Наследие А. Вельского 18

     А Верочка все еще не могла успокоиться. Я уговаривал ее оставить пустые страхи, но она была слишком перевозбуждена. Я заговорил об отдыхе, но она сказала, что это невозможно.
- Почему? - спросил я, стараясь, чтобы на моем лице не возникло изумление.
- Мне надо тебе объяснить. Я объясню, и ты поймешь, - твердо произнесла она, в очередной раз высвобождаясь из моих рук.
- Хорошо.

     Она указала на кресло, и мне ничего не оставалось делать, как подчиниться, я лишь расстегнул пальто и сбросил его прямо на пол. А Верочка ходила передо мной, выламывала руки и пыталась что-то объяснить.
- Олег, я ведь здравомыслящий человек…, - произнесла она.
- Да, конечно, - согласился я и даже добавил, - я даже и не знаю, с кем тебя еще можно сравнить по степени здравомыслия.

     Я так сказал, и не было в этом ни на грамм шутки.
- Тогда, ты должен мне верить.
- Я верю.
- Хорошо, - кивнула Верочка, остановилась, но долго не смогла быть в состоянии покоя, поэтому опять начала ходить перед креслом, - помнишь, ты спросил у меня недавно, не чувствую ли я перемен?
- Помню.
- Я сказала, что-то. Но это было ведь не то, о чем я спрашивал. Верно?
- Не совсем то.
- А вот сейчас. Да, именно сейчас, я поняла, о каких именно переменах ты говоришь. Поняла и могу ответить. Мы меняемся, но меняется вокруг нас мир. Но мы меняемся быстрее. Мы своими переменами опережаем перемены в мире. Мы выпадаем с тобой из этого мира…
- Выпадаем из мира…
- …не так сказала. Мы начали изменяться под тот мир, который только должен будет наступить очень скоро. Понимаешь?
- Не совсем, - признался я.

     У меня в тот момент мелькнула какая-то мысль, связанная с другой стороной моей жизни, но четко я не успел ее сформулировать – Верочка продолжила говорить.
- Обычно считается, что мир и человек меняются одновременно. Происходит процесс взаимного изменения. Человек меняет мир, а мир в свою очередь меняет человека. Согласен?
- Да, конечно.
- Но мы. Ты и я, мы почему-то начали меняться несколько быстрее, чем мир, который нас окружает. То есть мы сейчас становимся такими, каким, может быть, следовало бы быть нашим детям… Вот, - она выдохнула и теперь смотрела на меня.
- Ты хотела сказать именно это?
- Да. Это…

     Я молчал, пытаясь сосредоточится. Собственно говоря, сказанное Верочкой – могло быть и наблюдением, и уже готовым выводом. В другой ситуации, в другом месте, с другими людьми, я бы тоже мог додуматься до этого, но это было бы интеллектуальным вывертом и не более того. Его бы приняли или оспорили, но главное, что его бы быстро забыли без последствий. С Верочкой случилось что-то другое. Что-то такое, что я не мог понять. А, кроме того, я пытался представить, что в этих ее словах так подействовало на нее. И, признаться, именно этот вопрос меня интересовал больше, чем само открытие, которое только что сделал Верочка…
- Я пока не понял, - пробормотал я и виновато взглянул на Верочку.
- Я тоже не сразу поняла. На это нужно время. Надо очень многое свести в одну точку…
    
     И вот тут я почувствовал, что устал. Устал настолько, что не в состоянии не шевелиться, не говорить. Верочка перестала ходить по комнате, а присела на пол рядом с креслом.
- Олег, ты есть хочешь? - поинтересовалась она неожиданно. Так спокойно и буднично, что после увиденного и услышанного я вздрогнул от неожиданности.
- Что?
- Есть хочешь, - Верочка спрашивала, но я заметил, что ее губы шепчут что-то. Она по-прежнему была в состоянии, похожем на транс.
- Съел бы чего-нибудь.
- Тогда пойдем на кухню, - она взяла меня за руку и повела на кухню.

