Приоткрыв сумку, взвизгнула от удовольствия и поцеловала Андрея прямо в губы. Стряхнув Нинкины руки со своих плеч, Андрюха подошёл к матери. «Всё достал? лук, и зелень не забыл?» — сурово спросила Элиана Фёдоровна. «Не забыл», — ответил он. Вынул из кармана штормовки непочатую пачку Беломора, извлёк папиросу, дунул в неё, слегка размял пальцами табак и с видимым удовольствием закурил.
«Ниночка, приступай к подготовке кулинарной части семинара. Витюша поможет тебе с костром. А Андрюше нужно отдохнуть», — раздала Элиана Фёдоровна руководящие указания.
Выкурив папиросу, сынок скрылся в палатке аспирантки. Подсевший к нам папа-губернатор, скривив губы в презрительную улыбку, откомментировал: «Флегма. Флегмой был, флегмой и остался. В общем-то неглупый парень,  но нет у него ни стержня, ни порыва, ни стремления к совершенству. Так и не смог заставить его полюбить геометрию».
«Почему именно геометрию?» — спросил я. «Потому что геометрия – это ключ к пониманию Платона, — отчеканил маститый философ. — «Да не войдёт сюда не знающий геометрии!» — вот что написал Платон над входом в свою Академию. Теперь мы с Элкой не знаем, как его женить. А этой флегме даже жениться лень. Вся надежда на Нинку, — суровый папа мотнул головой в сторону длинноногой аспирантки. — Надеюсь, перед этой не устоит».

Примерно через полчаса в бухточку вошла обшарпанная плоскодонка. За вёслами сидел мужичок с видом стандартного городского бомжа, но бомжа трезвого. Увидев его, Нинка нырнула в свою палатку и выскочила из неё с бутылкой. Мужичок сошёл на берег с авоськой, в которой трепетало больше десятка стерлядок. Нинка забрала авоську, а бомж получил поллитровку. 
— Что за обмен? — спросил я генерал-губернатора.
— В бутылке 96-процентный спирт. Он из лаборатории, где работает Андрюха. Этот рыбак снабжает нас запрещённой для вылова деликатесной рыбой, получая взамен наиболее ценимый народными массами дефицитный продукт. Согласитесь, честный и вполне эквивалентный товарообмен.



3.
Часа в два все сели за стол, чтобы пообедать и выслушать мой доклад. На первое была уха из стерляди, на второе — малосольная нельма с гарниром из запечённой в золе картошки. И, видимо, в подражание горячо любимому Платону все эти изысканные яства сопровождались возлияниями бесцветной спиртсодержащей жидкости.
Открыл методологический семинар сам генерал-губернатор.
— Сегодня у нас в гостях два биолога. Одного из них — Михаила Степаныча — мы недавно отслушали и вот нынче ждём выступления Сергея Сергеича.
 
