Ить мы ж свои. Кому нести свою печаль?

Виктор Камаев
Ить мы ж свои
Коломна
Инлайт
2012
ББК 84(2Рос=Рус)6
К18
Камаев В.В.
Ить мы ж свои : повести / Виктор Камаев ; [худож. Г.М. До-
бров ; под ред. Г.К. Горчаковой]. — Коломна : Инлайт, 2012.
— 246 с. : ил.
Сборник «Ить мы ж свои», в который вошли две повести, — первая кни-
га Виктора Камаева. Можно с большой долей уверенности сказать, что он
одним из первых, если не первый, поднимает темы, о которых в нашем об-
ществе имеют слабое представление. И если в публицистике их касались
профессионально и граждански ответственные журналисты и писатели,
то в художественной литературе за них не брался никто. Погибшие в боях,
поименованные в государственной статистике «пропавшими без вести» и
забытые; глубокие инвалиды, которых огрубевший в страданиях военного
лихолетья народ жёстко, но метко назвал «самоварами»… Их судьбы тесно
переплетены с судьбами тех, кому повезло вернуться к нормальной жизни.
В повестях В. Камаева не просто сострадание к жертвам войны, а, как у ху-
дожника Г. Доброва, обострённое чувство человеческого братства.
© Камаев В.В., 2012
© Добров Г.М., иллюстрации, 2012
© Оформление. ООО «Инлайт», 2012
3
Виктора Камаева знают как великолепного рассказ-
чика, умеющего интересно и с юмором рассказывать
истории из своей богатой событиями жизни, истории,
которые, кстати, тоже так и просятся на бумагу. Но
если не считать школьные сочинения, творческих тек-
стов писать ему не доводилось. Тем неожиданнее для
всех, кто его знает, было появление киноповести «Кому
нести печаль свою?». Бывает, человек чувствует себя
своим во времени, в котором ему жить не пришлось.
У Камаева — так. Великая Отечественная война из-
вестна ему не только по книгам. Лет тридцать назад
он впервые выехал в экспедицию на места боёв, да так
и остался в поисковом движении. Наверное, дело тут
в романтической струнке, таящейся где-то глубоко
в его личности. Откуда он, этот романтизм? Трудно
сказать. Может быть, взращён чтением хороших книг
и влиянием учительницы литературы, которую он до
сих пор вспоминает с большим уважением.
4
В поисковых экспедициях Виктор работал исто-
во, раз и навсегда проникнувшись судьбами пропавших
без вести солдат, чувствуя себя ответственным
за возвращение исторической справедливости по отно-
шению к каждому из тех, кто был забыт на поле боя.
То, о чём он пишет, ему человечески близко, и читатель
чувствует, что автор неравнодушный человек, и дове-
ряет ему.
Повесть «Ить мы ж свои» вторая по времени напи-
сания. То, что так же назван весь сборник, для авто-
ра принципиально. В эти слова он вложил философию
нравственности, как сам её понимает. Ведь мы свои
люди — на том стоит, по его убеждению, народный гу-
манизм. Принципиально и то, что слова эти простона-
родные, деревенские, а значит, исконные, русские — кор-
невые.
5
Ить мы ж свои
Я бы не писал об этом,
Если бы об этом не узнал.
Автор
В хорошую летнюю погоду довольно ранёхонько мои роди-
тели сподобились наконец-то по грибы. Прихватили и нас с со-
бой — меня семилетку и мою младшую сестру. Лесов в нашей
местности не особо. Перелески да лесополосы. До места кило-
метров пять, а то чуть больше. Это взрослым вроде не расстоя-
ние, а нам с сестрой — целое путешествие. Километры эти мы
шли довольно долго по тропинкам, лощинам, просёлкам. Ко-
нечно, вокруг было много интересного: жаворонки, шмели, ба-
бочки, всякие цветочки и травки. А запахи просто головокру-
жили. Прошли тропинкой через поле ржи, как по коридору, а
когда поле закончилось, перепрыгнули через обваловку и сту-
пили в луга. Травы стояли высокие, хотя при нашем росте они
могли казаться такими.
— Смотрите! Гномик, — закричал я, увидев лохматую, бо-
родатую голову, едва торчавшую из травы. Гном медленно
двигался в траве в нашу сторону, перебирая плечами вправо
— влево. Я побежал ему навстречу крича: «Гномик, гномик».
Я бежал радостный. Мне-то сейчас доведётся увидеть не кар-
Виктор Камаев
6
тиночного гнома из книжки, а настоящего, живого. Я бежал,
раздвигая траву руками и всем своим телом и… Остолбенел в
двух шагах от… гнома.
Передо мной стоял на коленках, обтянутых брезентиной,
безногий мужик с косой в одной руке, а к обрубку другой коса
была пристёгнута ремешком. Мужик посмотрел на меня,
улыбнулся устало и продолжил косить.
Мама догнала меня, взяла за руку и, когда мы отошли от
мужика подальше, шлёпнула мне подзатыльник, весьма ощу-
тимый. У меня даже сопли выскочили.
— Запомни! Нельзя смеяться над калеками.
Я запомнил.
Много позже, когда я был уже в старших классах, мне до-
велось побывать в гостях у своего одноклассника Кольки в де-
ревеньке недалеко от нашего посёлка. В посёлке была полная
средняя школа, и ребята из многих деревень с округи ходили
к нам учиться, кто хотел получить полное среднее.
В избе за столом сидел запомнившийся мне из детства
гном. Это был Колькин отец.
Меня усадили за стол. Я елозил по лавке, не знал, куда
деть руки и спрятать глаза. Мне казалось, что он меня тоже
узнал.
— Я, дядь Вань, не специально тогда-то…
— Ты про чево?
— Тогда вы косили на лугу, а я засмеялся.
— Так не помню я.
— Да я не специально. Не знал я.
— Да чего не знал, война ж. Вишь как меня обкарнала. Да
ты особо-то не смущайся, не ты ж обкарнал-то.
— Да я, дядь Вань… Ну, это…
— Да ладно ты. Свои ж.
Ить мы ж свои
7
* * *
В нашем райцентре, который в обиходе все называли про-
сто город, находился главный рынок всей округи, и все пути
вели сюда. Вход на рынок был исполнен в виде деревянной
арки с надписью по верху: «Мы миру новый путь укажем, вла-
дыкой мира будет труд!» А прямо под аркой на самодельном
складном стульчике сидел слепой баянист, чисто одетый, в се-
ром в вертикальную мелкую тёмную полоску пиджаке, тём-
ных широких брюках, хороших кожаных ботинках. Вся левая
сторона пиджака была в орденах и медалях.
Сразу после войны и какое-то время потом было принято
носить боевые награды. Моя детская наблюдательность отме-
чала то, что у калек вся грудь была в орденах, а груди более
удачно прошедших войну выглядели скромнее. Никаких вы-
водов из этого я тогда сделать ещё не мог и не делал.
Рядом с баянистом на лавочке за небольшим столом сидел,
видимо, его напарник. Без обеих ног. Обрубки обтянуты кожа-
ными накладками, под столом тележка на подшипниках. На
столе лежали разные колоды карт, свечи и ещё какие-то пред-
меты, предназначение которых я тогда не знал, да и сейчас не
знаю.
Слепой играл разные модные тогда мелодии. Слушате-
лей вокруг него собиралось много. Радиол-то тогда по дерев-
ням еще не было. Вся музыка шла с репродукторов, висящих
на столбах в центре сёл и начинавших громыхать с самого ра-
нья и до ночи с небольшими перерывами. И никуда от этих ре-
продукторов деться было нельзя, только в поле, прочь от сво-
их изб. На работу.
А здесь тебе и «Амурские волны», и «Огонёк», «Дымок от
папиросы», и другие слёзовыжимающие мелодии. Пел слепой
мало. В основном читал стихи под музыку. Я не исключаю, что
стихи были его собственные. Таких музыкантов позже назва-
ли бардами. А стихов этих я больше никогда не слышал.
Безногий под эту музыку ловко тасовал карты, предлагая
сыграть с ним, а то погадать на судьбу. Некоторые играли с
ним на деньги в неизвестные мне игры. Но чаще к нему под-
Виктор Камаев
8
ходили бабы погадать. Для начала он «знакомился». Доставал
картонку с написанной на ней какой-нибудь буквой и спраши-
вал, есть ли эта буква в имени клиентки. Независимо от от-
вета он называл имя. Это завораживало. После угадывания
имени бабы клали деньги на стол и заказывали тему гадания.
Уж коли имя угадал, то и судьбу нагадает.
Однажды мама заказала гадание на меня. Но думаю, это
только для того, чтобы дать ему деньги, но не как милостыню,
а чтобы не обидеть.
А в это время под музыку пьяненькая старушка пустилась
в пляс.
— И-ех. Покрой землю снежком, а меня женишко-о-м.
Потом я этих инвалидов никогда больше не видел.
* * *
После войны советские города были наводнены людьми,
которым посчастливилось выжить на фронте, но потерявшим
в боях за Родину руки и ноги. Самодельные тележки, на ко-
торых юркали между ногами прохожих человеческие обруб-
ки, костыли и протезы героев войны портили благообразие
светлого социалистического сегодня. И вот однажды советские
граждане проснулись и не услышали привычного грохота те-
лежек и скрипа протезов. Инвалиды были удалены из горо-
дов. Собирали не всех поголовно безруких-безногих, а тех, кто
побирался, просил милостыню, не имел жилья. Их были сотни
тысяч, потерявших семьи, жильё, никому не нужных, без де-
нег, зато увешанных наградами.
* * *
Агате уже за семьдесят. Родилась в этих местах, так нику-
да и не выезжала. До войны работала в колхозе, была дешё-
вой рабочей скотиной. Личная её жизнь не сложилась. Был
жених, да с первой германской не вернулся. Родители и родня
как-то быстро поумирали в кутерьме переворотов, продразвёр-
Ить мы ж свои
9
сток, коллективизаций и других способов построения рая для
крестьян. Так и осталась одна. От колхозной жизни и работы
от зари до зари богатств не нажила, даже пенсию ей не офор-
мили. Спервоначалу поддерживал её огородишко. С немудря-
щим хозяйством справлялась, себя обихаживала, за соседски-
ми детишками приглядывала.
Наверное, так и шла бы жизнь, да несчастье случилось.
Не доглядела за пятилетней соседской девчонкой: играясь, та
подпалила избу. Девочку Агата выволокла за рубаху с под-
печи, когда на задохнувшихся родителей её уже падали го-
рящие балки. Девочка обгорела всё ж сильно, особенно лицо,
руки, ноги: всё, что не было прикрыто рубахой.
Долго лечила её Агата, да толку не случилось. Водила по
всем известным в округе травницам, знахаркам, а всё прахом.
Пока Натаха была в малолетках, ещё как-то терпелось, а со
школой и начались её, Натахины, трагедии. Лицо-то обгоре-
ло так, что кожа сморщилась, как у старухи. То ж было с рука-
ми и ногами, а на ногах то и дело открывались какие-то язвы.
Приходилось даже в тёплую погоду ходить в чулках, которых
в их глуши достать было не так-то просто.
Пацаны, да и девочки, хоть это было и не в деревенских
традициях, задразнивали Натаху до трагических слёз. В шко-
лу ходить она перестала.
— Да уж, обличья-то не воротишь, — обижалась на Ната-
хину судьбу Агата. — Уж свою ба кожу отдала ба, хучь и она
не нова.
Натахе ещё не было и четырнадцати, но стала она ходить
за телятами в колхозе. Бывало, и ночевала в телятнике, в за-
кутке на тёплом баке с телячьим пойлом. А когда за ней при-
ходила Агата, с неохотой шла к ней в избу, потому что утром
придётся ей опять на людях показывать своё лицо. Поэтому
в телятник бегала затемно задворками, укутывая лицо плат-
ком даже летом. А в телятнике чувствовала себя уютно, даже
комфортно. Уже в воротах её обдавал тёплый кисловатый за-
пах назьма, пойла и ещё чего-то, чего объяснить уж никак не-
возможно. Да Натахе этого и не надо было объяснять. Сюда, и
Виктор Камаев
10
только сюда она стремилась, здесь она была нужна, здесь её
ждали не какие-нибудь тряпочные куколки или прыгалки, а
настоящие любящие добрые глаза животных. Стоило только
протянуть в заклеть руку, как в её ладонь утыкивалась чья-
нибудь мокрая, пахнущая молоком морда и, обнюхав её, на-
чинала лизать ладонь и сосать пальцы. Натахе было щекотно
и она, похохатывая, другой рукой почёсывала голову телён-
ка между будущих рогов. Если бы телята могли похохатывать,
они бы это делали. А глазами-то какими глубокими, тёмны-
ми. добрыми, преданными смотрели они на Натаху. Её здесь
любили.
Эх, если бы кто ещё на неё так смотрел. Агата вот разве
что. Но она смотрела жалостливо, хоть и добро.
И Натаха хваталась за вёдра, раздавала телятам корма:
которые постарше — накладывала запаренной с вечера дро-
блёнки в их кормушки-корытца, а маленьким — из больших
бутылей с соской подогретое молоко, разведённое с мукой. На-
кормив телят, бралась за скребок-швабру, сгребала навоз и
постилку в жёлоб посреди телятника, нагружала тележку и
вывозила всё в кучу у телятника. А потом стелила свежую со-
лому в закути. Затапливала печь с огромным баком, таска-
ла воду из колодца, заливала её в бак, засыпала в одну бадью
дроблёнку, в другую — муку. Снова бежала к своим телятам,
чистила их тряпкой, гладила, смотрела в глазищи с длинны-
ми ресницами. У самой-то ресницы выгорели, а новые не вы-
росли.
К этому времени в телятник и приходили две штатные те-
лятницы: одна — не старая, но увядшая уже, незамужняя,
бездетная выпивоха тётка Кланя. Не сказать, чтоб забулды-
га, да всё ж большая любительница опрокинуть в себя стакан-
другой самогону и с утра, и с вечера. А так — тогда, когда есть
что выпить. Утром особо к телятам не спешила. С приходом же
Натахи и вовсе спозаранку бегала к Авдотье, у которой всегда
было чем разжиться.
Тётка Кланя считала, что жизнь её как-то сразу, смоло-
ду, не задалась. В двадцатых погубил её девичество один про-
Ить мы ж свои
11
дразвёрсточник в кожанке, в кожаной кепке да ещё с наганом.
Может, и не случилось бы беды, да поставили его на житьё к
Кланькиным родителям. Ну и не сдюжила Кланька его нагло-
го напора. Уж что случилось, то случилось. А через положен-
ное время поняла она, что понесла. Продразвёрсточник-то уж
съехал, а ей каково. Родителям открыться не смогла. Побежа-
ла к повитухе аж за двадцать вёрст. Та сделала всё, да видать
неудачно. Захворала Кланька с тех пор незнамо чем: то одно,
то другое. Сморщилась, ссутулилась, к работе никакого инте-
реса не выявляла, по хозяйству не заботилась. Родители как-
то незаметно отошли в мир иной. А оставшись одна, следить
за собой и вовсе перестала. В деревенской и колхозной жизни
себя не нашла, хотя и выбора-то особого не было: либо батра-
чить в полеводстве, либо в животноводстве. Поболтавшись то
там, то там, задержалась в телятницах. Спрос хоть и был, да
всё ж работа не самая тяжёлая, да и не на виду. А к тому вре-
мени Кланька уже прикладывалась к стакану основательно.
Да и напарница её, Аграфена, часто покрывала Кланькины
выкрутасы.
Вот она-то, Аграфена, и была второй штатной телятницей.
Хоть и возраста она была солидного, от колхозной работы не
отказалась. Семья её была крепкая, многодетная, одних сы-
новей пятеро, да две дочери. Старший сын уже жил самостоя-
тельно, а все остальные при ней.
До коллективизации хозяйство Аграфены да мужика её
Данилы Васильевича было одно из крепких: и изба ладная,
просторная, и детей полон дом, и достаток сытый. Да начали к
тому времени кулаков выискивать, да ссылать неведомо куда,
Вот Данила с колхозом и извернулся. Всё, что было, отдал «на
пропой в опчество». Зато сохранил себя, жену, детей, избу. Ни-
щета и убогость определили лицо колхоза. Избу Данила Ва-
сильевич «разнарядил»: снял резные наличники с окон, пере-
брал ограду и ворота, вставил в них «заплатки», лишив при-
глядности. По указанию мужа Аграфена развела в подворье
бурьян, чтоб скрыть от случайных завистников и всяких упол-
номоченных всё ж таки сохранившуюся добротность их хозяй-
Виктор Камаев
12
ства. Приходилось даже специально не очень усердно пропа-
лывать грядки на огороде, чтобы скрыть урожай. Но, несмо-
тря даже на это, достаток в доме был. Даже Натахе Аграфена
со своего стола приносила то картошки, то похлёбки, то хлеба.
Агатиных харчей на двоих не всегда им хватало, хотя догово-
рились в правлении засчитывать ей за Натаху трудодни. Да
что за них давали-то. Хоть по миру иди.
Так и сложились какие-то особые отношения у Аграфе-
ны с Натахой. Как ещё одну дочку завела. Обстирывала её,
кое-какую одёжку справила. А Натаха отрабатывала её забо-
ту, что позволяло Аграфене особо рано не спешить на телят-
ник. К её приходу Натаха уж всю утреннюю работу исполня-
ла. Со временем сделала себе в закутке для кормов выгород-
ку из горбыля, обставила такой же горбылёвой мебелью и на
люди совсем выходить перестала. Уже в деревне о ней как-то
и не вспоминали. Агата всё ж нет-нет да заглядывала. Всё уго-
варивала вернуться в избу, заманивала походить то за ягодой,
то за грибами, а зимой за дровами. Натаха не всегда, но со-
глашалась и ходила с Агатой по лесу. Только в лесу позволя-
ла себе разтелешиться, как просила её Агата. Снимала пла-
ток, кофту, чулки.
— Ну хоть космы подышут. Ведь не моешься совсем. Уж
в телятнике-то нет никого, чего бояться-то? Телят не запужа-
ешь, они и так тебя любют.
— Они-то любют. А ещё-то кому я буду нужна? Зачем ты
меня только вынесла тогда из избы-то? Горела б уж и горела.
— Натах. Кх-м. Вот знаю я, всё-то у тебя ещё будет. Бу-
удет. Вот увидишь. А так вот по лесу походишь и, глядишь,
пользы наберёшь. Травами тебе умываться надо, росой, во-
дой из родника. Есть тут. Можа, и будет что. Молилась ба я
за тобой, да нетути теперь церквей-то. А дома молюся и ден-
но, и нощно. А надысь вот к бабке одной ходила на рудник.
Хорошая бабка, из благородных, обученная. Много трав знает.
Велела вот собирать и пользоваться. Обсказала я ей про тебя.
Велела она тебя привесть, чтоб сама поглядела. Надо итить.
Выберешься ль?
Ить мы ж свои
13
— Не знаю я. Работы много. Тётка Кланя загуляла, а Агра-
фена одна не справится. Да и боязно мне итить, опять увидит
кто, смеяться будут. Так-то я уж привыкла и не вспоминаю.
Тётка Аграфена книжки мне от её робят носит. Читаю я. И га-
зеты где-то берёт. Можа, не надо мне к бабке-то? Боязно. Хо-
рошо мне и так.
— Хорошо-то, можа, оно и хорошо. Эт щас. Да жить надо
как-то и потом. Не век жа тебе с-под телят назём грести?
— А вот теляток эта бабка не сможет лечить?
— Почём я знаю. Не спрашивала. Вот вдвух сходим и про-
знаем, — загорелась Агата хоть чем-то заманить Натаху.
— Ну давай сходим. Вот тётку Кланю надо бы уговорить
подержаться хоть день-два и на работу пораньше приходить.
— Эт я её закорю. Она у меня быстро поправится. Значит,
собираться тебе надо. Одёжку поправим, в баню к Аграфене
напросимся. Принцессу из тебя застряпаем. И пойдём. Тута
итить-то и не особо. Утром уйдём, а уж к полудню тама.
* * *
Намытая, приодетая в более-менее гожую одёвку, вы-
спавшаяся и сытая Натаха степенно шла за семенящей Ага-
той. Вышли немного позже, чем собирались. Уж очень хоте-
лось Агате, чтоб Натаха выспалась. Пока собиралась сама, всё
подходила к спящей и опять отходила. Жалко было будить. В
бане-то насмотрелась на неё. Худющая, хоть и оформившаяся
как девка. Если б не сгорела тогда, хорошая б баба из неё вы-
лупилась.
Прошли почти полдороги. Остановились у родничка на-
питься.
— Так ты и лицо сполосни, можа, вода эта как раз та. Вот
и начни.
Натаха размотала платок. Волосы, хоть и жидковатые, но
вьющиеся мелкими волнами, как-то не по-местному, не по-
деревенски, как из тонкой упругой проволоки. Плавно, склад-
но наклонилась, зачерпнула уродливой ладонью воду, ополос-
Виктор Камаев
14
нула лицо, потом только напилась, вновь ополоснулась. Не вы-
тираясь, обмотала голову и лицо платком, оставив щель для
глаз, готовая идти, взглянула на Агату. Та черпанула ладо-
нью из родника, глотнула и, взглянув ответно, пошла дальше.
Дороги как таковой не было. По лесу, едва заметная, ви-
лась тропка, когда-то натоптанная, но давно не пользованная.
К полудню, как и обещалось, они подошли к полуразрушен-
ной монастырской стене, прошли немного вдоль неё и вошли
в арку без ворот. За стеной оказалось довольно большое про-
странство, застроенное когда-то двумя храмами и келейны-
ми корпусами. Агата уверенно пошла к одному из корпусов.
У сохранившейся двери подёргала за верёвку, к которой была
привязана большая щепка. Через некоторое время дверь от-
крылась, и из-за неё выглянула «чернавка», узнала Агату и
пригласила жестом войти.
За дверью был длинный сводчатый проход, но через весь
проход идти не пришлось. Прошли несколько шагов, зашли в
комнату со сводчатым же потолком, довольно просторную, всю
сплошь увешанную снопиками из разных трав. Посреди ком-
наты стояли стол и лавка, а в углу аккуратно прибранная кро-
вать, покрытая однотонным серым покрывалом. У стены спра-
ва — ещё одна лавка.
«Чернавка» жестом пригласила Агату и Натаху присесть и
приготовилась слушать.
— Приходилось ли тебе, Лизавета Петровна, вот таких вот
выправлять? — Агата стала разматывать платок на Натахе.
— Ну что ж. Не совсем безнадёжно.
Натаха не знала, куда деть руки. Скрюченными пальцами
теребила платок и отводила глаза.
— Зовут-то вас как?
— Натаха я.
— Наталья значит. А по отчеству?
— Как по отчеству?
— Отца как зовут?
— Нету у меня. Вот Агата одна, и нет боле никого. — Ната-
ха посмотрела на Агату.
Ить мы ж свои
15
— Василием её батюшку звали.
— Совсем красиво. Наталья Васильевна, значит.
— Получается так, наверное, — смутилась Натаха. — Я и
не знала, не привыкла.
— В вашем возрасте уже пора привыкать, — мягко, но убе-
дительно заметила Елизавета Петровна. — Скажите мне, На-
талья Васильевна, давно ли с вами это случилось?
— Так когда мне пять лет было.
— М-да. Вот тогда бы и сделать всё. И кожные покровы вос-
становились бы легче, и сухожилия. Ну, да ничего. Будем и
теперь пробовать. Только вот на всё уйдёт больше времени и
усилий. И главное — терпение и вера. Готовы ли вы, Наталья
Васильевна?
— Так что ж ей остаётся, — встряла Агата.
— А вы животных лечить умеете? — не к месту спросила
Натаха.
— И животных можно лечить. А почему вы спрашиваете?
— Хочу научиться.
— Ну, это не сразу. Давайте мы начнём с вас, а дальше
видно будет.
Агата поёрзала на лавке, поправила узел на платке и, как
все женщины, обняла подбородок правой ладонью, а левой
подпёрла локоть правой руки.
— Вот вам, Наталья Васильевна, вода. Её вы будете пить,
омывать ею лицо, руки и ноги. А закончится, приходите к тому
родничку, который вы по дороге встретили и набирайте воду
из него в этот же бидон за один раз, не зачерпывайте вторично
и не отливайте из бидона. По дороге от родничка ни с кем не
разговаривайте. Воду необходимо брать непочатую, как мож-
но раньше. Со свежей водой поступайте, как я вам наказала.
Я это вам говорю потому, что не всегда я здесь буду. Но самое
главное — верить в исцеление.
Елизавета Петровна передала бидон Натахе. Агата попы-
талась перехватить его, но знахарка её отстранила.
— На сегодня я не могу больше уделить вам внимания.
Мне необходимо отдохнуть.
Виктор Камаев
16
* * *
Натаха исполняла всё, как ей указала знахарка, а когда
закончилась вода из бидона, она, накормив телят пораньше,
не дождавшись ни Кланьки, ни Аграфены, побежала к Елиза-
вете Петровне.
В монастыре у двери подёргала за верёвку с привязанной
щепкой. Никого. Дверь оказалась не заперта. В келье пусто,
стол и лавки покрыты пылью. Никаких снопиков из трав, ни-
какой постели, только пустой топчан. Натаха не стала долго
задерживаться: слишком уж всё стало мрачным. Заспешила к
себе в телятник. Только на обратной дороге обратила внима-
ние, что уж лето красное вовсю. Ведь из телятника-то практи-
чески не выходила. А в лесу зацвела сосна, несравненная кра-
са русского леса. Возле её комлей раскинулась цветущая брус-
ника, а осина вовсю плодоносила. Каждая серёжка длиной с
палец. Натаха шла по лесу разинув рот, как в сказке про Ма-
шеньку, которая заблудилась в лесу.
Пели птицы, другие голоса как бы поблекли, ослабели.
А вот донеслись звуки перепела — знаменитое «пить-пить».
Утром Натаха ничего не видела и не слышала вокруг себя.
А теперь, хоть и спешила к телятам, задыхалась от медоносно-
го разнотравья.
Услышав «пить-пить», вспомнила: «Приходите к тому род-
ничку, набирайте из него воду. С той водой поступайте так
же». Уж не прошла ли она его. Стала оглядываться, осматри-
ваться. Ведь помнила, что где-то рядом с тропинкой. Но про-
шлый раз она шла с Агатой и особо не запоминала место, да
и лес-то был ещё серым, а теперь зелёный. Всё, что не успело
зацвести по весне, заблагоухало в напевные дни юного лета и
стало неузнаваемым.
В укромном уголке предстал низенький папоротник с ки-
стью цветков. Да, да. С кистью цветков. От рассечённых ли-
стьев, словно цветочная стрелка от стебелька, отходила кисть,
усаженная цветами-бородавочниками. Это ужовник, или зме-
еязычник, объявленный когда-то кем-то разрыв-травой. Су-
еверное воображение наделило разрыв-траву силой прямо-
Ить мы ж свои
17
таки сверхъестественной. А вот он и родничок. Прохладой тя-
нуло от воды, свежестью, доносился запах поручейного лабаз-
ника, таволжника, значит.
Натаха зачерпнула воды в бидон ровно столько, чтобы
не расплескать, отставила на ровное место, подёргала, убеди-
лась — стоит. Сняла платок, весь мокрый от пота, омыла лицо,
руки и, спустившись ниже по ручью, — ноги. Тёплый воздух
наполнился какой-то особенной лёгкостью. Натаха расслаби-
лась, забылась даже, не хотелось ей куда-то уходить отсюда,
да вспомнила, что хватилась уж её Аграфена, а тётка Клань-
ка могла подвести.
Подходя к телятнику, она заметила всю его непригляд-
ность: и саму постройку, утонувшую в навозной жиже, и не-
съедобный воздух, от которого теперь аж глаза резало после
леса, и расхристанные двери, и слепые окна. Да и вообще всё
вокруг не походило на васильковое поле с жаворонками.
В телятнике не было ни Аграфены, ни Кланьки. Натаха по-
ставила принесённую воду в своём закутке и пошла к телятам.
Завидев её, они потянулись навстречу влажными ноздрями, за-
хлопали длинными ресницами на чёрных глубоких глазах, ста-
ли лизать протянутые руки ещё не совсем шершавыми языка-
ми. Любящие существа лижут руку, корм дающую, любящие
не всегда независимы, но всегда вольны распоряжаться собою.
В детстве не обласканная родителями, она теперь собирала эту
радость бытия от животных. Ещё раньше она заметила, что руки-
то её от этих ласк становятся мягкими, пальцы подвижными.
А что ж никого нету-то, где же Аграфена, Кланька?
Пришла запыхавшаяся, растрёпанная, простоволосая
Агата. ВОЙНА!
* * *
По деревне многих приличных мужиков повымели по мо-
билизации. Сильные, рослые, здоровые русские мужики ухо-
дили на войну, а у каждого трое, четверо, пятеро детей… Жут-
кий стон стоял в деревне, плач жён, матерей. Сбор у колхоз-
Виктор Камаев
18
ной конторы. Путь от конторы до конца деревни нельзя было
передать словами. Можно было только сказать одно: отчая-
ние. В конце деревни дети, жёны, родные вцеплялись в близ-
ких. Крик военного помог мужикам уйти в никуда.
У Аграфены забрали троих сыновей и ещё почти из каждо-
го двора где мужика, где парня. Уже осенний призыв резер-
вистов в 39-м году оголил деревню, а теперь так и вовсе поч-
ти никого из мужиков не осталось. Нищета и убогость опреде-
ляли лицо колхоза. Работать-то и так особо никто не работал,
а теперь было просто некому. Женщин ещё в мирное время
во всевозрастающих количествах принуждали к работе даже
на самых тяжёлых производствах, а в колхозах-то и подавно.
Многие бабы переходили на мужицкие работы: конюхами,
возницами, плотниками, даже кузнецами. В основном заме-
няли своих мужей.
Агата, понимая, что теперь от колхоза уж точно ничего
не получишь, от работы отказалась, сославшись на возраст
и недомогание. Решила все силы отдать своему огородику
и заняться сборничеством в лесу и по лугам, чтобы прокор-
миться самой и как-то помогать Натахе. Огородик у Ага-
ты хоть местами и порос бурьяном, но кое-что там водилось:
сочнеет морковь, зреют крутые русские бобы, фасоль, карто-
ха. По изгороди кусты смородины, да и вишня вся обсыпная.
А в лесу-то — земляника, как гостинец. На подступе грибы
всякие, только не ленись. А если заняться заготовками, то
и зиму можно пересилить, а там, глядишь, и войне конец.
Да вот для заготовок нужны сахар да соль. Сахару и так-то
отродясь не бывало, а за солью ходили на рудник в сельпо.
А теперь как? Всем не до этого, мечутся, как разворошённый
муравейник. Про завтра не думают.
Начинать решила с леса. С утра сходила к Натахе на те-
лятник. Проведала, объяснила свою задумку.
— Уж коль господь меня прибрать не захотел, придётся
жить. Да и тебе будет подмога. На колхоз-то теперь расщёту
нет. А то, если захочешь, можа, со мной займёмся хозяйством.
Глядишь и проживём как-никак.
Ить мы ж свои
19
— Агата, ну как я? Работы теперь больше стало: и за
кормами я езжу, и лошадь кормлю, и с телятами труднее ста-
ло — болеют. Дров надо на зиму заготовлять, а некому. Агра-
фена уж старая, а Кланька совсем запила. Одна я. Не справ-
ляюсь.
— Да, Аграфена совсем сдала. Тольки робят ёных забра-
ли, а на старшего уж бумагу получила, что сгинул. А Клань-
ке чего теперь бояться: в правлении одни бабы, да и в совете
тож. Про дрова ты хорошо напомнила. Телятник телятником,
а избу топить придётся. Пойду я, лес попроведаю, осмотрюся.
Выйдя из телятника, она потопталась, посомневалась в
правильности своего решения и пошла в сторону леса. Души-
сто веяло с гречишного поля. Крупеничка-гречиха цветёт две
трети своей жизни: часть метёлки плодоносит, часть цветёт.
— Вот и сахар на варенье. Искать надо, где пчёлы взяток
хоронют, — задумала Агата.
Тропинка довела до леса. По краю уже зажглась, зарделась
рябина. При зелёной листве и красных плодах деревца выгля-
дят весёлыми, праздничными. С земляникой Агата уже опо-
здала — отошла земляника. Ещё не сошла черёмуха. Правда,
немало переспелых плодов нападало на землю, но кроны ещё
заметно лоснятся от скопления чёрных кистей.
Так Агата дошла до родничка, попила, огляделась. Вот по-
вдоль ручейка изрядно уродилась малина. В какой куст ни за-
гляни — найдешь сахаристую ягоду. Тут же ежевика, длин-
ные ветви вроде колючей проволоки, через её заросли запро-
сто не продерёшься. А собирать её споро, потому как обильна
и крупна.
Прошлась Агата аж до самого монастыря, брошенного оби-
тателями только в конце 20-х, когда уж бесноватое наступле-
ние на религию воинствующих безбожников, сопровождав-
шее коллективизацию, довело монастырь до погибели. Оби-
тателей его, а вернее обитательниц, вывезли куда-то. Рядом
с монастырём, верстах в двух, организовали рудник, копали
какую-то слюду. В монастырь поселили рабочих, к руднику
провели железную дорогу, посёлок рядом поставили из бре-
Виктор Камаев
20
венчатых срубов и бараков. Тогда из окрестных деревень мно-
гие мужики на повинности отрабатывали на этой стройке: и
лес валили, и бараки строили, и котлованы рыли, и вышки по-
ставили, колючей проволокой всё обтянули. Посёлок засели-
ли. Место это стали называть — рудник. А потом что-то там не
заладилось: или слюды оказалось мало, или ещё что-то не так,
только рудник закрыли.
А люди, кто вольные, уже осели, обжили избы, бараки, об-
завелись хозяйством, детей нарожали и выезжать не собира-
лись. Некуда. Остальных куда-то вывезли в зарешёченных
вагонах. Переселенцы спервоначалу растерялись: работы-то
нету. Но постепенно занялись, что называется, натуральным
хозяйством. И так, почти стихийно, образовалось поселение,
хотя официально пока нигде не прописанное. Но вот прибыл
как-то оратор, большой специалист по пропаганде и агита-
ции. Собрали большое собрание. После октябрьского перево-
рота всякого рода бездельники очень полюбили собрания, они
другого ничего делать не умели, а здесь с удовольствием де-
монстрировали свою сноровку, да ещё поднаторели во всяко-
го рода пленумах, съездах и прочей чепухе. Ну да ладно. Вот
на этом-то собрании и было предложено сохранить поселение
как административную единицу, выбрать совет и определить-
ся, что ж это здесь такое будет: колхоз ли, госхозяйство или
какой-нибудь промышленный филиал. В приказном поряд-
ке решили строить элеватор. Позже к элеватору пристроил-
ся хлебозавод, открыли и магазинчик. А когда организовали
МТС, то и вовсе жизнь в посёлке забурлила. Народец за рабо-
ту взялся упёрто. Отступать-то было некуда, большей частью
это были люди раскулаченные, и испытывать судьбу второй
раз они не решались. Для многих этот посёлок оказался раем:
не было репрессий, стукачества и даже воровства.
Добравшись до посёлка, Агата, перво-наперво заглянула
в магазинчик. Соли уже не было. Не было и сахара, и хле-
ба. Были гвозди и печные заслонки, а также две балалайки и
одинокая гармошка. Очень расстроенная своей неудачей, она
той же дорогой двинулась обратно. Дойдя до монастыря, не-
Ить мы ж свои
21
произвольно завернула в его стены. Ничего не изменилось с
весны. Обошла все кельи, оба храма. Конечно, вандалы ста-
рались, видать, в три смены, но кое-что ещё сохранилось. На
фресках были видны лики, правда, фрагментами. Агата вер-
нулась в кельи, ещё раз обошла их, заглянула и в келью, где
была с Натахой у Елизаветы Петровны. Если в других поме-
щениях был явный беспорядок, похожий на погром в обще-
ственном нужнике, то здесь всё же было опрятно: не было тош-
нотворного запаха испражнений, мазков на стенах, отбитой
штукатурки, разбитых окон. Присев на голый топчан, почув-
ствовала, что устала, прислонилась к стене, расслабилась и
впала в дрёму. Находилась по лесу-то, да в келье травные за-
пахи ещё остались, вот и сморило.
— Оставайся здесь, живи. Наталью Васильевну сюда бери.
Война долгая будет, злая, страшная. А здесь спасётесь. И я к
вам приду. Мы нужны будем людям, свои ж они нам. А так
сгинете.
Агата дёрнулась, огляделась. Никого.
— К чему бы? Пригластилось.
* * *
В деревню стали привозить эвакуированных. Везли их сна-
чала до рудника по железной дороге, часть расквартировыва-
ли на месте, в основном мужчин. Женщин и детей везли в де-
ревню на телегах, размещали в избах, из которых мужики
ушли воевать.
Учитывая нехватку достоверной информации о положе-
нии дел на фронте, об ужасах отступления, о состоянии ар-
мии, местное население с интересом слушало рассказы вновь
прибывших, потом всё услышанное преувеличивалось до ещё
большего ужаса и передавалось из уст в уста. Но надо заме-
тить, эвакуированные ничего не выдумывали, рассказывая о
паническом настроении среди населения прифронтовой зоны,
о голоде в армии, об умалчивании истинного положения дел и
вранье по репродуктору.
Виктор Камаев
22
Агате в избу подселили женщину с двумя девушками — се-
мью какого-то служащего, и ей они сразу же не понравились.
Вели себя высокомерно, надменно, по-помещичьи. На кре-
стьянскую «челядь» смотрели свысока и уж, естественно, идти
работать в колхоз не хотели. В соседских избах поселили та-
ких же. Эти семьи неработающих состояли из разных групп:
часть жён начальствующего состава РККА и РКМФ, которые
были материально хорошо обеспечены, получая денежное со-
держание по аттестатам мужей. Часть — семьи гражданских
служащих, тоже материально обеспеченных, и были такие, ко-
торые, хотя материально и не были обеспечены, но от работы в
колхозе уклонялись под разными предлогами, просили рабо-
ту в каком-либо учреждении. А какие в деревне учреждения?
Зависть — чувство нехорошее, но людям свойственное, и
вполне естественно, что деревенские, жившие в грязи и ни-
щете, едва сводившие концы с концами, стали с ненавистью
смотреть на незваных гостей, которые не только всем своим
видом внушали превосходство, занимали, причём совершенно
бесплатно, жилплощадь, да и ещё отказывались марать руки
на работе, а жили припеваючи.
Зинаида Ивановна и две её дочери, Ирина и Евгения, при-
были в их края из Москвы. Муж — один из руководящих ра-
ботников среднего звена — смог эвакуировать семью и само-
го себя в такой сутолоке и суматохе, что невольно подавал
пример всем остальным. Быстрее всех сбежали те, кто боль-
ше всего призывал народ сражаться до последнего, а именно
аппарат ЦК ВКПб. Здание ЦК на Старой площади преврати-
лось в бедлам. Повсюду валялись секретные бланки и всевоз-
можная переписка, в том числе директивы и телеграммы. По-
нятно, что более мелким чинам сматываться сам бог велел.
16 октября из Москвы началось повальное бегство, которое
продолжалось 17 и 18 октября. Пока одни грабили, тысячи
людей удирали на восток на машинах, телегах и велосипедах,
многие шли пешком, обвешанные котомками. Разъярённые
толпы опрокидывали автомобили с начальством и грабили их
имущество, а потом сбрасывали машины в кювет. Но Храмо-
Ить мы ж свои
23
вым повезло. На заводской машине они проскочили весь этот
бардак, но всё же машину им пришлось оставить и часть пути
ехать в товарном вагоне с имуществом завода. Вот так и при-
были они на рудник. Выбирать не приходилось.
Зинаида Ивановна разместилась в избе Агаты раз и на-
всегда. Её не смутила убогость жилья, теснота, негородская
планировка. Сразу была возведена перегородка, разделившая
избу на две неравные части. Храмовы разместились в чистой
половине, а Агата — у печки за перегородкой, спальное место
из двух лавок и всякой рвани пришлось оборудовать за печ-
кой. Теперь в её обязанности входила уборка в комнате эваку-
ированных, она же топила печь, колола дрова, грела воду для
купания, готовила еду, стирала бельё и одежду, то есть стала
прислугой в своём доме.
Однажды Зинаида на колхозной телеге съездила на руд-
ник, привезла оттуда железную кровать, перину, пышные по-
душки и много всякой всячины. На окнах в «чистой» половине
появились богатые занавески, на полу — половики, и даже ко-
вёр на стенке. Зинаида всем этим осталась довольна и стала
чаще бывать на руднике — налаживала быт. Оказалось, что
там вовсю процветала толкучка, где, имея врождённую оборо-
тистость, Зинаида умело скупала за бесценок нужные ей вещи
и продавала задорого ненужные.
Одни любят работать, но не умеют, вторые умеют работать,
но не хотят, третьи не хотят работать, не умеют и не любят.
Всё это одновременно присутствовало в Зинаиде Ивановне
Храмовой, а неисчерпаемость её энергии воплощалась лишь
в спекуляции.
Лесть и подхалимаж неистребимы, как Вселенная. В этом
тоже преуспевала Зинаида Ивановна. Лестью, подачками и
подхалимажем она обеспечила себе возможность распоря-
жаться запряжённой подводой почти ежедневно, бесконтроль-
но использовала её для поездок. Возвращалась поздно, гру-
жёная «под завязку». Теперь Агатиных продуктов ей было не
надо, да и подъели они её припасы, считая это само собой раз-
умеющимся.
Виктор Камаев
24
Агата уже не рассчитывала на какую-либо благодарность
со стороны «паразитов и оглоедов» и стала подумывать о пере-
селении. Да некуда. Сходила к Аграфене и застала её в слезах.
— Что стряслось-то?
— Ну всё, смертушка опять к нам пришла. Корову нашу
свели со двора разбойники. Видать, беглые с рудника. Иска-
ли мы её, искали и нашли вон рожки да ножки за прогоном.
Даже далеко гнать не стали, прям там уделали. Вот смогли со-
брать тока требуху да голову. Хоть что-то. Сварю вот ребятам.
А дальше и не знаю, что делать. Ума не приложу. Опять го-
лод, как в 32-м. Тут на старшего бумага пришла, а тут млад-
ших теперь не выкормлю.
— А Данила-то что ж?
— А что Данила-то сробит? Слёг он. Вон на печи. По снегу-
то находился чуть не в исподнем, измёрзся весь, в жару он.
— Я тебе щас малины принесу да мёду. Отпустит его.
Щас я.
Агата вернулась к себе в избу, тихо, как воровала, в своём
чулане из схорона достала сушёную малину и туесок с мёдом.
Всё это снесла Аграфене.
— Вот, попользуй Данилу-то.
— Уж и не знаю, как благодарить-то. Где ты тока поспева-
ешь?
— Да что благодарить, свои ж. Да ты и сама б смогла, коль
у комуняков этих в рабстве не состояла.
— Ох-ы! Да что ты говоришь-то? Никогда от тебя такого
не слыхала.
— А я раньше так и не говорила. Теперь вот насмотрелась.
Я б тебе и поисть принесла, да вакуированные всё пожрали,
лахудры. Не работают, а жрут как кобылы. Я теперь у них в
своей избе в прислугах. И варила им, и обстирывала, и обмы-
вала. Думала, вправду пострадали, а им всё нипочём. Война-т
далеко. Да-а…
Далее о своих бедах Агата рассказывать не стала, Аграфе-
не и так самой не до себя. Она уже твёрдо решила уйти из сво-
ей избы.
Ить мы ж свои
25
— Аграфена, а что там у Натахи за дела? Совсем её не
вижу. Не ходит ко мне.
— Да что ж Натаха. Совсем одичала. Ни с кем не говорит.
Падёж у нас сильный. Кормов нет, телята болеют, мрут. Изму-
чилась она. Я-то вон и то никакая. Замордовались мы. Клань-
ка совсем спилась. Где тока берёт? Полномоченный тут был у
председательши, предупредил, что в выселение упрячет, если
и дальше падёж будет. А где ж ему не быть? Молока малышам
не дают, опять же муку и размол не подвозют. Говорят, что
воруют и на рудник возют. А там уж всё схватют. Голодуха ж
везде. А тут ещё приехали трое в форме, забили трёх телят,
погрузили в кузов и свезли. А кто знает, кто такие? И бумаги
не дали даже. Я-то уж руки опустила. Хожу так, чтоб не вы-
слали. Что ж теперь, со своего двора, что ль, корма-то носить?
Не знаю прям, что делать?
— Заберу я Натаху-то. И так она богом помечена. Что ж ей
всю жисть маяться-то. Не дам. Моя она.
Агата засобиралась уходить.
— Ты, Аграфена, уж присмотри за избой моей, чтоб не по-
жгли эти вакуированные. Да предложут убираться за ними,
да прислуживать — не ходи. Еды я уж буду тебе носить. Ты
токо нас с Натахой не выдавай. Не знаешь, мол.
— Куды ж ты наметилась-то? Сгинете ведь.
— Дак нет. Вот тута мы и сгинем. А тама ещё посмотрим,
можа, бог даст.
* * *
Агата зашла к Натахе в телятник. Та спала на своём топ-
чане, накрывшись какой-то дерюгой. Агата еле растолка-
ла её. Лицо осунувшееся, глаза усталые, голодные. Агата
посмотрела-посмотрела, поохала-поохала, да и помчалась
опять в деревню. В своей избе насобирала в запечье кое-каких
кусков, взяла чугунок, в чулане из своего схорона вытащила
котомку с уложенными в неё продуктами и тихо вышла в за-
дворок, не прощаясь с избой, со своим гнездом, не оглядыва-
Виктор Камаев
26
ясь, пошла к Натахе. Развела огонь в топке, нагрела воды в
чугунке, испекла картошки, накормила Натаху. Та ела жад-
но, торопливо. Агата не стала смотреть и смущать её, пошла в
закуты. Телят почти не было.
— А куды ж всё подевалось-то?
— Какие померли, каких порезали. Полномоченный почи-
тай каждый день приезжает с двумя военными и двумя мужи-
ками и режут, и режут. Говорят, начальство большое требует,
на обед им.
— Да уж на войну-то не отправят.
— А с меня требуют, чтоб телята не мёрли, а кормов не
дают, молока нету, муки нету.
— Натаха, уходить тебе надо. А то ведь сошлют тебя за па-
дёж, на тебя ведь всё спишут.
— Не знаю я, тётя Агата, что и делать. И идти мне некуда,
ведь споймают они, они ж военные, с наганами.
— Со мной тебе надо идти. Обнаглели все эти тюремщи-
ки. Опять голод будет, да он уж начался, а будет ещё какой!
И война будет долгой.
— Почём ты знаешь?
— Видение мне было. За тебя перед собой и богом я в ответе.
Не отдам я тебя терзать. Давай со мной уходи. Схороню я тебя.
Да и не отвечаешь ты за всё за это, не колхозница ты. Помнишь,
как ты пришла-то. Так тебя пристроили, а бумаг на тебя и нету.
Поищут-поищут и забудут. И меня искать не будут. Меня тоже
как нет. Зачем я им, стара уж я, чтоб меня записывать куда.
— А куда ж мы?
— Да есть тут место, я всю осень по лесу гуляла, нагуляла
чиво-ничиво. С голоду не помрём, да и искать не найдут.
— А изба-то как же?
— Да что теперь избу-то жалеть? Вакуированные там. Изба-
то уж, почитай, и не моя. В прислугах я там была. Теперь-то
уж не буду, буду при тебе. Лучше так.
— Боюсь я, тётя Агата.
— Что боюся? Боюся, боюся. Раба ты тута, тоже в прислу-
гах. Они вон жрут все в три горла, хочь и война. Разворовали
Ить мы ж свои
27
всё, сама видишь. А вдругорядь тебя ж и упекут. При них всег-
да так было.
— У меня и паспорта нет и бумаги какой. Если ехать куда,
так споймают же сразу.
— Там, куда мы пойдём, пока паспорта не надо.
— Ох, умаялась я. Пойду уж с тобой.
— Ну вот и ладно. Проживём как-никак.
В ночь решили никуда не идти. Расположились в закут-
ке у Натахи. Агата поднатащила соломы, настелила на полу,
ещё подтопила топку, натолкала дров побольше и улеглась на
соломе. Натаха ворочалась всю ночь — не спалось. Впервые
ей приходилось принимать столь ответственное решение. Всё
так было хорошо, укладисто. И думать ни о чём не надо было:
утро-день-ночь, утро-день-ночь. А теперь новые проблемы,
неизвестность, новые хлопоты. И куда это Агата её тащит? К
утру уж угомонилась. Авось хуже не будет. Да и куда уж хуже?
Агата поднялась рано, подкинула дров в топку, приготови-
ла из всего, что было, хлёбово. Разбудила Натаху. Поели. На-
таха налегала на хлеб — давно его не ела. Агата осмотрела
всё имущество, ничего приличного не нашла, взяла лишь би-
дон. Всё остальное было настолько убогим, что тащить с собой
не имело смысла. Проверила обувку и одежду, решила, что
во всём этом дойти до места вполне возможно. Тем более, что
если сейчас подыскивать ещё что-то, то как бы Натаха не пе-
редумала идти с нею.
На дворе завьюжило. Агата отметила это как хорошее зна-
мение — следов видно не будет. Натаха кинулась в закуты к
телятам. Агата её одёрнула.
— Да я попрощаться только. — Она обежала закутки, под-
ставляла телятам руки. Которые ещё были в силах, потыка-
лись в ладони, лизнули.
— Пойдём уж.
Они прикрыли ворота, чтоб уж совсем не выстудить телят-
ник, и пошли в темноту. Агата дала Натахе котомку и бидон
и пошла впереди, опираясь на подобранную в телятнике пал-
ку. Уж когда стало светать, Натаха поняла, что идут они в сто-
Виктор Камаев
28
рону рудника. Когда дошли до родничка, Натаха решила на-
брать воды в бидон. Агата согласилась. Припомнила и Ели-
завету Петровну: и утро ещё раннее, и вода непочатая, и по
дороге никого не встретили. Натаха набрала воды, попила с
ладони, ополоснула лицо, хоть и было морозно. Вторую часть
пути прошли молча. Уже у монастыря Натаха поняла, что это
и есть их цель. Но Агата в сам монастырь заходить не стала.
Они прошли вдоль монастырской стены и ещё с полверсты по
лесу. Агата осмотрелась, из-под снега достала деревянную ло-
пату, лопатой же разгребла снег, отрыла что-то вроде крышки
люка, открыла крышку и спустилась в проём. Пробыв там не-
много, позвала Натаху. Она подошла к проёму и увидела ка-
менные ступени. А сначала думала, что это землянка, а тут
целое сооружение подземное. Неуверенно ступая по каменной
лестнице, Натаха спустилась довольно глубоко. Пол оказался
тоже каменный, а потолок сводчатый. Глаза после яркого сне-
га ещё не привыкли к полумраку, хотя и было кое-что видно.
Агата зажгла свечу, да и через люк попадало немного света.
— Где мы, Агата? — спросила Натаха, пока та закрывала
люк.
— А хто знает. Осенью я тут по лесу ходила да и провали-
лась. Говорили, когда монастырь ставили, работники подзе-
мелье себе делали, где и жили. Монастырь-то женский, вот
работникам в нём жить-то и не полагалось. А уж когда мона-
стырь стал обжитой, здесь монашек отселяли, чтоб они грехи
свои молили. Тут они и жили, пока не намаливались. А теперь
и мы как те монашки. Вот тока за чьи грехи-то? Да тут годами
жить можно. Эт тебе не изба.
— А кто говорил?
— Что говорил?
— Ну, про монашек?
— Да кто говорил. Так уж повелось, все говорили.
— А ты-то от кого знаешь?
— А помнишь ты Лизавету Петровну-то?
— Ну, а как не помнить. Ты ж заметила, что и руки у меня
стали лучше, и лицо, — Натаха немного смутилась. — Я ж всю
Ить мы ж свои
29
осень ходила к родничку, пила эту воду, умывалась ею, как
мне Елизавета Петровна наказывала. Как же я её забуду?
— Она ж тут и была в монашках, как её родителей постре-
ляли.
— Кто ж пострелял-то? За что?
— А кто-кто, эти вот недоумки, какие и всех пострелива-
ли. А за что, кто ж знает. Говорили, за то, что из благородных
были, обои лекари. А Лизавета Петровна тоже лекарствова-
ла. Как она спаслась, не знаю. Знаю только, что ушла она в
монашки. Весь народ к ей со всей округи ходил, всех она при-
вечала. А потом уж, как церкви стали рушить, добрались и до
монастыря. Да монашки загодя ушли, а куда — неведомо. А
Лизавета Петровна, видать, здесь вот и осталась. А посля её
уж никто и не искал. Она ж не сказалась никому. Вроде как
заново пришла. А можа, документ как-то справила. Ну не тро-
гали её. Вот она лекарить опять стала. Ну, об этом после, мо-
жет, расскажу. Бог даст, нам ещё долго здесь жить придётся.
Пока разговаривали, Натаха уж присмотрелась к полумра-
ку в подземелье. Помещений оказалось несколько. Коли здесь
работники жили, значит, их много было, вот и размещались
не в тесноте. Монастырь-то не один год ставили. А после них
и монашки обиходили для себя. Здесь и печурка была. Агата
её ещё осенью подправила, дымоход прочистила, а теперь со-
бралась протапливать. Затрещали дрова. И, хоть ещё не было
тепла, сразу как-то зауютилось.
— А как же дым-то? Заметят ведь?
— Да не заметют. Топила я её уже. Тута труба какая-то хи-
трая, внутри стенок идёт, длинная. Наверх дым почитай не
доходит. Не видать его там. А пока вода греется, я тебе всю
нашу избу покажу. Вот здеся все наши припасы. Я-то осенью
не всё в деревню сносила. Тяжко было, да и далече. Здеся хра-
нить решила и помаленьку забирать. А потом вижу, вакуи-
рованные работать не хочут, а жрут и жрут, я и носить пере-
стала. А теперь, вишь, сгодилось. Тута у нас и картоха есть,
и грибов я насушила и насолила. Соли-то я в коровнике на-
собирала. И мёд у нас есть, так что сахару нам не надо. Су-
Виктор Камаев
30
хари вот здеся. Я в заводе у баб мёд на хлеб меняла да суши-
ла. И трав успела насобирать, и ягод. Так что, Натаха, будем
жить не хуже благородных. А щас кормить тебя буду. В лесе
жить, да не прокормить, это уж совсем дурнями быть надо. Вот
мясца бы нам ещё. Да придумаем что-ничто. А нет, так и без
его проживём. Монашки, вон, думаю не дюжа жировали, а все
пригожие были. Я ещё девкой их здеся глядела.
В чугунке Агата заварила чай на травах и ягодах, постави-
ла на стол берестяной туесок с мёдом, подала сухарей. Попили
чай из одной кружки, второй пока не было. После чаю реши-
ли отдохнуть, а то и поспать, заодно и лежанки себе справить.
— Агата, а как мы будем узнавать, когда день, а когда
ночь? Что, мы отсюда и выходить не будем?
— Да можно и не выходить, да выходить мы будем, а то
ослепнем. Давай уж до утра доживём, а там я тебе всё обска-
жу. Всё-то я продумала, всё.
То, что Агате удалось вытащить Натаху из телятника, ко-
нечно, её вдохновило, а вот по поводу того, что она всё проду-
мала, это она покривила душой. Ничего-то она толком не про-
думала. Получилось всё без подготовки. Не ожидала она, что
Натаха быстро согласится. Видно, допекла её жизнь. А у Ага-
ты толком ничего не готово. Припасы только, да вот подземе-
лье подвернулось, а как им пользоваться, и не знаешь. Если
входить через лаз — натопчешь по снегу. Когда-никогда за-
приметить могут следы-то, особо по снегу. Опять же, если гото-
вить еду, то через продухи запах по лесу будет далеко слышен:
и зверьё навлечешь, да и людям приметно. Долго ей ещё не
спалось. Природная крестьянская смётка прокручивала в моз-
гу разные варианты дальнейшего проживания в таких непри-
вычных условиях. И неизвестно, сколько здесь придётся жить:
месяц, год, а то и годы. Какая она, война? Из «брехальника»,
что у правления на столбе повесили, с утра до ночи кричали,
что любого врага на его земле… А тут вон как оно обернулось.
Мужиков всех позабирали, и никого назад нету, и всё берут
и берут. А на руднике уже лагерь за проволокой сплошь за-
полнили беглыми с войны. Умирать-то кому ж охота? Лучше
Ить мы ж свои
31
уж тюрьма, да зато живой. Вот этих беглых Агата забоялась
пуще всего. Какое-то неуютство засвербило, предчувствие,
что ли.
Заворочалась Натаха, стала искать обувку.
— Куда ты?
— На двор мне надо.
— Вот не показала я тебе. Монашки тоже куда-то ходили.
Пойдём, провожу. – Она зажгла от печурки лучину, а от неё
свечу и повела Натаху через всё подземелье в дальнее поме-
щение. В каменном полу была дыра. — Ну, вот тебе и двор. Не
сообразила я тебе сразу показать.
— А где ж монашки воду-то брали да мылись где? Не мог-
ли ж они тут немытые жить?
— А это уж поищем. Тут, видать, много чего я не усмотре-
ла. До утра уж дотерпим, усмотрим.
Подкинув в печурку хворосту, Агата уселась перед нею и
уставилась на огонь, а Натаха пошла спать дальше. Всё ж
долгий путь по метели да еда клонили в сон. Давно она так
беззаботно не спала. Как в другой мир переселилась. А может,
и правда в другой, подземный. Агата так и не прикорнула до
того, как Натаха вновь проснулась. Уже был готов чай. Попи-
ли. Агата поставила на печурку чугунок во второй раз и зало-
жила в него картошки без воды.
— Печь будем. А я щас грибков приготовлю. Потом пойдём
смотреть, что тут к чему, воду поищем. С под земли-то до воды
ближе. А картоха пусть томится. Давай в две свечки запалим
да оглядимся.
Они прошли к нужнику, где в углу были навалены камни.
Немного разобрав их, увидели нишу, ещё не чётко обозначив-
шуюся, но понятную. Камней было много. Их не только надо
было вытаскивать из кучи, но и куда-то складывать. Решили
пока оставить разборку камней и вернуться обратно. Да и све-
чи уже подгорели. В кухне, как теперь называлось помещение
с печуркой, Агата проверила картошку.
— Вроде упеклась. Посуду нам надо искать, чугунов, ве-
дёр. Придётся мне на рудник идти, да и к Аграфене в дерев-
Виктор Камаев
32
ню, еды ей отнесть. Голодают они. Корову у них свели какие-то
разбойники.
— Ой, как же они теперь? По трудодням-то в прошлом году
так ничего и не дали. Она-то мне всегда еды приносила, а по-
том перестала. «Нету», — говорит.
— Ну, ладно, не бросим мы её. Почитай, как своя она нам.
Пойдём каменья покидаем.
После почти двухчасовой работы обнажился лаз, больше
похожий на нору. Агата принесла новых свечей и предложи-
ла Натахе пролезть и посмотреть, что там. Натаха попыталась
пролезть ногами вперёд, но ничего не получилось.
— Кто ж так лезет! Головой вперёд, как все лезут.
Агата передала ей спички и незажжённую свечу, подобра-
ла мелкие осколки камней, чтоб не кололись, и решила про-
талкивать Натаху, если та застрянет. Натаха полезла головой
вперёд.
— Ты локти-то согни и толкайся ими.
— Ой, Агата, да тут чтой-то такое, что аж страшно. Я одна
дальше не пойду.
— Щас я, щас. Коль застряну, за руки меня тащи.
Но она удивительно проворно пролезла в нору, отряхну-
лась, зажгла вторую свечу. Пройдя несколько шагов, они уви-
дели дверь, деревянную, крепкую, брусчатую. Напротив неё
была такая же дверь, и так получалось, что они находились в
проходе, по бокам которого было устроено множество дверей.
Одну из них Агате удалось открыть, хотя и не сразу. За две-
рью оказалось узкое сводчатое помещение. Посередине стоял
низкий помост, на котором лежал одетый в чёрные, истлев-
шие уже, женские одежды скелет. Воздух был затхлый, но за-
паха разложения не было.
— Давнишний, — определила Агата, обошла помост, ста-
раясь не прикасаться одеждой.
Они открыли ещё одну дверь. Там было то же самое. И в
других тоже.
— Склепы.
— Что? — переспросила Натаха.
Ить мы ж свои
33
— Склепы, говорю. Вона куда делись монашки-то, ког-
да тут полномочные монастырь громили. А все говорили, что
ушли они.
— Страшно мне, тётка Агата.