     Усадила на стул, и пока она занималась готовкой – омлет с кусочками рыбы под зеленью – я, устроившись на стуле, облокотился на стену и задремал. Сквозь полу прикрытые веки, я видел, как Верочка накрывала на стол, ставила чайник, а потом, когда омлет поспел, выкладывала его на тарелку передо мной.   
- Олег, - она осторожно коснулась меня, - готово, можешь кушать.
- А ты, - поинтересовался я, с некоторым трудом выходя из дремотного состояния.
- Я – нет. Мне что-то не хочется. Я чаю попью, рядом с тобой. Ты не против?
- Верочка, ну что ты, право…
    
     Я принялся за еду. Тяжелое облако хоть и рассеивалось, но очень медленно, слишком медленно. Любой разговор, который мы бы затеяли, вряд ли пошел, а делать вид, что ничего не случилось – было глупо. Поэтому я помалкивал, иногда посматривал на Верочку, которая, похоже испытывала похожие чувства …
    
     Все это, конечно, можно было воспринять как бред, или сон, или обыкновенную женскую истерику, но… Так думать было простительно для человека постороннего. И дело было не только в моем нежном отношении к Верочке. Нет. Верочка действительно была одной из самых здравомыслящих женщин известных мне. Она не была бы лишней ни в правительстве, ни в управлении каким-нибудь предприятием. Да где угодно, где требуется рассудительность, выдержка и холодность ума…  Да, странным образом ее размышления приобрели такую странную форму – полу ведения, полу бреда, но важным была здесь не картинка, а то, что эту картинку спровоцировало. Ее слова словно проросли во мне, точнее нашли благодатную почву для своего развития. Просто, в очередной раз, Верочка продемонстрировала скорость и точность своего ума и успела придать форму моим, разрозненным и перепутанным мыслям и ощущениям. Новый мир – это звучало высокопарно, но иногда, в течение последнего времени, мне действительно представлялся другой мир. Настолько отличный от нашего, привычного, что язык не поворачивался говорить, например, о прогрессе. Нам предстояло что-то совершенно иное…

- …делать?

     Верочка задала вопрос, и он вывел меня из состояния  задумчивости.
- Что, - переспросил я, поясняя, - а то я задумался и отвлекся.
- Я спросила, что ты собираешься сейчас делать?
- А чтобы ты хотела?
- Знаешь, Олег. А давай сегодня ляжем спать пораньше.
- Устала?
- Да, очень. Вымотало меня все это, сил нет, - тяжело пожаловалась мне Верочка.
- Хорошо, - кивнул я, и предложил, - ты, если хочешь, можешь ложиться прямо сейчас, а я пока покурю, да посуду помою…
- Плохая из меня сегодня хозяйка, - вздохнула Верочка и поднялась со стула…
- Солнышко мое, - честное слово, каждый ее такой упрек самой себе больно отдавался у меня в душе.
- Я обещаю исправиться, - грустно улыбнулась она, - но завтра. А сейчас я пойду… Душ надо принять…

     Она не стала договаривать, а просто махнула рукой и вышла из кухни. Ужин я закончил в одиночестве. Не спеша, вымыл посуду и сложил ее в шкафчик над мойкой. Потом пристроился около открытой форточки и закурил, поглядывая в окно. Там продолжал идти снег. И был виден неестественно огромный, грязно-желтый серп ночного светила.
- Ты права, моя дорогая, - проговорил я вслух, даже и, не зная, кому именно. То ли Верочке, то ли Луне, а может быть какой-нибудь своей, промелькнувшей и не понятой, собственной мысли…
    
     Потом, для почему-то свое одиночество, я пил кофе и думал, а может быть, вспоминал. Еще не так давно, одиночество было для меня так естественно, так удобно… А вот теперь уже нет, теперь одиночество – тяжелая, непосильная ноша…

     И снова что-то со мной происходило. Полчаса назад, я чуть не с ног валился от усталости, но вот пришло время сна, а у меня и мысли о нем нет. Я прислушался – в квартире было тихо. Стараясь не шуметь, я заглянул в спальню, там, разметавшись по кровати, спала Верочка, беспокойно, ворочаясь, словно борясь с кем-то, иногда бормоча что-то быстро и непонятно. На цыпочках я подошел к кровати и поправил сбившееся с нее одеяло. Посмотрел на ее напряженное лицо, захотел поцеловать, но передумал. Побоялся, что разбужу. Поэтому просто постоял около нее немного около кровати и вышел из спальни.
    
     Жажда деятельности словно разжигала меня, я даже пожалел, что реальность не баловала выбором. Но делать было нечего, я забрал рукопись «Войны…» и вернулся в кухню. Поставил чайник. Достал сигарету и, устроившись за столом, вернулся в безумный мир Александра Вельского.
    