Я честно, без утайки рассказал, чем занимался последние пять лет, пытаясь по возможности упростить изложение. К моему удивлению, философы слушали меня внимательно и с даже с интересом. Временами Лев Семёнович бросал на своих подчинённых взгляд, будто говоривший: «Видите, всё идёт, как я предсказывал». В ответ все три женщины кивали, блаженно улыбаясь. И сынок кивал, правда, без улыбки. Лишь Витюша безучастно смотрел на озёрную гладь, попивая бесцветную спиртсодержащую жидкость. К окончанию моего доклада публика уже вполне разогрелась. Мне даже похлопали. Наконец Лев Семёнович встал, попросил жестом внимания и заговорил:
— Дорогой Сергей Сергеич, своим рассказом вы доставили нам немалое удовольствие. Сталкиваясь с неожиданным результатом, вы всякий раз пытались решить возникшую проблему в рамках общепринятой биологической традиции, но, как правило, безуспешно. Тогда вы начинали искать решение в других известных вам областях науки. И в этом вам чертовски везло. Особенно мне понравился эпизод, когда вы сумели отыскать подходящую модель в теории диффузии газов. Своим рассказом вы, сами о том не догадываясь, подтвердили недавно выдвинутый мною тезис: получение нового знания сопряжено с поиском (как правило, неосознанным) модельных образцов не только в области науки, где работает учёный, но и в сферах других наук.
«Ох, и дурят же нашего брата!» — подумал я и, стараясь не обидеть хозяина, заметил:
— Иными словами, ваш тезис таков: Тот исследователь более успешен, кто больше знает, не правда ли?
Губернатор усмехнулся.
—  Близко, дорогой Сергей Сергеич, но неточно! Успех зависит ещё от эффективности поискового механизма, действующего на подсознательном уровне исследователя.
Тут слово взяла Танюшка.
— Этот доклад, замечательно изложенный Сергеем Сергеичем, продемонстрировал нам ведущую роль имплицитных знаний в эпистемологии.  Мы в очередной раз убедились в том, что теория Томаса Куна не способна адекватно отразить процесс получения новых знаний. Для этого куновские парадигмы, как говорят математики, необходимы, но далеко не достаточны. Лишь отталкиваясь (как правило, неосознанно) от таинственных образцов, скрытых в тёмных глубинах души успешного исследователя, процесс познания становится не только возможным, но и эффективным.
— Не кажется ли вам, товарищи философы, что эти ваши таинственные образцы ничем не отличаются от знаменитых идей Платона? — неожиданно вступил в дискуссию Мишель.
— Ай-да Михал Степаныч, — рассмеялся губернатор, — не часто встречаешь биолога, что-то знающего об идеях (точнее, об эйдосах) Платона. А ведь этот величайший грек открыл человечеству огромный дотоле неведомый мир — мир вечных, лишь умопостигаемых образцов, на основе которых мы и строим свои знания.
— И где же находится этот огромный мир? — спросил я.
— Я этого не знаю, — гордо ответил Лев Семёнович. — Наверное, в каком-нибудь дополнительном, не ощущаемом нами измерении.
— Заметьте, Лев Семёныч, чтобы спасти слабую гипотезу о существовании мира вечных образцов, вы лихо меняете размерность пространства, меняете его геометрию. Создавая без достаточных оснований новые сущности, вы нарушаете принцип экономии мышления.
— Я вижу, вас неплохо подковали на курсе диамата, — с нескрываемой иронией куснул меня губернатор.
— И подковали меня такие, как вы, преподаватели марксистско-ленинской философии, — не сдержался я. — А теперь, оказывается, вы верите в реальность мира вечных идей Платона. Иными словами, вы фактически являетесь тем самым, так ругаемым вами на лекциях, объективным идеалистом.



4.
За столом повисла гнетущая тишина. Хозяин острова заставил себя улыбнуться.
— Сергей Сергеич, вы изучали биохимию, и должны знать, что живой организм для строительства сложнейших информационных молекул белков и нуклеиновых кислот должен постоянно сжигать массу информационно пустых молекул сахара, крахмала и жира. Вот так и у нас. Для того, чтобы высказать новое слово в гносеологии, мы должны выполнить массу обыденной, неброской, а временами даже грязноватой работы. Такова жизнь, дорогой Сергей Сергеич. Мы с Элкой вступили в Партию ещё на третьем курсе университета, иначе нас бы не взяли в аспирантуру. И тогда мы не защитили бы в срок свои кандидатские. И не стали бы преподавателями на кафедре философии. И не получили бы великолепную трёхкомнатную квартиру в зелёном районе нашего города. Да, дорогой Сергей Сергеич, мы вынуждены зарабатывать деньги, чтобы есть, пить, иметь крышу над головой... и чтобы любить, наконец. И всё это для того, чтобы сконцентрировать свои силы и бросить их без остатка на святое дело — на превращение затхлой советской философии в настоящую науку, способную помочь нашим учёным делать открытия.
Эти миролюбивые слова почему-то меня разозлили.
— И вас не смущает, — чуть ли не вскричал я, — что на своих лекциях вы внушаете студентам то, во что сами не верите!?
Лев Семёнович слегка зарделся.
— Во-первых, для большинства студентов (и особенно студенток) совершенно всё равно, что им читают. Им нужно лишь, чтобы наши лекции были простыми и понятными, тогда легче сдать экзамен. В их памяти мы останемся умными интеллигентными людьми, которые рассказали им о древних греках, о Декарте, Спинозе, Беркли, Юме и о гигантах немецкой философии. А умные ребята и сами поймут, душою своею почуют, что никого не было гениальнее Платона и Канта. Они поймут это и усомнятся в величии философии Маркса-Энгельса.
— Лев Семёныч, — я слегка успокоился, — скажите, почему при вашем интеллекте и очевидной силе характера вы избрали такую мутную область знания, как философия?
— О, это длинная история, — руководитель методологического семинара снова почувствовал себя большим начальником, — постараюсь вкратце коснуться главного. Сначала я хотел стать адвокатом. Но неисповедимы пути Господни! Учась на первом курсе юрфака, я познакомился с диалогами Платона. И один из них — «Менон» — произвёл на меня огромное, неизгладимое впечатление. И даже не весь диалог, а его сравнительно небольшая часть, где Сократ, ведя разговор с безграмотным мальчиком-рабом, обнаруживает у того глубокие познания в геометрии. Сначала мальчик, отвечая на наводящие вопросы Сократа, убеждается, что удвоение стороны квадрата не удваивает, а учетверяет его площадь. А затем смышлёному пацану удаётся решить довольно сложную задачу — к одному квадрату пристроить второй с площадью вдвое больше первого. Выходило, что Сократ своими вопросами помогал мальчику припомнить будто бы изрядно подзабытые им основы геометрии. Платон делает вывод: некая бессмертная душа до вселения в тело ребёнка обитала в мире вечных идей, где имела возможность познакомиться с эйдосами геометрии. Я не мог найти ошибки в рассуждениях Платона и страстно захотел понять, откуда у человека берутся врождённые знания. И тогда в свои 19 лет я решил, что проще всего этим заняться, став профессиональным философом. Всё взвесив, я перевёлся на философский факультет питерского университета.
— Ну и как? Удалось вам разобраться в этом вопросе? — спросил Мишель.
— Ну, где там! — Лев Семёнович безнадёжно махнул рукой. — Ещё больше запутался. На втором курсе, мне удалось (кстати, единственному в группе) раздолбать главный кантовский кирпич — его «Критику чистого разума». Удивительно, но лишь Иммануил Кант — через 22 столетия после Платона — объяснил человечеству, что врождённое знание геометрии основано на нашей величайшей иллюзии. Нам почему-то кажется, что все объекты мира, включая и нас самих, погружены в бесконечное и однородное трёхмерное пространство.
— Так что? — воскликнул Мишель, — пространство на самом деле не трёхмерное?
— По прошествии тридцати лет непрестанного обдумывания могу ответить, — маститый философ сделал эффектную паузу, — я ничего не знаю о размерности реального пространства. Более того, я даже не знаю, существует ли оно вообще.
 