— Что ж тут страшного-та? Эти не тронут, святые они. Не
дали себя сильничать. Вишь как уйти-то решились.
Агата удивлённо размышляла, как же они все разом руки-
то на себя наложили? Да и грех это, самим-то убиваться.
Она стала подходить к дверям, которые ещё не открывались,
зачем-то обнюхивала их. У одной задержалась дольше, подо-
звала Натаху.
— Даже и открывать боюся. Да, видать, надо, чтоб уж точ-
нёхонько знать, — почему-то шёпотом стала объяснять Агата.
От этого шёпота Натахе сделалось ещё неуютней. Пламя све-
чи в её руке затрепыхалось.
— Ну, уж коль все здесь помершие, чего боятца, — успока-
ивала и себя, и Натаху Агата. Её знобило, но не от страха, а
от неожиданной догадки. За дверью они обнаружили ещё не
совсем разложившееся тело, также одетое в чёрные женские
одежды. Лица было не узнать, тление обнажило кости черепа.
— Вот она, наша Лизавета Петровна. Я так и подумала,
что и она здеся должна быть. Опосля, как войну объявили, и
пропала она из монастыря. А вишь куда. И с чего это она? Ви-
дать, она их и хоронила и охраняла.
— Кого их-то?
— Монашек же. Снабдила она их чем-то, опоила, а потом
грех, какой на себя взяла, замаливала. На люди пошла, чтоб
лечить. Вот и тебе помочь хотела.
Они вышли из склепа. Агата, глядя на пламя свечей, обе-
спокоенно стала осматриваться.
— Ты чего, Агата?
— Да ничё. Воздухом дует. Выход тут должён быть, вишь,
свеча колыхается.
В торце прохода они увидели ещё одну дверь. Дверь была
заперта на засов с большим кованым замком. Такой не со-
бьёшь и не сломаешь.
Виктор Камаев
34
— Тут ключ нужён. Раз Лизавета Петровна была послед-
ней, то и ключ у неё. При ней он.
Ключ нашли в склепе. Когда открыли дверь, то обнаружи-
ли за ней узкую винтовую лестницу. Сначала Агата, а потом
и Натаха, поднялись по ней и оказались ещё в одном проходе,
довольно узком и длинном.
— Агата, уж свечки прогорают.
— Да вот и плохо-то. И обратно теперь по темени не прой-
дёшь. Давай уж вперёд.
Поднялись ещё по одной лестнице и оказались внутри
одного из храмов монастыря. За окнами было ещё сравнитель-
но светло.
— Агата, как это?
— А так. Ход это. В монастырях завсегда ходы были, тока
про них мало кто знал. А мы вот нашли. Теперь это наш будет.
Ну, теперь к нашей норе без свечей дойдём.
Прохода в подземелье со стороны видно не было, если не
присматриваться или не искать специально. Ниша и ниша в
стене. Натаха не задумывалась ни о чём. Она была рада све-
ту, снегу, солнышку, синицам. В холода птички больше стая-
ми держались, а стоило повеять теплу, самцы приготовились
зазывать песенкой подружек. Она даже не заметила, что вме-
сте с Агатой они уже вышли за стены монастыря и, как и вче-
ра, идут первоступком через лес. Под кроной ясеня густо рас-
сыпано продолговатых семян. И сколько было бы этих тонких
клинышков, если бы их не разметал ветер и не склевали пти-
цы? Увешанные плодами ветки казались густыми-густыми,
но вот на пороге весны стряхнул ясень свой урожай. Разно-
сите, ручьи, живые семена, рассеивайте их на широком про-
сторе! Глядишь, где-нибудь и появятся самородные ясени.
И жить им долго-долго. Сретенские морозы — последние уси-
лия зимы. Скоро повеет солнышком. Пока шли, Натахино на-
строение передалось Агате.
— На Сретенье зима с весной встретится, чтоб побороть-
ся, кому вперёд идти. Испужается скоро зима, убежит от вес-
ны. Раньше по эту пору, когда февраль греть начинал, выго-
Ить мы ж свои
35
няли коров на пригрев. А мы-то малыми были, распевали по
деревне сретенскую песенку: «Ты, морозко, не серчай, из де-
ревни убегай!» Которые взрослые, те уж обсуждали о весне,
готовились к работам, чинили инвентарь, семена проверяли.
И всё делали с уменьем, не то что щас. А бабы откармливали
курей, чтоб лучше неслись. Варили саламату из пареного те-
ста.
— Агата, ты прям как сказку мне рассказала.
— Да что тут сказки, всё так и было. А вот что было опосля,
слава богу, хоть ты не застала, не было тебя ещё.
Так они незаметно завершили круг, нашли свой лаз. Ага-
та оглядела его и осталась недовольна. Даже заметённый вче-
рашней метелью, он был приметен, а теперь его опять придёт-
ся открывать и его уж точно будет видно. Успокоилась Агата
лишь от того, что по пути не встретилось никаких следов.
— Есть чего-то охота, — затосковала Натаха.
— Да чего уж, нагулялись. Давай-ка домой, домой.
* * *
Агата собралась идти на рудник, а потом уж и Аграфе-
ну попроведать. Натахе строго-настрого запретила выходить
куда-либо.
— Схожу на рудник, наменяю, можа, чего. Да узнаю, что
там деется.
— Страшно мне тут, тётя Агата. Жутко даже, что ж я, как
в темнице.
— Ты и в темнице-то не была. А бояться тут нечего. Нету
тут никого, одни мы. Потерпи, уж пообвыклись, вроде. Крыс
вон и то нету. — Потом задумалась и опять сказала: — А ведь
и правда, крыс-то нету. Ну ладно, пошла я, вроде собралась
уж.
Как ни чёрств снег, как ни шершав, а если водица зала-
дила названивать — не унять. Мартовский день расшевелил
снега, отомкнул ключами воды живые. Сугробы осунулись, по-
темнели; снег зёрнами поделался, а в массе он вроде подмок-
Виктор Камаев
36
шей соли. В лесу возле комлей стволов протаяли глубокие во-
ронки. А сорокам уж весна почудилась. Расселись кто где и
растрещались — только слушай! На призывы самцов отзыва-
лись самки коротким скрипом и курлыканьем. Определятся у
них скоро пары.
— Эх, вот Натаху хоть кто бы застрекотал ба, — невольно
на своё перевела Агата весенние распевки.
Так за думами и добралась она до рудника со своей хол-
щёвой сумкой и котомкой. Сразу же на толкучку. Тут и при-
купишь, и новости все узнаешь. Народ уже толкался вовсю,
сбились кучками и гомонились. Из обрывков разговоров Агата
пыталась напитаться новостями.
— Климова-то сразу загребли. У его прям на дому пудов
пять хлеба забрали. Буханки ещё тёплые были…
— Эт директор на хлебзаводе, что ль?
— Он, он, паразит!
— Да, что ж паразит-то? Без его где б хлеб-то здесь доста-
вался ба?
— Живодёры, догнали аж до 400 рублей. Уж пусть содют
его, гадину! Хуть бы воровал, да подешевше сбывал ба.
— Дак и денег у его, говорят, под сто тыщ забрали…
— Товарищ Сталин сказал, что войне скоро будет конец, а
нормы убавляют. Значит, война будет долгая. Народ и так го-
лодает, а тут ещё хлеб отнимают, многие люди будут пухнуть
и умирать…
— … города опять отдаём, нормы на хлеб снизили…
— … говорят, тюремных в монастырь погонют. Мой-то гово-
рил, что строить его будут.
— Зачем жа монастырь-то?
— Больница там будет, госпиталь. Поранетых уж больно
много, не вмещаются нигде. А тут, вишь, железка, подвозить
дюже складно. А там стены ещё крепкие, да просторно. Вот
щас потеплит…
Агата проворно обежала всю толкучку, нашла, что хоте-
ла. Поменяла на луковицы понравившийся ей будильник с
огромным звонком, долго торговалась и всё просила заводить
Ить мы ж свои
37
его, чтоб прозвенел. У другой торговки выменяла на лук же
алюминиевую кружку, кастрюлю и армейский котелок. Всё
это легко вместилось в котомку. За ботики, кофту и жакетку
пришлось отдать весь прихваченный на рынок мёд. «Ну, что
ж, для того и бралось». Довольная покупками, но обеспокоен-
ная новостями, Агата заспешила к Натахе.
* * *
Зазвенел будильник.
— Вот уж и «петушка» завели. Хоть охрип бы немного, кри-
частый больно, — стала подниматься с постели Агата, зажг-
ла лампу, тоже вымененную на толкучке, и стала растапли-
вать печурку.
— Тётя Агата, а не превратимся мы тут в нелюдей каких, в
этом подземелье-то?
— Ничего Натаха, мы живём ещё как прынцессы. Вот в
выселениях люди пожили, как нелюди, да и теперь в лагерях
живут да по тюрьмам. Не дай бог нам, если когда доведётся.
Давай пока смиряться. Выжить нам надо, хоть им назло. А так
не будет мне покою и опосля смерти. Большая у меня вина пе-
ред тобой.
— Да что ты всё себя терзаешь-то? Уж что было, то было.
— Што да што, да ништо! Беда тут собирается. Только мы
угнездились, а тут на монастырь стройку нагоняют.
— Откуда ты знаешь?
— Сорока принесла. Говорят, больницу для военных пора-
нетых делать будут.
— Да это ж хорошо. Мы ж тогда сможем у них остаться. По-
мощники всегда нужны. Когда их лечить будут, за ними уход
же нужен.
— До ухода нас ещё тут прищучут эти беглые с войны. Они
ж строить монастырь будут. Найдут они нас. От них и так уж
весь рудник стонет. Делать чтой-то надо. Обеспокоилась я.
Не уходить жа?!
— А чего ты про беглых с войны-то заговорила?
Виктор Камаев
38
— Чего я говорила? Страшные это люди, думаю я. Уж, коль
с войны сбегли, деваться им некуда. Каких споймали, а каких
и нет. По лесам шарются, да в брошенных жильях. Вот, ду-
маю, монастырь им дюже гож. И жить где есть, и искать их тут
пока никто не будет. Не знают, поди, что они сбегли-то. Мо-
жет, думают, что сгибли где, на войне-то. А они тута. Озвере-
ют. Бояться их надо, стеречься, не показывать им себя. Ладно,
пойду я к Аграфене схожу, проведаю.
* * *
Уже по-тёмному Агата вошла в избу Аграфены. Та не спа-
ла, сидела при лучине и чинила одежду. Обрадовалась её при-
ходу. Агата разгрузила свою котомку.
— Всё с лесу. Орехи вот ребятам, черёмуха, грибки сушё-
ные, медок.
— Охы, охы.
— Да чего уж. Как Данила-то?
— Дак твоей помощью поднялся. Боюся, как бы в войну не
забрали. Уж, почитай всех увели.
— Да старой он уж воевать-то. Кого ж оставют-та?
— Прям старой. Шестьдесят ишо нету, а их берут. С кол-
хозу забрали всё: и справные трактора, и здоровых лоша-
дей, и всю продукцию тоже забрали. Пахать будет нечем, да
и сажать нечего. Телят всех извели. Нас всех загнали дрова
заготовлять да копать мёрзлый торф, а потом на своём же
горбу всё таскали. А за тот год вот тока щас дали два пуда зер-
на прелого. Мы уж все подъели. А у других-то в избах уж ма-
лые пухнут. Которых мужиков ещё не забрали, сами думают
в войну идти, там кормить хоть будут. А тут два мужика
с войны пришли, говорят в отпуск, а обратно чтой-то не едут.
Про войну такие страхи кажут. Ну, а вы-то как жа там, где вы?
— За нас не переживай. Не говори тока никому.
— Я сама б сбегла куда-никуда. Да как? Бумаг нету, ребят-
ни полна изба. А в колхозе теперь на нас сто дней отработку
назначили, да ребятам по пятьдесят дней. А задарма. Есть-то
Ить мы ж свои
39
чего будем? И так уж муку тянула-тянула. То мёрзлых желу-
дей добавляла, то картоху, то потом очистки, а всё равно не
хватило. Теперь спичек нету, так и ходим по соседям за голо-
вешками, а то они к нам. Щас вот ребятам свёклу заместо са-
хару даю. Да хоть это было бы. Продурила я осенью-то, всё в
телятник бегала, этим мордоворотам теляток спасала. А своих
ребят удастся ли?
— Не беспокойся, тебе-то не дадим помереть. Свои ж мы,
уж не знаю, чево я к тебе прикипела?
Аграфена достала с божницы бумагу, показала Агате.
— Вот, вишь, заместо Андрюшки чего осталось. Схоронка.
А где схоронен, бог весть. И за его исплакалась, и вот теперь за
Михаила молюся. Да чего молюся? Молись, не молись…
— Бог даст, обойдётся. Охы! Запоздала я у тебя, по-тёмному
собиралась выйти, не видали чтоб меня.
— Проведу я тебя дворами, а как вернусь, дверью в избе
хлопну, если кто увидит, подумают, что эт я на двор ходила.
* * *
Каждое утро теперь седое, мокрый снег испаряет столько
воды, что воздух туманится, седеет, насыщаясь всё новой вла-
гой. И сугробы зачернелись, убывая день ото дня. И уже ни-
чем не сдержать певучую воду, даже ночами не смолкают не-
угомонные ручьи. Рушится зимник, конец санной езде. «Сани
покинь, а телегу подвинь», — говорили раньше об этой поре.
Уже с рассветом Агата вышла за пределы деревни. Зимник
поднялся, а снег по обочинам осел. Шибко и ходко взяла раз-
бег весна. В лесу ещё попадался глубокий снег, но и здесь его
дни сочтены. Лучистое тепло проворно сгонит остатки зимы.
Не помогут и последыши сезона — отзимки.
Агата вспомнила потеху в деревнях, ещё при царе, в день
Алексея Тёплого, когда деревенские гусари устраивали сбор-
ные гусиные бои. Задиристые гусаки стойко выдерживали со-
перников, а которая птица сходила с круга — её участь реша-
лась на кухне. Гусиные потехи происходили два раза в году,
Виктор Камаев
40
весной и осенью. Куда всё делось-то? Народ весь нарядный
был, весёлый, и пляски устраивали, и хороводы водили. И ра-
ботать умели! Что ж сотворилось-то? Как околдовал кто. А рас-
колдовывать кто ж будет? Обколхозили всё хорошее. Вспом-
нились бесконечные собрания сельской общины, продолжав-
шиеся по многу часов в день. Коммунисты объясняли, упра-
шивали, угрожали до хрипоты, стараясь заставить крестьян
проголосовать за колхоз. Потом, не добившись успеха, коллек-
тивизаторы стали использовать разного рода угрозы. Наибо-
лее обычным было предложение выбирать одно из двух: запи-
саться в колхоз или быть высланным в качестве кулака, в кол-
хоз или на Соловки, в колхоз или в Надым. Совсем упорству-
ющих крестьян один коллективизатор вызывал в избу, где
был сельский совет, и там их бил, прижигал папиросами тело,
ставил на колени, выдёргивал бороды. А одну бабу схвати-
ли, когда она только вышла из бани, с мокрыми волосами.
Во время допроса у неё коса замёрзла в сплошную сосульку.
Бригадники-коллективизаторы придумывали самые разные
унижения, заставляли раздеваться и пить воду из ведра, слов-
но лошади, а потом один уполномоченный, убедив крестьян
проголосовать за колхоз, приказал у всех баб обрезать воло-
сы и с гоготом объяснял, что «волосы бабы носят зря, волосы
можно продать, купить трактор, и тогда будем пахать на трак-
торе, гы-гы». А уж когда раскулачивать стали, тут уж Агата
и совсем из избы не выходила, насмотревшись открытого на-
силия над односельчанами. У её соседа-пасечника сельские
бригадники сожрали весь мёд, а потом с гоготом и криками:
«Пей, ешь — это наше», вывели его за двор и застрелили. О го-
споди, мать царица небесная!
Агата осмотрелась. Подошла к лазу. Ничего особенного не
заметила, открыла люк с спустилась внутрь. Натаха уже из-
мучилась вся, заждалась, не спала. Печь топилась, еда сготов-
лена.
— Тётя Агата, ну где ж ты? Рассказывай!
— Да что рассказывать-то? Всё там идёт, как надо. Привет
тебе от Аграфены, — не стала Агата рассказывать о всех бедах
Ить мы ж свои
41
Аграфениных. — Беспокоюсь я о том, что найдут нас либо бе-
глые, либо строители, а то и те, и те.
— Да что ж делать-то?
— Не знаю пока. Назавтра опять пойду на рудник, поу-
знаю, что-как. А в вечеру надо нам с тобой по лесу походить,
дышать надо, да и тебя мы подзапустили. За водой не ходим.
* * *
Вокруг стен монастыря стали ставить вышки, натянули
два ряда колючей проволоки — обозначили периметр. Сдела-
ли КПП с деревянной будкой. Работников понагнали много.
Колючку тянули вольные, а уж потом через КПП внутрь запу-
стили зэков. Эти работали под охраной хорошо одетых солдат,
вооружённых автоматами. На десяток зэков — один охранник.
Зэкам пока было приказано разобрать завалы в монасты-
ре и вытащить всё к проходу в колючке, а дальше этот хлам
будут за периметр вывозить вольные. На всё про всё им дали
двое суток. Контроль был жёсткий и жестокий: всякого сабо-
тажника, симулянта, а также не выполняющего норму зэка
напрочь лишали пайки, выдавая только воду. Ежедневно
утром и во второй половине дня приезжал важный майор на
«эмке», наблюдал за ходом работ, молча садился в машину и
уезжал, не давая никаких распоряжений. При нём всегда на-
ходились два «смычка», тоже офицеры, только рангом пониже.
К месту проведения работ майор и его свита появлялись толь-
ко после сытного завтрака или обеда, чтобы быть подобрее и
со злобы не наломать дров. А зэков, наоборот, с утра не корми-
ли, чтоб злее были и чтоб стимул был работать: норму выпол-
нил — получи обед. Этим троим еду готовили три женщины-
спецпереселенки и один мужчина, заготовками занимался
старшина из НКВДшников и два спецпереселенца из кула-
ков, добротные, хозяйственные мужики. Майор сам отобрал их
из всего контингента по личным делам из спецчасти. По ка-
ким признакам происходил отбор, так никто и не разгадал, но
сам майор выбором остался доволен. Все женщины — бывшие
Виктор Камаев
42
работницы ресторанов из разных городов, мужчина — повар
престижного заведения для спецаппарата.
Всего за месяц своего пребывания в посёлке майор переи-
начил все существовавшие до него порядки. Прежнего комен-
данта «упекли» за бардак и полное разложение. Новый комен-
дант начал с переименований и перестановок. До его прихо-
да посёлок спецпереселенцев у военных и гражданских назы-
вался просто рудник. Чтобы не называть его зоной или лаге-
рем, майор приказал называть посёлок базой, распорядился
закрыть пивные, а их было две, а также убрать с улиц весь му-
сор, вырубить лишний кустарник и деревья, мешавшие про-
езду транспорта. На стенах домов развесили портреты Стали-
на и пропагандистские плакаты типа «Ты чем помог фронту?».
К имеющемуся «брехальнику» на столбах повесил ещё два для
прослушивания сводок Информбюро, ввёл ночное патрулиро-
вание, затемнение. В клубе и на площади, где была толкуч-
ка, стали читать лекции о положении на фронтах, правда,
не реальном, а в том виде, как хотелось руководству. Все ан-
тисоветские слухи стали пресекаться. А главное, была произ-
ведена перепись всех проживающих и находящихся в посёлке.
У домов на щитах и прямо на стенах развесили противопожар-
ный инвентарь. Были проверены все печи, и многие из них
по указанию нового коменданта были переложены, всех жи-
телей обеспечили дровами, вернее, их собрали у леса, выдали
топоры и пилы, и дрова были заготовлены.
В один из дней майор приказал разогнать толкучку, на
освободившейся площади собрать всё трудоспособное населе-
ние посёлка. Собрали практически всех.
— Мы не будем пудрить мозги ни вам, ни себе, ни руко-
водству. Не питайте иллюзий. Нам поручили простую вещь
— построить госпиталь, причём не на голом месте, правда,
в сжатые сроки. Но это вам не Беломорканал, хотя и там спра-
вились. На сегодня людские ресурсы для выполнения постав-
ленной задачи достаточные, но новых поступлений не будет.
Справляться будем имеющимися силами. Стучать кулаком
и требовать «стоять насмерть» я не буду, расплачиваться
Ить мы ж свои
43
жизнями и кровью соотечественников не дам, хотя они, вро-
де, и враги народа. Вас обеспечили всем необходимым, пусть и
по минимуму, но большего не ждите, не будет. Работать всем.
Жалобы буду проверять лично. Кто будет работать добросо-
вестно — особый паёк с мясом, молоком, хлебом и овощами.
Морить голодом не позволю, потому что на дохлых клячах не
пашут, а нам дело сделать нужно.
— А не боишься, майор, что быстро поплатишься? — спро-
сил один из офицеров.
— Не боюсь. Знаю, вы тут все сексоты. Так и вы знайте,
что я сам сексот, только рангом повыше. Уж я насексотю так
насексотю, поэтому не боюсь. И замечу вам, коль определи-
ли меня на эту должность, то и полномочиями наделили. Так
вот, прошу не перебивать, а выслушав, принять к исполне-
нию. Фронт-то хоть и далеко, но я быстро помогу сократить это
расстояние всем, кто будет саботажничать либо туфтить. А то
можно по ту сторону колючки оказаться. Если вопросов нет,
то митинг считаю законченным. Офицеров, кроме дежурных,
прошу собраться у меня в кабинете через полчаса.
— Так как на подобные совещания будем в таком соста-
ве собираться довольно часто, а скорее всего, регулярно, про-
шу подобрать соответствующее помещение, чтоб все размеща-
лись. Многим может показаться странным, что я по прибытии
к этому месту службы выказал как бы неуважение к офицер-
скому составу, но это, конечно, не так. Я изучил личные дела
всех офицеров и младших командиров. Пока у меня никаких
претензий ни к кому нет. Но моё отношение может резко из-
мениться в ходе дальнейшей службы и работы. Да, именно ра-
боты. Повторюсь, нам предписано оборудовать в весьма корот-
кий срок на руинах бывшего монастыря не только госпиталь
для наших раненых, но и построить посёлок для полноцен-
ного проживания медицинского и обслуживающего персона-
ла. Кроме того на время работ собрать бараки для временно-
го размещения спецконтингента, силами которого всё это бу-
дет исполняться. Трудиться на благо Родины одними призы-
вами и палками их не заставишь. 42-й год объявлен нашим
Виктор Камаев
44
правительством годом победным, а вы знаете, как достаются
победы. Предполагается огромный наплыв раненых и пока-
леченных. В будущем нашем госпитале их будут лечить и воз-
вращать в строй. Наша задача состоит в том, чтобы в этот ко-
роткий срок сделать всё необходимое для работы медиков. Все
вы лично мне будете отвечать за каждую пару трудоспособ-
ных рук. Они, эти руки, теперь наше оружие. А за утрату ору-
жия во все времена хорошо спрашивали. Я буду спрашивать
втройне. Работать будем в две смены по двенадцать часов.
Чтобы процесс не прерывался, у работающих должно быть всё
необходимое. Я требую организовать пункт приготовления и
приёма пищи, прачечную, баню, смену белья и форменной
одежды, или как её там, робы. Обеспечить всех работающих
соответствующей обувью. Если увижу недостаток, обувь и
одежду снимать буду с надзирателей и с тех, кто за это отве-
чает. Все работы, которые нам необходимо выполнить, указа-
ны в имеющемся у меня предписании. На плане отмечено рас-
положение будущих объектов госпиталя и посёлка для персо-
нала и их семей. К посёлку и госпиталю необходимо подвести
дорогу с твёрдым покрытием, электролинию, поставить элек-
троподстанцию, водонапорную башню.
— Ну, прямо город Солнца, товарищ майор, — выкинул ре-
плику тот же офицер, что и на площади. — И где же мы возь-
мём спецов?
— Вам, лейтенант Гречихин, отвечу легко, учитывая ваш
явный интерес к выполнению поставленной нам задачи. Сре-
ди репрессированных довольно много лиц, имеющих полно-
ценное, дореволюционное образование, в частности инженер-
ное и строительное. Кроме того, вместе с поступлением к нам
оборудования будут присылаться и специалисты. Но на пер-
вом этапе нам самим придётся вникать в суть происходящего.
И напомню вам, что красный командир — это не узкий специ-
алист, надо будет, и роды примете.
Ить мы ж свои
45
* * *
Удивительно, но на следующий день ровно в шесть утра
на территории монастыря зэки с очевидной сноровкой продол-
жили расчистку мусора. Для них подвезли две полевых кух-
ни, организовали раздачу горячей пищи, причём каждому
раздали миски и ложки. Сами зэки сколотили длинные сто-
лы без навеса, за которыми стоя и осуществлялся так называ-
емый приём пищи. В первый день выдали мучную баланду и
перловую кашу на комбижире. За колючкой их давненько так
не питали. Настроение поднялось. Охранники их не торопи-
ли на удивление, единственно оговаривали, чтоб не нажира-
лись, а то пронесет, если не хуже, отвыкли ведь. Начальство
распорядилось дать им двадцатиминутный послеобеденный
отдых, что совершенно удивило зэков. Начались перетолки-
пересуды, различные домыслы, что это неспроста, коммуня-
ков не обдуришь.
Подъехал майор со свитой, осмотрел объём работ, остался
недоволен, распорядился построить зэков.
— Предупреждаю, что сегодня вас кормили авансом. С за-
втрашнего дня всё будет, как я и обещал, — выдача пайки по
результатам работы: есть норма — есть паёк. На сегодняшний
день жалобы-предложения есть? Ну, раз нет, продолжайте ра-
боту.
Вслед уезжающей машине бойкий голосок выдал:
С бритой головою
В форме полосатой
Коммунизм я строю
Ломом и лопатой.
А с другой стороны шеренги уже откликнулось:
У верблюда два горба,
Потому что жизнь — борьба.
— Всем разойтись по своим местам и продолжить трудовой
подвиг, — это уже лейтенант Гречихин вступил в права стар-
шего надсмотрщика. — Дежурным вымыть посуду и сдать по-
вару.
Виктор Камаев
46
— Чего мыть-то, всё вылизано, уже чище не будет. Кто
сдаёт продукт вторичный, тот питается отлично.
— Тогда собрать и сдать по счёту, чтоб потом мастырок не
появилось. А повар мне доложит, все ли ложки на месте.
— Так чего собрать-то, вторичный продукт или ложки?
— Не умничай. В шизо захотел?
— Да шизухи-то не будет. Вишь, работяг не хватает.
— Распустились, вашу мать!
С шести вечера смену зэков вывели за периметр, а ночную
завели. Работа продолжилась. В полночь за теми же столами
сменщики впервые за долгие годы отсидки объедались более-
менее приемлемой пищей. Вновь приехал майор. Всё повтори-
лось как и днём. Кроме прочего, майор распорядился оборудо-
вать над столами навесы и вкопать лавки, а так же оборудо-
вать отхожие места.
— Может быть, им ещё сто грамм для аппетита? — не сдер-
жался Гречихин.
— Надо будет, и сто грамм выдадите, лейтенант. Ласковее
будьте с людьми.
— Это они, что ли, люди? Поголовно враги народа да уго-
ловники.
— Может, вы и правы. Хотя…
Майор посчитал дальнейшие разъяснения бесполезными,
молча сел в «эмку» и укатил. Воистину, не спорь с дураком:
люди могут не заметить разницы между вами.
* * *
В кабинете коменданта до утра горел свет. Он со свойствен-
ной ему скрупулёзностью изучал архивные дела спецпересе-
ленцев и зэков, причём, осужденных по политическим ста-
тьям. Среди них были люди невообразимых профессий и спе-
циальностей: актёры, комики, дрессировщики, жонглёры, поэ-
ты, музыканты, какие-то эндокринологи. Видимо, интересные
люди, но в данной ситуации как специалисты они были не
Ить мы ж свои
47
нужны. Их дела майор откладывал в стопку в углу кабинета,
туда же — дела лиц, осужденных по чисто уголовным статьям.
Его больше интересовали люди нужных в настоящий момент
профессий: инженеров, механиков, строителей, кузнецов, сто-
ляров, плотников, врачей. Таковые тоже имелись. Их дела он
помечал особыми значками: кого крестиком, кого галочкой,
кого кружком. На отдельных листах бумаги сделал для себя
выписки с фамилиями спецпереселенцев и зеков. К утру он
просмотрел почти половину всех находящихся в его кабине-
те личных дел. На часах — половина шестого. Майор решил
не ложиться спать, когда уже вставать пора. Прошёл в ван-
ную комнату, ополоснулся по пояс холодной водой, растёрся
до красноты полотенцем, вроде взбодрился. Подумал: «Вот и
революционное чувство прорезалось». Приладив на себя фор-
му, осмотрелся в зеркале — остался доволен. Вышел на улицу.
Мимо протопала колонна зеков — утренняя смена.
Майор не стал задерживаться и направился в свою личную
столовую, оборудованную в этом же здании. Всё это было ор-
ганизовано предыдущим комендантом, а майор переделывать
что-либо не стал. Подавальщице он распорядился принести
крепкого горячего чая без всего.
— Завтракать приеду часов в девять.
— Как прикажете, гражданин начальник.
— Ты вот что, гражданином меня не называй. Ты ж воль-
ная.
— Может и вольная, а всё ж переселенка. Привыкла уж, а
так, как прикажете.
За окном посигналила «эмка», это водитель обозначился —
мол, на месте я. Майор резко встал, поблагодарил подаваль-
щицу за расторопность и вышел. Поздоровался с водителем,
спросил, где его заместители.
— Я уж их отвёз. Буза там какая-то.
— Что за буза? Почему не сообщили мне сразу? Кто бузит-
то, поселенцы или зэки?
— Что за буза, не знаю. Не успел узнать, к вам спешил. Бо-
ялся опоздать ко времени. Но, вроде, у зэков там чего-то.
Виктор Камаев
48
— Ну, давай тогда на объект, к зэкам.
За колючкой в две колонны были построены обе смены зэ-
ков. Никакой бузы, всё под контролем. Дежурный командир,
увидев майора, направился к нему рапортовать. Майор же-
стом прервал рапорт, жестом же указал место в сторонке и
приказал доложить обстановку.
— Да вот, товарищ майор, зэки забросали вопросами, что
тут мы сгнобить их собираемся. Недовольны, что кормёжка
больно хорошая, говорят, что власть задаром кормить не бу-
дет и жить задаром не даст. То про свинец какой-то талдычут,
то про ртуть.
— Н-да. Понятно. Ну, и что вы им отпарировали?
— Да ещё ничего не успел. Вы тут подъехали.
Майор подошёл к колоннам зэков, прошёлся вдоль одной,
потом вдоль другой и, не глядя ни на кого и одновременно на
всех сразу, потёр мочку уха, ещё прошёлся. В колоннах напря-
жённо молчали.
— Ваши сомнения мне понятны. Но повторю для глухих. Все
мы здесь выполняем очень простое приказание нашего прави-
тельства — в короткий срок оборудовать имеющиеся строения
бывшего монастыря под госпиталь для наших раненых солдат.
Никаких залежей свинца либо ртути здесь не предвидится.
Поэтому не верьте слухам, сплетни — надёжней. А что касае-
мо питания, то я напомню вам одного знаменитого американ-
ца, который сказал, что кость, брошенная собаке, не есть мило-
сердие; милосердие — это кость, поделенная с собакой, когда
ты голоден не меньше её. Вот сейчас страна, находясь в страш-
нейшем продовольственном кризисе, изыскала возможность
кормить вас, зэков, для того только, чтобы вы выполнили её за-
дание. Сейчас я передам командирам списки. Всем, кто в них
указан, приказываю в двенадцать ноль ноль собраться у КПП
для собеседования. А сейчас приказываю приступить к рабо-
те и по пустякам больше не отвлекаться, всякого рода разгла-
гольствования буду расценивать как саботаж.
Пока майор разговаривал с командирами, из колонны
утренней смены звонкий голосок уже продекламировал:
Ить мы ж свои
49
Товарищ, верь! Придёт пора
Достатка и правопорядка,
Но до неё — на наших пятках
Напишут наши номера.
Майор пристально оглядел колонны, жестом подозвал к
себе командира, приказал:
— Выявите мне этого поэта и вместе с теми из списка к две-
надцати на КПП. Особое поручение получит, а то язык может
не только до Киева довести, но и до Магадана.
* * *
На участке, где работали переселенцы, уже копали котло-
ваны под фундаменты капитальных строений, вбивали сваи
под основания бараков, местами были оборудованы землян-
ки, из труб некоторых из них вился дымок. Люди были разде-
лены на профильные команды: земляные, плотницкие, мон-
тажные. Майор подошёл к женщинам, стряпавшим еду для
работников. От полевой кухни, тоже дымившей трубой, не
пахло ничем. Спросил у кухарок, что готовится к утреннему
приёму пищи.
— А у нас тут пост, кормимся спрохвала и не сдобно. С утра
вот чай на травах и по ломтю хлеба на брата и на сестру тож.
Майор даже не хмыкнул, сел в «эмку» и укатил на базу. В ка-
бинете он, не раздеваясь, позвонил дежурному и мягко попро-
сил его пригласить начхоза. Дежурный ответил, что того в на-
стоящее время на месте нет и где он, ему неизвестно. Майор сам
себе кивнул головой и приказал найти начхоза немедленно.
Только часа через два в кабинете майора появился начхоз,
дебелый старшина.
— По вашему приказу прибыл, товарищ майор.
— Значит, говоришь, у каждой Машки свои замашки?
— Я так не говорю.
— Не говоришь, да делаешь. Чужого не возьмёшь — своего
не будет? Или сколько у государства не воруй, всё равно свое-
го не вернёшь, так, что ли?
Виктор Камаев
50
— Да я это… Ну, есть грешок. Так я ж…
— Грех — пока ноги вверх, опустил — господь и простил.
А теперь слушайте мой приказ: немедленно выдать пересе-
ленцам все продукты по раскладке на сегодня и за предыду-
щие дни тоже. Где вы их возьмёте, меня не интересует. Кроме
того, предоставьте мне накладные на все имущество и продо-
вольствие, находящиеся в вашем распоряжении.
Пока это не выполните, выводов делать не буду. А теперь
исполняйте долг службы, так, кажется, это звучит по-вашему?
Разрешаю идти. Вечером жду с докладом у себя.
— Есть!
— Вот так вот! Сегодня я намерен проверить, в полном ли
объёме строители обеспечены инструментом и спецодеждой
вплоть до рукавиц. Это я вам напомнил, чтобы два раза не
вызывать. А также проверю состояние противопожарного обо-
рудования ваших складов. И не вздумайте мне доложить, что
вдруг всё сгорело или воробьи склевали. Я эти приёмы знаю.
В Ленинграде по сто двадцать пять грамм хлеба выдают. Так
вот, если не устраните недостатки, будете получать меньше.
Старшина всё это выслушал, кривя рот, мол «бухти-бухти,
а мы знаем, что делать, не лезь в герои, пока не позовут».
* * *
К двенадцати часам у КПП были построены зэки по спи-
ску, переданному майором дежурному ещё утром. Подъехав-
ший на своей неизменной «эмке» комендант подошёл к строю,
отметил для себя, что одежда на всех была сравнительно све-
жая, не первого срока, но и не истрёпанная.
— Ладно. Долго разглагольствовать не буду. Собрали вас
здесь по моей просьбе. А просьба очень простая. Я просмотрел
ваши личные дела и предлагаю вам потрудиться на благо
Отечества по специальностям, которыми вы владели до того,
как оказались здесь. Кто не пожелает, может вернуться к об-
щим работам без последствий. Из-под палки работать никто
заставлять не будет.
Ить мы ж свои
51
— Да уж, старый ворон мимо не какнет, — уже знакомый
голос заставил майора вновь обратить на него внимание.
— А-а, поэт, всё не угомонитесь. Ну что ж, для вас как раз
у меня особое предложение имеется.
Но тот не сдержался и выдал, видать, не подумав:
Троцкий лучше всех стрелял,
Ну а Сталин чаще,
Как в народе говорят,
Редьки хрен не слаще.
— Когда говоришь что думаешь, думай, что говоришь, —
майор уже слегка пожалел, что обратил внимание на этого ча-
стушечника, не накликать бы беды, тогда все зыбкие надежды
рухнут. — Поэт, отцу передайте, чтоб впредь предохранялся.
А про язык я уже говорил, куда он может довести.
— А я детдомовский, из беспризорников, дзержинского
набора. А за язык я как раз срок и получил, уж два раза
не дадут. Да вы, гражданин майор, не переживайте, тут все
политические, стукачей нету, сами от стукачей пострадали,
понимают. А я не могу не тряхнуть стариной.
— Когда ещё раз решишь, смотри, чтоб старина не отвали-
лась. Я думаю, остальные из здесь присутствующих не соби-
раются заниматься балабольством. Все, кто согласен с моим
предложением, будет иметь собеседование у меня в кабинете.
Доставляться туда будете под конвоем.
— А обратно?
— И обратно. Насчёт расконвоирования дельных и полез-
ных работников я буду хлопотать рапортами. Но на положи-
тельный результат не рассчитываю. Это должно быть и вам
самим понятно, а обманывать я не привык. Уж больно статьи
у вас страшные. Мною составлен список, где указаны фами-
лии бригадиров, которые будут руководить группами работ-
ников из числа осужденных, отобранных по специальностям.
Я думаю, что здесь всё понятно.
Виктор Камаев
52
* * *
Такую же процедуру, как он сам обозвал свои действия,
майор провёл и с переселенцами. Там больше всего выявилось
плотников, столяров, стекольщиков, штукатуров, электриков,
слесарей, даже кузнецов двое, муж и жена. Всё складывалось
как нельзя лучше. Уже подходили сроки начала отделочных
работ внутри строений монастыря. Но возникали проблемы с
совместным нахождением на одной территории зэков и пере-
селенцев. Майор решил установить ещё один периметр из ко-
лючки внутри стен монастыря, но прежде требовалось ещё раз
осмотреть место. Взяв с собой двух подчинённых, он начал об-
ход, заодно проверил объём выполненных зэками работ. Пло-
щадки были вычищены, внутри строений мусор был убран,
только пахло сыростью. Майор распорядился пригласить в
помещение бригадира отделочников. Через некоторое время
в сопровождении конвоира был доставлен бригадир. Майор
мельком взглянул на него.
— Фамилия ваша, кажется, Самсонов?
— Совершенно верно, гражданин майор, зэка Самсонов.
Статья…
— Не надо мне ваших статей, я ваше дело читал. Вы рабо-
тали на строительстве метро. Что можете сказать о состоянии
помещений и их готовности к отделочным работам?
Бригадир обошёл несколько помещений в бывшем келей-
ном корпусе, потрогал стены, соскоблил пальцами штукатур-
ку, потёр её в руках, зачем-то понюхал, ещё раз потёр, соско-
блил в другом месте.
— Стены старой кладки, оштукатурены известковым рас-
твором, который в настоящее время отсырел и значитель-
но разложился. Восстанавливать его нет смысла. Необходи-
мо его счистить и все помещения просушить, нанести новый
слой штукатурки и обязательно на известковой основе. Если,
конечно, требуется качественная отделка на годы, а если ка-
чество не самоцель, можно и на цементной основе. Двери и
оконные рамы лучше вставлять, когда помещения просохнут
и проветрятся, окраску выполнять в последнюю очередь.
Ить мы ж свои
53
— А как вы собираетесь просушить помещения?
— Способов, конечно, несколько. Можно установить «бур-
жуйки» и постоянно топить их. Кроме того, когда-то эти по-
мещения отапливались и должна существовать система ото-
пления с тепловыми каналами и каналами вентиляции.
Безусловно, эти каналы необходимо отыскать и вычистить,
даже простая вентиляция даст положительный резуль-
тат. Но на это потребуется определённое время. Есть ли оно
у нас?
— Времени на это у нас, конечно, нет. Поэтому будем дей-
ствовать параллельно. Вы займётесь отысканием каналов, а я
распоряжусь, чтобы из имеющихся у нас железных бочек изго-
товили «буржуйки», благо, специалисты имеются.
— Принципиально, подготовительные работы можно на-
чинать хоть сейчас и изыскательские тоже. Если вы, гражда-
нин майор, дадите такое распоряжение, то мы можем присту-
пить уже сегодня.
— Я даю такое распоряжение, можете приступать. Всё, что
вам будет необходимо, сообщите старшему из охраны, я поста-
раюсь обеспечить. А вообще-то вам приходилось выполнять
такие работы?
— Видите ли, никогда не надо бояться делать то, что не
умеешь. Ковчег был построен любителем, а профессионалы
построили «Титаник». Да. Я думаю, мы справимся.
* * *
Во второй половине дня майор вновь прибыл на террито-
рию монастыря. Старший охранник ему доложил, что в по-
мещении храма в стенной нише обнаружена дверь, ведущая
неизвестно куда.
— Вскрыть дверь не удалось. Дверь обнаружил осужден-
ный Самсонов.
— Проводите меня на место.
В храме, в алтарной части, у стены стояло несколько чело-
век. Среди них бригадир Самсонов и охранник.
Виктор Камаев
54
— Гражданин майор, вот обнаружили дверь. Так-то её не
видно, а вот стали обследовать стены и обнаружили.
— Что это может быть?
— Я могу предположить, что это вход в подземелье. Обыч-
но такие штуки устраивали в алтарной части, и знал о них
только игумен. Но насчёт подземелья — это моё предположе-
ние. Я об этом имею лишь общее представление, специальных
познаний у меня нет.
— Для выполнения порученного вам дела эта дверь имеет
какое-то значение?
— Принципиально нет. Мы обследовали помещения, обна-
ружили все каналы, я составил схему систем отопления и вен-
тиляции. Могу вам её предоставить чуть позже. Необходимо
её, то есть, схему добротно оформить, а в моём распоряжении
нет ни бумаги, ни чертёжного инструмента.
— Да, схема будет нам нужна, возможность её оформить я
вам предоставлю. А с дверью мы поступим просто. Вам о моём
распоряжении сообщат сегодня же. И попрошу вас оставаться
здесь до тех пор, пока оно не будет выполнено, даже если при-
дётся задержаться в ночную смену.
— Я вас понял, гражданин майор.
Майор вышел из храма и, связавшись по телефону из по-
мещения КПП с дежурным, приказал к его возвращению со-
брать весь командный состав у него в кабинете. К его возвра-
щению весь командный состав был в сборе.
— Товарищи командиры, я пригласил вас сюда в связи с
довольно неожиданным событием. В ходе изыскательских ра-
бот на территории монастыря в одном из храмов в алтарной
части в стенной нише обнаружена дверь, ведущая неизвест-
но куда.
Нам в настоящее время заниматься всякими раскопками
недосуг. Во избежание возможного использования этой двери
осужденными с целью побега, приказываю немедленно доста-
вить к месту необходимые материалы и замуровать нишу ка-
питальной кирпичной кладкой. До полного схватывания рас-
твора в кладке выставить у замурованной ниши постоянный
Ить мы ж свои
55
пост охраны. Кроме того организовать тщательный осмотр
прилегающей к монастырской стене территории на предмет
обнаружения подземного выхода.
— Да зэки теперь ни за что не побегут, товарищ майор. Чего
им бежать-то? Житуха — как на курорте, кормёжка — как в
санатории. Информаторы сообщают, что зэки о побегах не по-
мышляют, условия содержания их вполне устраивают, рабо-
та не каторжная. А на воле могут и на войну попасть, здесь у
них вроде брони. До окончания войны им уж лучше здесь от-
сидеться.
— Товарищ Гречихин, сколько человека ни воспитывай,
а он всё равно хочет жить хорошо. Поэтому выполняйте мой
приказ без размышлений. О выполнении и результатах про-
шу всех сообщить мне личными рапортами.
— Да уж рапортов-то мы напишем, не сомневайтесь.
— Не сомневаюсь. Кажется мне, Гречихин, один вы уже
написали.
* * *
Майор как в воду глядел. Через два дня его пригласил к
телефону дежурный. Из трубки мягкий голос сообщил, что
часа в три к нему подъедет ответственный товарищ из особо-
го отдела для беседы и попросил встретить его как полагается.
— Ну что ж, я к этому готов давно, — сам себе сказал май-
ор. — Молодец Гречихин. Сделал гадость — в душе радость.
Почти точно в три часа у здания комендатуры остановил-
ся выхоленный «виллис», из него вышел крупный мужчина в
чёрном кожаном плаще, посмотрел на часы и направился к
входу. Не обращая внимания на дежурного, мужчина напра-
вился прямиком к двери с надписью «Комендант». Дверь от-
крыл без стука, вошёл в кабинет и остановился у двери, дал
глазам привыкнуть к свету: весной всегда так бывает, зай-
дёшь с улицы в помещение — как слепой, пока глаза не при-
выкнут. Майор, увидев вошедшего, представился:
— Майор Сухомлин, комендант лагеря.
Виктор Камаев
56
— Ну, здравствуй, Сухомлин. Чего-то ты не очень рад уви-
деть старинного друга.
— Не имею чести.
— Ну, конечно, откуда у тебя честь, раз ты своего сослужив-
ца не узнаёшь.
— Неужели Фомин?
— Хе-хе. Он самый. А я-то думаю, что за Сухомлин тут объ-
явился? Ну, вот и свиделись. Иди, пожмёмся хоть.
Мужчины крепко сжали друг другу руки, потом не сдержа-
лись и крепко обнялись, каждый похлопал другого свободной
рукой по спине.
— Ну, что, давай корми, тебе ж сказали, наверное, встреть
как положено. Друзей надо кормить, а то разбегутся.
— Да всё, вроде, готово к приёму важных гостей. Прошу в
апартаменты.
Майор Сухомлин жестом предложил Фомину пройти в по-
мещение столовой. Там Фомин снял плащ, ополоснул руки и
сел за стол.
— Да, добротный кабинет. Поглядим, какой обед.
— Ну, какой кабинет, такой и обед.
Стол был накрыт белоснежной скатертью и наполовину
сервирован: в хлебнице хлеб белый и ржаной, салаты, холо-
дец, графин с водкой, рюмки, две тарелки для первого, лож-
ки, вилки и ножи.
— Хе, сервировочка, майор, не хуже ресторана. Откуда ж
такая роскошь, да в такое время?
В столовую вошла женщина средних лет в белом накрах-
маленном фартуке, поздоровалась, поставила на стол супни-
цу, разлила в обе тарелки борщ и удалилась, пожелав при-
ятного аппетита. Майор взялся за графин, хотел разливать
водку.
— Майор, мы что, рюмками махать собираемся? Разливать
устанешь.
— Понял, не дурак. Клавдия Ивановна! — позвал он по-
давальщицу. — Принесите нам две кружки. Всё! Я бросил
пить… из маленькой посуды…
Ить мы ж свои
57
После выпитой водки и съеденного борща Фомин спросил
разрешения закурить.
— Ну, что ж, кури, коль куришь. Я-то в лагерях отучился.
Жрать очень хотелось, вот и менял курево на всё съестное.
— А можешь рассказать мне, как ты в лагеря-то загремел?
— Да что рассказывать. Фарш невозможно провернуть на-
зад, и мясо из котлет не восстановишь. Ты-то знаешь, навер-
ное?
— Да не вру я, не знал, что к тебе еду. Думал, однофами-
лец. Ты ж знаешь, в армии не принято имя-отчество употре-
блять, вот мне и не назвали, а то бы я, может, догадался, что
это ты.
— Ну ладно. Ты помнишь, я в тридцать пятом был направ-
лен после курсов в Забайкальский округ. Дали полк. Выгру-
зили в чистом поле. В тех местах дождь идёт один раз: начи-
нается в мае, а кончается в августе. Причём, к августу разра-
жаются такие ливни, что смывают и дороги, и мосты — не про-
ехать, не пройти. Здоровый, в общем, климат. Каким полком
командовать? Где командовать? Ничего вокруг, кроме кустов
да травы и бурьяна. Пришлось принять полк на голом месте,
строить временное жильё, столовую, конюшни. Красноармей-
цы рыли землянки, ставили навесы. Натаскали камней, сде-
лали казарму на пятьсот человек. Осенью стали прибывать
лошади, да вдруг ударили морозы. Лошадей укрывали попо-
нами из камыша, но они всё равно мёрзли. Их выводили и но-
чью гоняли по несколько часов, чтобы согрелись, а сами-то уж
как-нибудь. Не у всех бойцов и командиров были землянки:
жили в «лисьих норах». И продолжали жить зимой.
— Так ты к чему всё это рассказываешь? Я сам начинал
так же.
— Ну, ты уж слушай, сам же попросил. Приехал как-то в
дивизию один из маршалов с проверкой и приказал показать
ему расположение. Ну, поехали мы. Вышли из машины, кру-
гом степь, только трубы из земли торчат. Маршал походил-
походил и спрашивает: «Где же полки?». Отвечаю ему, что в
«лисьих норах». — «А ну, сыграй «тревогу»». Только разда-
Виктор Камаев
58
лись первые звуки трубы, как красноармейцы и командиры
из-под земли, словно суслики, повыскакивали и вмиг построи-
лись. Маршал схватился за живот и стал хохотать. У хорошего
хозяина собаке живётся лучше, а маршалу весело, его не бес-
покоит, что вверенные ему войска косит простуда, а по вес-
не — цинга. Маршал прочитал лекцию о международном
положении, призвал «потерпеть», затем приказал «сусликам»
совершить марш по сопкам, проверил стрелковую подготовку
и убыл, очень довольный. Люди в норах — это считалось впол-
не нормальным. Я понимаю, когда война, приходится устра-
иваться как придётся. А здесь-то кто мешал в мирное время
наладить нормальный быт?
— Эх! А зато устраивались перед толпой зевак показные
манёвры и парады. Давай ещё по одной кружечке, — предло-
жил Фомин.
— Да давай. Я-то у себя дома. Ты-то как доберёшься обрат-
но?
— А я сегодня не собираюсь никуда.
— Значит, глубже копать на меня будешь?
— Да это уж как водится. Там видно будет, копать или не
копать, главное, чтоб потом не накапать.
— Ну-ну. А про манёвры-то где слышал?
— Чего слышать-то? Сам в таких участвовал. Пускали
газы, метались люди в противогазах, скрипя и гремя двига-
лись танки, в небе реяли самолёты, крались в дымовой завесе
цепи, скакала конница, тянулись громадные пушки. Всё это
было так нелепо поставлено, что с военной точки зрения это
был обыкновеннейший балаган. Но балаган этот действовал
на толпу, он внушал ей представление о советской мощи и не-
победимости Красной Армии. А армия в это время вместо бое-
вой подготовки занималась всякими хозяйственными работа-
ми, чтобы прокормить и содержать себя: засевали поля, разво-
дили коров и овец, строили жильё, стирали бельё. Я бывал с
проверками в частях. Представляешь, смешно говорить, бой-
цы, после года службы не умели стрелять, бросать гранаты,
владеть штыком, не знали, как правильно оседлать коня!
Ить мы ж свои
59
— Да чего ты мне рассказываешь? У меня в полку всё то же
самое было: и овец разводили, и картошку сажали, сено и дро-
ва заготавливали. Снабжения вообще никакого не было. Всё
сами делали, а боевой подготовкой заниматься было некогда.
Да, а ты чего это меня на откровенность-то вытягиваешь?
— Какая тут к чёрту откровенность! Напиться не с кем, по-
плакаться в жилетку и то не кому. Кругом одно стукачьё. Уж,
думаю, ты-то не ссучился? Я воевать начал в 38-м, на Хасане.
Насмотрелся. Начальники управлений фронта и командиры
частей не знали, какое, где и в каком состоянии оружие, бое-
припасы. Рота 118-го стрелкового полка прибыла к месту бое-
вых действий с холостыми патронами и деревянными грана-
тами. Многие бойцы были посланы в бой в совершенно изно-
шенной обуви, полубосыми, в таком рваном обмундировании,
что, по сути дела, они оставались в нижнем белье. Да чего там
говорить, многие стрелки замок у винтовки открывать не уме-
ли. И что? В ходе небольшого столкновения при пятикратном
превосходстве в живой силе и абсолютном — в технике, люд-
ские потери с нашей стороны составили 3500 человек убитыми
и ранеными, а у японцев 500 убитыми и 900 ранеными.
— Фомин, ты чего завёлся-то? Это я ведь начал тебе рас-
сказывать, как я в лагеря загремел, а ты мне не даёшь.
— Причём здесь твои лагеря и тюрьмы? Я тебе дальше
дорасскажу. При этом выбить японцев с сопок Заозёрная и
Безымянная так и не удалось. Конфликт был разрешён ди-
пломатическим путём, после чего японцы сами очистили вы-
соты. А писали-то, что отборные части Квантунской армии
были разбиты наголову и вышвырнуты с советской террито-
рии. А вторжение в Польшу в сентябре 1939 года? Все крича-
ли — «лёгкая прогулка», а в результате «прогулки» погибли
полторы тысячи наших, своих, родных солдатиков.
— Ну, ты ещё про Зимнюю кампанию не вспомнил.
— Да, маленькая Финляндия тоже для нас оказалась
«твёрдым орешком». В Зимнюю войну мы вступили в летнем
обмундировании. В войсках не было точных данных не только
о противнике, а даже о количестве собственных бойцов и ко-
Виктор Камаев
60
мандиров. Когда начали кормить, обсчитались почти на две-
сти тысяч едоков в меньшую сторону. Каково!? Сколько поуми-
рало с голоду, замёрзло лютой смертью! Кого? Своих же. А от-
ветил кто?
— Все они на своих натренировались в Гражданскую, вот
своих никогда и не жалели. Помнишь, небось, как про них в
энциклопедиях писали: «Гражданская война была для них
единственной практической школой». Мою душу посещает
гнев не только на немцев, а в большей степени на большеви-
ков. Ведь это они первыми в двадцатом веке открыли звер-
ства над мирным русским народом. Они с начала Граждан-
ской войны начали истреблять русский народ, самую лучшую
её часть. Они делают это и до наших дней. Достаточно указать
на тюрьмы, которые и зовутся в народе вторым фронтом…
Я вполне понимаю крестьян, которые не особенно возмущают-
ся зверствами немцев, говоря, что и у нас не лучше поступают
большевики с народом.
— Ты знаешь, я вот сейчас, наверное, и понял, что весь
41-й год мы отступали только из-за того, что солдаты воевать
не умеют, а самое главное — не хотят.
— А чего им хотеть-то? За что воевать? За подневольный
труд в колхозах? За нищенскую зарплату на заводах? У сотен
тысяч из них были репрессированы или родственники, или
друзья. Они замордованы «передовым» со времён египетских
фараонов строем, а теперь руки поднимают не на фальшивых
собраниях, а в бою, выражая свой протест против варварских
условий жизни. Я вообще удивляюсь, что кто-то воюет.
— Воюют, конечно, воюют. Иначе от Москвы немцев не ото-
гнали бы.
— Слушай, Фомин, чего ты меня разводишь на откровен-
ность? Или, если дело не клеится, то его шьют? Ты уж прие-
хал с проверкой, так давай проверяй, чего зазря лясы точить.
— Эх, майор-майор. Вот ты меня не спросил, как я в
особистах-то оказался. А я тебе ответил бы. Страшно мне было
видеть, как нормальных мужиков, вполне умных и добросо-
вестных командиров к стенке тулили. Или, как в народе гово-
Ить мы ж свои
61
рят, когда всё рушится, надо немедленно кого-то припереть к
стенке, чтоб самого не задавило. Да и сам я понял, что мною
тоже подпереть могут. А я ведь боевой командир. Был. Пол-
ком командовал. До войны в отличниках ходил. Как провер-
ка — так я лучший. А как война началась, от полка за неделю
ничего не осталось. С горсткой бойцов дошёл до своих. Во-о!
До своих ли? Помордовали меня с месяц. Спасло то, что с ору-
жием пришли, с документами, в своей форме. Лычек не сорва-
ли. Партбилет при мне. Вишь, действительно, держаться пар-
тии народной и современно, и доходно. Полка мне больше не
дали, а отправили в особый отдел округа, звание сохранили.
Вот я и кантуюсь теперь в тылу. С одной стороны я рад, но по-
воевать ещё мог бы. Буду проситься, как ты.
— Значит, дело-то моё читал?
— Да читал я, читал. Но знаешь, доверяй слову больше,
чем бумаге! А бумаге — больше, чем человеку. Вот и решил я
тебя прокачать по своему разумению, а не как мне предписа-
но. Вижу, что не ошибся я. Ну, давай сегодня отдыхать будем,
а уж завтра произведу осмотр твоих владений по всей форме,
покопаю.
* * *
Спозаранок, попив только чаю, Фомин и Сухомлин выеха-
ли на машине Фомина по объектам. Осмотрели практически
всё. Было непонятно, какое впечатление осталось у Фомина от
увиденного. Он вопросов никаких не задавал, из машины не
выходил, лишь иногда просил водителя остановиться. Когда
прибыли к монастырским стенам, Фомин распорядился оста-
вить машину за воротами, прошёл через будку КПП, закурил,
повертел головой, постоял так, пока не докурил папиросу.
— Ну что, майор, рассказывай, как ты тут до такой жизни
докатился, что уже сделано, что предстоит сделать?
Сухомлин обстоятельно доложил, что уже сделано соглас-
но директиве, по которой необходимо приспособить сохранив-
шиеся здания бывшего монастыря под тыловой госпиталь.
Виктор Камаев
62
А за территорией монастыря заново построить посёлок для ме-
дицинского и обслуживающего персонала госпиталя.
— На всё про всё отпущено два месяца, а также предпи-
сано использовать в работах только имеющиеся в наличии
трудовые резервы. Вот и всё. Если желаешь ознакомиться с
документацией, могу дополнительно предоставить в кабине-
те.
— Документацию я изучать не буду, она у меня тоже име-
ется. А вот в трапезную твою, я думаю, уже пора. Там и дого-
ворим.
* * *
За столом, заставленным различными кулинарными изы-
сками, Фомин всё же не сдержался:
— А вот скажи, майор, откуда у тебя в столь трудное для
страны время стол деликатесами завален?
— А ты знаешь, здесь нет ни одного сверхъестественного
блюда. Всё с местных полей и огородов, ну и из леса немного.
Всего этого здесь в достатке. Просто надо не лениться. И, ко-
нечно, мастерство кулинаров. Они у меня из крупнейших сто-
личных ресторанов. Кому-то не угодили, а я подобрал. С дет-
ства не доедал, вот теперь и догоняю. Думаю, верно говорят,
что мы живём не для того, чтобы есть, а едим, чтобы жить. Да
и работников раньше по аппетиту выбирали.
— Пишут, ты тут и врагов народа раскармливаешь?
— Не раскармливаю, а кормлю согласно их пайку. Про-
сто пресёк хищения продуктов, и стали они получать столь-
ко, сколько им положено, ну и немного с полей и лесов.
Добавка. Плюс поварское умение из какашки сделать каш-
ку.
— Ну, а зачем политических зэков спецами поставил, да
ещё расконвойку им обещал?
— Спецами я их не ставил. Спецами они на воле были.
Нельзя прекрасному инженеру ломом махать, даже в нака-
зание. Пусть головой работает, раз его природа умом награ-
Ить мы ж свои
63
дила. А расконвойку им буду хлопотать, хотя и не надеюсь.
Думаю, не убегут. Здесь и работа, и сытость, а там — война и
голод.
— Всё у тебя кругло как-то получается. Нимба только не
видно.
— Опыт мировой истории показывает, что рабский труд в
длительной перспективе экономически неэффективен. Бес-
платный рабский труд зэка оказался вовсе не так уж дё-
шев: арестантов надо было охранять, конвоиров требовалось
всё больше, арестованных, пусть скудно, но надо кормить.
Экономия на питании оборачивалась снижением производи-
тельности труда. В результате себестоимость лагерного произ-
водства оказывалась чаще всего выше запланированной. От-
сюда — вынужденные приписки, лагерная «туфта», в которой
оказывались заинтересованы все: от наркоматов до лагерного
начальства, от конвоиров до зэков.
— Тебе бы, майор, лекции читать по экономике.
— Причём здесь лекции. Мне «туфтой» заниматься неког-
да, да и не получится — всё на виду. Госпиталь или есть, или
его нет. Ну и сам знаешь, если госпиталя нет, то и меня нет.
Вот я и кручусь, выкраиваю: чтоб не завшивели и не заболе-
ли — баню и постирушки, чтоб не мёрзли — одежду соответ-
ствующую, которой, кстати, склад завален, а её не выдают, по-
тому, что потом своровать будет нечего. Кормёжку организую
приличную, чтоб работали как надо, ну и так далее.
— Да уж, так далее. Это ты им в домах ремонт сделал и
дрова завёз?