     «Роды.
     Для меня этот процесс скорее приносил облегчение, хотя и с некоторыми оговорками, но после взрывов, которые устраивали мне нарождающиеся младенцы, наступала тишина. Такова была особенность моего положения – стоило ему родиться, как на одного вопрошающего и шумящего в моей голове малыша становилось меньше. Как, на самом деле, работает этот механизм связи, я не знаю. Про подобное ни в одном медицинском учебнике я не нашел.

     И все-таки происходящее выматывало необыкновенно. Ситуация ведь складывалась таким образом, что все беременные разродились практически в течение месяца. Уж не знаю, как такое можно было подгадать… Существа, чей срок беременности был больше человеческого, понесли раньше, те, у кого срок меньше – самыми последними. Ну и где-то посередине – люди. А вот рожать они решили, естественно, в одно время. Представляете себе, один такой сплошной непрерывный поток взрывов в голове, когда одни взрыв накладывается на другой, потом присоединяется третий и так далее.

     Наверное, можно было бы и не писать так подробно, в конце концов – таково мое предназначение, но… Сегодняшний день все-таки отличался от всего предыдущего. Дважды на протяжении этого сумасшествия я чувствовал нечто, чего раньше мне не приходилось чувствовать. Как это объяснить? – Ну, представьте себе, что идет череда взрывов, взрываются авиационные бомбы средней мощности, а потом, одна из этих бомб оказывается, ну, например атомной. Вот такие атомные бомбы меня ударили дважды. Помниться, я даже потерял сознание, когда это произошло в первый раз. Второй раз прошел легче, и я отделался всего лишь кровотечением из носа. Спросите: И что же это означает? – отвечаю: а означает это, что в течение известного периода времени появились те двое, которым суждено было стать родителями того, кого я жду, точнее, кого все ждут…

     Помниться, что я тогда еще подумал, что если так входят в жизнь его маменька с папенькой, то, как же должен будет выглядеть непосредственно его вход. Мне даже страшно стало в какой-то момент. Но потом и это прошло. Тем более что забот в карантине прибавилось. Обеспокоенный таким количеством новорожденных внешний мир собрал расширенную сессию ООН. Даже нас приглашали, точнее меня. Но я, после короткого совещания со старшим,  отказался, сославшись на плохое самочувствие. Мы, правда, в тот же день отправили во дворец, где происходило это событие, своих разведчиков. Была у старшего такая обученная команда из КВСМ. Он ее долго и тщательно создавал, тренировал и обучал, а потом как-то между делом сообщил мне, что теперь готов поставлять мне объективную информацию о том, что происходит за пределами карантинной стены… Старший – в этом он весь…
    
     Вот именно от них мы и узнали, что ООН готово потребовать от людей карантинной зоны начать охоту на мутантов. Даже с выплатой каких-то призов. Знаете, как мы это восприняли – правильно, как предательство. Потому, что по-другому, это никак и не возможно было воспринять. Мы со страшим написали письмо, сделали несколько тысяч копий и разбросали их над самыми крупными городами внешнего мира. Конечно, это был упреждающий удар, тем более что ООН так и не приняли положительной резолюции по этому вопросу. Но я думал, и здесь старший был со мной абсолютно согласен, что принятие положительной резолюции – может быть вопросом времени…
- Послушай, старший, - мы сидели с ним террасе моего дома, курили сигары и пили самогон местного приготовления, - ты думаешь, что войны с внешним миром не избежать?
- Однозначно, - кивнул бывший разведчик.
- И каковы наши шансы в таком случае?
- Маленькие. Ничтожно маленькие шансы.
- И это не смотря на то, что у них так кризисы всяческие.
- Даже не смотря на это.
- Что же делать?
- Я вижу два варианта. Во-первых, и я думаю, что это не самый худший вариант – превратить всю планету в карантинную зону. Чтобы избежать массированных бомбежек и тому подобного. Смешаться, так сказать с местным населением противника…
- Умно, - кивнул я головой.
- Умно, но имеет и свои недостатки. Тогда на мутантов можно будет охотиться по одиночке, как когда-то охотились на негров, ведьм, воробьев…
- Что, и на птичек охотились, - изумился я.
- Да, было дело, правда, где именно – не помню.
- Понятно, а второй вариант?
- Сделать так, чтобы они сами отказались от мысли нападать.
- Убедить?
- Заставить. Понимаете разницу? Убедить и разубедить – глаголы одного порядка воздействия, а заставить другого порядка.
- Теперь понятно, но как?