Тут я снова оживился.
— Ощущение пространства, я думаю, появилось у наших эволюционных предков довольно давно. И основано оно на удивительной структуре, заключённой в височных костях нашего черепа. Я имею в виду орган равновесия с его тремя полукружными каналами. Плоскости этих каналов перпендикулярны друг другу. Глядя на них, невольно вспоминаешь декартову систему координат с её тремя взаимно перпендикулярными осями. Похоже, создатель нашего органа равновесия знал аналитическую геометрию. Именно эта система из трёх полукружных каналов и позволяет нам контролировать положение своего тела в пространстве с тремя измерениями.
— Хорошо, — ответил Лев Семёнович, — я вижу, вы пытаетесь объяснить, как формируется наша иллюзия о трёхмерном пространстве, но вы не сможете доказать, что у истинного реального пространства ровно три измерения и не больше.
Но я и бровью не повёл.
— Я хотел бы напомнить вам, как осуществляется управление самолётом. У него есть три руля: руль направления, руль глубины и система элеронов. Руль направления изменяет курс воздушного судна, то есть поворачивает самолёт вокруг вертикальной оси. Руль глубины поворачивает самолёт вокруг поперечной оси, проходящей через кончики крыльев, он опускает или поднимает нос самолёта. Элероны поворачивают самолёт вокруг продольной оси, то есть меняют его крен. Как видите, рули поворачивают самолёт вокруг трёх взаимно перпендикулярных осей. Вокруг тех самых до боли знакомых координатных осей из курса школьной геометрии. Чтобы управлять рулями, пилот должен иметь информацию о положении самолёта в пространстве. Для этого есть соответствующие приборы.
А теперь вернёмся к ориентации водного позвоночного животного — скажем, акулы. У в её хрящевом черепе есть орган равновесия с тремя полукружными каналами (горизонтальным, передним и задним) заполненными специальной жидкостью — эндолимфой. При повороте тела в плоскости горизонтального канала его эндолимфа приходит в движение вокруг вертикальной оси животного. При повороте в плоскости переднего канала эндолимфа движется вокруг продольной оси, а поворот в плоскости заднего канала, приходит в движение эндолимфу вокруг поперечной оси. Движения эндолимфы преобразуется в нервные импульсы, которые обрабатываются мозгом акулы. На основании этой информации срабатывают акульи рули (хвостовой и прочие плавники), фактически всё, как у самолёта.
Лев Семёнович сделал недовольное лицо.
— Этим вы только показали, что для акул, как и для нас, мир трёхмерный. Но вы не доказали, что он и НА САМОМ ДЕЛЕ трёхмерный.    
— Ответ на ваш вопрос следует искать в эволюции полукружных каналов, — я начал раздражаться. — Так вот, товарищи философы, у крайне примитивных миксин есть всего один полукружный канал. У более продвинутых миног их уже два. Только два канала было и у бесчелюстных панцирных рыб (остракодерм), процветавших в морях около 500 миллионов лет назад. Впервые все три канала появляются примерно 450 миллионов лет назад у рыб с челюстями. С тех пор позвоночные освоили сушу, поднялись в воздух, заселили всё, что можно заселить, но система полукружных каналов в течение почти полумиллиарда лет оставалась неизменной. Значит, для ориентации в реальном пространстве необходимо и достаточно иметь всего три полукружных канала. Иными словами, пространство, окружающее нас, трёхмерно.
— Но то, что все эти ваши позвоночные не ощущают четвёртого изменения, не значит, что его нет, — энергично возразил Лев Семёнович.
— Они могут не ощущать четвёртого измерения, но естественный отбор должен был о нём знать.
— Кажется, вы впадаете в мистику, — высокомерно процедил философ. — Вы персонифицируете естественный отбор, я бы выразился и пожёстче: вы его демонизируете.
Мне пришлось обороняться.
— Рассмотрим ситуацию с остракодермами. При отсутствие горизонтального полукружного канала они не могли строго выдерживать свой курс в толще воды и как бы рыскали вдоль морского дна. В течение пятидесяти миллионов лет эти примитивные твари были властелинами морей, но всё изменилась с появлением рыб с тремя полукружными каналами. Рыбы с челюстями нападали на остракодерм из толщи воды, как бы из третьего измерения, не воспринимаемого панцирными рыбами. Началось быстрое вымирание остракодерм, выражаясь метафорично, отбор прекрасно «разглядел», что этим рыбам недостаёт ощущения третьего изменения и приговорил несчастных к вымиранию. Однако в течение последующие 450 миллионов лет отбор не внёс существенных изменений в строение органа равновесия у позвоночных животных (включая и людей). Похоже, отбор не заметил у них проблем с нехваткой ощущения четвёртого измерения.   
        Повисла тишина.
— Но всё же вы не смогли меня убедить, что пространство вокруг нас такое, каким оно нам кажется, — глядя в стол, мерно и мрачно проговорил неповерженный генерал-губернатор.