— И дрова тоже. Чтоб не отвлекались, чтобы их дети в те-
пле были и пожаров чтоб не было.
— Ты вот что, в ночь я сегодня не поеду. Уж завтра с утря-
ни. А сегодня ты мне построение командного состава и охран-
ников организуй. Речь прощальную им говорить буду.
— В двадцать ноль-ноль устроит?
— Подходяще.
Виктор Камаев
64
* * *
В назначенное время весь личный состав комендатуры и
охраны лагеря был построен, о чём майор Сухомлин перед
строем отрапортовал Фомину. Фомин обошёл строй и без лиш-
них разглагольствований и приветствий сообщил:
— Довожу до вашего сведения, что полученные нами сиг-
налы, вызвавшие проверку, я признаю правильными и сво-
евременными. Лично буду хлопотать о награждении торже-
ственным рукопожатием лейтенанта Гречихина и старшину
Шмеля за бдительность. Думаю, что таким инициативным
людям, как Гречихин и Шмель, грех просиживать штаны в
тылу, в действующей армии недостаток людей твёрдого харак-
тера, умеющих проявить себя в сложных, смертельных усло-
виях. Рапорты Гречихина и Шмеля с просьбой отправить их
на фронт командованием будут удовлетворены.
— Товарищ проверяющий, а я не писал никаких рапор-
тов, — несдержанно воскликнул Гречихин.
— Вы что, передумали, лейтенант?
— Никак нет, товарищ проверяющий!
— Ну, вот и подходяще. Так что, товарищи командиры, бе-
рите пример с лейтенанта Гречихина и старшины Шмеля!
Сейчас все могут быть свободны и со спокойной совестью мо-
гут приступить к исполнению своих служебных обязанностей.
Когда строй разошёлся, к Фомину подошёл Сухомлин.
— Ты что делаешь-то?
— А что такое? Надо же как-то поощрять инициативу, вот
я и поощряю. Да и знаешь ли, пакости надо делать осмотри-
тельно. Это ж им наука. И пусть запомнят: чтобы побеждать,
надо выбирать себе правильного противника.
— Рискуешь. Если из-за меня, то вдвойне. Они ж не уго-
монятся, глядишь, и на тебя накапают. Два зайца и волка за-
грызут.
— Я тоже люблю народную мудрость, а народ говорит: от-
носись с уважением к идиотам, ведь любой из них имеет все
шансы стать твоим начальником. А по поводу риска из-за
тебя скажу просто — мы ж свои! Пойдём, отметим это событие.
Ить мы ж свои
65
Уж больно подавальщица у тебя хороша, обходительная, ап-
петит возбуждает.
— Да, готовит она хорошо… И обходительная.
* * *
В конце апреля на рудник пришёл состав с оборудовани-
ем и имуществом для госпиталя. Сухомлин организовал раз-
грузку вагонов, складирование имущества возле станции, обо-
рудование отправлял в монастырь, где, хотя ещё не всё было
готово, расставляли в келейном корпусе кровати, застилали
матрасами и бельём. В хвосте состава был прицеплен полува-
гон. Из него вынесли пять носилок с тяжелоранеными. Выно-
сили женщины в телогрейках, но в белых косынках с красны-
ми крестиками. С этим же составом прибыла часть медперсо-
нала: несколько медсестёр и два врача. Один пожилой, смор-
щенный мужчина в длинном пальто, похоже, не с его плеча, и
молодой, худющий очкарик — «в чём душа держится». Ране-
ных перевезли в монастырь и разместили в просторном поме-
щении бывшего келейного корпуса, оборудовали сестринский
пост — первый пост будущего госпиталя.
Пятеро раненых — калеки войны: все тяжёлые ампутан-
ты. Эти пятеро были первыми в этом госпитале. Кто-то всег-
да бывает первым. В поезд их свезли из разных мест, двоих
погрузили по дороге. Лечить-то их уже было не надо. Раны
давно зарубцевались, вот только руки-ноги не выросли. Уход
им был нужен.
Медсёстры обустраивали свой быт, обзаводились кое-каким
имуществом. Жить обосновались в будущих медпалатах, рас-
ставив койки, как в общежитии. Уже повесили на окна мар-
левые занавески, принесли лавки, бачок с водой, таз для по-
стирушек, рукомойник. Дежурства при раненых пока не об-
ременяли. Да и медобслуживание раненым особо не требова-
лось: их кормили, поили, обмывали, обслуживали туалетом.
На сестринском посту поставили стол с деревянной выгород-
кой, стеклянный шкаф с медикаментами первого требова-
Виктор Камаев
66
ния, повесили плакаты-памятки и плакаты-призывы. Соста-
вили графики дежурств, завели всякие медицинские журна-
лы, для которых использовали ученические тетради. Во вре-
мя дежурств в основном спали, уставая на общих хозяйствен-
ных работах: приходилось стирать постельное и нательное бе-
льё, таскать и собирать койки, мыть полы, окна и многое дру-
гое, что должны были бы делать санитарки и другой обслу-
живающий персонал. Но санитарок пока не было в штате, не
было истопников, прачек, поваров, да и никого ещё не было,
вот кроме них и двух врачей. Да и этот-то небольшой пока кол-
лектив толком не перезнакомился, не притёрся, не сработал-
ся. Из всех медсестёр самой опытной была Ниночка, как её на-
зывал пожилой доктор Сергей Иванович, с которым она не-
сколько лет проработала в хирургическом отделении одной из
клиник в Москве. Она и была на правах старшей медсестры,
давала указания и сама же помогала другим их выполнять.
Так, по методу «делай как я», и передавался опыт, вырабаты-
вались навыки у других медсестёр. А одна, Валентина, вообще
никогда никакого отношения к медицине не имела, для неё
всё было ново, непонятно.
— Нина Владимировна, и чего их сюда свезли-то?
— А куда ж их? Они, вроде, и не требуют лечения, а не здо-
ровые ж. У этого обгорелого вообще никого нет, и за остальны-
ми уход нужен. Вот их и переправили сюда, чтобы другие го-
спитали разгрузить. Там условий для них нет, а здесь тыл, да
и не будут они здесь никому мешать.
— И что, теперь мы их должны обслуживать?
— А кто ж?
— Ну, не знаю. Я думала, мы здесь другим будем зани-
маться.
— Ещё подожди, назанимаешься! Обещают к лету.
— Ох, и не знаю, правильно ль я согласилась на эту работу.
— А как попалась-то?
— Да как, на станции привязалась к поезду, гляжу —
военные. Возьмите да возьмите. Вот и взяли. А оказалось —
госпиталь.
Ить мы ж свои
67
— А ты чего хотела?
— Чего я хотела, хотела в армию. Дома-то есть нечего,
одеть нечего. Мои-то померли все. Жить нечем. Воровать, что
ли? Вот я и решилась: пойду в армию. Кормить будут, оденут.
А работы я никакой не боюсь.
— Училась где-нибудь?
— Ну, как училась? Семилетка. А так в работницах была.
У нас на станции в лесу дачи были. Ну, всякие шишки там
жили летом с семьями. Вот я у одного военного и служила:
стирала, убиралась, за огородом ухаживала. Кормили хорошо:
всё, что оставалось — моё. Одежду давали. Я одевалась всё из
ихнего — нарядно. А придирались-то… Ну, ко всему. За со-
бой некогда было поухаживать. Бывало, умыться сил не было.
Спала по два-три часа, да днём куда-нибудь уйду в лес, да по-
сплю чуток. Зимой дом топила. Дача-то была большая, одних
печек три штуки. Я и жила там же. А с войной не стали они
приезжать. Дачу заколотили крест-накрест. Вот и не знала я,
куда податься. Шофёр ихний за мной ухаживал. Думала, за-
муж к нему уйти. Ожениться обещал. А тут война.
— А что ж на стройки-то не пошла?
— Да какие стройки? У нас одна ушла, дак потом приполз-
ла еле-еле. Сильничали её там, не кормили, одежды давали
— телогрейку да чёботы на железной подошве. Сбегла она.
Прятаться не стала. Померла быстро. А я не схотела. Хотела
за шофёра замуж. Других мужиков всё равно не было. Он хоть
в годах, а видный. В кожах ходил, улыбался мне.
— Ну, вот уж счастье-то!
— Дак что ж, коль других-то не видно. Я уж не знаю, где ты
прожила и как, а у нас все года был голод, все всё время иска-
ли пропитание, кто имел поесть, тот и улыбался. Помню, ког-
да в школе ещё, сусликов заставляли ловить и сдавать, то мы
их не сдавали, а ели прямо со шкуркой. Людей, правда, у нас
не ели, хотя я слыхала и про такое. А ты мне про счастье…
— А ты на этих посмотри. У них-то теперь когда оно будет,
счастье-то? Они что, за сусликов пострадали?
— Не ведомо мне. Не была я там.
Виктор Камаев
68
— Вишь как хорошо. Моя хата с краю, ничего не знаю. Брю-
хо бы набить, да к теплу поближе.
— А как жа без брюха да тепла-то?
— Ладно, потом поговорим, если захочешь. Людей обихо-
дить надо, да кормить их уже пора.
Начали с обожжённого слепого танкиста. Руки и ноги у
него были на месте, да не слушались — сгорели до сухожи-
лий. Женщины взяли его справа-слева, повели в туалет. Тан-
кист практически шёл сам, но не видел куда, да и ноги слуша-
лись плоховато. В туалете женщины оставили танкиста одно-
го, усадив его на деревянный стульчак.
— Вот они, суслики-та, только начинаются. А каково ему
теперь всю жизнь так?
— А что жа, семьи, что ль, у него нету?
— Какая уж теперь семья. Говорят, сам не схотел ехать.
— А что же доктора-то?
— Доктора не боги. Наш говорил, что руки-ноги поправит.
Глаза вот только… И это ещё…
— Да что ж, коли руки-ноги зашевелятся, то уж и легче ему
будет. А без глаз тоже я видала. Себя обиходить сможет, так и
сгодится кому.
Женщины помыли танкиста, переодели его в свежее бельё
и так повели обратно. Поменяли постель, уложили.
— Спасибо, сестрички.
— Да что уж. Терпи. Вот доктор наш обещал поправить
тебя. Скоро сам ходить будешь.
— Буду стараться. А то ведь стыдно мне так всю жизнь-то
вас мучить.
— Старайся, старайся. А мучиться мы привыкши. Да и не
мученья это. Забота это наша. Не смущайся. Привыкай. Свои ж.
Безногому пехотинцу подкатили каталку на подшипни-
ках, усадили на неё. До туалета поехал сам, отталкиваясь от
пола «тёрками», как он сам называл две колодки. В туалете
женщины усадили его на стульчак и вышли.
— С этими-то справимся. А вот что летом-то будет. Доктор
говорит, места для всех хватать не будет.
Ить мы ж свои
69
— Что ты всё пугаешь?
— А что не пугаться-то? Кто ж в народе-то останется? Од-
них свои побили в лагерях, этих вот война. А нам-то как жа?
Одни бабы да обрубки.
— Коль мы не помрём, сдюжим уж. Бабам теперь и ещё ра-
боты — рожать без устали.
— От кого рожать-то?
Так женщины обиходили четверых. Когда подошли к очка-
рику, безрукому и безногому, он отвернул голову.
— Да не смущайся. Справим и тебя. Давай, Валентина, утку.
— Не надо мне утку. Не буду я здесь.
— Ну и ладно. Поедем в туалет. Там управимся.
После всех туалетных процедур стали кормить солдатиков
завтраком. Еды пока на всех хватало. На пятерых-то не жа-
лели. Пехотинец и двое других поели сами. Руки-то на месте.
Танкиста Валентина кормила с ложки. Обгорелые мышцы на
скулах слушались плохо, не всегда вовремя успевал закры-
вать рот. Часть еды в рот не попадало.
— Ладно, ладно. Не конфузься, подотру. Это я сама вино-
вата, неумеха ещё. Приноровлюсь. Время есть.
С «очкариком» пришлось повозиться. От еды он отворачи-
вался, плакал, зубы стискивал.
— Ну что ж ты, милый? Есть-то надо. Ешь, ешь. Нас-то жа-
лей. А то заругают, коль голодным тебя оставим.
— Да зачем мне? Умереть охота. Ведь это не жизнь. Не че-
ловек я теперь — растение.
— Ну что ж ты говоришь-то такое.
* * *
В единственную заселённую палату пришли два врача и
шесть совсем молоденьких медицинских сестёр, видать, сра-
зу после курсов, добровольцы. Кто-то пожалел их, не стал от-
правлять на фронт. А может, как раз и не пожалел.
— Ну-с, как у нас идут дела? — Начал обход пожилой врач.
— Как наши больные себя чувствуют? Ниночка, надо бы на
Виктор Камаев
70
спинках кроватей указать данные больных и отмечать темпе-
ратуру, давление, пульс и практиковать это впредь.
— Хорошо, Сергей Иванович. Сегодня же выполним.
А больных мы обиходили, накормили, бельё поменяли. Чув-
ствуют все себя вроде без жалоб. Один вот только от еды отка-
зывается. Растением себя называет.
— Это кто же?
— Да вот, мальчик совсем. Плачет, умереть хочет.
— Ну, умереть-то мы ему как раз и не дадим. Начнём об-
ход. Так-с. Что же такая депрессия у нас, молодой человек?
— Она у меня с октября 41-го. Записался в ополчение. Всё
хорошо было. А потом видите, что получилось. Поотрезали всё.
— Студент?
— Да. С четвёртого курса философского факультета МГУ
просился на фронт. Зрение, видите ли, подвело. А потом уж
разрешили в ополчение записаться. В конце октября броси-
ли нас на немца. Дали-то винтовки старого образца бельгий-
ские да французские, и то не всем. Научили кричать «ура»,
и на этом подготовка закончилась. Мне две гранаты выдали,
а как включать, не показали. Когда воевать начали, я очки
разбил. Ничего не вижу. Стрельба со всех сторон. Потом слы-
шу — взрывы. Ну, думаю, наши гранатами стали кидаться.
Винтовку-то у меня забрали, всё равно ничего не вижу. Я гра-
нату достал, кольцо дёрнул, а граната у меня упала. Пока я
её искал, она взорвалась. Вот меня и побило. Сам себя, по-
лучается. Меня на третий день только подняли. Санитарок-
то не было. Никого не перевязывали. Это уж кто тогда живой
остался, ходили патроны собирали. Винтовки-то у всех раз-
ные и патроны разные. А их только с винтовками выдавали,
а потом уж нет. Меня нашли, увидели, что живой, и поволок-
ли. Я ещё три дня в лесу пролежал на подстилке из лапни-
ка. Мне только пить приносили, а больше не было ничего. По-
том вроде как пополнение пришло. Меня на телегу погрузи-
ли, а дальше ничего не помню. А так-то я всё время в сознании
был.
— Ну-с, молодой человек, организм у вас крепкий.
Ить мы ж свои
71
— Меня Александром зовут. Очнулся я уже вот такой, в го-
спитале, в Москве. Всё поотрезали. А зачем? Дали б умереть
спокойно. А теперь даже и руки на себя наложить нечем. Нету
рук-то.
— Да-с. Вот и анамнез собрали. Должен заметить вам,
Александр, что философский факультет всё же необходимо
закончить. У вас вся жизнь впереди, верьте мне. У нас ещё бу-
дет возможность побеседовать. Вадим Валентинович, — обра-
тился он ко второму врачу, — проводите обход дальше. Я от-
лучусь. Забираю с собой Ниночку. Ниночка, пойдёмте со мной.
Они зашли в кабинет Сергея Ивановича.
— Видите ли, Ниночка. Этому молодому человеку необхо-
димо создать особые условия. Лечить мы его уже не сможем.
С ним сделали всё, что смогли. До нас. А вот сохранить в нём
человека разумного, видимо, придётся нам. Прошу вас вы-
слушать меня внимательно и проникнуться моими мыслями.
Этому молодому человеку нужен особый уход, постоянное при-
сутствие, чтение.
— Вы что, предлагаете мне быть при нём сиделкой? Док-
тор, Сергей Иванович, я же медсестра, а не сиделка. Тем бо-
лее из всех сестёр, которые у нас на сегодня есть, практиче-
ский опыт только у меня.
— Вот поэтому я именно вас и прошу на этом этапе органи-
зовать уход за ним. Этот опыт вам, да и всем нам, в ближай-
шее время очень и очень потребуется. Я так думаю. Чувствую.
Уж поверьте мне.
— Да что же это, Сергей Иванович, сейчас самая организа-
ция всего, ничего не налажено: того нет, сего нет.
— С этим я сам разберусь. Конечно не без вашей помощи.
Да и Вадим Валентинович человек энергичный. Безусловно,
подключим и его. Но, я повторюсь, этот опыт нам вскоре будет
не менее важен, чем весь лечебный процесс. Первоначально я
предлагаю вам найти с ним какие-то общие интересы, не да-
вать ему хандрить, что-либо почитать ему. Разрешаю и даже ре-
комендую взять в помощь одну медсестру из вновь прибывших.
А я сегодня же распоряжусь организовать у нас библиотеку.
Виктор Камаев
72
* * *
Пока шёл процесс становления госпиталя, Сергею Ивано-
вичу приходилось жить в своём кабинете. В бытовом плане
не требовательный, он обходился минимумом одежды, обуви.
Мог и умел спать на кушетке, благо, телосложения был тще-
душного, «сморчкового», как беззлобно прозывали его медсё-
стры.
Семья у него была. Да где, кто знает? В 37-м настал черёд
и Сергею Ивановичу «перевоспитаться трудом». А случилось
всё довольно просто, и даже банально. В пору, как теперь го-
ворят, царизма Сергей Иванович служил тюремным лекарем.
Видимо, сильно не повезло ему в жизни. Обслуживал он по-
литических. Начитался у них «манифестов» и прочей чепухи.
Всё прочитанное Сергей Иванович признал «навязчивым со-
стоянием», «верой одержимых», «психической патологией», а
проще говоря — «бредом сивой кобылы в полнолунную ночь».
Признал он это только для себя. И только. А вот почему «за-
бредило» столь большое количество нормальных людей? Вме-
сте с медициной стал интересоваться и этой проблемой. Везде,
где только мог, собирал подходящие книги.
После октябрьского переворота занялся частной практи-
кой. К этому времени он уже обзавёлся семьёй. В стране хаос,
но люди болеют всегда, при любом режиме. И есть хотят тоже.
Нужно было работать. Ему приходилось много передвигать-
ся, но даже извозчика в то время нанять было проблемно. На
улицах собирались толпы народа, и очередной взбрендив-
ший с какого-нибудь возвышения раздавал обещания налево-
направо, а другие идиоты слушали, разинув рот. Но идеи, ко-
торые творят историю, всегда примитивны и повелительны.
Только такими их может усвоить большинство, а то, что слож-
но и утончённо, — всегда достояние одиноких.
Однажды Сергей Иванович был приглашён к непростому
пациенту. Осмотрев больного, никаких признаков серьёзных
заболеваний доктор первоначально не выявил. Но, поговорив
с родственниками, узнал, что пациент работает каким-то важ-
ным чином в чрезвычайке, получает добротный паёк, которо-
Ить мы ж свои
73
го хватает на всю семью с избытком. Да вот в последнее вре-
мя перестал спать, засыпал только после большого количества
алкоголя, во сне бредил, кричал страшно. С родными не раз-
говаривал. А теперь совсем перестал ходить на службу.
— Это фрустрация, — заключил Сергей Иванович. — Со-
стояние после душевной травмы, отчаяние, собственное бес-
силие перед обстоятельствами, — объяснил он жене больно-
го. — Я буду консультироваться со знающими врачами, пото-
му что это не совсем мой профиль. Но, безусловно, завтра же
я посещу больного. Мне необходимо с ним подробно побеседо-
вать, выяснить причины такого его состояния, а после этого
уже принимать какое-то решение о лечении.
Но только после нескольких посещений больной стал об-
щаться с доктором, разговорился.
— Доктор, меня из рабочего комитета рекомендовали на
службу по выявлению контры. Я, конечно, сразу согласился.
На фабрике делать уже было нечего — всё развалили, толь-
ко митинговали. За месяц мне эти митинги так надоели, что я
был рад заняться хоть чем-нибудь полезным, пусть даже кон-
тру ловить. Первое время мы ходили с обысками, потом с аре-
стами, с отправкой в тюрьму. А потом меня стали привлекать
к расстрелам в подвалах чрезвычайки. Уже тогда мне всё это
не нравилось, а дальше — больше. Мы хватали людей на ули-
цах, врывались в дома днём и ночью, стаскивали обезумев-
ших от страха с постелей, волокли в подвалы стариков и ста-
рух, жён и матерей, юношей и детей, связывали им руки, оглу-
шали ударами, с тем, чтобы расстрелять их. А трупы броса-
ли в ямы, где они делались добычей голодных собак. После
такой работы я запил, не мог уже трезвый ходить на службу.
Думал, может, меня уволят за пьянство, а потом смотрю, так
все ж пьяные, видать, им тоже не дюже хорошо от их службы.
А потом вообще перестали обставлять убийства инсценировка-
ми, а стали расстреливать прямо на улицах, врывались в луч-
шие дома, приносили с собой вино, устраивали пьянки. Если
в доме был рояль, то кого-нибудь усаживали играть на нём
как умеет, а хозяев заставляли танцевать. Кто отказывался,
Виктор Камаев
74
того убивали на месте. Особенно тешились, когда удавалось
заставлять танцевать престарелых и дряхлых или священни-
ков и монахов. Бывали случаи, когда шампанское смешивали
с кровью застреленных и пили, на глазах родителей не только
насиловали дочерей, но даже растлевали малолетних детей.
— Вы, мне кажется, бредите, уважаемый, — пытался при-
остановить несчастного Сергей Иванович.
— Да что там бредите, доктор? Мне нужно всё это кому-то
рассказать. Я же всё это в себе таю. Мне этого нельзя разгла-
шать!
— Ну, вот и не разглашайте.
— Я это делаю по двум причинам: чтобы хоть кто-то об этом
узнал и чтобы меня расстреляли. Жить с этим я не смогу. Ни-
какое воображение не способно представить себе таких изде-
вательств. Людей раздевали догола, связывали руки и подве-
шивали к перекладинам, чтобы ноги немного касались зем-
ли, а потом постепенно расстреливали из пулемётов, винтовок
и револьверов. Пулемётчик раздроблял сначала ноги, чтоб
они не могли поддерживать туловище, потом стрелял по ру-
кам и в таком виде жертву оставляли истекать кровью, и уж
после стреляли в тело до тех пор, пока живой человек не пре-
вращался в бесформенное месиво, и только после этого доби-
вали выстрелом в лоб. Тут же сидели и любовались казнями
приглашённые гости, пили вино, курили и играли на пиани-
но или балалайках. Я всё это тоже видел. И мне приходилось
добивать. Ужаснее всего, что их не всегда добивали насмерть,
а сваливали в фургоны и бросали в яму, где многих закапы-
вали ещё живых. Ямы, наспех выкопанные, были неглубоки,
и оттуда не только доносились стоны изувеченных, но были
случаи, когда страдальцы с помощью прохожих выползали из
этих ям, лишившись рассудка.
Рассказчик налил себе из графина в стакан водки и выпил
залпом, не поморщившись. Сергей Иванович жестом попро-
сил налить ему тоже.
— Не знаю, рассказывать ли вам дальше. Дальше — ещё
ужасней. Часто практиковалось сдирание кожи с живых лю-
Ить мы ж свои
75
дей, для чего их бросали в кипяток, делали надрезы на шее
и вокруг кистей рук и щипцами стаскивали кожу, а затем вы-
брасывали на мороз… Не забуду никогда, как один кричал:
«Что ж вы делаете? Ить мы ж свои, русские!» Ему тяжёлым
молотком разбили голову пополам. Мозг вывалился на пол.
Особенно свирепствовали женщины, изощряясь в способах
истязаний. Были даже из числа приглашённых гостей. Хва-
тали наганы и стреляли истязуемым в половые органы,
хохотали, начинали под музыку дрыгаться, не стесняясь ни-
кого, мочились на тела жертв. Придумывали всё новые спосо-
бы издевательств. Некоторых бросали в бочки с вбитыми кру-
гом гвоздями и скатывали бочки с горы, выкалывали глаза,
вырезали на лбу розы и всякие цветы, ломали суставы, за-
бивали под ногти граммофонные иголки. Эх! Никакое перо
не способно описать их мучения. Некоторые мучились даже
более суток.
— Вы мне какие-то средневековые экзекуции рассказыва-
ете. Реально ли это?
— Не знаю я никаких средневековых экзекуций. Расска-
зываю вам, что видел. А ещё в горшок сажали крысу и привя-
зывали горшок или к животу, или к заднему проходу, а через
небольшое отверстие на дне горшка пропускали раскалённый
железный прут, прижигая крысу. Спасаясь от мучений и не
имея другого выхода, крыса прогрызала в животе отверстие,
через которое и влезала в желудок, разрывала кишки и пое-
дала их, а затем вылазила, прогрызая себе выход в спине или
в боку. Поистине были счастливы те, кого только расстрелива-
ли и кто умирал, не изведав этих страшных пыток.
Сергей Иванович не заметил, что за их спиной в дверном
проёме собралась почти вся родня несчастного рассказчика.
Обернувшись, он отметил, что все стояли, как окаменевшие,
лишь мать больного передником промакивала глаза. При-
встав со стула, он как бы вывел всех из оцепенения и обратил-
ся к жене пациента.
— Дарья Семёновна, мне необходимо с вами побеседовать.
Найдите для нас местечко.
Виктор Камаев
76
— Да что ж мы. Пройдите сюда, пожалуй. — Она указала
на комнату, приспособленную, видимо, под детскую.
Сергей Иванович прошёл в указанное ему помещение и за-
говорил приглушённым голосом.
— Дарья Семёновна, муж ваш на грани помешательства.
Я вообще не понимаю, как он ещё до сих пор не сошёл с ума и
смог всё это видеть и пережить. Вам необходимо срочно увезти
его в глубинку. Есть ли у вас такая возможность?
— Да как же мы уедим-то? Ведь всё здесь. Ну, есть у меня
сестра в деревне. Так они там сами замордованные, не знаю,
смогут ли принять.
— Выхода нет у вас. Если хотите спасти мужа и спастись
сами, то уезжать необходимо немедленно. Они его в живых не
оставят.
— А как же лечение? Ведь он и не спит даже, рвёт всё на
себе. А то встанет и ходит, и ходит, и всё бормочет: «Ить мы ж
свои, ить мы ж свои…». Ищет чего-то.
— Ну что вы хотите? Ведь он пережил такое, что даже я,
выслушав его, до сих пор не могу прийти в себя. А он это видел
ежедневно и многократно. Нормальный человек этого выдер-
жать не может. А лечение я ему назначу. И вы мне поможете.
— Да чем же я смогу? А так-то я готова, говорите только,
делать чего.
— А делать особенно ничего не надо. Вам необходимо не-
много подыграть мне.
— И как же?
— Нужно говорить ему оптимистические установки, уво-
дить его от навязчивых мыслей. А я буду давать ему совер-
шенно новые лекарства. Они ему обязательно помогут. Но вы
всё же уезжайте. Ваш муж прав в своих догадках. Его расстре-
ляют свои же. Он им больше не нужен.
Для лечения этого больного Сергей Иванович решил ис-
пробовать впервые в своей практике эффект плацебо, то есть
выдавать ему совершенно нейтральный препарат типа мела
и надеяться на его самоизлечение. А больше ничем помочь он
не мог.
Ить мы ж свои
77
* * *
Многое передумал после этой встречи Сергей Иванович.
Какая-то общая неустроенность ощущалась в его жизни. Всё
время с самого детства ему приходилось как-то приспосабли-
ваться к обстоятельствам: то постоянное недоедание во вре-
мя учёбы в университете, то прятание от военной службы тю-
ремным лекарем, то теперь прятание от этих переворотов в
российской жизни, боязнь попасть в большевистские жерно-
ва. А ведь Россия была великая империя, самая большая, мо-
гучая, она дала миру несравненную ни с чем красоту, нрав-
ственность… В 1879 году по всей России не могли найти пала-
ча, дабы казнить революционера Дубовина. Быть истязателем
считалось таким позором, что правительство оберегало жизнь
палачей, покровительствовало им и щедро оплачивало их «ра-
боту». А теперь палачество стало почётным делом: органы го-
сударственной безопасности пользуются «заслуженной» любо-
вью всего народа. И с вознаграждением за «труд» дело обстоит
не в пример лучше.
Древность могла превратить человека в раба, но не пося-
гала на его внутреннюю свободу, не принуждала его мыслить,
как надо. Свобода по-большевистски — это свобода познания
«единственно правильной теории». Это почти как обезболи-
вание под гипнозом: «Ты ничего не чувствуешь, ты слышишь
только мой голос». И — ничего не чувствуют. Их режут, а они
не чувствуют. Самообман большевистской эпохи как нрав-
ственное обезболивание идеологическим гипнозом и само-
гипнозом. Оперировали топорами утратившую чувствитель-
ность народную душу и изрубили её до того, что до сих пор всё
в ней кровоточит и не срастается. И — не больно. Лишь бы
не свихнуться от всего происходящего, от навязываемой идео-
логии превратного, ложного, явно противоречащего реально-
сти. Но с беззаконием и аморальностью трудно бороться при
помощи одного благоразумия. Преступления против своего
народа стали возможны из-за избытка терпимости. Этика не-
насилия и благоговения перед жизнью тем и неприемлема,
Виктор Камаев
78
что даёт одни и те же права и возможности и палачам, и жерт-
вам. Большевики считают, что необходимость двигаться к ми-
фическому коммунизму оправдывает все жертвы современ-
ных поколений, в том числе жертвы морального характера;
ничто не может стать преградой на этом пути. А люди — лишь
гарнир основного блюда, которое жарится где-то там. В обще-
стве людоедов вегетарианец кажется безнравственным. И это
ж надо было убедить людей, что торговать — стыдно, а рас-
стреливать — не стыдно.
* * *
На станцию прибыл эшелон с ранеными. Все были пере-
везены из дивизионных госпиталей на долечивание. Вместе с
ранеными прибыли несколько врачей и медицинских сестёр.
Врачи — выпускники медицинских вузов без врачебной прак-
тики, а медсёстры — выпускницы ускоренных санитарных
курсов без опыта работы в госпиталях. Раненых разгружали
и распределяли по палатам почти сутки. Предварительный
осмотр проводил Сергей Иванович и давал указание, в какой
корпус направлять раненого.
— Да, Вадим Валентинович, все наши пациенты — ре-
зультат «мясной» работы в полевых госпиталях. Прак-
тически все — ампутанты. Да винить тамошних хирур-
гов грех. Они выполняли инструкцию оперировать в пер-
вую очередь тех, кого можно вернуть в строй. Прибавьте к
этому постоянную нехватку элементарных дезинфицирую-
щих средств, потерянные при постоянном отступлении ин-
струменты, оборудование, материалы, полную измучен-
ность персонала, прибавьте к этому мародёрство санитаров.
Да что там говорить... Давайте завтра пораньше соберите
вновь прибывший персонал у меня в кабинете. Будем знако-
миться. Да, совсем забыл. Есть ли умершие среди прибыв-
ших?
— При выгрузке не отмечено. Возможно, сгружали по пути
следования. Завтра я уточню у прибывшего персонала.
Ить мы ж свои
79
— Умершие ещё будут и у нас. Много прибыло тяжёлых.
Я думаю, не всех нам удастся спасти в наших условиях.
— А что же там-то думают?
— А там, видите ли, срочно освобождают прифронтовые го-
спитали для новых раненых. Эти — уже отработанный мате-
риал. Я тут от одного военного слышал, что стреляную гильзу
выбрасывают. Да…
— Сергей Иванович, а почему вы спросили об умерших?
— Почему-почему. Хоронить-то нам. Вот ещё одна забота.
Для этого нужны будут люди и место. Тут никуда не денешь-
ся.
* * *
Впервые за всё время своего пребывания во вновь образо-
ванном госпитале Сергей Иванович решил пройтись окрест.
Конечно же, не из праздного любопытства он вышел за преде-
лы монастырской стены, теперь уже ограничивающей преде-
лы госпиталя. Необходимо было подыскать место будущих за-
хоронений. Чтоб по-людски, а не сбрасывать в траншеи, как в
корзину для ненужной бумаги.
У каждого хирурга есть своё кладбище. Так уж повелось.
Хирурги не боги. Вчера, приняв раненых с поезда, Сергей
Иванович понял это особенно явственно. Прибыли такие ра-
неные, каких он не видел практически никогда. Не довелось
ему практиковать в прифронтовых госпиталях. Что делать с
этими калеками, он не знал. Ведь требуются особые специ-
алисты по восстановительной хирургии, а ему прислали не-
доученных ещё студентов, причём с различных факультетов.
Медикаментов никаких, перевязочных материалов недоста-
ток, инструментарий ограничен, продуктов не хватит и на не-
сколько недель, санитарок вообще нет, не все помещения от-
ремонтированы. Да что там говорить: всё плохо. За этими раз-
мышлениями и не заметил, как вышел к какому-то редколе-
сью, резко отличающемуся от основного леса, хотя и непонят-
но, чем он так уж отличается. Да вот чем: земля-то бугристая
Виктор Камаев
80
и торчат повсюду ровно отёсанные камни. Осмотревшись, Сер-
гей Иванович догадался, что это и есть бывший погост, а тор-
чащие камни — надгробия.
Он отёр один из камней, неровно торчащий из холмика, и
удивлённо прочёл: «Если ты в день бедствия оказался слабым,
то бедна сила твоя. Спасай взятых на смерть, и неужели отка-
жешься от обречённых на убиение?» Напрягшись, вспомнил,
что это из притчей Соломона.
До 1917 года на таких камнях писалось о том, что усопший
был купцом какой-нибудь гильдии, статским советником либо
ещё кем-то. Была и иная категория надписей, говоривших
о тех чувствах, что испытывали к усопшему близкие люди: о
любви, вечном горе, горючих слезах. Надписи эти обращены
не к мёртвому, ясно, что он не может их прочесть. Надписи де-
лали, чтобы их читали. Информация обращалась к прохожим.
Вот и это высказывание Соломона нашло своего прохожего,
либо он его нашёл.
Метрах в пятидесяти от Сергея Ивановича между деревьев
прошёл кто-то. Он увидел пожилую женщину в крестьянской
одежде с длинной палкой в руке, которой она орудовала как
посохом, с котомкой за плечами. Женщина выглядела весь-
ма усталой, видно проделала неблизкий путь в столь ранний
час. Аккуратно ступая, Сергей Иванович проследовал за ней.
Женщина прошла по лесу ещё какое-то расстояние, останови-
лась, осмотрелась по сторонам, будто хотела от кого-то что-то
прятать, нагнулась, разгребла листву и подняла деревянную
крышку, опираясь на неё, исчезла в землю, а крышку закры-
ла над собой.
— Во чудеса, — удивился Сергей Иванович. — Чего здесь
только не увидишь.
Он постоял некоторое время, потом подошёл к тому ме-
сту, где под землёй исчезла женщина, осмотрелся. Совсем
неявно можно было разглядеть подобие люка в земле, опять
же лишь потому, что он только что видел, как им пользова-
лись. Сергей Иванович решил ничего не трогать, а в следу-
ющий раз обязательно понаблюдать за этой женщиной, а уж
Ить мы ж свои
81
коль не получится, то выяснить, кто она, спустившись в этот
люк.
Но пора возвращаться. Перед утренним обходом вновь при-
бывших больных (а Сергей Иванович почему-то не умел назы-
вать раненых по-другому, всю врачебную практику провёл с
больными) необходимо было ещё хотя бы бегло познакомить-
ся с новым персоналом. Сам же просил Вадима Валентинови-
ча собрать всех у себя. Заспешил.
В кабинете собрались все вновь прибывшие и Вадим Ва-
лентинович.
— Ну-с, рад вас приветствовать, если можно так сказать.
Зовут меня Сергей Иванович. На сегодняшний день я глав-
ный врач этого госпиталя. Сейчас мы с вами проведём об-
ход, осмотрим больных, предварительно назначим лечение
и распределим больных по врачам. Вам предстоит серьёзная
практика, так сказать, с корабля на бал. После обхода я пред-
лагаю рассмотреть вопрос о вашем размещении и быте. Про-
живать вы будете за пределами госпиталя во вновь построен-
ных помещениях, по меркам военного времени апартаменты
комфортабельные. Можно сказать, княжеские хоромы.
А пока облачайтесь в халаты, берите блокнотики и присту-
пим.
Обход быстро не закончился. С каждым раненым приходи-
лось повозиться: осмотреть, сортировать по виду ранения, за-
крепить за одним из врачей, назначить предварительное и по-
следующее лечение. Сергей Иванович предложил размещать
раненых в палаты смешанно: безруких к безногим, чтобы мог-
ли помочь друг другу в экстренных случаях. Далеко за пол-
день смогли обойти менее половины раненых. Сергей Ивано-
вич распорядился сделать перерыв, пообедать и по возможно-
сти отдохнуть хотя бы полчаса.
За обедом Сергей Иванович долго молчал, наблюдая удру-
чённое состояние молодых врачей и, обращаясь к Вадиму
Валентиновичу, вдруг изрёк:
— Во время Крымской войны великая княгиня Елена Пав-
ловна, отрядив сестёр милосердия в Севастополь, оказала
Виктор Камаев
82
истинную услугу страждущему человечеству и сделала пере-
ворот в госпиталях, введя в них чуткий женский элемент при
уходе за больными.
— К чему вы это?
— Пока не знаю, но, думаю, мне утром будет необходимо
сделать визитацию к коменданту. И я прошу вас, если мы се-
годня не успеем осмотреть и распределить всех больных, дове-
сти завтра обход и подменить меня.
— Можете не беспокоиться, Сергей Иванович. Я думаю, мы
справимся.
— Я вижу, наши молодые коллеги немножко волнуются и
чувствуют свою неуверенность. Хочу рассказать один эпизод
из биографии великого хирурга Пирогова Николая Иванови-
ча. Во время Севастопольской обороны он снискал к себе все-
общую любовь и уважение. Солдаты были уверены, что Пиро-
гов способен творить чудеса. Однажды на перевязочный пункт
несли на носилках солдата без головы, доктор стоял в дверях,
махал руками и кричал солдатам: «Куда несёте? Ведь видите,
что он без головы».
— «Ничего, ваше благородие, — отвечали солдаты, — го-
лову несут за нами, господин Пирогов как-нибудь привяжет,
авось ещё пригодится наш брат-солдат!» Наши больные смо-
трят на нас с такой же надеждой. А необходимо, чтобы они в
нас были уверены.
* * *
Утром следующего дня Сергей Иванович решил вновь по-
сетить место, где он наблюдал странную женщину. Вроде бы
ничего не изменилось. Место как место. Только он собрался
уходить, как, слегка скрипнув, приоткрылся люк и из-под зем-
ли показалась голова вчерашней старухи. Осмотревшись, она
довольно проворно выбралась на поверхность и закрыла за со-
бой вход.
— Доброго здравия, — поприветствовал её Сергей Ивано-
вич.
Ить мы ж свои
83
— О-хы, — так она и обмерла. — Х-то ты?
— Именно это я хотел спросить у вас.
— Да я, почитай, никто.
— Как же так? Я же вижу, что вы кто-то.
— Ну раз уж споймали… Так живу я тут. Вот сподобилась
погулять, да видать, не вовремя. А так я тут одна. Никого боле
нету.
— Ну, раз так, приглашайте в гости.
— А сам-то чей будешь? — оправившись от прежней неуве-
ренности, старушка попыталась перехватить инициативу.
— Да как вам сказать? Считайте, местный начальник.
— Во как! Что ж, забирать меня будешь?
— Да нет, такими полномочиями не располагаю.
— А говоришь, начальник.
— Да, вроде, не вру. В госпитале я начальник.
— Это где ранетых понавезли?
— Именно там.
— Во, сам бог послал. А я уж и всю голову изломала, не
знала, как подступиться.
— Как вас понимать?
— Как хошь, так и понимай. Измаялись мы тут. Сама хоте-
ла до тебя итить, да боязно больно. Уж…
— Вы ж говорите, что вы здесь одна.
— Да вроде одна, а вроде и не одна. С дочкой я тут. Почи-
тай, с дочкой.
— Так знакомьте с дочкой-то.
— Дак боязно же. Не врёшь ли, что с госпиталю?
— Не вру. Зовут меня Сергей Иванович. Злых намерений
у меня нет. Вас как величать?
— Да как? Обыкновенно. Агатой зовусь.
— Ну, вот что, Агата. Я рад нашему знакомству. Не буду
вас смущать своим непрошенным присутствием. А уж коли вы
намеревались ко мне наведаться, то жду вас у себя в удобное
для вас время. Спросите Сергея Ивановича. Вас пропустят. Я
распоряжусь.
Там о себе и расскажете.
Виктор Камаев
84
* * *
Коменданта Сергей Иванович застал в его кабинете. За-
шёл без доклада. Оба были в равных званиях, да и за время
предыдущего общения привыкли не терять время на «тара-
барщину», как называл рапортование комендант Сухомлин.
— Что-то случилось, Сергей Иванович? — начал Сухом-
лин.
— Да особенного ничего не случилось. Всё по плану. Как
и было обещано, к назначенному сроку госпиталь, можно так
сказать, завалили тяжело раненными в предыдущих боях
красноармейцами. В настоящее время мы всех разместили и
продолжаем сортировку. На сегодняшний день их восемьсот
шестнадцать. Более половины — ампутанты, причём недоле-
ченные. Для более-менее нормальной работы госпиталя необ-
ходимо персонала более трёхсот человек: санитаров, поваров,
истопников, прачек и много ещё кого.
— Я понял. Ты пришёл людей просить?
— Да, именно так. Можно даже сказать — требовать. У
меня нет другого выхода. Врачей мне прислали со студенче-
ской скамьи без врачебной практики, причём двое совершен-
но не по профилю. Медицинские сёстры — после ускоренных
курсов фронтовых медсестёр, умеют лишь раненых с поля боя
вытаскивать.
— Да-а. Слушаю твои предложения, Сергей Иванович, —
озаботился Сухомлин.
— Предложения очень простые. Необходимо мобилизовать
жительниц посёлка с целью привлечения их к работам в го-
спитале. А также по окрестным деревням набрать девушек и
молодых женщин в качестве медицинских сестёр, для начала
человек тридцать хотя бы. Их обучение я беру на себя, открою
курсы прямо в госпитале. Врачей мне, конечно, ждать неотку-
да, но думаю, что и здесь вы мне поможете.
— Каким же образом?
— Среди осужденных, я думаю, есть люди околоприбли-
жённые к медицине, в том числе и врачи.
— Ну, допустим, есть.
Ить мы ж свои
85
— Да есть же, есть. Не может быть, чтоб не было.
— А делать-то с ними что?
— Как это что? Использовать по специальности.
— Да ты что, Сергей Иванович, в своём ли уме? Ты хочешь,
чтоб я их место за колючкой занял? Как я смогу их в госпиталь
отпускать?
— Очень просто. Под конвоем. Я думаю, так-то и они смогут
работать, им не привыкать.
— Сергей Иванович, под конвоем мне позволено выводить
осужденных лишь на особые работы.
— А раненых лечить, это что, не особый случай? Пусть уми-
рают?
— Сергей Иванович, не могу я столько конвойных выде-
лить. У меня тогда за периметром некому охранять будет.
— Ну, раз гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе.
— Ты о чём?
— А вот о чём. Давайте мы тогда раненых к врачам отпра-
вим.
— Как это?
— А так. Освободим на первое время один из ваших ба-
раков и оборудуем в нём медпалаты. Туда и раненых раз-
местим, им ведь всё равно где лечиться, лишь бы лечиться.
Всё под мою ответственность. Ещё один эшелон придёт и у
нас всё одно места в монастыре для новых раненых не хва-
тит. А расширяться нам больше некуда. Вот и советуйте, как
тут быть.
— Ответственность-то твоя, да начальство у нас разное. Да
и советчиков-то всегда много, ответчик я один.
— Ну что ж, я и перед вашим начальством отвечу. А если
попаду за колючку, так и мне всё равно где лечить, лишь бы
лечить. Да поймите вы, нет у меня другого выхода. Этих ране-
ных кто-то вытаскивал из боя, лечил в санбатах, транспорти-
ровал к нам. По дороге сколько поумирало. Этим вот удалось
добраться до тыла. А мы их тут добьём.
— Ну, ты меня просто раком ставишь. Конечно, ты прав.
Я буду думать.
Виктор Камаев
86
— Это ещё не всё. Надо бы привлечь школьников. Пусть
читают раненым книги, устраивают самодеятельность, поют
песни, декламируют и всякое такое. Кроме того, многие ране-
ные не в состоянии самостоятельно принимать пищу, им тре-
буется особый уход и особое внимание. Я, конечно, понимаю,
что не всякий взрослый способен без нервного потрясения уха-
живать за безрукими и безногими, а уж тем более дети. Да за
одного битого двух небитых дают. Пусть закаляются. Солдати-
ки за них свои руки-ноги на полях оставили. Вот такой патри-
отизм получается.
— Много ты мне сегодня наговорил, Сергей Иванович.
— Много не мало. Думай побольше, и мысли придут. Ве-
ликий Пирогов говорил, что не медицина, а администрация
играет главную роль в деле помощи раненым и больным на
театре войны. К чему служат все искусные операции, все спо-
собы лечения, если раненые и больные будут поставлены в та-
кие условия, которые вредны и для здоровых?
— Ну, убедил ты меня, убедил. Да и чего мне бояться.
Война — лотерея. Никто не знает, что когда произойдёт. Но
для себя я уяснил, опасный ты человек, Сергей Иванович.
— Всякий успех в делах, сказал Екклезиаст, производит
взаимную между людьми зависть.
* * *
Вернувшись в госпиталь, Сергей Иванович застал Вадима
Валентиновича в весьма озабоченном состоянии.
— Сергей Иванович, как вы вовремя. Я закопался с ране-
ными. Медсёстры уже с ног валятся. Первичная помощь ока-
зана не всем. Кругом стоны, молодые врачи в растерянности,
не знают, как им действовать.
— Ну что же им теряться-то. Всё довольно просто. Врач
должен уметь различать истинное страдание от кажущегося.
Во время войны скоро приучаешься различать малодушных и
эгоистических крикунов от истинных страдальцев. С первыми
не нужно терять время. Но если стоны слышатся от ранено-
Ить мы ж свои
87
го, у которого черты изменились, пульс напряжён и скор, ды-
хание коротко и часто, то нужно спешить с помощью. Усвойте
это и практикуйте с молодыми врачами. А сейчас отдыхайте,
я проведу обход.
— Сергей Иванович, к вам там две женщины просятся. Я
их усадил рядом с вашим кабинетом. Уже часа полтора они
там.
— Ну-с, взгляну, что это за женщины.
Рядом с кабинетом Сергея Ивановича на лавочке сидели
две женщины. Одна из них уже была знакома ему. Вторую он
видел впервые.
— Агата? — признал первую женщину Сергей Иванович.
— А это, я так понимаю, дочка?
— Да почитай что так.
— Ну, проходите в кабинет. Здесь-то мы не будем беседо-
вать.
В кабинете Сергей Иванович усадил посетительниц за стол
и вышел. Вернулся быстро, сел за свой стол.
— Ну-с, начнём расспросы. Уж коли мы не успели более
подробно познакомиться в лесу, продолжим здесь. Начните с
себя, Агата.
— Да-к что ж об нас ещё говорить. Варначки мы, живём
среди зверья. Это вот Натаха. По отцу Васильевна. Почитай
как дочка моя, — представила Агата Наталью. — С малолет-
ства я около неё. А так всё, что ж ещё сказать-то?
— Ну, хотя бы рассказали, чьи вы, откуда. Документов
у вас, конечно, нет?
— Да, бумаг у нас нет, да и не было никогда, в колхозах
бумаг не дают. А так мы не из далёка, почитай, тутошние.
Сбёгли от поганой жизни, думали голод пересидеть, да оно
вишь как обернулось. Так-то мы б ещё пожили б в лесу-то, да
вот прознала я про ранетых, рассказала Натахе, а та: давай
пойдём да пойдём, можа, сгодимся на что. Уж больно она жа-
лостливая, да и в лекарши всё норовит угодить. Вот и случай
сподобил с тобой увидаться. Ну и порешили мы к тебе нани-
маться.
Виктор Камаев
88
— Ну, а в качестве кого вы себя видите в нашем госпитале?
— А это как ты сам порешаешь, там и будем. На всякую ра-
боту согласные. Вот Натаху бы к лекарскому делу поближе. А
так мы в травах понимаем, да и вообще…
— Что вы понимаете под «вообще»?
— А что тут? Можно ж и без лекарств, да и без трав чело-
века лечить. Словом хорошим помогать можно. Ну, наговором
ещё.
— Наших больных наговорами уже не спасти. А вот то, что
вы в травах понимаете, это мне даже очень подходит. Не по-
советуете ли вы что-либо для борьбы с пролежнями? — решил
поэкзаменовать Агату Сергей Иванович.
— Отчего ж не посоветовать. Лёгкое дело. В щашешное
время берёзу надо замачивать на спирту, да ещё подойдёт
кора дубовая, бузина чёрная. А вот уж скоро на подходе огурец
пойдёт, им тоже помогает. Да мало ли что ещё можно, лишь
было б.
— Вот вы говорили, что прятались от голода. А чем же вы
в лесу питались?
— Ой! Чего в лесе только нет. Лишь надобно только с умом
и с охотой, да с терпеньем. Всегда проживёшь. Мы вот с Ната-
хой с рудника только хлеб да соль и брали, а всё иное с лесу.
— Это что же, как у Салтыкова про двух генералов: и ряб-
чики свищут, тетерева токуют, зайцы бегают, а на деревьях
всякие плоды?
— Ну, про генералов-то я сказать не могу, а только в лесе
с голоду не помрёшь, да ещё и другим достанется, коли с умом-
то.
— Вот что я вам скажу, дорогие мои. Уж не знаю, откуда
вы на меня свалились, но только уж очень вовремя. А посему
найдите старшую медицинскую сестру Нину Владимировну и
передайте ей от моего имени, чтобы она Наталью Васильевну
определила к себе в штат медицинских сестёр с последующим
обучением, а вас, Агата, я думаю определить на кухонное хо-
зяйство руководителем, так сказать.
— Так, поди, не справлюсь я одна-то.
Ить мы ж свои
89
— А вы там одна и не будете. Люди там есть. Вот руково-
дителя только толкового там нет. А по поводу леса мы ещё с
вами побеседуем.
* * *
Нина Владимировна провела Натаху по палатам с ране-
ными, разместившимися в бывшем келейном корпусе бывше-
го монастыря.
— Вот здесь ты пока и будешь ухаживать за ранеными, как
в старину называли, будешь сестрой милосердия. А уход весь
заключается в том, что необходимо их накормить, помочь при-
нять туалет, умыть, обтереть, выполнять их просьбы. Как ты
видишь, все они малоподвижные.
— И что ж, они все у вас такие, без рук, без ног? Я-то дума-
ла, они только ранетые, а они вон… Такие все с войны появля-
ются? — растерялась Натаха.
— Ну не все, конечно, но у нас в основном такие. Ты где
проживать-то будешь? Мне Сергей Иванович говорил, что у
вас с матерью документов-то нет. А раз так, то за территорию
госпиталя я тебе выходить не советую. Надо что-то придумы-
вать и размещать тебя здесь же, в корпусе.
— Я привыкшая, у меня с мальства своего угла-то не было.
— А с лицом у тебя что? Что ты всё кутаешься в платок-то?
— Обгорела я в детстве. Агата меня спасла, вот с тех пор и
с нею. Так-то она не моя мать, а так, как мать.
— Ну, ты прости меня. А за лицо-то ты особо не пере-
живай. С него воды не пить, да и не очень-то броско. Это я
насмотрелась в медицине, а так и незаметно совсем, — попы-
талась сгладить свою оплошность Нина Владимировна. — Ты
в повязке будешь ходить, как и положено медицинской сестре.
Да и стесняться тут некого, все свои. Нет проблемы, как быть
красивой. Есть проблема, как не чувствовать себя некрасивой
и как не выглядеть некрасивой для других. Это только душа
есть совершенство без морщин и прыщей, без распухших су-
ставов и гнилых зубов. Давай-ка мы лучше займёмся твоим
Виктор Камаев
90
размещением. Я вот здесь келью одну оставила, хотела под хо-
зяйственные нужды приспособить, да не развелось пока ещё
хозяйства.
Нина Владимировна подвела Натаху к двери, открыла её
ключом, распахнула. В келье стоял стол, две лавки и пустая
кушетка. Натаха узнала эту келью. Была уже здесь. Только
травами уже не пахло, запах побелки и свежей краски пере-
бил все запахи.
— Я думаю, тебе здесь нужно расположиться на долгое про-
живание. Постель я тебе выдам, обмундирование тоже. Хотя
ты и оформляешься как вольнонаёмная, но, я думаю, мы со-
образим что-нибудь. И халат тебе положен, и косынка, и по-
вязка. Вот и определились. Вот и заживёшь. Старайся только.
Очень тебя прошу. Трудно будет, очень трудно. Но старайся.
Да, вот ещё. Питаться будешь с общего стола.
— Ой, за это вы не хлопочите, Нина Владимировна. Не
объем. А стараться я буду. Куда ж им, ранетым-то таким. Буду
стараться. Лечить их только меня научите, я понятливая.
— Располагайся и подходи на пост, там с девочками тебя
познакомлю. Вместе работать будете.
* * *
Натаха быстро освоилась со своими обязанностями. Дела-
ла всё сноровисто, даже с какой-то радостностью. Одна про-
цедура ей давалась с усилиями — смена белья. Чтобы пере-
стелить постель, нужно было снять раненого с кровати, а они
всё ж тяжеловаты были для Натахи, хоть и без рук и без ног.
Мужики всё ж. Первое время Натаха пыхтела одна, а потом
стали помогать школьницы. Хоть и пигалицы, а всё подмога.
А нательное бельё Натаха меняла одна, чтоб не смущать де-
вочек голым видом раненых. Да и самих раненых тоже чтоб
не смущать. Самым приятным для всех, конечно, было корм-
ление. Для Натахи особо. Она виделась с Агатой, успевала
коротко поговорить с нею, пока школьницы-помощницы за-
полняли баки и бидоны едой, тащили их в корпус, раскла-
Ить мы ж свои
91
дывали еду по тарелкам и разливали по кружкам. С прихо-
дом Агаты на пищеблок, как здесь называли кухонное хозяй-
ство, сразу как бы продуктов в госпитале прибавилось. Ране-
ным стали давать первые блюда вкуса необыкновенного, са-
латы, компоты, чаи и даже кисели. Многое перепадало и На-
тахиным помощницам. Агата чувствовала себя «кухонной ко-
ролевой» и своей должностью была очень довольна, внешне
даже помолодела как бы. И вокруг неё образовалась целая ко-
манда помощников: мальчики-школьники заготовляли дрова,
носили воду, топили печи. Матери их составляли основной
костяк штата пищеблока. Кого-то Агата после тщательных
испытаний и отбора определила поварами, кого-то посудо-
мойками, кого-то уборщицами, а кого-то скотницами. Да, да.
Скотницами при кухне. В небольшом удалении от пищебло-
ка и лечебных корпусов, пока было тепло, сделали небольшой
загон для двух свиней (больше не нашлось), достали цыплят
и собирались устроить подворье с намерением завести коров,
коз и овец. Агата убедила начальника госпиталя в необхо-
димости подсобного хозяйства. Она же организовала силами
младших школьников сбор съедобных и лекарственных трав
и заготовку их впрок. Хоть поздновато определилась Агата на
должность, а всё ж распорядилась вскопать почти всю свобод-
ную землю и засеять чем «бог послал», то есть теми семена-
ми, какие удалось достать. Больше всего посадили картошки.
Агата тайком натаскала семян из своего схрона, где они с На-
тахой проживали. Её напористости и хозяйскому подходу ко
всему порученному удивлялся Сергей Иванович. При встре-
чах всегда приветствовал её почтительно и обязательно при-
говаривал:
— Вам бы, Агата, всеми колхозами руководить.
— Эх, коли б в колхозах такую волю давали, как здеся, неж
народ-то голодовал бы. А то поотымали всё, повыгребали. Что
в себя успеешь вопхнуть, то и твоё, да и то подгляд кругом.
— Ну ладно, ладно, не будем об этом. Рад я, что в вас не
ошибся. Вы и впрямь как тот мужик, что двух генералов про-
кормил.
Виктор Камаев
92
— Про генералов не скажу, а людей кормить приходилось,
оттого и выжили. У нас тогда частушку по деревне пели:
Мы не сеем, не пашем, не строим,
Мы гордимся общественным строем.
* * *
В корпусе, где «хозяйничала» Натаха, Сергей Иванович
распорядился разместить раненых, не требующих медицин-
ского обслуживания. В одной из палат-келий оказался и один
из первых пациентов госпиталя студент-очкарик Александр.
Руки у него были ампутированы по локоть, ноги — чуть ниже
колен. Сергей Иванович снабжал его всяческой литературой,
распорядился сделать для него подставку, закреплённую на
стене. На подставке можно было располагать книгу и читать
её, перелистывая страницы зажатой в зубах палочкой. А поз-
же Александр с помощью Натахи привязал к правому локтю
ложку, которой сам ел, ею же и страницы перелистывал.
— Ну-с, герой, как ваше-наше самочувствие?
— Эх, Сергей Иванович, хорошо там, где нас нет. Но те-
перь, когда мы везде, где может быть хорошо?
— Да уж, сильно по-философски. Но скажу вам, что глав-
ное в жизни — не воспоминания о прошлом. Учитесь ценить
настоящее. Почаще вспоминайте о том, что вы живёте имен-
но в эту минуту. Вспомнив о том, что вы сейчас живы, уди-
витесь самому факту жизни, оглянитесь вокруг и удивитесь
чуду бытия. Это очень просто: опомнитесь вдруг, скажите себе,
что вы — живы и что это — чудо, что вы — человек, а не чер-
вяк. Чем чаще вы будете делать это, тем длиннее будет ваша
жизнь. Чем дольше вы будете удерживать в себе это осознание
факта жизни и удивления бытиём, тем глубже и богаче будет
ваша жизнь. Богатство ощущения жизни зависит не от оби-
лия и разнообразия событий, а от силы переживания любого
настоящего момента жизни. Такое отношение к жизни есть
признак высокого развития духовности человека, а всё вы-
сокоорганизованное нуждается в усилии и заботе. Это и есть
Ить мы ж свои
93
карабканье вверх, есть стремление к полёту. Оно труднее. Но
и награда за него выше.
— Сергей Иванович, вы тут мне целую диссертацию наго-
ворили.
— Нет Александр, не поучать я вас пришёл. Радуюсь, что
вы нашли в себе силы двигаться дальше. Хочу просить вас о
помощи.
— Кого? Меня? Чем же я могу быть вам полезен, коли я сам
немощен? Ни ногой, ни рукой. Вот если кровь могу сдавать, а
то подъедаюсь тут за просто так. Просите. Я готов выполнить
любую просьбу, если в состоянии.
— Да нет, Александр, с кровью пока обходимся своими
силами. Благодарю вас за предложение и обязательно буду
иметь вас в виду. У меня есть пациент. Очень тяжёлый слу-
чай. У него полностью ампутированы руки и ноги. Ему требу-
ется постоянный уход и внимание. Он очень депрессирован.
Вы ведь тоже собирались свести счёты с жизнью. Но нашли
в себе силы. А этот парень очень одинок, замкнут. Я считаю,
что единственный способ преодолеть такое одиночество — это
разделить судьбу людей, участвовать в их хлопотах и заботах,
причём не формально, а от души. Иначе говоря, стать нор-
мальным членом какого-то коллектива и постепенно вырабо-
тать коллективистское самосознание. Вот я и хотел попросить
вас как-то вывести его из состояния обречённости и ожидания
конца. С вашего позволения, я хотел бы перевести его к вам
в палату под вашу опеку. А ухаживать за вами обоими будет
милая девушка Наталья Васильевна, настоящая сестра мило-
сердия. Безусловно, не брошу вас и я. И хотя вы уже освоились
со своим положением, тем не менее, я заказал вам особые про-
тезы ног и рук. Я думаю, что многие действия руками вы смо-
жете выполнять, а вот ходить сможете научиться через очень
длительное время. И если у вас всё это получится, верьте мне,
я буду не менее счастлив, чем вы.
— Доктор, я буду стараться.
— Вот и замечательно. Тогда сегодня же и приступим и бу-
дем надеяться на победу.
Виктор Камаев
94
— Сергей Иванович, а что слышно о положении на фронте?