     Старший пожал плечами и налил нам еще по стопке.
- Но я бы предпочел войну, - пробормотал он тихо, но я все-таки расслышал, не удивился, но поинтересовался:
- Почему, старший, по-моему, решать вопросы мирным путем – признак ума.
- А я и не говорю, что война это самое умное решение. Я говорю о том, что меня больше устраивает.
- Интересно – почему?
- А потому, что настоящего мира все равно не получится. Мутантов никогда не признают равными людям. Тем более, что они действительно не ровня, несмотря на наличие интеллекта, существование определенной социальной системы ну и тому подобной мути. А, кроме того, еще далеко не факт, что мутанты смогут жить где-нибудь еще, кроме как в зоне…
- Ну, твои-то бойцы летают, - возразил я.
- А кто сказал, что им это полезно, - возразил старший.
- Но война-то однозначно вреднее.
- Не факт. Очень даже не факт…
    
     Как вы понимаете, это не было вовсе стратегическим совещанием, это был просто разговор, да еще в состоянии алкогольного опьянения и в клубах дыма крепчайших сигар. Да я  уже через час забыл обо всем, об этом. Я забыл, а вот старший – нет. Как выяснилось значительно позже, уже на следующий день старший занялся выработкой стратегического плана, на случай начала…»
    
     Моя рука тщетно попыталась извлечь очередную сигарету из пачки, по одной простой причине – сигареты кончились. Нехотя я поднялся и заглянул в настенный шкаф, но я уже знал, что эта пустая попытка, потому что вспомнил, что из всего списка необходимых покупок я пропустил всего один пункт, сигареты. Будь за окном день, эта проблема решалась бы в течение двадцати минут, потому что табачный ларек находился непосредственно за углом нашего дома, рядом с киоском «Союзпечати», но на часах было начало третьего ночи. Я почесал в затылке. Курить хотелось до невозможности. Как говаривала молодежь – уши пухли.

     Я заглянул в спальню. Верочка, успокоившись, сладко посапывала на постели. Честно говоря, мне не хотелось оставлять мою женщину одну, да еще ночью, но с другой стороны, спать-то я все равно не собирался, а ждать до утра мне не хотелось. Поэтому, я аккуратно вышел из комнаты. На кухне, я на чистом большом листе написал короткую записку и положил ее на прикроватную тумбочку со стороны Верочки. После этого, стараясь не шуметь, оделся и отправился за сигаретами на железнодорожный вокзал. Все дело в том, что в нашем замечательном городе было всего два круглосуточных магазина. Один на вокзале, а второй в старой части города, в ресторане. До вокзала мне было ближе.
 
     Пустой подъезд гулким эхом отозвался на мои шаги. Я невольно перешел на шаг короткий и осторожный. Плохо освещенные или совсем темные лестничные пролеты, казалось, тянулись бесконечно, и смог вздохнуть свободнее, только выбравшись на улицу, под падающий хлопьями снег. Было тихо, а главное, спокойно, и я не смог удержаться перед соблазном пешей прогулки…
    
     Любителей ночных прогулок в нашем городе было немного. Можно даже сказать, что и совсем не было. От категоричного отрицательного ответа удерживали лишь редкое, торопливое поскрипывание снега под обовью происходивших где-то в глубине дворов.

     Я шел и размышлял. Просто размышлял. Вот, например, после очередного уловленного ухом звука шагов, я подумал, а куда, собственно говоря, может идти человек так поздно? Собственную персону я не рассматривал, у меня было дело – может быть, для кого-то это и не убедительно, но значит, этот человек никогда не курил, и дай Бог ему здоровья, и не никогда не бодрствовал по ночам. А вот общаясь с представителями литературного братства, я не раз и не два слышал истории, которые начинались именно таким образом: «Часа в два ночи, у меня кончились сигареты, и я пошел, или поехал, на вокзал, или в центр…» Ну и дальше, в зависимости от сюжета. Так или иначе, но я принадлежал именно этой среде, поэтому и в походе моем не было ничего удивительного.