Разрядить обстановку попыталась Элиана Фёдоровна:
— Браво, Сергей Сергеич! Вы нас не разочаровали. Ведь вы заставили нас ещё раз задуматься над геометрией нашего мира. Лёва, давай внесём Сергея Сергеича в почётный список членов нашего Братства! И давайте по этому поводу выпьем.



5.
 Воистину всё в нашем мире течёт и изменяется. Примерно через месяц после того странного семинара я прочёл  на доске институтских объявлений, что через день на открытом заседании местной партячейки состоится приём в КПСС моего близкого друга — Михаила Степановича Пичугина.
В привычное время он зашёл ко мне на чай. Я долго молча глядел, как он безмятежно, неся свою обычную весёлую чепуху, отхлёбывает горячую бурую водичку, и не выдержал:
— Мишель, ты, действительно, вступаешь послезавтра в Партию?
— А? ты об этом? — с лёгкой досадой отмахнулся Мишель.
— Так что же тебя подвигло на такой подвиг?
Мишель ответил не сразу. Довольно долго крутил губами, глубокомысленно курил  и наконец изрёк:
— Решение пришло ко мне на второй день после того семинара на острове. Я не спал почти всю ночь, обдумывая свою жизнь. И вдруг внезапно осознал, что моё жизненное кредо, по существу, ничем не отличается от кредо нашей Партии. Значит, я должен вступить в её ряды, чтобы мой вклад в науку моей страны стал бы более значимым, более весомым. Кстати, почему бы и тебе не последовать моему примеру. Помнишь у Маяковского:

А если
      в партию
             сгрудились малые —
сдайся враг,
              замри и ляг!
Партия —
           рука миллионопалая,
сжатая
          в один
                громящий кулак.

Примерно через полгода Мишель удачно съездил в командировку в Париж и недели две развлекал меня рассказами о парижских музеях и, конечно же, о парижанках.