— Да что слышно. Положение тяжёлое, судя по наплыву
раненых. От фронтовиков знаю, что немец уже не тот. Ну-с,
позволю себе откланяться, но на сегодня не прощаюсь.
* * *
— Майор Сухомлин после того, как его посетил начальник
госпиталя, стал сам не свой. Вроде и ничего особенного не со-
общил ему доктор, а получалось, как заразил его чем-то. Не
мог пока комендант понять, что именно сдвинулось в его голо-
ве, но заноза засела. Он вышел из здания комендатуры, про-
шёлся до лагеря и обратно, присел на лавочку, закурил. Сам
себе покивал головой, потряс папиросой, смял её, почему-то
засунул окурок в карман брюк. Резко встал, зашёл к себе в ка-
бинет, дверь закрыл на ключ, достал из шкафа личное дело
зэка. На первой странице анкета с двумя фотографиями: фас,
профиль. «А ведь и вправду очень похож на младшего брата,
да и трепло такое же, и манеры все. Сгинул в двадцатых… Где
искать? Вишь ты, врач об обрубках заботится, никому не нуж-
ных, а я брата спасти не смог. Всё-таки сгинул в Крыму. Боль-
ше негде».
Крым после Врангеля называли всероссийским кладбищем.
Месяцами шла бойня. Первая же ночь расстрелов дала более
пяти тысяч жертв. Расстрелянных бросали в старые генуэзские
колодцы. Когда их не стало хватать, заставляли обречённых
засветло рыть могилы, а вечером расстреливали. Складыва-
ли рядами. Под утро приканчивали некоторых разможжением
головы камнями. В Керчи вывозили в море и топили. В Ялте,
Севастополе выносили раненых из лазарета и расстреливали.
В Севастополе расстреляли пятьсот портовых рабочих, содей-
ствовавших погрузке на пароходы войск Врангеля.
На транспортных судах жертв вели на лобное место. Там
их окружали революционные матросы, отрезали уши, нос,
губы, половые органы, а иногда и руки, и в таком виде жерт-
ву бросали в воду.
Ить мы ж свои
95
Да, человеческая жизнь мало стоила в то время в России.
А впрочем, когда она хоть чего-то в России стоила. Для рас-
стрелов не было нужно ни доказательств, ни доносов, ни подо-
зрения. Находили нужным и расстреливали. Вот и всё. Брато-
убийственная бойня.
Сухомлин поднял трубку телефона:
— Дежурный, доставьте в комендатуру в мой кабинет зэка
Переселенцева. Да. Сейчас. Жду.
Привели Переселенцева. Комендант отпустил конвойного.
— Ожидайте в дежурке. Я позвоню, когда забирать.
— Зэка Переселенцев, статья 58 часть…
— Ладно, ладно. Присаживайтесь, будем беседовать. Чего
фамилия-то такая длинная? От кого хоть досталась?
— Дак в детдоме окрестили. А сам я не помню никого из
своих. А то и я б имел златые горы, когда б не первый залп
«Авроры». В младенчестве опомнился на югах. Туда ж все по-
сле вашего переворота лавиной двинулись к теплу и сытости.
Вот и мои предки, видать, тоже. А может, там я и уродился.
Я ж не знаю. А потом бежать уже было некуда. Кантовали
меня по больничкам детским, помню смутно, малой ещё был.
Сбегал постоянно. Потом уж словили, отправили в Самару,
тоже в больничку. Там я зацепил туберкулёз, едва не отки-
нулся, но сбежал вовремя. С большими пацанами жил обща-
ком: воровал, обманывал, резал… За кусок хлеба шли на всё.
Спасибо дяде Дзержинскому. Пристроили меня в коммуну.
Там тоже не особо мне нравилось. Но вот выучился читать и
стал зачитываться. Книжек там в подвалах было немеряно.
Жили мы в каком-то барском доме уютно, даже сытно. Учили
на фрезеровщика. А мне чего-то всё читать хотелось. Бывало,
залезу в подвал, беру какую-нибудь книгу и на чердак. Там
светло у окошка, и никто меня не находил. Вот я всю эту би-
блиотеку и прочёл. Их, книжки-то, видать, свалили в подва-
лы, когда усадьбу чистили. Кому они, книжки-то, тогда нуж-
ны были? А мне, вишь, сгодились. А потом, уж после коммуны,
определили меня на авиазавод, где я и загремел к вам. Хоро-
шо хоть срок не очень. Сейчас бы больше дали.
Виктор Камаев
96
— Да вы уже и здесь засветились, любезный.
— Больше-то уже не дадут. Дольше всех из борцов за свобо-
ду русского народа сидел Илья Муромец. Гражданин началь-
ник, вербовать меня не надо. Стукачей у вас и без меня хвата-
ет. А я не по этому делу.
— Святое место пусто не бывает, но редко достаётся
святому. Да не для того я вас пригласил. Дело другого пла-
на.
— Ну, а чего тогда уши тереть. Говори сразу. Тебя уважают
у нас. Может, я и соглашусь, коль на что сгожусь.
— Сейчас мы поедем с вами в госпиталь, посмотрим кое-
что, а потом ещё поговорим.
Сухомлин и Переселенцев вышли из комендатуры и на ма-
шине поехали в сторону монастыря.
— А я, гражданин начальник, после стройки так там ни-
когда и не был. Что там теперь-то?
— Да увидите сами. Анатомический театр тоже начинает-
ся с вешалки.
Ворота в монастырь были раскрыты, будка КПП пуста за
ненадобностью охраны. Сухомлин без остановки въехал на
территорию, остановился у пищеблока.
— Я предлагаю вам принять пищу, а я пока встречусь с
начальником госпиталя и вернусь. Прошу вести себя соответ-
ственно и дождаться меня.
— Гражданин майор, какой же русский не любит русской
еды? Да и чем дальше тебя посылают, тем больше тебе доверя-
ют. А ещё как полопаешь, так и потопаешь. Я ж не знаю, чего
затевается, а кушать хочется всегда. Распорядиться бы надо,
чтоб подкормили, я-то тут никто.
Комендант усмехнулся и пошёл в пищеблок распоряжать-
ся, чтобы накормили Переселенцева.
— Заходите, вас ждут, — бросил на ходу Сухомлин и отпра-
вился разыскивать начальника госпиталя.
В пищеблоке на небольшом столе стояла алюминиевая ми-
ска, до краёв наполненная борщом. Рядом лежала деревян-
ная самодельная ложка и несколько ломтей хлеба.
Ить мы ж свои
97
— Ну давай, гость дорогой, отведай, чем бог послал, — при-
гласила Агата к столу Преселенцева. — Величать-то тебя
как?
— Зэка Переселенцев.
— Какой же зэка, коль сам начальник за тебя хлопочет?
— Чтобы сделать человека счастливым, надо сперва у него
всё отнять, а потом немножко дать.
— Ну ладно, ешь на здоровье. Мало будет — ещё добавлю,
— ничего не поняла Агата.
* * *
Сухомлин нашёл Сергея Ивановича в кабинете.
— Что же вы, товарищ комендант, не предупредили о визи-
тации? Срочное что-то?
— Да как тебе сказать, Сергей Иванович. После твоей ви-
зитации, как ты любишь выражаться, что-то щёлкнуло во мне,
а что, понять не могу. Позавидовал я тебе, что ли.
— В чём же мне ещё можно завидовать?
— Вере твоей. Не знаю, за что ты ещё держишься в этой
жизни, но вижу, за что-то держишься. Мне бы так. А у меня уж
надеяться не на что. Думал, вот госпиталь отстрою, на фронт
попаду. Так нет же, задвинули мои рапорта. Не удостоили до-
верием. А я ж ведь кадровый, думаю, смог бы себя проявить. А
теперь что — вечное одиночество и прозябание здесь.
— Не я сказал, но знаю, что надо быть добросовестным ра-
ботником, быть во всём профессионалом. Это даёт какую-то
защиту и внутреннее ощущение правоты. Человек одинокий,
сказал Екклезиаст, и другого нет. Быть одиноким в этом госу-
дарстве — наша судьба и наше призвание. Есть разные фор-
мы одиночества. Прежде всего необходимо выделить вынуж-
денное одиночество. В этом случае изменение обстоятельств
жизни избавляет от одиночества. Гораздо более серьёзным яв-
ляется другая форма одиночества. Это состояние, когда че-
ловек окружён людьми, ни от кого не отделён, но при этом
не имеет близких себе людей. Такое одиночество ужасно. Че-
Виктор Камаев
98
ловек постоянно живёт в состоянии обречённости, в ожида-
нии конца. Никакой надежды, никакого просвета. Часто та-
кие люди кончают жизнь самоубийством. Один из моих па-
циентов говорил мне, что за один день жизни без ощущения
одиночества он готов отдать всю оставшуюся. И единственный
способ преодолеть такое одиночество — это разделить судьбу
людей, участвовать в их хлопотах и заботах, причём не фор-
мально, а от души.
— Красиво ты всё рассказал, Сергей Иванович, но точку в
моей голове не поставил. Мне кажется, что нам это всё в на-
казание за какие-то грехи. Я имею в виду не себя лично, весь
народ наш. Мальчиков вот этих, что к тебе свезли. Ведь порой
думается, пусть бы уж погибли.
— Идея расплаты за земные грехи была великим открыти-
ем человечества. Только расплачивается человек не на небе, а
на земле, причём ещё при жизни. Человек за всё платит, при-
чём платит сам. Можно ускользнуть от расплаты. Но смерть в
этом случае тоже есть расплата.
— Ну, а мальчики-то эти где успели нагрешить? У полови-
ны молоко ещё не обсохло. Судьба у них, что ли, такая? Так и
нас тогда ждёт своя судьба.
— О-о! Вопросы судьбы ещё более интересны, чем то, что я
вам тут наговорил. Но давайте об этом в другой раз. Мне ско-
ро к больным. Я даже чая вам не предложил.
— Если честно, не до чая мне. Разреши мне с одним моим
подопечным пройтись по палатам.
— И здесь всё врагов найти хотите?
— Вовсе нет. И не оскорбляй меня глупыми подозрения-
ми. В другой раз я бы серьёзным образом обиделся. А сегод-
ня прощаю.
— Ну, простите меня. Чушь сморозил. Возьмите у старшей
сестры, Нины Владимировны, халаты и пройдите, где вы на-
меревались.
Ить мы ж свои
99
* * *
— Ну что вы на всё на это скажете, Переселенцев? – спро-
сил Сухомлин после того, как они обошли палаты госпиталя.
— А скажу я очень просто, гражданин начальник. В жиз-
ни всегда есть место подвигу, но не всегда есть место герою. Я
бы не схотел оказаться на их месте.
— Не скрою, я бы тоже. Но это же живые люди, солдаты.
Многим едва двадцать, а некоторым и того меньше. Есть с бо-
евыми наградами.
— Это вы к чему, гражданин майор?
— Пока не знаю к чему. Всё. Поехали обратно.
* * *
В налаженном Агатой кухонном хозяйстве всё шло своим
чередом. У неё даже стали образовываться свободные минуты,
и она стала заглядывать к Натахе в её корпус — проведывала.
В этот раз нашла её в палате, где лежали два раненых, оба без
рук и без ног. Молодые ещё ребята. Натаха сидела на стуле
перед кроватью одного из них, откинувшись на спинку, и дре-
мала. Раненые тихо разговаривали. Вернее, один из них, ко-
торый в очках, рассказывал другому какую-то сказку. На Ага-
ту они внимания не обратили. Оба лежали, направив глаза
вверх. Агата прислушалась.
— … Широки долы русские. Широки и пути-дороги, по ним
проложенные. Едет по одной из них гигант Святогор. Вели-
кий богатырь. Витязь, способный шутя взять за «желты ку-
дри» самого Илью Муромца и опустить себе в карман вместе
с лошадью. Едет он и видит путника. Настёгивает коня, уско-
ряет конский бег, а не может верхом догнать пешего. Просит,
чтобы приостановился этот странный путник. Останавливает-
ся тот, снимает с плеч сумочку да кладёт её на сыру землю.
Любопытно узнать Святогору, что в той сумочке, да не отвеча-
ет прохожий, а говорит: «Подыми с земли, так увидишь». Слез
богатырь с коня, да сколько ни тужился — ничего у него не по-
лучается оттого, что в этой сумочке «тяга земная». Человек от
Виктор Камаев
100
земли — Микула Селянинович — нёс её, а вот сверхбогаты-
рю Святогору даже приподнять сумку с тягой земной не под
силу. Зауважал Святогор прохожего и спрашивает, как ему
узнать судьбину божию. Спрашивает и узнаёт, что у Сивер-
ных гор, под великим деревом стоит кузница, а в ней кузнец,
который и даст ответ богатырю. Пускает Святогор коня во всю
прыть, приезжает к той кузнице и видит: куёт кузнец два тон-
ких волоса. Судьбину куёт: кому на ком жениться. «А мне на
ком жениться?» — спрашивает Святогор кузнеца. Эх, лучше
бы не спрашивал! Оказывается, его невеста тридцать лет ле-
жит во гноище в далёком царстве поморском. Мало радости от
той невесты. И, не долго думая, решает богатырь отправить-
ся в то самое царство да убить беднягу. Уж больно непригляд-
на эта судьба. Когда же приезжает на место, видит убогий до-
мишко, а в нём девку. Тело у неё точно дубовая кора. Вынима-
ет богатырь 500 рублей и даёт девке, а затем рубит её с разма-
ху по груди. Рубанул — и уехал. Думал убить, а вышло иначе.
Кора с девки опала. Стала она красавицей и, пустив деньги в
оборот, сумела такого добра нажить, что и приодеться можно
было по самой последней древнерусской моде. Слух о её кра-
соте пошёл по всему царству. Не утерпел Святогор и поехал
на неё поглядеть. Поглядел — полюбил да и женился. Легли
они спать — глядь рубец на белой груди. А уж откуда тот ру-
бец и что до него было, то красавица не таясь рассказала. Тут
Святогор-богатырь дознал, что от судьбы своей никуда не уй-
дёшь.
— Подождите, подождите, Александр, — оказывается, тихо
подошедший Сергей Иванович стоял за спиной Агаты и всё
слышал. — По-вашему получается, что, пытаясь убежать от
судьбы, непроизвольно идёшь ей навстречу?
— Безусловно, Сергей Иванович. Вот вам классический
пример, известный ещё со школьной поры. Вещий Олег рас-
стаётся с любимым конём, дабы не принять от скакуна смерть,
предсказанную волхвом. Казалось бы, могущественный князь
принимает все предосторожности, чтобы не попасть в сети
судьбы. Ан нет! Минуют годы, и змея, выползшая из конского
Ить мы ж свои
101
черепа, убивает князя своим ядом. Или вот у Эзопа есть басня
о женщине, которой предсказали, что её малютке-сыну смерть
принесёт ворон. В страхе она изготовила большой ларец и по-
садила туда сына, чтобы уберечь его от ворона и смерти. А в
назначенные часы этот ларец отворяла и давала сыну пищу.
И вот однажды отворила она ларец, чтобы дать ему пить, а
мальчик неосторожно высунулся, и крючок от дверцы, кото-
рый тоже называется «вороном», упал на темя и убил его на-
смерть.
— Александр, ваша позиция настолько пассивна, что удру-
чает меня. Так что же тогда, наша жизнь предопределена,
причём не нашими личными действиями?
— Вот меня, видите, как обкорнало, а моего напарника ма-
леньким осколочком в висок — наповал. У него и руки, и ноги
остались целы, а он мёртвый, а я зачем-то — живой. И судьба
наказала нас обоих, но меня почему-то страшней.
Агата внимательно слушала их умный разговор, а сама всё
пыталась разбудить спящую Натаху, подталкивая её сзади в
спину. От толчков Натаха резко привстала со стула, опроки-
нула туалетную посудину со всем содержимым, не сразу сооб-
разив что где, увидела Сергея Ивановича и растерялась окон-
чательно.
— Ой, простите меня, доктор. Я сейчас всё приберу. Смори-
ло меня.
— Да не переживайте так, всё поправимо. Понимаю я вас,
не понимаю только, почему не отдыхаете?
— Отдыхаю я. Вот сегодня что-то. А так я отдыхаю, да и не
напряжно мне, ухаживать мне не обузно.
Натаха тряпкой собрала пролитое, протёрла пол чистой
водой, вышла выносить ведро. Сергей Иванович подошёл к
кровати второго раненого, всё это время молчавшего и не ше-
велившегося даже. Да и шевелиться-то ему было нечем: ни
рук, ни ног. Сергей Иванович попытался разговорить свое-
го подопечного, но тот лишь повернул голову в его сторону и
смотрел на врача таким пронзительным взглядом, что Сергей
Иванович вынужден был переключиться на Александра.
Виктор Камаев
102
Агата, чтобы сгладить свою и Натахину оплошность,
стала поправлять у раненых постельное бельё, зачем-то под-
тыкать под них одеяла и просто суетливо разглаживать то по-
душки, то простыни. А Сергей Иванович, обращаясь к Алек-
сандру, продолжил начатый диалог.
— Я признаю широту ваших философских познаний и счи-
таю, что начатое нами обсуждение очень уместно и своевремен-
но. Но по некоторым позициям позволю себе с вами не согла-
ситься, хотя и не претендую на превосходство своего мнения над
вашим. Получается, что неминуемая участь бьёт наотмашь вся-
кого: и правого, и виноватого. Это прямо как в Ветхом Завете
звучит грозное предупреждение: «Я Господь Бог твой, Бог рев-
нитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и чет-
вёртого рода…» И слова свои бог не бросал на ветер. Наказывал.
Самым беспощадным образом. Вспомните хотя бы Всемирный
потоп. Правда, уже в древнем мире уместность подобных кар
вызывала сомнения. В вавилонском варианте истории потопа
есть одна черта, которой нет в библейском рассказе. Богиня люб-
ви Иштар упрекала Великого бога за то, что тот решил устроить
потоп, не различая ни добрых, ни дурных среди будущих жертв.
А закончила она своё обвинение сентенцией, до которой Ветхий
завет так никогда и не поднялся: «На грешника грех его возло-
жи», то есть каждый человек несёт ответственность лишь за свои
поступки. Древние евреи так и не поняли этой простой истины.
Отвлёкся я немного от темы, прошу прощения. Уж больно вы се-
рьёзную проблему затронули. А диспут наш хочу завершить на
мажорной ноте. Василий Буслаев, тоже былинный герой, хоть
и поплыл в Иерусалим грехи замаливать, да в земных делах
больше полагался на силушку молодецкую и сам о себе говари-
вал: «А не верую я… ни в сон, ни в чох, а и верую в свой червлё-
ный вяз», — то есть в мощь свою и дубинушку.
Сергей Иванович постоял немного, хотел ещё что-то доба-
вить, но решил перенести разговор до лучших времён. Вошла
Натаха.
— Ой, Сергей Иванович, простите меня за оплоху мою. Не
повторится боле.
Ить мы ж свои
103
— Ну что вы себя всё корите, Наталья Васильевна? Пере-
станьте и забудьте. С кем не бывает.
Второй раненый так и лежал безмолвно, и только гла-
за выдавали его внутреннее состояние: и скорбь, и горечь, и
безысходность. Сергей Иванович, взяв Натаху за руку, другой
рукой поманил Агату к выходу из палаты. За дверью он полу-
шёпотом стал их наставлять.
— Наталья Васильевна, я прошу вас побольше внимания
уделять второму нашему больному, Василию. Уж больно он
удручён. Его необходимо как-то разговорить, втянуть в разго-
воры. Александр уже проявляет явный интерес ко всему про-
исходящему вокруг. Это победа. Теперь необходимо, чтобы и
Василий оживился. Попробуйте уговорить его надиктовать
письмо родным. Ведь есть же у него родные?!
— Я попробую, Сергей Иванович.
— А откуда он сам-то будет? — встряла Агата.
— Я точно сейчас не скажу. С Урала откуда-то, — смутился
Сергей Иванович. — А почему вы спросили?
— Да уж больно он мне одного мальчонку напомнил.
* * *
Выбрав свободное время, Агата засобиралась в деревню
проведать Аграфену.
Долго раздумывала, спрашиваться ли у Сергея Иванови-
ча. Решила, что спроситься надо бы. Постучала в дверь каби-
нета и, получив разрешение, вошла.
— Доктор, разреши мне в деревню отлучиться, род-
ню свою проведать. Тяжко им там. Голодуют. Да вот схо-
ронки получили на сыновей своих. Можа, утешу хучь чем
да хлеба им снесу. Не думай, не уворовала я. Это мы с На-
тахой от себя не доели, насобирали, сколь могли. У их ещё
малые есть, уж совсем пухнут. Давно уж у их не были. Про-
ведать только и обратно сёдня ж возвернусь. А по кух-
не у меня всё рядком, справются без меня, всё справно
там.
Виктор Камаев
104
— Я вам разрешаю взять тушёнки и концентрата. Приоб-
щите от всех нас в подарок. Всё, что могу.
— Премного вам благодарны они будут, доктор. Премно-
го. Уж прости нас грешных. Жисть вишь какая. Деться неку-
да, хучь вой. А мальчонку того, что в палате Натахиной, вида-
ла я где-то.
— Да не могли вы его раньше видеть. Не местный, ураль-
ский он.
— Ну, пущай так. Пойду я, а вам, доктор, спасибочки.
На кухне Агата взяла несколько банок тушёнки и пачек
концентрата, сложила в свою холщёвую безразмерную сумку,
с которой раньше ходила на рудник. Пошла к прачкам, вы-
просила у них кусок мыла, завернула в тряпицу и уложила с
другими подарками. Присела на дорожку. Решила, что на сей
раз подарков достаточно. Из своей одежды ничего не поменя-
ла, лишь переобулась в солдатские ботинки. В них удобней
идти по бездорожью.
Как пахнет лето? Солнце на снижение пошло по небесному
своду, а день всё ещё долог от зари до зари. И сумерки подол-
гу светлые, прозрачные. Горизонт насквозь просматривается
вдаль, с его грядой облаков и зубчатыми стенами леса. Вокруг
пахнет сомлевшим высокотравьем, лежалой пылью и загрубе-
лой листвой лип, клёнов. На подступе грибы. Пряная лесная
подстилка промочилась, пропарилась. Этой порой лето подели-
лось пополам. Ароматные деревья помечают экватор года, раз-
гар июля. Отцветут липы, отойдёт и среднелетняя пора. Черни-
ка поспевает. Поспела черника — поспела и рожь. Да вот спеет
черника, да не зреет рожь. Поля наполовину пусты стоят. Ви-
дать, не хватило духу засеять, как в том году засевали. Остаёт-
ся любоваться июльскими полевыми цветами: иван-чаем, под-
маренником, красильным дроком и седмичником. Каждый из
цветов зрелого лета чем-нибудь да примечателен.
Так, неспехом, а незаметно дошла Агата до деревни. При-
смотрелась на свой дом: вроде цел. Не таясь, пошла в сторону
дома Аграфены. Постучала в окошко. Дверь открыла Катюш-
ка, младшая Аграфенина дочка.
Ить мы ж свои
105
— Ой! Тётя Агаша! Ты к нам?
— К вам, к вам. Пускай давай.
— Да заходите уж.
— Да ты не рада, что ль?
— Как не рада! Рада я. Мамки только нету.
— Где ж она?
— А на сене. Траву с отцом окосивают. Козу мы взяли.
Кормить-то надо. Вот они и подались. Да уж скоро будут. Пой-
дём, я тебя пока чаем напою.
— Ну, пойдём, пойдём. Гляну я, какая ты хозяюшка.
— Хозяйство вести — не задом трясти.
— Ты чего говоришь-то? Мала ты такими прибаутками шу-
тить.
— Так мамка всё время так…
— Мамке можно, а ты мала ещё. Я вот всё ей доложу.
— Да не надо уж. Она и так сама не своя. Как на Мишку
схоронку принесли, чёрная прям вся стала.
— А у вас фотография евоная есть?
— Чья фотография?
— Ну, Михаила вашего фотография?
— Да откуда ж? Нету у нас. Так и ничего от него и не оста-
лося. А тебе зачем?
— Так. Посмотреть хотелося.
В сенях послышались шаги и стук. Кто-то пришёл. Агата
встала и заглянула в сени. Аграфена и Данила сносили вя-
занки сухой травы к лазу на чердак. Аграфена обернулась на
открывшуюся дверь.
— Бог вам в помощь.
— Ох, Агаша! Как прокралась-то. Мы и не углядели. А так
возля дома косьбу-то уладили, да проглядели гостя дорогого.
Ну, пойдём, пойдём. Данила сам доуправится.
Щас я тебя угощать буду.
— Да что меня угощать. Сыта я. При кухне теперь, в госпи-
талю. Всё пропитание на мне. Уж сама-то где-нигде клюну. Да
и много ль мне надобно. Вот тут мы с Натахой тебе гостинцев
набрали. А самый главный доктор тебе вот от всех ещё добавил.
Виктор Камаев
106
Агата стала вытаскивать из сумки на стол хлеб, тушёнку, кон-
центраты. Из тряпицы достала мыло. Аграфена концом платка
промокнула глаза. Вздохнула, шевельнула губами, но сказать
так ничего и не решилась. Вышла в сени. Вернулась не сразу.
— Забаловала ты нас, Агаша. Расскажи, как вы тама, как
Натаха?
— Ну что ж Натаха. При деле она, за ранетыми уход при
ней. Старательная. Доктор наш, Сергей Иванович, очень ею
доволен. Хвалит. Обходительная, говорит. Обещался к лекар-
ству её приладить. А так она ранетых обихоживает. Уж сильно
они изранеты, солдаты-то наши. Говорят, с войны токо такие
и возвертаются. У кого рук нету, у кого ног, а есть и без рук, и
без ног сразу. Тяжкие больно, жалкие.
— Ох! Я б своих, Андрея да Михаила, хучь каких ба нашла
ба, лишь были ба. А так никаких нетути. И могилок дажа не-
знамо где. Андрюшка-то токо-токо оженился. И деток даже не
завёл. А Миша так и ушёл, не женихался даже. Малой совсем.
Всё с отцом по хозяйству корпел, хотелось ему в тракторах на-
учиться. Хотел он поступить в ученики на трактора, да вишь,
не случилось. Ох, ох.
Вошёл Данила, присел на лавку за стол. Оглядел гостин-
цы, потрогал банки с тушёнкой.
— Богачество-то какое. Откуда ж такие пряники? Паёк,
что ль, вам где дают?
— Да нет, Данила, не дают. Это вот мы с Натахой вам на-
собирали, да начальник наш вам ещё просил передать и ту-
шёнку, и мыло.
— За шо ж такая благодать-то? Кругом шаром покати, а
нам рай.
— Ну что ты, Данила. От сердца же доктор наш передать
просил. Свои ж, говорит.
— Ну ладно, коль так. Поклон ему от всего нашего семей-
ства. Уж не знаю, как мы зиму эту выдюжили. Уж кабы не ты,
Агаша, помёрли б все иль разом, иль по очереди. А щас вот
всем скопом по лугам да лесам сборничеством занялись, заго-
товки делаем, чтоб карачун не прихватил.
Ить мы ж свои
107
— А оно и правильно. Жить при лесе да голодать никак не
получится. Я так и доктору нашему говорю. У нас-то тоже там
не шибко разбежишься, но кой-чего подвозют. Ранетые всё ж.
Кормить-то надо. Казённого тоже маловато. Так мы с лесу бе-
рём, чего там есть. Хозяйство опять же завели, курей, поросят.
Можа, ещё и коров заведём. А так тоже не дюжа. Поранетых
многое множество понавезли. Злющая война-то там, видать.
Как дом-то мой? — Решила поменять тему Агата. — Живы ли
мои поселенцы?
— Дак съехали они, а куда, незнамо, — стала объяснять
Аграфена. — Сказывали, что на руднике в лагере споймали
военного со складу, вот они сразу после этого и съехали. Дом-
то я прикрыла, да и нету там ничего. Всё, что было, свезли.
В дому-то я прибралась за ними, да и закрыла. И нет там ни-
кого, пустой теперь.
— Ну и ладно. Глядишь, возвертаться придётся если, так
есть куда. Ну собираться буду. Обещалась вернуться сёдни ж.
А то заволнуются в госпитале-то, и Натаха, и доктор наш. Не
обессудьте. Придём, небось, с Натахой, попроведаем.
* * *
Вернувшись в госпиталь, Агата первым делом отыскала
Натаху.
— Скажи-ка ты мне, как зовут того поранетого, который с
Александром в одной палате?
— Да сам-то он не говорит, а доктор по бумагам узнал, что
Василий он, Кваснов его фамилия. И сам он с Урала. А даль-
ше я не знаю. А что ты спрашиваешь?
— Да погластилось мне, что он на Михаила Аграфени-
ного шибко похож. А ей на Михаила схоронка пришла. Вот
тут и думай. Ты-то Михаила не дюжа и знала. Как ушла в
телятник, только тебя и видали. А я тоже его малым совсем
помню. Рос-то он не у меня на виду. Всё с отцом, да с отцом.
С Данилкой, стало быть. И забрали его, я не видала. В лесе
всё хаживала, припасы готовила. А теперь вот ходила к Агра-
Виктор Камаев
108
фене, а ей схоронка на Мишку, и фотографии у них нетути.
Как узнаешь-то?
— Ой! И впрямь беда за бедой у Аграфены.
— То что ж беда. Я-то хотела с Сергей Иванычем говорить,
чтоб он разрешил Катюшку Аграфенину к госпиталю пристро-
ить, а теперь прям и не знаю. Вдруг это Мишка ихний, а Ка-
тюшка признает его. Что ж тогда будет?
— Давай обождём пока. Может, и не он. А Катюшка-то под-
росла уже?
— Да тянется. На кухне со мной вполне б смогла. Там
и подъедалась бы. Много ль ей надо. А девка старательная.
И Аграфене всё полегче бы.
Так и не развеяв своих сомнений, Агата оставила и Ната-
ху в растерянности.
* * *
На следующий день по госпиталю объявили баню. С утра
весь персонал засуетился, толком не зная ещё своих обязанно-
стей: с момента заселения госпиталя ранеными эта баня была
первой. Баня-то баней, а как людей в неё доставлять, кто их
будет мыть? Сергей Иванович давал разумные распоряжения,
хотя сам считал их в большей степени интуитивными: ему
тоже пока ещё не приходилось командовать таким меропри-
ятием. Перво-наперво баню растопили. Подростки из числа
старших школьников натаскали воды во всё, что можно было
найти на территории госпиталя похожего на объёмную посу-
ду и стащенную к самой собственно бане. Пол устелили свеже-
скошенной травой, лавки сдвинули друг с другом так, что по-
лучились низкие широкие столы, на которых можно было рас-
полагать по нескольку раненых, укладывая их поперёк лавок.
В предбаннике разложили свежее нательное бельё, в помы-
вочной на отдельном столике были разложены порционно
нарезанные кусочки мыла, а рядом в небольшой пирамиде
были сложены разнокалиберные, невесть откуда взявшиеся,
тазы-шайки.
Ить мы ж свои
109
По госпиталю среди раненых пошёл галдёж, оживление и
частушки:
Не ходи ко мне спиной,
Повернися грудью.
Расстегни свой галифе,
Покажи орудью.
Тут же из другой палаты:
Отыграли мои пальчики
По крашеным ладам.
Я свое ретиво тело
Красным девушкам отдам.
И понеслось:
С неба бомбочка упала
Прямо милому в штаны.
Хоть бы всё там разорвало,
Лишь бы не было войны.
И ещё:
Я хотел было жениться,
А теперь уж не женюсь,
Как увидел голу бабу,
До сих пор ещё боюсь.
В который раз Сергей Иванович вспомнил: «И впрямь, что-
бы сделать человека счастливым, надо сначала всё отнять, а
потом немножечко дать». Но уже не до веселья. Он даёт рас-
поряжение в первую очередь на помывку направлять более-
менее транспортабельных раненых, то есть условно ходячих, с
зарубцевавшимися ранами, со снятыми швами. После них, ис-
пользуя для переноски носилки, производить помывку нехо-
дячих, а после всех — полных ампутантов.
Вымытых раненых переодевали в чистое бельё и обратным
порядком разносили по палатам. Не сдержавшись, Сергей
Иванович распорядился выдать раненым, кому это было не
противопоказано, по пятьдесят граммов разведённого спирта.
По палатам пошли трёпы:
— Видать, наши на фронте кого-то долбанули, и Сталин
велел нам тоже подсластиться, да и баню вот тоже он…
Виктор Камаев
110
— А можа, праздник сёдня какой, а мы уж и не знаем?
Число-то сёдня какое?
— А чего ж не по сто-то?
— Так от тебя ж половина осталась, вот тебе полпайки и
положено.
На обед Агатина команда налепила пельменей с петруш-
кой вместо мяса. Это нужно было видеть! Спирт да пельмени!
После обеда Сергей Иванович вместе с Вадимом Валенти-
новичем сделали обход по палатам. Не всех застали на месте.
Так называемые ходячие разбрелись по территории монасты-
ря, расположились, кто как мог, и покуривали, щурясь на тё-
плое солнышко.
Русский солдат никогда не сдаётся. Один хрен ему терять
нечего. Это и есть наша главная военная тайна.
* * *
Трудней всех в банный день пришлось Натахе: в её пала-
тах были только неходячие и помощники у неё — девочки-
школьницы. Предвидя её тяготы, Агата мобилизовала весь
личный состав пищеблока ей в помощь. Когда перемыли всех
Натахиных подопечных и разнесли их по палатам, Агата сама
доставила обед в палату, где находился студент Александр и
неопознанный его сосед. Сама покормила их. Александр пы-
тался есть сам привязанной к культе ложкой. Агата не меша-
ла ему, только наблюдала, придерживая миску с пельменями.
Поднесла ему «наркомовские». Александр сперва засмущался:
не пил никогда.
— Да чего уж, — подбодрила его Агата, — коль доктор про-
писал.
— Во! В голове зашумело. Радостно. А на улицу мне никак
нельзя?
— Отчего ж нельзя? Вот Михаила, дружка твоего, подкор-
мим и попробуем на улицу.
«Неопознанный» повернул голову и уставился на Агату.
Она на его реакцию не отреагировала, но заметила его вол-
Ить мы ж свои
111
нение. Когда кормила его с ложки, старалась не встречаться
с ним взглядом. Спиртом наделила его тоже. Когда поднесла
ему кружку к губам, он вцепился в неё зубами и проглотил со-
держимое одним глотком.
— Ну и правильно. Чего рассусоливать? Так-то оно лучше.
Вместе с Натахой уложили на носилки сначала Алексан-
дра и вынесли во двор госпиталя, прислонили к стене, под-
ложив под спину подушку. Таким же способом вынесли и
соседа, но к стенке прислонить его не удалось ввиду полного
отсутствия даже культей. Уложили на носилках рядом с Алек-
сандром. Агата выпросила у других раненых табачку, попро-
сила свернуть две цигарки и принесла их Александру и его
соседу.
— По какому случаю нам такое внимание?
— А ни по какому. Теперь так всегда будет. Так доктор про-
писал. Эт ты у него спрашивай. Видать, выздоравливаете вы,
вот вам и положена жисть не как у больных, а как у здоровых.
Так я полагаю.
Неумело Агата раскурила самокрутки, одну передала На-
тахе, чтобы она давала её курить соседу Александра, а сама
держала вторую у Александра перед ртом. Тот захватывал гу-
бами подставленную самокрутку, втягивал дымок, держал его
в лёгких, закашливался, давился, но не отстранялся.
— Вот и курить-то толком я не научился.
— Да не велика наука. Уж ежели сподобитесь курить-то, то
и Натахе придётся осваивать цигарки крутить. Другое дело,
надо ли? Бесово зелье. А то у нас мужики-то по деревне все
курили. Один пасечник только не курил. Говорил, что пчёлы
дюже не любют.
Ну, пойду я пока к себе на кухню, гляну там порядки. По-
дойду, как нагуляетесь, или пришлю кого, чтоб подмогли об-
ратно вас отнесть. А так гуляйте. Денёк сёдни и впрямь хо-
рош. Лето.
Агата ещё раз внимательно посмотрела на раненого солда-
та на носилках и пошла к себе на пищеблок.
Виктор Камаев
112
* * *
… Но с красным крестом всё идут и идут,
и идут эшелоны,
А вроде по сводкам — потери не так велики.
В. Высоцкий
Вот и 42-й подходил к концу. Декабрь завершал год,
указывал на зиму. Не ту, что установилась при слякоти и
малоснежье и которую назвали зазимком, а зиму студёную,
метелистую, с твёрдым, глубоким снегом, с суровой, морозной
погодой. Внутри обжитых монастырских стен затенькали си-
ницы и овсянки, стали раздаваться флейтовые голоса свири-
стелей, а за монастырскими стенами нет-нет да слышалась
стукотня большого пёстрого дятла. На берёзу ветвистую, в об-
ширную её крону, налетели радостные чечётки, принялись
обивать серёжки. Часть семян склевали, а часть на снег сро-
няли, так что где пировали чечётки, там под берёзой немало
шелушистых семян.
Самый чистый воздух — зимний. Снег, падая, увлекает с
собой чуждые примеси, а мороз хорошенько расправляется с
микроорганизмами. Сухой морозный воздух справедливо счи-
тается самым здоровым.
Сергей Иванович решил прогуляться по зимнему лесу не-
далеко, вокруг монастыря. На снегу на редкость много пти-
чьих следов. Петушиные крестики — это расхаживали глуха-
ри, а вот послабей крестики, всё равно что цыплята бегали,
— следы рябчиков. Где взлетала сорока, ещё и отпечаток сту-
пенчатого хвоста остаётся.
По всему русскому простору лежат глубокие снега. Сугро-
бами не пройти к лесу — по колено тонешь. Чистейшая зима,
образцовая во всех отношениях. Пожалел, что не запасся лы-
жами. Хотя у коменданта при случае можно и выпросить. Уж
у него по штату должны быть. Да и поохотиться можно бы. Уж
больно замаялся он в последнее время. Стал замечать «муш-
ки» в глазах, головокружение и даже нарушение координа-
ции. Так можно и загнать себя в домовину раньше времени.
Ить мы ж свои
113
А работы предстоит ещё выполнить неимоверно много. С сен-
тября прибыло ещё два неполных эшелона с ранеными. Не
успел он привести «в порядок» прежних, а тут новых достави-
ли, ещё более неухоженных: видимо, совсем некому на фрон-
те оказывать квалифицированную помощь раненым. Ампута-
ции проведены неаккуратно, грубо — как топором отрублено.
Сергей Иванович понимал обстановку, царившую в медсан-
батах и фронтовых госпиталях: нескончаемый наплыв ране-
ных, нехватка персонала, медикаментов, огромная физиче-
ская нагрузка на специалистов, как правило, не работавших в
таких условиях, призванных из гражданских клиник. В усло-
виях дивизионных медицинских пунктов проводить успешное
лечение огнестрельных и осколочных переломов практически
невозможно. В хороших стационарах многих ампутаций мож-
но было бы избежать. Три большие опасности угрожают ра-
неным с тяжёлыми огнестрельными переломами: шок, зна-
чительная кровопотеря и развитие опасной местной и общей
инфекции. Риск инфекции определяет собой основную опас-
ность любого огнестрельного перелома. А на войне очень ред-
ко удаётся оказать помощь в первые 6–12 часов. Чаще всего на
операционный стол поступают раненые с уже ярко выражен-
ной прогрессирующей газовой гангреной. И основной и наибо-
лее жгучий вопрос — ампутировать ли сразу или ограничить-
ся множественными разрезами, уже не стоит. А с последним
эшелоном прибыли раненые с тяжёлой общей интоксикацией
и остаточными местными очагами, проникшими по клетчатке
в культю. Вот и пришлось всему персоналу госпиталя кругло-
суточно не вылезать из операционной.
Так что за последние недели Сергей Иванович практи-
чески впервые вышел на воздух. Хотя красоты природы за-
вораживали, но заботы не отпускали. Прогулявшись вокруг
монастырских стен, решил вернуться в кабинет. Устал от ходь-
бы, отвык. Даже захотелось спать, как после хорошей тяжёлой
работы. Всё же решил зайти в пищеблок к Агате. После при-
бытия раненых остро встал вопрос не только с их размещени-
ем, но и с питанием.
Виктор Камаев
114
— Ой, Сергей Иванович, не желаешь ли чего поисть? Всё
с огня, горяченькое.
— Вот чаю бы я с удовольствием. Агата, а как у нас с при-
варком? Всего ли хватает?
— А что приварок-то? Приварок вон он, в лесе бегает,
в речке плавает. Раньше-то по сю пору мужики то зайца при-
несут, то птицу какую, а то рыбки всякой, особо налима щас
много должно быть. Его раньше по перволёдью брали, причём
легко. Налим — рыба повсеместная. А скусная да полезная,
а особо печень. С его кожи и мешки делали, и кошельки, и на-
лимьи оконницы, замест стёкол, и налимьи халаты. Во рыба
какая, а ты говоришь.
— А где ж здесь река-то?
— Реки-то, они повсюду есть, и искать не надо. Наша здесь
тоже недалече будет, хотя не рядом. Нам бы лошадёнку какую
завесть, вот и были бы с приварком. По колхозам хоть и поза-
бирали всех, да кой-каких оставили. Мы б подкормили, гля-
дишь, и пошла бы. А так всё равно сдохнет у них, али на при-
варок пустют.
— Агата, вас послушать, так нам здесь скоро не людей ле-
чить, а в пору выставку достижений народной изворотливости
открывать.
— Лечить — эт твоё дело. А с голодухи не больно-то разбе-
жишься. Сам же говоришь, что поранетых уж чересчур, разме-
щать некуда. А кормов-то для них не больно-то завезли. Вот и
вертись как хошь. А я так баю, что надо нам команду собирать
да по лесу пошерстить.
— Я целиком и полностью за вашу инициативу. Да вот с
чем шерстить-то: ни ружей, ни сетей.
— Эх, милай. Ты токо команду собери, а уж я, хоть не му-
жик, а враз это дело налажу и без ружей твоих, и без сеток.
Мне бы хоть мальцов со школы, постарше которые. Я б и то
с имя смогла управиться для начала. А ждать нам милостыни,
я думаю, неоткуда. Если б заботились, давно б чиво-ничиво
прислали б, а нетути. А ведь и не чужие мы им.
— Да уж. То, что не чужие, это точно.
Ить мы ж свои
115
* * *
Наутро Сергей Иванович дал распоряжения по госпиталю,
обход поручил провести Вадиму Валентиновичу, а сам заспе-
шил к коменданту в посёлок.
Комендант встретил его на удивление приветливо, как
ждал, и не скрывал этого.
— Доктор, рад тебя видеть, сам собирался к тебе, да вот
пока недосуг.
— А что так?
— Что недосуг или спрашиваешь, зачем?
— Да то и другое.
— Недосуг, потому что забот поприбавилось. Сам знаешь,
год закончился, отчитываться надо. А по поводу «зачем» потом
расскажу. А тебя-то чего принесло?
— Моё появление объясняется просто. Как всегда за помо-
щью. Просить-то больше не у кого, да и негде. В обозримом
пространстве вы, товарищ майор, верховный, так сказать,
правитель. А нужды наши всё те же: людские резервы, меди-
каменты, провиант, площади для размещения прибывших ра-
неных, топливо, транспорт и прочее.
— Ну, давай по порядку. С чего начнём?
— Людей не хватает.
— Хе. Людей и у меня не хватает. Ты ж знаешь, в одном
только 41-м по трём указам Президиума Верховного Совета
у меня на формировку новых частей выгребли всех уголов-
ников с малыми сроками, амнистированных как социально
близких. Остались политически чуждые враги народа, все
по 58-й. Народу поубавилось, а объёмы выработки не сокра-
тились. Тоже крутись, как хочешь. А с политическими особо
не повольничаешь: туда их посылать не велено, там им нахо-
диться нельзя, строго следить, двойной конвой и надзор, а то
опять чего-нибудь отчубучат, не дай бог. Новых поступлений
практически нет. Теперь судят с отсрочкой исполнения при-
говора и для искупления вины — на фронт. А так прислали
партию «вредителей» с военных заводов, да и то их по паль-
цам перечесть.
Виктор Камаев
116
В посёлке всех вольных призвали, остались бабы да дети.
Так они практически все у тебя в госпитале. А за этот год и
ВОХРу уполовинили, впору самому по нарядам ходить при-
дётся.
— А с фронтов-то слышно чего-нибудь?
— Слышно-то оно слышно, да ничего утешительного.
За весь год не проведено практически ни одной удачной опе-
рации. А говорили, что 42-й будет победным. Сейчас идут
страшные бои за Сталинград. Потери немереные. Не жалеют
нашего солдата. Не знаю, будет ли успех. Хотя, думаю, Ста-
линград не сдадут. Так, ну ладно, давай ближе к нашей теме.
Продуктами я тебе тоже не помогу. Ты знаешь, что с апреля
наш дорогой Лаврентий Павлович своим приказом увеличил
нормы питания работающих заключённых, но областные Со-
веты этот приказ самовольно игнорировали, и только с октя-
бря по указанию прокуратуры мы стали получать приказную
норму. Немного полегчало. А в посёлке вольные подбирают
очистки, свекольные листья, переловили всех собак. Да, вот
вспомнился по этому поводу рассказ одного из политических,
ветерана построения советского рая на земле в отдельно взя-
том государстве. Когда, по сообщениям газет, к главе чрезвы-
чаек Петерсу явились представители ростовских рабочих и
заявили, что они голодают, Петерс сказал: «Это вы называе-
те голодом?! Разве это голод, когда ваши помойные ямы бит-
ком набиты разными отбросами и остатками?! Вот в Москве,
где помойные ямы совершенно пусты и чисты, будто вылиза-
ны, вот там голод!» Так что ростовские рабочие могли восклик-
нуть, как запорожские казаки: «Есть ещё порох в пороховни-
цах! Есть ещё полные помойные ямы — эти продовольствен-
ные склады Советской власти!»
— По этому поводу у меня есть очень дельное, на мой
взгляд, предложение.
— Интересно. Давай, давай.
— Как говорит одна моя очень разумная сотрудница из на-
рода, весь приварок бегает у нас под носом, надо только уме-
ло его оприходовать. Живём мы в благодатном краю, или, как
Ить мы ж свои
117
говорится, хватит ждать милостей для народа, взять самому
эти милости — наша задача. Она предлагает организовать
команду для отлова живности в наших лесах, что-то вроде
егерей-охотников.
— Хм. Так это опять мужиков надо, а где ж их взять?
— Да она говорит, что старшими подростками управится.
— Говорить-то у нас всяко можно, благо, в советское время
этому научили. А вот дело будет ли? Хотя в этом есть очень ра-
циональное зерно. Поддерживаю. Со своей стороны смогу вы-
делить несколько парней из охраны, свободных от нарядов.
А то кроме как водку жрать да в карты резаться им и заняться-
то здесь нечем. А охота, сам знаешь, пуще неволи. Я б сам
с превеликим удовольствием пошлялся.
— Да и я бы тоже. Вчера вышел продышаться в лес — за-
гляденье. Забыл даже, что война. Просто сказка.
— Ну, вот видишь, один вопрос уже решили. С подрост-
ками ты уж сам как-нибудь. Думаю, с директором школы
сговоришься. У них в столовой тоже не густо. Дров я тебе
завезу. Срезков у меня много. Всё равно на кострах сжигают.
Ещё что?
— Очень важная проблема с размещением раненых. В на-
стоящее время у нас в госпитале перебор примерно в 200 чело-
век. Площадей не хватает, заставлены все проходы и подсоб-
ки. Как вы знаете, выписок из госпиталя не предвидится, да,
видимо, это и не предусматривалось. Кровати в два яруса не
поставишь: все безрукие и безногие.
— Я и так вам барак отдал за колючкой. Что ж вы ещё хо-
тите?
— Тут дело не в том, что я хочу. Сами ж говорите, что бои
страшные на фронтах. Значит, следует ждать новых поступле-
ний раненых. И я думаю, что это неизбежно.
— Твои предложения, Сергей Иванович.
— Вашими силами за пределами монастыря был выстроен
посёлок с бараками для персонала госпиталя. Специалистов
в требуемом количестве в госпиталь не прибыло: их просто
не выделили. В настоящее время часть помещений пустует.
Виктор Камаев
118
Я прошу вас переоборудовать эти бараки под медицинские па-
латы путём снесения перегородок и выполнения несложного
ремонта: где-то подкрасить, где-то подмазать, ну и в этом роде.
— Сразу обещать не могу, но думаю, что и с этой проблемой
справимся. А персонал то куда ж денете?
— Наш персонал понятливый. Уплотнимся, благо есть ещё
помещения. Не знаю только, разрешат ли мне приём раненых
за территорией монастыря?
— Ну, ты даёшь! За колючку загонять ты разрешения не
спрашивал, а здесь забоялся.
— Как смерти ни бойся, а приходится жить.
— И то. Смерть не страшна, если жизнь страшнее смерти,
— отпарировал Сухомлин. — Ну, уж коли о смерти заговори-
ли, хотел узнать, много ли умерших у тебя?
— Да есть, конечно. Не скажу, что много, но есть. Правда,
в основном с эшелонов. Умерли при транспортировке. В самом
госпитале при долечивании тоже умирают, но это с запущен-
ной гангреной. А так, в основном, вытягиваем. А почему инте-
ресуетесь?
— А хороните где?
— На старом монастырском погосте.
— Документы выправляете?
— Всё как положено, с записью в медкарте. Дата смерти,
причина смерти. Подписи врачей, печать. Акт захоронения с
указанием места. Архив хранится у меня. Но собственно доку-
ментов у раненых, как правило, нет. Они к нам доставлены
лишь с медицинскими картами, составленными во фронтовых
и прифронтовых госпиталях, видимо со слов самих раненых.
Есть и неопознанные, в связи с характером ранения потеряв-
шие либо речь, либо память. Но таких не много. Мне не совсем
понятен ваш интерес.
— Понимаешь, Сергей Иванович, есть у меня один приду-
рок. Уж очень мне хочется его вытащить из-за проволоки. Мо-
жет, придумаешь что-нибудь? В расконвой мне его не отпусти-
ли, на фронт оказался недостоин — статья не та, хотя и срок
не такой уж. Обычная «десятка».
Ить мы ж свои
119
— Чем он так заинтересовал вас?
— Слушай, Сергей Иванович, перестань ты выкать.
— Прошу прощения, но я человек невоенный, тыкать как-
то не пристало. Но коли вас это коробит, постараюсь приспо-
собиться.
— Ставишь меня в неловкое положение. А чем он мне при-
глянулся, я и сам понять не могу. Придурок и придурок, но
башковит. Может, и тебе на что сгодится. Я твои просьбы по
мере возможностей выполню. Но уж и ты меня уважь.
* * *
Натаха совсем освоилась со своими подопечными. Уже не
смущалась при отправке их в туалет и подкладывании судна
тем, кто был нетранспортабелен. Хотя в её корпусе народу при-
бавилось, у неё всё же находилось время посидеть с ними, чи-
тать им книги. Книги раненым читали и школьницы, причём
за каждой палатой стихийно закрепились по две-три, чтобы чи-
тать попеременно. Других развлечений и занятий для раненых
пока не было, кроме разве что «прогулок». Даже в зимнее время
по указанию начальника госпиталя раненых выносили на воз-
дух. Из одеял были сделаны мешки по типу спальных, в кото-
рые упаковывали желающих «прогуляться» и выносили из кор-
пуса, укладывая их на подстилку из сухой травы. Там раненые
«гуляли». Школьницы находились рядом, следили, чтобы они
не переохладились. Бывало, что и обед им устраивали на воз-
духе, когда морозы были не сильные. За всё время, а прошло
уже более полугода, Натаха успела со всеми перезнакомить-
ся, наслушалась о их подвигах на войне, обстоятельствах ра-
нения, о жизни до войны, о их родственниках, о родителях. Не
было лишь разговоров о возвращении на родину. Даже желаю-
щих написать весточку родным не находилось. Но чаще всего
она задерживалась в палате студента Александра и Василия-
Михаила, как с подачи Агаты стала про себя называть второ-
го раненого. Александр самостоятельно читал книги, ему лишь
надо было укладывать их на специальную подставку, а уж пе-
Виктор Камаев
120
релистывал страницы он сам с помощью специально подвязан-
ной к культе деревянной лопаточкой. Читал вслух, чтобы и вто-
рой раненый слушал. Слушала и Натаха, хотя не всё читаемое
понимала, переспрашивала. Александр ей обстоятельно разъ-
яснял непонятные места. А вот Василия-Михаила так и не уда-
валось разговорить. Довольно часто к ним в палату заходил и
Сергей Иванович, интересовался настроением больше, чем здо-
ровьем. Лечение этим двум раненым уже не требовалось. Раны
на культях зарубцевались без осложнений. Александр во мно-
гом преуспел: самостоятельно читал, научился пользоваться
ложкой, пробовал писать зажатым в зубах карандашом, пытал-
ся сам бриться, но неудачно: опасная бритва требовала точно-
сти движений, которых культёй достичь было невозможно. Пе-
рестал стесняться подставленного судна.
— Сергей Иванович, что-то редко заходите. Не договорили
мы с вами о судьбах. А хотелось бы всё же узнать ваше мнение,
за что же нас она так не пожалела, судьба-то? А также хоте-
лось бы узнать, неужели божественный огонь горит в нас, что-
бы мы коптили небо? И ещё. Хочу вас просить, чтобы вы рас-
порядились забирать у меня кровь для нужд других раненых.
Хоть чем-то буду полезен. Вы мне обещали.
— И у меня, — вдруг предложил сосед Александра.
От неожиданности и Александр, и Сергей Иванович одно-
временно посмотрели в его сторону. Ведь до сего момента со
дня пребывания в госпитале он не проронил ни слова. А те-
перь заговорил. Делая вид, что нисколько не смутился, Сер-
гей Иванович по-деловому достал блокнотик из нагрудного
кармашка халата и что-то в нём черканул.
— Ну что ж, ваш порыв мне вполне понятен. Я распоря-
жусь по этому поводу. Но должен заметить, что вы не совсем
ещё окрепли после ранений, поэтому забор крови если и воз-
можен, то в небольших количествах.
— Да чего там в небольших. Берите сколько надо. Кормят
здесь хорошо, мы ничего не делаем. Куда девать-то?
— Ну, коль вы себя считаете здоровым, будем готовить вас
к выписке, Александр.
Ить мы ж свои
121
— Как к выписке? А мне некуда.
— Что значит некуда? Родные-то у вас есть?
— Да я и не знаю уж, где они теперь. Да и нужен ли я им
такой?
— Я думаю, что нужен. А чтобы узнать, где родные, нужно
писать по адресу их последнего нахождения. Вот надиктуйте
Наталье Васильевне письма вместе с Василием и ждите отве-
та, тогда всё и узнаете. А о судьбе мы с вами ещё непременно
полемику продолжим. Мне самому интересно.
* * *
Натаха прибежала на кухню к Агате. В руке держала тре-
угольник.
— Чего так запыхалась? Случилось чего?
— Да вот случилось. Сергей Иванович уговорил Алексан-
дра письмо родным написать. Ну, я и стала писать. А потом и
второй попросил, чтоб я и ему написала.
— Ну и чего?
— Да вот, адрес-то на нашу деревню, для Аграфены.
— Ох-ы! Не обозналась я, значит.
— А делать-то теперь чего?
— А чего пишет? Почитай.
— Да чего читать-то, коли я писала, а он говорил. Пишет,
что ранетый, лежит в госпитале, а где, не знает, говорит, где-
то далеко. Место, мол, уточнит и сообщит позже.
— Значит, не догадывается, что рядом с домом он. Миха-
ил это. Как быть-то, и я не знаю. А как же он на другую фами-
лию записан-то?
— Сама не пойму. Может, назвался так специально, а мо-
жет, там на войне что попутали. Спрошу я у Сергея Иванови-
ча, может, он разберётся и подскажет чего. Очень уж он к ра-
нетым по-доброму, жалеет сильно.
— Ну, а как их не жалеть-то. Вишь, война-то как их ис-
кромсала. И куда им теперь?
— Агата, а с письмом-то мне чего делать?
Виктор Камаев
122
— Ну чего-чего? Пущай у тебя будет. Аграфена пока не
знает. Сообщим, как время придёт. Главное, что Михаил это.
Вот это главное. А ты поговори с ним, может, сам ещё чего рас-
скажет.
— Чего он расскажет? Он вот всё спрашивает, где он тебя
мог видеть. Говорит, что очень ты ему знакома, а вспомнить
не может. Он теперь всё больше с Александром разговаривает.
— О чём жа?
— Ну, я не всегда могу слушать. Я ж к ним забегаю, когда
других обихожу. У меня их теперь двадцать. А так мне самой
интересно. Александр этот учёный больно. И книжки умные
читает вслух. Да я ж ещё у Нины Владимировны курсы по ле-
карству прохожу. Она меня обучает и бинты накладывать, и
уколы делать. Мне ж надо.
— Да уж, ты это дело не бросай. Постигай, коль случай при-
шёл. Сгодна будешь всегда и везде. Только уж больно тяжела
лекарская судьбина. Через себя все боли пропускать придётся,
вон как главный наш, Сергей-то Иваныч. Измочалился весь, в
чём душа только держится? Забочий больно.
— Ну, ладно. Побегу я, Агаша.
* * *
Сергей Иванович вновь решил посетить коменданта. В ка-
бинете Сухомлина он застал ранее незнакомого мужчину в
милицейской, сильно поношенной шинели. На столе лежала
солдатская фляжка и стояли два стакана. Видать, уже погово-
рили и выпили.
— О, доктор, присоединяйся. Вот знакомься, к нам новый
переселенец на должность назначен и сразу решил проста-
виться. Краюхин Василий, капитан. Милицией будет коман-
довать.
Мужчина привстал, пожал протянутую Сергеем Иванови-
чем руку. Сухомлин придвинул к столу ещё один стул и до-
стал из ящика третий стакан. Налил из фляжки всем спирта.
Выпили.
Ить мы ж свои
123
— Страшные вещи рассказывает. Послушай вот давай.
Так что, Сергей Иванович, может, зря ты их лечишь? Доложи,
Краюхин, начальнику госпиталя, что мне рассказывал.
— Да что уж, нового ничего. Всё то же. В Москве я про-
живал, бобыльствовал. Комната у меня была в коммуналке.
В этой же квартире жил друг мой прежний Андрюха. Он-то се-
мейный был, а летом 42-го привезли его с госпиталя без ног.
Пенсию смешную назначили. Он её милостыней называл. Где-
то тележку себе сгондобобил на подшипниках и стал милосты-
ню ту добирать в людных местах и тем семью свою кормить.
А тут в декабре пошёл я в отделение на дежурство, а мне на-
ряд на сбор по району всех безногих и убогих. Я-то участок свой
как пять пальцев знал, участковым проработал на одном месте
с 35-го, всё население у меня по спискам. Ну и кто с фронта по
ранениям вернулся, тоже у меня. Я-то у начальства спросил,
что за прихоть на ночь глядя народ беспокоить. А мне, мол,
не рассуждать, сам Верховный велел. Я-то без задней мысли
взял ещё одного с собой, и пошли мы народ собирать прямо но-
чью. Набралось у нас с участка человек десять калек-то изра-
ненных. Они что да чего, а мы и сами не знаем. Ну, объяснял
им, как мог, Сталин, мол, велел. Они, инвалиды-то, медали да
ордена надели и с нами. Мы их в отделение свозили на полу-
торке. А утром мне приказали на вокзал их везти. Отвезли мы
их, в вагон погрузили, сопровождающим я сержанта своего на-
правил. Вот вернулся он на третий день сам не свой и расска-
зал, что отъехали они от Москвы вёрст двести, разгрузились на
полустанке, калек в полуторках свезли в поле и расстреляли
с пулемётов. Всего человек двести.
— Да что вы говорите-то? — не сдержался Сергей Ивано-
вич.
— Что слышал, то и говорю. А сержант мне докладывал,
что, когда расстреливать начали, никто ж ничего не понял, а
один калека как закричал, что ж, мол, вы делаете, ить свои ж
мы. Да, видать, один мой сержант его и услышал. В траншею
их свалили и засыпали. А по дороге в Москву ехали на полу-
торках тентованых, пили почём зря: водки да закуски выдано
Виктор Камаев
124
было без меры. Вот один там сержанту и рассказал, что как-
то по утряни Сталин, мол, из своей машины увидал на ули-
це толпу инвалидов безногих. Они обычно с утра собирались
где-нибудь и решали, кому в какие края подаваться за мило-
стыней. Вот тут-то Верховный их и углядел. Гмыкнул только,
а уж прислуга сама решила, что делать, раз ему не понрави-
лось. Вот и очистили территорию.