     А вот куда может направлять в это время человек, не принадлежащий к нашему братству. Конечно, возникала целая сотня предложений и версий. Например, на работу. Есть же у нас предприятия, которые работают по ночам. Вот и отправился человек на работу, или, как вариант, возвращается с работы. Более чем убедительная история. Но это была проза, а душе почему-то хотелось чего-нибудь романтического. Поэтому, улицы города, мое воображение тут же заполнило людьми, которым не спиться. Всплыл где-то в памяти «человек толпы» - так пугала меня темная половина моего воображения, и хочется отметить, что довольно успешно. Иногда я даже ускорял шаг. Но потом, за граждан города вступилась светлая сторона. И на улицу выходили влюбленные и поэты, которым было тесно в стенах малометражного городского жилья. С этими было интересно. Парочки шли, держась за руки. Иногда смеялись, иногда говорили друг другу милые глупости. Но от присутствия таких людей улица светлела, да что улица, появлялась возможность различить что-то в чернильно-темном небосводе. Поэты, на самом деле, не сильно отличались от влюбленных, с той лишь разницей, что передвигались в одиночку и вслух не говорили, а переживали все бури и перипетии жизни внутри себя. Их воздействие на окружающий мир было разным. От одних город получал светлые проспекты и чистые перекрестки, а от кого-то темные, гулкие проулки и черные, страшные арки… Но само творчество в подавляющем большинстве своем было процессом положительным.
    
     Самые ранние или, наоборот, самые поздние прохожие в городе. Это могло стать замечательной темой для цикла стихов, или, например, для цикла рассказов. Можно даже так и назвать этот цикл «Ночные прохожие»… Я вздохнул. К сожалению, я стихов не писал. Да и рассказы, а тем более цикл – такое мне было просто не по силам…, а жаль. Стало грустно, и я вновь ускорил шаг. Теперь скрип снега из подворотен слышался чаще. И был он какой-то тревожный. Милые сердцу поэты и влюбленные медленно исчезали. Откуда, спросите. А не могло быть у влюбленной парочки таких торопливых и нервных шагов. Кто-то явно бежал по подворотне…
- Догоняет или убегает, - пробормотал я вслух и прислушался.
     Шагов преследователя слышно не было.
- Может и догоняет, - предположил я.
 
     Машинально я посмотрел на часы, оказалось, что я шел около получаса, а мне показалось, что значительно дольше. Какие-то неизвестные часы в моей голове насчитали практически час. Но ночное время, это я знал по собственному опыту, весьма склонно к подобным шуткам. Время ночью летит неровными скачками…
    
     Показался перекресток. Здесь прогуливался ветер, не сильный, но все-таки стремящийся забраться прохожему за пазуху. От такого ветра становилось зябко не только телу, но и душе. Сразу возникал вопрос о целесообразности такого ночного похода. Но я уже прошел половину пути, и сворачивать был не намерен. Я пересек перекресток. Светофор на нем был переведен в ночной мигающий режим, поэтому на всякий случай я огляделся по сторонам. Но эта предосторожность оказалась лишней, желающих пересечь этот перекресток на транспорте не было. Я перешел на другую сторону, ветер еще какое-то время нападал на меня, но потом оставил в покое.

     Прохожих прибавилось. Я бросал на них короткие взгляды, пытаясь между делом найти их место в своей простенькой классификации. Двое первых замечательно проходили в разделе поэты. Было в них что-то такое…

     А вот у этого… Я не удержался, и даже оглянулся на него, когда мы разминулись. Нет, этот человек, однозначно не был похож не на поэта, ни на влюбленного. Да и на человека, который, возвращается с работы, этот прохожий не был похож. Я задумался, на кого мог быть похож этот высокий, хорошо, но, пожалуй, несколько небрежно одетый мужчина. Он не вызывал ощущения неудобства от своего присутствия, то есть с ним вполне возможно было находиться в это ночное время на улице. Можно было, но я предпочел бы, все-таки не находиться. Было с ним что-то не так. А, кроме того, он показался мне знакомым…
    
     Я рискнул и оглянулся еще раз, но прохожий уже успел куда-то свернуть. Соображения относительно этого странного прохожего пришло неожиданно и как-то само собой. Я понял, что у этого прохожего какие-то нелады дома. Я не имею ввиду, что его, например, выгнала из дома жена, нет. Скорей уж, этот человек одинок, а в доме у него пусто, как впрочем, и на душе. «Тоскующий» - такое определение я дал этому случайному прохожему. Он еще долго не давал мне покоя, перекрывая своим загадочным образом, всех остальных, случайно попавшихся мне прохожих. А потом мне почему-то подумалось, что тот самый Вельский, я даже и не заметил, как в мои невеселые мысли о прохожем вплелись мысли о нем, так вот, этот прохожий должен был быть похожим на Вельского. Или наоборот…