Помолчали. Все посмотрели на фляжку. Сухомлин на пра-
вах хозяина разлил оставшийся спирт по стаканам, поднял
свой.
— А посему предлагаю тост. Игнорируй официальную иде-
ологию. Любое внимание к ней укрепляет её. Не участвуй в
спектаклях власти и ни в коем случае не обожествляй власть.
Любое внимание к ней укрепляет её.
Вновь выпили.
— Ну и чего сержант-то? — прервал молчание Сухомлин.
— Сержант потом пропал из нашего отделения. Может, пе-
ревели куда. Я на следующий же день Андрюху с его семьёй
на Рязанщину отвёз, к родне его в деревню. Как нутром чуял,
не стал его в ту ночь беспокоить. Не отвёз в отделение. А по-
том по спискам узнали, что мой Андрюха в ту расстрельную
команду не попал, да ещё и мой сосед. Вот меня на перековку
к вам, хоть я и просился на фронт.
— Ну, ничего. Здесь тебе тоже работы хватит. Говорят, по
деревням дезертиров развелось много, народ беспокоить начи-
нают. Вот и разбирайся. Жить тебя определю к хорошей хозяй-
ке. Горя знать не будешь. А рассказы свои больше никому не
рассказывай, а то ещё дальше куда-нибудь порядки наводить
уедешь. Вот адрес, иди, устраивайся. Всё, свободен.
Капитан вышел, аккуратно прикрыв дверь.
— Ну, а ты чего всё маешься, Сергей Иванович?
— Да ничего я не маюсь. Тут вот медсестра одна с моим па-
циентом сошлась, с танкистом обгоревшим. По слухам, ребён-
ка ждёт. Я вот что подумал, может, оформить им законный
брак да отпустить с миром? Вот только где жить они будут, да
и на что? Работать где будут? Он-то инвалид.
Ить мы ж свои
125
— Ну что ж инвалид, дитёнка застругать сумел, значит, не
совсем инвалид.
— А скажи ты мне, комендант, читал ли ты когда-либо До-
стоевского? Я конечно понимаю, вам там за муштрой, может,
и некогда было, да и не требовалось. А я вот читал на своё
горе. Так вот он в своём романе «Бесы» устами одного глава-
ря и идейного вдохновителя революционной ячейки, некоего
проходимца Верховенского, говорит: «Мы уморим желания;
мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы всякого гения поту-
шим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное ра-
венство… Полное послушание, полная безличность, но раз в
тридцать лет пускать и судорогу, и все вдруг начинают пое-
дать друг друга, единственно, чтоб не было скучно… Но одно
или два поколения разврата необходимо; разврата неслыхан-
ного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трус-
ливую, жестокую, себялюбивую мразь, вот чего надо!» А ведь
по сути всё это взял на вооружение наш товарищ Сталин.
Или вот из «Братьев Карамазовых»: «Выражаются иногда про
«зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедли-
во и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так же-
сток, так артистически жесток».
— Я признаюсь, Достоевским не увлекался, но вот с полит-
занятий могу вспомнить слова любимца партии большевиков
Бухарина: «Пролетарское принуждение во всех своих формах,
начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, яв-
ляется, как ни парадоксально это звучит, методом выработки
коммунистического человека из человека материала капита-
листической эпохи». Вот так-то вот.
— И не понятно мне, как за такими, с позволения сказать,
античеловеками, пошёл народ?
— Да что народ? Между поклонниками этой веры есть
люди самой высшей интеллигенции; веруют в неё тоже все ма-
лые и сирые, трудящиеся и обременённые, уставшие ожидать
Царствия Христова; все отверженные от благ земных, все не-
имущие… Вот и был марксизм воспринят народом как новая
религия, и не только простым народом.
Виктор Камаев
126
Слушай, Сергей Иванович, ты что, пришёл мне устные
прокламации читать, на крамолу меня подбиваешь? У меня
раньше об этом голова болела, а сейчас я успокоился. Живу од-
ним днём. Других забот хватает.
— Видишь ли, в чём тут дело. Твои переселенки, что у нас
в госпитале вольнонаёмными трудятся, обращались ко мне,
отдайте, мол, на дом мне такого-то раненого, мы, мол, дома за
ним ухаживать будем.
— Ну и чего? Валяй, раздавай. Всё народу веселей. Наму-
чились бабы без мужиков-то. Сколько их на войнах-то посги-
нуло. Потом «великие» стройки скольких проглотили. А лаге-
ря? Да и сам знаешь, без посева поле урожая не даст. Ты ви-
дишь, что с твоими ранеными может случиться. Я капитану
верю. А если раненых по домам разберут, то и госпиталь раз-
грузишь, и мужиков к делу пристроишь. Здесь-то Сталина
нет, глаз они никому не замозолят.
— Большая ответственность. Распоряжений относительно
раненых никаких не поступало и, я думаю, не поступит. А по-
лучается, что многие раненые уже не требуют лечения. Всё,
что им полагалось, мы сделали, раны залечили. Им теперь ну-
жен лишь уход и адаптация к новому состоянию. Им нужно
найти себя в обществе.
— Значит, ответственности боишься? Правильно говорят,
прежде чем снимать с себя ответственность, найди, на кого её
переложить.
— Совета я хотел. А тут вот твой капитан масла подлил, да
ты ещё со своим Бухариным.
— Я принципиально на твоей стороне. А принципы, зна-
ешь, надо чистить, как личное оружие. Чтоб не ржавели.
И где та грань, за которой исполнение долга превращается
в подлость? Честь ты свою не уронишь, а поэтому не нагибай-
ся, чтоб не потерять достоинство. Ты хотел моего совета? Так
я тебя благословляю и всячески буду содействовать. Помнишь,
я тебе про одного придурка рассказывал? Вернее, не расска-
зывал, а так, намекал. Надо б его к тебе пристроить, а как
это сделать, ума не приложу.
Ить мы ж свои
127
— Зачем он мне?
— Тебе-то, может, и незачем. А вот мыслю я, что всё, что
вокруг нас происходит, похерится с годами, да и не дадут это
огласке, как всё у нас делается. А расскажет кто? Вот такие
капитаны? Из уст в уста? Или напишут, как наша пропаган-
да, что в ходе раскулачивания имели место «отдельные пе-
регибы», а сплошная коллективизация не всегда была до-
бровольной, что во время массовых репрессий были допуще-
ны «нарушения социалистической законности», да и жизнь
в коммуналках и бараках была не очень сытной и веселой.
А придурок этот башковит, хоть и необразован. Думаю, смо-
жет написать правдиво. И чтобы представить, что с нами мо-
жет случиться завтра, надо напоминать, как это уже было вче-
ра. А то ведь, как это, по-вашему, амнезия? Беспамятство, не-
желание знать… Мы теряем самое ценное, важное и вряд ли
уж потом восполнимое — мы перестаём быть людьми. Да и
есть в нём что-то. Других-то всё равно нет. И ещё. На моего
брата он сильно похож. И внешне, и придурковатостью своей.
Не углядел я за братом. Сгинул в Крыму под красным терро-
ром. Даже не знаю, похоронен ли.
— Ну а как ты себе это представляешь?
— Что?
— Вытаскивание и пристраивание.
— Думаю я, что самое простое, «сактировать».
— То есть?
— Вместо него с его документами похоронить реально
умершего у тебя раненого.
— Хочешь из него графа Монте-Кристо сделать?
— А чего выдумывать? Реально проверенный способ. Толь-
ко необходимо выискать у него какую-нибудь такую «болезнь»,
чтобы к тебе в госпиталь как бы на лечение пристроить. А он,
якобы, возьми, да и помре. Бумажки ты на него оформишь,
как на умершего, и «никто не узнает, где могилка моя». А ему
выдашь документы солдатика. Вот и вся недолга.
— Красиво. Только у нас теперь не так часто умирают.
Надо ждать нового эшелона.
Виктор Камаев
128
— Ничего. Куда ему торопиться? Срок у него ещё есть. По-
терпит. Да, вот ещё. Я хоть и не сильно начитан, но кое-что
помню. Один умник сказал: «Мир — это маскарад. Все хотят
казаться не тем, что они есть, все обманывают, и никто себя не
знает».
* * *
Натаха с утра занялась приборкой палат, в которых рас-
полагались её подопечные. Дойдя до палаты Александра и
Михаила, она невольно стала свидетельницей их разговора,
а вернее, рассказа Михаила.
— Мы-то с ним, с Квасновым, на формировке ещё позна-
комились. Определили нас в один взвод. Все стали земляков
искать: кто с Украины, кто из Москвы, из Ленинграда даже.
А мы остались двое, просто деревенские. Ну и решили дер-
жаться вместе. Он деревенский, и я деревенский. Только он с
Урала. А когда бои начались, старшина дал нам «смертники»
заполнить. Ну, я свой заполнил и Кваснову тоже. Он-то ока-
зался неграмотный, а мне сказал, что почерк у него плохой.
Которые солдаты постарше, тоже свои медальоны позаполни-
ли, а молодые не все. Кто-то им сказал, что примета, мол, не-
хорошая: коль заполнил «смертник», то точно убьют. А мы с
Василием своими «смертниками» поменялись. Чтобы, значит,
если меня убьют, то чтоб он моим по адресу сообщил обо мне, а
если его, то я о нём сообщу. А получилось вишь как: его убило
сразу, а меня во как. В госпитале я очухался уже вот такой, и
оказалось, что звать меня Василий Кваснов. По его, выходит,
«смертнику» меня и прописали. А так я Снетков Михаил и не
с Урала вовсе. Да оно, может, так и лучше. Страшно таким в
деревню возвращаться. Моим уж, небось, на меня похоронку
отправили. У Василия же мой «смертник» был, а его-то убило.
Уж лучше б меня.
— А мне письмо пришло от мамы. Наталья Васильевна
принесла. Искали они меня. Теперь вот собираются меня за-
бирать. Пропуска оформляют. Скоро приедут. Не знаю, как
Ить мы ж свои
129
мама меня такого узнает? Страшно таким-то ей показываться.
Мама на оборонном заводе работает. Из Москвы и не уезжала,
оказывается. Всё меня ждала. Боялась, что я вернусь, а её не
будет. Сестрёнка у меня ещё есть, школьница. А отец на фрон-
те. Он ещё раньше меня ушёл. Мы-то с ним вместе просились,
да меня забраковали, вот я и пошёл в ополчение. Мама что-то
про отца ничего не написала.
— Я думаю, мне надо оставаться Квасновым. Если будут
искать, приедут и меня не узнают и уедут. А я уж как-нибудь.
А домой возвращаться не хочу. Моим только обуза.
И так жили кое-как, а тут буду вечный «грудничок»: тетёш-
кай меня, носи-выноси, пелёнки-распашонки, корми с ложеч-
ки. Не выдержу я. У тебя хоть культяшки есть, а у меня всё
под корень.
— С Сергеем Ивановичем надо поговорить. Он в этих во-
просах человек опытный, да и умный к тому же. Поможет или
присоветует что. Я-то тоже хандрил-хандрил, а теперь интерес
какой-то появился. Доучиться хочу.
— Тебе легче, ты образованный. А я на тракториста хотел
выучиться, да где теперь? Эх! Малой я ещё был, а любил хо-
дить за сохой, когда папаня пахать зачинал. Он сохой пра-
вит, а я за неё держусь. И так целый день. Люблю, как земля
паханая пахнет. А маманя в ночь пекла пирог и в него за-
кладывала монетку, а утром за столом папаня пирог разре-
зал и раздавал по куску. Кому в его куске монетка достава-
лась, тому первому и пахать. Мне всегда монетка доставалась.
Ешь, бывало, свой кусок осторожно, чтоб зуб об монету не сло-
мать, а тут она. Как закричишь от радости! Давай, папаня, за-
прягай! Он так усмехнётся да скажет: «Вот опять Михе пофар-
тило, сегодня ему первую борозду вести. Ну смотри, не скри-
ви». А я радостный бегаю вокруг лошади, трогаю и упряжь,
и соху, вроде как это я всё готовлю. А потом уж подрос и сам
всё делал. А как теперь-то? Да тут меня вечно держать не бу-
дут. А вот узнать бы, куда нас таких определят, которые по до-
мам не схотят вернуться?
— Миша, а у тебя девушка есть?
Виктор Камаев
130
— Какая девушка?
— Ну, там, в деревне вашей. Подружка.
— Да не поспел я. Как-то не вышло. Я всё с папаней по хо-
зяйству. Некогда было по гулянкам-то. А ты чего спросил-то?
— А у меня есть девушка. Вернее, была. Теперь-то я ей за-
чем? Не захочет она меня видеть такого.
— Я думаю, мои тоже испугаются. Уж лучше бы не увидели.
Оба собеседника замолчали, возможно, представляя мо-
мент встречи с родными. Натаха решила сразу в их палату не
входить, а выждать какое-то время, дать им успокоиться. По-
шла к Агате. Всё, что слышала в палате, рассказала ей.
— Жалкие они такие. Я заплакала аж. Передохну у тебя,
а потом уж пойду к ним. Миша рассказывал, как он с отцом
землю пахал, когда ещё маленьким был, и как Аграфена ему
пирог пекла с монетой, чтоб он первый борозду вёл.
— Да, раньше так в каждой избе пирог пекли весной. Кому
кусок с монетой, тот и вёл первую борозду. А ещё, как корову
после зимы выгонять, пекли «журавликов». Щас уж позабыва-
ли всё. Да-а. Что ж делать-то нам?
— Ты про что, Агата?
— Про что, про что… Делать-то что-то надо! Вечно же мы
не сможем не говорить Аграфене, что её Михаил здесь, у нас.
Когда-никогда ведь вскроется всё. А мы, получится, скрывали.
— А давай мы его к себе заберём и будем за ним ухажи-
вать.
— Как это? Это ж опять его прятать надо. А где ж мы его
прятать-то будем?
— А в нашем подземелье если?
— Что ж ты всю жисть в подземелье прожить собираешься?
Что-то не пойму я тебя.
— А чего тут понимать-то? Доктор наш, Сергей Иванович,
раненых, которых уж лечить больше не надо, разрешил пере-
селенкам в посёлок забирать по домам. И уж к нему из близ-
ких деревень бабы приходили. Уговаривают доктора отдать
им подлеченных. А Мишу и никто не возьмет. А я бы взяла.
Пусть уж мой будет.
Ить мы ж свои
131
Агата ничего Натахе не сказала, поджала губы, затереби-
ла край платка.
— Ладно, пока пусть так всё остаётся. До утра терпи, что-то
придумается к утру.
* * *
Утром, управившись с делами на пищеблоке, Агата засо-
биралась в своё подземелье. Решила никому пока ничего не
говорить и у Сергея Ивановича не отпрашиваться. Подума-
ла, что обернётся скоренько. Вышла из монастыря и пошла в
сторону посёлка, а уж дорогой свернула и краем леса пошла
в сторону своего прежнего жилья. По дороге особо не сторожи-
лась, спешила. Когда подошла к месту, где был расположен
лаз в подземелье, приметила, что всё вокруг истоптано, трава
у лаза так примята, что местами и не росла вовсе. Теперь уже
осторожно вернулась на дорогу в посёлок. Решила, что лазом
кто-то постоянно пользуется и, видно, не один. Не зная, что де-
лать, заспешила в госпиталь. Сразу направилась к кабинету
Сергея Ивановича, рассчитывая застать его на месте, пока он
не начал обычный обход раненых. Постучалась.
— Да, да. Входите. Кто там?
— Я это, доктор.
— Стряслось что?
— Да выходит, что так.
— И что же?
— А то выходит, что где мы с Натахой проживали, теперь
уж ктой-то другой живёт и, видать, не один. Уж больно натоп-
тано вокруг.
— Не пойму я вас, Агаша. О чём вы?
— Ну чего тут понимать. Встретил ты меня в лесу-то по
первости, забыл никак?
Тогда в гости ещё набивался, да не случилось. Подземелье
там. Мы с Натахой в ём и жили. Я ж потом рассказывала тебе,
что живём, мол, как варначки, от голоду прячемся.
— Да, да. Припоминаю ту нашу встречу.
Виктор Камаев
132
— Ну, вот и я об том же. А теперь опять там ктой-то живёт.
Сама-то я выведывать не стала, забоялась. А ну как разбой-
ные люди. В посёлке об этом много разговоров разных. Да го-
ворят, что и по деревням разбойничают, да споймать их всё не
могут. Можа, они и есть?
— Что ж, правильно, что сами не решились. Сейчас мы со-
общим ваши сомнения коменданту. У него и милиция теперь
есть своя.
Сергей Иванович поднял трубку телефона и попросил де-
журного соединить его с комендантом.
— Добрый день, товарищ майор. Из госпиталя вас беспо-
коят. Здесь у нас возникли определённые опасения, которые
сами мы разрешить не можем, — немного путано начал разго-
вор Сергей Иванович.
— Опять ты выкаешь, майор. Говори конкретнее.
— Да пока конкретно сами толком ничего не знаем. Но хо-
тел пригласить вас… э-э-э … тебя и того милицейского капи-
тана к нам для проверки одного обстоятельства. Может, даже
будет лучше, если вы прибудете не одни, а с кем-нибудь ещё
из вооружённых людей.
— Что случилось-то, Сергей Иванович?
— Да ничего особенного пока не случилось, но вполне воз-
можно, что это по вашей части. Вот прибудете, и я вам всё об-
стоятельно доложу. Хотелось бы, чтобы вы не откладывали это
в долгий ящик.
Примерно через полчаса в госпиталь прибыли майор Су-
хомлин, капитан Краюхин и три вооружённых охранника.
Сухомлин и Краюхин прошли в кабинет Сергея Иванови-
ча. Сухомлин, не здороваясь, сразу начал выяснять обстановку.
— Так чем вы здесь обеспокоены, Сергей Иванович?
— Да вот здесь какое дело. Недавно хозяйка наша по
пищеблоку сообщила мне, что из её подсобного хозяйства
пропало несколько кур. Первоначально я не придал это-
му особого значения. Подумали на хорьков, ну и прочих
хищников. Но Агата, хозяйка наша, говорит, что хорьки да
прочие лисы так кур не таскают. Перьев, мол, нигде нет.
Ить мы ж свои
133
А теперь она же сообщает, что рядом с госпиталем имеется из-
вестное ей подземелье, и по её мнению, в этом подземелье кто-
то обитает.
— Что за подземелье такое?
— Сам-то я там не бывал, но примерно знаю, где находит-
ся. Да и чего гадать-то, сама Агата и покажет, пожалуй.
— Ну, тогда чего медлить? Посылай за нею, да и вперёд.
— Я б, товарищ майор, погодил бы торопиться. Осмотреть-
ся надо бы, — вмешался в разговор Краюхин. — Тут такое
дело. По окрестным деревням скот по ночам уводят и ника-
ких концов. То, что это не хорьки, уж точно. Плюс мне сообщи-
ли, что в Хлыстовке на прошлой неделе семью вырезали и дом
обобрали. И опять же, никаких концов. А в ориентировках, что
я, да и ты, наверное, получаем, пишут, чтоб мы дезертиров да
шпионов выявляли. Поэтому давай-ка мы лучше обставимся,
приглядимся, понаблюдаем.
В кабинет вошла Агата.
— Звали, Сергей Иванович?
— Звали, звали, — перехватил инициативу Сухомлин. —
Что там за подземелье у вас образовалось?
— Подземелье как подземелье. Чего ему образовываться.
Давно оно тут. Как монастырь строили, так и подземелье сде-
лано было. Я так полагаю, для строителей, для их прожива-
ния, пока стройка.
— А вы-то про него как узнали?
— Да как, как. Обыкновенно. По лесу шла и нашла. В лесе
чего только не найдёшь.
— Ну, а в самом-то подземелье бывали?
— Бывали, чего ж нам не бывать-то. Жить там можно,
коли с умом, и не узнает никто, если опрятно себя вести. А тут
пошла я глянуть, а там натоптано. Глаз у меня приглядис-
тый.
— Ну что ж, показывайте, коли так, — распорядился Су-
хомлин.
Виктор Камаев
134
* * *
Агата в сопровождении пятерых вооружённых муж-
чин пошла показывать лаз в подземелье. Когда оставалось
шагов не более двадцати до места, все остановились. Ага-
та и Сухомлин хотели вдвоём подойти к лазу, но в это вре-
мя крышка откинулась, и из проёма вылезла девица с
узлом. Узел положила на землю, нагнулась к лазу и при-
няла ещё один. Сухомлин, подхватив Агату под локоть, бы-
стро отвёл её к стоявшим Краюхину и охранникам. Жестом
показал всем укрыться. Из лаза выбралась ещё одна деви-
ца. Обе отряхнули свою одежду, закрыли люк, взяли по узлу
и направились в сторону посёлка, не заметив наблюдате-
лей.
— Да это ж мои вакуированные, кажись. Ну, точно, доч-
ки ихние. Вона где свидеться пришлось. А Аграфена сказыва-
ла, что съехали они, а они здеся, — шёпотом доложилась Ага-
та Сухомлину и Краюхину. — Видать, в посёлок направились.
Чтой-то уж узлы у них тяжеленные, еле волокут.
Сухомлин и Краюхин решили разделиться, в подземелье
пока не соваться. Майор с одним охранником проследуют за
девицами и задержат их в посёлке, а Краюхин с двумя други-
ми охранниками останутся в засаде и продолжат наблюдение.
Агате же приказали возвращаться в госпиталь, никуда не от-
лучаться и никому ничего не говорить.
* * *
В посёлке девицы дошли до одного из бараков и, не подо-
зревая, что за ними ведётся наблюдение, спокойно и устало
проследовали по деревянным ступеням внутрь барака. Сухом-
лин и охранник зашли следом и застали девиц перед уже от-
крытой дверью.
— Добрый день, милые девушки, — поприветствовал их
комендант. — Приглашайте в гости, угощайте, чем бог по-
слал. Разрешите представиться? Майор Сухомлин. Вы прохо-
дите, проходите. Устали с дороги? Ну, не беда. У меня есть не-
Ить мы ж свои
135
сколько вопросов. Не в коридоре же беседовать. Прошу развя-
зать узлы и показать содержимое.
Девицы зашли в помещение. Майор и охранник зашли
следом. Охранник встал у двери. Сухомлин подошёл к окну,
сдвинул плотную занавеску. В помещении стало посветлее.
— Ну что ж, приступим к досмотру? — Не дожидаясь каких-
либо действий со стороны девиц, Сухомлин поднял с пола оба
узла и поставил их на стоявший посреди помещения круглый
стол. Развязал один узел.
— Да-а! Нехило, значит, мы живём. Смотри, Хижняк, ка-
кой приварок сегодня у нас на ужин.
В узле были тушки четырёх общипанных кур, две свиные
ноги, кусок свежего свиного сала. Во втором узле были мотки
пряжи, женская вязаная кофта, плюшевая жакетка и всякая
другая одёжка.
— Откуда же такая благодать, милые девушки? Не иначе,
как манна небесная на вас свалилась? Поступим мы вот как.
Вместе с нами вы проследуете в помещение комендатуры. Там
и продолжим наши тихие беседы. Вещички захватим с собой.
Прошу не растерять по дороге.
Девицы, так и не проронившие ни слова, вновь завязали
узлы, взяли каждая свой и поплелись за майором. Хижняк
замыкал процессию. В комендатуре Сухомлин провёл всех в
свой кабинет, связался по телефону с дежурным.
— Дежурный?! Кто сейчас из офицеров свободен от наря-
дов? Гуськов? Пришлите его ко мне вместе с двумя вооружён-
ными охранниками. Сейчас к тебе прибудет Хижняк с дву-
мя приятными девицами. С девиц глаз не спускать и чтоб
с них ни один волос не попадал до моего прибытия. Ясно? Вот
так-то вот. Пока всё. — Положил трубку. — Хижняк, приказ
слышал?
— Так точно, товарищ майор!
— Сдашь девиц дежурному и вернёшься сюда с Гуськовым.
— Ясно.
— Ну, жду.
Виктор Камаев
136
* * *
Сухомлин, Гуськов, Хижняк и двое охранников подошли
к засаде Краюхина почти вовремя. Краюхин вместе с остав-
шимися с ним охранниками вязал троих замызганных, оброс-
ших мужчин. Охранники, пришедшие с Сухомлиным, взяли
винтовки наизготовку и встали по периметру, окружив лежав-
ших. Краюхин скомандовал задержанным подняться.
— Вот, товарищ майор, вылезли из подземелья только что.
Вы как раз вовремя.
— Да чего ж вовремя, раз без нас управились. Ну, да лад-
но. Всё хорошо, что хорошо. А этого-то вояку я знаю. Никак
Шмель, старшина наш единоутробный. Что ж, до фронта-то не
довелось добраться или прямо оттуда? А Гречихина я что-то не
вижу, или вправду воюет? А, старшина?
— Не ведомо мне. Разошлись наши путя. Может, и воюет.
Нас в разные части определили.
— Ну, да ладно. В комендатуре дорапортуешь. А то, может,
при попытке к бегству? Всё лучше, чем за колючкой маяться.
— Да уж как-нибудь теперь. Помаюсь.
— Ну коль так, то вперёд! Гуськов и Хижняк, осмотреть
подробнейшим образом подземелье и по прибытии в коменда-
туру доложить!
— Ясно, товарищ майор.
* * *
В комендатуре Сухомлин и Краюхин провели подробный
допрос задержанных, установили их личности пока со слов.
Так что опознан был только бывший старшина Шмель. По
двум другим дезертирам направили запросы письменно и по
телефону. Краюхин доложил о задержании дезертиров в рай-
онную прокуратуру и запросил следователя для проведения
действий по доказыванию их преступной деятельности уже в
тылу. Сухомлин пытался связаться с Фоминым, но ему ответи-
ли, что Фомин отсутствует.
Ить мы ж свои
137
Краюхин допросил и задержанных девиц. Они назва-
лись Храмовыми Ириной и Евгенией, эвакуированными осе-
нью 41-го из Москвы. Мать их, Храмова Зинаида Ивановна,
с первых дней эвакуации завязала знакомства в посёлке, за-
нялась спекуляцией. Потом дальше — больше. Стала встре-
чаться со Шмелём. Он через неё реализовывал похищенное
со складов имущество и продукты. Позже его отправили на
фронт. Храмовы оставили дом в деревне, куда их подсели-
ли в эвакуации, и перебрались в посёлок. Мать пыталась на-
ладить спекулятивную торговлю самостоятельно, всё вре-
мя куда-то ездила, но без Шмеля её деятельность успеха не
имела. А однажды она уехала в неизвестном для дочерей на-
правлении, и с тех пор они её не видели, и о ней им ничего
не известно. Какое-то время девицы ещё могли как-то суще-
ствовать, меняли на еду оставшиеся от матери вещи. А од-
нажды к ним в барак ночью заявился Шмель. Уже не щего-
леватый, а грязный, издёрганный. Принёс с собой еды, пере-
ночевал и рано утром исчез. Появился вновь дня через два,
опять ночью. С ним были ещё двое. Тоже в военной форме,
но не ухоженные, потрёпанные, обросшие. Принесли различ-
ную гражданскую одежду, в которую переоделись, а формен-
ную оставили. Шмель приказал всё выстирать и поменять на
еду, что и было девицами позже выполнено. А через неделю
Шмель, придя в барак, приказал девицам одеваться и идти с
ним. Вот тогда он и отвёл их в первый раз в подземелье. Там
уже были те двое, которые приходили в барак. В подземелье
девицы пробыли почти неделю. Все трое мужчин вступали с
девицами в половую связь, а за это их кормили и поили. Еды
у них было в избытке, и деревенской, и «казённой». Всю не-
делю из подземелья никто не выходил, а потом Шмель при-
казал девицам возвращаться в посёлок и приходить к ним по
средам. В каждый свой приход девицы оставались в подземе-
лье на сутки-двое. Потом их снабжали вещами и отправля-
ли в посёлок до следующей среды. Вещи девицы меняли на
еду. Так и существовали до последнего времени, пока их не
задержали.
Виктор Камаев
138
Сухомлин, прочитав протоколы допроса, язвительно заме-
тил:
— Да уж, земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет.
— Это ты к чему, товарищ майор?
— А к тому, Краюхин, что у кого нет врагов, того губят дру-
зья. В кавычках, конечно.
— Так чего делать-то с ними будем?
— Это уж тебе видней. Бороться с проститутками в мои обя-
занности не входит.
— Да и в мои, вроде, тоже. А так какие же они проститут-
ки? Сбывали награбленное, значит, подельники. Вот и пусть
с ними прокурорские разбираются. Чего твой Гуськов-то после
осмотра подземелья доложил?
— А всё как надо доложил. Оружие нашёл, шмотья всяко-
го кучи, продсклад жратвы. Оружие забрал, а всё остальное я
распорядился оставить до приезда следователя.
Теперь это его забота. А нам с тобой всё же надо самим это
подземелье осмотреть. Видишь, что у нас под носом творится?
Если б не эта женщина из госпиталя, неизвестно, чем бы всё
закончилось. Кстати, с ней бы тоже надо поговорить. Интерес-
ная особа.
— В каком смысле? Всё хорошо. Проявила бдительность,
сообщила куда надо.
— Ну да. Вот и я говорю, потолковать с ней надо.
* * *
Агата подробно рассказала Сухомлину и Краюхину о под-
земелье: как она его обнаружила, как приспособила под жи-
льё, как там с Натахой жили. Рассказала и про монашек и про
выход из этого подземелья в монастырь, а теперь госпиталь.
— Ну, добрая женщина, больше об этом никому не расска-
зывайте и идите с миром.
— Куда итить-то? Забирать не будете?
— С такими женщинами мы не воюем и забирать вас ни-
кто не будет. Сергей Иванович за вас поручился, а я ему верю.
Ить мы ж свои
139
Идите, командуйте на своей кухне, кормите народ, — распоря-
дился Сухомлин.
Когда Агата вышла из кабинета, Сухомлин по телефону
приказал дежурному доставить к нему зэка Самсонова. При-
мерно через полчаса доставили Самсонова.
— Зэка Самсонов, статья 58… — начал было «рапортовать»
Самсонов.
— Ладно, ладно. Присаживайтесь. Краюхин, распорядись,
пожалуйста, чтоб чаю на всех подали и хлеба побольше. Раз-
говор, может, долгим будет. Самсонов, а вы же, вроде в пар-
тии состояли?
— Да, состоял. Именно это слово самое правильное для
определения моей партийности.
— В каком смысле?
— Да в самом прямом. Состоял, потому что взглядов боль-
шевистских не разделял. Вступил, потому что надо было. Чтоб
спокойно можно было заниматься своим любимым делом, чтоб
не мешали. А всё равно нашли способ меня упечь сюда, сдела-
ли из меня врага, да ещё какого — «врага народа»!
— Ну, а если бы вам сейчас предложили вступить вновь,
вы б согласились?
— Гераклит утверждал, что нельзя вступить в одну и ту же
воду дважды. А в одну и ту же партию?
— Не боитесь так вольно всё трактовать в моём присут-
ствии?
— Не боюсь. Не вы меня наказывали, значит, и не накаже-
те. Да и куда больше?
Без стука открылась дверь. Вошла подавальшица Клавдия
Ивановна с подносом, на котором стояли три стакана тонкого
стекла в подстаканниках и хлебница с бутербродами. Клав-
дия Ивановна переставила всё на рабочий стол Сухомлина и
так же тихо удалилась.
— Не стесняйтесь, пейте чай, ешьте, — предложил Сухом-
лин Краюхину и Самсонову. Краюхин взял стакан и бутерброд
и пересел за другой стол. Самсонов стал пить чай за столом
Сухомлина.
Виктор Камаев
140
— Так скажите, Самсонов, чем же вам большевики-то не
угодили? — продолжил Сухомлин.
— Они же не только мне не угодили. Попробую вот как
проиллюстрировать свои взгляды. Каждого человека постоян-
но сопровождают с правой стороны ангел-хранитель, а с ле-
вой — чёрт. Отсюда и традиция плевать через левое плечо, на
чёрта. Большевики считают себя левыми, а кто идёт в левую
сторону, того ведёт нечистый.
— Вам, Самсонов, ещё долго придётся по лагерям таскать-
ся с такими взглядами.
— Великого Он будет судить по его величию, а малого —
по его малости, и каждого отдельно — по его пути. Цитата,
так сказать.
— О, если бы вы только молчали, это было вменено вам в
мудрость! Тоже цитата. Но довольно заниматься богословием.
Я пригласил вас совсем для другого. Если вы помните, когда
мы занимались строительными работами на территории мо-
настыря, вами была обнаружена дверь в алтарной части церк-
ви. По моему распоряжению ниша с дверью была заложена
капитальной кирпичной кладкой. Ситуация изменилась. Не-
обходимо дверь размуровать. Причём сделать это должны те
же осужденные, которые замуровывали. Задача ясна?
— Мне задача ясна. Когда можно приступать?
— Вот завтра с утра можно и приступать. А вообще-то, я ду-
маю, что не нужно больше никому ничего сообщать. Дам я вам
помощника. Вдвоём справитесь. Ломать — не делать. Утром
конвой вас доставит на место. Необходимый инструмент под-
берите сами. Я прибуду чуть позже.
* * *
На следующий день с утра Сухомлин и Краюхин принима-
ли прокурорского следователя, занимались допросами Шме-
ля и его подельников. Краюхин выезжал со следователем в
деревни, где были совершены грабежи и убийства жителей,
допрашивали свидетелей. Отправив с машиной Краюхина
Ить мы ж свои
141
и следователя, Сухомлин поехал в госпиталь, куда были на-
правлены под конвоем Самсонов и Переселенцев для выпол-
нения его указания. Прибыв на место, комендант застал всех
за перекуром. Кладка была уже разобрана. Даже кирпич ак-
куратно сложен в стопку перед нишей.
— Не ожидал такой сноровки. Похвально.
— Если б нам нечего было делать, то мы не стали бы это де-
лать здесь, гражданин начальник.
— Опять ты, Переселенцев, со своими прибаутками.
— Хотел спросить, гражданин начальник, польза какая от
нашей работы? Дверь-то железная, хрен откроешь.
— Сказали ему ученики его: обрезание полезно или нет?
Он сказал им: если бы оно было полезно, их отец родил бы их
от матери уже обрезанными. Внял? А посему, коль есть дверь,
то есть где-то и ключ. А если есть дверь, то от неё должна быть
польза. Разберёмся.
— Хотелось бы побыстрей, гражданин начальник.
— Уж больно ты скорый. Семимесячным, что ли, родился?
— Да не знаю я. Я ж говорил, что детдомовский.
— Пока оставим всё как есть. Дверь прочная, не взлома-
ешь, прав ты, Переселенцев.
* * *
Напрасно стараться, —
я и с перерезанным горлом
сегодня увижу восход
до развязки своей.
В. Высоцкий
Агата, собрав «гостинцев», пошла в деревню. У Аграфены
всё было по-прежнему: нужда, заботы по хозяйству. За чаем
разговорились.
— Ох, Агата, сны мне стали сниться какие-то, прям даже
и не знаю. Ходила я, будто, в клюкву, туда, за гречишник. До-
шла до деревни, а клюквы нет. Пошла за деревню — там мох,
Виктор Камаев
142
ну болото, там клюква есть. Набрала я и иду домой. Подхожу
к дому, а Данилка мой у дома углы обшивает досками. Один
уж весь обшил, а второй только начал. Я его спросила, что это
он углы затеял обшивать, а он топор бросил, и пошли мы с ним
в дом. А потом уж мне схоронка на Андрюшу моего пришла, а
через сколько-то и на Мишу. Ты-то, Агата, чего скажешь?
— Получается, что углы обшивать, это к смерти, а коль
один угол не обшит до конца, значит этот человек живой, толь-
ко болеет сильно или поранетый. А клюкву собрала ты — это
к слезам.
— Да уж сколь их пролито-то. Если б слезьми помочь мож-
но было, так бы и лила. А в другой раз снилось мне, что к
реке я вышла, а по реке лодка плывёт, а в лодке той мои Ан-
дрюша и Миша. И плывут мимо меня. Я им кричу: «Куда же
вы?». Миша-то обернулся и с лодки спрыгнул и поплыл сам,
а Андрюша так и уплыл в лодке.
— Вот и опять жа, живой твой Мишаня, тока не сразу ты
его увидишь, ему доплыть ещё надо. Жди. Живой он, значит.
Вот так вот.
— Ох, уж какой бы поранетый был, ток ба вернулся. А
ждать что ж, я их всех жду. Вот уж война лютущая. И так жиз-
ни не было, теперь вот деток позабирала. Что ж эт творится-то?
— Аграфена, а в избе-то моей жить-то можно, али как?
— А ты никак вертаться собралась? А чего ж не жить, снос-
ная изба-то, живи, не хочу. Прибрано там было. Тока скажи,
не была я там уж почитай всю зиму. Глядеть надо.
— Так, можа, проведаем? Глянем, что как.
— А чего ж не проведать. Так ты, что ж, и вправду собра-
лась вертаться?
— Да не знаю. А то, может, придётся.
В избе Агаты пахло затхлой сыростью, как и во всяком не-
жилом доме. Но вещи кое-какие были на месте. Не было лишь
вещей от жиличек эвакуированных: ни ковров, ни занавесок,
ни кровати, ни посуды.
— Да оно так и лучше, чтоб имя лишь не пахло, — заклю-
чила Агата.
Ить мы ж свои
143
— Вот печь лишь растопить, и повыветрится всё, — стала
советовать Аграфена. — Дров вот тока нету. Жилички-то твои
не особо старались.
— Это всё дело наживное, насобираем, когда надо будет.
Ну что ж, пошли уж обратно. Посмотрела. Жить можно, и то
радость.
* * *
В кабинете Сергея Ивановича за столом сидели он и
Вадим Валентинович. Они провели утренний обход. Впечат-
ления удручающие. Конечно, Сергей Иванович за всё время
существования этого госпитали проповедовал оптимизм, на-
страивал персонал на доброе отношение к раненым, раненым
внушал перспективу их выздоровления и нужность их в об-
ществе после выздоровления. Но в последние дни среди ране-
ных стали возникать плохие, как выразился Вадим Валенти-
нович, настроения.
— Сергей Иванович, они стали высказывать намерение
умереть. Просят меня дать им какого-либо яду или что-то в
этом роде. Не желают возвращаться к родным. Этих настрое-
ний не было, пока они проходили курс лечения, а когда раны
зажили, вроде как и бороться стало не с чем, стали хандрить.
Я уж не хотел вам докладывать, но один раненый пытался по-
веситься.
— Это который?
— Раненый с ампутированными ногами. Видите ли, у него
ещё и половые органы повреждены.
— Да-а. Нам с вами в ближайшее время, дорогой мой кол-
лега, придётся заниматься восстановительной хирургией. Вот
сами подумайте, можем ли мы после трудов наших тяжких,
вытащив этих несчастных из лап смерти, отдать ей же на от-
куп? Не можем. И не отдадим. Человек вправе распоряжать-
ся своей жизнью, но при условии, что у него нет никаких лич-
ных обязанностей перед другими людьми. Если у человека
есть, например, маленькие дети или больная жена, тем более
Виктор Камаев
144
ждущая его, он не имеет права кончать жизнь самоубийством.
Если от человека зависит судьба товарищей, он точно так же
не имеет права по своей воле уходить из жизни. Аморально
самоубийство как месть другим людям, как проявление тру-
сости, как стремление уйти от трудностей. Нам с вами необхо-
димо помочь нашим пациентам обрести веру в их нужность.
Опыт у нас уже есть. Вы же видите, как местные женщины ну
просто расхватали наших раненых. И эта тенденция продол-
жается. Уже сама природа, я имею в виду физиологию, помо-
гает этим людям хоть как-то зацепиться в этой жизни. Пока
мы занимаемся только лечением тела, а пора заняться и ду-
шами наших подопечных. Видимо, кроме нас с вами, этим за-
ниматься уже никто не будет. Как людей их уже списали.
— Сергей Иванович, мы же не священники. О каких душах
вы говорите?
— Вадим Валентинович, я был о вас другого мнения. Вы
же врач, а это звучит ещё более гордо, чем человек. Биться,
биться и биться! За жизнь этих людей. Сегодня к нам в госпи-
таль должна прибыть матушка нашего студента, Александра.
Ну, помните, наверное. Он тоже хандрил, всё растением себя
называл, жить не хотел. Я прошу вас поприсутствовать при
встрече. Я тоже там буду.
* * *
Сухомлин долго с кем-то разговаривал по телефону. Поку-
рил, вызвал дежурного.
— Найдите мне капитана Краюхина и попросите его зайти
ко мне сразу как найдётся.
Примерно через полчаса Краюхин уже был в кабинете
Сухомлина.
— Хочу, капитан, поговорить с тобой на очень серьёзную
тему и предложить тебе совершить со мной преступление.
— Ты о чём, майор?
— Да ни о чём. Всё о том же. Сейчас вот беседовал с рай-
онным прокурором по телефону. Рассказал он мне про Шме-
Ить мы ж свои
145
ля много интересного. К расстрелу его трибунал приговорил.
Прокурор говорит, в коленках валялся Шмель-то, просил по-
щады, умолял, свои, мол. А девахам срока определили, хоро-
шо, хоть не к нам. А дело у меня к тебе вот какое. Есть один хо-
роший человечек. Ему на волю надо бы. Хочу его к доктору на-
шему в госпиталь определить.
— Так в чём же дело? Определяй, раз хороший.
— Без тебя здесь не обойтись. Срок он ещё не дотянул.
Срок-то он по дури схлопотал, как и все, наверное. Не очень-
то мне верится, что в моём лагере одни враги народа чалятся.
— Давай-ка, майор, ближе к телу.
— Так вот, человечек этот должен как бы умереть, а под
другой фамилией воскреснуть. А документики ему ты вы-
дашь, больше некому.
— Рискуешь, майор.
— А чего не рискнуть? Тебя я в деле видел, думаю, дове-
риться можно.
— Хо! Индюк думал, что купается, пока вода не закипела.
Да и знаешь, подлеца и молодца не отличить с лица. А ещё го-
ворят, лучше вовремя настучать, чем потом перестукиваться.
— Тоже, что ли, начитанный? Запугал прямо. Объяснять
подробностей не буду, но прошу как за себя. Сделай и забудь.
Никогда не рассчитывай на то, что люди оценят твои поступки
объективно — такой «объективной» оценки вообще нет. Один
и тот же поступок есть зло для одних и добро для других. Ты
живёшь, не понятый другими, и умрёшь непонятым. Только
тот, кто не претендует на понимание своего поведения други-
ми, живёт достойно человека.
— Ну, ладно, кончай ликбез. Как ты всё мыслишь?
— Как, как? Придёт к тебе человечек с документами ко-
миссованного раненого из госпиталя, ты его и пропишешь.
А больше тебе знать зачем? Бумажки у него будут все настоя-
щие. Бояться тебе нечего.
— Ну, раз нечего, тогда какой разговор? Пускай прихо-
дит.
— Сейчас познакомлю.
Виктор Камаев
146
Комендант поднял трубку телефона и приказал дежурно-
му доставить к нему в кабинет зэка Переселенцева. Пока ко-
мендант распорядился подать им чаю, в дверь постучал и во-
шёл дежурный офицер охраны.
— Товарищ майор, осужденный Переселенцев доставлен.
— Ну, пусть заходит. Вы свободны.
В кабинет вошёл Переселенцев.
— Зэка Переселенцев, статья 58 часть…
— Ладно, наслышаны. Присаживайся вот давай. Пока-
жись новому начальнику да расскажи, как ты 58-ю схлопотал.
— Да чё рассказывать. За поэзию и схлопотал. На заводе
у нас завели манеру, как обед, так давай политзанятия. Ну,
сидим, слушаем: кто кемарит, кто носом клюёт. Жрать охота,
а нам всё работы вождя пролетариата цитирует один образо-
ванный. Ну, я слушал, слушал и как с языка слетело:
Тётя Надя шутки ради
Ильичу давала сзади.
Вот и вышел тот трактат:
«Шаг вперёд и два назад».
Оратор опешил. Видать, сразу не въехал, замахал руками,
стал воду пить, поперхнулся. Ну, меня под микитки и в парт-
ком. Ребята обедать пошли, а мне десятку за контрреволю-
цию. Вот и вся история с биографией.
Сухомлин смеялся от души. Краюхин не поверил.
— Правда, что ли, за вот это «десятку»?
— Хорошо ещё не расстреляли. Чайку я, гражданин на-
чальник?
— Пей, пей. На тебя ж и рассчитано. Сахарку вот бери. Да
без фанатизма. Сахар на мозги сильно действует, а то ещё чего-
нибудь отчубучишь. Видать, не только бабам язык при рожде-
нии укорачивать надо, а и тебе бы вместе с ними. Мы вот по-
совещались, и я решил попробовать сактировать тебя на волю.
— Я, гражданин начальник, пожить бы ещё хотел. Чего
меня актировать?
— Придурок, он и есть придурок. Хочу я тебя в госпиталь
пристроить, на волю.
Ить мы ж свои
147
Будешь раненым протезы мастерить да запоминать всё,
что увидишь.
— Опять стукачом предлагаешь? Я ж говорил, что не по
этому профилю.
— Не надо никаким стукачом. Так будешь жить. Вольно.
— Ну, раз так, то я готов.
— Вот видишь, Краюхин, с кем дела делать приходится, —
Сухомлин с какой-то снисходительной улыбкой посматривал
на Переселенцева. — Давай пока за колючку, остальные ин-
струкции позже получишь.
Сухомлин вновь вызвал дежурного, и тот вывел Пересе-
ленцева из кабинета.
— Ну, как он тебе? – спросил Сухомлин у Краюхина.
— Да мне-то что? Тебе надо, ты и хлопочи. Всё, что ты про-
сил, я сделаю.
* * *
Натаха прибежала к Агате, аж запыхалась.
— Агата, там к Александру матушка приехала и невеста
его, из самой Москвы. Пойдём глядеть.
— Чего ж глядеть? Мешаться только. Да и нехорошо это.
У них своя встреча, а не погляделки какие.
— Да Сергей Иванович просил поддержать, если чего…
Ну, вдруг с кем плохо станет. А я сама боюсь, может, и со
мной плохо что случится. Я волнуюсь даже. Примет ли его
невеста?
— Хм. Вот ещё дела. Эт он будет решать, принимать ему
иль не принимать.
— Ну что ты говоришь, Агата?! Он и так сам не свой. Вол-
нуется, переживает. Я-то ему ещё не говорила, что уже прибы-
ли. Мне как Сергей Иванович сказал, я сразу к тебе.
— Тогда вот что. Ты давай их ко мне веди. Накормим, раз
они с дороги, да и приглядимся, расспросим, что к чему.
— Да, наверное, так лучше всего будет. Ну, побегу, позо-
ву их.
Виктор Камаев
148
— Давай, зови. Только не пыли. Степенно всё чтоб было,
обходительно.
Натаха привела двух женщин: одна — в возрасте, одета не
броско, а как-то прилежно-аккуратно, другая — молоденькая
совсем, в скромной одёжке школьницы-старшеклассницы. Обе
выглядели усталыми, да это и понятно — с дороги же. У стар-
шей в руках была плотно набитая сумка, у молодой малень-
кий чемоданчик, называемый «балетка». Обе одновременно
сказали Агате: «Здравствуйте». Не зная, куда их привели и
зачем, стали оглядываться по сторонам, перекладывая свою
ношу из руки в руку.
— Ну, вот и свиделись, — ответила на их приветствие Ага-
та. — Проходите, гости дорогие, заждалися мы вас, — не вла-
дея собой, Агата указала на накрытый стол, где на неизвест-
но откуда взявшейся скатерти уже дымился добротный борщ
в двух мисках.
— А где же наш Саша? — спросила старшая женщина.
— Да на месте ваш Саша. Александром мы его кличем.
Я-то вот Агатой зовусь, это вот Натаха, Наталья Васильевна,
то ись. А вас как величать?
— Я мама Сашина. Зовут меня Ирина. А это Татьяна, Са-
шина знакомая.
— Понятно. По-нашему, невеста, значит, — Агата сразу об-
резала все пути к отступлению. — Вот теперь и познакоми-
лись. Прошу к столу. Да чегой-то я. В таком разе и мы с вами
откушаем.
Агата быстро выставила на стол ещё две миски с борщом.
Указала гостям, где им раздеться, набрала в ковш тёплой
воды, вылила в рукомойник, дала гостям полотенце и мыло.
— Вот, приводите себя в порядок с дороги. Откушаем и сра-
зу к Александру пойдём, он, поди, заждался. У них тоже щас
обед.
Когда все сели за стол, Агата принесла три разных рюмки
и склянку с прозрачной жидкостью. Разлила по рюмкам.
— Давайте со свиданьицем. А Наталье Васильевне сегод-
ня ещё работать.
Ить мы ж свои
149
Смущенные гости посмотрели друг на друга и… выпили
каждая по рюмке. Закашлялись. Спирт же.
— Давайте, давайте борщецом. Я-то тоже, неряха, не пред-
упредила.
После борща Агата выставила кашу, хоть и перловую,
да зато с тушёнкой, и чай — ароматный взвар на травах
и листьях. Да к чаю по куску сахара. Пока гости ели, Агата
разглядывала Татьяну: пыталась угадать, как она себя пове-
дёт, когда увидит Александра. На мать не смотрела. Мать, она
и есть мать. Поведёт себя как все матери: завоет, кинется, об-
слезится, обобнимается, начнет поправлять одеяло, а сама бу-
дет общупывать, всё ли на месте. Потом сядет рядом, начнёт
поглаживать одеяло в тех местах, где уж ничего нету. Спра-
шивать ничего не будет, смолчит. Будет только улыбаться
и плакать. А вот как поведёт себя невеста? Уж хлипкая она
какая-то, как инкубаторская. Выдержит ли? Не сробеет? А то
бросится обратно.
Агата разлила ещё спирт по рюмкам.
— Давайте за здоровье всех ранетых и Александра тоже, —
схитрила Агата, полагая, что спирт хоть как-то смягчит встре-
чу с Александром.
— Ой, да мы уж и так захмелели, — начала было отнеки-
ваться мама.
— Ничего, ничего. Это ж в радость, — заговаривала её Ага-
та. — Так за здоровье ж. Деваться некуда. И пойдём.
После выпитого все встали, засуетились. Натаха вышла
первая, за ней все остальные. Когда подошли к палате, всех
охватил озноб. Натаха даже сделала глубокий вдох, чтобы
хоть как-то привести себя в спокойное состояние, но не вышло.
Хотела первой войти в палату, но мама легонько отстранила
её от входа, зашла.
— Сашенька! Родненький! Живой! — Бросилась к крова-
ти сына. Стала ощупывать пустоту одеяла, присела на кро-
вать, улыбалась и плакала, поглаживая места, где под одея-
лом уже ничего не было. — Как я рада, что ты живой, я вновь
тебя вижу. Мы за тобой. Доктор нам сказал, что ты вполне здо-
Виктор Камаев
150
ров и мы сможем с тобой уехать домой. Я приехала с Танюш-
кой. Твоей Танюшкой. Она там, за дверью. Позову её?
— Мамочка, может, не стоит?! Испугаю я её.
— Да что уж. Ехала же за тобой. Любит она тебя.
— Ну не такого же?
— А чем ты сейчас-то плох? Худоват вот только. Ну, ничего,
вдвоём мы тебя откормим, поправишься.
— Мама, ну о чём ты говоришь? Не видишь, что ли?
— Да вижу, вижу я. Живой, вот и всё. Танюша! Зайди, по-
жалуйста.
Зашла Татьяна. Оторопело встала у двери, закрыла
глаза, удержалась рукой за косяк и, вздохнув глубоко, запла-
кала. Александр отвернулся к стене. Через мгновение Та-
тьяна пришла в себя, шаткой походкой подошла к кровати,
присела, посмотрела на лежащего на другой кровати Миха-
ила, повернулась к Александру, всхлипывая, прижалась ще-
кой к его щеке и зашептала что-то. Мама только разобрала
отрывочное: «Саша, Саша…» и тихонько вышла из пала-
ты.
* * *
Александра забрали в Москву. Ирина, мать Александра,
и Татьяна благодарили и Сергея Ивановича, и Агату, и На-
таху. Александр оставил Натахе все книги, просил её читать
их Михаилу-Василию. А самому Михаилу советовал открыть-
ся, назвать всем своё настоящее имя и ехать к родным. Попро-
щаться с ним пришёл и Сергей Иванович.
— Вот видите, Александр, хотя вы и трактуете понятие
судьбы по-своему, я всё же считаю, что нам даётся испытание,
чтобы, преодолев его, мы стали духовно глубже, богаче. Лишь
кто-то должен подсказать, как уместно себя вести в тех или
иных обстоятельствах. Я рад, что у вас всё сложилось так, как
мне хотелось. Впереди у вас должна быть прекрасная, хотя и
очень трудная жизнь. Постарайтесь не забыть о нас. Пишите.
Мы уже вроде как свои. Не забывайте.
Ить мы ж свои
151
— Доктор, как я вас могу забыть?! Не буду разглагольство-
вать. Сами вы всё знаете, что вы для меня сделали. Прошу
вас, помогите всем вашим раненым. И за Ми... за Василия
прошу. Мы уж тоже с ним как свои.
* * *
Переселенцев вскоре объявился в госпитале как выздо-
ровевший, но не годный к военной службе бывший рядовой
Степанов Алексей Степанович. Краюхин по предъявлен-
ным документам выправил ему паспорт на имя Степанова.
А Сергей Иванович по просьбе Сухомлина принял Степано-
ва в госпиталь вольнонаёмным и определил его на разные ра-
боты, в частности, предложил ему организовать мастерскую
по изготовлению протезов и различных приспособлений для
облегчения жизни раненым, особенно с ампутированными
конечностями. Степанов выявил среди раненых людей раз-
ных специальностей, с которыми первоначально понаделал
тележек для «обезноженных», чтобы те могли хоть как-то пе-
редвигаться по госпиталю без посторонней помощи. А таких
оказалось довольно много. Среди них тоже выявился мастеро-
вой люд. Народ «оживел», задвигался. Сергей Иванович раз-
решил использовать под мастерские свободные хозпостройки.
Первоначально не всё ладилось: не было приличного инстру-
мента, материалов. Через Сухомлина истребовали из школь-
ных мастерских в посёлке инструмент, стали привлекать к ра-
ботам старших школьников. Потихоньку дело пошло. Сергей
Иванович стал часто наведываться в мастерские, радовался,
что Сухомлин уговорил пристроить в госпиталь Степанова, от-
носился к нему уважительно.
— А что, Алексей Степанович, ведь придётся мне хлопо-
тать о вашем награждении.
— С какой же стати?
— А с очень простой. Давным-давно, ещё в Крымскую
войну, при обороне Севастополя молоденькая барышня Дарья
Севастопольская организовала перевязочный пункт и стала
Виктор Камаев
152
первой сестрой милосердия и была награждена золотой меда-
лью «За усердие», причём не имея предыдущих трёх серебря-
ных. Безусловно, её старания были оценены по заслугам. Она
сохранила жизнь и здоровье многим раненым. А вы поставили
на ноги почти всех наших раненых, и заслуга ваша немалая.
— Да что я, Сергей Иванович, одних «самокатчиков» толь-
ко и наплодил. Вот если бы безруким сделать такие протезы,
чтоб они себя хоть обслуживать бы смогли, вот это было б да-а.
Они ж самые беспомощные. Безногим легче.
— Ну не скажите. Всем тяжело. Но в этом я с вами согла-
сен. А в чём проблема?
— Так знаний же не хватает. Мне б книжонку какую или
человека знающего. А я б постарался.
— Книжонку, как вы говорите, я вам предоставлю. Для на-
чала простейшую «Анатомию». А вот со знающим человеком
придётся подумать. Тут хороший инженер нужен.
— А чего искать-то? А Самсонов?
* * *
Натаха и Агата собрались в деревню: дом посмотреть да
Аграфену проведать. Хоть и неплохо жилось им при госпита-
ле, но Агата стала «скучать», как она выразилась однажды, по
дому.
— Видать, к смертушке это моей. Старики говорили, что,
как смерть позовёт, так всегда на родные места поглядеть охо-
та становится.
— Да что ты, Агата, про смерть-то?
— Так пора уж. Дела, вроде, все переделала по жизни по
своей. Одного вот только не поспеваю.
— Чего же?
Отвечать Агата не стала, а про себя подумала, что замуж
бы Натаху справить да на свадьбе погулять. А самое счастье-
то — ещё б и ребятёнка понянчить. Да не судьба, видать. Ста-
ла, как обычно, собирать подарки для Аграфены в два веще-
вых мешка. Когда всё уладилось, позвала Натаху.
Ить мы ж свои
153
— Ну, пойдём уж. Засветло воротиться надо. Дела ещё есть.
Сергея Ивановича я предупредила, так что ты не отпраши-
вайся. Сказала я ему, что ты со мной пойдёшь. Разрешил он.
По знакомой уже дороге пошли они споро в сторону дерев-
ни. Дошли до родничка, ополоснули лица, напились.
— Зря посудинку не взяли. Аграфене б водицы снесли.
Данила её хворает, может, помогло б ему.
Когда уходили от родника, вдруг из кустов дорогу им пере-
бежал волк.
— Ой, Агата, что ж это делается-то? Прямо среди белого
дня волки бегают.
— Да пусть себе. Нас-то не тронул. А так в народе говорят,
что такой случай к счастью.
— Сказать я тебе чего хотела.
— Скажи.
— Агата, беременная я.
— Когда ж ты успела? От кого ж?
— От Михаила.
— Ну, вот тебе и волк. А ты говоришь, приметы не сбыва-
ются. К счастью, к счастью волки дорогу переходют. Ну что ж,
дождалась и я. Хорошо это. А знает кто?
— Да кто ж знает-то. Сами мы.
— Теперь-то мы уж всё по-другому делать должны. Кудай-
то уезжать надо.
— Куда уезжать-то? А Михаил?
— Так чего Михаил? Его с собой заберём. Иль Аграфене от-
крываться надо и жить в деревне в своём дому.
— Не хочет Михаил матушке в таком виде объявляться.
У него ж теперь и фамилия другая по бумагам. Может, потя-
нем пока, не будем Аграфене говорить?
— Ты про что? Про то, что ты теперь её родня?
— Так не расписаны ж.
— Во-от. И это надо продумать. А то дитё-то незаконное
получится. Давай-ка, моя хорошая, придём в дом, там и об-
мозгуем. В своём дому и голове соображать легче. А не при-
думаем если ничего, пойду к Сергею Ивановичу. Человек он
Виктор Камаев
154
внимательный, подскажет, да и поможет. Свой он нам уж
стал. Если придётся с госпиталю уходить, жалко, как он без
нас-то? Прям и не знаю.
В деревне Натаха и Агата первым делом зашли к Агра-
фене, передали подарки, расспросили о житье-бытье. Аграфе-
на стала в который раз рассказывать о своих снах, о предчув-
ствиях. Агата слушала её, думая о своём: раскрываться перед
ней о Михаиле или нет, говорить ли о Натахиной беременно-
сти? Решила погодить. Натаха присела в уголочке на лавку и,
склонив голову, помалкивала. Аграфена, наговорившись про
свои сны, стала расспрашивать о делах в госпитале.
— А много ли теперь ранетых прибывает с войны-то?
— Да как сказать, — пространно отвечала Агата, — щас
уж не так. Видать, ещё госпиталя есть. А наш уж весь запол-
нен. Доктор наш, Сергей Иваныч, лекарь хороший, многих от-
лечил. Домой их стали забирать. На войну-то таких не воз-
вертают. Да бабы с деревень стали к себе ранетых брать. Го-
ворят, совсем мужики по деревням повывелись, не вертаются
с войны-то.
— Война-то ещё не кончилась, может, и вернётся кто? —
влез в разговор Данила.
— Может, и вернётся кто, да только когда? А как же бабам-
то ранетых отдают? Закон, что ль, какой вышел или как? —
засуетилась Аграфена.
— Когда в дому мужика нету, тут и кота усыновить мож-
но, — ответила Агата. А там какой закон: мужик, он и есть му-
жик, хоть и поранетый, его всяк возьмёт. Лишь был бы. Ты,
Аграфена, сходи с нами в дом наш, поглядеть я хочу ещё раз,
может, переезжать скоро придётся.
* * *
В дореволюционной России общественная атмосфера спо-
собствовала укреплению достоинства её граждан. Особым
личным достоинством обладало российское офицерство. При-
сущими ему чертами были безупречная честность, верность
Ить мы ж свои
155
присяге и долгу, неподкупность, опрятность в поступках. Но-
вая власть жестоко искореняла любые проявления личного
достоинства граждан и своей ложной идеологией обеспечива-
ла падение нравственности. Губительные последствия этого
будут сказываться на жизни страны даже не десятки, а сотни
лет. Загубили народную душу, в которой жили вера, благород-
ные чувства, идущие из семьи, от традиций. Но у народа всег-
да находились силы для того, чтобы и врагов победить, и от-
строиться, и детей вырастить.
В дверь кабинета Сергея Ивановича постучали.
— Да, войдите.
Вошла Агата.
— Добрый вам день, Сергей Иванович.
— И вам, Агата, доброго желаю. Что за нужда вас привела
ко мне такую рань?
— А совет нам от тебя нужен.
— Кому ж это нам, коль вы одна пришли?
— Дак мне да Натахе моей. Да застеснялась она. Уж я
сама-то решилась. Без тебя всё одно никак. Рассказать собра-
лись мы о том, что Натаха, ну то есть Наталья Васильевна, тя-
жёлая, ну, по-вашему, беременная будет.
— Что-то не пойму я вас, Агата. Так беременная или толь-
ко будет?
— Да уже. Сошлася она с Михаилом, что один в палате
остался.
— Так он вроде и не Михаил.
— Да нет же, Михаил это, с нашей деревни, сын это Агра-
фены, а говорить об этом он не хочет, и казаться в таком виде
родным наотрез не желает. А мы с Натахой забрать его хо-
тим и в деревне проживать. А там и дитё появится. А что ж
прятаться-то нам, али как?
— Ой-ё-ёй. Давайте-ка ещё разок. А то я не очень понимаю
ситуацию.
— Да какая уж тут ситуация. Не жить же нам опять в под-
земельи и прятаться. По-людски всё хочется пожить. А мне
радость, дождалася я. И Натахе счастье. А Михаила мы с собой
Виктор Камаев
156
заберём. Ему ж уход нужон. А дитя как же без отца-то будет? А
я так полагаю, что дитя не спрячешь, а Аграфена когда-никогда
зайдёт проведать, да и признает Михаила. А так она на него схо-
ронку уж получила, да и оплакивает, а сны ей снятся, что живой
он, да и сердцем она чует. Вот и не знаем мы, быть-то как?
— Так что ж, выходит, меня вы бросаете?
— Да вишь ты дело-то какое. Жисть всё жа своё берёт. И
как тут быть? Ума не приложу. А по госпиталю всё опрятно
будет. По хозяйству моему остаются бабы справные, всё они
знают не хуже меня, не вороватые, тоже все нашенские, горя
хлебнувшие. Знают, что почём. И за нас с Натахой отстарают-
ся. Не чужие ведь.
— Да-а. Задали вы мне задачу. И когда же вы собираетесь
съезжать?
— Так чего ж я и пришла к тебе за советом-то. Как ты, Сер-
гей Иванович, тут начальник, так и решай. Вся судьба наша в
тебе. Как приютил ты нас, так и распоряжайся.
— Ну что ж. Удерживать я вас, конечно, не буду, хотя и
очень жаль расставаться.
— Коль ты нас отпустишь, хотела я просить бумаги нам вы-
править, что не беглые мы. Да ещё обженить ба Натаху с Ми-
хаилом, чтоб дитя законное получилось. А не знаю, как его
записывать и где. Так-то он у тебя числится как Кваснов, а
сам-то он Снетков Михаил Данилович. Это они на войне с дру-
гом бумагами обменялись, а того убило, вот и получила Агра-
фена схоронку, а Михаил живой, хоть и не весь.
* * *
Сергей Иванович долго ещё размышлял о русской душе,
о простом русском народе, которого уж точно сломать не удаст-
ся никому. Разве таких вот баб, мужиков, детей их может
осилить какая сила? Да ни в жизнь!
После обхода Сергей Иванович зашёл в мастерские к Сте-
панову. Застал его в окружении старших школьников, попро-
сил отойти в сторону.
Ить мы ж свои
157
— Алексей Степанович, скажите, как лучше сделать, что-
бы человека сразу не узнали по внешности?
— Что за вопрос? А кому это надо?
— Есть одно обстоятельство… Даже не знаю, как вам тол-
ком объяснить.
— А кто не должен узнать-то?
— Ну, вообще-то, родные.
— Сложное дело. Шила в мешке не утаишь. Но самое про-
стое, если давно не виделись, побрить голову и отрастить усы
и бороду, тогда издалека не узнают.
— Что ж, и на том спасибо.
Сергей Иванович не стал терзать Степанова уточняющи-
ми вопросами, а пошёл сразу к Агате. Застал её за стряпнёй.
— Я вот по какому поводу решился вас побеспокоить. Ва-
шему Михаилу необходимо обрить голову, а на лице отращи-
вать растительность, тогда его при случайной встрече могут
сразу не узнать даже родные.
— Поняла я, поняла. Доктор, а как с Натахой-то мне быть?
Может, ей в госпитале рожать-то? Уж больно боязно в деревне-
то. Уж давно там никто не рожал, и повитух-то нету, а какие
были, уж, поди, позабыли всё. А родит, так мы все сразу и уй-
дём.
— Да что ж, пусть так и будет. Разрешаю. И для госпи-
таля, может, знамение какое останется. Не всё ж в ём уми-
рать.
* * *
Родила Натаха в положенное время здорового мальчика.
Назвали Василием. Натаха оправилась после родов быстро.
Стали готовиться к переезду в деревню в дом Агаты. Сопрово-
ждающим Сергей Иванович выделил им Степанова. Прика-
зал со склада выдать «приданое»: одеяла, простыни, продукты
на первое время. Всё это сложили в запряжённую телегу, туда
же уложили в специальной корзине Михаила. Провожать вы-
шел весь персонал госпиталя и все, кто мог передвигаться.
Виктор Камаев
158
— Желаю вам в дальнейшем счастливой и радостной жиз-
ни и деток побольше, — дрогнувшим голосом напутствовал их
Сергей Иванович. — Уезжаете не далеко, свидимся ещё, не
чужие мы теперь.
Степанов слегка хлестнул лошадь и направил её в мона-
стырские ворота. До деревни доехали не то чтобы быстро, но и
не задержались нигде. Остановку сделали лишь у родничка,
Агата набрала в нём воды и Степанову тот родник указала.
— Вода в ём особая, целительная. Знай теперь про этот
родничок, пригодится может.
У дома Агаты телегу разгрузили быстро, чтобы особо не
привлекать внимания. Михаила перенес в корзинке Степанов
и уложил его доме на кровать за занавеской. Вещи и продукты
сложили у печи. Агата засуетилась благодарить Степанова.
— Давай я хоть чаем тебя в дорогу напою. Щас печку бы-
стренько затоплю, согрею.
— Да оставьте вы. Мне засиживаться времени нет. По свет-
лому надо обратно добраться. Хоть не так далеко, а всё ж.
— Ну, с богом тогда. Премного тебе благодарны за всё. Пом-
ни про нас.
— Да уж не забуду.
* * *
Агата и Натаха стали приводить дом в порядок. Затопили
печь. Агата принесла воды из колодца, промыла полы, поста-
вила на печи готовить еду. Запах свеже помытых полов и гото-
вящейся еды придал дому жилой вид. Натаха уложила ребён-
ка в корзину, в которой перевезли Михаила.
— Ну, вот и кроватка у Василия теперь своя, — осмотрев
корзину, Натаха пошла помогать Агате готовить еду.
— Ты давай обиходь Михаила, а тут сама как-нибудь.
В сенях хлопнула дверь. Пришла Аграфена.
— Ну что ж вы, переехали, а ко мне не зашли?
— Да позже собирались. Вишь, захлопотались. Дом-то оби-
ходить надо, а то и жильём не пахнет.
Ить мы ж свои
159
В корзинке завозился Василий, подал голос.
— Мы ж с прибытком прибыли, — опережая вопросы Агра-
фены, сообщила Агата. – Сынок это Натахин, а мой, получает-
ся, внук. Василием прозвали.
— Ну что ж, показывайте.
— Да спит он.
— Где ж спит-то, коль голос подал? Давай, давай, показы-
вай. Я уж с каких пор младенцев-то не видала. Да и за всю
войну в деревне этот первый.
Аграфена прошла в комнату, где стояла корзинка, и подо-
шла к ней. Агата встала у занавески, за которой лежал Ми-
хаил. Натаха подняла Василия на руки, освободила от пелён-
ки мордашку. Аграфена потянула руки принять у Натахи ре-
бёнка.
— Дай хоть подержать-то.
— Да так смотрите.
— Да не бойся, не уроню.
Натаха передала Василия Аграфене. За занавеской раз-
дался тихий голос: «Мама, мама». Аграфена в волнении не
услышала голоса, смотрела на ребёнка, глаза её повлажнели.
— Михаил мой такой же был. И зовёт меня как будто.
Из-за занавески позвали громче: «Мама, мама». Аграфена
перевела взгляд от ребёнка то на Агату, то на Натаху.
— Кто это? Иль прям мне гластится?
Аграфена передала ребёнка Натахе и рывком отдёрнула
занавеску. Застыла, вглядываясь в очертания тела лежаще-
го на кровати человека. Не узнала. Голова обрита, бородатый,
спелёнутый, как малый ребёнок. А где же руки-ноги? Шеве-
лит глазами и шепчет: «Мама, мама». Аграфена больше не со-
мневалась, упала на колени перед кроватью, заголосила: «Что
же это с тобой, Мишенька, изделали? Что ж так-то?».
— Мама, как ты меня нашла? Кто тебя позвал? Не хотел я
тебе таким показываться.
— Миша, уж что ж теперь?! — Аграфена придвинулась на
коленях к кровати, положила руки на запелёнутую грудь Ми-
хаила и зарыдала. Агата вышла в сени и закрыла входную
Виктор Камаев
160
дверь на засов, чтобы больше никто не зашёл в дом. Вернув-
шись, встала рядом с Аграфеной и стала платком промокать
глаза. Натаха уложила ребёнка в корзинку, вышла в кухню,
присела на лавку и, не зная, как себя вести, тоже заплакала.
Агата подошла к Аграфене.
— Не хотели мы сразу тебе говорить, думали обождать.
Михаил нас упросил. А так-то всё одно не упрячешься. Про-
сти ты уж нас.
Аграфена как не слышала её, притихла, только плечи
вздрагивали, потом сползла на пол. Агата крикнула Натахе:
— Давай нашатырю, вишь, без памяти она.
Натаха, порывшись в сумке, которую им собрали в госпита-
ле, нашла спирт и вату, передала Агате. Агата приподняла го-
лову Аграфене, дала ей нюхнуть спирт.
Аграфена приоткрыла глаза.
— Что ж это, а? Как же Данилке-то говорить? Он же боль-
ной весь, лежмя лежит, говорит, что уж не подымется.
Агата с Натахой подняли Аграфену, усадили на лавку у
стены. Агата села рядом.
— Ну что ты? Радуйся, Михаил-то живой оказался. Родня
мы теперь, свои. А с Данилой повременим, пока не скажем, а
поправится, так и объявимся.
Натаха подошла к кровати, задёрнула занавеску и оста-
лась с Михаилом. Он тоже плакал.
* * *
Прошло несколько недель. Аграфена каждый день прихо-
дила в дом Агаты, ухаживала за Михаилом, нянчилась с вну-
ком. По деревне никаких слухов о Михаиле слышно не было
пока.
— Агаша, Даниле-то моему совсем плохо, помирает. Давай
ему хоть внука покажем, пусть порадуется.
— А как объяснимся-то? Откуда взялся-то? Михаил не хо-
чет, чтоб отец его таким видел. А внука чего ж не показать.
Положено, значит и покажем. Давай хоть сегодня. А про Ми-
Ить мы ж свои
161
хаила, если спросит, скажем, живой, воюет, мол. А там видно
будет. Чего уж теперь, не воруем же.
Женщины решили идти без Натахи. Агата наказала ей
оставаться с Михаилом: мало ли чего. Когда вошли в дом к
Аграфене, Катюшка вскочила и прилипла к свёртку с Васи-
лием.
— Ой, а чтой-то?
— Не мешайся. Увидишь, — приструнила её Агата. Жен-
щины распеленали Василия, голенького поднесли к кровати,
где лежал Данила.
— Вот видишь, Данилка, дождались мы внука. Это наше-
го Михаила сынок, Василием прозвали. Помнишь ли, как он
на Мишу нашего похож, когда он таким же был? — разъясня-
ла ему Аграфена.
— А Мишаня-то где ж?
— Миша наш на войне пока.
— А мать-то кто?
— Ну, кто? Агатина Натаха. Ты не рад, что ль?
— Рад. Выходит, живой наш Мишаня.
— Живой, живой.
— Эх, не дождусь я его, видать. Да хоть вот внука увидал.
Самая хорошая весточка от него.
* * *
Через неделю Данила умер. Аграфена пришла утром к
Агате во всём чёрном. Агата с Натахой и не расспрашивали
ни о чём. Так поняли.
— Агаша, надо как-то Михаилу дать с отцом попрощаться,
чтоб по-людски всё было. Да хотела просить вас с похоронами
подмочь.
— Да всё подможем, как же иначе. А Михаила давай сне-
сём в корзине попрощаться.
Виктор Камаев
162
* * *
Жара. Июль. Шлагбаум. Переезд. Шарапова Охота.
Ждём прохождения поезда. Машин набралось метров на
двести с обеих сторон. У меня на «четвёрке» закипел ра-
диатор. Надо было движок-то глушить, да думал, недол-
го простоим. Пришлось открыть капот. Пока остывает, ре-
шил покопаться: долил тосол, долил омыватель, посмотрел
масло, протёр тряпкой движок, где мог. Руки по локоть в ко-
поти.
Сзади на коляске подъехал безногий парень в камуфляже.
Штанины у паха подколоты булавками.
— Мужик, подай, сколько можешь.
Я показал руки.
— Возьми сам, вот в левом нагрудном, — подставил ему
карман джинсовой рубашки.
— В левом наградном, говоришь? Да я как-то по чужим
карманам не привык.
— Я ж сам тебе разрешаю. Рубаху испачкаю, да и деньги
заляпаю.
Парень, хотя по виду ему еже за тридцать, отстегнул кноп-
ку клапана кармана, вытянул тощую пачку «стольников»,
взял одну бумажку, остальные сунул обратно.
— Спасибо, брат. Извини, жить-то надо.
— Да ладно, не обеднею. Пропиваем больше.
— Да оно так, конечно, но стыдновато. Да вишь…
— Не парься. Понятно всё.
— Давай курнём, — предложил безногий и достал смятую
пачку «Явы».
— Давай.
Он вытянул одну сигарету, прикурил и сунул мне. Вторую
прикурил для себя. Затянулись.
— Ну чего говорить. Пойду я дальше. Машин-то, вишь,
сколько.
— Давай. Удачи.
Недалеко, машины через две, стоял тонированный «мерс».
Окна закрыты. Видать, с кондиционером в нём не парились.
Ить мы ж свои
163
Парень подъехал к «мерсу», постучал пальцем в стекло води-
теля. Стекло плавно опустилось.
— Дай, сколько можешь.
Водитель повернул голову вправо. Мне было видно, что за
пассажира сидел военный: не пожилой, в погонах генерала.
Видать, с дачи, а может, с подружкой с пикника. Больше ему в
этих краях делать было нечего, армейских частей здесь не на-
блюдалось. В знойной тишине услышал:
— Дай ему. Свой же. Воевал, небось. Если не врёт.
— Не врёт что? Что воевал или что свой?
От раскалённого асфальта воздух покачивало, от чего и
машины, казалось, качаются. И генерал покачивался, и па-
рень на коляске в этом мареве. Покачивалось всё, даже эта по-
следняя фраза генеральского водителя.
А я бы на коляске этого парня с пристёгнутыми штанина-
ми хотя бы для просто так прилепил эту известную эмблему
«мерса». Тогда бы всё было справедливо, хотя бы для просто
так.
Поезд прошёл. Мы поехали.
2011–2012. Коломна
Виктор Камаев
164
Увидеть в человеке человеческое
Геннадий Михайлович
Добров (Гладунов) — рус-
ский художник с врождён-
ными устоями морали и
нравственности. Первую
большую графическую се-
рию «Автографы войны»
он создал в 70-х годах. Ма-
стерски с натуры написан-
ные портреты инвалидов
принимают выставкомы,
они указываются в катало-
гах, но их не выставляют в
экспозиции.
Лично я впервые случайно в журнале «Сельская новь» за
1989 год наткнулся на статью о Доброве. Не пролистал, а чи-
тал несколько раз. Через время читал заново. Всего две или
три иллюстрации к статье. Но какие! Позже узнал, что До-
бров написал серию портретов, побывав в домах-интернатах,
которые во множестве располагались в разных местах Совет-
ского Союза: на Валааме и Сахалине, в центральной России,
в Крыму, в Армении. И не просто побывал, а жил в них, об-
щаясь с обитателями, помогал им, чем мог. А в обществе эти
люди были изгоями, чтобы мы не знали настоящей цены
Победы.
…Он брал вещи, которых другие даже боялись касаться,
вещи, которые не только находились вне сферы искусства, но
противолежали искусству; он брал страшное, увечное, почти
безобразное, — и делал это бесстрашно, как хирург бесстраш-
но входит в палату с тяжелоранеными. Своим материалом
Ить мы ж свои
165
он избрал человеческое страдание: судьбы инвалидов войны,
жертв геноцида, нищету, обездоленность, безумие. Он загля-
дывал в глаза немых, юродивых, безымянных, потерявших
всё, даже прошлое, — и видел в них величие и красоту, истин-
ный масштаб человека, его суть, открывающуюся в громадно-
сти страдания.
Портреты из серии «Автографы войны» меня потрясли. Не-
возможно забыть. Других иллюстраций к повести «Ить мы ж
свои» просто не существует.
Академик Дмитрий Лихачёв написал в 1989 году: «Ищут
нетронутые уголки Земли жалостливые живописцы…
Не ведая сострадания, оберегая собственные чувства, они об-
ходят стороной трагедии и страдания людей. Исключений
немного, скажем, творческий подвиг художника Геннадия
Доброва…»

167
Кому нести печаль свою?
Киноповесть
Сострадание есть главнейший и, может быть,
единственный закон бытия всего человечества.
Ф.М. Достоевский.
Ранней осенью природа как бы забылась и продолжала
свою жаркую поступь. Влаги не хватало, трава выгорела от
палящего солнца. Вырытые наспех окопы едва доходили до
пояса, не было времени их заглубить. Приходилось постоян-
но отступать, на новых позициях копать не хватало сил. Сол-
дат всё убывало и убывало — потери были огромные. Отдыха
не было и не предвиделось.
Жидкая цепочка наших солдат с винтовками на брустве-
рах расположилась в окопах встретить противника огнём.
Редко у кого было по одной-две обоймы на брата, кое у кого и
этого не было. По окопу бегал, пригнувшись, сержант.
— Ребята, подпускать поближе, стрелять наверняка. Бе-
речь патроны.
— Хоть бы пару пулемётов где взять…
— Да где ж их взять?!
Показались танки. Впереди и сзади них немецкая пехота.
— Танки! Что ж делать-то?
Виктор Камаев
168
Сержант бросил на ходу:
— Бей пехоту, а там посмотрим.
— Чего смотреть, по пять патронов на ствол.
— В штыки пойдём, — буркнул сквозь зубы сержант. — Ку-
саться будем.
Началась редкая винтовочная стрельба. Кое-где пада-
ла пехота противника. Немцы, не дойдя метров сто до наших
позиций, открыли огонь из винтовок и автоматов. У наших
пошли потери. Бойцы стали отползать в перелесок, не дожи-
даясь, когда танки начнут раскатывать окопы. С танками
биться было нечем.
В штыки никто не пошёл, увидев, что сержант убит. Ко-
мандиров больше не было. Поодиночке и группками стали от-
ползать в лесок. А куда дальше? Хотя понимали, что немцы их
там в покое не оставят, ползли и ползли в кучку. Набралось
человек пятьдесят. Кое у кого были ещё винтовки, а кто и по-
бросал их. Всё равно пустые, чего их волочить. Всё же отстег-
нули штыки, вытащили затворы. Вот и всё вооружение.
— Чего ждём? Драпать надо, пока немец лесок чесать не
начал. А то здесь сгинем ни за грош.
Из перелеска было видно, как немецкие танки подолгу
ползали между окопами, били из пушек, зайдя сбоку, во всю
длину поливали из пулемётов окопы и редкие ходы сообще-
ний.
Хорошо или плохо действовали бойцы, исстреляв свои пять
патронов, но позиции бросили и от своего бессилия метались
теперь от куста к кусту, видя, как в окопах добивают их това-
рищей, у которых патроны ещё были. Каждый был удивлён и
в общем-то рад, что остался жив: слишком много людей было
убито и ранено вокруг за этот день и за все прошедшие. Ког-
да их убивало и ранило каждого в отдельности, никто не ду-
мал о себе, но сейчас, когда после боя вспоминались все ра-
неные и убитые, казалось странным, что тех убило и ранило,
а они ещё живы.
Кому нести печаль свою?
169
Умереть у всех на глазах не страшно. Вот без вести про-
пасть — не то что не хотелось, а просто было недопустимо.
Скорее всего, это и погнало безоружных бойцов в переле-
сок. И уже здесь многие задумались о дальнейшем. Уметь по-
мирать — это ещё не всё военное дело, а, самое большее, пол-
дела. Чтоб немцы помирали — вот что от них требовалось.
Но пока немцы помирать не особо торопились. Видя, что
огонь в их сторону прекратился, они начали зачистку. Ми-
номётами и пулемётами всех мастей около получаса обраба-
тывали перелесок. Потом, отделив от основных сил большую
группу пехоты, стали прочёсывать лесок. Сразу наткнулись
на уцелевших наших бойцов и, не встретив огневого сопротив-
ления, стали сгонять их в кучу, как овец в кошару, выставив
по периметру своих автоматчиков.
Наши, видя безысходность и осознавая полное своё бесси-
лие, шли не сопротивляясь. Раненых немцы добивали, особо
не разглядывая их. Егорыч, пока все метались по лесочку, бы-
стро отрыл себе ячейку под кустом, где земля была помягче, и
забросав себя землей и листвой, прихоронился. Его не замети-
ли, хотя ходили чуть ли не наступая на него.
Когда всё стихло и стало смеркаться, вылез из своего схо-
рона. Где-то был слышен гомон, и совсем далеко — редкие вы-
стрелы. Сначала ползком, а потом, освоившись, и на ногах,
осмотрел лесок вокруг себя. Никого. Пошёл на гомон. Там, на
опушке, построив небольшую колонну наших пленных, нем-
цы, видимо, собирали их к отправке. Два мотоциклиста, осве-
щая впереди себя местность, медленно покатили в сторону сво-
их позиций. За ними пошли пленные, охраняемые автоматчи-
ками. Не боятся освещать дорогу. А кого бояться? Нет наших.
А кто остался, тех и погнали.
Тёплая, почти летняя ночь дала немного забыться чутким
сном.
Очнувшись среди ночи, увидел звёздное небо. Прислушал-
ся. Поразился тишине. Пошевелился. Сухая трава и листва
пугающе зашуршала, показалось, на весь лес. Сжался весь,
прислушался и обнюхался. Низом тянуло каким-то тошнот-
Виктор Камаев
170
ным запахом. Понял, что разлагаются в лесу тела наших сол-
дат. Захотелось пить. Осмотрелся. В свете луны и звёзд видны
были лишь кусты и бесформенные бугорки.
Не ел он уже третьи сутки, если не считать половину сухаря
позавчера утром, ещё в окопе. Фляга была пуста. Попробовал
пожевать травинки, но молодых побегов уже давно не было, и
горечь от травы ещё более усилила жажду. Решил дождаться
рассвета и поискать каких-нибудь ягод, если они здесь есть.
Сам вырос в лесу. Знал, что в таком перелеске вряд ли что-то
будет. Надо искать ручей или родник. Для этого надо переме-
щаться, но куда, он ещё не знал.
Опять забылся коротким сном. Увидел свой, родной, лес.
Свою деревню. Избы, стоявшие не рядами, как на безлесных
местах, а кто как поставил. Избы стояли хоть и в лесу, а про-
сторно. Кто его, лес-то, мерил в те времена, особо в ихних да-
лях. Сюда и при царе-то редко кому приходилось забредать.
А мужик рассуждал просто. Коль избу срубил, так и подворье
должно быть просторным. Получалось, что деревня состояла
из изб, каждая их которых походила на хутор. Лес был бога-
тый. И материала любого тебе, и грибов-ягод завались, и ле-
щины в достатке. И зверья и птицы всякой. Особо ручейки в
овражках были звонкие, вкусные, некстати промелькнуло в
голове. И опять же каждый мужик старался баньку к ручей-
ку прилепить, да чтоб каждый свою к своему ручейку. Бывало,
банька за версту от избы стояла.
Свою избу увидел. С отцом ещё её ладили. Дядья помога-
ли, свояки и соседи. До Первой войны ещё. Егорычу четырнад-
цати не было, а издаля если смотреть, на мужика был похож.
Кирпич на цоколь сами пекли. Так ещё дед говаривал. Гли-
ны, благо, тоже водились по оврагам. Только нюх на неё надо
иметь было. Не всяка глина годилась. Цоколь делали высо-
кий, земля в лесу мокрая.
В шестнадцатом всё же попал на войну, хоть и не рассчи-
тывал. И про войну-то в их лесах знали так-сяк. Хоть и Евро-
па, а лес прятал от всяких склок. Откуда ни возьмись приеха-
ли, посчитали, кто подходил, забрали. В основном мужичков,
Кому нести печаль свою?
171
да и их, молодых, человек пять тоже подгребли. Побегал тог-
да со штыком, порыл окопов, да толком и не понял, кто кого.
Знал, что жить надо, вот и выжил. Но азов военных нахватал-
ся, особо у мужиков постарше. Они рассудительно полагали,
что жить важнее, чем не жить, хотя из них никто от пуль не
прятался. Просто нутром знали, когда бежать, когда прятать-
ся. А когда неразбериха началась, уж после германской, вер-
нулся в деревню. Штыки в землю и домой.
Женился поздно: хозяйство налаживал. Скотину завёл. Уж
в двадцатом в деревню краснокосынницы да тужурочники по-
жаловали. Осмотрели деревню. Выбрали совет, народ пере-
писали и уехали, заодно забрали лошадь да телегу. Обеща-
ли хорошую жизнь, а куда лучше. Их вроде никто не трогал,
есть-пить было, хлебушка хватало. Винтари кое-кто с войны
припрятал. Так что лося или медведя валили, тихо делили на
общество и не бедствовали. И жена попалась добрая, хозяйка
хорошая. Сына подарила, да застудилась потом, больше не по-
лучалось.
Очнулся Егорыч от какого-то шороха. Уже завиднелось.
Показалось, кто-то шевельнулся за кустом. Лиса подобралась,
обнюхала что-то, быстро снялась, и нет её. Не понравилось.
Увидел почти рядом с собой солдатика. Весь скукожился, об-
няв руками живот. Голова кроваво-грязная. Понял, откуда
тошнотно пахло. Кишки на улице, уже мухи успели надуть
их, вот-вот лопнут.
Уходить надо отсюда. Уже светало. У солдатика на поя-
се фляга. Но брать не стал. Пошёл тихо, пытаясь определить,
куда идти. Часто попадались тела наших солдат. Да, судьба
незавидная. Кто есть кто, теперь уж не узнают. И познако-
миться в окопах толком не успели. Все собраны были, кто от-
куда. Какие группами отступали, какие парами, а были и по
одному. Форма на всех разная, хоть и наша. Из разных частей.
Трогать ничего не стал.
Засвистели птицы. Как-то все сразу, без предупреждения.
Ранью-то всегда они так. Бывало, дома встанешь засветло, по-
делаешь какую работу, и тут тебе птицы оживляются. Как-то
Виктор Камаев
172
десятым чутьём определил, что где-то есть вода. Точно. Руче-
ёк. Пошёл, ополоснул лицо. Надо бы и ноги… Так и не завла-
дел сапогами, ходил в обмотках. Снял ботинки, обмотки, по-
шевелил пальцами. Аж слиплись. Опасности не чувствовал.
Вокруг птицы посвистывали ровно, значит, никого рядом не
было. Теперь хотелось курить. Да табаку взять негде. Возник-
ла мысль обшарить убитых, да хоть фляжку снять у кого, а то
и две, воды набрать на дорогу, пока есть. Забрезговал. Решил
пока так побродить. Искать жильё, людей. Узнать хоть, где он
есть-то. Почти неделю шли за сержантом куда укажет. А куда
шли, может, и он не знал. По солнцу на восток.
Посидев так, он напился ещё раз, обулся. Обмотки отодрал
пониже, остатки выбросил. Отойдя от ручейка не больше ста
шагов, увидел ещё одного убитого. Видать, дострелили ране-
ного. Пробит затылок, лежит ничком, на нём копошились му-
равьи. Фляжка прямо на поясе со спины.
А-а… Решил снять. Вернулся к ручью. Набрал водицы.
Пошёл. На опушке осмотрелся. Хоть видно было и далеко, но
признаков жилья не определил. Пошёл краем леса. Шёл, шёл,
а пришёл опять туда же, где прятался. Лес круглый.
Да. Его тут найдут в два счёта, если захотят. Переходить
открытую местность сразу не решился. Очень хотелось есть.
В лесу да голодать? Эх, если б свой, родной лес, а тут переле-
ски насквозь просматриваются, суборь, одно слово. Решил вер-
нуться в окопы, посмотреть оружия, патронов. Но идти при-
дётся опять по открытому месту, да делать нечего. Большего
придумать ничего не мог.
В окопах увидел полную разруху. Всё перепахано и отутю-
жено танками. То там, то здесь лежали изуродованные остан-
ки наших солдат. Перед окопами убитых немцев не было.
Убрали. Оружия нигде не видно. Стреляные гильзы, облом-
ки железа, какие-то тряпки. Нашёл ещё одну фляжку. За-
темно вернулся в перелесок. Нагрёб листвы, наломал стеблей
сухой травы, устроил лежбище. Устроился спать. Спал чут-
ко. За ночь просыпался не раз, прислушивался. Утром вновь
разбудили птицы, причём щебетали беспокойно. Кто-то шёл
Кому нести печаль свою?
173
к леску. Осмотревшись, увидел разношёрстно одетых людей.
В основном бабьё и подростки, человек тридцать. Шли к лесу.
При них немцы, человек пять. Четверо с автоматами, один,
видно, офицер. Шли в сторону окопов. На месте офицер что-то
показал жестами, и бабы и подростки стали стаскивать тела
наших убитых солдат в воронки. Позже прибыли мотоциклист
и грузовик. В грузовике четверо подростков. Они, открыв борт
кузова, скатили по двум доскам бочки и, вскрыв их по указа-
нию офицера, стали поливать чем-то тела убитых, сваленных
в воронках. Бабы после того лопатами засыпали воронки. Так
они прошли вдоль всех окопов, проработав до полудня. Рабо-
тали, не сказать чтоб сноровисто, уж больно задача была неве-
сёлая. Но два автоматчика их всё же подгоняли, двое других
стояли поодаль, вроде охранения.
Офицер, а скорее, это был младший чин, в которых Егорыч
толком-то и не разбирался, ходил поодаль и больше в процесс
не вмешивался. Не дав никакой передышки местным жите-
лям, их собрали в небольшую колонну и направились в сторо-
ну леса. Вот здесь Егорыч спохватился, поняв, что теперь за-
ставят собрать и закопать тела, разбросанные по лесу. Нужно
было куда-то деваться. Решил уходить за ручей. Там он вчера
останков не видел.
Бабы, расставленные офицером и автоматчиками, стали
сволакивать тела убитых на край леса, где так же были две,
хоть и не ахти какие глубокие, воронки от снарядов. Таскали
тела за руки-ноги. Когда брали солдатика, обнявшего рука-
ми живот, внутренности, торчащие наружу, лопнули, забрыз-
гав двух подростков, пытавшихся его отволочь к воронкам.
К ним подбежал автоматчик, что-то прокричал по-своему. Уви-
дел лежбище Егорыча. Побежал к офицеру. Тот, подойдя к по-
стели Егорыча, постоял, осматривая её, и что-то скомандовал.
Один автоматчик остался с бабами и подростками, согнав
их в кучу. Остальные, рассыпавшись по лесу, стали осматри-
вать его. Егорыч, быстро поняв, что ищут его, раз он наследил,
двинул в другую от них сторону. Дошёл до опушки и всё же
вынужден был выйти на открытую местность, чего вчера сде-
Виктор Камаев
174
лать боялся. Ему всё же удалось добежать до балочки незаме-
ченным. Пригнувшись, не зная местности, добежал до кустар-
ников и там залёг.
Пролежал до сумерек. Посчастливилось. Не нашли, а ско-
рее, не дошли до него автоматчики, ограничившись прочё-
сыванием леса. В душе не было предсмертного ужаса, была
лишь тоска, что он никогда не узнает, как всё будет дальше.
Да, война застала врасплох. Но страшной была мысль, что
немцы и дальше будут бить нас так, как и в первые дни, ей
противилось всё его солдатское существо. Но нечем было пока-
зать им, этим немцам, даже штыка нет при себе. Ведь кто-то
же остался. И им ещё покажут. Эта страстная вера жила в его
разбитом теле, а рядом с ней неотвязной тенью стояла чёрная
мысль: «А я уже никогда этого не увижу. И меня вот так же
сволокут в воронку, польют хлоркой и засыпят с лопнувшими
кишками».
Поняв, что сидеть на одном месте уже бессмысленно, Егорыч
по-тёмному пошёл на восток, не зная дороги. За ночь смог одо-
леть километров пятнадцать, думая уйти от немцев как можно
дальше, и угодил как раз в полосу движения танковых и пехот-
ных колонн немцев, спешивших по своим военным делам.
Пройдя эти километры, Егорыч, наконец, остановился,
прислонился к старой сосне, чтобы отдышаться. Есть хотелось
невыносимо, ещё больше курить. Пожалел, что не стал ма-
родёрствовать и не осмотрел карманы убитых в том лесочке.
Хотя откуда у них, так же, как и он, уже более месяца толком
не видевших довольствия.
Как видно, у каждого человека когда-нибудь наступает ко-
нец всем отпущенным ему силам: так было сейчас и с ним.
Уже не думая, что будет дальше, он отполз в кусты и сразу об-
морочно забылся шагах в пятидесяти от дороги. Благо, нем-
цам было не до него. По дороге всё шли и шли колонны техни-
ки и пехоты, слышалась громкая немецкая речь, даже хохот,
играла губная гармошка.
Всё было с ним за эти дни, не было одного: он никак не мог
дойти до своих, сколько бы ни шёл на восток, оказывалось, что
Кому нести печаль свою?
175
немцы ушли ещё глубже. Одиночество тяготило больше всего.
Хоть бы встретить кого-нибудь и идти вместе.
Егорыч не знал о масштабах катастрофы, да и не мог он
знать, не видя ничего дальше своего окопа. Что мог знать ря-
довой, когда и крупные начальники толком ничего не знали.
С первых дней войны только и видел, как погибают войска в
отчаянных боях, в поразительных по своему упорству оборо-
нах, которые, словно песок, то крупинками, то горами сыпа-
лись под бронированный немецкий каток.
Разбудила его вдруг сразу нависшая тишина. Проспал он
дальше за полдень. По дороге не было никакого движения.
Хоть и поспал Егорыч, а сил не прибавилось. Хотел поднять-
ся, да помутилось в глазах. Это всё. Представил себя в обра-
зе того солдата с лопнувшими кишками. Подкатилась тошно-
та. Вновь забылся. Сил перейти дорогу не было. Опять увидел
свою деревню, жену, сына. В подсознании промелькнуло: «Ви-
дать умру, раз про родных вспомнил».
Говорят, человек перед смертью думает сразу о многом.
Может быть, и так, но он перед смертью, если это была она,
думал о своей жизни. Всего-то у него и было, что дом в лесу,
жена да сын, да скотина, да кусок землицы. Всё, чем он жил
до сей минуты.
Эх, вернуть бы все, все эти приятные заботы о скотине, о
доме, о жене, о сыне, всё это, чем и живёт-то мужик. Очень не
хочется помирать, а сопротивляться уже сил нет.
На дороге опять началось движение. Шла ещё одна колон-
на, но какая-то нескорая, невесёлая. Смотрел-смотрел и по-
нял. Пленных гонят. А колонна длиннющая. Егорыч смотрел
и смотрел, а они всё идут и идут. Где же столько набрали? А
думалось, что всех побили. Чуть слёзы не подкатили от одно-
го униженного вида этих вчера ещё солдат. Выделил одно-
го из колонны. Смотрел только на него. И тот как почуял его
взгляд, тоже стал смотреть в его сторону. Увидел ли? И вдруг
махнул рукой. Иль показалось?
Егорыч, как заворожённый, встал, пошёл в сторону колон-
ны и пристроился к идущим. Одним больше, одним меньше.
Виктор Камаев
176
Кто же их считал, хотя немцы порядок любят. Подбежал авто-
матчик, один пленный улыбнулся ему и жестом показал, что
всё нормально. Автоматчик всё же дал очередь по лесу, отку-
да вышел Егорыч и, вытащив его из колонны, похлопал по
одежде, видимо, проверяя оружие, но не найдя ничего, оста-
вил, втолкнув в колонну.
* * *
Европа. Возможно, территория Польши или Германии.
Лагерь для детей, вывезенных с оккупированных территорий.
Раннее утро. Егорыч и ещё несколько пленных, в специ-
альной одежде подсобных рабочих лагеря, обходят бараки. Со-
бирают умерших за день детей. Вытаскивают их из барака за
руки-ноги, укладывают на плоскую телегу (что называется,
штабелями). Потом толкают эту телегу к другому бараку, по-
том к воротам внутреннего периметра. Дальше им хода нет.
Эту телегу забирают через ворота другие подсобники из внеш-
него периметра, а дальше за территорией лагеря сваливают в
ров, поливают из бочек хлоркой и засыпают землёй. Пробыв
в лагере уже три месяца, Егорыч насмотрелся много такого,
чего раньше и в страшном сне не увидел бы.
После утреннего обхода, то есть сбора умерших, развозил
по баракам еду. По меркам лагеря еда была вполне сносная:
хлеб, чай, даже сахар и молоко, каши утром, в обед и похлёбка
с мясным запахом, бывали дни, когда в отдельные бараки по-
давалось масло, мясо, яйца.
Всё было продумано. Рацион такой предусмотрен для того,
чтобы дети восстанавливали кровь, которую у них почти еже-
недельно качали для нужд раненых немцев и ещё для чего-то.
Хоть их и кормили, но дети умирали. Видать, не успевали
восстанавливаться. Но везли всё новых и новых. После каж-
дого обхода Егорыч уходил к себе в отведённое для подсобных
рабочих помещение, курил, к еде не притрагивался. Ел уже
вечером всю свою пайку сразу и спал. Переносить всё это он
больше не мог. Спустя какое-то время его перевели во внеш-
Кому нести печаль свою?
177
ний периметр, и уже он с другими такими же засыпал запол-
ненные телами детей траншеи.
В один из дней, выполняя эту работу, помутился сознани-
ем, присел курнуть, благо, охрана находилась немного в сто-
роне, и, привыкнув к одному и тому же ритуалу закапывания,
особо не вмешивалась в процесс.
Покурил, и пока другие стали закапывать траншею, уви-
дел перед собой мальца, зазывающего его рукой.
* * *
Было начало сентября 1947 года. На небольшой неасфаль-
тированной площади районного центра стояли по трём сторо-
нам торговки — женщины в платках, цвета в основном чёр-
ные. Прямо на земле были расстелены обрывки газет, у кого
какие-то тряпицы, у кого дощечки. Торговали всем, что толь-
ко можно было достать в те времена, когда промышленность
ещё только вставала из военных руин. А в этом городке и до
войны-то промышленности не было. Свой хлебозаводик, обе-
спечивающий хлебом население, деревни и сёла вокруг. Рабо-
тал ли он теперь... Да были ещё кое-какие конторы, по заго-
товкам то ли дров, то ли сена. На площади были сделаны до-
щатые прилавки с дощатыми же навесами. Но их на всех не
хватало. Вот и ютились торговки по периметру.
Егорыч не стал ходить по площади, притулился к одному
прилавку. Достал из своей котомки ломоть хлеба и лукови-
цу. Луковицу, не очищая, разрезал пополам, одну половину
убрал в котомку, а вторую мелко порезал и стал есть, заедая
хлебом, отламывая от ломтя небольшие кусочки. Одет он был
опрятно, хотя по запылённым брезентовым сапогам было вид-
но, что протопал много. Ватник, простые брюки, рубашка са-
тиновая, кепка. По внешнему виду было трудно определить,
кто, что и откуда прибыл в этот городок, так одевалась вся
страна.
Вдруг к нему подошла женщина в годах. В чёрном плат-
ке, в чёрном же жакете, чёрной юбке, таких же чулках и ко-
Виктор Камаев
178
жаных чёрных ботинках. Лицо кроткое, чистое. Взяла Егоры-
ча за руку.
— Не встречал ли моего Ваню Белова на войне? Всё никак
не вернётся.
Егорыч оторопело посмотрел на женщину, но руку не вы-
дернул.
— Нет, не довелось.
— А после войны не встречал?
— И после не довелось.
Женщина отпустила руку и пошла вдоль рядов. Торговка
из-за прилавка, где стоял Егорыч, объяснила:
— Как нового увидит кого, так про Ваньку своего спраши-
вает. Каждый день приходит. Чем только живёт?.. Ты сам-то
откуда здесь? Что-то раньше не видно тебя было.
— А ты что, всех тут знаешь?
— А что же, мужиков мало, все наперечёт, все на виду.
— Да вот домой иду. С сорок первого.
— С войны, что ли?
— И с войны тоже.
Завязав котомку, Егорыч пошёл с площади. До его дерев-
ни, до роднины было ещё километров сорок. Хотелось добрать-
ся засветло. Эх, достать бы табаку на дорогу. Остановился у
женщины, торговавшей табаком. Денег с собой не особо. По-
менять тоже нечего. Постоял, посмотрел. За посмотр денег не
берут.
— Ну что всё смотришь? Насыпать тебе?
— Да что ж. Было бы за что, сам бы спросил.
— Да давай уж насыплю. Хоть и не покупной ты, а всё же
мужичок. Оговаривать нельзя. Бери уж так. Может, торговля
пойдёт.
Насыпала Егорычу стакан табаку. Завернула в газетный
кулёк. Егорыч неуютно сжался, причмокнул губами, не зная,
как её благодарить. Кивнул и пошёл быстрым шагом. Табачок-
то выручил за дорогу до дому многократно.
Дорога в основном была лесная, редко выходила на откры-
тое место. Да и видать было, что в последнее время ею редко
Кому нести печаль свою?
179
пользовались. В основном пешие да на телегах редко. А с пол-
дороги и совсем нехоженая. Обратив на это внимание, особо не
удивился. Проходя через две деревеньки, увидел, что домов-
то раз-два и обчёлся. Кому ходить? Повыбивало, видать, здесь
народу.
Уже к заполудню спустился в низину. Заволновался. Оста-
лось на взгорок подняться, и вот она, деревня, дом родной. По-
следние годы всё это ему не раз виделось то в бреду, то во сне.
А поднялся, не узнал. Домов и не было. Стояли кое-где осто-
вы изб, где сруб бани, где сарай уцелели, а изб-то раз-два и об-
чёлся. Во как. Как рот щербатый, где густо, где пусто. Но свою
избу узнал. Хоть и не совсем похожа на жильё, но в основном
цела. Окна выбиты, дверь на одном навесе, крыша провалена,
дранка послетала, изгороди нет, на месте двора — угли. Запу-
стение. Людей нет, и давно.
Это обеспокоило больше всего. Зашёл в избу. Пусто. Даже
осматриваться не надо, и так всё видно. Не жильё. Несколь-
ко лет уже здесь никого не бывало, раз печь развалилась, пол
прогнил. На полу обрывки заплесневелого тряпья, стола, ла-
вок нет. Припомнил, что где стояло до войны. Кровать их с
Ольгой за занавеской, стол в углу справа от двери, печь побе-
лённая, всегда ухоженная, чугуны в загнётке, ухваты и вся-
кая кухонная утварь, полка с посудой, сын на лавке.
Закатное солнышко заискрилось в паутинках осени в про-
ёмах пустых окон. Даже и птиц чего-то не слышно. Вроде ещё
не улетали. В проёме окна увидел избу с дымком над трубой.
Заегозился, скинул котомку, гвоздя на стенке не нашёл, бро-
сил на подоконник, на пол побрезговал, и заспешил к избе с
дымком. По пути остановился у колодца. Колодца как таково-
го нет. Сруб повален. Но вода есть. Набрать нечем, ворота нет,
запах из колодца затхлый. Подошёл к избе с дымком из трубы.
Раньше тут жил Семашин Василий, крепкий мужичок.
Из избы, как ждала, вышла бабка. Незнакомая как бы.
Спросил напиться. Получилось — как путник, напьётся и уй-
дёт. Бабка вынесла воды в солдатском котелке. Попил. Вода
всё ж вкусная, свойская, хоть и не холодная, как он любил.
Виктор Камаев
180
Бабка всё это время его разглядывала, да чего-то ждала. Заго-
ворила первая:
— Егорыч, ты, что ли?
— Я, — немного суетливо-смущённо ответил Егорыч. —
А тебя-то не признаю.
— Дуняха я, Донька Семашина, неужтоль совсем плохая?
Аль не признал?
— Дак не видались сколь.
— Так ты ж откель? Уж и похоронили тебя давно, и Ольга
твоя померла.
Уж чего он не хотел услышать, так именно это. Осмотрел
изгородь. Столбы аккуратно накрыты нашими солдатскими
касками ещё в краске, на некоторых есть ремешки. У крыльца
тоже каска, стоит как миска с водой.
— Дак вот выжил. Долго шёл. С 41-го.
— И где ж ты?..
— Да везде успел. Места вот только не нашёл.
Если Ольга померла, как сказала Дуняха, так где ж Коль-
ша, сын? Чего ж не скажет?
— А что, в деревне-то много народу?
— Да где ж много. Вдвух мы тут. Я да Анисья Старыгина.
А боле и нетути. Никто не объявляется. А где кто, кто знает.
Вот ковыряемся, как можем.
В сердце защемило. Значит, и Кольша сгинул, раз Дуняха
не говорит ничего.
— Да что ж стоим-то. Иди в избу.
Сама ступила на крыльцо первая. Дверь в дом была рас-
творена.
— Заходи в дом-то. Можа, с тобой теперь и вертаться к нам
начнут.
Егорыч ступил на крыльцо. Доски скрипнули радостно,
как показалось и Доньке, и Егорычу. И Донька сморгнула
как-то смущённо и обрадованно, даже появилось подобие за-
искивающей улыбки в уголках губ.
Зашли в избу. Хоть и разорение, но чистенько, всё необхо-
димое есть. Стол, лавки, печь тёплая. На печи один чугунок и
Кому нести печаль свою?
181
два котелка. В чугунке картошка, в котелках не видно чего, но
запах в избе вкусный.
Дуняха стала ставить на стол. Егорыч рассматривал её,
присев у стола на лавку. Стоптанные солдатские ботинки, ко-
жух, который она ещё так и не сняла, шит в закраинку из ши-
нельного сукна, под кожухом солдатская нательная рубаха,
юбка не поймёшь из чего.
— А что, хозяйство-то не работает, колхоз-то?
— Дак кому ж? Да и в наши даля теперь не пройти не про-
ехать.
Дуняха подала Егорычу котелок, как оказалось, с пшён-
ным концентратом. Есть хотелось сильно. Последние годы
всегда хотелось есть. Дала ложку-вилку. Немецкая, складная.
Поставила картошку в чугунке, откуда-то грибы, яблоки. Хле-
ба не было на столе. Егорыч поел спокойно, медленно, не жад-
но, хотя последний раз ел в районе хлеб да лук и протопал со-
рок вёрст.
— Закуска-то, вишь, есть, а запить нечем. Вдвоём мы
с Анисьей, вроде нам и ни к чему. Хлеба вот, вишь, тоже
нет.
Егорыч разламывал картофелины и поедал их «с мунди-
ром», заедая ими концентрат, как хлебом. Подала в кружке
завар с запахом зверобоя и чабера. Завар на цвет аж медный,
крутой. К кружке положила хороший кусок сахару. «Во как.
Хлеба нет, а сахар есть», — про себя недоумевал Егорыч.
— Дак вот Анисья-то в лесу. Уж должна приттить. А нету.
Можа, чего поись поберёт.
— За грибами, чё ли?
— Дак может и грибов будет.
Егорычу всё не терпелось узнать про сына, да сам боялся
спросить. Уж пусть Дуняха начнёт. Чему быть, тому быть. Ду-
няха заметила его беспокойство, да не поняла, с чего. Сама за-
говорилась. И новостей хотелось узнать, и про судьбу Егоры-
ча, а то ведь уж толком-то и поговорить было не с кем, она да
Анисья.
— А вот и Анисья!
Виктор Камаев
182
В избу вошла крепкая, не в пример Дуняхе, женщина с
корзиной и дерматиновой сумкой, шитой крупным стежком в
закраину.
— Охы, кто ж ты? Откель гости-то?
— Дак Егорыч вот объявился. Я-то сразу его признала.
Ольги Кучматовой.
— Дак, сказывали, помер он на войне.
— Дак вот не помер, — отозвался Егорыч.
— От-те радость-то. И целый?
— Целей не бывает, — заверил Егорыч.
— Надо ж. А вот Ольга-то не дождалась. Сгинула в лесе.
Третий год уж. А Колька-то твой жив.
У Егорыча аж по всей спине до затылка мурашки пробе-
жали.
— В примах он в Добринке.
— Какой в примах, ему щас четырнадцать едва.
— А что ж, мужиков-то нет.
— Кормится он там, — зауспокаивала его Анисья.
— У кого ж?
— Дак Епифаныча, можа, помнишь в Добринке. Девка у
него от дочки осталась, уж шестнадцатый поди пошёл. Хозяй-
ство своё как-никак поставил после немцев-то. Один он там,
боле нет никого.
— Дак, как Ольга-то сгинула, он-то, Епифаныч, её в лесе и
нашёл, привёз на полозьях, похоронил. А Кольку к себе взял.
Вот изба-то твоя и пустая. Дак у всех щас пустая.
— Я-то ведь тоже свою всё лажу, да никак. Мужиковых
рук нету. А сама, что я. Да и взять ничего негде. Всё в лесе.
Анисья поглядела на Дуняху. Та вроде кивнула ей. Ани-
сья стала доставать из сумки банки, какой-то свёрток из тря-
пицы. Банки навроде тушёнки солдатской. А в тряпице ком-
ки и крошки.
— Ну, вот и хлебушек. Завтра уже подпеку. А то всё всухо-
мятку. И поедим. Я-то находилась, тож голодная.
Анисья повернулась и вышла в сени. Пришла быстро. Из-
под жакетки достала фляжку, немецкую.
Кому нести печаль свою?
183
— Вот и шнапис.
Дуняха налила содержимого из фляжки в три разнока-
либерных кружки. Анисья, видно, хотела снять жакетку, да
застеснялась Егорыча. Под ней была такая же, как у Дуня-
хи, солдатская нательная рубаха. В жакетке присела за стол.
Выпили. Анисья стала есть.
Егорыч поблагодарил баб, поднялся, чтоб их не смущать, и
пошёл к двери.
— Куда ж ты? Уж оставайся, где ночевать-то будешь? У
тебя одни дыры в дому.
— Посмотрю схожу.
Пошёл к себе. В избе ещё раз осмотрелся. Ничего вроде и
не прибавилось. На дворе наломал полынных веток, собрал в
веник, прибрал угол, где раньше стояла их с Ольгой кровать.
Пол вроде ещё крепок в этом месте. Сходил ещё раз на задво-
рок. Наломал ещё полыни, занёс в избу. За три ходки засте-
лил полынью пол, умял. Застелить бы, да нечем. Под голо-
ву кинул котомку. Вышел из избы и пошёл к ручью. Ручей-то
был, да мелок очень. Весной да летом вода в нём бывала, а
к осени спадала сильно, потому звался он Талый. Зачем-то
огляделся. Скинул одежду, ополоснулся, стоя по щиколотку
в ручье. Мыльца бы. Сел обсохнуть. Обтереться тоже было не-
чем. Закурил. Просидел долго. Зазяб, засумереченело. Соби-
раясь, надел только штаны и пошёл так.
— Ох, а тощой-то. А был-то крепок.
— Дак где ж ныне жирных-то найдешь.
Пришёл в избу и сразу залёг, не чувствуя колкость полы-
ни, как провалился. Встал уже засветло. Оглядевшись вздох-
нул. Дома. Собрался быстро. Еды всё равно не было. Остатки
хлеба решил снести Дуняхе.
Та уже хозяйничала. Стол был накрыт поболе, чем вчера.
Подошла Анисья. Хотя Егорыч почему-то подумал вчера, что
живут они с Дуняхой в дуняхиной избе. Оказалось, нет. Его-
рыч положил на стол остатки своего хлеба.
— Вот всё, чем богат. Проел всё, пока до дому добирался.
Дуняха успокоила:
Виктор Камаев
184
— Дак мы этому рады. Настоящего хлебушка уж сколь не
ели.
Порезала хлеб, разложила на троих, Егорычу больше.
Спросила, как угадала:
— Никак в Добринку собрался?
— Собрался.
— И мы с тобой.
— А вам-то чего?
— Проведать. А то одним-то страшно по лесу-то. Давно не
бывали у Епифаныча.
— То ходите, не страшно, а теперь забоялись.
— Так забоялись…
Посмотрела на Анисью.
— Не пойму я штой-то вас.
— Поутреничай с нами.
Еда та же, но уже больше разносолов, грибы, яблоки. Обыч-
ных в это время в любой деревне огурцов, капусты нет. Опять
опережая или угадывая его вопрос, Дуняха заотвечала:
— Взять-то негде семян. Всё вывелось. Вот уж на этот год
пойдём к кому доведётся, просить будем, можа, есть у кого
семена-то. Иль вот уж в район доведётся, коль доберёмся.
— А что ж тут идти-то. За день туда-обратно.
— Так через лес ведь. Боязно.
— Не пойму я чтой-то вас, бабы, — опять удивился Егорыч.
Про себя ещё раз подумал про консервы, сахар, соль опять
же где-то они берут. Но думалось больше про сына, про Нико-
лая. А об этом уж потом как-нибудь. Спрашивать ничего не
стал. Закончив еду, быстро собрались. Пошли. Вёрст пятнад-
цать по лесу. Дорожка, теперь уже заросшая, ходунов и езду-
нов мало, но ещё приметна. По лесу шли молча. Егорыч, хоть
и шёл размашисто, бабы не отставали, как прилипли.
Дошли. Добринка вся как есть — одна изба. Тихо. Ни кур,
ни гусей, ни другой какой живности. Сразу откуда-то появил-
ся Епифаныч. Как ждал. Егорыч признал его сразу. Борода-
тый, но лицо ухоженное, видно, что волосья подправляет либо
бритвой, либо ножницами. Опрятный, стиранный. Егорыч по-
Кому нести печаль свою?
185
трогал подбородок у себя. Щетина уже три дня. Пожалел, что
не брился утром. Бритва-то в котомке. Дак мыла-то опять нет.
— Здравствуйте вам,— сказал Егорыч, хотя Епифаныч
был один.
— Дак и вам не хворать, — присматриваясь к Егорычу, от-
ветил старик. С бабами поприветствовался кивком. Но Анисья
и Дуняха обе сказали:
— Здравствуй, Епифаныч.
Присели на бревно, уложенное вдоль изгороди. Столбики
изгороди, как и у Дуняхи, были накрыты касками, но уже и
нашими, и немецкими.
Анисья и Дуняха встали в сторонке, не мешать чтоб.
— Егорыч, дак слух шёл, помёр ты на войне.
— Дак вот не помёр, — закурил.
— А Колька-то мой при тебе?
— А где ж? Мой он теперя.
— Твой не твой, а повидаю.
— Уж почитай семь годов не виделись. Признает ли?
— Я признаю.
— Ну что ж. В лесе они с Варварой.
— Тоже за грибами?
— Дак, можа, и грибы есть.
Егорыч опять свернул цигарку. Табак ещё был. Епифа-
ныч достал кисет хорошей мягкой кожи, насыпал себе табаку,
скрутил, закурил. Егорыч нюхнул дымок.
— Довоенный ешо. Вот так, — похвалился Епифаныч.
— Тож с лесу?
— Тож.
Курили долго. Не говорилось. И бабы в стороне молчали.
Появились двое, женщина-подросток и мужчина-подросток.
Одеты добротно, но всё перешито из военного. Егорыч встал.
И не подросток и не мужик застыл напряжённо. Осмотрел баб,
узнал их. Поставил корзину, накрытую тряпицей, снял с плеча
полевую военную сумку, тяжело нагруженную. Лицо у подрост-
ка не то в оспинах, не то татуировано точками. Порох, опреде-
лил Егорыч. Постояли. Потом кивнул подростку-мужику:
Виктор Камаев
186
— Кольша, я это, отец твой. Вот вернулся.
— С войны, что ль?
— С войны.
Обнялись. Кольша хоть и не сразу узнал отца, но поверил,
заплакал, отвернувшись от баб и Варвары. Ждал, знать, раз
поверил.
Варвара, сняв с плеч вещмешок, сразу исчезла в избе, по-
звав с собой Анисью и Дуняху. Мужики опять закурили. Епи-
фаныч поднялся и тоже пошёл в избу, оставив Егорыча и Ни-
колая одних.
Через какое-то время в избу зашли Николай и Егорыч.
Изба ухоженная, уютная, как до войны, даже занавески с узо-
рами, на окнах растения в горшках. Стол заставлен едой. По-
среди стола чугун с похлёбкой, вкусно пахнущей. По краям
стола стояли глиняные миски, у каждой ложка деревянная.
Бабы уже сидели за столом. Епифаныч из графинчика раз-
лил, видимо, спирт по стопкам. Варвара разлила по мискам
похлёбку.
— Ну, с возвращением, тебя, Егорыч. Теперь нас стало по-
боле.
Выпили. Все степенно стали есть. Варвара хлопотала за
столом. Подала картошку. Подрезала хлеба. Егорыч ещё уди-
вился про себя. У Дуняхи с Анисьей нет, а у Епифаныча есть.
Но хлеб всё ж оказался не казенный, а свойский и пахнул как-
то особенно, не по совдеповски, ещё дореволюционным дет-
ством, какими-то травками. Епифаныч опять, опережая во-
просы, ответил:
— Варька сама печёт. Вот и печку-духовину ей сложил
тока для хлеба.
— Зерна-то нету, а хлеб есть, — подивился Егорыч. —
Откуда хоть?
— Дак откуда. Откуда всё, оттуда и мука.
— Опять с лесу, поди?
— Дак с лесу, — неопределённо ответил Епифаныч.
Кому нести печаль свою?
187
***
Николай и Егорыч разобрали крышу. Нанесли с лесу тол-
стых жердей. Топоры и пилу взяли у Епифаныча. Осмотре-
ли стены. Сруб решили не раскатывать, не перебирать. Бо-
ялись, до холодов не управятся, но часть верхних венцов ре-
шили поменять, где крыша была провалена, подгнила, и угол
один подправить. Промерили, чего сколько надо. Хоть осен-
ний лес и не годится на дом, всё ж решили не брать брёвна с
других изб и валить в лесу.
С утра засобирались. Николай шёл впереди. Нет-нет да
обернётся. Шли по такой же старой дороге, как и в Добрин-
ку. Егорыч всё крутил головой, выглядывал подходящие ство-
лы, подходил, постукивал обухом, прислушивался. Опыт ещё
от отца остался. Николай, видать, оторвался. Впереди его не
было. Кто-то мелькнул в деревьях. Егорыч свернул туда, по-
шёл в сторону мелькнувшего, увидел спину, прибавил шаг.
Спина вроде Кольшина, да и чья же ещё. Тот махнул Егоры-
чу рукой, не оборачиваясь, как бы подзывал его к себе. Егорыч
ещё прибавил. Блеснуло в сознании: так же махнул ему сол-
дат в 41-м, когда Егорыча позвал в плен.
Вышел на редколесье. Звавшего не было. Огляделся. Вот
оно что. Кругом были окопы, блиндаж, землянки, воронки.
Хаос давнего боя. Стал обходить. Винтовки, гильзы, пустые
ящики, остатки одежды, ботинок, сапог. Трупов не было. Хотя
какие трупы. Уж давно бы косточки лежали. Но не видать.
Спустился в окоп. Винтовка, подсумок с патронами, проти-
вогаз, каски. Зашёл в землянку. Цела. Топчаны не разруше-
ны. Бочка в углу приспособлена под печку. Стол из жердей
и досок, лампа-фонарь, подобие лавок из жердей же. В углу
землянки разбросанная куча пустых банок из-под консервов.
Обрывки обёрток и другой бумаги. Запах плесени, сырости.
Решил осмотреть другие землянки. Там практически то же
самое. В одной, однако, стояли ящики с гранатами, мино-
мётными минами, цинки с патронами. В углу висел автомат
ППД. Взял его, осмотрел. Вроде цел, но затвор передёрнуть не
смог. Подржавел. Повесил обратно на деревянный костыль,
Виктор Камаев
188
как гвоздь вбитый между тесин. Вышел из землянки. Стал со-
ображать: вот куда за «грибами» ходят Дуняха, Анисья, Епи-
фаныч.
В стороне на ровнине увидел холмики, вроде и не свежие,
но и не давние. Пошёл туда. Понял. Могилы. Ещё не прова-
лились. Значит, и в этом году хороненные. Вот оно как. Зна-
чит, бабы-то сюда тоже ходили. Еду собирали, одежду, солдат
хоронили. Оружие-то им без надобности. Припомнил вкусную
похлёбку у Епифаныча из дичины. Знать, мужики всё ж что-
ничто, а прибрали к рукам для охоты. Надо бы Николая рас-
спросить.
В это время меж деревьев опять показалась чья-то спина.
Человек помахал ему зазывно рукой и пошёл дальше. Егорыч
решил идти за ним. Вышли на такой же редколесник, сплошь
изрытый окопами. Теперь уже разобравшись, что к чему, Его-
рыч определил — здесь ещё никто до него не был. Всё цело,
и останки ещё ко всему, солдатские, наши. Лежат там, где их
застала смерть, пуля ли, осколок. Обошёл позиции. Человек
более ста. Рота целиком. Оружия очень много. Зашёл в блин-
даж. Сделан добротно, просторно. В углу целая стопка ящи-
ков. Вскрыл один. Консервы. По виду тушёнка. В разорванном
мешке тоже что-то было раньше, да видать, зверьё и мыши за
эти годы тут харчились, даже часть мешковины съели.
Егорыч больше задерживаться здесь не стал. Сориентиро-
вался и пошёл обратно, придерживаясь своего следа на траве.
Вышел на тропу, по которой шли с Николаем ещё утром, уви-
дел Николая. Как и не девался никуда. Пока расспрашивать
ни о чём не стал. Решил обмозговать.
Занялись подборкой леса. Брали в основном ольху, под
зиму она лучше, в осень-то другой лес не особо к стройке годен.
Опять же валили ольху поближе к тропе. Волочить-то на себе
не дюже складно будет, если издаля. Сошлись на том, что на
сегодня пять лесин будет впору. Впряглись, поволокли одну.
Тащили боле часа, устали. Николай-то всё ж хоть и молодой,
но кормленный, а Егорычу для такой работы ещё с полгода
отъедаться и отъедаться. За этот день приволокли лишь три
Кому нести печаль свою?
189
лесины. Егорыч решил пока передохнуть. Бревна размети-
ли, ошкурили, сделали лапы, уложили на короткие чурки —
просыхать хоть немного. Николай ушёл опять в лес за мохом.
Пришёл не скоро. Принёс мох и сумку. Мох свалил у крыль-
ца, а сумку занёс в избу. Потом развесил мох на изгородь и по-
звал Егорыча в дом. На вновь сколоченном столе стояли две
фляжки, консервы. Картошка была сварена ещё утром. Мол-
ча поели. Фляжки остались нетронуты. Видать, при отце Ни-
колай пить не решился.
Отстроились за две недели. Выручила погода. Почти весь
октябрь был сухой и тёплый. Успели утеплить чердак и пере-
ложить печь. Егорыч напилил тёсу, благо в одном из домов на-
шлась продольная пила. Наложили тёс на чердак до следую-
щего года сохнуть, а пока сделали лавки, стол и две кровати
из сырого леса. Другого выхода не было. Трудней было со стё-
клами. В других домах заимствовать неоткуда, всё почти по-
бито. Пришлось делать уменьшенные рамы, чуть не сарайный
вариант, зашивать прогалы досками с двух сторон и утеплять
мохом. С дровами беды не было; лес кругом, но большие заго-
товки решили отложить до зимы. По снегу тягать легче.
Николай как-то обмолвился о пищевых запасах. Не всё ж у
Дуняхи с Анисьей кормиться. Они то и дело со своей стряпнёй
одолевали. Но Николай и Егорыч не чурались ихней стряпни.
Ели. Договорились меж собой отработать уход. За зиму и им
избы подправить.
Егорыч решился с сыном поговорить. Уж больно не по душе
ему было по землянкам прокорм на зиму собирать. Да Нико-
лай верно приметил, что другого-то нет и не предвидится.
— Как немцы ушли, тут же ничего не осталось, всё подо-
брали. Всю скотину повывели, сожрали. Собаки да кошки по-
разбежались, людей-то нет.
А и правда. Только теперь Егорыч понял, чего ещё не хва-
тает в деревне. Ни тебе лая собачьего по краю деревни, ни пе-
туха по утрам. Даже птицы, и то редко поют. Определили со-
браться у Дуняхи и поговорить толком, как дальше жить, как
зиму зимовать, что делать, чтоб всем жилось. Поутру пошли
Виктор Камаев
190
к Дуняхе. Она уж рада была. Сходила за Анисьей. Наконец-то
хоть какая определённость, можа, и будет.
— Так мы-то, Егорыч, уж сами намаялись. Чего ж нам, по-
мирать что ль, коль в войну не померли. А взять ничего негде,
нетути. Кругом деревни пустые, да все пожжены, да разбиты.
Люду-то нетути. Кто осталси, прийти не пришёл, один вот ты.
А мово всё нету и нету. А где, кто знает. Ни бумаг не было, ни-
чего. Да к нам и не идёт никто уж почитай с войны. Не учтён-
ные мы. Анисья вон в прошлом годе была в Замошье, дак и
там никого, пожила у снохи, так тама тоже кормиться надо.
А что, где? Одна картоха, хоть ещё развели, а то и её не было.
Где у кого оставалась, всю глазками сажали. Хоть она-то хлеб
наш. А тут на одной картохе не проживёшь. Семян никаких.
Взять-то где. У всех всё одно, как у нас. Стали ходить по лесу
по грибы да по ягоды. А там такое! Страх божий. Забоялись
сперва-то. Год не ходили. А припёрло-то и — опять. По зем-
лянкам добра много было, да одеться надо было. Нет же ниче-
го. А тут застыдобились. Хоронить их начали. Да их там сто-
ка, что мы днями с лесу не выходили. Всё копали да копали.
Эт уж Епифаныч наладил у них документы забирать. Гово-
рил, можа, кто искать будет. А что ж искать, коль их и не ис-
кал никто с самой войны. Она, война-то, от нас в сорок тре-
тьем ушла. А набралось у него документа аж целый сундук.
Да и мы приладились, пистульки с бумагами у их собираем. А
у Анисьи их тоже гора. А куда деть, не знаем. А еду-то мы по
землянкам собирали. По-первости и хлеб был, сухари, прав-
да, в мешках, да и то наволокли: и у меня было, да у Ани-
сьи, год жили складно. Да потом-то уж его развезло, да жив-
ность всякая поела, мышей-то сколь по тем землянкам корми-
лось, да других гадов тоже. В банках, что было, так оно и щас
ещё есть. Опять же керосин, спички, лампы, всё мы натаска-
ли. А что ж, у нас-то тожа было, да всё война подгребла. Так у
меня этого добра на года есть, два погреба забила. Да и у Ани-
сьи тожа. Так свово охота, с огорода, скотину завесть. А-то и
собак-то нетути. Сбегли. Хочь кошку какую где взять. Совсем
тоска.
Кому нести печаль свою?
191
Егорыч всё это прослушал, как из ушата окатили, хоть о
многом он уж и сам подозревал!
— А делать порешим так. Надо мне опять в район иттить.
Тама говорить буду, узнавать, что и как. Мои бумаги все пра-
вильные. На учёте я. Так что пойду. На том порешим.
Собирали Егорыча весь день. Ведь в районе и раздобыть
надо было чего-ничего, да и хлеба хоть сколько, на себе много
не приволокёшь, да и покупать на что. Договорились так. Его-
рыч будет менять на тушёнку и спички. Особо много у Анисьи
было иголок. Говорят, в большой цене.
Идти решил поутру. А с вечера они с Николаем и Анисьей
засели за столом в Егорычевой избе и разбирали документы,
хранившиеся у Анисьи. Она их загодя принесла Егорычу, по-
сле его разговора с Николаем и рассказа Дуняхи.
— Вот видишь, и адреса тут есть, и жёны прописаны. Надо
бы сдать их, документы-то, куда надо.
— А куда надо-то? В военкомат разве? Их люди ищут, ждут
ведь, а про них знать никто не знает.
Когда Анисья ушла, а Николай залёг спать, Егорыч ещё
долго курил, перебирал смертные медальоны и солдатские
книжки. Думал о том же, о чём ему наговорила Анисья. Ждут
ведь. А может, пусть лучше ждут? Ну, пождут-пождут, а по-
том? Что сами-то думать о них будут? А детям что расскажут?
Где их отцы. Раз нигде нету, значит, к немцам ушли. Нет. Ре-
шил поутру взять часть документов с собой и сдать в военко-
мат или в совет. Там видно будет. Но решил почему-то взять
не все.
Уже к полудню Егорыч добрался до района. Вышел-то из
деревни по-тёмному. Прохладно было из избы-то по-первости.
А потом разошёлся, согрелся уж за увалом. Раньше здесь была
луговина, да теперь заросла сорным лесом. Когда дорожка уж
по лесу пошла, замелькали огоньки в деревьях. Жуть не жуть,
а не понятно было, что за огоньки. Уж по-светлому только и
успокоился.
В районе быстро нашёл совет, был он на площади, где ещё
тогда, когда прибыл, угостила его торговка табаком. В войну
Виктор Камаев
192
здание не пострадало, только от неухоженности облупилась
штукатурка на стенах, да двери и рамы были некрашены.
Внутри толпился народ, да какая-то женщина всё пыталась
им что-то растолковать. Егорыч, поняв, что она из работников
этого совета, спросил, где тут старшего найти.
— Да тут все к старшему, — сказал кто-то из толпившихся.
— Да мне не по своему делу, мне тут про солдат поговорить
надо. Про убитых в лесе.
— Про каких таких убитых? Про убитых в милицию надо.
— Да нет. Они в войну убиты.
Женщина, работница совета, недоумённо посмотрела на
него и продолжила втолковывать просителям что-то своё. Его-
рыч потоптался, посмотрел на надписи на дверях. Ничего под-
ходящего не нашёл. Вышел из здания. Постоял у входа, пы-
тался свернуть цигарку, да к нему подошла женщина в чёр-
ном.
— Ваню Белова не встречал?
Егорыч даже вздрогнул от неожиданности. Та же женщи-
на, что к нему ещё в тот раз, когда он прибыл, подходила и
брала за руку. Судорожно сглотнул комок в горле, ответил:
— Да нет, не довелось.
— А после войны?
— И потом не доводилось.
Отошла. Пошла по площади какой-то согбенной, ищущей
походкой, осматривая дорогу перед собой, будто там она могла
найти своего Ваню.
Егорыч знал, где расположен военкомат, но решил для
верности сходить в милицию. Сначала подумал идти сразу, да
удержался. Стал обходить площадь с торговками, ища ту, с та-
баком. Чем-то она ему приглянулась, глазами, что ли. Узнав
эту женщину, подошёл. Одета она была по-другому, не так как
в тот тёплый сентябрьский день. Грустная какая-то. Поздоро-
вался. Она взглянула на него, не узнавая.
— Здравствуй, добрая хозяйка. Что невесёлая? Вот должок
занёс тебе отдать.
— Никто мне не должон. Откуда ж.
Кому нести печаль свою?
193
— Табаку мне насыпала ты, когда я совсем искурился. За-
была уж. А я вот о тебе всё вспоминал. На-ка вот тебе.
Достал из котомки банку тушёнки и поставил на деревян-
ный настил перед нею. Женщина, подёрнув губами, непони-
мающе посмотрела на Егорыча, но банку приняла и убрала её
в сумку с табаком же, которым и торговала.
— Уж больно табачок был хорош. Всю дорогу вспоминал
твою доброту. А то, не знаю, дошёл бы.
— Дак торгую вот, а более нечем. Да кормиться надо, дети
ж исть хочут, а их у меня трое.
— А что, боле кормить некому?
— Дак как у всех. Не пришёл кормилец с фронту. Одни мы.
— А живёшь далече? Хозяйство-то как?
— Да недалече. Тут на краю. Дом-то наш пострадал. Дак
маемся, приспособили сараюшку.
— Дело тут у меня до тебя образовалось.
Егорыч снял с плеч две котомки назад-наперед, поставил
перед собой.
— Угости табачком-то. Расскажу про дело.
Женщина охотно насыпала в стакан табак и протянула
Егорычу.
— Дак куда сток. На закрутку пока.
Закурил. Женщина смотрела на него как-то подобостраст-
но, с какой-то скрытой мольбой и готовностью. Ждала подроб-
ностей.
— Отойдём давай. Расскажу.
Отошли. Егорыч коротко рассказал ей, зачем он пришёл в
район.
— Да вот мотаться тут с грузом как-то неспособно. Может,
оставлю у тебя, а ввечеру заберу, да и далее поговорим.
Женщина сразу согласилась. И, собрав свой товар, пове-
ла Егорыча в сторону от площади, по ненаезженной улочке,
по краям которой стояли одинаково невзрачные домушки,
какие-то сиротские, бесхозные. Почти на самом краю зашли
в изгородь без калитки. Дом стоял без крыши, обугленный.
В стороне сараюшка, по-ихнему, по-деревенски, скорее курят-
Виктор Камаев
194
ник, определил Егорыч. Зашёл в сарай. Очень чистенькая ни-
щета.
— Вот и изба наша, — сказала женщина.
Егорыч, опять сняв с себя котомки, одну развязал, вынул
две банки немецких шпрот, две пачки пшённого концентрата
и кулёк с сахаром.
— Ну, угости чаем да побегу я. А уж вернусь, тогда и пого-
ворим.
Женщина суетливо стала растапливать убого сложенную
печку, но Егорыч остановил её и предложил перенести чаепи-
тие на вечер. Хозяйка смущённо согласилась.
— Да вот ещё что. Звать-то тебя как?
— Дарья я. Так кличут.
— Вот и лады. Теперь уж совсем познакомились. А я Его-
рыч. Так вот.
Выйдя со двора, он вновь направился к площади. Пока
шёл, к нему привязалась какая-то собака, непонятных кро-
вей, но сразу видать, из местных. Егорыч по-первости не об-
ратил на неё внимания, а уж когда она стала идти за ним как
привязанная, отгонять почему-то не стал. На площади хотел у
торговок спросить, где милиция, да увидел как раз выходяще-
го из здания райсовета милиционера, лейтенанта. Сразу по-
шёл к нему.
— Извиняюсь я. Посоветоваться бы надо. Да вот не знаю,
как и с кем.
— Откуда ты? Вроде не знаю тебя.
— С Глинищ я, Егорыч я, — заволновался Егорыч, — Куч-
матов Иван Егорыч.
— Что за дело-то? Уж больно издалёка. А что Глинища-то,
вроде и нету их?
— Ну как смотреть. Вот живём жа.
— И много там щас народу?
— Дак я, сын мой да две бабы.
— Так скок же ходу туда?
— Да вот с темна иду. Вопрос вот у меня. Не знаю, как и
начать.
Кому нести печаль свою?
195
— Пойдём ко мне, там и спросишь. Заодно документы твои
посмотрим. Не отмечен ты у меня в Глинищах.
Дошли до здания милиции. Лейтенант, проходя мимо
дежурного, сказал, что с полчаса будет занят, и показал
Егорычу на дверь, на которой висела табличка «Начальник
отделения». В кабинете Егорыч подал лейтенанту свои бума-
ги.
— А что ж, паспорта-то нету?
— Дак не выправил ещё. Прибыл-то в сентябре.
— Да уж вижу. Через фильтрацию прошёл. Два года дали.
Чё мало-то?
— Дак в плену был, да вроде не замарался, а два года всё
ж дали.
— Каждый, кто попал в плен, — предатель Родины, и каж-
дый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена,
обязан был покончить жизнь самоубийством.
— Ну да, чтобы ко всем погибшим на войне ещё прибави-
лись тыщи самоубийц. Проверяли ж моё дело, не нашли ни-
чего.
— Ну, вопрос-то у тебя каков?
— Да вишь, лейтенант. В лесу у нас убитых много лежит.
— Каких убитых? Чего ты несёшь?!
— Да с войны ещё. Полагаю, с сорок второго и с сорок тре-
тьего. Лежат по всему лесу. С оружием опять же. У многих ис-
правное.
— Во как! И много их там?
— Всех не считал, а тыщ несколько будет.
— Не городи. Откуда столько?
— Да я как разумею, с боёв тех так и лежат. Прям в окопах,
и в блиндажах, и так всяко. И документы у многих имеются.
Вот принёс, сколь есть.
Лейтенант взял солдатские книжки, полистал. Медальоны
вскрывать не стал. Начал размышлять.
— Предатели это. Ходить туда запрещаю.
— Как же они предатели, коли с оружием все да в окопах
своих побиты?
Виктор Камаев
196
— Так вот и предатели. Коль их не схоронили, значит, рас-
стреляны.
— Ну, спорить не стану. А делать-то с ними что?
— А ничего не делать. Собакам собачья смерть.
— А документы?
— А что документы? Сдам куда следует. А ты вот что.
Давай-ка запишу тебя. Да тебе самому ещё с документами
определяться надо. Работать-то где будешь?
— А где ж работать? Нету нигде. Нас там — я сам четвёр-
тый. Всё вокруг пожжено, хозяйства, колхозу-то нету.
— И что ты, тунеядствовать намерен?
— Дак как же тунеядствовать. Избу править надо, поруше-
на. Щас вот на зиму есть-пить где собирать надо?
— Угу. Бабы-то две. Весело тебе там будет.
— Да ты не кори. Жена моя Ольга пропала в лесе. Уж по-
том нашли, похоронили. Сын вот, уж четырнадцатый ему.
Учить где? Кормить чем? А бабы-то уж моих лет, вроде. Мужи-
ки на фронтах сгинули.
— Вот. Ихние-то хоть сгинули, да по пленам не шарились.
— Дак, можа, потому и сгинули, — как-то тоскливо сказа-
нул Егорыч.
— Ты мне тут не разводи. Думай, о чём болтаешь. А то я
щас прям устрою тебе стройки народного хозяйства, обратно
загремишь.
— Ладно, лейтенант. Понял я, что ничего не понятно, и де-
лать ничего не надо. Может, в военкомате что скажут?
— А что тебе в военкомате? Там тожа не надо этого. Тебе
вот на учёт встать надо.
— Да я заходил к им, ещё тогда, как прибыл.
— Дак что? Встал на учёт-то?
— Да вроде записали, а там я не проверял.
— Ну так иди, пока не стемнело, узнавай. А завтра ко мне.
Где ночуешь-то?
— Дак негде. Сам ишо не знаю.
— Во как. Родни-то нету?
— Здесь нету.
Кому нести печаль свою?
197
— Ну давай. А обратно ко мне. Я здесь долго буду. Делов-то
тоже невпроворот.
Егорыч дошёл до военкомата легко. Собака так и ждала
его у милиции, шла за ним всю дорогу. Егорыч был расстро-
ен, она это как чуяла и держалась чуть сзади, но дальше, чем
сначала.
В военкомате разговора не состоялось. Военкома не было.
Женщина, вроде как секретарь или ещё кто, посмотрела его
бумаги и сказала, чтоб завтра пришёл опять.
Да, невесело всё складывалось.
Пошёл опять в милицию. Лейтенант и вправду был ещё
там. Пригласил к чаю. Есть хотелось очень. Лейтенант подал
ему ломоть черняшки и большую кружку с горячим аромат-
ным чаем. Потом, помедлив, достал из ящика стола большой
кусок сахару и, не раздумывая, кинул Егорычу в кружку.
— Слушай, а сюда-то в район переехать не желаешь? Баб
тут вдовых немерено, на работу устрою, мужик ты, руки-ноги
есть. Да и не дурак, раз через плен прошёл и в лагерях не за-
стрял, выжил.
— Да уж. Так вот с самого своего рождения и выживаю.
А переезжать-то чево ж, там у меня изба, сын. Да и баб-то
как я брошу. Хоть и не родня, а свои, односёлки. Без меня
им там совсем не выжить. Опять же, тута хоть и баб много, да
не в этом счастье. Район уж пожжён дюже. Самим жить не-
где, а тут ещё я. Уж там сами как-нибудь. Вот Кольшу, сына,
учить надо. Да негде, какая уж там школа. Вот его бы я сюда
сплавил. Да жить где, кормиться чем? А тут-та школа есть иль
как?
— Да есть. Две. Начальная и семилетка. Учить-то неко-
му. Мужиков, сам вишь, нету. А бабы, кто был пообразован-
ней, съехали. Осталась вот одна, питерская. Дак она и есть
директором в семилетке. А остальные читать-писать умеют, и
то ладно. Вот посмотрел я твои бумаги. Может, и вправду не
дюже ты виноват, что в плен сдался. Вот и подумал я…
— Не сдался я в плен. А ушёл.
— Эт как же, ушёл? Сам, что ль?
Виктор Камаев
198
— А если сдался, то не сам? Ушёл я. Выхода не было. Но не
сдался. Сдался бы, не сидел бы тут с тобой.
— Ладно. Договорю уж. Коль ты там в лесе шаришься,
можа, лесником тебе пойти. Есть тут такая должность. И день-
ги отпущены, и паёк не скудный. По нынешним временам, про-
жить можно. Опять же лошадь положена, да, правда, нету их,
лошадей-то. Но будет, дадут и лошадь. Другую какую долж-
ность не дадут, а на эту, думаю, согласятся. Ты как, сам-то?
— Да маракую. Хлеб-то нужон. Нетути у нас хлеба-то.
А так всё, что ни есть, есть.
Лейтенант не вдавался в дальнейший разговор. Понял
так, что Егорыч согласен.
— А как с документами-то?
— Да выправлю я тебе документ. Вроде всё у тебя в норме.
Претензий нет. Искупил, так сказать.
— Да не про свои я документы. Я про те, про убитых.
— Сказал я тебе, предатели это. Трогать их не велю.
Пускай валяются, коль их не хоронили, значит, предатели это.
— А можа, некому было хоронить-то. Всех же побило.
Можа, и тех, кто хоронил? А вот родным бы отписать надо.
Ждут ведь, надеются.
— Ну вот и пусть надеются. Так даже лучше.
— Ну лучше, не лучше, а знать надо. Да вот документ им
ба выправить, что пали смертью в бою. Хоть каких денег им го-
сударство даст. Так ведь положено.
— Ну, что положено, на то наложено. И давай всё об этом.
Ночевать где будешь? А то хошь здесь до утра, на нарах. Хоть
и не мягко, да зато в тепле. Места есть.
— Да нет уж, благодарствую. Нашёл тут соседку. Попро-
шусь к ней. Хоть и не в тепле, а всё ж на воле.
— Ну, смотри. А то давай, не примут, я дежурному скажу,
пустит.
— Да не. Пойду я.
Егорыч, недовольный тем, что все солдатские документы
остались у лейтенанта, вышел из здания милиции и увидел
ту же собаку у крыльца. Она как-то радостно-жалобно поску-
Кому нести печаль свою?
199
лила, пооблизывалась и даже зевнула, то ли кашлянула. Его-
рыч ещё раз удивился. Вроде, не прикармливал. Чего ей надо?
Хозяина, может, ищет? И опять отгонять её не стал. Так и
пошли вдвоём к Дарье. Сумерки уже были густые. Огней поч-
ти не было. На улице совсем, а в домах кое-где. Электриче-
ство, видать, пустили не везде, потому горели то ли лампы, то
ли свечи. Подошли к Дарьиной ограде. У прохода без калит-
ки постоял, да не раздумывая пошёл к сараю. Стукнул в при-
твор, заменяющий дверь.
— Не заперто, Егорыч.
Зашёл. В свете какой-то коптилки увидел тот же дощатый
стол. За столом сидели две девочки примерно лет двенадцати-
тринадцати, погодки, видать, и мальчишка лет восьми-девяти.
Все трое что-то писали в каких-то тетрадях, сшитых, как понял
Егорыч, из обёрточной бумаги, а мальчишка вообще на газете.
— Как узнали, что это я?
— Дак боле никого и не ждали. Давай вот отсумереничаем.
Ребята уж поели. Не дождались.
— Ну что жа. Раз никого боле не будет, то и поедим.
В сарае жарко топилась печка-развалюха, но такого до-
бротного тепла, как в хорошей избе, всё ж не было. Девчонки
и мальчик собрали со стола всё, что у них было, и расселись
на лавку у печки. Затихли. Дарья подала на стол картошку,
глиняную миску с похлёбкой, рядом положила добрый ломоть
хлеба, подала ложку, деревянную. Сама присела к столу, но
себе ничего не поставила.
— А сама что ж?
— Дак мы уже. Не стерпели ребята-то. Вот и я с ними.
Поев и попив чаю, Егорыч подошёл к котомкам, развязал
их и высыпал всё на стол. Получилась приличная горка из ба-
нок и кульков. Дети заегозили у печки.
— Откуда ж у тебя такое богатство? Неуж на складе где ра-
ботаешь.
— Да почти. Не переживай, не краденое. Правда, тут не
всё моё. На четверых тут. Ну, можно на троих. Я с Кольшей
пусть как один будем. Нам ба за всё это хлеба.
Виктор Камаев
200
— Так сколько ж хлеба-то?
— Да скока дадут. Я ж тут цен-то не знаю. Эт ты у нас по
торговой части.
— Да тут много можно взять. Всего этого уж с довойны не
едали. А уж рыбины с копотью, так я и ела, когда мужик мой
на отходах работал, издаля привозил.
— Эт шпроты по-ихнему. Да вкусные. Я сам-то их тока и
ел, пока в армии ещё до войны служил.
— Дак ты всё ж воевал?
— Да вот пришлось. Повоевал в сорок первом, а там уж не
довелось боле.
— А я уж думала, не воевавши ты. Уж больно целый весь.
У нас-то кто пришёл, все отрубки одни. У кого руки нетути, у
кого ноги. А есть и «самовары».
— Это кто ж?
— А эт когда ни рук, ни ног. Один краник.
— Ладно, потом об этом, — резко и недовольно прервал её
Егорыч. — Вот, в общем поменять бы всё это на хлеб. Товар
справный, здоровый, съедобный. Грязного и порченого нету.
Тушёнка вот в этих банках, и наша, и немецкая. Шпроты вот
в этих. Это вот кофий, правда, маловато, на пробу взял. В этих
вот банках сосиски, ну колбаса такая по-нашему. Тут вот в
кульках сахар, чай, какао. Отбери себе часть, а остальное по-
менять бы у кого.
— Дак нам-то за что. Я и так поменяю. И платы мне не
надо. Когда тебе всё это?
— Дак к завтрашнему к полудню и пойду. Можно сделать?
— Ну есть тут товарки, кто в заводе хлебном работает.
Хлеб-то у их водится. Вот хватит ли на обмен-то у них. Тут бо-
гатство большое. А как спросют, откуда мол, что сказать-то?
— А ничего не говори. Кому это надо, тот не спросит. А бо-
яться тебе неча. Не ворованое, говорю ж тебе.
Егорыч присмотрел, что чердак, какой-никакой, всё ж есть
в сарае, а сена уж наскребёт там. Сказал Дарье, что полезет
спать на чердак.
— Дак за печкою тебе постелено.
Кому нести печаль свою?
201
— Ничего, не замёрзну.
В темноте чердака нагрёб старого сена к трубе, отбросил
какие-то кошёлки, устелился и сразу заснул. От трубы всё ж
теплом тянуло. Под утро услышал внизу какую-то возню и
шёпот. Поглядел вниз. На столе лежало с дюжину больших
целых буханок хлеба и куски, завернутые всяко, и в бума-
гу, и в тряпицы. Спустился по никакой лесенке. Дарья опять
суетливо-заискивающе, обрадованно-смущённо, чуть ли не по-
тупив глаза, сказала:
— Поспал бы ещё, Егорыч, а то ты уж прям и совсем не
спал.
— Эт ты, вижу, не спала. По ночам одни колдуны не спят.
Ну, что наколдовала?
— Да вот, всё, что тут.
— Дак и не унесть мне стока.
— А как жа?
— Будем думать. А щас командовать не буду. Кипятку уж
дай. Попьём, поговорим. Дети-то где?
— Да спят уж. Умаялись. Бегали по всем ночью-то.
— Как зиму-то здесь жить будете? Одни дыры. Сарай-то в
одну доску.
— Дак зимой теплей. Снег-то и стенки завалит, и крышу
починит. Зимой теплей. Тока печку топи да топи.
— А дрова-то? Скока дров-то надо?
— Да вот ходим. Живём-то на краю. В лесе не в лесе, а всё
к лесу ближе. Вот все и ходим. А то в день по два раза. Игнат-
ка, как со школы приходит, так у печки и сидит. Говорит, так
есть меньше охота.
— Ну вот ещё что. Забывши совсем. Иголки тут у меня. Го-
ворят, в большом почёте они.
Егорыч достал из кармана телогрейки свёрточек, развер-
нул на столе и разложил иголки на досках. Всего было штук
двадцать, разных калибров. Дарья аж охнула. Вот товар, так
товар. Сразу взяла две самых больших, «цыганских».
— Егорыч, надо б сразу их-то и торговать. А то еду на еду
поменяли, а зря. Уж иголки-то точно в цене.
Виктор Камаев
202
— Ты вот что, хозяйка, — стараясь почему-то не называть
Дарью по имени, Егорыч давал дальнейшие распоряжения,
сам смущаясь своего хозяйского положения в чужом доме. —
Ты куски собери, оставь себе. Мне не снести стока. Кода я ещё
сюда попаду. А попаду, ещё занесу. Я и не ожидал, что так ото-
варюсь. Муки б ещё, да не донесу. Нету у нас хлебушка. Бед-
ствуем.
— Да уж, так рази бедствуют. Вон каких богачеств ната-
щил.
— Дак без хлебушка рази еда. Хорошо хоть картоха есть.
Вот ею и пользуем замест хлеба. Уж в зиму не знаю, сподо-
блюсь ли, а к весне точно буду. Ты бы помогла моим бабам к
весне-то. Уж больно страдают они без семян. Всё повывелось,
ни огурца, ни капусты, семян нету. А взять негде. Все дерев-
ни пустые. Почитай, и они при немцах в деревне не жили три
года. А вернулись к разбитому корыту. Не забудешь если, то
подсоби. Они уж в долгу не останутся.
— Не забуду. Есть у нас, а чего нет, спрошу у баб. А на об-
мен они тебе натащут, тока свисни.
Егорыч враз как-то засуетился, встал, взял один ломоть
хлеба, отломил от него кусок, вышел из сарая и увидел то, что
хотел. Собака сидела у отсутствующей калитки за изгородью
и преданно смотрела на него. Егорыч подошёл и подал кусок.
Собака долго думать не стала. Проглотила не жуя и, виляя
хвостом, ткнулась мордой Егорычу в ладонь.
Ну, вот и ещё одно дело решилось. Теперь в деревне будет
хоть одна собака. Похлопав её ласково по холке, Егорыч обер-
нулся и увидел Дарью, стоявшую у двери сарая. Подошёл.
— Не переживай. Заберу её с собой. Вот и скотинка в дерев-
не водиться будет. С собаки и начнём. Петуха бы вот ещё, а то
по утрам никакой музыки. Как на кладбище.
Сказал и поперхнулся. Сравнение напомнило о делах.
— Пойду я, хозяйка. Дела ещё тут у вас имеются. Вернусь,
ещё поговорим.
И пошёл скорой, уже бодрой походкой к центру, к площа-
ди. Начать решил с милиции. Собака бежала уже рядом. За-
Кому нести печаль свою?
203
бегала вперёд. Теперь только Егорыч точно узнал, что собака
была мужского пола. Значит, и имя надо мужское. Пусть уж
дома бабы с Кольшей думают. Дойдя до милиции, Егорыч при-
казал теперь уже своему кобелю ждать и зашёл в здание. Де-
журный сказал, что лейтенант у себя, но занят. Велено ждать.
Ну что ж, ждать так ждать.
Из кабинета лейтенанта вышел военный, капитан. На-
правился сразу к выходу. Вышел лейтенант. Увидев Егорыча,
пригласил к себе.
— Ну что? Надумал?
— Чего надумал?
— Ну, работать будешь на благо Родины?
— Дак мы ж не про это хотели поговорить. Насчёт убитых.
— Про них мне больше голову не морочь. И военком так же
считает. Предатели это. Всё. Точка.
— А делать-то с ними что?
— А ничто. Сунешься, сгною!
— А как узнаешь? Эт одно. А другое, так как ни ходи, а
мимо не пройдёшь. И потом, я-то, можа, соваться не буду, так
другие есть. Им-то кто запретит. Оружия опять же там скоко.
И ждут их.
Нависло тягостное молчание. Лейтенант вышел из кабине-
та. Принёс две кружки с круто заваренным чаем. Одну поста-
вил Егорычу. Сахару не предложил. Видать, вчера весь паёк
Егорычу и отдал. Во как. Попили вприглядку.
— Ты вот что. Давай оформляйся в егеря. А я при первой
возможности всё ж к тебе наведаюсь, сам погляжу, что там.
На том порешили. Лейтенант дал Егорычу бумагу. С ней
надо было идти в горсовет.
— Ещё сфотографируешься. Лучше бы сегодня. Я фото сам
заберу. Оформим тебе паспорт, и завезу тебе сам.
— Уж больно уважительно.
— Зауважаешь, коль выжил. Нету никого мужиков-то. Как
там у Некрасова: отец мой да я.
— Дак денег-то у меня нету для фотографии. Так живём,
без денег.
Виктор Камаев
204
Лейтенант дал Егорычу ещё одну бумажку, записку.
— С ней так тебя обделают. Потом отдашь. Ну всё, давай в
исполком. Дело решённое.
После всех мытарств Егорыч пошёл к Дарье. Забрал всё
своё, попрощался и с собакой двинул к своей деревне. Шёл
скоро, благо теперь не один, даже ноша его не горбила, хотя
тяжесть ощущал приличную. Ничего, своя ноша не тянет. До-
мой вернулся уже затемно. Все собрались в его избе. Ждали.
Тепло была протоплена печка. Вкусно пахло добротной едой.
Егорыч разгрузил свою ношу и только теперь понял, как он
устал. Вывалил всё на стол. Бабы так и ахнули.
— Дак это ишо не всё. Часть у крыльца оставил.
— Что, занесть, что ль? Как допёр-то? — Дуняха прям чуть
не прослезилась.
— Вот так и допёр. И скотину ишо пригнал. Так она на дво-
ре.
Анисья с Дуняхой аж подпрыгнули. Побежали смотреть.
— Во, антихрист. Нашёл кого скотиной назвать.
Кобель сидел у крыльца и как-то повизгивал с непривыч-
ки, не понимая, рады ему или нет. Егорыч тоже вышел из
избы. Подал кобелю ломоть хлеба и чуть тёплой картошки.
— Вот с него, можа, и скотина заведётся. С кого-то начи-
нать надо. Вы на меня надеетесь, а я на него. Обозвать его
как-то надо. Вот и думайте, а то как кликать будем? А он-то уж
отстарается. Собака хорошая, умная, главное.
— А порода какая?
— А порода будет наша. Вот он её и разведёт.
Хлеб разделили на три части, как и полагал Егорыч. Одну
он забрал себе с Николаем, а две отдал Дуняхе с Анисьей. Они
жили разными дворами.
— Ну, а чего слыхать-то, в районе-то?
— А чего слыхать. Тихо там. Тожа народу не густо. Бабы в
основном да «самовары».
— Это откуда ж? Вроде не дюже их водилось, — думая
о другом и не поняв, о ком говорит Егорыч, спросила Дуня-
ха.
Кому нести печаль свою?
205
— Известно откуда. С войны. Назначили меня лесником.
Егерем по-новому. Буду за лесом следить. Жалованье обеща-
ли и лошадь. Так что мы теперя тоже учтённые. А солдатов ве-
лено хоронить и документы беречь, — соврал Егорыч. Всё это
он обдумал, пока шёл со своими торбами из района до дерев-
ни. Кто их тут считал и кто узнает. А так валяться, конечно, он
не разрешит, коль он теперь здесь главный по лесу.
— Вот Николая бы куда пристроить, учиться бы ему. Дак и
там, в районе, не дюже разбежишься. Вот и думай.
Анисья встрепенулась, аж зашлась от своей неожиданной
мысли и тут же её выдала.
— А что ж ежели Николай с документами будет при деле.
Отправит их по адресам, письма пускай отписывает. Вот тебе
и учёба.
— Так-то оно верно. Дак как их слать-то, письма? Почта-
то где? Эт каждый раз в район надо. Да опять же бумаги где
взять, чернила?
— Ух, этого добра я знаю где. Принесу. Ещё до снегов
успею. Вот с ним и пойдём.
* * *
А Егорыч пошёл к Епифанычу. По дороге всё обдумывал,
как обсказать-то ему, Епифанычу, что он хочет, чего мается,
от чего на душе-то муторно. Нашёл того на дворе. Он набирал
дров из поленницы. Встретил неприветливо.
— Ну что ты теперь-то? Уж я теперь один. Уводить-то от
меня боле некого.
— Ну прости уж, Епифаныч. Поговорить я. Не знаю, что с
ими делать.
— С кем с ими-то?
— Так с солдатами. Ты мне тока скажи, как по-человечески,
а как по-божьему. По-человечьи я уж всех исходил. Никому
они властям не нужны.
— Нашёл тоже человеков. Где ты их среди властей видал-
то?
Виктор Камаев
206
— Ну, уж не совсем.
— А то нет. Нету их среди властей.
— Ну, ты-то как сам считаешь?
— А что я считаю? Тут считать нечего. Мы-то вот с бабами
да с внучкой, да с Николаем твоим их-то хороним. Вот и весь
сказ. А побросать их — так и есть не по-человечьи.
— Да это и я вот понимаю. А как по-божьему будет?
— А что тебе по-божьему, по-человечьему тебе мало, что ль?
— Да маюсь я. Ходил тут, искал людей божьих, всё спро-
сить хотел, как по-ихнему.
— Где ж их найдёшь теперь, божьих-то, коль простых уж
не осталось.
— А ты вроде пономарил по молодости в Тамашьях, вроде
в дьяки собирался. Может, знаешь чего?
— А чтой-то тебя до бога-то потянуло? Иль сам не справля-
ешься?
— Дак ведь вот властям-то они не нужны, можа, у бога есть
какой закон?
— У бога-то есть, — Епифаныч достал кисет, стал ладить
самокрутку. — Добро вечно пребудет с праведником. Могилу
его всегда будут искать. Вот, могила праведника больше со-
держит силы, чем живые неправедники. Благо народу, имею-
щему праведников.
— Красиво.
— Не в красоте суть. Любовь к ближним — это самое бла-
городное, самое возвышенное чувство, а в особенности к усоп-
шим. Созидать гробницу — ещё в ветхозаветной церкви слу-
жило выражением особенной любви и почтения к почивше-
му. Быть не погребённым считалось крайним бесчестием.
А солдаты те за нашу деревню гибли как за свою, значит,
родня они нам, близкие люди. Разве не будешь ты родню свою
хоронить? Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так по-
ступайте и вы с ними.
— Что ж властям-то они не нужны?
— А про власти что я тебе скажу. Зря ты по им ходил. Со-
мнут, вышлют, посодют. Это всё, что они умеют. И делают это
Кому нести печаль свою?
207
с большой охотой и любовью. Я-то по им не ходил. Мне ихних
колхозов по горло хватило. Умеют тока заманивать умирать за
Отечество. Да вишь ты, заманивают одни, а умирают-то дру-
гие. Вот и решил я держаться от них подальше. Да вот не было
бы счастья, да несчастье подмогло. Война эта клятая. Но зато
в наших далях жить не мешают. Вроде и нету нас.
— Епифаныч, спасибо тебе за Ольгу, что в лесе её не бро-
сил.
Егорыч развернулся резко и скоро пошёл, оставив Епифа-
ныча стоять у поленницы. А тот уж ещё что-то сказать собрал-
ся.
* * *
Всю зиму Николай и Анисья перебирали собранные у уби-
тых солдат документы да ещё письма и всякие штабные пере-
писки и приказы, подобранные ими в землянках вместе с чи-
стыми бумагами и бланками. В этот раз не побрезговали день-
гами и наградами. Почему-то Николай решил забирать у уби-
тых и награды. Пока он не знал, зачем, но думал, если най-
дутся родные, то им их отдавать. Анисья хоть и считала себя
не дюже грамотной, но все ж отходила в своё время пять лет
в сельскую школу в Замошье. Это уж потом отец приструнил
и запретил дальше мучиться. Надо было по хозяйству хлопо-
тать. Мать не управлялась. День напролёт в колхозе рабство-
вала, без разгибу, без воскресений и выходных вообще. И те-
перь, имея времени сколько хошь, стала потихоньку тянуть-
ся к учительству. Как всякая, привыкшая к добротности в лю-
бом деле, хорошая хозяйка, относилась к бумагам трепетно. А
читая редкие солдатские неотправленные письма, нет-нет и
всплакивала, причитая:
— Вишь, не дождались, а письма-то написаны. А значит,
и должны быть отправлены. Любовь-то какая. Я-то от своего
так и не получила ни одного. Как сгинул. А можа, так же ва-
ляется, и письмо моё у него в кармане. Не отправлено. А я так
и жду.
Виктор Камаев
208
— Давай, Кольша, не ленись. Пиши дале: «Здравствуйте
дорогие Агния Егоровна, детки ваши и вся родня. Пишут Вам
из деревни Глинища Николай, Иван Егорыч, Анисья да Ев-
докия. Адрес Ваш мы нашли у мужа Вашего Ивана, герой-
ски погибшего при защите нашей деревни от немцев. Тело его
было нами найдено и по обряду похоронено на братской моги-
ле вместе с другими нашими героями…»
Печка, ровно потрескивая дровами, отдавала доброе теп-
ло, лампа освещала стол и часть избы. Во всём чувствова-
лась какая-то трепетная доброта, приятность, смоченная мо-
крыми всё время глазами Анисьи. Да и Николай нет-нет, да
шмурыгал носом. А потом зачастила к ним и Дуняха. Чтоб
зря время не пропадало, шила всем одёжку, и уж когда бра-
лись за новое письмо, особо слёз не жалела. Вот так, то смор-
каясь, то промакивая слёзы, они и коротали зимние дни и ве-
чера, прерываясь только на приготовление еды, растопку пе-
чей. А Егорыч всеми днями бегал по лесу, хоть и знал его с
детства, да забот было много. А по-тёмному возвращался в
избу и давал всякие корректировки к письмам. Больше на-
пирал на то, чтоб поподробнее описана была героическая ги-
бель солдата и точно указывалось место похоронения, с обе-
щанием в ближайшее время обиходить могилки в лучшем
виде и обязательно сообщать родным, что за ними есть уход,
растут цветы, что земля сухая, могилка у дороги и всякий её
видит.
Николай так и отписывал, а Анисья и Дуняха ещё и от себя
добавляли поклоны всем родным погибшего.
Раз в месяц Егорыч ходил в район. Получал свой паёк,
деньги за своё лесничество. Относил продукты Дарье. Но осо-
бо ходил он за тем, что относил пачки писем на почту. Поба-
ивась возможной цензуры, познакомился с заведующей по-
чтой, довольно неприятной толстой бабой с маленькими глаз-
ками, всегда мокрыми губами, вечно засургученной телогрей-
кой и довольно горластой. Задабривал её банкой-другой ту-
шёнки и шпротами, прося его письма отправлять побыстрее.
Хоть и жадна была заведующая, да, видать, проговорилась
Кому нести печаль свою?
209
кому надо. В один из его приходов прямо на почту явился ми-
лицейский лейтенант.
— Ну, что, попался? — съязвил лейтенант. — Заходи те-
перь ко мне. Говорить будем.
Пошли к лейтенанту. Засели в кабинете. Пили чаи. Гово-
рили.
— Отчего меня не слушаешь? Ведь за такие письма мо-
жешь опять загреметь куда телят не гоняют. Я тебя преду-
преждал. Вот заинтересовались твоими письмами кому надо.
И тобой заинтересовались, и хотят знать, откуда у тебя тушён-
ка, шпроты и всякая другая всячина. А ты знаешь, я за тебя
поручался, когда в егеря определял. Да видать, прокололся.
Теперь и меня потянут.
— А чего тянуть-то. Банки эти солдатские, не со склада.
А в письмах нету ничего, только про похороны.
— Дак теперь это дело-то политическое. Вишь, солдаты-то
у нас валяются, да ещё стока.
— Ну а что ж, коль так и есть. Не считаю я, что хоронить
их преступно.
— Уж если государство так решило, то так и должно быть.
Пускай так и лежат, земля примет, если достойны.
— Лейтенант, а вот ежели бы твой отец или брат вот так
валялись, ты б разве не пошёл их искать, а найдя, хоронить?
— У меня тоже родня на войне побита. Тоже не пришед-
шие есть. Да до того, что ль, щас. Об живых думать надо.
— Дак вот и думаю. Тама в Сибири их живые ждут. Им-то
сам расскажешь, что их мужики по полям да лесам валяются
побитые и никому не нужные теперь?
— Ты не дюже ерепенься. Эт ты не мне рассказывать бу-
дешь. За тобой уполномоченный из МГБ с минуты на минуту
подъедет. Там и поговори. А-то разошёлся.
Помолчали, покурили. Егорыча немного лихорадило. Уж
очень не хотелось ему в МГБ. Уж точно что-нибудь прилепят.
Хорошо хоть лейтенант предупредил. Предупреждён — уже во-
оружён. Решил валять дурака: не знаю, не ведаю, бес попутал.
Как говорят, сам прикинулся пинжачком, а морду ящиком.
Виктор Камаев
210
Вошёл крепкий дядька, краснощёкий от породы ли, от хо-
рошей кормёжки или от мороза на улице. С плохой кормёжки
и на морозе посинеешь.
— Дак вот он, значит, агент, сам сдался. Ну коль сам, то за-
чтётца, — с нажимом на каждое слово выпалил уполномочен-
ный. – Прошу за мной.
Егорыч поднялся, надел шапку и вышел вслед за уполно-
моченным. В коридоре тот пропустил Егорыча вперёд и ука-
зал на дверь.
— Проходи. Машина ждёт.
Егорыч, выйдя на крыльцо, прищурился на солнце и бли-
ки от блестевшей легковушки. Из неё вышел ещё один румя-
ный. Открыл заднюю дверцу и жестом не предложил, а при-
казал Егорычу пройти в машину. Во как, даже жесты у них
какие-то свои, не людские. Куда ж повезут-то. Если б здесь
где, то навряд машину-то пригнали б. А так выходит, не ря-
дом. Ну, будь что будет.
Ехали долго. Егорыч понял: в область. Значит, дело-то
не простое. В машине все молчали. Ни расспросов, ни во-
просов. Это Егорыча и удивило, и успокоило. Видать, не они
главные. Велено было словить и доставить. И не бьют, и не
тревожат. В область доехали часа за три, но в сам город
не заезжали, а свернули на хоть и грунтовую, но хорошо про-
чищенную дорогу и подъехали к шлагбауму, где один из
сидящих в машине вышел и показал солдату в добротном
полушубке какую-то бумагу, а скорее всего, удостоверение.
Солдат кивнул и открыл шлагбаум. Лесом проехали ещё с
полкилометра и остановились у трёхэтажного особняка, ви-
дать, ещё царской постройки с колоннами, с большими окна-
ми, высокими дверями, красивым крыльцом и с каретным
подъездом. Машина чуть проехала дальше и остановилась.
Первым вышел уполномоченный, пошёл к крыльцу и скрыл-
ся за высокой филёнчатой дверью. Вернулся быстро. Через
стекло кивнул краснолицему, сидевшему рядом с Егорычем.
Тот открыл дверцу машины.
— Выходи давай. Следуй.
Кому нести печаль свою?
211
Егорыч понял, что идти надо за уполномоченным. Пошёл.
Когда вошли в здание, к ним подошёл одетый во всё военное,
но без всяких знаков различия, статный, лет двадцати пяти
мужчина.
— Приказано раздеться.
Егорыч снял шапку, скинул телогрейку и, оставшись в
одной холщёвой рубахе, в какой и прибыл в район, стал смо-
треть, куда бы деть верхнее. Военный указал на перегородку.
Егорыч зашёл туда. Военный вместе с ним. Похлопал по руба-
хе, брюкам.
Досмотр, значит, понял Егорыч. Военный, убедившись, что
ничего при нём нет, показал следовать за ним. По широкой
лестнице поднялись на второй этаж, где по широкому коридо-
ру была расстелена красная ковровая дорожка и по двум сто-
ронам располагались двери без всяких табличек, но с шикар-
ными бронзовыми ручками. Дойдя до одной из дверей, воен-
ный открыл её и, пропустив вперед Егорыча, зашёл и сам.
— Кучматов Иван Егорович доставлен, — отрапортовал во-
енный мужчине, сидящему за крепким широким столом, отде-
ланным зеленым сукном.
Мужчина кивнул и молча указал Егорычу на стул, стоя-
щий у стены чуть сбоку стола. Военный, который привёл Его-
рыча, вышел из кабинета, мягко прикрыв дверь.
— Ну что ж, Иван Егорович. Вот настало всё ж время от-
читаться и вам о своей, так сказать, жизни и деятельности,
— мягким, вкрадчивым голосом начал мужчина, не поднимая
глаз от бумаги, лежавшей перед ним на столе.
— Готов, — сразу ответил Егорыч.
Мужчина, на вид чуть более пятидесяти лет, худощавый,
одетый в военный скорее френч, чем в китель, тоже без знаков
различия, но с орденскими планками над левым накладным
карманом, достал из коробки, лежащей на столе, папиросу, за-
курил. Посмотрел сквозь дымок на Егорыча.
— Ну, раз готовы, начинайте.
— Откуда начинать-то.
— А сначала и начинайте.
Виктор Камаев
212
— Так вот. Живу я в Глинищах…
— Это мы всё знаем. Вы вот с этого начинайте, — он выдви-
нул ящик стола и вынул из него солидную стопку писем, кото-
рые Егорыч сразу узнал. Значит, эта сволочь на почте жрала
его тушёнку и потихоньку отправляла все письма куда надо.
А может, и не она, а уж эти сами где перехватывали. Да нет,
скорее, она. Уж отправленные-то письма не все перехватишь.
Не смутившись внешне, Егорыч, как и наметил, продол-
жил валять дурака. Может, дуриком и проскочит. Но его сму-
тил сперва мягкий тон начальника и это выканье. Да нет.
Просто мягко стелют.
— А чё? Письма как письма. Родным это.
— Уж больно много у вас родных по всему Союзу.
— А что ж, все мы, люди, братья.
— Давайте дурочку валять не будем. Я пригласил вас, как
выяснилось, по довольно серьёзному вопросу. Вот и доклад
есть у меня начальника районной милиции, что вроде бы вы
много убитых где-то нашли. Вот с этого места и поподробней,
пожалуйста. А к письмам мы позже вернёмся.
— Дак что же. Пришёл я в свою деревню в сентябре ещё
прошлого года. Увидел полную поруху. Из всей деревни два
дома жилые, две бабы в их только и живут. Деревня-то до со-
рок третьего под немцем была. Уж когда немец ушёл, они и
вернулись. А боле никто не вернулся. Моя-то Ольга, жена то
ись, в лесе сгинула уж опосля немца. Нашли они её случайно,
схоронили. Да сын вот мой остался. К им я и шёл через всю во-
йну, с сорок первого…
— Ну, это нам тоже известно, как вы шли.
— Ну что ж, и в плену побывал я. Дак не один же. И не сда-
вался я, а попалось так. Отбыл за это где надо.
— Знаю, вы в империалистическую ещё повоевали. За
царя — батюшку, так сказать. — В голосе уже послышалась
Егорычу какая-то язвинка.
— Ну так куда ж денешься, коль война да года подошли.
Побегал и в ту войну. Насмотрелся, настрелялся.
— Ну, а в гражданскую за кого бегали или от кого?
Кому нести печаль свою?
213
— Дак и не пришлось в гражданскую. В глухомани так и
прожили, пока узнали. Уж коммунии стали образовывать, а у
нас артели. Да я и туда не попал. Это уж когда в колхозы сго-
нять начали, — и осёкся Егорыч. — Ну, то ись, значит, в кол-
хоз нас записали, тута мы уж про всё и узнали.
— Выходит, лешаками так до коллективизации и прожили.
— Выходит, что так. А то ведь до этой вот коллективизации
и дорог-то до нас особо и не было. Так, по лесу ежели тока к со-
седям да в район иногда, и то редко. Своё всё у нас было, да в
лесе чего-ничего набиралось.
— Так. Общо, конечно, но понятно. Сейчас-то как?
— А что сейчас. Живём, хоть и хлеб не жуём. Хозяйства
нет, колхозу то ись. Две бабы и я, да до району почти полсотни
вёрст, и в округе всё так же, пожжёно, порушено. Где в дерев-
нях есть избы, да и то одна-две и людей стока жа.
— Угу. Ну что ж. Правдиво. Ну а про убитых вот вы везде
рассказываете. Так байки или правда?
— Так всё правда. Сам-то я их ещё в сентябре увидел, как
за лесом для избы пошёл. А бабы-то сразу, ещё как в сорок тре-
тьем вернулись в деревню, да в лесе-то их и нашли. Есть-пить
надо, вот и пошли за грибами да нашли их. А чё их искать,
коль их там несчитано. По-первости испужались, а потом по-
обвыкли, стали с голоду по землянкам смотреть. Да находили
кой-чего с еды, да одежду вот кой-какую брали.
— С убитых?
— Так живых-то там откуда?
— Мародёрничали, значит…
— Дак как мародёрничали. Эт када военный с военного, да
военный с гражданского грабит, а тута куда деться. Взять-то
негде. Не помирать жа, коль войну пережили. А так оно, ко-
нечно, греховно.
— Значит, и тушёнка ваша оттуда же?
— Ну так и тушёнка оттуда. Да не со складов. Так, есть
кой-где продуктовые землянки. Да больше всё с немцев. У их,
вишь, пожирнее, видать. А наши, чего так, сухари, да и то по
карманам.
Виктор Камаев
214
Мужчина промолчал, хотя здесь уж можно было бы одёр-
нуть Егорыча. Да он и сам, когда разошёлся, понял, что
пооглядистей надо трезвонить, а то вляпаешься за язык-то.
Мужчина закурил ещё папиросу и предложил Егорычу. Его-
рыч взял, повертел, понюхал. Папиросы пахли приятно. От-
родясь таких не куривал, хотя на фронте и в плену пробовал
разные. Закурил тоже. В носу защекотало ароматом. Да и раз-
волновался, не понимая всё же до конца темы разговора или
всё же допроса.
— Продолжайте.
— Дак что ж ещё-то. Вот в етом всё и дело. Что пошли за
грибами, а нашли их. И их без счёту, тыщь много. Да и не всех
ещё видели. Я-то потом пошёл в район, спросить, что делать-
то с ими. А мне, вишь, везде отказ. Предатели это, значит, раз
так валяются. А как жа предатели, коль оружие при них да в
своих окопах. Вот и порешили мы их сперва хоронить, а потом
уж и письма вот.
Немного подумав и докурив папиросу, Егорыч продолжил.
— Медали у них есть, и знаки всякие, и документы почти у
каждого. Какие жа предатели.
— Н-да…
— Вот и я говорю, — заторопился Егорыч, — ждут ведь их
тама, дома, в ихней деревне, а не знают, кто где, что вот так
вот они, здеся, тама, то ись, — Егорыч совсем разволновался.
Подсознательно, внутренним чутьём пытался угадать на-
строй начальника и всё же не мог его понять, и от этого была
неуверенность, что может закончиться всё для него плачевно,
а хуже — трагично. Да что ж, теперь уж бежать некуда, да и
не сбежишь.
— А много ль оружия?
— Оружия навалом. Всяко-разно. И наше, и немецкое.
А хуже всего мин полно, да снарядов нерваных, да и не стре-
ляных тож. Земли у нас мягкие, да заболоченность есть.
Не все рвались. Вот и Ольга моя, полагаю, бабы-то хоть не го-
ворят, разорвало её. Я-то на могиле был, дак так не увидишь.
А думаю, разорвало на мине иль ещё на чём. Вот они и не го-
Кому нести печаль свою?
215
ворят. А ходить-то в лесе надо. Как без его. Не прокормишься.
У нас и хлеба-то нету, да и другого чего. Уж как жа быть-то.
Да и тех жалко. Хоть и стыдно, да и не мародёрство это. Уж я
и не знаю.
Постоянно глядя на начальника, Егорыч всё же не мог уга-
дать его. Вот хорошо бы, ежели б он тоже воевавший был, а
то, можа, по кабинетам орденами отоварился иль ещё за что.
Мужчина как угадал мысли Егорыча и сразу ему и ответил.
— Мне вот тоже довелось побегать, как вы выразились,
почти всю войну. По-первости от них, а потом уж и за ними.
Немного повидал. Сын у меня тоже не знаю где остался, ещё
в сорок втором.
— Дак, можа, и там он, — от волнения Егорыч перебил го-
ворившего.
Мужчина посмотрел на Егорыча и продолжил, как бы не
слыша его.
— Искал его, искал. Знаю, что не в плену, знаю, что пал на
поле, а где схоронен, и схоронен ли, не знаю.
— Вот и они так, ихняя родня-то и отцы их, и матери, и
жёны, и дети. Да и самим-то им, которые валяются, ведь и им
плохо, что никто не знает. А им-то, можа, и хужей всех.
— Ладно. Доклад я ваш выслушал. Всё ли мне понятно,
пока не скажу. Вы ведь на службу приняты там в районе.
— Дак егерем, лесником то ись.
— Вот и я говорю. При деле. Да ещё и при обязанностях.
Вас сегодня доставят до места, до райцентра. Там нужно бу-
дет вам встретиться с начальником милиции. Да вы его знае-
те. Он будет в курсе, я распоряжусь. Ну, всего вам доброго. По
весне, может, увидимся. Но на всякий случай прощайте.
В кабинет вошёл сопровождавший Егорыча военный, и
они вышли. Военный выдал Егорычу одежду и, указав на вы-
ход, молча стал подниматься по лестнице на второй этаж. А
Егорыч, выйдя из здания, увидел ждавший, видимо, его авто-
мобиль, подошёл к нему. Из машины вышел всё тот же крас-
нолицый, пропустил Егорыча на заднее сиденье. Сам сел ря-
дом. Машина поехала в сторону райцентра.
Виктор Камаев
216
В районе Егорыча довезли до места, где взяли. Егорыч вы-
шел из машины при полном молчании. Никто не прощался, ни
слова не проронил. Машина рванула с места, обдав его обла-
ком едкого пара. Егорыч вздохнул с таким облегчением, что аж
самому страшно стало. Так страшно-хорошо ему ещё никогда
не было. Крутил самокрутку раза три, руки трясло, табак вы-
сыпался, спички ломались, во рту сухо, слюны не собрать, чтоб
цигарку склеить. Но всё ж закурил, зашёлся кашлем, зачихал.
— Ну вот, освободился. Эх.
Зашёл в милицию. Дежурный принял как своего. Объяс-
нил, что велено ждать, угостил чаем, на этот раз сладким. Из
кабинета вышел лейтенант.
— Ну что, прибыл? Испужался?
— Тут испужаешься, когда такая церемония с антимонией.
— Чего хотел, того и получил. Ладно, всё хорошо, что хоро-
шо. Хотя ещё не факт. Заходи, неча в коридоре засиживаться.
В кабинете у лейтенанта сидел военком. Вдвоём они нача-
ли расспрашивать Егорыча, как на перекрёстном допросе, но
тема всё ж была не та. Теперь их интересовало оружие и про-
дукты.
— Оружия-то завались, я уж говорил. Ну а продуктов, что
ж греха таить, понабрали немного, зиму, можа, протянем, так
на четверых и хватит, а вот хлеба нету. Вот и таскаюсь сюда.
Карточки-то, слыхал, отменили, так вот и меняю, что у нас
есть, на хлеб. С деньгами-то у нас тож туго. На четверых мое-
го жалования никак не хватает.
Лейтенант перебил:
— А ведь знаешь, спекуляцию тебе пришить можно и во-
ровство.
— Какое ж тут воровство? То мародёрами обозвал, то те-
перь воровство. У кого ж? Побитые они. А банки те аж с сорок
третьего в лесе валяются.
— Казённое это добро. Государство солдату выдало, а он не
использовал, значит, должно быть возвращено.
— Так кто ж возвращать-то будет, коль солдат погиб, по-
тому и не использовал? А самого-то его кто возвращать будет?
Кому нести печаль свою?
217
Не валяться ж ему всю жизнь? Иль как там? Всю смерть. Иль
уж не знаю как.
— Во-от. Всё тянет тебя на эти приключения. Об себе бы по-
думал. На этот раз пронесло, а на другой, кто знает, где ока-
жешься. Уж какой раз тебе говорю, забудь ты! Отрапортовал и
будя. Вишь чем может обернуться. Небось когда везли, не раз
в штаны наложил. А коль не наложил, ещё успеешь.
— Наложил не наложил. Причём здесь это? Надо как-то
по-человечески с имя обойтись. Погибли они, за нашу же де-
ревню тожа.
— Погибших похоронили ба.
— Вот я и говорю. А коль не смогли, так теперь надо.
— Не знаю уж, как тебя угомонить, но чую, нарвёшься ты
на кого надо.
— Так у него, у кого надо, у самого сын неизвестно где, на
войне сгинул.
— Ну эт ты брось тут ещё у меня пропаганду разводить.
— Так не пропаганда это. Сам он мне открылся.
— Ну да?
— Вот и ну да. Да и ты говорил, что у тебя тоже родня по-
гибши.
— Да, но по пленам не отиралась и на немца не работала,
и против своих не сотрудничала.
— Так кто ж говорит.
Нависло тягостное молчание. Военком в перебранку не
вмешивался. По виду невоевавший он был. Тыловик. Но не
стал права качать, как часто это делают люди несведущие в
каком-либо вопросе, а пока слушал. Гонора не проявлял.
— Оно, конечно, правы и не правы оба, — начал было воен-
ком. — У всех у нас в родне кто-нибудь погиб или не вернулся.
И не про всех мы знаем. Да вишь в чём дело. Распоряжения
всякие есть по тому поводу. А говорить я про эти распоряже-
ния не уполномочен, а здесь особо. Поэтому склонен поддер-
жать начальника милиции и дать разумный совет. Хоронить-
то хоронить, а вот с документами я бы с отправкой повреме-
нил.
Виктор Камаев
218
— А скок жа временить-то?
— Не перебивай старших, — опять вскипел лейтенант.
— Пока не знаю. Но думаю, не вечно.
* * *
Прошло с тех пор почти семнадцать лет. Николай Ивано-
вич Кучматов, не сумевший получить никакого добротного об-
разования, какого он хотел, в силу не совсем чистой анкеты
своего отца, всё ж закончил областной агротехникум, порабо-
тал на целине, но там не остался. Не смог привыкнуть к голой
пыльной степи. С семьёй у него не сложилось, да и отношения
к женщинам на целине были не деревенские, не те, какие он
сам хотел бы. Образование, которое он получил с огромным
трудом, не имея полноценного ни начального, ни семилетне-
го, не устраивало его. Хотел стать «газетчиком», как ему про-
рочила Анисья, когда он вместе с ней писал письма про уби-
тых солдат да читал редкие, приносимые отцом из района га-
зеты.
— Надо тебе, Николай, учиться, уж подчерк у тебя хорош,
— подбадривала его Анисья.
Кое-как сдал он за семилетку. Помог всё ж лейтенант.
А тут в районе подвернулась разнарядка на агронома в техни-
кум. Особых анкет заполнять не надо было, не институт. Вот
и проскочил. И ещё раз подсуетился начальник милиции
с комсомолом. Без этого бы и в техникум мало вероятности
проскочить было. Приняли без особого напряга. Парней, как
и мужиков, везде был недобор. Уж потом отслужил армию, в
артиллерии, как особо грамотный. Служить нравилось. Впер-
вые, когда погрузились в теплушки, наелся вдоволь. Не съел,
а прямо проглотил огромный батон белого настоящего хле-
ба, что выдали сухпайком. После службы решился на целину.
Биографию надо было зарабатывать.
И вот теперь возвращался в свои Глинища. Отца не видел
аж с агротехникума. Почитай, лет десять. Когда поднялся на
взгорок и увидел деревеньку, обнаружил, что совсем ничего не
Кому нести печаль свою?
219
изменилось. Изба их та же, крыта щепой, что они с отцом по-
ложили. Другие избы совсем рассыпались. Но к дому всё ж тя-
нуло. Ноги сами несли его. Подойдя к избе, увидел за изгоро-
дью женщину уже в возрасте. Но не признал в ней ни Анисью,
ни Дуняху.
Поздоровался по-местному:
— Здравствуйте вам.
— И вам, — женщина отёрла руки о фартук и смотрела во-
просительно на Николая.
— А что, Ивана Егорыча как бы застать, — заволновался
Николай.
— Дак в лесе он. Уж должон вернуться. А вы по какому во-
просу? Если с проверкой какой, так у его уж были днями из
района, иль ещё зачем? Если подачничать, так эт с им вам
надо.
— Сын я ему, Николай.
— Охы. Да что ж эт я. Дак и не видывала я вас никогда,
Николай Иваныч, вот и не признала. Ну что ж мы. Давай-
те в дом. Щас я, щас. Вот не признала-то, прям оконфузилась
дажа. С дороги уж, устали. Щас, я щас, — и забегала по двору,
по избе, загремела посудами, заскрипела притворами.
В избе Николай обнаружил не ихний с отцом аскетический
минимум, а довольно добротно, хотя и по-деревенски обстав-
ленный уют. Где-то в подсознании вспомнилась почти такая
же довоенная обстановка, созданная и хранимая его матерью.
Даже запахи вспомнились, и горшки с цветами на окнах, и за-
навески, и такие же были на железной кровати подзоры рас-
шитые, и подушки горкой.
Женщина достала скатерть, застелила стол. И опять заме-
талась, ища, как понял Николай, посуду для него, не поплоше,
а получше. Тарелками городскими так и не обзавелись, вид-
но. Поставила глиняные миски, ложки — деревянные. Един-
ственно, что было нового, это чайная кружка — городская. Да
выставила пять стеклянных лафитников. Вот и все перемены.
Николай всё не мог спросить, кто ж эта женщина и как она
здесь хозяйствует. Уж когда она управилась и присела на лав-
Виктор Камаев
220
ку, сложив крупные, почти мужские руки на коленях поверх
передника, сама и призналась.
— Дарья я. Иван Егорыч перевёз меня из району. Сошлись
мы с им. И деток моих сюда перевезли. Это уж как вы в об-
ласть уехавши были.
Так и продолжала выкать Дарья. Видно, заискивая перед
его городским видом, и перед его плащом, и костюмом, и даже
перед чемоданом, который Николай оставил у лавки перед
кроватью.
— Девчонки-то мои опять в районе. Одна, Марья, за му-
жем. — Она так и сказала раздельно. — Другая пока так жи-
вёт. На почте. Всё ж выучилась до семилетки. Ухажёр у ей.
Хоть и помоложе её, но добрый. Были у нас.., — осеклась, не
зная, прилично ли при Николае намекать, что и она здесь хо-
зяйка. — А Игнашка вот армию закончил. Пока с Егорычем.
Уж год как здесь. Да не знаю, чё он надумывает, отшельнича-
ет. Уж мы-то ладно. Жизнь, можно сказать, прожита. А он чё
думает, прям ума не приложу.
— Ну, а кто ещё-то в деревню вернулся?
— Да никто не вернулся, уж даже наоборот. Евдокия по-
мерла, уж годов пять как. Анисья совсем стара. Но ходит.
Щас узнает, что вы здеся, уж точно прилетит, — и сама добро
усмехнулась. — Игната моего любит, не наглядится. Говорит,
ну вылитый её мужик, как они сошлися молодыми. Ох, да что
ж их-то всё нету. Можа, мне за Анисьей добечь. Уж она рада
будет вам. Щас я, — не спрашивая уж разрешения, Дарья ско-
ро вышла из избы.
Николай стал разбирать чемодан. Он-то рассчитывал по-
дарки и на Евдокию, но уж коль так, то решил передать Да-
рье, чтоб не оставить её ни с чем, а распределить всё заранее.
Ему казалось, так будет естественней. Вот Игнату уж совсем
ничего не предусмотрел, да и выбирать нечего. Если только
от отца что отполовинить. Ну ладно. Решил, что с мужиками
сдюжит. Вот женщин бы не обидеть.
Вновь хлопнула дверь на улице. Через окно Николай уви-
дел отца. А в избу вошёл крепкий малый, статный, даже по-
Кому нести печаль свою?
221
городскому красивый, хоть и в обляпанной деревенской одеж-
де и в охотничьих броднях, с ружьём же. Видно, по болотам то-
пали. Он удивлённо уставился на Николая, но всё ж для на-
чала поздоровался.
— Здравствуйте. Вы к нам?
— А к кому ж ещё? Здесь всё ж и нет никого больше.
— Да и верно. Ну извините, не сообразил сразу.
В это время в избу зашёл отец. Тоже удивлённо остановил-
ся у двери, но сообразил быстро.
— Кольша, неуж ты это?
— Да я, кто ж ещё-то, — уже с комком в горле проговорил
Николай.
Обнялись. Николай почувствовал, что хоть и крепок ещё
отец, а всё ж не тот, что ранее. Многовато воды утекло.
— Ну хоть щас-то встретились. А то уж думал, не увидюсь
боле, помру. Ну слава те. Ох, закурю-ка я. Игнат, давай-ка по
малой. Захолонуло меня прям.
Отец присел на лавку, стал крутить самокрутку. И руки
трясло, и спички ломались, и во рту пересохло. Пришёл Иг-
нат с бутылкой домашней водки. Видно, на чём-то настоян-
ной. Выставил бутыль на стол.
— Да разливай уж, — закомандовал Егорыч. — Чё уж там.
Бабы придут, и им будет.
Расселись за столом. Игнат разлил по лафитникам водку.
Выпили. Закусывать сразу не стали. Все закурили. Николай
достал коробку ленинградского «Казбека».
— Во как. Генеральские. Дай-кось и мне.
Все взяли по папиросе из раскрытой коробки. Потом ещё
по одной. Женщин всё не было.
— Ну, ещё уж по малой. Тоже мне, хозяйка. Рази тут лафи-
том обойдёшься. Тут и кружки не хватит.
Выпили ещё по лафитнику и как-то все разом заговорили.
— Уж мы-то тебя ждём-ждём. Уж кажись, вся жизнь про-
шла. Один я ведь тута. Как тебя определил, то и захворал сам.
Кругом тоска, прям беда аж. Всё к Епифанычу бегал. Всё ж
мужик тож. Какие никакие, а дела-то общие, мужицкие. А по-
Виктор Камаев
222
том уж ты в армию пошёл, а я вот Дарью с её ребятами сюда
позвал. Сперва не хотели они, уж совсем глухомань, да голод-
но в районе-то, да и избы-то не было у их. А мне тама избу им
править несподручно. Не набегаешься по сто верст туда-сюда.
А ребятам всё ж опять учиться надо. Так вот хоть и разрыва-
лись, а устроили мы их в интернате. Девчонки-то там недолго
побыли, уж большие были, а Игнат-то до семилетки дотянул
уж тама. Потом обратно здесь. Подъелись. Я-то с Епифанычем
к охоте приладились: уж чево-чево, а дичины было у нас. Аж
соли не хватало. Да вишь, Епифаныч-то помер надысь. Уж в
Добринке и никого нынче. Изба его одна осталась. Внучка-то,
Варварка, уехамши ещё до того была. А вот щас и сам не знаю
где. Епифаныча схоронили там же, с мамкой нашей. И Евдо-
кия там уж пять лет как.
— Да, что ж, отец, и я помотался, да вот тянет меня сюда
что-то, сам не знаю, что или кто.
— Знаю я, кто. Скоро сам увидишь. Вот и Игнат так жа не
знает, а ехать обратно не хочет. Устроил я его своим помощ-
ником, чтоб уж не придирались к нему, что лодырь-то. Тут ра-
боты на многие года. Да ладно пока об этом. Где ж бабы-то
наши? Видать, Дарья за Анисьей ушедши. Да вот и они.
В избу вошла Анисья, а вслед и Дарья.
Анисья причитать не стала, сразу обняла Николая, только
охала, а уж потом утирала глаза краем платка белого, наряд-
ного, как принято на праздники повязывать в деревнях. Жен-
щины присели за стол. Игнат вновь разлил по лафитникам
водку, но уже на пятерых. Тут уж слово взяла Анисья.
— Вот и я хоть кого дождалася, вот Дуняха так и померла,
и никого. А ты уж, Кольша, и нам как родный. Уж хоть ты-то
проживи как надо. Не майся. Спасибо тебе. Хоть помру в сча-
стье. Вот так вот, — и опять отёрла платком глаза и выпила
сразу.
Егорыч шмыганул носом и выпил вместе со всеми. Игнат
пока помалкивал, соблюдая субординацию старших. Нико-
лай платка не имел и носом похлюпал, и глазами проморгал-
ся. Встал быстро. Подошёл к чемодану, уже открытому, достал
Кому нести печаль свою?
223
два цветастых платка, передал один Анисье молча и один Да-
рье. Тут же достал два пуховых, оренбургских и так же распре-
делил между ними.
— Ну богачество, и не носила таких сроду. А этот-то, прямо
пух. А тёплый-то. Вот до зимы ба дотянуть, походить ба, да не
перед кем. Уж чужих-то мужиков нетути, а свово родного от-
бивать не след.
— Ну вот, запричитала, — это уж Егорыч хотел осекнуть
Анисью. — Вот в район тебе свезём, так-то за молодуху и сой-
дёшь.
— Эх, уж не угадала жизнь моя, когда бы мне родиться.
Отцу Николай достал ружьё в чехле. Ижевка, двустволка.
Да глянув на Игната, отдал ему. А отцу уж костюм, пара, да
сапоги, хром, мягкие. Подобрано всё по отцову размеру. Игна-
ту бы не подошло.
— Ну вот, теперя и в домовину будя в чём ложиться.
— Да окстись уж, сам причитал, а то на мени уж огрызся.
Живи таперя. Вишь сын какой угодливый да красивый. На
мово дюжа похож, когда мы молодыми сошлися.
— Дак у тебя все на него похожи, как молодых углядишь.
— А что ж, уж и облик-то забывать стала. Даже портрета
нетути, — и опять край платка засмурыгал по глазам.
Дарья аккуратно сложила свои и Егорычевы подарки, сра-
зу прибрала в сундук. Анисья так и сидела за столом в двух
накинутых на её плечи платках. А Егорыч сразу перехватил у
Игната ружьё, быстро собрал его, чехол положил на лавку ря-
дом с собой. Разломил собранное ружьё, глянул в стволы, на-
правил на окна.
— Да, чистая работа. А с патронами как жа?
— Да всё есть. Вот и патроны, и гильз тебе, то есть Игнату,
на зиму хватит, и порох, и дробь, и барклай, и всякая всячина.
— Эт какой бой, а то и на полчаса не хватит, — съязвил
Егорыч, уже слегка разморённый и от счастливой встречи, и
от усталости, и от выпитого.
Так они досидели до глубокого поздна. Дарья пошла про-
водить захмелевшую и растроганную Анисью до её избы. Му-
Виктор Камаев
224
жики всё толковали, то доставали старое Егорычево ружьё,
выданное ему в районе как егерю ещё в 48-м году, и это, но-
вое, всё целились из переломленных стволов теперь уже не в
окно, а в лампу, ярко, по-праздничному горевшую над столом,
то поднимали лафитники из нескончаемой бутыли и внутрен-
не бессловесно радовались своему мужскому единению. А Его-
рыч всё хорохорился и всё говорил, как щас бы он зажил ба,
уж ежли б не война. Всё-то она поломала, всё-то покорёжила.
Вернулась Дарья. Присела за столом. Мужики даже и не
заметили её возвращенья, так они были увлечены своей зна-
чимостью в этом их маленьком, затерянном мире. И Дарье так
не хотелось прерывать эту их мужицкую радость, пришедшую,
может, раз за все эти годы мытарств и горечей. Сидела, сло-
жив руки на коленях, и сознавала их всех своими родными,
своей семьёй, только теперь вернувшейся и к ней, и к ним. Да-
рья потихоньку, не мешая мужикам, устелила кровать Нико-
лаю, себе в сенцах, Егорычу за печью, а Игнату на сеновале.
Уж потом, хоть и с опозданием, подоила двух коз, успокоила
их, пообещала, что такого не повторится, так уж сложилось.
Вишь, гости к ним.
Наутро поднялись спозаранок, причём даже Николай, уже
отвыкший от деревенского распорядка.
— Што ж, ай постель не мягка?
— Да мягка, мягка. Только вот соскучился больно по лесу.
Так прям и тянет. Аж снился мне там, на целине. Да и в ар-
мии снился, да и вообще…
— Ну да ладно. Давай-ка, поснедаем по-тихому, да и айда.
А Дарья нам соберёт чего-либо с собой. Тут вишь какое дело,
до майских надо бы болотину одну обойти.
— А чего же к майским-то? Для отчёту или как? — спросил
Николай у отца.
— Дак оно кому как. Можа, для отчёту.
— Ну ты прямо весь в загадках.
— Да ладно, ладно. Там углядим, чего да как…
Кому нести печаль свою?
225
* * *
— Ну-ка, стой? — Егорыч подтянул слегу. — Суды ногу не
ставь! Тут топко. Засосёт, и «мама» крикнуть не успеешь. Щас я
к тебе переберусь, рядом пойдём. А там уж и до суши недалече.
Так они втроём дошли до поляны среди болота.
— Ну вот, тута и передохнём. Да гляди в оба и увидишь,
кто тебя суды тянул.
— Ты о чём, отец?
— Да я всё о том жа. Ты вот тута мне всё про сны рассказы
говорил, а я уж в этих снах утонул аж. Вот наглядишься, а в
вечеру в избе и поговорим.
— А сюда-то мы зачем забрались? Болото кругом, что здесь
делать-то, не клюкву же собирать?
— Понимаешь ли, Епифаныч мне давно ешо говорил, что
самолёт тут есть, с лётчиками. Мне-то всё недосуг был, в дру-
гом месте я всё время проводил. А тут вот Игнат-то мне всё с
расспросами лез, я и вспомнил. А Епифаныч мне говорил, что
аккурат на майские их подбили ешо в сорок третьем. Вот на
майские их и схоронить ба.
— Так как же их тут, в болотине, найдёшь разве?
— А чего искать, сами покажут.
— Да как же это, отец?
— А вот уже сам углядишь. Малой ты ешо был, когда мы с
тобой по землянкам-то шарились, вот, видать, они к тебе и не
ходили. А я-то как вернулся, мы с тобой за лесинами пошли.
Помнишь небось. Так я его сразу узрел. Он меня до окопов-то
и довёл. Эт я уж потом к тебе вернулся, да говорить не стал.
А с Епифанычем-то мы уж потом, когда говорили, он мне и по-
ведал, что ходют они тут в лесе и воюют ешо. Говорил, целы-
ми толпами мыкаются, как неприкаянные. Вот он-то, Епифа-
ныч, первым и стал их хоронить. Мамку он нашу схоронил.
А видать, испужалась она солдатов-то, да и побегла, а на мине
и разорвало её. Сам я так думаю. Вишь дело-то какое. Надо их
на майские…
Тут Егорыч приподнялся и, не озираясь, пошёл вглубь
леса, да не разбирая, где трясина, где кочка, «аки по суху».
Виктор Камаев
226
Минут через двадцать Николай и Игнат услышали крик Его-
рыча.
— Давай ко мне. Тута я. Нашёл. — Николай и Игнат пош-
ли в сторону голоса. Нашли Егорыча не сразу. Пришлось ещё
несколько раз перекрикиваться. А когда вышли на неболь-
шую проплешину, увидели кучу какого-то хлама, а рядом Его-
рыча.
— Ну вот и они, — сказал Егорыч, указывая на хлам.
— Кто они?
— Лётчики. Вишь, планшетку я уже нашёл, да вот очки
ихнии. Давай разберём кучу-то. Глядишь и найдём.
Стали методично разбирать кучу. Сначала аккуратно кор-
чевали мелкий кустарник, потом руками разгребали влаж-
ную, ещё холодную землю вперемежку с кореньями и листвой.
— Да не дёргай сильно-то, мягше, да гляди, косточки могут
попасться, а ты откинешь. Да вещи могут быть, хотя и мелкие.
Теперь все сгодитца.
Когда отгребли траву, показались обрывки перкаля, дере-
вянные бруски, планки, куски фанеры.
— Ну вот и самолёт, — определил Егорыч. — Теперь да-
вайте ещё аккуратней лётчицкие места просмотрим, да рука-
ми, руками.
Из незастеклённых кабин стали выгребать листву, переме-
шанную с корешками разных трав, оголили приборную доску
с указателями высоты, скорости и ещё какими-то неизвестны-
ми им приборами.
— «Небесный тихоход», — определил Егорыч.
— Ты-то откуда знаешь?
— Дак лет десять назад в районе такое кино видел. Так
и называетца — «Небесный тихоход». Думаю, про этот вот и
есть.
Когда разгребли траву и дёрном покрытые бугорки, обна-
ружили останки двух лётчиков. Стали бережно собирать ко-
сточки. Сначала достали черепа в истлевших матерчатых
шлемах. Егорыч аккуратно расстелил невдалеке две холсти-
ны и велел останки каждого лётчика укладывать отдельно.
Кому нести печаль свою?
227
Так они проработали часов пять. Собрали вроде всё. Но
Егорыч потребовал перебрать ещё раз весь мусор. Нашли два
зеркальца в карманах истлевших комбинезонов и женские
туфли.
— А эт-то откуда? Что ж, баба одна-то.
— Да не одна, а обои, — сказал Егорыч. — Документы их-
ние у меня. Епифаныч ещё передал.
Свернули две холстины в два узла.
— Вот и всё уж теперь. Когда Епифаныч их нашёл, они в
теле ещё были. Не смог тащить. А теперь уж что жа, дотащим,
донесём то ись.
— А как ты, отец, их сразу-то нашёл?
— Как-как. Сами показали. Пошёл прям за ими. Они и
привели.
— ? — Больше Николай ничего спрашивать не стал.
В деревню вернулись уже под вечер, уж под ранние су-
мерки. Принесённые останки оставили за изгородью у дома.
В избе молча сели за приготовленный Дарьей стол. Ели мол-
ча. Потом Егорыч, то ли опомнившись, то ли так ему захоте-
лось, попросил у Дарьи водки. Сам разлил и, подняв стакан,
сказал:
— Давайте помянем девчонок. Совсем крохи были-то.
Одной двадцать два, Натальей звали, а Маринке совсем де-
вятнадцать. И не замужем, и без деток. Так вот. А родню ис-
кать будем. Теперя и сказать есть што. И похоронены они бу-
дут.
* * *
Это уже в июне, ближе к концу, вдруг в избу постучал по-
чтарь. Дарья впустила. Так-то знала его. Нет-нет да бывал он
у них, не то раз в году, не то почаще. На велосипеде объезжал
своих адресатов. Вот и к ним зачем-то сегодня.
— Тут вот какое дело, Дарья. Ивана твово в район вызы-
вают. В военкомат, значит. Повестка вот. Распишись в полу-
чении. Я уж дожидаца его не стану, катить мне ешо далече.
Виктор Камаев
228
А ему скажешь, что по важному делу. Пусть уж сходит. А сам я
не знаю, хорошо ли ему от того будет, плохо ли. Да газеты вот
вам, почитаете.
Егорыч вместе с Николаем и Игнатом вернулись опять под
вечер. Дарья показала ему повестку. Егорыч повертел её и
как-то сник. Неужто опять за старое трепать будут? Вот вро-
де уж сколько годов не трогали. А тут опять. Хорошего-то от
них ждать не приходится. Хоть и поздновато уж было, но ве-
лел Дарье протопить баню.
— Ну и костюм твой, Кольша, вишь, сгодитца. Не только на
похороны, а и так вот. В ём пойду.
В баню пошли все трое мужиков. Особо не парились, да и
баня-то не набралась. Всё на скорую руку. После бани поси-
дели в избе за столом. Вяло разговаривали ни о чём. Егорыч
ушёл к себе за печку и то ли заснул, то ли так затих в ду-
мах.
Утром проводили его до большака, а там всё ж дождались
попутку, усадили его, нарядного, в кабину, благо шофёр, ви-
дать, спозаранку ещё никого не подсадил.
А вечером, уж опять по-тёмному, пришёл Егорыч в избу.
Достал из кармана пиджака две «казённых» поллитры и тря-
пицу, носовой его платок, какой Дарья ему утром запхнула в
карман пиджака. Развернув тряпицу, Егорыч показал крас-
ную коробочку, достал из неё медаль «ХХ лет Победы» и две
книжицы.
— Вишь, вот дали как участнику, а «За отвагу» только
книжку. Два раза не дают. Ту-то я утратил. А ведь помнют,
что и я воевал. Знать, не во всем я был виноват.
Вот за это выпил. Ушёл на улицу. Долго его не было.
— Вот, Николай, и жизнь прошла. И всё время я всё чего-то
доказывал. Ну что я тоже не плохой, например. Что не сдавал-
ся я в плен, что не кулак, что не против колхозу, хоть и не ве-
рил в ево. И так всю жизнь. А вот теперь вроде и хороший я,
коль признали, а мне уж это не нужно. Я и так уж знаю, что
поступал как надо. А выхода не было.
— Чего-то, отец, ты как бы прощаешься.
Кому нести печаль свою?
229
— Да нет ещё. Чуток потяну. Надо мне тебе кой-кого пока-
зать. Вот уж с неделю потерпи. И Игнату тож, коль он тоже за-
ражённый. Тогда уж, можа, и упокоюсь. Машут они мне всё
время, машут. Хочу, чтоб вам теперя махали.
* * *
Николай прибыл в район. Зашёл на почту. Получил посла-
ния «до востребования», получилось не мало. Потом в риту-
альную мастерскую.
— Здравствуй, Безенчук! — так он поприветствовал своего
давнего однокашника ещё по техникуму, а теперь никому не
нужного сельского специалиста Митрофана Степанова. Вот и
его перестроили из агрономов в камнерезы.
— Ну, здоров, здоров. И вам. Готово вот всё. Глядеть
будешь?
— А как же. Не каждый день памятники отцам ставим.
Кучматов Иван Егорович
1897 – 1971
Солдат
Кавалер ордена «За отвагу»
— Почему ж ордена-то, Митрофан?
— А ты не знаешь? В сорок первом ему дали? А в сорок пер-
вом это всё равно, что Герой. Не ошибся я. Пусть так будет.
— Да уж. Помню я, как он рад был, когда в шестьдесят пя-
том награду вернули.
После XX съезда стали думать о восстановлении доброго
имени людей, оказавшихся в плену главным образом в пер-
вый период войны, во время длительных отступлений и огром-
ных по масштабу окружений. Требовали даже наиболее пол-
ного восстановления справедливости по отношению ко всем,
кто заслуживает этого, восстановления попранного достоин-
ства всех честно воевавших и перенёсших потом трагедию
плена солдат и офицеров.
— Ладно. Принимаю, — продолжал Николай. — Вранья
нет. Как вот теперь до места довезти?
Виктор Камаев
230
— Это в Глинища, что ли?
— Да. Там мы его похоронили. Вместе со всеми. Ты вот что
ещё, Митрофан. Надо бы нам ещё к празднику Победы сде-
лать плиту с именами погибших. Прочли ещё почти 70 имён.
Смог бы ты столько написать к Победе-то?
— Да уж одному не под силу. Так вот ещё Гришку попро-
шу. Да, вишь, он, гад, за бесплатно не хочет.
— Ну найдём мы ему деньжонок. Не богато, но уж не обес-
судь.
— Да ты знаешь, я-то не рву. Это вот их из какой матери
нашли. Всё им деньги, деньги. Да и сам знаешь, каково щас
им, молодым. Всё надо, всё денег стоит. Можа, они и правы. А
так-то ты не переживай, успеем. Раз надо, то надо. Уж ежели
им отказывать, то кому ж тогда не отказывать.
— Ну тогда жди меня назавтра. Сейчас пойду составлять
список подробный, чтоб без ошибок. Нельзя нам здесь ещё раз
опростоволоситься.
— Эт ты про Тарасова, что ли? Так эт всё от тебя зависит.
Как ты нам написал, так и мы написали. Ты ж сказал Тара-
сёв, мы и выбили Тарасёв.
— Ну вот видишь, из-за одной буковки, а почти десять лет
родных искали. Так что всю ночь сегодня придётся перепрове-
рять все списки.
— Николай, всё спросить хочу. А что ж наш горсовет-то не
встревает, с деньгами-то. Могли б подкинуть на памятник.
— Да уж ты-то хоть не смеши. Ты ж знаешь, у них все день-
ги ушли на выборы, да на фейерверки, да на шарики. Вот
деньги с шариками и улетели. Да обойдёмся, лишь бы не ме-
шали.
— Эт точно!
— Ну давай, до завтра.
Как обычно, в конце апреля Николай и Игнат собирали
всех желающих участвовать в поисковых работах и в захороне-
нии солдат, погибших в эту страшную войну (хотя где бы уви-
деть войну не страшную), у себя в Глинищах. Вот для этого
восстановили несколько изб, чтоб можно было более-менее по-
Кому нести печаль свою?
231
человечески хоть переночевать в тепле да обсушиться у печ-
ки. Но лагерь делали прямо в лесу, чтоб не бегать туда-сюда, а
целый день работать. Весна, уже оттаяла земля, нет комаров,
трава ещё не подросла и не мешает собирать лежащие прак-
тически наверху останки солдат.
Вот и в этот раз прибыло человек сорок, некоторые с деть-
ми, семьями. Лагерь собрали часа за три. И палатки постави-
ли, и тенты натянули, и костры разожгли, и уже похлёбка ва-
рилась. Сегодня в поиск не пошли. День сбора. Не виделись
давно. Наговориться надо, да и выпить за встречу, планы на-
метить, песни попеть. А уж завтра в работу и чтоб уж не от-
влекаться. Мужики настраивали металлодетекторы, подго-
няли одежду, подбирали обувь по погоде, собирали дрова для
костра. Костёр должен и ночью гореть. В лагере останутся на
ночь человека три-четыре, а остальные пойдут в деревню на
отдых. Но сегодня решили в лагере остаться все. Женщины ва-
рили обед-ужин-завтрак, гремели посудами, тарили продук-
товую палатку, раскладывали спальные мешки, проветрива-
ли. Ну, хорошая такая, весёлая, почти туристическая колгот-
ня. Детворы в этот раз уж больно много. Даже дошкольники.
— Ну куда ж вы таких-то? — всё сетовал на родителей Ни-
колай.
— Да пусть привыкают. Им же наше дело дальше двигать.
— Да уж. Вот и сбылась мечта и отца, и Анисьи, и Евдокии.
Вернулся в деревню народ. А они так ждали, так хотели. Вот
не дожили. Но все равно хорошо.
Все расселись за длинным, сколоченным из привезённых с
собой досок столом.
— Ну что ж, друзья, а по-другому сказать уж не могу. Вот и
снова мы с вами здесь. Давай уж за встречу, — с комком в гор-
ле и с какой-то хорошей мужицкой «соплёй» в голосе, прогово-
рил Николай и поднял до краёв наполненный спиртом сол-
датский котелок, отпил полглотка и пустил котелок по кругу.
Каждый, принимая его, отпивал чуть и передавал друго-
му. Все, кроме детей и подростков, пригубили, помолчали, за-
гремели ложками.
Виктор Камаев
232
— Ну, по второй.
Всё повторилось.
— Ну, а теперь третья, стоя и молча.
Котелок вновь обошёл по кругу всех вставших за столом.
— Ну, что ж, Николай, давай уж четвёртую.
— А это уж что-то я и не знаю.
— Ну как не знаю. Четвёртая, это чтоб за нас третью не
пили, или за косоглазие врагов.
— Отказать не могу, принимается. Но чтоб завтра уж толь-
ко после работы, вечером.
— Какой разговор.
Так за столом просидели за полночь. За год разлуки уж
не могли наговориться. Николай несколько раз командовал
отбой, но народ чуть ли не на коленях просил продолжения
банкета и клятвенно заверил, что утром «все как штык». Ко-
нечно, Николай переносил каждый отбой ещё на полчаса и
ещё на полчаса. Ему и самому было радостно сидеть вот с эти-
ми, просто людьми, за столом. Ведь они, именно они стали
вдруг его односельчанами, родными. Не хотелось прерывать
эту связь. Детвора бесилась у костров. Уже заиграла гитара.
Уже один малец, гитара больше его, что-то пел. Николай ра-
зобрал сквозь гомон сидящих за столом: «А был солдат бумаж-
ный…»
Утром, конечно, «штыками» не пахло. Но народ, хоть и роб-
ко, но добросовестно вылезал из палаток. Один, второй, потом
кого-то тащили за ноги из палатки, но всё ж к назначенным
девяти часам все были на ногах, экипированы и «стучали ко-
пытами». В лагере оставили дежурных и вышли по тропе в лес
двумя группами. Одну группу возглавил Игнат, другую сам
Николай.
Обе группы вернулись в лагерь вечером. Принесли останки
солдат, стали раскладывать их на полянке, обнесённой крас-
ной лентой. Закончив и эту всё же работу, ополоснули руки
водой, расселись за столом. Молча пустили по кругу котелок
со спиртом. Поели, помолчали. Дежурный сообщил Николаю,
что днём, часа в два, приезжал участковый и предупредил,
Кому нести печаль свою?
233
что завтра будут представители администрации и ему необхо-
димо их встретить.
— Ну что ж, встретим. Видимо, те же, с «экологической»
проверкой.
Николай отошёл от лагеря, встал у одинокой берёзы на
взгорке, закурил. Уж больно сильно стали опекать Николая
всякие представители. Даже подумать не мог, что в админи-
страциях столько служб, отвечающих за счастливую жизнь
простого народа. И экология, и пожарные, и милиция, и по
делам молодёжи. И везде нужно отметиться, обосновать своё
присутствие. Вот только почему-то сапёров не присылают, ког-
да большие взрывчатые предметы находятся. Маленькие уж
сами научились уничтожать. Да что там говорить. Иной раз до-
сок не допросишься на гробы солдатам. А на проезд родствен-
никам к могиле в Глинищах собирают всей деревней на роди-
не солдата. Действительно, все деньги на шарики улетели.
В низинку стал спускаться туман. Николай оживился, стал
насторожённо ждать. В дымке появился силуэт солдата в фор-
ме времён войны. Солдат прошёл мимо в согбённой позе, не
обращая внимания на Николая. Через время замахал зазыв-
но рукой, не оборачиваясь. Николай споро последовал за ним.
Вернулся он в лагерь лишь под утро. Усталый, грязный,
но спокойный, хотя с возбуждённым блеском в глазах. Лагерь
ещё спал, кроме дежурных. Быстро соорудили поесть. Нико-
лай велел поднимать лагерь, кормить и собираться в поиск.
— Николай Иваныч, тут к вам делегация. Ветераны.
— Чего хотят?
— Говорят, старшего им нужно. Пришли спозаранку, ча-
сов в шесть. Мы их по палаткам распределили. Пусть отдыха-
ют. Говорят, с первым автобусом до большака доехали, а потом
пёхом добирались. Один вообще на протезе.
— Ну поднимай их, поговорим.
Но три старичка уже стояли у костра. На вид им было за во-
семьдесят или около того. Николай пригласил их к столу.
Виктор Камаев
234
— Да нас уж ребята ваши подкормили.
— Ну и хорошо, коль так. С чем к нам пожаловали?
— Да, вишь, дело-то тут какое, Николай Иваныч. Воевал
я в этих местах. Правда, не совсем здесь, но и не далече. В
этих же боях, где всех положили отцы-командиры. Как этих
побило, нас и бросили в прорыв. Мы-то с их окопов начинали.
И в окопах, и перед ними всё было завалено побитыми. Ну
мы прям по ним и ходили. Нам на всё про всё дали час — и
в атаку. Ранило меня тогда легко, а других из наших, уже
свежих, много побило. Шли-то мы на пулемёты почти в рост.
Обмундировки никакой, винтовок мало. Не у всех. Ну а немца
мы всё ж тогда погнали. Да… Но народу полегло-о… Дак вот,
узнал я тут от молодёжи, что теперь тока солдат тех хоронют.
Ну и решил тожа, да и мужики вот, ну, эта, с вами, в общем…
— А живёте-то где, с кем?
— Да живём мы все трое в районе, в одном же бараке, со-
седи. Одни вот остались. Сила уж, конечно, не та у нас, но мо-
жет, сгодимся. Мужики тоже воевамши, хоть и не в этих ме-
стах. Мужики справные. Вот и просим взять нас к вам, на за-
хоронение солдат этих.
— Ну что ж. Дело это добровольное. Но сдюжите ли? Тут по
лесу ходить надо много.
— Так мы с молодыми уж, пригреемся. От них духу набе-
рёмся.
— Ну раз так, я не против.
— Вот и благодарствуем. Обузой не будем. Пропитание у
нас с собой есть, не объедим.
— А что ж раньше-то не сообщили никому, что солдаты тут
побитые брошены?
— Так не мы ж бросили. Да и думал я посля, что похороне-
ны они, как положено. А как вот прознал я в прошлом годе от
соседа, что вы тут солдат хороните, ну и заволновался. Прям
места не находил.
— А кто ж сосед?
— Да он памятники режет, фамилии, ну в этой, как её, в
похоронке.
Кому нести печаль свою?
235
— Не Григорий ли его зовут?
— Да, да. Он.
— Ну ладно. А вас-то как зовут?
— Иван я. Как ещё-то? Гришанин моя фамилия. А отец —
Пётр.
— А я Кучматов Николай Иванович. Сегодня-то я в лес вам
ходить не рекомендую. Отдохните, осмотритесь, помогите де-
журным. Повспоминайте. А вспомните что, то и нам поможе-
те. А уж завтра вместе со всеми и в лес пойдём.
Деды как-то приободрились после разговора, помолодели
даже. Достали свои котомки и разложились к завтраку.
— У нас общий котёл, — сообщил им Николай. — Ставим
вас на котловое довольствие. Приобщайтесь.
* * *
Вечером уже, когда отряд, вернувшийся из леса, хлопотал
в лагере по нескончаемым бытовым делам, Николай заметил
ветеранов сидящими за вновь сколоченным столиком. Сделан
он был добротно, рядом с основным отрядным столом. Лавки
вкопаны и затрамбованы, и даже подогнаны по росту каждо-
му из стариков. Вокруг их стола собралась молодёжь. Нико-
лай подошёл к ним и встал в сторонке. Рассказывал ветеран
с протезом.
— Отец мой говорил, чтоб я выбирал такую профес-
сию, которая давала бы кусок хлеба при любых обстоятель-
ствах. Совет-то прост, да не так лёгок. Кажется, например,
что работа продавца продмага или повара в столовой всегда
даёт этот кусок. Так, да не так. Тут ты имеешь кусок только
тогда, когда все прочие имеют тот же самый кусок или ку-
сок получше. А случись что серьёзное, и… У нас в городке,
например, когда началась война, начальство первым де-
лом заполнило все питательные точки своими родственни-
ками и холуями, а прежних обладателей этих точек вытури-
ли, кого в армию, кого в тюрьму, кого на военные заводы.
А все бездельники всю войну провели в теплоте и сытости.
Виктор Камаев
236
И все уцелели! А я-то после ранения был комиссован. Госпи-
таль тут рядом был. А посля госпиталя куда-то деваться надо
было. А куда? Родных-то никого. Ехать некуда. Да и кому я
нужон с култышкой. Решил остаться здесь. Пожил в землян-
ках. Домов-то мало уцелело. Потом бараки стали ставить. Я
и начал столярить. Вроде при деле, хоть и инвалид. Паёк да-
вали как всем, в барак переселили. Обженился я. В бараке у
нас и дети народились. И выросли. Нам-то потом дома веле-
ли строить. Но в дома нас не перевели. Всё в бараке да в ба-
раке. Уж дети выросли, разъехались. Остались мы с женой.
Дожили до пенсии. Пока моложе были, вроде всё устраива-
ло. А так что в бараке: ни воды, ни газа, ни отопления. Даже
общей кухни нет. Мы-то с тремями детьми так прожили, в
одной комнате. Тут тебе и кухня, и столовая, и спальня. Нуж-
ник на улице, вечно промёрзший, колонка с водой на дру-
гой улице. А как жена заболела, стал я ходить в исполком. А
мне говорят, мол, у меня пенсия большая — и на сиделку вам
хватит, и на еду, и на всё остальное. А один начальник пообе-
щал: дескать, обожди, вот перестройка кончится, может, да-
дим. Никак не пойму: перестройка кончилась или нет? А по-
том, когда жена померла, я и ходить никуда не стал. Что тол-
ку? Кричат, ругаются и оскорбляют. А отвечают, как продав-
щицы в магазине. Если чего не понял, лучше не переспра-
шивай: так глянут, так тебе ответят, что дай бог ноги. Душу
всю выворачивает. Вот мы с мужиками так и доживаем. А ба-
рак всё ещё стоит, и в ём люди ещё живут. Крепкий барак
оказался. А нам вот предлагали без очереди в дом для ста-
риков, в интернат по-ихнему. Да что ж мы там доживать-то
будем разве, сгниём ни за грош. Уж вот узнали об вас. Поре-
шили мы тута подмочь. Вот были бы дома в деревне, можа,
и жить остались. За собой ходить ещё сможем. А так, втроих,
друг за дружку — продержимся.
Кто видел, как плачут старые солдаты? Плача, собственно,
нет. Это же не дети. Какая-то влага на глазах, высушенных в
окопах, стеснительный жест согнутым в крючок пальцем по
ресницам. И — желание провалиться, сделаться невидимым,
Кому нести печаль свою?
237
не выставляться в таком виде. Слёзы стариков способна вы-
жать лишь жгучая обида. Боль они привыкли терпеть.
Плачут, плачут наши старые солдаты, трут корявыми ла-
донями глаза. И стыдно им, больно им, невыносимо им. Мало
нас калечили фашисты, так теперь нет покоя и дома. Дайте
хоть умереть спокойно!
— Да есть в деревне дома-то. Мы их подправили даже.
Жить-то можно. Колодец отчистили. Вода — обопьёшься!
* * *
Если и знал кто правду о прошлом, если кто и знает её сей-
час, то это — народ. Она — выход из его опыта и потребностей.
Кто не ведал, что народ переживал, тот вряд ли способен
услышать и то, чем живёт он сегодня… Недоверие к народу и
тем более пренебрежение к нему не приводило к правде…
Да уж,
Чем ты, великая держава,
Искупишь слёзы матерей?
Вспомнилось, как он на своей машине ездил на Смолен-
щину. Отвозил родственникам медальон-«смертник» солдата
Григория Фёдорова. Взял с собой журналиста Марата Петро-
сова. Ехал наудачу. По адресу, который был указал в «смер-
тнике». Все попытки установить, есть ли родные, ни к чему не
привели. Получал одни отписки. Да что там. Поехал. И вот
Марат увязался. Ну что ж.
Пока ехали до Смоленска, журналист всё рассуждал, ка-
кие бои здесь были и наверняка в этих местах также в лесах и
на полях лежат ещё незахороненные солдаты.
— Да везде они лежат, от Карелии до Туапсе. И, знаешь,
ещё, или уже, никому не нужны.
В Смоленске купили в киоске подробную карту области,
поехали дальше. Километров двадцать ехали по асфальту,
а дальше пошли уже направления. Машина едва ползла по
Виктор Камаев
238
просёлкам. Только к вечеру добрались до деревеньки, обо-
значенной в «смертнике», остановились у первого дома. Дере-
венька как деревенька, домов, правда, мало. Да и народу осо-
бо не видно. Из сарая вышла тётка, уже в возрасте, с подой-
ником. Остановилась, приложила руку к глазам козырьком.
Видать, закатное солнце не давало хорошо рассмотреть гостей.
Николай вышел из машины, подошёл к ней, поздоровался.
— Ищете кого?
— Как догадались?
— Так живёт-то здесь народу мало. Я всю их родню знаю.
— А вы в войну здесь жили?
— Да я всю жизнь отсюда не выезжала. А теперь и некуда,
и незачем. А что так спросили?
— Ищем мы родных солдата, который погиб в войну.
— И кого ж?
— Григория Фёдорова.
— Охы. Я ж помню, как он на войну уходил. Я-то ещё дев-
чонкой была. Посадили их на телегу и увезли.
— А родные-то его живы?
— Так матушка его ещё в шестидесятых умерла, всё жда-
ла. Жена здесь жила, да два года как тоже померла. Да сёстры
его в Осоках живут. Тут километров пятнадцать будет. Заму-
жем они там, и фамилии у них другие. А найти их легко. Там,
в Осоках-то, две улицы крестом. Марфа-то аккурат на кресту
живёт, а Мария — через дом. Вот рады-то будут хоть что про
Гришку узнать. В добрый путь вам! Молочка вот на дорожку,
парное. Испейте.
До Осок добрались тогда сравнительно быстро и дом Мар-
фы сразу нашли. Объяснили ей, почему оказались здесь.
Марфа сейчас же побежала к Марии. Вдвоём они сразу ста-
ли накрывать на стол. Побегали по соседям. Тогда были зна-
менитые 90-е. Всё по талонам. Водки и то толком не было. Но
добыли у кого-то две бутылки «казённой». Уселись за столом.
Помянули.
И потянулись в избу соседки. Уже вся деревня знала, что у
Марфы с Марией брат с войны нашёлся.
Кому нести печаль свою?
239
— А в сорок третьем, когда нас с-под немца отбили, стала
я ходить в школу. А ходили далёка, за пять вёрст. Утром, тем-
но ещё, иду по полю. А с-под снега солдаты валяются, убитые.
Всё поле завалено. Волки их грызут, нас, живых, не трогают.
А я иду и всё про Гришку думаю. Вот лежит где-нибудь так же,
и волки его грызут. От него с сорок первого никаких сведений.
Да и какие сведения могли быть. Мы-то под немцем были.
— А моего-то не можно найтить? Мой-то тоже сгинул. Уж
хоть бы могилку. А то никак…
И загалдели бабы, и полились слёзы. И ручьями, и реками,
и морями. Марат тогда сидел как пришибленный. Не ожидал
таких масштабов.
— А что ж ты хотел, говорено же: «Нет в России семьи та-
кой…»
И на обратном пути Марат ехал молча. Курил всё.
Вернулись домой. Николай довёз Марата до гостиницы.
Вечерело. Вышли из машины. Закурили. Марат провёл рукой
по крыше. Машина была покрыта влагой.
— Вроде дождя-то не было?
— А мы, Маратик, пол-России проехали. Вот все бабские
слёзы и собрали.
* * *
В лагере поисковиков мужики делали гробы. Женщины и
дети омывали останки найденных солдат. Рядом с останками
стояли три солдата-ветерана. Иван Гришанин взял в руки че-
реп. Стал его рассматривать.
— Молодой совсем. Все зубы целые, не съедены. Одного-
док мой.
Незаметно он отошёл в сторонку, прислонился к берёзке,
постоял так какое-то время и медленно осел. Со стороны каза-
лось, что притомился старик, присел передохнуть.
Хватились его примерно через час. Николай подошёл к
нему спросить, чем обивать гробы, или по местному обычаю
Виктор Камаев
240
обжечь их из паяльной лампы. Петрович не ответил. Николай
тронул его за руку, а он сполз и остался лежать под березой.
Николай пощупал пульс. Пульса не было, и рука уже остыла.
— У! Ё…!
Подошли ветераны и ребята из отряда.
— Не надо ничего. Ушёл он. Значит, пора пришла…
На поле боя помёр. Давайте обиходим как положено.
Солдата перенесли на кусок брезента, аккуратно поправи-
ли ноги, руки сложили на груди. Николай присел на повален-
ном дереве рядом с умершим ветераном. Закурил.
Зарастают могилы травой, но новые могилы вырастают
на наших кладбищах.
* * *
По грунтовой, поисковиками накатанной, дороге к лагерю
подъехала кавалькада легковых машин. Из них вышли уже
знакомые Николаю представители местной администрации
с характерной внешностью «уродов». С ними местный участ-
ковый и «мальчики» в добротных костюмах с галстуками, ру-
мяные, все одинаковы с лица, как из одного ларца. Осмотрели
брезгливо лагерь. Увидели стоявшие на столе кружки со спир-
том, накрытые ломтями хлеба. К столу подошла замша гла-
вы местной администрации и с размаху ударила по кружкам.
— Вот вы, значит, чем тут занимаетесь! На каком вы здесь
основании? Кто вам здесь позволил пьянки устраивать?
Николай глубоко набрал воздуха в лёгкие, желваки на ску-
лах явно не успокаиваются. По виду, отвечать не намерен, да
и не готов. С укором посмотрел в тупые поросячьи глазки этой
дуры. Подумал: «Кабаниха живьём. Исторически мы несчаст-
ливый народ».
— Составьте на всех протоколы, — вальяжно хорохорилась
функционерка, обращаясь к участковому. Увидела гроб с те-
лом Петровича и гробы с останками найденных солдат. — Что
за гробы? Что это тут ещё за крематорий? Кого это вы тут у нас
собираетесь хоронить? Допились!
Кому нести печаль свою?
241
Николай еле сдерживал себя, играя желваками, сжимая-
разжимая пальцы рук. Очень ему хотелось хрястнуть по этой
жирной морде с поросячьими глазками.
Если доброму делу сопротивляется обширная толпа чинов-
ников, то она ещё не народ.
К лагерю подъехала машина, «Нива». Из неё вышли води-
тель, парень из отряда, и священник.
Функционерка немного затихла. Вся их камарилья отошла
в сторону. Стали о чём-то переговариваться. Видно, что Ка-
баниха им что-то втолковывает, требовательно жестикулируя.
В это время священник разжёг кадило, начал ритуал отпева-
ния, подойдя сначала к гробу с умершим фронтовиком, а по-
том обошёл гробы с останками всех найденных бойцов.
— Прости им все прегрешения, вольные и невольные…
Поисковики собрали разбросанные Кабанихой кружки,
котелки и стаканы. Вновь заполнили их спиртом и накрыли
хлебом. К Николаю подошли милиционер и мужчина в костю-
ме и галстуке.
— Нам необходимо составить протоколы на вас всех. Нуж-
ны ваши данные, Николай Иванович.
— В связи с чем протоколы?
— Ну… за распитие.
— А в лесу, что, сухой закон или общественное место? И,
как бы, мы-то ещё не распивали. Спугнули вы нас. Это теперь
на убитых надо составлять. Да вот данных на них нет.
— Ну, тогда за проживание без регистрации.
— Не смеши, участковый. Туристы мы, прибыли утром.
— Ну, поймите меня. Мне замглавы администрации райо-
на дала указание, я не могу не выполнить.
— Так выполняйте, коли наглости хватает. О совести уж
не говорю. Да, кстати. У меня тут ребята напросились. Многие
прошли Афганистан, Чечню. Половина после ранений. Я не
думаю, что им ваша бодяга понравится. Смотрите, как бы вы
не разворошили муравейник.
Николай отошёл от участкового к столу. Батюшка ещё нёс
службу, ходил вокруг останков, раскачивая кадилом и напе-
Виктор Камаев
242
вал молитвы. Священник был статный, крепкий, даже с воен-
ной выправкой, моложе Николая.
Ребята налили спирт в один солдатский котелок. Батюшке
подали кружку, в которую налили вина «Монастырская изба».
Все выпили на помин, не обращая внимания на группу, сто-
явшую у машин. Группа эта потопталась ещё какое-то время,
расселась по машинам и уехала. Участковый остался. Подо-
шёл к Николаю. Николай протянул ему котелок со спиртом.
Участковый молча выпил.
Посидели. Николай при священнике курить постеснялся.
После этих «кабаних-кабанов» разговор как-то не клеился.
Первым начал священник:
— Мы выходим на старинное, извечное соотношение зако-
на и совести, закона юридического и нормы нравственности,
как говорили в старину, закона и благодати… Не надо бы вам,
Николай, всё так близко принимать к сердцу.
— Их всегда пытались накрепко связать, закон и благо-
дать, совместить. Иногда даже казалось, что они действитель-
но слиты. Но проходило время, и становилось ясно, что лич-
ностные понятия ничем незаменимы.
— Да. Вы правы, Николай. Нравственность — понятие
личностное, закон — социальное. Может быть, когда-нибудь,
в необозримом будущем, они совпадут. А пока конфликт меж-
ду ними в определённой мере и является тем импульсом, ко-
торый пробуждает человеческую душу и разум. Так что это во-
все не аномалия, а норма. И игнорирование её влечёт за собой
совершенно иные представления о человеческих ценностях,
определяет совсем иной способ жизни.
— Уж очень зафилософствовались мы с вами, батюшка.
— Так что ж. Иногда и это полезно делать. Замечу, не всем
это дано. Если человек знает, что в этой жизни нет тайн, кроме
кроссвордов, если он не допускает мысли о том, что есть про-
блемы, которые разрешаются только им самим, только в его
душе, он полностью надеется на некую всесильную инстан-
цию, учреждение, но не на себя. Беда грозит нам в связи в об-
нищанием личностных начал в человеке.
Кому нести печаль свою?
243
— А не богохульственны ли ваши речи, батюшка?
— Да нет. Правильно это.
* * *
По этой же грунтовой дороге к лагерю подъехали яркие
автобусы типа туристических. Остановились метрах в двух-
стах. Из автобусов под не нашу музыку с гоготом начали вы-
скакивать люди в цветных одеждах, явно не соотечествен-
ники. Не обращая внимания на поисковиков, часть из них
стала ставить столы, на столах появились банки-склянки,
пакеты, какие-то упаковки. Из лагеря не очень хорошо было
видно. Николай брезгливо отвернулся, сказал своим:
— Ну что ж, нам бы до завтра продержаться. Похороним
солдат и снимемся. Тут, видать, наша смена прибыла.
В лагере оставили дежурных и ушли в лес.
Вернулись вечером. Николай увидел у стола груду всякой
цветной одежды.
— Это откуда?
Дежурные стали объяснять.
— Эти с себя поснимали и принесли нам. Этот, там с ними,
из администрации, по делам молодёжи, говорит, что, мол,
стыдно на нас смотреть, оборванные, в незнамо чём, мол, мы
одеты. А это всё импортное, велел использовать.
Николай осмотрел лагерь соседей. Стояли аккуратные, до-
бротные цветные палатки, одна как вагон трамвая, видно,
столовая. Рядом натянута волейбольная сетка, играет гром-
кая музыка. Некоторые из приехавших сидят в шезлонгах под
цветными зонтиками. Курорт.
В это время подошёл к Николаю «молодёжник». По каким-
то неизвестным признакам, которые и описать-то нельзя, Ни-
колай определил — из бывших комсомольских.
— Мы сопровождаем один отряд из Германии. Патриоти-
ческое движение. Будут тут они своих солдат искать…
— Ты своих лучше б поискал, а то как пресмыкался, так и
пресмыкаешься.
Виктор Камаев
244
— Ну, зачем вы так. Ведь международные связи, наша по-
литика и вообще.
На нём уже была майка с какой-то полуобнажённой кра-
соткой и броской надписью. Николай осмотрел «молодёжни-
ка». Попытался прочитать импортную надпись.
— Что, уже рассупонился? — кивнул на майку.
— Ну да. И вам бы переодеться. Они вот передали для ва-
ших, и вам подберём. Они…
— Хозяйственный, — и крикнул: — Виталий!
Подошёл парень из отряда Николая.
— Ты вот что. Тряпье закопай, а «патриотам» сала отнеси,
а то, может, они голодают, раз последнее исподнее на обмен
принесли.
— Будет сделано, — резво и обрадованно побежал испол-
нять.
Немцы разожгли костры. С их стороны грохотала музыка,
неслись гогот, женское ржание. Николай стоял, прислонив-
шись к берёзе. Курил. Из сумерек ему привиделся человек.
Махнул зазывно рукой.
* * *
Наутро поисковики погрузили гробы с останками солдат
в тракторную тележку. Туда же поставили гроб с умершим
фронтовиком. Медленно пошли за тележкой.
Когда заканчиваются войны, начинаются воспоминания
о них. Воспоминания непрестанные, бесконечные, до тех пор,
пока живы те, кому пришлось побывать в их купели. Почему
и зачем вспоминают солдаты? Почему не спят длинными
ночами, зачем бередят переполненные впечатлениями и ис-
пытаниями души? Почему всплывают в их памяти те карти-
ны, которые они хотели бы забыть? Они вспоминают не толь-
ко для того, чтобы уточнить ход тех или иных боевых опера-
ций, проанализировать их. Ведь ничего не изменишь, ничего
уже не поправишь, если даже и было что-то не так, как хоте-
лось бы…
Кому нести печаль свою?
245
Видимо, вспоминая те дни, солдаты хотят, пытаются
возвратиться к тем психологическим, нравственным состояни-
ям, которые они пережили в бою. А потому такие воспомина-
ния — наш общий нравственный потенциал, наше общее до-
стояние, которое надо хранить. Ведь войны не кончаются тем
моментом, когда смолкает оружие, они продолжаются в судь-
бах, в душах тех, кто в них участвовал…
* * *
За изгородью возле развалившейся избы сидели кто на чём
за импровизированным столом мужики. На столе всякая дере-
венская снедь. Картошка в ведре. Видно, что мужики уже вы-
пили, медленно разговаривают. Одеты во всё чистое. Один по-
жилой рассуждает:
— Вот слышал, запад наши земли опять прибрать к себе
хочут.
— Эт как же, опять война?
— Да нет. Хитрее удумали. Аренда у них. Хочут, чтоб наши
земли освоить, продукт растить и к себе везть.
— А мы что ж?
— Дак у нас-то, вишь, техники нет. Поля все заросли, обсу-
репились, почитай, целик. Скоко уж не пахано. А ихняя зем-
ля вся уж заразная, продукт несъедобный.
— О как! Помню, мне Егорыч так же опосля, как он
с войны-то вернулся, с плену-то, рассказывал, что видел он
в ихних лагерях, как они от наших деток кровя брали да
своих солдат бодрили нашими деткиными кровями. Получа-
ется опять так жа, тока теперь кровя из земли будут пососа-
ны…
К избе подкатил УАЗик с военными номерами. Вышли два
офицера в форме майора и капитана. Капитан был за рулём.
Майор — крупный мужчина, капитан — шакалистый, какой-
то поджатый.
Майор, не поприветствовав присутствующих, громко рас-
порядился:
Виктор Камаев
246
— Так, господа. Чтобы не было неразберихи, надо бы все
бумажки, что вы тут нашли, сдать нам.
— Какие бумажки?
— Смертники, книжки солдатские…
— Это ещё почему?
— А так положено.
— А что положено, на то наложено. Нами они найдены,
значит, у нас и останутся. А когда родных найдём, то родным
и передадим.
Капитан, выглянув из-за спины майора, пролепетал
каким-то писклявым, вовсе не военным голоском:
— Положено, чтоб неразберихи не было…
— Что ж вы за столько лет всё не разобрались?
— Выполняйте указание.
Николай привстал, отошёл к изгороди. Мужики, не обра-
щая внимания на военных, продолжали:
— Эт, вишь, закудахтали-то. Они, вишь, уже похоронили
этих солдат-то. Ещё в шестидесятых, по указу Никиты. Да по-
написали фамилии по спискам частей, да родным сообщили.
Те стали приезжать на могилы. А на самом-то деле там похо-
ронены солдаты, да не те. А тут нашли мы в запрошлом годе
родных, да документы им передали, да сообщили, что похоро-
нили мы ихнего отца в Глинищах. А те удивились, говорят, он
уже похоронен в другом месте. И документ у них из военкома-
та есть. Во как!
Николай закурил, потупил взгляд. Постоял так. Дальней-
ший разговор офицеров с мужиками слышал неразборчиво,
уже как-то издалека. Хотел вмешаться, уже собирался выбро-
сить окурок. Поднял глаза, а за баней показалась ему чья-то
спина. Солдат в гимнастёрке. Махнул призывно рукой. Нико-
лай пошёл за ним.
Коломна
2009 г.
СОДЕРЖАНИЕ
Ить мы ж Кому нести печаль Автор сердечно благодарит всех своих друзей за уча-
стие в создании этой книги.
Камаев В.В.
Литературно-художественное издание
Камаев Виктор Васильевич
Ить мы ж свои
Редактор Г.К. Горчакова
Художник Г.М. Добров
Подписано в печать 12.12.12.
Формат 60х90/16. Усл. печ. л. 15,5.
Тираж 200 экз. Заказ № 247.
ООО «Инлайт».
г. Коломна, ул. Левшина, д. 19
(496) 612-70-28